По ту сторону веры (гет)

Иоанна довольно улыбнулась, наблюдая за реакцией незнакомца, но стоило ему закрыть за собой дверь и сделать несколько шагов по направлению к прилавку, улыбка сползла с лица девушки. Вошедший был храмовником. Слугой Господа. Рыцарем на службе Ордена.

В первую минуту Теодору показалось, что перед ним прекрасное видение: светлоокая и чудесная пэри, о которых он столько слышал на Святой Земле; он моргнул, надеясь, что мираж пропадет, стоит ему снова открыть глаза, но девушка по-прежнему была на месте и неодобрительно на него смотрела, словно готовясь мгновенно дать ему отпор. В ее зеленых глазах пылала решимость, и Теодору не нравится этот дерзкий, словно оценивающий его, взгляд. Он откашлялся и осмотрел лавку. Не может же быть, что это девушка занимается торговлей?

— У меня письмо для Жана-торговца, — произнес он намеренно громко, глядя прямо в зеленые, теперь уже слегка прищуренные, глаза. — Где он?

— Можете передать письмо мне, — и Теодор услышал ее голос, твердый, с некоторой сталью в голосе, полный упрямства и решительности. Этот голос никак не вязался с ее внешностью, и должен был принадлежать больше мальчишке, и тамплиер нахмурился. Почему-то до этого казавшееся простым задание становилось все более непредсказуемым.

— Нет, — отрезал он, покачав головой. — Лично в руки.

— Мне тоже можно лично в руки, — Иоанна чуть скривила губы и облокотилась о край прилавка, подперев подбородок руками. — А от кого письмо?

Незнакомец нравился ей все меньше и меньше. Ее отцу и раньше присылали письма, но чтобы его привез храмовник — такое случилось впервые, и это было более чем подозрительно. Он не назвал ей свое имя, ведет себя крайне вызывающе, там и хочется запустить в него чем-нибудь, только бы стереть это спокойное выражение с его лица. Она поймала себя на мысли, что храмовник раздражает ее одним лишь своим присутствием в лавке. Опасный и наглый. Неплохое сочетание качеств, особенно если он ее враг.

— Из командорства Ордена тамплиеров в Париже, — Теодор подошел к прилавку почти вплотную, нависая над девушкой с высоты своего роста. — Ты так и не ответила мне, где Жан, которому я должен передать письмо.

— Вы так и не представились, господин храмовник, — дерзко произнесла Иоанна, вскидывая голову и чуть встряхивая длинными волосами. Она смотрела на него снизу вверх, смотрела открыто и дерзко, чуть улыбаясь уголками губ. — Откуда я знаю, что Вы пришли с добрыми намерениями?

Теодор еле слышно скрипнул зубами. Девчонка откровенно выводила его из себя, каждым своим словом или жестом давала понять, что ему здесь не рады, выказывая пренебрежение его положению и тому, что он тамплиер. Хотелось перекинуть ее через плечо и как следует отодрать розгами, женщина должна быть покорной, смиренной и не лезть в дела мужчин, эта же несносная рыжеволосая зеленоглазка была создана словно для того, чтобы одурманивать ума мужчин и упиваться своей властью над ними. Но с ним такие шутки не пройдут — в этом Теодор был более чем уверен.

— Теодор, — коротко бросил он, скрестив руки на груди.

— Иоанна, — мягко произнесла она в ответ, выходя из-за прилавка и опираясь на него одной рукой. — Отец сейчас в отъезде, я не знаю, когда он вернется: может быть, завтра, а может, через неделю. — Девушка требовательно вытянула вперед руку. — Письмо?

— В таком случае я подожду, — Теодор по-прежнему стоял на месте, снова обводя лавку требовательным взглядом. — Мне нужен хороший меч, магистр сказал, что здесь я могу найти именно то, мне нужно. Но, к сожалению, видимо придется подождать возвращения твоего отца. Не думаю, что ты разбираешься...

Он развернулся, намереваясь покинуть лавку, но Иоанна окликнула его, и он обернулся уже у самой двери. Досадливо поморщившись и сделав вид, будто отряхивает платье от невидимых соринок, она подошла к стене, возле которой стоял массивный сундук, и с некоторым трудом приоткрыла его крышку. Слова храмовника задели ее за живое, как это — она, дочь торговца, и не разбирается в оружии!

— Ошибаетесь, Теодор, — глухо сообщила она, бережно вытаскивая из недр сундука длинный тяжелый, завернутый в белое полотно, меч. — Вот, посмотрите! Второго такого во всей стране, да и в мире не сыскать! Она выложила его на прилавок и жестом предложила Теодору развернуть ткань.

