Sammy, Never Change/Сэмми, никогда не меняйся (джен)

.Почему первым делом при ремонте двигателя нужно заверить машину, что я «по-прежнему буду её уважать»?

Дин, похоже, счёл это забавным.

Но когда я спросил, сколько раз ему приходилось говорить машине: «Я правда не знаю, что случилось, ты никогда раньше не глохла», он посмотрел на меня так, будто я только что совершил богохульство.

Я бы хотел, чтобы он был здесь. Мне нужно знать, что с ним всё в порядке.

Наверное, он думает обо мне то же самое.

Дин не хотел браться за эту работу. Прошло уже пару месяцев с тех пор, как Кастиэль уничтожил стену, и мы придумали множество способов держать мой ад на расстоянии, но ни один из них не оказался эффективным на сто процентов. Дин щепетилен ко многим вещам, но особенно к тем, что связаны со мной, оружием и монстрами. Так что он не хотел браться за эту работу, но мы были близко, а детям угрожало какое-то тёмное, страшное существо, которое появлялось из реки в сумерках. Если кто-нибудь тронет ребёнка, тебе надерет зад Дин Винчестер.

И я неплохо справлялся с адом в моей голове. Ну, почти неплохо.

Итак, мы оказались в лесу Огайо, в Хилл-Вэлли, Спрус-Крик или где-то ещё, выслеживаем эту тварь. Похоже, это может быть келпи. И хотя обычно они нападают на детей, Дин в душе всё ещё ребёнок, так что кто знает, не попытается ли эта тварь дотянуться до него своими холодными, склизкими зелёными лапами.

Или, точнее, копытами. Келпи похожи на лошадей. (А Дин сказал, что хочет как-нибудь попробовать покататься верхом.)

Мне невыносима мысль о том, что он там совсем один.

Но с тех пор, как Кастиэль разрушил мою стену, ад пылает по краям сознания. Он ждёт, когда я потеряю бдительность, чтобы ворваться в мой мозг и вырубить меня. Когда мы шли через этот лес к реке, я почувствовал приближение ада и сказал об этом Дину. Я сказал ему, чтобы он шёл вперёд, а я подожду его.

Он не хотел этого делать, но, как я уже сказал, дети были в опасности, а я всегда справлялся и умел брать себя в руки. Поэтому он ушёл, а я сижу у подножия этого дерева и думаю о двигателях и гаечных ключах. Потому что Дин пригрозил мне, что, когда вернётся, устроит мне ещё один тест по ремонту автомобилей.

Я удивлён, что он вообще оставил меня здесь одного, не говоря уже о том, что я пытался справиться с адом без посторонней помощи. Прошло чуть больше двух месяцев, а Дин только недавно разрешил мне водить машину. По пустынным просёлочным дорогам. В прекрасную погоду. Так медленно, что Бобби в своей инвалидной коляске мог бы нас догнать. И мне разрешено ходить без сопровождения только в закусочные и кофейни со стеклянными стенами, чтобы Дин мог присматривать за мной, пока я заказываю еду навынос. И, полагаю, хорошо, что в ближайшем будущем я не собираюсь ходить на свидания. Потому что Дин, присматривающий за мной на свидании, может создать неловкую ситуацию.

Однако сегодня утром он позволил мне полностью закрыть дверь в ванную (не запер её, между нами никогда не было запертых дверей), и он даже не стоял рядом с дверью, когда я вышел из душа.

Я думаю, что когда назойливость Дина начнёт меня раздражать, это будет означать, что мне становится лучше. А пока Великая Стена Сэма лежит в дымящихся руинах, приятно видеть на её месте Великую Стену Дина.

Хотел бы я знать, что происходит с Дином сейчас. Здесь нет сотовой связи, поэтому я не могу ему позвонить. Как только я почувствую, что могу стоять, я пойду за ним к реке. Я хочу быть там с ним. Я не могу оставить его одного. Мне нужно, чтобы он знал, что он там не один.

Но пламя не утихает, и я уже выбился из сил, пытаясь заставить оттолкнуть ад. Он подбирается всё ближе и становится всё жарче, и мне никак не удаётся его потушить.

Ничто не может меня отвлечь, ни двигатели, ни эпические поэмы, ни попытки разгадать довольно проницательное (хотя я не скажу ему, что думаю так же) наблюдение Дина о том, что раньше появилось яйцо, потому что, с технической точки зрения, курица это мутация, эволюция или усовершенствование по сравнению с тем, какой она была раньше. А значит, усовершенствование произошло, когда курица формировалась внутри яйца, а значит, сначала появилось яйцо, потому что из него вылупилась новая, улучшенная курица.

