Sammy, Never Change/Сэмми, никогда не меняйся (джен)

Я очень надеюсь, что мой брат никогда не изменится.

Люди, которые его не знают, смотрят на него и видят великана. Я высокий парень выше большинства, но рядом с младшим братом, я коротышка. Люди смотрят на Сэма и видят великана, который мало говорит, стоит у меня за спиной, как телохранитель, и раздраженно хмурится.

Но когда я смотрю на него в обычный пока мы просто едем в машине, разговариваем или делаем что-то ещё, я вижу своего младшего брата. Я вижу парня, который отправился в ад ради шести миллиардов незнакомцев. Парня, который вешает в комиссионном магазине рубашки, хотя мог бы их украсть. Парень, который вежлив и внимателен ко всем, кого встречает (парень был вежлив с чёртовым зомби, чёрт возьми!).

Иногда (часто) он сводит меня с ума, но надеюсь, что в глубине души он никогда не изменится.

Сегодня утром мы решили выехать пораньше, так как последние пару дней охотились на вендиго. Мотель был дешёвым, кровати — мягкими, вода — горячей, а сон — отличным. Прошлой ночью был сильный ливень (тяжело описывать вещи, избегая таких слов, как «ужасный», «дикий» или «чертов»), и посреди парковки образовалось озеро, через которое нам нужно перебраться, чтобы добраться до багажника машины.

Сэм молчит. Охота на вендиго была несложной, так что особо нечего и вспоминать. Но я сейчас не в настроении молчать. Шестнадцать дней назад Кастиэль занял постоянное место в психушке и если я буду молчать, то буду думать о том, как он предал нас. Предал меня. И я не хочу думать об этом.

Ладно, я всё равно об этом думаю.

— Этот вендиго скоро обнаружит, что в Чистилище немноголюдно, — говорю я. Я знаю, что это глупое замечание, но именно об этом я сейчас думаю. Сэм смотрит на меня, но ничего не отвечает. Только бросает взгляд, который говорит мне (снова), что он знает о моих чувствах. И что он все понимает. И что всё в порядке.

Шестнадцать дней назад я боялся, что Сэм сошёл с рельсов своего (благодаря Кастиэлю), но он крепкий малый. Так что мы справляемся. Когда он начинает чувствовать на себе мой пристальный взгляд, он даёт мне знать что я пялюсь, и мы переключаем внимание на что-то другое. Однажды я позволил ему объяснить мне (в мельчайших подробностях) разницу в переводе «Одиссеи» с греческого на английский и с греческого на французский с последующим переводом на английский.

Это было не круто.

Так что в следующий раз, когда ему понадобилось отвлечься, ему пришлось слушать, как я описываю (в мельчайших подробностях) лучший способ ремонта двигателя. В конце я устроил ему небольшой тест, просто чтобы убедиться, что он слушал.

Сэм поворчал (и получил 100 баллов за тест), но всё обошлось, он не упал лицом в грязь, не получил удар током и не смылся. Я уверен, что однажды всё не пройдет так просто, но мы с этим разберёмся.

А пока мы выходим из мотеля и пытаемся сложить снаряжение в багажник, не погружаясь по щиколотку в озеро, на месте которого раньше была парковка. В конце концов Сэм просто заходит в воду и делает всю работу.

— Как думаешь, где здесь ближайшая закусочная? — спрашиваю я.

Он осматривает главную улицу, где стоит множество заведений, и его внимание привлекает что-то дальше по парковке мотеля, на дороге за подъездной аллеей.

— Что такое? — спрашиваю я, не замечая ничего необычного.

— Я не знаю.

Он не знает, но всё равно идёт в ту сторону.

— Если ты не знаешь, то, может быть, тебе и не стоит...

Но не успеваю я договорить, как Сэм уже присел на дороге на корточки и смотрит на тёмное пятно на белой полосе.

Пожалуйста скажи мне, что это не сверхъестественное явление. Я слишком устал, чтобы сейчас думать о другой работе.

— Сэмми, что случилось?

Он встаёт и жестом подзывает меня ближе.

— Это детёныш енота.

Когда я подхожу ближе, мне становится ясно, что он увидел.

— Ты имеешь в виду мёртвого детёныша енота.

Эта штука размером чуть больше ладони Сэма. Очевидно, прошлой ночью он попал под ливень, его шерсть мокрая и спуталась, а тело покрыто грязью. Енот лежит неподвижно. Нет ни крови, ни внутренностей, ни отсутствующих частей тела, но я могу определить труп, и эта штука мёртвая.

