Idus Martiae (джен)

Чем меньше времени оставалось до мартовских ид, тем спокойнее становился Рин — и тем сильнее волновалась Гермиона. Он понимал, что это естественно, это в её характере — переживать о ещё не наступившем. Он осознавал, что задуманное ими — самая серьёзная и продуманная попытка государственного переворота за последние полторы сотни лет, с тех пор как Скифская империя с помощью своих агентов совершила покушение на Императора одновременно с попыткой возвести на престол своего ставленника, возглавлявшего заговорщиков из средних и даже высших сановников Империи. Попытка провалилась в самом начале.

Готовя планы для «Фронта освобождения», Рин внимательно изучил ошибки, допущенные тогда, придя к выводу, что основными из них были: недостаточная степень секретности при подготовке и отсутствие внятной программы действий после успешного переворота, которая могла бы обеспечить стабильность новой власти и вызвать положительную реакцию граждан. А что могло быть хорошего в почти не скрываемой заговорщиками идее подчинения Империи северным соседям? Неудивительно, что всё рухнуло.

«Фронт освобождения» таких ошибок допускать не должен и Рин, составляя план собственно действий в «час X» да последующих мер — продумал всё, что только можно. Потеряв нескольких агентов, он умудрился даже решить самую большую проблему — неизбежную реакцию военных на арест Императора и всех высших должностных лиц. Благодаря полученной информации он знал теперь, как удержать имперские легионы там, где они и находятся — на границах, не дав им попасть в столицу. Конечно, Рин не обольщался — пройдёт не больше нескольких дней, и те разберутся с проблемой, но этого времени за глаза хватит, чтобы Император отрёкся, признавая легитимность новой власти. Намного сильнее беспокоили преторианцы, но, поломав голову, он сообразил: достаточно просто убрать их подальше, и тогда была сформирована группа агентов, которым поручалось подобраться к преторианцам в нужное время и переместиться с ними как можно дальше за пределы Империи — каждому в своё труднодоступное, заранее определённое место. Пока телохранители Императора разыщут путь оттуда — здесь всё уже закончится.

Подготовился он и к возможной неудаче — договорился с отцом о новом, если это потребуется, управляющем, передал ему права ведения дел над той частью активов и объектов, которые необходимы для получения дохода и обеспечения функционирования именно школы-пансиона. Всё остальное — большую часть, ранее необходимую для финансирования деятельности «Фронта освобождения» — продал тайными сделками, переведя все полученные средства за границу, в банки Terra Australis. На совсем уж крайний случай — если причастность Гермионы будет раскрыта — часть средств он портратил на покупку в Аотеароа поместья на берегу, оформленного, как и счета в банках, на неё — под другим именем, конечно же. Выправленные на это имя паспорт и остальные документы также были готовы заранее.

По плану Гермиона не должна была принимать непосредственного участия в захвате дворца, Имперской канцелярии и самого Императора вкупе с важнейшими чиновниками. Когда Рин сообщил ей об этом, пришлось выдержать долгий, выматывающий спор — но он всё-таки убедил её, что человек, который будет формировать новую систему власти, должен максимально дистанцироваться от действий тех, кто силой сверг власть прежнюю. Вместе они составят два правящих крыла, уравновешивающие друг друга — для вида будут полемизировать, противостоять «сопернику» и пытаться убрать того с политической арены, на деле сотрудничая и принимая все основные решения совместно. Списки тех, кто войдёт в новое правительство — уже готовы, осталось получить согласие кандидатов, многие из которых и сейчас занимают важные посты — вряд ли они пожелают потерять положение в обществе, которое имеют сейчас. Естественно, Рин не выбирал кого попало — только тех, кто и так критиковал действующие законы и порядок управления государством, тех, кто в падении старой власти увидит возможность изменить жизнь людей к лучшему — и воспользуется ею.

Конечно, будут и недовольные, будут те, кто пожелает в сумятице первых дней захватить побольше себе, единолично, так что ещё одной из основных целей намечено — не дать развалить государство территориально, чтобы оно сохранило силу и положение, а не разлетелось на мелкие кусочки на радость воинственным соседям.

Но это всё станет важным только в одном случае — если у них получится. Рин был слишком умён, чтобы верить в «когда» — для него всегда было лишь «если», поэтому он снова и снова продумывал каждый этап плана, рассматривая его со всех сторон, выискивая и устраняя слабые стороны, пока не признал, что улучшать больше нечего. Поэтому он позаботился, чтобы Гермионе — в случае неудачи — было куда бежать и где прожить всю оставшуюся жизнь, не заботясь о средствах.

До «часа X» — 15 марта 2760 года⁽¹⁾ — оставалось восемь дней.

* * *

Гарри всегда поднимался в первом часу дня, а чаще и вовсе незадолго до окончания четвёртой стражи⁽²⁾. Его приучил к этому отец, всегда начинавший заниматься делами спозаранку, а порядок военного лагеря закрепил привычку.

