Ad gloriam (гет)

Когда-нибудь в моей карточке с пометкой "Эрайсис Эрли Хитченс, психический больной" напишут о том, что мое помешательство началось тридцать первого августа тысяча девятьсот семьдесят шестого года, когда я плакала на чердаке своего старого дома.

Нет, не так. Все было совершенно не так. Начнем сначала.

Я выла, сидя на чердаке своего старого дома. Выла совершенно по-бабьи, в голос, противно и громко, не в силах сдержать горячих, злых слез. Плакать над кучей тряпья, конечно, не самое приятное занятие, да и смысла в нем маловато, но как часто имеют смысл наши обыденные дела?

Я искала старые мантии, рассчитывая сделать из них хоть что-нибудь похожее на теплый осенний плащ. Деньги тратить не хотелось — после того, как я осталась одна, нужно было экономить каждый кнат. Мой дед, Эйб, умер весной, как гласила легенда, от драконовой оспы, отчего-то сразившей его в семьдесят девять лет, так мне написал и дедов старший брат Эдгар — но когда я приехала на эти чертовы похороны из Хогвартса, всю дорогу прорыдав, я не могла не заметить одной странной детали.

На лице. И руках. Старика. Не было. Ни. Одной. Оспинки.

Ни единой, понимаете? Ни единой чертовой оспинки, как при детской ветрянке, а ведь они неуклонно должны бы были появиться, болезнь-то заразная и кожная. Шея деда была закрыта шарфом, который я когда-то связала для него, васильковым, немилосердно уродливым шарфом, который дед никогда не надевал на голую шею, мотивируя это тем, что чертова шерсть слишком кусачая и носить ее — адова пытка. К тому же, кисти рук старика были настолько синюшные, что даже цветы, которыми его укрыли до самого подбородка, не смогли скрыть их полностью.

— Это что такое? — спросила я тогда вполголоса у Эдгара. — Вы меня за идиотку держите, да? Даже человек, совершенно не сведущий в медицине, сразу поймет, что нихуя это не драконова оспа. Что вы от меня скрываете?

— Детка, — Эдгар вздохнул. — Ты же знаешь, Абрахам был крайне упрямым стариком... Он не желал мириться с самой мыслью о том, что болен, понимаешь?

— Вы что несете? — не поверила я своим ушам. — Это что, вы хотите сказать, что он сам запустил драконову оспу до такого состояния? Не ходил к врачам? Это же болезнь плевая, он сам говорил!

— Деточка, — Эдгар вдруг посерьезнел и насупился. — Это не оспа была. Он ходил в маггловскую больницу, и ему сказали, что у него неоперабельная стадия рака печени. Вот он и решил, что ни за что не позволит болезни сожрать себя заживо — его нашли около сарая миссис Си. Когда вынули из петли, он еще живой был. Мы сделали все, что могли, но не успели, этого было уже недостаточно, понимаешь? — голос старика дрогнул, а я, вмиг поняв, что под шарфом крылась багровая уродливая полоса, заревела так, что даже священник прервал свою надгробную речь.

Через тридцать дней мне пришла копия завещания, нотариально заверенная Министерством Магии — и разобрать свое наследство я соизволила только тогда, когда приехала домой на каникулы. Помимо имущества и банковской ячейки, мне достался дом, в котором я прожила всю свою жизнь. Я не меняла в нем ничего, не лезла ни в какие дедовы вещи, а его комнату так и вовсе заперла на ключ, и оттуда подозрительно попахивало гнилью — видимо, старик оставил там тарелку с едой, которая благополучно стухла. Заставить себя открыть комнату и хотя бы прибраться там я не могла категорически.

Чердак встретил меня вековыми залежами пыли и грудой старых вещей, громоздившихся неаккуратными стопками. Я открыла окно и принялась перебирать содержимое старых сундуков. Интересного было мало — в основном, платья времен королевы Виктории с поблекшей вышивкой и полусгнившими кружевами, письма, книги, старые пробирки из-под лекарств и фотографии. Свадебная фотография моих родителей висела на стене рядом с покосившимся манекеном — папаша в цветочном венке залихватски влез в кадр к моей призрачно-красивой маме. Красивый кадр, очень в духе их молодости. А вот за двумя сундуками с тряпьем обнаружились очень даже интересные вещички — стопка затертых журналов "Плэйбой", начиная с самого первого выпуска, плакаты с пин-ап моделями, телескоп с делениями и выцветший портрет молодой женщины.

Женщина на портрете дышала и легонечко похрапывала.

На первый взгляд, она была довольно невзрачной — маленький носик, тонкие губы, ямочки на щеках. Ее единственное достоинство — пышные темные кудри — как-то потерялись на фоне пышного свадебного платья и не менее вычурного букета.

А потом она открыла глаза и посмотрела на меня в упор. О, что это были за удивительные глаза!

Художник явно не поскупился на краски — глаза женщины были пронзительно-синими, с небольшими темными прожилками. Было ощущение, что ее взгляд затягивает как воронка, выпивает душу, подчиняет себе.

— Элладора! — женщина очаровательно и застенчиво улыбнулась, обнажив небольшую щербинку на зубах. — Элладора, ты пришла на мою свадьбу, пришла все-таки! Я тебе так рада! А Финеаса Найджелуса ты привела? Я так и знала, знала, что ты все-таки придешь ко мне, не оставишь меня одну!

В тот самый момент, когда я поняла, что женщина на картине — Айла Блэк, вышедшая когда-то за моего прапрапрадеда, я остро осознала, что я такая же, как и она — одинокая. Только Айла выходила замуж и готовила себя к новой семье, была полна радужными надеждами на хорошую жизнь и была счастливой — в отличие от меня.

Слезы потекли как-то сами, и я, не в силах справиться с едким комком, разъедающим горло, завыла в голос.