Однако у Сэма такой взгляд, будто он думает, что должен был его спасти.

— Чувак, этот енот попал под машину.

— Он был совсем один.

Сэм говорит так, будто это был его друг, или ребёнок, а не сбитое на дороге животное. Мы повидали немало сбитых на дороге животных. Чёрт, мы многих сбили. Мы также проверяли сбитых на дороге животных, независимо от того, стали мы причиной их смерти или нет, чтобы Сэм мог помочь им если они были живы.

Я очень надеюсь, что Сэм никогда не изменится.

— Ты хочешь похоронить его? — спрашиваю я.

— Может, стоит убрать его с дороги? Чтобы никто его не переехал.

Как будто эта штука могла стать ещё более мертвой.

Но я воздерживаюсь от комментариев, а он тычет в тело носком ботинка, проверяя, не окоченело ли оно.

И эта штука движется.

Труп двигается. Енот трясёт и шевелит своими маленькими лапками, поднимает голову и пищит.

Он не мёртв.

Ладно, мы справимся. Мы уже добивали сбитых на дороге животных, когда они были не совсем мертвы. Поэтому я достаю пистолет и оглядываюсь в поисках укромного местечка.

— Дин, не надо. Подожди. — Сэм снова приседает. — Может, мы могли бы...

— Что мы можем сделать? — спрашиваю я, когда Сэм не заканчивает мысль. — Сэм, он страдает. Мы должны избавить его от мучений.

— Но подожди... просто... — Он замирает на секунду, а потом берет енота за шкирку.

— Эй, будь осторожен. Он может тебя укусить. Или нагадить на тебя. — И сейчас я не уверен, что будет хуже.

— Нет, всё в порядке. — Он поднимает енота и осматривает его, как будто знает, что ищет, в то время как енот продолжает извиваться, скулить и дрожать. — Крови нет. Он двигается, значит, позвоночник цел. Явных признаков травмы головы нет.

— Повторяю: что мы должны с ним делать?

— Может, в городе есть ветеринар? — говорит Сэм, выпрямившись и бросая на меня умоляющий щенячий взгляд. Он прижимает енота к себе и прикрывает его рубашкой, словно пытается защитить.

Как раз в тот момент, когда я собираюсь сказать ему (снова), что енот может быть заражён бешенством, и указать (снова), что енот явно страдает, эта тварь перестанет трястись и пищать. Енот прижимается к Сэму и обхватывает маленькими лапками его большой палец, и с довольным ворчанием кладёт голову на руку моего брата и закрывает глаза.

Любой другой на месте Сэма смотрел бы на меня с торжеством и победным видом. Но Сэм смотрит на меня так, словно это самый лучший и трогательный момент в его жизни.

Потому что он нравится детёнышу енота.

Я сдаюсь.

— Хорошо, доктор Дулиттл. Что теперь?

— Думаю, нужно найти ветеринара.

— Хорошо. Я пойду спрошу у администратора, есть ли в городе ветеринар. Ты и Роудкилл* ждите здесь.

— Не называй его так, — говорит Сэм ( скорее скулит), как будто этот комок шерсти может меня слышать или понимать, что я говорю.

Серьезно, Сэмми, никогда не меняйся.

Оказалось, что в крошечном городке Робинсон нет ветеринара, но он есть в соседнем городке, примерно в девяти милях дальше по дороге.

Пока мы едем, я время от времени поглядываю на брата. Я делаю вид, что смотрю на сбитое животное, но на самом деле смотрю на Сэма. Он наклонил голову и наблюдает за енотом, потирая большим пальцем его макушку. Сэмми, который провёл сто восемьдесят лет, сгорая заживо в аду, чтобы спасти мир, утешал промокшего, облезлого, полумёртвого комочка шерсти.

— Как дела? — спрашиваю я, давая понять, что спрашиваю о еноте.

— Мне кажется, он храпит, — улыбается Сэм.

Я не могу не радоваться его счастью. Он заслуживает того, чтобы быть счастливым. Мы оба этого заслуживаем. И кто знает, может быть, Сбитый На Дороге тоже этого заслуживает. Потому что, видит Бог (хотя я стараюсь больше не говорить «видит Бог», или «Господь видит», или даже «Небеса видят»), от этого маленького пушистика гораздо меньше проблем, чем от любого другого клыкастого и когтистого существа, с которым мы когда-либо сталкивались.