Сегодняшний день стал исключением — во втором часу дня его разбудил опцион Ферре-Валид, сообщивший, что примипила вызывает Наместник. Поблагодарив Урбина, дожидавшегося здесь же, Гарри наскоро оделся, проверил снаряжение и вышел из палатки. Там уже ожидала Белла — судя по всему, её тоже вызвали, и Гарри понял, почему — Наместник хочет услышать о недавних событиях «из первых уст». Вчера, перед тем как уснуть, Гарри затребовал краткий отчёт, и вот что было известно: после поражения «крепости» парфяне запросили перемирие. Легионы были против, Наместник — тоже, но из столицы поступило распоряжение соглашаться. Первая встреча военачальников состоялась уже ночью после того боя, когда Гарри ещё мурыжили в контрразведке. Так что сейчас боевые действия не велись, но сворачиваться в походные порядки приказа не поступило — Тимесифей не был глупцом, он прекрасно знал цену беспечности. Легионы остались стоять ровно там, где были, а значит, и Второй вспомогательный, разбивший лагерь с обратной стороны холма, на котором стоял дворец Наместника, оставался в готовности.

Вернувшись из резиденции, Гарри с Беллой доложились легату Акеру, тот проворчал что-то одобрительное и отпустил их. Старик — хотя какой он старик, если в свои семьдесят выглядит на сорок, да и то из-за несовершенной схемы аугментации? — доверял своим подчинённым и терпеть не мог вышестоящее начальство, даже если уважал кого-то лично, как Тимесифея.

Однажды проверяющий из столицы — совсем юнец — спросил легата в присутствии пятерых Primi Ordines, отчего тот не уйдёт на гражданскую службу, на всадническую должность, прозрачно намекнув, что старость не за горами. Часовые у командирской палатки сперва подумали, что мимо них пронёсся снаряд, и только когда «снаряд», пролетев по воздуху добрых три пертики, приземлился в тлеющий костёр и завопил, узнали в нём «господина проверяющего». Легата вызвали в столицу для дачи объяснений, приказав захватить свидетелей произошедшего. Все пятеро, включая Гарри, рассказали историю о том, как проверяющий, оказавшийся сыном эдила Пия Гросса, внезапно запрыгнул на стол и с воплем выскочил из палатки, перемещаясь большими прыжками. Лица у состава высшей дисциплинарной комиссии не дрогнули, оставшись профессионально-каменными — они и не такое слышали, а вот молодой секретарь почти что ржал в чернильницу, сдерживаясь из последних сил.

Опцион Урбин доложил: за время отсутствия командира происшествий не было, и прямо сообщил, что личный состав уже трижды проверил снаряжение и откровенно мается со скуки. Гарри сверился с графиком дежурств по лагерю и приказал построить первую центурию у северного выхода, а пока опцион выполнял распоряжение, сообщил о своём намерении легату, который затею одобрил. Выйдя к легионерам, Гарри произнёс краткую речь о том, что в восьми стадиях к западу отсюда, в холмах, есть заброшенный оазис и озеро в нём, которые необходимо захватить и удержать в целях обеспечения тыла. О том, что в «тылу» — вся Империя, он предпочёл умолчать. Заодно примипил напомнил своим подчинённым, что всякий воин обязан уметь хорошо плавать, ибо неизвестно, где придётся сражаться, а потому тренировка будет проведена сразу после захвата стратегически важного объекта. Легионеры, понятное дело, с энтузиазмом перестроились в походную колонну и немедля двинулись исполнять приказание.

Расположившись на берегу и оставив тех, кто помоложе, собирать хворост для костров, все нашли себе занятие: кто отправился поохотиться или на рыбалку, гарантируя хороший ужин, кто устроил соревнования по плаванию на скорость и нырянию, а многие просто развалились на траве или широкой полосе песка у воды, блаженно жмурясь от поднимавшегося всё выше солнца. Гарри искупался, поучаствовал в соревнованиях, победив двоих и проиграв третьему — улыбчивому бородачу-греку, затем устроился на пригорке так, чтобы видеть всё озеро и погрузился в собственные мысли. Сейчас, когда прочие заботы на время отступили, ему вновь вспомнился отпуск прошлым летом — в Аквитании. Прошло три четверти года, а Гарри до сих пор мучили вопросы — всё ли в порядке с Гермионой и чем он так сильно задел её, что та не пожелала его даже видеть? В первые дни после отъезда он вновь и вновь разбирал свои слова и поступки, так ничего и не найдя, хотя улучшенная память хранила мельчайшие подробности. Сейчас оставалась только досада и какое-то глухое раздражение, когда Гарри думал о ней. Нет, вот себе не нужно врать — если б только это, давно бы плюнул и забыл. Было что-то в ней, мешавшее просто вычеркнуть те дни из памяти, предать забвению и не беспокоиться. Размышляя, он рассеянно водил пальцем по песку, вдруг поняв, что несколькими штрихами набросал силуэт девушки, стоящей вполоборота к зрителю.

