Серебристо (гет)

Пёс на этот раз спит. Он не просыпается, даже когда Луна подходит совсем близко.

Луна думает, не лучше ли положить еду с подстилкой на землю и уйти, но ведь это то самое "повернуть назад", которое Луна так не любит, — и она тихонько чешет пса за ухом.

Пёс ворчит, вскакивает, ошалело мотает головой — как человек.

Луна кивает своим догадкам — правильные, делает шаг назад. Говорит псу:

— Здравствуй.

Говорит:

— Я тебе принесла еды, тут курица, и ветчина, и много хлеба.

* * *

Принесла-таки.

Откуда такая взялась? Настоящая вообще или так, плод больного воображения?

Запах еды — настоящей, не крыс! — давно дразнит пёсьи ноздри, Бродяга подаётся вперёд — ч-ч-чёрт!

— Подожди, стой, я развяжу, мне же надо было в чём-то принести.

Сириус отстраняется, её пальцы распутывают узел, легко касаясь обслюнявленной ткани.

Сириус ест, девочка садится у стены и шёпотом здоровается с Клювокрылом.

Когда на полу остаются только косточки, она говорит:

— Если я тебе надоела, ты меня укуси и я уйду.

Сириусу хочется превратиться, руками вцепиться в её плечи, убедиться в реальности.

Что это вообще такое?..

И одновременно — дурацкий, нелепый протест. Вот эту ладонь, тонкую, прозрачную почти — кусать? Сломается же ведь, выплёвывай потом осколки.

— И ещё я хотела сказать, самое главное. Я, понимаешь, знаю, что ты не один. Ты анимаг, скорей всего, но я не знаю, какой. И тебе сейчас грустно, и я подумала, можем поговорить. Ну, если захочешь, ты будешь говорить и потом я, ведь скучно же всё время в пещере.

Будто водой ледяной в лицо, как смогла понять, кто вообще такая, а делать, делать-то теперь что?..

Не уйдёт же, пока он не укусит, а если укусит — значит, понял, что сказала.

И сидит, главное, и смотрит на него, не моргая, будто всё так и должно быть.

Стать бы сейчас человеком да рассмеяться в голос.

* * *

У человека спутанные волосы и такие усталые глаза, что Луне становится очень стыдно.

Надоесть до такой степени, чтоб превратился, как же невежливо, как же назойливо, это всё проклятое райвенкловское любопытство.

Человек молчит, и Луна поднимает с земли подстилку. Говорит:

— Я не очень хорошо шью, и я не знала, какой у вас любимый цвет, — поэтому из лоскутков, — но я подумала, у вас здесь сыро.

Всё так плохо, Луна даже не знала, что так может быть. Минута эта — ярко, отчаянно красная, и Луна думает, не применить ли ей к себе Эванеско.

* * *

Рычание не пугало, так, может, внешность постазкабанская, может, плакат какой вспомнит: "сбежал, опасен..."

Нет, рассказывает про подстилку. Сколько мантий на неё извела?..

— Хей, — говорит Сириус, — я Сириус Блэк вообще-то. Преступник. Опаснейший.

Он уже почти не надеется её пронять, но всё-таки.

— Я считаю, это очень неправильно, что они посадили вас в Азкабан. Туда вообще никого — нельзя, а тем более, невиновных.

* * *

Она так ему надоела, что он пытается напугать её собой, бедный.

Луна считает, сколько лет он провёл в этой тюрьме, и думает, что сама бы не выдержала и дня. Ей рассказывал про эту тюрьму папа, ещё в детстве, рассказывал долго, и она тогда поняла, что таких мест вообще не должно быть не земле.

Там черно, как в первый год без мамы.

Тем более — нельзя туда людей. А если есть самый крохотный, маленький шанс, что они не виноваты, а если потом так и окажется — что тогда?

Это же будет ужасно.

Луна начинает это говорить Блэку, но он её перебивает, он смеётся зло и по-пёсьи, и Луна думает, что никто так не умеет, наверное, кроме него.

— Ты считаешь, — говорит он, отсмеявшись. — Ты, значит, считаешь.