— Думаю, нам стоит назвать его Кастиэлем, — говорит Сэм чуть позже, совершенно неожиданно.

— Почему? Потому что никогда не знаешь, когда он на тебя набросится? — спрашиваю я.

Сэм закатывает глаза и открывает рот, чтобы ответить мне, но мы уже у ветеринарной клиники.

И ветеринар не лечит енотов.

— Мы не принимаем енотов, — говорит нам администраторша с высокомерным видом и лишь слегка разочарованно. Как будто мы должны были и сами это знать. — Вам не следовало даже прикасаться к нему. Нужно было оставить его там, где нашли.

— Ему больно, — с ужасом говорит Сэм, стоя позади меня. Это первое, что он сказал оказавшись в клинике. — Он лежал на обочине оживлённой дороги, раненый. Мы не могли оставить его там.

Затем Роудкилл снова начинает пищать, словно чувствует, что Сэм недоволен, а администраторша бросает на него недовольный взгляд, как будто он портит ей день.

— Мы не принимаем енотов.

Сэм подходит прямо к стойке, и я инстинктивно кладу руку ему на плечо, чтобы остановить его, потому что у него поза «Во мне шесть футов пять дюймов роста, и я знаю это». Он зол, и администраторша явно это чувствует.

— А кто принимает? — спрашивает (требует) яростным тоном.

На её лице застывает выражение неподдельного ужаса, трясущимися руками она хватает папки с документами, не сводя взгляда с лица высокого Сэма.

— Один из наших партнеров работает с дикими животными, — торопливо говорит она, и я слегка оттаскиваю Сэма от стола. Она не сможет нам помочь, если онемеет от страха.

Сэм отступает, отворачивается и снова наклоняется к Роудкиллу, воркуя над ним и поглаживая его большим пальцем, пока тот не перестаёт пищать, извиваться и дрожать.

Только услышав нервное покашливание я понимаю, что сосредоточился на Сэме и не обращал внимания на мисс Не-Любит-Енотов. Я поворачиваюсь к ней, и она протягивает мне бумажку.

— Это её номер телефона и адрес. — Она всё ещё говорит быстро и бросает тревожные взгляды на спину Сэма. Она будет рада, когда мы уйдём.

— Как нам сюда добраться? — спрашиваю я её.

Она объясняет и оказывается, это недалеко. Мы возвращаемся в машину, проезжаем несколько улиц и через пятнадцать минут оказываемся у небольшого белого дома с большим красным сараем, вокруг разбросаны игрушки и велосипеды. Когда мы выходим из машины, из сарая выходит женщина.

— Я могу вам помочь? — спрашивает она, подходя к Сэму. Она даже не достаёт ему до плеча.

— Мы нашли детёныша енота, — говорит ей Сэм. Он слегка приподнимает край рубашки, чтобы показать ей, и, словно по сигналу, Роудкилл снова начинает пищать.

— Где вы его нашли? — спрашивает она обеспокоенным голосом и подходит прямо к Сэму, чтобы рассмотреть поближе.

— Перед мотелем «Best Rest», рядом с Уолмартом в Робинсоне, — говорит ей Сэм (мистер «Я специалист по сбитым на дороге животным»). — Он двигает лапами, не было ни крови, ни явных повреждений. Похоже, прошлой ночью он промок под дождём. Он был довольно холодным, когда я его подобрал. Мы не давали ему воды и не пытались накормить. С тех пор как мы его нашли, он почти всё время спит.

Она кивает и осматривает Роудкилла, не забирая его у Сэма.

— Ветеринар не стал его принимать, — добавляет Сэм. — Администратор сказала, что нам не стоило даже прикасаться к нему.

В ответ женщина качает головой и недовольно вздыхает.

— Иногда я удивляюсь людям. Иди сюда. Давай поможем этому малышу.

Мы заходим в сарай, который внутри больше похож на гараж для ремонта автомобилей. Она открывает висячий замок на сетчатой двери, ведущей в дальнюю комнату, и мы следуем за ней. Там стоят прочные полки, на которых расставлены клетки всех размеров. Над некоторыми из них висят лампы для обогрева. В одной из них, в которую я могу заглянуть, нежится в тепле гигантский опоссум.

— Вы часто этим занимаетесь на дому? — спрашиваю я.

— Да. Между государственным лесом, новой трассой и разрастающимся городом у меня много работы. — Она ставит ещё одну обогревательную лампу рядом с клеткой и включает её. Затем поворачивается к Сэму Винчестеру и его пушистому другу. — Ладно, малыш. Давай тебя согреем.