Рисунок накрыла тень и Гарри поднял голову. Белла стояла перед ним, выжимая волосы, и он впервые задался вопросом, почему все слухи, что ходили о них двоих — только слухи. Оттого, что ему двадцать семь, а она вдвое старше? Нет, он никогда особенно не задумывался об этом, да и как задумаешься, если благодаря аугментации она сохранила облик и здоровье двадцатипятилетней? Оттого, может быть, что она почти ничего не рассказывала о своём прошлом? Снова не то, ведь никто особенно не откровенничает, да и так ясно: в легионеры попадают не от хорошей жизни, все восторженные идиоты — «романтики войны» — отсеиваются ещё на стадии предварительного отбора.

Гарри разглядывал Беллу, ничуть не смущавшуюся собственной наготы и прислушивался к себе, чувствуя только уважение, доверие и благодарность — физиология не в счёт, девять лет службы в легионе кого угодно научат самообладанию и привычке ставить на первое место голову и трезвый расчёт, а не инстинкты — не считая инстинкта выживания, конечно.

Ему вспомнилось, как покраснела Гермиона тогда, у водопада, как смешалась она от простого прикосновения, при первой возможности высвободив руку. При этом она совсем не походила на «хрустальных девушек-куколок», с которыми Гарри — тогда ещё Генриху, приходилось знакомиться и «занимать светской беседой», бывая в гостях у партнёров отца. Она была искренна в своём смущении, но не боялась его, умея просто перешагнуть через неловкость и идти дальше — смело, не беспокоясь о прошлом.

Белла была другой.

*

Первые месяцы во Втором Вспомогательном, куда Гарри зачислили сразу после завершения операций аугментации, обучения и всех обязательных проверок — он слышал рассказы об «Алой Ярости из первой центурии».

В то время легион участвовал в походе против одного из племён, населяющих Гибернию. В соответствии с договорами, заключёнными Империей больше тысячи лет назад, которые по неизвестным причинам соблюдались до сих пор, войска Рима имели право вступать на территорию к западу от Альбы или Каледонии — как эта местность называлась официально — только в случае доказанной агрессии против Империи. Тогда как раз такое и произошло — вторгшиеся дарины сожгли несколько поселений, захватив в плен или убив жителей. Девятую центурию, где и находился в качестве опциона Гарри, направили в подмогу первой — с общей задачей скорым маршем преодолеть территорию состоящих в торговых отношениях с Империей веллеборов и взять под контроль несколько дорог, ведущих на север, удерживая их до подхода основных сил в виде остальной части Второго Вспомогательного и, если возникнет необходимость — Legio VI Ferrata из Валлийских земель. Первая центурия в то время не имела своего командира, так что его обязанности исполнял один из трибунов ангустиклавии.

С самого начала похода всё пошло не так. Во-первых, уже в первый день выяснилось, что навигация приказала долго жить, а приданный им тубицен валится на землю с жесточайшей головной болью при попытке связаться со штабом. Вдобавок они столкнулись с молчаливым противодействием местных: ни проводников, ни карт те не давали, изобретая всевозможные причины для отказа. Судя по всему, Рим здесь не очень-то любили. В конечном итоге карты добыли, попросту выкрав их, но это решило только одну из проблем. Спустя неделю, ночью, на лагерь впервые напали. Атаку легко отразили, но она была лишь первой из многих — против упорно продвигавшихся на север центурий развернулась настоящая партизанская война. Когда неделю спустя во время дневного перехода их обстреляла высокоточная артиллерия, которой у местных племён быть не должно было и не могло, стало очевидным, что замешана некая внешняя сила. Благодаря быстрой реакции командиров и опыту легионеров потери были незначительны, но все понимали, что это — только начало. На военном совете приняли решение и дальше продвигаться на север, уклоняясь к востоку, чтобы выманить противника из лесов и заставить, по крайней мере, атаковать на открытой местности. Такая стратегия скоро принесла свои плоды — во время следующего артобстрела специальный штурмовой отряд вычислил местоположение орудий и уничтожил их, захватив охрану и обслугу врасплох. Во время осмотра техники и при допросах пленных выяснилось, что здесь замешан Союз Северного пути.

Конечно же, и трибун, и центурион девятой понимали важность полученной ими информации, равно как осознавали, что теперь уже враг постарается их не замедлить, а уничтожить, ведь если в Риме узнают, что ССП вооружает врагов Империи…

В результате приоритетной задачей становилось — добраться до своих, сохранив как можно больше людей, доставив пленных и доказательства. Между офицерами вышел спор: командир первой считал, что следует отправить малый отряд, который скрытно проберётся к основным силам, а самим захватить одну из местных крепостей и держать оборону; центурион девятой настаивал, что прорываться нужно всем. Тогда-то Гарри и познакомился с «Алой Яростью», чью кандидатуру предлагал трибун, чтобы возглавить отряд. В конечном итоге, после жарких споров, было решено совместить оба варианта: центурии будут прорываться на юго-восток, заодно притягивая внимание врага и отвлекая от пробирающегося скрытно отряда. Центурион девятой, человек очень гордый, выбил из трибуна обещание, что возглавит отряд его опцион. Самому Гарри это вовсе не казалось хорошей идеей — в конце концов, весь его опыт сводился к участию в этом походе, но трибун согласился, узнав, что у «новичка» есть талант сэнтира — достаточно редкий для легионера и поднимавший шансы добраться до своих.

