День Космонавтики (джен)

Сима Паркинсон сидела на письменном столе в комнате Герминэ, болтала коротенькими ножками и вертела головой, не зная, чем бы еще заняться. Она уже порылась в шкафу, выдергивая из аккуратной стопки то блузку, то футболку, и прикладывая их перед зеркалом к своему пузатому тельцу; затем, как попало затолкав все вещи обратно, попрыгала на пружинистом матрасе новой деревянной кровати; погоняла по комнате многострадальную заводную кошку, при этом с грохотом опрокинув стоявшую в углу раскладушку… Всякий раз вслед новому шуму, произведенному Симой, раздавался громовой окрик Сусанны Самуиловны:

— Симка, холера, возьми книгу, учи уроки!

— Да учу я, учу! — огрызалась Сима, а сама таращила глаза и водила ребром ладони по своей коротенькой потной шее, показывая Герминэ, как «бабка» ей надоела.

Герминэ, привыкшая проводить тихое воскресенье за книгами, уже одурела от неожиданной и порядком затянувшейся интервенции Паркинсонов. Сусанна Самуиловна, ворвавшись в мирную жизнь Герминэ, уединилась с мамой на кухне «поговорить за Сами-Знаете-Кого», а самой Герминэ деятельная бабушка безоговорочным тоном приказала выдать «этой холере» учебники, чтобы Сима «даже и не думала хотеть халтурить за ради воскресенья» и учила уроки. Дело уже близилось к вечеру, а Сусанна Самуиловна всё митинговала на кухне; в редких перерывах между ее тирадами слышался тихий и оттого почему-то казавшийся встревоженным голос мамы Герминэ.

Внезапно Симка спрыгнула со стола и, не рассчитав, со стуком упала на четвереньки, тут же получив очередную порцию бабушкиной «холеры». Не вставая с четверенек, Сима поползла к выходу из комнаты, высунула рыжую голову в коридор, прислушалась, отклячив попу. Потом, оглянувшись на Герминэ, громко прошептала:

— Про Снейпикова что-то говорят… И про почтовый ящик! У вас есть почтовый ящик?

— Да, — рассеянно ответила Герминэ — у нее уже начала болеть голова от Симкиных выходок.

Еще немного послушав, Сима вернулась в комнату — очевидно, подслушивать ей надоело.

— А у нас в коммуналке почтовый ящик один на всех, — сообщила она, забираясь с ногами на кровать Герминэ; подтянув колено к пузу, она стала внимательно рассматривать полузажившую корочку на колене, которая от неудачного «прыжка» со стола треснула и начала сочиться кровью. — Если не успеешь газету забрать — соседи стибрят, — Симка слизнула с болячки кровь и натянула на колени подол школьного шерстяного платья. — А мы газет не выписываем, зачем нам эта макулатура? Бабка заставляет меня учебники читать, — она закатила глаза. — А я их ненавижу, я кино люблю. Особенно французское. Там знаешь, про что? — и Симка, обняв Герминэ пахнущими селедкой руками, зашептала ей что-то на ухо, горячо дыша луком. Герминэ отшатнулась.

— Ты что, рыбу ела? — пробормотала она брезгливо.

— Ты что — рыбу! — возмутилась Сима. — Это форшмак! Никогда не пробовала, что ли? Это потому, что вы — гои. Бабка говорит, гои даже не знают, что детЯм надо кушать, чтобы мозги у дети работали.

Герминэ не знала, кто такие эти загадочные «гои», но вспомнила, как мама пичкала ее пахлавой перед контрольными, приговаривая, что там всё самое полезное для мозга: орехи, изюм и мед; поэтому она ответила Симке:

— От пахлавы тоже мозги работают.

При упоминании о пахлаве Сима повела носом, вдруг сорвалась с места и через минуту вернулась со здоровенным куском пахлавы в руке; ей вслед неслись изобретательные еврейские проклятия Сусанны Самуиловны. Сима забралась обратно на кровать и, попрыгивая на попе, принялась чавкать, не забывая подбирать крошки с подола платья и отправлять их в рот. Расправившись с пахлавой, Симка вытерла об себя вечно жирные ладони и сказала:

— Про Америку уже говорят. Я услышала.

— Про Америку? — удивилась Герминэ.