Она начинает забирать Роудкилла у Сэма, и Роудкилл начинает пищать словно его режут, Сэм, похоже, думает о том же.

— Всё в порядке, всё в порядке. Всё будет хорошо, — женщина двигается медленно и осторожно и приговаривает, обращаясь к еноту. (Хотя, может быть, она приговаривает это для Сэмми.) Она берет енота на руки и укладывает в гнездо из полотенец в клетке. Вскоре он немного успокоился и улегся, свернувшись калачиком.

Сэм выглядит так, будто оставляет своего первенца на попечение Фредди Крюгера.

— С ним ведь всё будет в порядке? — спрашивает он.

— Шансы велики. Если он продержался так долго, то я уверена, что он довольно крепкий парень.

В этом ответе я слышу однозначное «он выживет». Может быть, Сэм тоже это слышит, потому что он кивает, но выглядит лишь слегка успокоенным.

— Мы можем позвонить вам, чтобы узнать, как он? Администратор из ветеринарной клиники дала нам ваш номер. Мы можем вам позвонить?

— Конечно, в любое время. Всё будет хорошо. — Она говорит так, будто это отличная идея и она рада, что Сэм спросил, а Сэм по-прежнему выглядит так, будто хочет разбить здесь лагерь. Для парня, который последние шесть лет (как минимум) отчаянно пытался спасти кого-то приятно одержать «победу». Даже если это победа над пушистым шаром размером с крысу.

— Да ладно тебе, Сэм. Попрощайся с Роудкиллом и поехали. У меня есть галлон дезинфицирующего средства для рук с твоим именем на этикетке.

Женщина поворачивается ко мне с притворным ужасом.

— Роудкилл? Не называй его так. Он может услышать тебя, знаешь ли.

От этих слов Сэмми расслабиться, он готов оставить своего малыша в надёжных руках. Он на минуту кладёт руки на клетку, но Роудкиллу, видимо, слишком комфортно в этом теплом блаженстве, и он не обращает внимания на моего брата. Мы выходим из сарая и женщина провожает нас до машины.

— Спасибо, что подобрал его, — обращается она к Сэму. — Большинство людей не стали бы этого делать. Большинство людей даже не заметили бы его там. Я рада, что в мире есть такие, как ты.

Сэм смущён и пытается придумать что-нибудь самоуничижительное, но прежде чем он успевает это сделать, она добавляет:

— Вымой руки и переоденься как можно скорее. Еноты могут быть переносчиками опасных паразитов.

— Он так и сделает, — говорю я ей, а Сэм добавляет:

— Да, я так и сделаю.

— Хорошо. Я собираюсь позаботиться о Роудкилле. Можешь позвонить мне в любое время.

Она уходит в сарай, а я поворачиваюсь к Сэму. Он смотрит на сарай так, словно сквозь доски видит Роудкилла. Я открываю багажник, чтобы достать для него несколько рубашек и дезинфицирующее средство для рук.

— Давай найдём место, где ты сможешь помыться и переодеться, — говорю я, снова закрывая багажник. — Мы позвоним ей сегодня вечером.

— Да, ладно.

Мы садимся в машину, я даю Сэмми бутылку со средством для рук. Он снимает грязную рубашку и бросает ее в багажник, а затем снова моет руки (с микробами я еще могу смириться, но не с паразитами).

— Знаешь, почему я сказал, что мы должны назвать его Кастиэлем? — спрашивает Сэм через некоторое время. От одного звука этого имени у меня мурашки бегут по коже. У меня нет ни сил, ни желания даже пытаться съязвить в ответ.

— Нет. Почему?

— Потому что его разлучили со своей семьей, он потерян и ранен, едва выжил, и никто, кроме нас, не мог ему помочь. И мы понятия не имели, что делать.

Я закатываю глаза и презрительно фыркаю, но Сэмми ещё не закончил.

— Но это не значит, что мы не будем пытаться.

Я смотрю на него, и он выглядит серьёзно. Кас разрушил стену в голове Сэма. Он рисковал Сэмом, он причинил ему боль и всё ради собственной выгоды. А Сэм думает, что…

— Помочь ему? Ты что, с ума сошёл?

— Он наш друг, Дин. Чёрт возьми, он больше чем друг, он стал членом семьи. Мы собираемся отвернуться от него, потому что он вляпался по уши? Разве мы так поступаем?

— Сэм…

— Дин, мы не можем от него отказаться. Я не откажусь от него.