В отряд отбирали наиболее опытных воинов, отдавая предпочтение горцам и выходцам из варварских племён — здесь, в Гибернии, их умение ориентироваться в лесу, в горах или среди холмов должно было сослужить хорошую службу. На их фоне Гарри казался самому себе тем, кем и был — зелёным новичком. Ещё плохо знакомый с порядками в войсках, он всерьёз боялся неповиновения — Гарри казалось, стоит им отделиться от остальных, как подчинённые просто наплюют на приказы новоиспечённого командира, сделав всё по-своему. Не сказать, чтобы Гарри был так уж против, если бы не мысль, что история о его слабости мгновенно распространится, не только испортив ему карьеру — чёрт с ней, с карьерой — но и сделав изгоем.

Тем же вечером после заката, за сутки до выступления отряда, в его палатку без спроса вошла та самая Белла в компании мрачного, как туча, тессерария из первой. Оглядев вскочившего Гарри с ног до головы и что-то бормоча, тот почти сразу вышел. В ответ на вопросительный взгляд Белла только покачала головой. Вернувшийся вскоре тессерарий принёс плоский металлический ящик, бросил его на пол, буркнув: «Дальше сами», и был таков. Приподняв ящик, Гарри прочёл надпись на боку и изумлённо воскликнул:

— Это что — мне?!

В первой центурии был свой штурмовой спецотряд, куда входила и Белла. Их бросали на самые сложные участки боя, когда нужно пробить оборону или воодушевить дрогнувших легионеров. А ещё говорили, что эти, в спецотряде, используют особые боевые доспехи с какими-то совсем уж мифическими характеристиками. Гарри считал это выдумкой, но вот оно — подтверждение.

— Seadh⁽³⁾, — коротко подтвердила Белла.

— Оно же… — «не заработает», хотел сказать Гарри, но проглотил конец фразы под насмешливым взглядом. Не помогло, она и так поняла.

— Может быть. Сейчас узнаем. Открывай.

Сдвинув защитную пластину, Гарри приложил ладонь к зубчатой полоске металла. Что-то щёлкнуло, полоска сдвинулась и процарапала кожу. Такая же система использовалась для секретных замков в домах аристократов — привязанные к крови хозяев, они не открывались посторонним. Что сейчас происходит в этом ящике? Как спрятанная внутри техномагическая начинка определяет, подойдёт ли Гарри для этой брони? Что будет, если он просто не откроется? Как долго ждать, прежде чем…

Оборвав полные сомнений мысли, с громким жужжанием крышка словно разломилась посередине, половинки уползли в пазы, открывая взгляду углубление во всю ширину ящика, заполненное вязкой даже на вид тускло-серой жидкостью. Гарри потянулся к ней, чувствуя необъяснимое желание коснуться, но Белла оказалась быстрее: перехватив руку, она вновь покачала головой и объяснила:

— Не так. Ты должен опустить туда лицо. Глаза держи открытыми и постарайся расслабиться. Будет неприятно.

Послушавшись, Гарри упёрся ладонями в пол по обе стороны ящика и осторожно, задержав на всякий случай дыхание, погрузил лицо в жидкость. Сперва ничего не происходило, а затем возник звук — будто сотни крошечных молоточков стучали по стеклу. Звон, вначале тихий, становился всё отчетливей и ближе, мысли начали путаться, замелькали размытые образы, в которых не было ничего, кроме цвета — непередаваемо-насыщенного и живого, а затем, разбивая мир на тысячи визжащих осколков, пришла боль. Кожа на шее и спине горела, в глаза словно впились чьи-то ледяные пальцы, сдавливая изо всех сил, мышцы будто облили кислотой, а вдоль позвоночника простреливала боль, облаком раскалённой плазмы заполняя тело. Едва соображая, Гарри попытался поднять голову, но кто-то держал его, не давая отодвинуться. Нечеловеческим усилием вытерпев ещё немного, он закричал — в горло тут же хлынуло что-то вязкое, безвкусное, заполнило лёгкие, мешая дышать, и — пропало. Одновременно угасла боль, оставшись лишь воспоминанием: ещё близким и уже нереально-далёким. Сильная рука, вцепившаяся в его волосы, разжалась. Гарри попытался встать с четверенек, но почувствовал дурноту и свалился на бок. Горло саднило, но он всё-таки выдавил из себя:

— Как… прошло?..

Откуда-то сверху послышался смех, а затем незнакомый мужской голос заключил:

— А ты ничего, опцион. Хорошие нервы. А вот ты, Белла — зря смеёшься. Помню, первым вопросом тогда стало: «Что это за, мать вашу, было дерьмо?!» с чудесным северным акцентом… А парень, погляди, интересуется результатом.

— Заткнись, Квинт. Много говоришь.

