Желание (гет)

Она не знает, когда это началось — когда и в какой момент неправильная, порочная, струящаяся по телу наравне с кровью привязанность пересилила здравый смысл, представления о жизни, и затянуло в круговорот безумных секретов, тяжёлых тайн, и необходимости в нём.

Наверное, всё началось с проклятого приказа министерства об амнистии заключённых Азкабана старше шестидесяти лет. Ей, как министерскому психологу, поручили определить состояние всего одного заключённого — Теодора Нотта-старшего — Пожирателя Смерти и приспешника Волан-де-Морта. Она уже заранее ненавидела его за все страдания, принесённые людям, за смерти невинных людей, но стоило увидеть его, и ненависть сменилась жалостью. Ей всего-то надо было задать ему несколько вопросов, а она только сидела и смотрела: во что превратило его время, серые стены, сырой воздух и запах страха в Азкабане. Так она познакомилась с его отцом.

Ей хочется сказать, что всё это — иллюзия, сон, выдумка, но ненавистная реальность не щадит, каждый раз поглощая в свой серый омут под названием «жизнь».

Мари-Виктуар ненавидит это чувство, разъедающее каждую клеточку тела и отравляющее сознание, а ведь всё могло быть проще, не поддайся она искушению.

* * *

Он не знает, когда смирился и сделал шаг навстречу. Когда едва уловимый отпечаток аромата, настолько невинного, насколько порочного въелся в линии жизни на его ладонях, и он впустил в жизнь ощущение преданности и принадлежности, которую когда-то презирал.

На самом деле, всё началось с ожидания в одном из министерских кабинетов самой хозяйки кабинета, которой поручили дело его отца. Он вальяжно устроился в её кресле, лениво склоняя голову набок, а солнечные блики играли в золоте фамильного перстня на мизинце. Она появилась неожиданно, изящно впархивая в кабинет, и его первой мыслью было, что она совсем ребёнок. Он до сих пор помнил её лицо, обращённое к нему, и как она выразилась на «невоспитанность и наглость».

— Полагаю, мистер Нотт-младший?

— Лорд Нотт, — холодно поправил он, проклиная, что даже не выяснил её имя. Новость о возможном освобождении отца выбила из привычного ритма. — А вы?

— Виктуар Уизли, — он до сих пор помнит своё лицо, потому что Уизли — последнее, что он ожидал услышать.

Она почему-то улыбнулась, но ему показалась, что это больше похоже на усмешку над ним.

Уизли — Герои, как их теперь называли. После войны им всё посыпалось с небес: почести, деньги, слава, а всё благодаря святому Поттеру, готовому подставиться под аваду ради спасения ближнего.

А ему, как и остальным слизеринцам, пришлось возводить новые замки на руинах былой империи, добиваться оправдания, скрываясь от презрительных взглядов. Начинать сначала, собирать по крупицам оставшиеся кусочки мира, когда в восемнадцать они остались одни на краю пропасти, с оглушительным приговором для родителей — Азкабан. Холодная маска высокомерного ублюдка навсегда въелась под кожу, превращаясь в истинное лицо, потому что так было легче выжить. Вернуть поместье, ценности, уважение, некогда принадлежавшее его семье. И он смог, только ощущение потери чего-то важного никогда не покидало подсознание, будто пыталось раздробить выстроенную империю на жалкие осколки.

* * *

Когда она в первый раз увидела его, то удивлённо изогнула бровь, лицезря непростительную наглость с его стороны. Она могла бы стать моделью, актрисой, дизайнером, но предпочла психологию, потому что нащупывать тонкую грань психики, граничащую с сознанием, было невероятно увлекательно, пусть мало кто верил, что она сможет. В свои неполные двадцать у неё было красивое лицо, вызубренные наизусть книжки и небольшой кабинет в Министерстве Магии, где за её рабочим столом восседал Лорд Нотт, который будто снизошёл до общения с простолюдинами и равнодушно проскальзывал по ней взглядом.

Она помнит, как сжимала перо, вынося решение о дальнейшей судьбе Нотта-старшего — человека, чьи глаза потеряли оттенок, а одежда буквально висела на исхудалом теле, несмотря на былой отблеск аристократии. Дядя Рон и тётя Джинни прозрачными намёками напоминали обо всех злодеяниях, совершёнными Пожирателями Смерти, и даже упомянули покойного дядю Фреда, но ей хотелось основываться лишь на своём профессиональном мнении, и она пожалела его — бывший Пожиратель вновь оказался на свободе.