Симка чихнула, смачно утерла нос, захихикала:

— Крошка в нос попала!.. Ага, про Америку, — гордо подтвердила она. — Мы с бабкой скоро уедем в штат Вайоминг. Там даже лучше, чем в Москве! — заявила Симка и добавила для пущего эффекта: — Там кока-кола и жвачки продаются на каждом углу за копейки, — донельзя довольная собой, Симка подошла к трюмо и повертелась перед ним, выпячивая пузо. — Бабка говорит — учи, учи, а то тебя, холеру, в институт не примут. А меня и так примут: мой папа там работает самым главным преподавателем. А в Израиль мои родители просто так поехали, чтобы из Советского Союза чухнуть, — спохватившись, что сболтнула лишнее и ей достанется от бабушки, Сима с разбегу запрыгнула на кровать рядом с Герминэ и под аккомпанемент криков «холера!» опять зашептала Герминэ на ухо, плюясь от возбуждения: — Только ты смотри, никому не говори! А то бабка говорит, что нас за жопу возьмут и никуда не выпустят.

Симка утерла лоб от пота и откинулась на подушку. Герминэ испугалась, что вездесущая Сима обнаружит ее «тайник» в журнале «Кругозор», но взопревшая Сима не собиралась рыться под подушкой: она задрала удивительно тонкие (при Симкиной комплекции) ноги на стену и начала зачем-то их разглядывать, обмахиваясь шерстяным подолом платья.

— А почему ты в воскресенье в форме? — спросила Герминэ.

— А мне прошлогодние платья не лезут. Бабка говорит: ничего, так походишь, всё равно скоро уезжать. Зато ничего везти с собой не будем. А в Америке мне всё новое купят, еще лучше, чем у тебя, — убежденно заявила Сима. Перекувыркнувшись через голову, она скатилась с постели, уселась на палас и зачем-то заглянула под кровать. — А у меня под кроватью черепаха жила в коробке, — похвасталась она. — Только она сдохла. Потом в нашей комнате так воняло… А эти гои голимые, наши соседи, с бабкой ругались, что мы вонючие жиды, всю коммуналку засрали, — Симка захихикала, пытаясь что-то сказать: она открывала рот и снова прыскала. Наконец очередной окрик Сусанны Самуловны помог Симе справиться с приступом «чувства юмора», и она, наконец, сказала: — А бабка думала, что это я пукаю, у меня же газы. Послушай, как бурчит, — Сима вскочила на ноги и надвинулась на отпрянувшую Герминэ своим звонким, как спелый арбуз, животом. — Бабка мне не разрешает в комнате пукать, заставляет в уборную идти. А у нас там своей очереди не дождешься, вечно кто-нибудь засядет. А у тебя хорошо, балкончик есть, — Симка вприпрыжку подбежала к балконной двери и распахнула ее. — Можно здесь пукать сколько хочешь, на свежем воздухе, — и Симка опять захихикала.

Герминэ ужаснулась: ее балкончик, который всегда казался ей чем-то романтичным, сродни балкону Джульетты, по милости Симы вдруг превратился в тривиальное «место для пуканья на свежем воздухе». Симка тем временем выскочила на балкон, перегнулась через перила, навалившись на них животом, и посмотрела вниз. Не прошло и нескольких секунд, как она снова влетела в комнату: плюхнувшись на кровать, она возбужденно зашептала:

— Герминэшка, там у вас внизу Снейпиков сидит! На окне! Голый!

В комнате подозрительно запахло сероводородом — очевидно, вид с балкона так шокировал Симку, что она не успела использовать балкончик «по назначению».

— Как голый? — Герминэ опешила.

— Вот так! — Симка начала водить растопыренными пятернями по пузу, показывая, насколько голым был Снейпиков. — У него вот тут вот такие штуки, как у нашего физрука в пионерлагере!

— Какие штуки? — испугалась Герминэ, глянув на Симкин живот, натягивающий платье «в талии».

— Ну такие, как это… — Симка сунула палец в рот, задумчиво поковырялась в дупле зуба, пожевала найденное там, и вспомнила: — А! Пресс! Ты ездила в лагерь? — и, не дожидаясь ответа, она продолжила: — Я каждое лето езжу на все три смены, в этот наш, от завода… «Вригантина», вот!

