Грот Афродиты (гет)

Волшебная палочка — это не оружие мага, это его судьба.

Огарстин Олливандер

Больше всех он уважал Tabebuia impetiginosa — один из самых твёрдых и непокорных видов древесины — ипе или муравьиное дерево родом с островов Тринидад и Тобаго. Работая с этим невероятно сложным, упрямым материалом, твёрдость которого была в несколько раз выше, чем у дуба, он всё время представлял длинные белые, залитые ослепительным солнцем пляжи, приветливые лазоревые лагуны, кишащие подводной жизнью рифы, мангровые топи, живописные южные скалы, изумрудные леса, живность странную и непременно непуганую, разноцветных голосистых птиц. И розовое великолепие цветущего ипе. Мистер Олливандер никогда не был ни в Африке, ни в тропиках, ни на тёплых морях. И его туда не очень-то и тянуло. Но вот посмотреть своими глазами, как цветёт ипе, он бы не отказался, чего уж лукавить. Да, не отказался бы... Коричнево-серая, с трудом отделяющаяся от болванок кора, древесина сливочно-желтоватая, без сучков, смолянистая, очень прочная и необычно тяжёлая — и ветки, окутанные нежно лиловым туманом, живым, густым, влажным, бесшумно колышущимся на тёплом ветру, источающим непривычный тревожный аромат, осыпающимся волшебным шуршащим дождём...

К самым мягким — липе и пихте — он относился с жалостью, обычно долго настраивался на работу с этими материалами. Тем более к лишённой смолы самбе, послушной и покорной, никогда не оставляющей заноз на пальцах, и к самому лёгкому в мире бальсовому дереву — сокровищу инков. Эти породы служили человеку верой и правдой, полностью подчиняясь его власти.

Восхищение у Огарстина Олливандера вызывал граб. Очень капризное мало востребованное дерево, способное в любой момент проявить свой характер, твёрже дуба, схожее с акацией, оно требовало особо кропотливой обработки и крайне осторожной сушки, было восприимчиво к влажности, резалось с большим трудом. Но зато при почтенном отношении изделия из граба долго не истирались, не трескались, неплохо поддавались полировке. Граб был способен придавать силы в повседневной жизни, устранять иллюзии, и не только визуальные. А что ещё нужно немолодому магу? Но главным достоинством граба безусловно являлся его натуральный белый цвет, иногда дымчато-бежевый или перламутрово-серый, цвет тающего снега или жемчужной пыли, и скрученность волокон, создающая неповторимый эффект на ровной и мелкой текстуре. Строгий, нежный, будоражащий воображение и бередящий какие-то тайные струнки души, граб нравился мистеру Олливандеру даже больше, чем насыщенно-фиолетовый амарант, мозаичное багрянистое кокоболо, шелковистый дымчато-розовый лайсвуд, фантастический полосатый лунный или мраморный серебристо-голубой эбен.(1) Именно из граба была и волшебная палочка мистера Олливандера, изготовленная ещё его отцом и служившая ему верой и правдой с первого курса учёбы в Хогвартсе.

Особую приязнь Гаррик Оливандер, сколько себя помнил, испытывал к орешнику. Он родился 25 сентября, а стало быть, кармически, отрабатывая склонность к синтезу, интуицию и фантазию, самой судьбой и магией друидов был тесно привязан к дереву мудрости, справедливости, кладоискательства и волшбы. Свою первую волшебную палочку Гаррик взял в руки в четыре года. Это была коротенькая и лёгкая ореховая палочка, покрытая янтарным лаком. Она поразила малыша своим могуществом и отзывчивостью. Казалось, стоило лишь чуть сосредоточиться — и она самостоятельно улавливала любые незатейливые детские желания и играючи претворяла их в жизнь. Но самое главное её достоинство заключалось в том, что палочка легко исправляла все оплошности, которые совершал в колдовстве маленький маг, и не позволяла ребёнку совершать серьёзных ошибок.

Попадая в лес, по делу или просто гуляя, мистер Олливандер первым делом разыскивал заросли орешника. Даже одинокий куст притягивал его, словно друг, по которому всё время скучаешь. А уж встретить настоящее взрослое ореховое дерево — было огромной удачей. Всем таким известным в округе деревьям мистер Олливандер давал имена и при встречах не скрывал от Раяна, Айбла, Алекса, Терло, Кэйда и Аллены ни душевных печалей, ни житейских сплетен. Лесные приятели щекотали его гибкими веточками, гладили тёмно-зелёными листьями, не жалели для него коричневато-желтых орехов, прикрытых зелёными шапочками-колокольчиками.