— …да ещё и с дурацким римским акцентом… — с трудом открывая глаза, беспечно добавил Гарри — мысли отчёго-то не задерживались на языке. Белла вновь расхохоталась. Плотный широкоплечий мужчина со значком медика на предплечье, по лицу и вправду — чистокровный римлянин, хоть статую ваяй — нахмурился, но ничего не ответил, продолжая осматривать Гарри, то и дело бросая взгляд на листок, зажатый в свободной руке. Попросив зачем-то открыть рот и высунуть язык, очень внимательно изучив глаза, ощупав рёбра и послушав сердце, он воскликнул:

— Пусть меня забёрёт Орк, но всё прошло хорошо! В этот раз модиноры⁽⁴⁾ прижились — не знаю, отчего, хотя… Опцион, какой у тебя сэнтен-показатель?

— Две восемьсот.

Медик присвистнул от удивления, а Белла прояснила:

— Мы с Архешем потому и принесли ему этот набор. Он сказал, что подойдёт только сэнтиру, но кому-то из тубиценов отдаст только через свой труп.

— А тут под руку подвернулся этот, — задумчиво протянул медик. — Ладно, мне здесь делать больше нечего. Белла, объясни ему всё.

— Знаю!

Проводя взглядом вышедшего, отдёрнув полог, медика, Гарри повернулся к Белле.

— Держу пари, ты слышал о боевых доспехах нашего спецотряда много всякого. Большая часть — ложь и сказки. Для начала, твой старый доспех, — она кивнула в сторону сегментов, разложенных в задней части палатки и блестевших от смазки, — никуда не денется. Будешь пользоваться им, как и раньше.

— А зачем тогда эти… «модиноры»?

— Другие возможности. У всех разные. Они немного усилят твой доспех, повысят броню, но не особо. Так что если ты уже решил заделаться Алкидом — разочарую.

Она прошлась по палатке, выглянула зачем-то наружу и вернулась, неожиданно склонившись, почти касаясь губами его лица:

— У меня — тысяча девятьсот. Так что могу предположить, что ты будешь уметь, — без намёка на шутку добавила: — Скажешь кому — убью.

— Почему? — не понял Гарри, говоря так же тихо.

— Ненавижу эти штучки! — прошипела Белла, распрямилась и уже громко, будто и не было ничего сказано, весело заявила: — Не знаю, что это будет, но с твоим сэнтен-показателем… наверное, что-то связанное с проецированием эмоций, образов там всяких…

Замолчав, вновь наклонилась и закончила с явной угрозой:

— Залезешь ко мне в голову — оторву твою. Помни об этом, если потянет развлекаться.

— П-понял... — выдавил он, совершенно сбитый с толку её манерой разговора и резкими перепадами настроения…

* * *

Вспоминая, каким был тогда, Гарри то хмурился, то улыбался. Тот поход закончился удачно — отряд, хоть и попался на глаза местным, успешно доставил доказательства и пленных в штаб, с победой выйдя из нескольких схваток по пути и запутав погоню. Легат Акер, услышав, что его центурии где-то там с боями прорываются к своим, пришёл в ярость и развил такую энергию, что расстояние, на преодоление которого обычно тратилось две-три недели — легион прошёл за девять дней. Подоспели как раз вовремя — центурии, занявшие укреплённый городок, держались едва ни из последних сил, осаждаемые многократно превосходящим численно врагом. Применив тактику «стального кольца», окружили ночью так называемую «армию» даринов, наутро предоставив им возможность осознать всю безнадёжность своего положения. Короткие переговоры завершились вполне ожидаемо: полной капитуляцией противника. Всё могло закончиться отнюдь не так радужно для даринов и поддерживавших их веллеборов, если бы к обсуждению условий сдачи не подключился тот самый трибун ангустиклавии, командовавший первой центурией, убедивший легата, что дипломатические выгоды для Империи важнее, чем желание отомстить. Изрядно поворчав и настояв, чтобы зачинщики нападения и вожди даринов были выданы и доставлены в Рим для суда, Акер нехотя согласился.

Сам Гарри, конечно же, не принимал в переговорах никакого участия, узнавая новости одновременно с остальными, а то и позже — сразу по прибытии легат, дав отряду полсуток на отдых, использовал их в составе разведки, так что большую часть из тех девяти дней Гарри с Беллой и остальными провели в сёдлах. К тому времени у опциона не осталось и следа от прежних сомнений — ему подчинялись, больше того — ему доверяли, и теперь уже доверял он.

Когда дошло до капитуляции, им наконец-то позволили отдохнуть. Первые сутки все отсыпались, после закатив пирушку, на которую заглянул даже центурион девятой, выпив с ними и лично поблагодарив всех, чем немало удивил своего подчинённого, не ожидавшего такого от обычно холодно-сдержанного командира.

Всех участников похода наградили и, как выяснилось потом — запомнили.