Я только и могу думать «нет, нет, нет». Я хочу держать Сэма как можно дальше от Кастиэля.

— После всего, что Кас сделал, чёрт возьми, после всего, что он продолжает делать, ты серьёзно думаешь, что мы должны помочь ему?

В ответ я получаю «щенячий взгляд».

— Дин, только мы можем ему помочь.

И вот так просто я понимаю, что мы попытаемся.

Серьезно, Сэмми, никогда не меняйся.

.Почему первым делом при ремонте двигателя нужно заверить машину, что я «по-прежнему буду её уважать»?

Дин, похоже, счёл это забавным.

Но когда я спросил, сколько раз ему приходилось говорить машине: «Я правда не знаю, что случилось, ты никогда раньше не глохла», он посмотрел на меня так, будто я только что совершил богохульство.

Я бы хотел, чтобы он был здесь. Мне нужно знать, что с ним всё в порядке.

Наверное, он думает обо мне то же самое.

Дин не хотел браться за эту работу. Прошло уже пару месяцев с тех пор, как Кастиэль уничтожил стену, и мы придумали множество способов держать мой ад на расстоянии, но ни один из них не оказался эффективным на сто процентов. Дин щепетилен ко многим вещам, но особенно к тем, что связаны со мной, оружием и монстрами. Так что он не хотел браться за эту работу, но мы были близко, а детям угрожало какое-то тёмное, страшное существо, которое появлялось из реки в сумерках. Если кто-нибудь тронет ребёнка, тебе надерет зад Дин Винчестер.

И я неплохо справлялся с адом в моей голове. Ну, почти неплохо.

Итак, мы оказались в лесу Огайо, в Хилл-Вэлли, Спрус-Крик или где-то ещё, выслеживаем эту тварь. Похоже, это может быть келпи. И хотя обычно они нападают на детей, Дин в душе всё ещё ребёнок, так что кто знает, не попытается ли эта тварь дотянуться до него своими холодными, склизкими зелёными лапами.

Или, точнее, копытами. Келпи похожи на лошадей. (А Дин сказал, что хочет как-нибудь попробовать покататься верхом.)

Мне невыносима мысль о том, что он там совсем один.

Но с тех пор, как Кастиэль разрушил мою стену, ад пылает по краям сознания. Он ждёт, когда я потеряю бдительность, чтобы ворваться в мой мозг и вырубить меня. Когда мы шли через этот лес к реке, я почувствовал приближение ада и сказал об этом Дину. Я сказал ему, чтобы он шёл вперёд, а я подожду его.

Он не хотел этого делать, но, как я уже сказал, дети были в опасности, а я всегда справлялся и умел брать себя в руки. Поэтому он ушёл, а я сижу у подножия этого дерева и думаю о двигателях и гаечных ключах. Потому что Дин пригрозил мне, что, когда вернётся, устроит мне ещё один тест по ремонту автомобилей.

Я удивлён, что он вообще оставил меня здесь одного, не говоря уже о том, что я пытался справиться с адом без посторонней помощи. Прошло чуть больше двух месяцев, а Дин только недавно разрешил мне водить машину. По пустынным просёлочным дорогам. В прекрасную погоду. Так медленно, что Бобби в своей инвалидной коляске мог бы нас догнать. И мне разрешено ходить без сопровождения только в закусочные и кофейни со стеклянными стенами, чтобы Дин мог присматривать за мной, пока я заказываю еду навынос. И, полагаю, хорошо, что в ближайшем будущем я не собираюсь ходить на свидания. Потому что Дин, присматривающий за мной на свидании, может создать неловкую ситуацию.

Однако сегодня утром он позволил мне полностью закрыть дверь в ванную (не запер её, между нами никогда не было запертых дверей), и он даже не стоял рядом с дверью, когда я вышел из душа.

Я думаю, что когда назойливость Дина начнёт меня раздражать, это будет означать, что мне становится лучше. А пока Великая Стена Сэма лежит в дымящихся руинах, приятно видеть на её месте Великую Стену Дина.

Хотел бы я знать, что происходит с Дином сейчас. Здесь нет сотовой связи, поэтому я не могу ему позвонить. Как только я почувствую, что могу стоять, я пойду за ним к реке. Я хочу быть там с ним. Я не могу оставить его одного. Мне нужно, чтобы он знал, что он там не один.

Но пламя не утихает, и я уже выбился из сил, пытаясь заставить оттолкнуть ад. Он подбирается всё ближе и становится всё жарче, и мне никак не удаётся его потушить.