— «Бригантина», наверное, — поправила Герминэ, которая после книг Александра Грина трепетно относилась к любому «судну». — Меня мама не отпускает в лагерь, там плохо кормят.

— Ты что, там хорошо кормят! — возмутилась Симка. — Знаешь, как там можно натрескаться? Особенно когда твой отряд в столовой дежурит. Там компот дают из сухофруктов! — (удивительно, где и зачем снабженцы лагеря добывали сухофрукты посреди лета, да еще и в Советске, где свежие фрукты произрастали в огромных количествах с мая по ноябрь и стоили сущие копейки). — Ты избалованная, — заключила Симка со знанием дела. — Бабка говорит, мой дед тоже был избалованный, чистоплюй. Что попало жрать не мог, поэтому сдох в лагерях — его вместе с нашим Дамблдором в Сибирь отправили. А я вот нигде не пропаду, — Сима подбоченилась и добавила: — А в Америке я за миллионера замуж выйду! — она сорвала кружевную накидку с подушки, нахлобучила ее на свои рыжие волосы, вьющиеся мелким бесом, и, вертясь перед зеркалом, спросила: — А ты боишься первой брачной ночи?

Пока Герминэ пыталась сообразить, что это за ночь такая и боится ли она ее, Симка стянула накидку с головы и сделала из нее юбку.

— А я нисколько не боюсь, — заявила она. — Знаешь, что со мной было в прошлую смену? Только ты никому не говори, а то бабка меня прибьет.

Герминэ поняла, что после такого вступления неизбежно последуют жаркие Симкины секреты с луково-рыбным придыханием, поэтому заранее отошла от Симы и села за письменный стол. Но Симка настигла ее и там: она уселась на стол, подтянувшись на коротеньких ручках, и сказала громким шепотом, тараща глаза:

— Я в лагере всегда по ночам хожу, мне можно…

— Ты что, лунатик? — не поняла Герминэ.

Симка оскорбилась.

— Ты что! У меня энурез! — гордо сообщила она. — Меня каждый год в лагерь брать не хотят, завхоз говорит, что я все матрасы у них уже обоссала. А бабка всё равно заставляет их меня взять. Зато после отбоя никому из палаты выходить не разрешают, а мне можно: мне же надо в уборную. Я в уборную не хочу ходить, там ночью страшно, или еще на говно наступишь; я в кусты хожу рядом со спортплощадкой. Один раз пошла в конце последней смены, а там… — Симка выдержала паузу, чтобы еще больше заинтриговать Герминэ, — …там наша вожатая с новым физруком…

Но Симка не успела дорассказать захватывающую историю грехопадения пионервожатой: в этот момент в комнату влетела Сусанна Самуиловна, сдернула Симку со стола и, перегнув на тот же стол, звонко отшлепала прямо перед носом у застывшей от ужаса Герминэ, в такт шлепкам награждая Симку изощренными эпитетами. Симка схватила первый попавшийся учебник, открыла его и, хлюпая покрасневшим носом и глядя в учебник затуманенными от слез глазами, принялась бубнить: «Меры предосторожности при взрывании ядерного взрыва…». Герминэ, которая из любви к прекрасному военруку выучила всё, что нашла в учебнике про ядерный взрыв, точно знала, что в нем нет такого параграфа, но Сусанна Самуиловна вполне удовлетворилась: она поправила сбившуюся от экзекуции необъятную грудь, прикрикнула на всякий случай: «Учи, зараза, дома спрошу — чтоб от зубов всё отлетало!» и удалилась обратно на кухню.

Симка исподлобья глянула ей вслед.

— Сама зараза, всю жизнь мне испоганила, — пробурчала она себе под нос, видимо, повторив то, что она часто слышала от бабушки. — Сама семь классов даже не закончила, а меня чуть что — по заднице… Она и папу моего ремнем лупила, чтоб он не хуже Снейпикова учился. Они со Снейпиковым вместе в Москву поступать ездили, только моего папу в первый год гои за какую-то графу забраковали, а Снейпикова сразу взяли по блату. Зато мой папа теперь в самом лучшем в Америке в институте работает, — (нужно заметить, что здесь Сима сильно преувеличила: единственный университет штата Вайоминг, шахтерского края, конечно же, был не самым лучшим — и даже не просто лучшим — в Америке. Поэтому израильско-советский эмигрант Паркинсон, не блистающий особыми талантами, но зато хорошо помнящий ремень Сусанны Самуиловны, и сумел получить там должность преподавателя). — А! Мы же вам посылку из Америки принесли, там для тебя подарок есть, я дома в коробку слазила, пока бабка не видела. Щас принесу, — и Симка, уже забыв про наказание, выбежала в коридор и начала рыться в посылке.