Четыре года спустя, когда по-прежнему командовавший первой центурией трибун уходил «на повышение», в Сенат, Гарри, к своему удивлению, узнал, что среди прочих рекомендован на должность примипила. К тому времени в спецотряде он уже был своим, да и возможности «усиления» освоил хорошо. Белла оказалась права — проецировать образы ему удавалось отлично, эмоции — хуже, они плохо поддавались концентрации, теряя силу и насыщенность, но благодаря постоянным тренировкам — выходило и это.

После официального назначения оказалось, что ни для кого из спецотряда это не стало сюрпризом. Но больше всего новоиспечённого примипила удивил обычно равнодушный ко всему Диком — гигант-дак подошёл, хлопнув по плечу так, что едва не вбил в землю и пробасил: «Наконец-то. Теперь проставляешься, да смотри — не зазнавайся».

Гарри не зазнавался. Вместо этого он постепенно стал менять порядки в первой центурии — сменил опциона, уличив прежнего в вымогательстве жалования у легионеров, приблизил к себе деканов, дав понять, что готов выслушать и принять меры в случаях, когда те не справлялись сами. Но самое главное — спецотряд, который раньше действовал почти автономно, Гарри сделал чем-то вроде образца для подражания и вдохновляющей силы одновременно. Для этого пришлось постараться — в частности, потратить несколько месяцев на продумывание, координацию и отработку совместных действий. Но не только: почти три четверти легионеров отряда, как выяснилось, начисто игнорировали возможности «усиления» модинорами, даже не пытаясь узнать, в чём они состоят. Здесь Гарри столкнулся с настоящим противодействием, пришлось уламывать несогласных поодиночке и всех вместе — но результат того стоил, это признал даже поначалу скептически настроенный Археш, из которого примипил на первых порах буквально вытрясал всю необходимую информацию и советовался, наплевав на секретность и риск.

Тяжелее всего пришлось с Беллой. Она упорно не желала иметь ничего общего «с этими штучками», отговариваясь чуть ли не ежедневно менявшимися причинами, включая: суеверность, которой никогда не страдала; неуверенность в успехе, которой была начисто лишена… Апогеем стал некий мифический обет, якобы данный чуть не всем богам Рима сразу, в коих, как знали все вокруг, Белла не верила ни капли.

Гарри и сам не понимал, почему так упорствовал, пытаясь убедить её, но не мог отделаться от ощущения, что это действительно важно.

*

Всё изменилось однажды весной, как раз перед переброской в благополучную Киренаику, где по неведомым причинам вспыхнул мятеж. Приказ поступил неожиданно, ночью — впрочем, иначе редко бывало, так что легионеры быстро, но без лишней суматохи готовились оставить зимний лагерь. На сборы им дали шесть часов — времени хватало с избытком. Гарри, вернувшись от легата, обнаружил, что опцион уже проявил инициативу, не дожидаясь приказа командира. Отловив его, Гарри поинтересовался только, откуда тот всё узнаёт, получил в ответ лаконичное: «Слухи, господин примипил», усмехнулся и ушёл к себе, по опыту зная — Урбин всё организует правильно и в срок.

Уложив собственные вещи — учитывая их количество, это не заняло много времени, он принялся за письмо Луне — в последние дни никак не находилось времени закончить его, как вдруг дверь распахнулась и в его комнату влетела Белла. Подняв голову, Гарри поразился её виду — бледная, как полотно, глаза с каким-то потерянным выражением оглядывают всё вокруг, ни на чём не задерживаясь, а губы кривит полупрезрительная, полуиспуганная улыбка.

— Что случилось?!

Вместо ответа Белла протянула ему несколько измятых листов папируса, тяжёлых от прикреплённых к ним шнурками стальных кружочков-печатей — всем знакомые знаки Имперской Табеллионной канцелярии. В первом Гарри без труда узнал свидетельство о смерти: «Настоящим с прискорбием уведомляем вас, что четвёртого февраля… скончалась… в соответствии с последней волей будет похоронена в семейном склепе в…» Имя ему не было знакомо, но фамилия и год рождения говорили сами за себя. Мать. Другие документы — завещание и приглашение явиться в канцелярию для обсуждения вопроса принятия наследства.

— Сочувствую тебе, и…

— Да не в этом дело! — она вырвала у него из рук злополучные листы, швырнув их под ноги. — Мама… мы не слишком любили друг друга. Последние годы совсем не разговаривали и не виделись.

Гарри только молчал, но Белла ответила на незаданный вопрос.

— Я обещала отцу перед его смертью, что не позволю нашему роду исчезнуть. Я не ожидала, что она проживёт так мало! Она… она была крепкой. Сильной. Всегда была сильнее всех нас. Ну что ей стоило пожить ещё!

Несмотря на её слова об отношениях с матерью, Гарри услышал в голосе боль, собирался уже сказать что-то, как вдруг до него дошло:

— Белла! А сколько тебе осталось до отставки?

— Четырнадцать.

Вот и всё. Если бы даже оставалось два-три года — этого всё равно слишком много. Гарри помнил — по поручению отца ему приходилось изучать и это: наследство должно быть принято в течение года, иначе — находят других наследников или всё уходит в имперскую казну. Легионер во время действительной службы — не имеет права владеть ничем, кроме оружия, брони и малого количества личных вещей, носимых с собой. Если бы Белла уже вышла в отставку, вернувшись в легион эвокатом — другое дело, но четырнадцать лет… никаких шансов.