Ничто не может меня отвлечь, ни двигатели, ни эпические поэмы, ни попытки разгадать довольно проницательное (хотя я не скажу ему, что думаю так же) наблюдение Дина о том, что раньше появилось яйцо, потому что, с технической точки зрения, курица это мутация, эволюция или усовершенствование по сравнению с тем, какой она была раньше. А значит, усовершенствование произошло, когда курица формировалась внутри яйца, а значит, сначала появилось яйцо, потому что из него вылупилась новая, улучшенная курица.

А потом пламя грозит превратить мой мозг в яичницу, если я не смогу его потушить, но ничего не получается, ничего не работает, и ад вот-вот полностью меня поглотит. И тут я чувствую прикосновение к своей руке. Я опираюсь обеими руками на покрытую мхом и листьями землю и чувствую, как что-то мягкое и шершавое касается моей правой руки.

Прикосновение. А потом снова.

Я опускаю взгляд.

Это енот.

Енот.

— Эй, ты знаешь Роудкилла? — спрашиваю я его. Хотя мы нашли Роудкилла и оставили его в паре штатов отсюда. Но у меня в голове каша.

Это взрослый енот, и, судя по всему, он ровесник Бобби: седая морда, облезлая седая шерсть, порванное ухо, кривая передняя лапа. Должно быть, его подкармливают туристы или кто-то ещё, потому что, как только я обращаю на него внимание, он встаёт на задние лапы и смотрит на меня так, будто чего-то хочет или ждёт.

— Извини. У меня ничего нет с собой. Вся еда в машине. Если ты встретишься со мной там после того, как мы закончим дело, я дам тебе кусок пиццы, который пролежал целый день в салоне.

Енот ещё несколько секунд стоит на месте и принюхивается, а потом разворачивается и, прихрамывая, уходит, подняв левую переднюю лапу. Интересно, чувствует ли он запах пиццы отсюда и направляется ли он в сторону Импалы.

Затем пламя разгорается в моей голове и мне кажется, что мой мозг тоже горит, и через несколько секунд он превратится в подгоревший зефир, если я не смогу сосредоточиться на чём-то другом…

Ещё одно лёгкое прикосновение к моей руке отводит меня от огня.

Енот вернулся. Он тыкает в меня слове кривой лапой, и смотрит прямо мне в лицо, как будто я бестолковый человек, которому не хватает какой-то очевидной, жизненно важной подсказки.

— Что? Я же сказал, что пицца в машине. Тебе придётся подождать.

Он что-то пищит мне в ответ, как будто раздражён. Раздражён, чёрт возьми.

— Прости. Я сейчас немного не в себе, пытаюсь не дать своей голове взорваться.

Он пищит и снова хромает прочь, оглядываясь каждые несколько шагов. Чем дальше он уходит, тем ближе подбирается пламя, и оно почти побеждает. А потом я слышу отчаянный писк енота, и пламя отступает.

Я жду минуту, чтобы посмотреть, что будет. Может быть, он встретил непослушного детёныша енота, или енота, который должен ему денег, или кого-то ещё столь же надоедливого, но не опасного.

Затем он пищит снова. И второй раз писк длится дольше, чем первый.

Что ж, старик отвлёк меня от ада, и у него осталась одна хорошая рабочая лапа, так что, думаю, он заслуживает еды. Я поднимаюсь на ноги и иду на звук явно раздражённого и очень злого енота.

Мои ноги немного дрожат, и я опираюсь на деревья, пробираясь сквозь заросли папоротника, опавшие листья и ветки. Я иду на звук, но так и не приближаюсь, как будто дедушка енот вымещает на мне свою злость.

— Эй, ты где? Тебя что-то беспокоит или ты просто любишь жаловаться?

Ладно, неважно. Я на ногах и шагаю. Точнее, почти шагаю. И я двигаюсь в сторону реки, так что если я догоню дедушку енота, то всё будет в порядке. Если нет, то я доберусь до реки и Дина.

Дин.

Мне не нравится, что он там один. Он бы закатил глаза, съязвил и назвал меня Фрэнсис, но мне не нравится, что он там один, хотя ещё не темно и келпи не нападают, а заманивают в реку. И как бы Дину ни хотелось покататься верхом, он никогда не попадётся на удочку келпи и...

И вот я лежу уткнувшись лицом в землю, и пламя пожирает меня, но не уничтожает, и всё, что я чувствую — это вонь, шипение и агония, и пройдут дни, и недели, и кто знает, сколько времени пройдёт, прежде чем я смогу дать им отпор, а до тех пор я просто...