Тотчас же раздались крики «Симка, я тебе все руки отобью!», а вслед за этим Сима с победной улыбкой вернулась в комнату, торжествующе размахивая, как флагом, фломастерно-зеленой футболкой.

— Смотри, какой Микки-Маус! — Симка поскребла ногтем выпуклый рисунок на футболке. — Не отрывается наклейка… На, померяй!

Герминэ благоговейно приняла из рук Симки фирменную футболку. Она не хотела переодеваться при Симе, но после такого щедрого дара Герминэ было неудобно выгонять Симку из комнаты, поэтому она просто открыла дверцу шкафа и, отгородившись ею, как ширмой, стала переодеваться перед зеркалом.

Футболка пахла странным техническим запахом; Герминэ уважительно подумала, что это, наверное, запах самолета — ведь футболка проделала такой долгий путь из Америки, с другой стороны земного шара… (И только много лет позднее в Советске узнают, что такое гуманитарная помощь и секонд-хэнд, запах которого не спутаешь ни с чем). Герминэ уже сняла халатик и собиралась надеть эту замечательную футболку с «девочкой-Микки-Маусом» (Герминэ не знала, что ее зовут Минни-Маус, но была очарована прекрасной мышью с бантиком и в юбочке в горошек), как вдруг из-под руки Герминэ возникла рыжая голова Симки.

— Ух ты, какая у тебя грудь! — восхитилась Сима. — А у меня ничего нету, только живот растет… Это потому что я намного младше тебя, меня ж бабка вундеркиндером сделала.

Она протянула руку с явным намерением потрогать грудь Герминэ, но та поспешно натянула футболку и отошла от Симки к окну.

Сима не унималась:

— Вот если бы у меня была такая грудь, — мечтательно сказала она, — за мной бы все пацаны в школе бегали… и в лагере… Ничего, я еще фигуристей тебя буду, — Симка подбоченилась. — Бабка сказала, что я еще расцвету.

Герминэ с сомнением посмотрела на маленькую круглую Симку, но из вежливости промолчала — тем более, что в этот момент с кухни послышался грозный голос Сусанны Самуиловны:

— Симка, ты учишь или ты что?! Щас приду, тебе мало не покажется!

Сообразительная Сима схватила Герминэ за руку и с удивительной при ее росте силой потащила ее на кухню.

— Смотрите, теть Наринэ, какую майку мы Герминэшке подарили! — возвестила она, предусмотрительно прячась за спиной у «фигуристой» Герминэ.

Однако мама почему-то не стала восторгаться футболкой (хотя Герминэ действительно выглядела очень ладно в новой футболке и старых узких шортиках), зато Сусанна Самуиловна опять, выражаясь ее же словами, «подняла хай». Рассказав в весьма необычных выражениях, что она намерена сделать с Симкой дома за то, что та не учит уроки, да еще и без разрешения порылась в посылке, Сусанна Самуиловна наконец засобиралась домой. Бабушка Паркинсон раскланялась и направилась к двери, неся в обеих руках сумки с «небольшими гостинцами» от мамы Герминэ и гоня перед собой понурую Симу, пятой точкой чувствующую неотвратимость наказания.

В дверях Сусанна Самуиловна оглянулась и сказала доверительным басом:

— Поговори с ним, Нариночка: тебя он послушается. Чем здесь без толку вены резать, лучше там моему Сёмочке поможет! — и тут же, безо всякого перехода, гаркнула на весь подъезд: — Симка, что ты тащишься, как кляча биндюжная?! Спускайся скорей, у меня щас руки оторвутся от этих авосек!

Мама Герминэ, совсем расстроенная, закрыла за Паркинсонами дверь. Герминэ уже стояла перед трюмо, рассматривая «девочку-Микки-Мауса» и предвкушая, как она триумфально явится в этом наряде на ленинский субботник. Мама подошла к ней, задумчиво погладила по густым каштановым волосам, поцеловала в макушку. С подозрением вдохнула странный запах футболки. Потом отошла к кровати, машинально поправила покрывало, скомканное вертлявой Симкиной попой, устало присела на краешек постели.