Не раз орешник помогал ему. Совсем малышом, Гаррик гулял с мамой в лесу и решил спрятаться. Убежал, заблудился, несколько часов плутал и забрался в глухую чащу. Наткнулся на забавных щенят, копошащихся возле норы под корягой. Натискал их вволю, но каким-то древним чутьём, живущим в любом живом существе, всё-таки почувствовал приближение опасности. Волк-родитель, явившийся на истошный писк разгневанных отпрысков, долго старательно обнюхивал следы человеческого детёныша, без труда обнаружил его, онемевшего и неподвижного от ужаса, в зарослях орешника, но в кусты не полез. Повертел головой, послушал шелест листьев («Не трогай, не смей, он — неразумное дитя, не убивай зря, он не хотел зла».), да и удалился восвояси, для острастки сурово рыча и вздыбливая холку.

В другой раз орешник помог Огарстину на его первой магической дуэли. Двое упрямых вспыльчивых мальчишек с разных факультетов не на шутку зацепились языками и решили сыграть во взрослую игру. Противник был заносчив и рассчитывал на помощь приятелей, а у Олливандера не было надёжных секундантов. На честный поединок надеяться не приходилось. Сошлись на полянке в Запретном лесу. Гаррик под насмешливыми взглядами компании своего соперника утыкал площадку для дуэли по периметру ореховыми прутиками. Дуэль завершилась честной «ничьей» и обоюдными магическими травмами средней степени тяжести, но никто из посторонних так и не смог бесчестно вмешаться в ход поединка.

И потом на протяжении жизни орешник не раз помогал ему, ненавязчиво наводил на справедливые решения, облегчал общение с магией. Огарстин любил, пряча улыбку, назидательно повторять своим ученикам: «Под знаком орешника родились известные магглы Рафаэль Санти, Гойа, Сервантес, Тосканини, Нельсон и великий мастер волшебных палочек Олливандер».

А снились мистеру Олливандеру оливковые рощи. С раннего детства он почти каждую ночь бродил по незнакомым равнинам и предгорьям, цепляясь за заросли низкорослой фриганы, дышал воздухом сосновых и кипарисовых кущ, забредал на оливковые плантации. Разувался и бегал босиком по ярко зелёной траве под невысокими суковатыми, искривлёнными деревьями с обманчиво пониклыми ветвями, восторженно гладил серую кору, у-укал в многочисленные дупла, безжалостно срывал душистые грозди мелких белых цветков. И призрачные тени в развивающихся хитонах кружились над ним в такие ночи, напевали старинные мотивы, забытые душой мага ещё в стародавние времена.

Работать с оливой мастеру Олливандеру тоже доставляло огромное удовольствие. Он представлял, как какой-нибудь его древний предшественник вырезал из плотной, тяжёлой и крепкой древесины оливы величественную статую грозного бога или резной стульчик для наследника правящей династии и от воодушевления забывал всё на свете. Дереву всё равно, кто, маг или маггл, просит его поделиться своей энергией, подчиняет и дружески властвует над его сущностью. Главное, чтобы руки мастера не знали слабости, сердце не поддавалось сомнениям, зависти и жестокости, а фантазия легко и смело отрывалась от скучной обыденности.

В последнее время Огарстину всё чаще и навязчивее снился он сам в молодости, пешком путешествующий по земле предков. Молодой парень, красивый и стройный, топтал крепкими ногами серую мягкую пыль греческих дорог. В лёгкой светлой одежде, с мантией в дорожной сумке, перекинутой через мускулистое плечо, и оливковым посохом, с осиновым крестом-оберегом на груди, идёт он лёгким и уверенным шагом по тропинке через рощу. Его походка и жесты ловки и грациозны. Он высоко и гордо несёт свою голову, увенчанную копной чёрных кудрей. Его глаза блестят живостью и лукавством, твёрдый независимый взгляд очень умён. Время от времени его выразительно очерченная верхняя губа поднимается в весёлой усмешке, показывая белоснежные зубы. Златокудрые нимфы стайками следуют за ним, прячась в тени нехитрых укрытий, и зазывно хихикают вслед. Козлоногие распутные сатиры пьяно трясут бородами, облизываясь на прелести едва прикрытых тончайшими одеждами дев.

Вся его статная фигура дышит жизнью, силой и энергией. Шею стесняет серебряная пуговица белой рубашки, Огарстин расстёгивает её и с облегчением распахивает ворот, приоткрывая смуглую мускулистую грудь и ловя озорные заинтересованные взгляды нимф. Пояс плотного шёлка, который обхватывает его стройную талию, Олливандер тоже ослабляет, а потом и вовсе сдёргивает, будто бы случайно цепляет за молодой кустик мастиковой фисташки. Нимфы, кто проворнее, бросаются к вожделенному трофею и через мгновение рвут его на лоскутки. Юный путешественник, оступаясь и вытряхивая камешек из мягкого башмака, бросает на них хулиганский взгляд через плечо и нахлобучивает широкополую шляпу, болтающуюся за спиной на плетёном бархатном шнурке, лихо сдвигает её на левую сторону.