Меч был, в самом деле, хорош. Тамплиер даже залюбовался им на короткое время, провел пальцами по рукояти, взял в руку и сделал им в воздухе несколько рубящих движений. Меч был словно живой, становясь словно продолжением руки. "Надежный защитник", — подумал Теодор, кладя его обратно на прилавок. В момент забылись все разногласия и недопонимания с Иоанной — чудесный меч заслонил собой все. Магистр был прав — в этой лавке можно найти именно те вещи, которые тебе нужны, пусть даже тыне понимаешь этого ровно до того момента, пока не возьмешь их в руки. Теодору казалось, что он и меч просто созданы друг для друга — вместе нести справедливость и защищать невинных.

— Сколько? — отрывисто спросил он, нащупывая под плащом кошель. Иоанна лукаво на него посмотрела, снова облокотившись о прилавок и поглядывая то на храмовника, то на меч. В том, что Теодору он пришелся по вкусу, девушка не сомневалась. В какой-то момент тревога, все это время грузом лежавшая на ее плечах, слегка отступила. Упоминание меча было своего рода секретной фразой, как и желание его купить, значит, Теодору можно было верить, но почему тогда он не хочет отдать ей письмо? Или это обычное совпадение, и над ней смеются Небеса? Она снова посмотрела на Теодора, сжимающего в ладони кошель с монетами и назвала цену.

Брови храмовника в возмущении взметнулись, и он, утратив над собой контроль, опустил ладони на прилавок по обе стороны от Иоанны.

— Сколько?!

— Хороший же меч, — почти медовым, густым голосом ответила она, нисколько не испуганная таким неподобающим поведением храмовника. — В рукояти частичка мощей святого, оберегающего воинов, — продолжила Иоанна, стараясь не засмеяться, очень уж смешно у Теодора подергивался уголок глаз.

— Дорого! Он того не стоит!

— А вот и стоит! Если у господина храмовника нет на него достаточно денег — ничем не могу помочь! — Она потянула на себя меч, снова заворачивая его в полотно. — Для него найдется покупатель и получше.

— Своенравная девица, — пробормотал Теодор, убирая кошель обратно за пояс. — Я все равно дождусь твоего отца, уверен — он уступит мне его за более дешевую цену.

— Это еще посмотреть надо, Жан любит свой товар не меньше моего, и просто так милостыню не раздает, — сообщила Иоанна, закрывая сундук. Она уже заранее представляла себе эту сцену и теперь старательно прятала улыбку. — Не думаю, что теперь Вам есть причина оставаться в лавке и дальше. Письмо Вы все равно не хотите отдавать, а больше мне предположить Вам нечего. Так что, будьте любезны, удалитесь. Вся деревня готовится к празднику. И я — не исключение.

Иоанна решительно кивнула на дверь. Теперь Теодор ей решительно не нравился, оставалось только выяснить — является ли он шпионом или нет. И вечером на празднике она этим и займется. Будет весело.

**

Праздник, в самом деле, был веселым, разудалым и совершенно неправильным. Так думал Теодор, с осуждением взирая на отдыхающих и веселящихся на лугу крестьян. Песни, пляски, непристойные обжимания и разудалый смех — все это было ему чуждо и непонятно. Перед ним кипела настоящая жизнь, но он смотрел мимо нее, куда-то вдали. Вдали интересного было мало, но из уважения к жителям он все же пришел посмотреть на это действо. И теперь, с чувством выполненного долга, решил повернуть обратно на постоялый двор, как вдруг на его плечо опустилась чья-то теплая ладонь. Иоанна.

— Идем, — она просто взяла его за руку, крепко сжимая пальцами его ладонь, и решительно направилась куда-то в сторону от шумных жителей деревни. Теодор молча следовал за ней, с удивлением отмечая, что от нее пахнет вином, травами и чем-то еще, притягательным и манящим. Он тоже выпил предложенную кружку вина, или даже несколько кружек: отказываться показалось тогда некрасивым поступком, но сейчас он уже жалел о содеянном.

Слегка затуманенный хмелем разум подсказывал Тео, что эту провокацию надо немедленно прекратить, развернуть зарвавшуюся девчонку к себе лицом, устроить гневную отповедь и немедленно отослать домой, а потом седлать коня и сейчас же уезжать из этой Богом проклятой деревни, но он сдержался, сам не понимая, зачем это делает.

Иоанна не была обычной наглой сельской девушкой, с вымышленными представлениями о добре и зле, Боге и Дьявола, нет, она на голову превосходила всех женщин, с которыми когда— либо пересекались пути Теодора. Она жила своей верой, и эта самобытная вера, такая простая, но настолько опасная, удивляла и заставляла Теодора испытывать к ней что-то вроде уважения.