— Доча, а Сережа… а Север Анатольевич у вас никогда занятия не пропускает? — спросила мама, рассеянно теребя кухонный фартук.

Герминэ повернулась к трюмо спиной, любуясь собой через плечо.

— Нет, не пропускает, — ответила она, не задумываясь.

Мама Герминэ помолчала, одернула накидку на подушке. Вздохнула.

— А… от него… — мама замялась, — …ничем не пахнет?

Герминэ напряглась. Не рассказывать же маме, как волнующе пахнет Снейпиков!

— Нет, ничем не пахнет! — быстро ответила она; но, увидев в маминых глазах тревогу, поправилась: — Ну… сигаретами пахнет.

— Сигаретами это ничего, вот и дядя Сурен тоже курит, и дядя Толя, папа Сережин, тоже много курил… — пробормотала мама, успокаивая скорее себя, чем Герминэ, которая вообще не понимала, что случилось и почему мама волнуется. — Устала я от этой Сусанны Самуиловны, — опять вздохнула мама, поднимаясь на ноги. — Вечно она всё по-своему перевернет, лишь бы людей расстроить… Пойду корвалол себе накапаю и спать лягу. Ты, если голодная, сама согрей себе что-нибудь, там в холодильнике болгарские перцы фаршированные есть и хаш. И футболку сними, а утром, когда тебя в школу провожу, я ее простирну: что-то она сильно пахнет, наверное, краской, вдруг аллергия будет…

Мама, вздыхая на ходу, пошла на кухню к аптечке, а Герминэ переоделась в свой домашний халатик, повесила футболку на полированную спинку кровати, легла и проверила свой «подподушечный» тайник. Футболка и вправду пахла резко, и Герминэ, подумав, перевесила ее на стул.

Полежав немного, Герминэ встала, босиком пошлепала на кухню; она открыла холодильник и кисло посмотрела на кастрюли: в голубцах Герминэ терпеть не могла «шкурки», а хаш вообще был слишком наваристым и, по мнению Герминэ, «вонял» чесноком. Она вспомнила вечную шутку дяди Сурена, которую он неизменно повторял во время поедания хаша: «Ничего, ничего, целоваться же не собираемся!». «Вот пусть дядя Сурен и ест этот хаш, — подумала она, — раз он целоваться не собирается», — Герминэ хихикнула. Открыв морозильник, она достала плавленый сырок «Дружба», открыла его, как мороженое, и, мелко грызя замороженный сырок на ходу, вернулась в свою комнату, прихватив с собой кружку компота.

Пока Герминэ грызла твердый замороженный сырок (собственное изобретение Герминэ), совсем стемнело. Герминэ приоткрыла балконную дверь и, поеживаясь, забралась в постель. Яблоня под ее балкончиком уже расцвела, и в комнату лился аромат яблоневого цвета, смешанный с запахом душистых сигарет с ментолом. Герминэ с наслаждением вдохнула его и уже начала засыпать, когда в ночной тишине послышались первые аккорды песни. Герминэ открыла глаза и прислушалась: модный ВИА распевал:

Судьбы у люде-е-ей ра-а-азные,

А моя — одна на ве-ка-а-а…

Звездочка моя-а-а ясная,

Как ты от меня-а-а да-ле-ка-а-а…

Герминэ с замиранием сердца ловила каждое слово песни: да это же про нее! Песня была очень долгой, но Герминэ с сожалением вздохнула, когда она закончилась. Однако вскоре песня зазвучала снова. Герминэ услышала, как где-то сбоку, в одной из соседних квартир, со стуком открылось окно — наверное, там тоже заслушались этой чудесной романтичной песней… Музыка отзвучала и смолкла. Опять Герминэ не хватило ее, и, будто бы почувствовав ее желание, кто-то включил песню в третий раз… Певец уже дошел до строчки «Звездочка моя ясная», от которой у Герминэ перехватывало дыхание и что-то сжималось в груди, как вдруг слева от ее балкончика, заглушив песню, раздался сварливый голос пенсионерки тети Клавы Голиковой:

— Сережка, ты совсем сдурел, что ли, звездочка моя ясная? Выключай свой патефон! ЛюдЯм завтра на работу!