А потом пламя грозит превратить мой мозг в яичницу, если я не смогу его потушить, но ничего не получается, ничего не работает, и ад вот-вот полностью меня поглотит. И тут я чувствую прикосновение к своей руке. Я опираюсь обеими руками на покрытую мхом и листьями землю и чувствую, как что-то мягкое и шершавое касается моей правой руки.

Прикосновение. А потом снова.

Я опускаю взгляд.

Это енот.

Енот.

— Эй, ты знаешь Роудкилла? — спрашиваю я его. Хотя мы нашли Роудкилла и оставили его в паре штатов отсюда. Но у меня в голове каша.

Это взрослый енот, и, судя по всему, он ровесник Бобби: седая морда, облезлая седая шерсть, порванное ухо, кривая передняя лапа. Должно быть, его подкармливают туристы или кто-то ещё, потому что, как только я обращаю на него внимание, он встаёт на задние лапы и смотрит на меня так, будто чего-то хочет или ждёт.

— Извини. У меня ничего нет с собой. Вся еда в машине. Если ты встретишься со мной там после того, как мы закончим дело, я дам тебе кусок пиццы, который пролежал целый день в салоне.

Енот ещё несколько секунд стоит на месте и принюхивается, а потом разворачивается и, прихрамывая, уходит, подняв левую переднюю лапу. Интересно, чувствует ли он запах пиццы отсюда и направляется ли он в сторону Импалы.

Затем пламя разгорается в моей голове и мне кажется, что мой мозг тоже горит, и через несколько секунд он превратится в подгоревший зефир, если я не смогу сосредоточиться на чём-то другом…

Ещё одно лёгкое прикосновение к моей руке отводит меня от огня.

Енот вернулся. Он тыкает в меня слове кривой лапой, и смотрит прямо мне в лицо, как будто я бестолковый человек, которому не хватает какой-то очевидной, жизненно важной подсказки.

— Что? Я же сказал, что пицца в машине. Тебе придётся подождать.

Он что-то пищит мне в ответ, как будто раздражён. Раздражён, чёрт возьми.

— Прости. Я сейчас немного не в себе, пытаюсь не дать своей голове взорваться.

Он пищит и снова хромает прочь, оглядываясь каждые несколько шагов. Чем дальше он уходит, тем ближе подбирается пламя, и оно почти побеждает. А потом я слышу отчаянный писк енота, и пламя отступает.

Я жду минуту, чтобы посмотреть, что будет. Может быть, он встретил непослушного детёныша енота, или енота, который должен ему денег, или кого-то ещё столь же надоедливого, но не опасного.

Затем он пищит снова. И второй раз писк длится дольше, чем первый.

Что ж, старик отвлёк меня от ада, и у него осталась одна хорошая рабочая лапа, так что, думаю, он заслуживает еды. Я поднимаюсь на ноги и иду на звук явно раздражённого и очень злого енота.

Мои ноги немного дрожат, и я опираюсь на деревья, пробираясь сквозь заросли папоротника, опавшие листья и ветки. Я иду на звук, но так и не приближаюсь, как будто дедушка енот вымещает на мне свою злость.

— Эй, ты где? Тебя что-то беспокоит или ты просто любишь жаловаться?

Ладно, неважно. Я на ногах и шагаю. Точнее, почти шагаю. И я двигаюсь в сторону реки, так что если я догоню дедушку енота, то всё будет в порядке. Если нет, то я доберусь до реки и Дина.

Дин.

Мне не нравится, что он там один. Он бы закатил глаза, съязвил и назвал меня Фрэнсис, но мне не нравится, что он там один, хотя ещё не темно и келпи не нападают, а заманивают в реку. И как бы Дину ни хотелось покататься верхом, он никогда не попадётся на удочку келпи и...

И вот я лежу уткнувшись лицом в землю, и пламя пожирает меня, но не уничтожает, и всё, что я чувствую — это вонь, шипение и агония, и пройдут дни, и недели, и кто знает, сколько времени пройдёт, прежде чем я смогу дать им отпор, а до тех пор я просто...

Что-то тяжёлое стоит у меня на спине, мягко царапает меня по щеке, и раздраженно пищит.