Вокруг простираются бесконечные оливковые рощи. Почва, выровненная и опустошённая пахотой, придаёт посадкам монотонный вид, но деревья на плантациях, посаженные далеко одно от другого, добавляют простор и весёлость ландшафту. Солнце всё выше поднимается над подёрнутым переливчатой дымкой горизонтом, непринуждённо кромсая спасительные тени и безжалостно отрывая от них куски. За поворотом показывается деревушка, а над холмом вырастают фиолетово-призрачные очертания всё ещё далёкого имения. Грот Афродиты.

Он переступает границу, выложенную белёсыми валунами, ровно двенадцатью, и россыпью утопленных в песчанике ракушек, устало прислоняется плечом к сигнальному столбу, искусно украшенному подводными драконами и морскими звёздами, трогает замасленный канат колокола. Тот гудит протяжно, призывно, голосом далёкого, но стремительно надвигающего шторма, будит пустой пыльный двор и отражается от белых стен дома, прячущегося за зарослями низкорослых диких олив, несётся на мраморную террасу под персиковый шатёр. Огарстин жадно пьёт у колодца из треснутого кувшина, пугает ягнят, сгрудившихся у поилки под навесом. Вода, холодная, сочная, вкусная, сводит зубы и стекает бесстыжими радужными струйками за ворот рубашки. Он вытирает рукавом капли с подбородка, пот со лба и, счастливо улыбаясь, спешит к ней.

Крутая широкая лестница, увитая гирляндами роз, охраняемая конями Посейдона на огромных амфорах, просторный зал открытой террасы, пол застелен мягкими коврами. Низкий широкий стол из сосны, чадящая, недавно потушенная металлическая лампа с благовониями. Горький, насыщенный эфиром и дыханием далёкого моря, аромат дыма пьянит и лишает воли. Или это её близость?.. Грубые низкие стулья из камыша с высокими спинками. За тяжёлым занавесом — высокая кровать, накрытая белым покрывалом с сильно накрахмаленными оборками, большой сундук из кедрового дерева. Его Афродита, румяная от смущения, полунагая, с длинными вьющимися влажными волосами, свежая и непорочная, источающая аромат любви и счастья, позвякивая драгоценными браслетами и жемчужными бусами, улыбаясь доверчиво и покорно, показывается из дверей купальни... У счастья и любви бывает аромат? У жемчуга, вплетённого в косы, у нежных алых губ, у глаз цвета спокойной морской волны? Для немолодого мастера, различающего запахи сотен видов древесной стружки это очевидно...

* * *

Почему она такая грязная? Он поморщился и, стараясь не показывать брезгливости, пропустил в прихожую девочку, стоявшую на пороге его дома, и сопровождавшую её даму. Глазастая тощая пигалица в ярко-малиновой панамке, с большущим рюкзаком на цыплячьих плечиках смотрела исподлобья и кусала сухие, болезненно обветренные губы. Боится что ли или просто по натуре замкнутая и нелюдимая? Вот ещё средиземноморское сокровище!

— Сколько ей лет? — поинтересовался он, разглядывая ребёнка.

— Я, как временный опекун Афродисии... — начала было что-то пояснять дама, доставившая девочку, но устало отодвинула документы, разложенные на столе в гостиной, и строго взглянула на мистера Оливандера поверх очков. — Простите, сэр, вы не помните возраст своей подопечной?

Огарстин поморщился:

— Да-да, разумеется, помню. Я просто чуть растерялся, запамятовал. Это всё так быстро произошло, — сам себе удивляясь, начал оправдываться он. — Ей пять?

— Через неделю мисс Феотокис исполнится шесть, — тяжело вздохнула опекунша. — Вы уверены, что приняли осознанное решение, соглашаясь взять ответственность за ребёнка? — и припечатала мастера суровым взглядом. — Разумеется, всё произошло быстро. Землетрясения не имеют привычки предупреждать о своих визитах. Если вы сомневаетесь и не хотите брать ребёнка, то я сейчас же свяжусь с Министерством и всё устрою...

С дивана на него уставились огромные бирюзовые глаза. Девочка поёрзала и сняла свою панамку. Блестящая светлая, совершенно безволосая головка ребёнка была покрыта гематомами и ссадинами. Да она же вся в синяках! Никакая это не грязь.

— Почему она лысая? — судорожно сглотнул он и быстро вырвал из рук опекунши бумаги, почти не глядя, подписал размашисто и чётко.

Та покачала головой, тяжело вздохнула:

— У неё были чудесные длинные косы, но вы же понимаете, во что они превратились, — она подошла к девочке и взяла её за худенькие исцарапанные ладошки: — Афродисия, милая, это твой английский дядя Огарстин. Я тебе про него рассказывала, — кивнула она в сторону мистера Олливандера. Девочка никак не отреагировала. — Это уважаемый человек, теперь он будет заботиться о тебе. Прощай, дорогая. Всё будет хорошо, — она направилась к выходу, в дверях добавила: — Ваша, сэр, подопечная не разговаривает, но врачи считают, что это временное явление. А вот с потерей магических способностей не всё так просто.

.......................................................................

(1) Редкие декоративные и очень дорогие породы дерева.