А если я тебя убью сейчас, вот просто так, голыми руками? Ты с чего взяла вообще, что я невиновен, чудо?

— Мне папочка сказал.

* * *

У Сириуса не то что слов, у него жестов, восклицаний не остаётся. Где таких делают вообще, какой-то новый сорт людской, точно.

И остаётся только тупо переспросить:

— Папочка?

— Ну да, я его так называю, а в четырнадцать буду "отец", мы решили так.

Я тут могу посидеть ещё или мне уйти? Я не хотела мешать, я, правда...

— Да сиди уж, — соглашается он ворчливо, а правда, не выгонять же, совсем будет глупо. — Тебе папочка сказал, что про меня говорить никому не надо?

Она смотрит на него как на полоумного:

— Я это и сама понимаю, сэр.

* * *

Почему с "ты" Луна перешла на "сэр", она не знает. Наверное, хотела компенсировать свою давешнюю невежливость — вломиться в чужую пещеру!..

Луна думает, что если мир позволил, чтоб невиновного Блэка засадили в Азкабан, то она должна как бы заплатить долг мира. Хотя бы попробовать. Хотя бы немножко.

— Я принесу еду в следующий раз?..

* * *

"Следующий раз" наступает скорее, чем Сириус думает. Девчонка — надо бы спросить, как зовут, — приходит вечером, держа за руку домовика. И говорит:

— Я сейчас уйду, я просто еду принесла.

Мог бы, думает Сириус, поговорил бы с отцом, что это: болтается с преступниками, домовиков подговаривает...

— Этого господина зовут Тахти, он согласился мне помочь.

Я просто попробовала не есть, я не ела день, это сложно.

И вам же ещё сложнее... Здесь курица опять.

— Как тебя зовут хоть? — спрашивает Сириус вместо "спасибо", и она отвечает:

— Луна Лавгуд.

— Тебя в школе не хватятся, а, Луна?

— Это очень мило с вашей стороны, сэр, беспокоиться обо мне, но я не думаю, что кто-то заметит.

* * *

Надо же, он о ней подумал. Это здорово, это очень здорово, это так здорово, что Луна подпрыгивает на месте, ещё раз и ещё.

Он смотрит на неё странно, он не поймёт, наверное, но ведь точно не будет лишним, если она распостранит здесь немножко радости.

Она очень хорошо придумала попросить Тахти, ей нравится, а Блэк её ещё и отблагодарил: побеспокоился.

И ещё он так же про имена думает, как она, он тоже считает, что это не очень важно, совсем не сразу спросил.

И, ошалев от собственного нахальства, Луна говорит:

— А можно к вам ещё на этой неделе прийти? Поговорить? Я про всякое могу, чего люди не видят, хотите?

* * *

Сириус глубоко вздыхает.

Вот же явилась, повыть не дала, пещеру шагами померить, ну кто ж так делает.

Сириус смеётся над собой, потому что — как иначе, потому что хочется вцепиться и не отпускать — человек же, живой, говорить можно!..

Она прыгает на месте и спрашивает, можно ли ей прийти ещё раз, и Сириус хочет сказать, чтоб приходила, приходила конечно, но вместо этого он сначала смеётся, долго.

И только потом говорит, что да, можно, но только безо всяких эльфов.

Тут она его перебивает, глаза у неё расширяются: как можно, эльфы не "всякие", эльфы такие же, как вы, сэр.

Даже рассердилась, надо же, думает Сириус и поправляется, фыркнув: чтоб без эльфов, чтоб со всеми, как в прошлый раз.

Нет, она ему не надоела, нет, он не из вежливости...

— Знаешь, Луна, чем может грозить неудачная аппарация?

* * *

Луне очень нравится, как Блэк произносит её имя, красиво, как же красиво выговаривает.

Она думает, не сказать ли об этом ему, и решает, что пока не стоит, тем более, она-то его имя не говорила ни разу, выйдет нечестно.

А Блэк говорит про то, что ей ещё мало лет, чтоб аппарировать, — и как его теперь убеждать, что она же с эльфом, что с ней не случится ничего плохого, что эльфы хорошо умеют?..

И Луна предлагает Блэку считать, что ей пятнадцать, если ему от этого станет спокойней.