— Это ты, дедуля? — умудряюсь спросить я, не подавившись гниющими листьями. Сейчас я едва могу вспомнить собственное имя.

Дедушка енот слезает с моей спины и оказывается прямо передо мной, в паре метров. Он принюхивается к земле, смотрит на меня и снова хромает прочь, оглядываясь через каждые несколько метров, и у меня возникает ощущение, что он ждёт, что я последую за ним.

— Лэсси! Тимми в беде! — говорю я, уткнувшись носом в листья.

Дедушка Енот снова раздражённо пищит.

— Что? — я поднимаю голову и кричу на него. Кажется, я кричу на него. Да, Дин бы точно понял что я сошел с ума, потому что кричу на енота. Мой мозг превратился в настоящую яичницу-болтунью.

Дин.

— Эй, — снова зову я енота, как будто он мне ответит.

Животные чувствуют беду. Может быть, что-то происходит, и он это знает. Он исчезает в зарослях папоротника, пихты и майского ландыша, а я с трудом поднимаюсь на ноги. Мои ноги как ватные, мозг затуманен, и я отстаю от него на полшага.

Но впереди Дин, и мне нужно добраться до него.

Сейчас идти пешком не так-то просто. Земля кружиться, в ушах шумит. Дедушка енот продолжает меня отчитывать.

— Знаешь, я и так наслушался этого от Дина, мне не нужны нотации от тебя, — кричу я ему вслед.

Я забыл, сколько идти до реки, но, кажется, это недалеко. Она на западе, и сейчас больше двенадцати часов дня, так что я иду по солнцу (и за енотом.) Мне нужно добраться до Дина. Я доберусь до Дина.

Если я не смогу взять свой ад под контроль, то не знаю, насколько я смогу помочь ему, но, по крайней мере, он будет знать, что я рядом (а потом он накричит на меня за то, что я вообще пытался до него добраться).

Если подумать, может, Дин отправил дедушку енота проверить, как у меня дела. Конечно, он кривился когда я заботился Роудкилле (хотя, если бы он сам нашел этого детёныша енота то завернул бы его в пуховое одеяло и поместил в специально сделанную клетку с чистой родниковой водой и изысканным кормом для енотов). Но я понимаю, что он обратился за помощью к дедушке еноту.

Мой пушистый проводник находится в пяти-шести метрах впереди меня.

Довольно скоро шум реки заглушает шум в моих ушах. Я уже близко. Я почти добрался до Дина.

Затем дедушка енот резко сворачивает налево, в сторону от реки.

— Эй, ты куда? Дин здесь.

Енот не останавливается (потому что еноты, очевидно, не говорят по-английски), так что я оставляю его в покое и продолжаю свой головокружительный путь к реке. Я лишь надеюсь, что земля останется у меня под ногами и не поднимется к моему лицу.

Внезапно у моих ног появляется дедушка енот, который ругает меня и ставит под сомнение мой интеллект, если я правильно понимаю его интонацию.

Серьёзно, у меня нет на это ни времени, ни сил, ни желания. Мне нужно добраться до Дина.

У дедушки енота, видимо, другие планы. Он пищит без умолку и ругает меня, сердито расхаживая взад-вперёд между мной и рекой.

— Что?

Он останавливается, выпрямляется, принюхивается, а затем срывается с места, не обращая внимания на больную лапу. Он уходит прочь от реки, в сторону более густых зарослей и всю дорогу ругается.

Ладно, пока, спасибо, что заглянул, увидимся в следующем году.

Я качаю головой, поворачиваюсь к реке и...

И с той стороны куда убежал енот, я слышу, как Дин зовёт меня.

У Дина проблемы.

Всё отходит на второй план. Ад, пламя, тошнота, головокружение — ничто не имеет значения, кроме того, чтобы добраться до Дина.

Я доберусь до него сейчас.

Я бегу изо всех сил, земля уходит из-под ног, и через десять секунд я оказываюсь на краю поляны. Дедушка енот практически визжит, Дина прижался к дереву, а огромный размером с фольксваген, дикий кабан нападает на него. Голова опущена, клыки выставлены, он настроен серьёзно.

Судя по разорванным джинсам и крови, стекающей по бедру Дина, это не первое его нападение.

Я даже не раздумываю, а просто достаю пистолет из заднего кармана джинсов и разряжаю его в Уилбура. Тот падает, и его тело оказывается практически у ног моего брата.