Ещё она помнит, как впервые увидела его жену Дафну Гринграсс-Нотт. Министерство поручило ей сопроводить мистера Нотта из Азкабана в поместье Ноттов. Огромный особняк, напоминавший дворец, пугал своим величием и мрачностью, рыцарские доспехи, выстроенные вдоль стен длинного коридора, выглядели, как живые, и ей становилось не по себе. Мари выросла, окружённая заботой и любовью под тёплыми лучами солнца, обласканная морем и лёгким бризом, в свободе и звуке задорного смеха. Дафна казалась ей ледяной статуей с собранными в замысловатую причёску тёмными волосами, идеальной осанкой, а взгляд карих глаз излучал равнодушие, граничащее с презрением. Виктуар хотелось ткнуть в неё пальцем, чтобы удостовериться: умеет ли она вообще чувствовать что-либо или умеет ли она проявлять эмоции? Даже Нотт-старший назвал её как-то «глыбой льда».

Однажды она получила письмо с приглашением в поместье Ноттов, чему сильно удивилась, но всё же навестила мистера Нотта, который и прислал приглашение. Она не заметила, как привязалась к бывшему заключённому и помогала ему снова приспособиться к жизни — может, причина была в том, что она скучала по дедушке, умершему несколько лет назад? Артур Уизли был весёлым, жизнерадостным, несмотря на то, что пережил две войны. В детстве он всегда усаживал её себе на колени и рассказывал разные истории, а потом говорил, что она самая-самая красивая «принцесса Мари».

— Мисс Уизли, навестите меня на следующей неделе? — он постепенно избавлялся от следов Азкабана, но глаза, некогда имевшие голубой оттенок, так и остались бесцветными.

— Если вы настаиваете, — она всегда мягко улыбалась ему, совсем не чувствуя ненависти или отвращения. — И зовите меня Мари.

Они пили чай в саду, обсуждая литературу, изредка он говорил о Волан-де-Морте, только в его голосе сквозила горечь и боль отнюдь не из-за его смерти и падения. Она замечала, с какой гордостью, восхищением и нежностью он говорил о сыне, потому что тому действительно многое пришлось пережить.

* * *

Он всё чаще стал замечать её у себя в доме, сталкиваясь в бесчисленных коридорах. Сначала он не обращал внимания, а потом стал удивляться. Что Уизли так часто делает в его доме? Отец привязался к девчонке, и Теодор стал понимать, почему. В присутствии Дафны отец вёл себя холодно, почти не разговаривал, запирался в библиотеке или в своей комнате, да и его жена особых эмоций не проявляла — она всегда была для него красивым айсбергом, и это устраивало. Теодор Нотт никогда не задумывался о чувствах, эмоциях, привязанности — это всё человеческая слабость. Но как только она появлялась в их доме, отец улыбался, шутил, словно не было Войны, унижений, Азкабана. Иногда он ловил себя на мысли, что ревнует отца, потому что он относится к ней, как к дочери или скорее к внучке.

— Мисс Уизли, вижу, вы благотворно влияете на моего отца, — как-то произнёс он, встречая её в холле перед камином.

— Вы против? Или вам не нравится, что я появляюсь в вашем доме?

— Нет, не против. К тому же, я давно смирился с фактом, что часто вижу вас в моём доме. В конце концов, вы человек разумный, да и чистокровная... — вся чистокровная аристократия до сих пор трепетно относилась к таким вопросам, а сам Теодор сохранил твёрдые убеждения, что чистая кровь — святое, испытывая лёгкое отвращение к грязнокровкам.

— Наполовину, — невозмутимо поправила она, насмешливо изгибая бровь.

— Полукровка? — переспросил он, удивляясь.

— Если Вас так интересует, то в родстве с магглами не состою, — странно, но ему показалось, что она закатывает глаза. — Наполовину человек.

Ему оставалось только моргать глазами, провожая её взглядом.

Они бросались друг в друга насмешливыми фразами, утопали в безнадёжно-надменных словах, и он постоянно повторял себе, что она ребёнок.

* * *

Его рука больно сжимала запястье, серые глаза лихорадочно блестели, а голос казался змеиным шипеньем. Он говорил, что она доиграется из-за своей дерзости, фырканья, закатывания глаз, постоянно привычки перечить ему или открыто насмехаться. Она должна была испугаться или рассмеяться, но вместо этого заворожено смотрела в серые глаза, ощущая холод его руки. Кожу пробрала мелкая дрожь, лёгкие сдавил тугой ком, не пропускающий воздух, и ноги слегка подкосились от слабости. Она бы могла считать его старым, ведь он ровесник дяди Гарри и дяди Рона, да что там, будь он года на четыре старше — годился бы ей в отцы! Но что-то в нём пленяло, к нему тянуло. Мерлин, ей хотелось коснуться пальцем серебряной пуговицы на его рубашки.

* * *

Когда он осознал, что его влечёт к ней, то хотел собственноручно пустить себе в голову зелёный луч авады, а перед этим непременно напиться. Нет, этого просто не может быть. Да, она смазливая, может, даже очень, но не до такой же степени! Она ребёнок — он старше её на девятнадцать лет. Он растирал руками лицо, ерошил волосы, пытаясь согнать наваждение, нервно теребил пальцами по столу, но ничего не помогало. Казалось, сама судьба решила сыграть с ним злую шутку — он постоянно сталкивался с ней: в Министерстве, на Косой Аллее, в своём доме.