— Может, поговорить с Архешем, он был…

— Знаю! Уже. Он обещал посмотреть, что можно сделать. Да я сама понимаю — ничего здесь не сделаешь! Ничего! Отец… я дала ему слово! А теперь!..

Оставив бумаги валяться на полу, она резко отвернулась и, выпрямив спину, чеканным шагом вышла из комнаты, хлопнув дверью так, что та едва не слетела с петель. Гарри только покачал головой, далеко не сразу вернувшись к письму Луне — он понимал, почему для Беллы это так важно: потомственным римлянам из древних семей их род — важнее жизни; по своей вине допустить, чтобы род исчез, угас — хуже мучительной смерти, страшнее любого позора. Но что тут сделаешь?

Да ещё при этих невесёлых размышлениях какая-то неосознанная мысль занозой сомнения сидела на краешке сознания. Уже запечатав конверт и отнеся его к порталу отправки, Гарри застыл в дверном проходе штаба легиона. Белла сказала — четырнадцать лет, но этого не может быть! Ей сейчас… так, получается, она начала службу в тридцать? Невозможно! Развернувшись, он нашёл недовольного спешкой сигнифера, отвечавшего и за архив, едва уговорив того найти и сообщить дату начала службы Беллы. Так и есть, оказалось, она пришла на службу в двадцать лет, как и полагалось тогда. Значит, и служить ей осталось всего четыре года. Наверное, по привычке посчитала время до почётной отставки — рассчитывала остаться в легионе эвокатом.

«Впрочем, это ничего не меняет…» — сообразил он. — «Четыре года или четырнадцать — какая разница?» Однако что-то — может, интуиция, заставило его всё-таки заглянуть к Архешу, и тот неожиданно объявил, что решение есть — оказывается, отслужившим больше трёх четвертей срока можно уйти в отставку раньше при условии передаче казне определённой — довольно большой — суммы. Судя по завещанию, которое они теперь изучали вдвоём, денег хватало с избытком. Обрадованный Гарри начал искать Беллу, чтобы сообщить новости, но та словно сквозь землю провалилась.

Вернувшись к Архешу за документами, нашёл его мрачным и злым. Не отвечая на вопрос, что ещё стряслось, тот молча ткнул пальцем в дату на документе — почти годичной давности.

— Понял, примипил? Времени уже не осталось. Я узнал — наша новоявленная наследница отправилась на похороны матери, вот только та уже давно лежит в родовом склепе. Убить мало гада, из-за которого письмо пришло настолько поздно. Но уже ничего не сделаешь.

— Подожди, ты же говорил, что можно откупиться!

— Ага, можно. Написать заявку, подтвердить наличие средств и месяца два, если повезёт, ждать её рассмотрения. Посмотри — срок на принятие наследства заканчивается через три дня. Поздно, примипил, Белла даже вернуться не успеет, как уже всего лишится.

— А сообщить в канцелярию…

— Ага, сообщи. Письмом. Которое хрен знает, когда дойдёт.

Гарри подавленно молчал, в который раз в жизни испытывая отвратительное чувство собственной беспомощности. Так было, когда умерли родители Луны. Когда гибли собратья-легионеры. Так было, когда он, ненавидя сам себя за невозможность помочь названной сестрёнке, пришёл наниматься на военную службу — потому что выхода другого не было. Так и сейчас… хватит с него! Должен быть способ!

Весь следующий день он, сбросив на опциона все заботы по устройству лагеря на новом месте, чем всегда занимался лично, потратил на раскопки в архиве и изучение многочисленных документов, доведя до белого каления и сигнифера, и квестора — интенданта легиона, и Археша, с каждым следующим отброшенным вариантом становясь всё мрачнее.

Так называемый «мятеж» в Киренаике подавили за полдня — легат Акер во всеуслышание проклинал «маразматичных перетрусивших слизняков, поручивших целому легиону задачу, с которой справилась бы четверть центурии». Он преувеличивал, конечно, но чем думали в столице — не понимал никто.

Гарри, не тратя время на отдых, вернулся к своим поискам, всё больше отчаиваясь. Перед рассветом, когда до окончания срока осталось меньше суток — он понял, что выхода нет. Хоть убей, но ничто в законах, уложениях, постановлениях и кодексах не говорило о том, как решить проблему.

Говорят, если не терять надежды — в последний момент может произойти почти чудо.

Гарри ещё надеялся, но в чудеса не верил никогда — до этого утра, когда его вызвал к себе легат и представил только прибывшему трибуну латиклавия Энтвистлу. Выйдя из палатки командира легиона, тот из чистой вежливости спросил, отчего у примипила такой утомлённый вид? Гарри, не видя уже смысла что-то скрывать, по какому-то наитию описал тому ситуацию, не называя имён. Тонко улыбаясь, Энтвистл выслушал, ничем не показав своего отношения, а затем, как ни в чём не бывало, сообщил, что знает, чем помочь и будет рад оказать сослуживцу услугу, если тот найдёт, кто готов ради него пожертвовать несколькими годами жизни. Он так и сказал: «пожертвовать».