Дин ещё несколько мгновений стоит, прижавшись к дереву, тяжело дыша и истекая кровью.

— Не келпи, — как ни в чём не бывало говорит он мне, а затем начинает заваливаться в сторону. Я спешу подхватить его и отвести подальше от Уилбура, к поваленному дереву, где он может сесть, а я осмотреть его раненую ногу.

У него идёт кровь, но это не артериальное кровотечение, поэтому я снимаю рубашку, складываю её в несколько раз и обвязываю рукавами его бедро.

— Чувак, ты видел размер этой штуки? — спрашиваю я его. В основном для того, чтобы что-то сказать. Дин бледен, вспотел и вот-вот впадёт в шок, если уже не впал. Но он всё равно смотрит на меня как на идиота.

— Эээ… да. Близко и лично.

— Точно, прости.

Я проверяю импровизированную повязку, кровь проступает, но не пропитывает её насквозь. И всё же...

— Нам нужно отвезти тебя в больницу. Нужны швы, и мы должны выяснить, не заражена ли эта тварь бешенством.

— О, отлично, — говорит он, вытирает пот с лица и смотрит на меня. — Кстати, удачно ты подоспел.

— Да, если бы этот енот не устроил мне разнос, я бы до сих пор торчал в...

— Енот? — спрашивает он меня. — Только не очередной енот.

— Это не тот енот. — Я указываю через плечо на то место, где оставил взволнованного дедушку енота.

Дин следит за моим движением, а потом снова смотрит на меня так, будто я идиот. И тут я понимаю, что в лесу тихо.

Я оглядываюсь через плечо.

Дедушки енота больше нет.

— Ну, он был там, — говорю я.

Я перекидываю руку Дина себе через плечо, и я медленно поднимаю его на ноги.

— Он всё время доставал меня, пока я шёл сюда. Словно он вел меня сюда. Наверное, выстрелы его спугнули.

— Что у тебя за дела с енотами? — ворчит мой брат.

Я беру сумку, и мы медленно бредем к машине

— Думаю, он просто ждал, что я его покормлю. Это был старый енот, выглядел так, будто прошёл через войну: хромая лапа, оторванное ухо. Наверное, выпрашивает еду у туристов.

Дин лишь что-то ворчит в ответ. Ему, должно быть, очень больно, и то, что я тащу его через лес вряд ли идёт ему на пользу, но моя рубашка ещё не промокла насквозь, а через сотню метров уже будет видна машина.

— Подожди. Сэмми, подожди. Мне нужна минутка.

Я усаживаю его отдохнуть на ствол поваленного дерева и слежу, чтобы он не столкнулся с другими кабанами. Он упирается о колено здоровой ноги и проводит рукой по лицу. Но через несколько секунд он вскакивает, как будто его что-то напугало.

— Что? — спрашиваю я.

— Как, говоришь, выглядел енот?

Я пожимаю плечами.

— Старый, седой, кривая лапа, порванное ухо. А что?

Дин кивает в сторону и я поворачиваю голову.

И вижу дедушку енота в небольшом укрытии из упавшего дерева, среди груды сломанных веток и опавших листьев.

Он лежит на боку, его тело сплющенное из-за разложения, седая шерсть торчит клочьями, видна кривая левая передняя лапа, на вдавленном черепе всё ещё различимо порванное ухо.

Он мёртв.

Он уже давно мёртв.

— Дин? — только и могу выдавить я. Мой мозг всё ещё слишком взбаламучен, чтобы разобраться в этом. — Дин?

Я смотрю на брата, и он как-то странно улыбается.

— Думаю, кое-кто был благодарен тебе за то, что ты позаботился о сбитом животном, — говорит он мне и добавляет, видя моё явное недоверие: — Эй, индейцы верят, что у животных есть душа. Ты подоспел как раз вовремя. Я не откажусь от любой помощи. Даже от помощи енота.

Я просто качаю головой. Я слишком устал, чтобы думать об этом. Я не хочу об этом думать.

Но когда мы подходим к машине и я начинаю усаживать Дина на заднее сиденье, приподняв его ногу, я вижу коробку из-под пиццы, оставшуюся с прошлого вечера. Она мешает, и я переставляю её на переднее сиденье, но как только Дин оказывается в машине, я достаю кусок пиццы и кладу его на землю, где его может найти голодный енот. А потом везу брата в больницу.