Однажды он встретил её на Косой Аллее в окружении шумных детей с рыжими макушками. Она весело смеялась, запрокидывая голову назад, и трепала рукой мальчишек по голове. Мелкие снежинки кружились хаотичным танцем в воздухе, оседая на кончиках её ресниц. Её небрежные кудри разметались по меховому воротнику белой куртки, выделяясь на фоне огненно-рыжего, и Тео признался себе, что её можно назвать красивой.

Он сам не понял, как его потянуло к ней. Оказавшись в её кабинете, он, как и в первый раз, уселся на её рабочее кресло, упираясь локтём в стол и, подперев рукой подбородок, сощурил глаза, прижимая указательный палец к губам. Она появилась в кабинете с папкой в руках и чуть не выронила её, узнав своего гостя. Они снова бросались резкими фразами, словно танцевали безумное танго в череде слов. Вроде он что-то сказал о каких-то важных документах, а Виктуар оказалась перед ним, полуприсаживаясь на стол. Она почему-то лукаво улыбалась, а он не мог смотреть на неё снизу-вверх и встал, чтобы снова быть выше.

Она была маленькая и тоненькая, словно сотканной из лучей восходящего солнца, а ещё почему-то пахла морем. Огромные серо-голубые глаза так по-детски открыто смотрели из-под тяжелых от черной туши ресниц, и было в её доверчивом взгляде что-то опасно взрослое, одновременно девственное и развратное.

Теперь даже слово «красивая» ей не подходило — слишком блёкло, слишком мелко. Золотистый локон изящно упал на лоб, зацепившись за ресницу, пухлые губы бледно розового оттенка слегка приоткрылись, он мог бы поклясться, что она знала, какой эффект производит...

Он просто любит власть, любит обладать чем-то до победного конца — уверял он себя, наклоняясь ближе.

* * *

Внутренний голос кричал, что она спятила, но Мари продолжала смотреть на него снизу-вверх, заглушая голос совести и мысли о том, что подумали бы родители и родственники. Чисто женская интуиция подсказывала, что произойдёт дальше, а она уже знала, что хочет этого. Он медленно сократил расстояние между их лицами, касаясь шероховатыми губами её губ. Нос уловил аромат жутко дорого парфюма, пальцы неуверенно зацепились за его плечи, рот приоткрылся, позволив его языку скользнуть вовнутрь, щекоча нёбо. Всё вокруг кричало, что это неправильно, но крепкие руки, скользнувшие под кофту по миниатюрной талии, разожгли безумное желание внутри, и она как-то грустно усмехнулась про себя, думая, что Теодоры для неё, как проклятье.

Даже сейчас, закрыв глаза, она может восстановить его образ по памяти. Чёрные волосы всегда собраны в низкий хвост, кожа почти бледная, подбородок слегка заострён. А эти серые глаза, излучавшие холод, будут вечным наваждением, заставляющим до боли прикусывать нижнюю губу и быстро-быстро дышать. Каждый его жест, движение были идеальными, сразу веяло аристократичным происхождением, да и всё смотрелось настолько естественно, что она только удивлялась, как это у него получалось. Тео редко проявлял эмоции, он не был романтиком, не говорил красивых слов, не обещал сказки, но его поцелуи сводили с ума, прикосновения обжигали, а от одного взгляда сердце учащённо билось.

* * *

Ему хотелось затолкать это слизкое чувство обратно в себя, потому что отчаянно хотелось привязаться к этой девчонке, наплевав на все свои правила и законы. Ярость разливалась по венам, в которых текла чистая кровь, которой он, несомненно, гордился. Мари же было наплевать на происхождение, и он мирился, Мерлин, она наполовину человек! На треть вейла, на треть оборотень, на треть ведьма. Она смеялась над его одержимостью чистокровности и традициями, иногда заступалась за магглов, а он списывал это на её воспитание.

— Ты ненормальный, Тео, — закатывая глаза, повторяла она. — Какая разница, какая кровь? — в очередной раз фыркнув, она отворачивалась.

— Спишем это на гриффиндорское благородство и их мечту о равноправии, — надменно отвечал он, потирая виски, хотя она и не говорила о равноправии.

— Я закончила Когтевран, — протягивала она, изгибая губы в усмешке, а его это выводило из себя — её привычка превосходства над ним.

Он бежал от этого, стал пить больше бурбона, чтобы не думать о ней — той, что заставляла чувствовать себя слабым. А Теодор ненавидел и презирал слабость. На смену постоянному отрицанию приходило желание уткнуться губами в её — вечно припухшие, а потом, поддаваясь порывам, изрывать их в кровь, а потом снова целовать и шептать что-то слишком непохожее на него.