Что-то тяжёлое стоит у меня на спине, мягко царапает меня по щеке, и раздраженно пищит.

— Это ты, дедуля? — умудряюсь спросить я, не подавившись гниющими листьями. Сейчас я едва могу вспомнить собственное имя.

Дедушка енот слезает с моей спины и оказывается прямо передо мной, в паре метров. Он принюхивается к земле, смотрит на меня и снова хромает прочь, оглядываясь через каждые несколько метров, и у меня возникает ощущение, что он ждёт, что я последую за ним.

— Лэсси! Тимми в беде! — говорю я, уткнувшись носом в листья.

Дедушка Енот снова раздражённо пищит.

— Что? — я поднимаю голову и кричу на него. Кажется, я кричу на него. Да, Дин бы точно понял что я сошел с ума, потому что кричу на енота. Мой мозг превратился в настоящую яичницу-болтунью.

Дин.

— Эй, — снова зову я енота, как будто он мне ответит.

Животные чувствуют беду. Может быть, что-то происходит, и он это знает. Он исчезает в зарослях папоротника, пихты и майского ландыша, а я с трудом поднимаюсь на ноги. Мои ноги как ватные, мозг затуманен, и я отстаю от него на полшага.

Но впереди Дин, и мне нужно добраться до него.

Сейчас идти пешком не так-то просто. Земля кружиться, в ушах шумит. Дедушка енот продолжает меня отчитывать.

— Знаешь, я и так наслушался этого от Дина, мне не нужны нотации от тебя, — кричу я ему вслед.

Я забыл, сколько идти до реки, но, кажется, это недалеко. Она на западе, и сейчас больше двенадцати часов дня, так что я иду по солнцу (и за енотом.) Мне нужно добраться до Дина. Я доберусь до Дина.

Если я не смогу взять свой ад под контроль, то не знаю, насколько я смогу помочь ему, но, по крайней мере, он будет знать, что я рядом (а потом он накричит на меня за то, что я вообще пытался до него добраться).

Если подумать, может, Дин отправил дедушку енота проверить, как у меня дела. Конечно, он кривился когда я заботился Роудкилле (хотя, если бы он сам нашел этого детёныша енота то завернул бы его в пуховое одеяло и поместил в специально сделанную клетку с чистой родниковой водой и изысканным кормом для енотов). Но я понимаю, что он обратился за помощью к дедушке еноту.

Мой пушистый проводник находится в пяти-шести метрах впереди меня.

Довольно скоро шум реки заглушает шум в моих ушах. Я уже близко. Я почти добрался до Дина.

Затем дедушка енот резко сворачивает налево, в сторону от реки.

— Эй, ты куда? Дин здесь.

Енот не останавливается (потому что еноты, очевидно, не говорят по-английски), так что я оставляю его в покое и продолжаю свой головокружительный путь к реке. Я лишь надеюсь, что земля останется у меня под ногами и не поднимется к моему лицу.

Внезапно у моих ног появляется дедушка енот, который ругает меня и ставит под сомнение мой интеллект, если я правильно понимаю его интонацию.

Серьёзно, у меня нет на это ни времени, ни сил, ни желания. Мне нужно добраться до Дина.

У дедушки енота, видимо, другие планы. Он пищит без умолку и ругает меня, сердито расхаживая взад-вперёд между мной и рекой.

— Что?

Он останавливается, выпрямляется, принюхивается, а затем срывается с места, не обращая внимания на больную лапу. Он уходит прочь от реки, в сторону более густых зарослей и всю дорогу ругается.

Ладно, пока, спасибо, что заглянул, увидимся в следующем году.

Я качаю головой, поворачиваюсь к реке и...

И с той стороны куда убежал енот, я слышу, как Дин зовёт меня.

У Дина проблемы.

Всё отходит на второй план. Ад, пламя, тошнота, головокружение — ничто не имеет значения, кроме того, чтобы добраться до Дина.

Я доберусь до него сейчас.

Я бегу изо всех сил, земля уходит из-под ног, и через десять секунд я оказываюсь на краю поляны. Дедушка енот практически визжит, Дина прижался к дереву, а огромный размером с фольксваген, дикий кабан нападает на него. Голова опущена, клыки выставлены, он настроен серьёзно.

Судя по разорванным джинсам и крови, стекающей по бедру Дина, это не первое его нападение.