Религия катаров, больше похожая на ересь, странной иронией переплеталась с девизом его Ордена, Ордена, которому он служил уже десяток лет, которому был верен и предан душой. В трех словах заключалось больше смысла, чем во всех церковных книгах, и это признавал даже Папа. Сам Папа, обычно скупой на столь щедрые подарки, ставил их чуть выше остальных, делая несколько равнее равных. Рано или поздно это еще полыхнет огнем, но Теодор об этом вряд ли задумывался, справедливо полагая, то это будет уже не при его жизни. Но здесь и сейчас он видел неправильное толкование этих слов, извращенное понимание таких близких и понятных ему истин, что костер мог разгореться в любую минуту...

...А он, и правда, разгорается от невыносимо жарких прикосновений Иоанны, от ее проворных пальцев, пробравшихся под одежду, от ее горячего дыхания на губах, от пламени ее волос, длинных, распущенных и щекотавших кожу.

В конюшне жарко, а ворох сена в самом дальнем ее углу покалывает спину, но Теодор, как завороченный, смотрит только на девушку, чувствуя, как пьянящая волна страсти передается и ему, как разум захлестывает желание, тягуче скапливаясь внизу живота. Он поднимает руку, рывком притягивая к себе Иоанну, заставляя почти упасть на себя, и тут же смыкает ладони на спине, не позволяя вырваться из крепкой хватки. На языке вертится что-то вроде "сама виновата", но Теодор понимает, что это всего лишь провокация. Иоанна играет с ним, и ей тоже было интересно — как далеко он сможет зайти. Она проводит пальцем по его щеке, губам и тихо смеется. Ее волосы касаются лица храмовника.

— Ты на самом деле существуешь или ты всего лишь суккуб? — хрипло спрашивает он, так и не решив для себя, чего хочет больше — оттолкнуть ее или подмять под себя и совершить прелюбодеяние.

— А похожа?— снова смеется Иоанна, выскальзывая из его объятий и удобнее устраиваясь верхом на нем. Она смотрит с некоторым превосходством, и в ее зеленых глазах он видит огонь. — Многие так говорят, но они дураки. А ты не был похож на дурака до этого вопроса. Свободная женщина Юга, вот кто я. Но можешь считать меня суккубом, если тебе от этого проще, — она передергивает плечами и снова нависает над ним, быстро накрывая губами его рот.

Теодор хмурится и почти отталкивает ее, но Иоанна качает головой и лишь упирается руками в его грудь.

— Безбожница! — возмущенно шипит храмовник, однако больше ничего не предпринимает, только смотрит тяжелым взглядом и что-то беззвучно шепчет одними губами. На молитву это похоже мало, а вот на ругательства — очень даже. — За такие речи ты никогда не подаешь в Рай.

— А Рая не существует, — сообщает Иоанна ему на ухо горячим шепотом. — Это все бред церковников, чтобы мы перед ними унижались.

И тут же оказывается прижата сильным телом Теодора к вороху сена. Она видит его взгляд, разъяренный, с почти фанатичным блеском в карих глазах, он кривит губы в попытке что-то сказать, но только сильнее выворачивает ей руки, с каким-то садистским наслаждением наблюдая за тем, как на ее глазах выступают слезы.

— Не смей, — почти рычит он, — не смей поганить мою Веру! Кто ты такая, чтобы так думать? Кто дал тебе право ставить себя выше других? Что для тебя, продажной и распутной девицы вообще значат эти слова? Гореть тебе в Аду! — выплевывает он и поднимается.

— Мне кажется, — растирая онемевшие руки, слегка хрипло отвечает Иоанна, — или ты только что сам поставил себя выше других, определив мое место? В таком случае ты ничуть не лучше меня, храмовник. Я живу здесь и сейчас, в моей крови свобода Юга, неудержимая жажда жизни, впитанная с молоком матери, я горжусь тем, кто я есть. И своими руками строю свой Рай. Чем моя вера хуже твоей, храмовник?

Она тоже встает и с ненавистью смотрит ему в лицо. Ее волосы растрепаны и в сене, платье помято, она сжимает руки в кулаки и с вызовом смотрит на него. Гордая, непокорная, дерзко говорящая еретические слова, счастливая этим, упивающаяся моментом, свободная и — далекая.

Лучше не смотреть на нее сейчас, не испытывать соблазна схватить, прижать к себе, как следует от души выпороть и сделать своей. Подчинить, но так, чтобы она сама этого хотела, ждала и страшилась этого момента одновременно. Теодор усмехается и складывает руки на груди. Он уже спокоен, и будто несколькими минутами ранее это не они валялись на примятом теперь сене, и это не он испытывал к ней запретные чувства. Храмовник снова холоден и отстранен, смотрит спокойно всепонимающим взглядом, и это бесит Иоанну. Хочется расцарапать ему лицо, а потом снова повалить на землю — и пусть он только посмеет в этот раз не довести желаемое до конца.