Гарри, набросившись на трибуна с вопросами, понял три вещи. Во-первых, тот решил, что наследник, о котором шла речь — сам примипил; во-вторых, вполне можно успеть до срока или отодвинуть его на необходимое время, если не слишком долго, потому что «мой отец в Сенате, что даёт нужные связи». Наконец, в-третьих — всё можно провернуть без участия Беллы, сохранив в тайне от неё и её гордости подоплёку событий. Был и ещё один момент, но Гарри предпочитал тогда не думать о нём. Он не считал это такой уж высокой ценой за возможность для Беллы сдержать священную клятву — иначе воспринимать слово, данное отцу перед смертью, Гарри, с его воспитанием, просто не мог.

Последний день срока они с Энтвистлом пробыли в столице. Положение сына сенатора, как оказалось, не только открывало многие двери, но и заставило служащих нескольких магистратур сделать до заката то, на что обычно уходили недели и месяцы.

Белла, тем же вечером спешно вызванная в Табеллионную канцелярию, получила документы о признании права на получение наследства, об удовлетворении прошения о досрочной отставке, погашении в счёт будущих средств «отступного» в казну и всё прочее, причитающееся ей.

В личном деле примипила Генриха фон Хафнера, хранящемся в столице, появилось соглашение, обязывавшее его отслужить до выхода на пенсию на четыре года больше, чем полагается — «за имевшего нужду в том собрата-легионера». В законах прямо о таком ничего не было, но обычай сохранялся вот уже больше семисот лет — о чём знал превосходно образованный сын сенатора Энтвистл и совершенно не подозревал выходец из «варварской» семьи фон Хафнер.

Когда Гарри спросил, как и чем может отплатить трибуну, тот совершенно спокойно заявил: «Ничего не нужно». В ответ на возражения Энтвистл объяснил, как по нотам, что: ему это ничего не стоило; его воспитание и понятие о чести не позволили пройти мимо того, кто действительно нуждался в помощи, да ещё и не для себя; они служат в одном легионе, а значит — собратья, во что он, трибун, верит; такие поступки в конечном итоге возвращаются добром. Не найдя, что возразить на это, Гарри смог только поблагодарить.

А восемь месяцев спустя в лагере Второго Вспомогательного объявилась Белла в новой форме со знаками различия эвоката.

О чём они говорили с Гарри, уйдя в его комнату — не знал никто, но после того разговора и появилась у неё та самая, почти фанатичная преданность командиру первой центурии, над которой беззлобно посмеивались, но не могли не уважать его подчинённые. О причинах ходили разные слухи, но после того, как некоторым «перегибавшим палку» сплетникам из других центурий доходчиво объяснили, что грязного языка можно и лишиться — вместе с головой — разговоры постепенно сошли на нет.

Ещё одним последствием — её ли возвращения в новом качестве, разговора ли — стало согласие Беллы использовать возможности «модиноров». Так и появилось новое прозвище: «Алую Ярость» стали именовать «Тёмной…» — как знать, из-за того, что эвокаты носили почти чёрные боевые доспехи, либо потому, что лучше всего Белле удавалось проецировать на врагов страх, переходящий в неконтролируемый ужас, отчего те бежали со своих позиций порой даже десятками.

Как ей это удавалось и главное — чем она за это расплачивалась — знал, наверное, только Гарри. Желающих спрашивать — ни у него, ни у самой Беллы — не нашлось.

Во Втором Вспомогательном легионе свято чтили право другого на тайны.

1) 15 марта 2760 года — Рин использует принятое в Империи летоисчисление «ab Urbe condita» — «от основания города», т.е. Рима. Дата «часа X» соответствует пятнадцатому марта 2008 года по григорианскому календарю.

Вернуться к тексту

2) Как и в «Аквитании», время здесь даётся по той системе, которой пользовались в Риме с тех пор, как было введено разделение суток. А именно: день и ночь разделены на двенадцать часов, в сумме составляя двадцать четыре часа.

Однако если в Риме в разное время года продолжительность одного часа дня/ночи менялась, так как день — считался от восхода до заката, ночь — соответственно; то в этом мире — всё более организованно и точно. День считается — по нашей системе — строго с шести утра до шести вечера, с шести же вечера до шести утра — ночь, причём ночь делилась на четыре стражи по три часа каждая.

Таким образом, Гарри просыпался обычно в шесть утра либо даже раньше.

Вернуться к тексту

3) Seadh — «да» (гэльск.). В тексте также будет выражение «seadh direach» — переводится как «точно!», «именно!» (гэльск.).

Вернуться к тексту

4) «Модинор» — название для обозначения устройств, которые в неактивном состоянии и выглядят, как та «вязкая жидкость». По-видимому, не является научным термином и образовано от сочетания слов «modus» — «механизм», и «minor» — «малый» (лат.).

Вернуться к тексту