Я даже не раздумываю, а просто достаю пистолет из заднего кармана джинсов и разряжаю его в Уилбура. Тот падает, и его тело оказывается практически у ног моего брата.

Дин ещё несколько мгновений стоит, прижавшись к дереву, тяжело дыша и истекая кровью.

— Не келпи, — как ни в чём не бывало говорит он мне, а затем начинает заваливаться в сторону. Я спешу подхватить его и отвести подальше от Уилбура, к поваленному дереву, где он может сесть, а я осмотреть его раненую ногу.

У него идёт кровь, но это не артериальное кровотечение, поэтому я снимаю рубашку, складываю её в несколько раз и обвязываю рукавами его бедро.

— Чувак, ты видел размер этой штуки? — спрашиваю я его. В основном для того, чтобы что-то сказать. Дин бледен, вспотел и вот-вот впадёт в шок, если уже не впал. Но он всё равно смотрит на меня как на идиота.

— Эээ… да. Близко и лично.

— Точно, прости.

Я проверяю импровизированную повязку, кровь проступает, но не пропитывает её насквозь. И всё же...

— Нам нужно отвезти тебя в больницу. Нужны швы, и мы должны выяснить, не заражена ли эта тварь бешенством.

— О, отлично, — говорит он, вытирает пот с лица и смотрит на меня. — Кстати, удачно ты подоспел.

— Да, если бы этот енот не устроил мне разнос, я бы до сих пор торчал в...

— Енот? — спрашивает он меня. — Только не очередной енот.

— Это не тот енот. — Я указываю через плечо на то место, где оставил взволнованного дедушку енота.

Дин следит за моим движением, а потом снова смотрит на меня так, будто я идиот. И тут я понимаю, что в лесу тихо.

Я оглядываюсь через плечо.

Дедушки енота больше нет.

— Ну, он был там, — говорю я.

Я перекидываю руку Дина себе через плечо, и я медленно поднимаю его на ноги.

— Он всё время доставал меня, пока я шёл сюда. Словно он вел меня сюда. Наверное, выстрелы его спугнули.

— Что у тебя за дела с енотами? — ворчит мой брат.

Я беру сумку, и мы медленно бредем к машине

— Думаю, он просто ждал, что я его покормлю. Это был старый енот, выглядел так, будто прошёл через войну: хромая лапа, оторванное ухо. Наверное, выпрашивает еду у туристов.

Дин лишь что-то ворчит в ответ. Ему, должно быть, очень больно, и то, что я тащу его через лес вряд ли идёт ему на пользу, но моя рубашка ещё не промокла насквозь, а через сотню метров уже будет видна машина.

— Подожди. Сэмми, подожди. Мне нужна минутка.

Я усаживаю его отдохнуть на ствол поваленного дерева и слежу, чтобы он не столкнулся с другими кабанами. Он упирается о колено здоровой ноги и проводит рукой по лицу. Но через несколько секунд он вскакивает, как будто его что-то напугало.

— Что? — спрашиваю я.

— Как, говоришь, выглядел енот?

Я пожимаю плечами.

— Старый, седой, кривая лапа, порванное ухо. А что?

Дин кивает в сторону и я поворачиваю голову.

И вижу дедушку енота в небольшом укрытии из упавшего дерева, среди груды сломанных веток и опавших листьев.

Он лежит на боку, его тело сплющенное из-за разложения, седая шерсть торчит клочьями, видна кривая левая передняя лапа, на вдавленном черепе всё ещё различимо порванное ухо.

Он мёртв.

Он уже давно мёртв.

— Дин? — только и могу выдавить я. Мой мозг всё ещё слишком взбаламучен, чтобы разобраться в этом. — Дин?

Я смотрю на брата, и он как-то странно улыбается.

— Думаю, кое-кто был благодарен тебе за то, что ты позаботился о сбитом животном, — говорит он мне и добавляет, видя моё явное недоверие: — Эй, индейцы верят, что у животных есть душа. Ты подоспел как раз вовремя. Я не откажусь от любой помощи. Даже от помощи енота.

Я просто качаю головой. Я слишком устал, чтобы думать об этом. Я не хочу об этом думать.

Но когда мы подходим к машине и я начинаю усаживать Дина на заднее сиденье, приподняв его ногу, я вижу коробку из-под пиццы, оставшуюся с прошлого вечера. Она мешает, и я переставляю её на переднее сиденье, но как только Дин оказывается в машине, я достаю кусок пиццы и кладу его на землю, где его может найти голодный енот. А потом везу брата в больницу.