Иоанну тянет к нему, к этому странному храмовнику, мораль которого не стыкуется с моралью его же Ордена, ей любопытно — почему он такой? Почему, и главное, как он может думать иначе? Как может строить свою мораль, когда ему ясно, что он должен говорить и как поступать в определенных ситуациях? И почему ей кажется, что его Вера особая, доступная немногим, и она в круг избранных никак не попадает? Иоанне кажется, что она грязная, очень грязная; но ей нисколько не было стыдно, — она даже была рада, что такая порочная и запятнанная своей "неправильной" верой, она нравится ему, нравится настолько, что он готов завалить ее прямо здесь, в конюшне. Это непонятно и пугающе одновременно. Запоздало девушка понимает, что он уже имеет над ней какую-то власть, пока еще несильную, от которой еще легко избавиться, но хочет ли она этого избавления?

— Тем, что ты считаешь себя правой только на том основании, что берешь от жизни все, не отдавая ничего взамен. Ты прожигаешь самый великий дар, что ниспослан Небесами, и для тебя ценны только деньги и то, что ты можешь на них купить, — вещает Теодор, отстранено глядя куда-то в сторону. — Я понимаю веру катаров, она проста и бесхитростна, в ней есть огонь, который может их же и погубить, но какая вера есть у тебя? Подумай об этом.

Он ушел. Иоанна еще долго лежала на мягком сене, еще хранившем очертания их тел, и думала о том, что ее чары не подействовали в первый раз. И что именно такой человек, цельный, как скала, твердый, как гранит, и безумно упрямый, уверенный в себе, своих словах и действиях, не будь он храмовником, мог бы стать ее мужем. Иоанна не верила в детские сказки о принце на белом коне, с детства была рассудительным и трезвомыслящим ребенком. Примостившись на большом сундуке в дальнем углу лавки, Иоанна могла сидеть там целыми часами, с благоговением наблюдая за покупателями, за своим отцом, за тем, как он нахваливал товары и как в конце дня подсчитывал прибыль. Звон монет заменял девчушке колыбельные, а считать она научилась как-то сама собой, раскладывая медные монетки аккуратными кучками за прилавком в те моменты, когда лавка была закрыта. Отец же поощрял ее увлечения, обучил письму и счету, объяснял, как выгодно продать тот или иной товар, рассказывал, что к каждому покупателю нужен особый подход и никогда не ругался, что дочь предпочитает помогать ему в лавке, а не занимается теми делами, что приличествуют девушке.

Дома всегда царил легкий беспорядок, нормально готовить Иоанна толком так и не научилась, а наличие денег воспринимала как само собой разумеющееся, что позволяло ей отказывать одному поклоннику за другим. Она не была гордой, нет, но считала, что каждому воздается по его заслугам, и она достойна чего-то большего, чем сын печника или трубочиста. Смиреной женой крестьянина она тоже себя не чувствовала, надеясь, что настанет момент, когда она встретит того, кто очарует ее не лаской и ухаживанием, а силой и несгибаемой волей, на меньшее она была не согласна. Но теперь, столкнувшись с храмовником, уже не была уверена, что именно это ей и надо.

Теодор пугал, пугал своей неприступностью, своей выдержкой, своим внутренним стержнем, которым ему служила вера, только его вера, и как поняла Иоанна, тщательно оберегаемая им от посторонних. Вера, созданная на основе идеалов Ордена — это было что-то особое, никак непонятное девушке, и это злило. А еще злило, что Теодор обращался с ней, как с обычной девчонкой, скрывая при этом, что думает иначе.

С одной стороны двойственность, а с другой — Вера, но не слепая и всепоглощающая, а избирательная, как и мораль, появляющаяся только в те моменты, когда это надо было храмовнику. Поваляться с ней на сеновале он против не был, а стоило упомянуть этот чертов Рай — сразу стал другим, будто ее и не хотел. Иоанна фыркнула. Вот же храмовник!

Теодор быстрым шагом, насколько позволяло количество выпитого, шел к постоялому двору. По пути ему встречались веселые обнимающиеся целующиеся парочки, на холме за деревней все еще слышалась развеселая музыка и громкие голоса гуляющих крестьян. Оглушенный и придавленный этим шумом, недавним поведением Иоанны и своими словами, которые были прямо противоположны мыслям, он чувствовал себя отвратительно. Но мысли немедленно собраться и прямо сейчас уехать из деревни, у него не было. Он твердо решил, что дождется отца Иоанны — передаст письмо лично в руки, купит этот несчастный меч и продолжит путь до Марселя. Время до отплытия корабля у него было предостаточно.