Сеансы сумасшествия (гет)

В ее комнате все также стоит сумрак и гремит несмолкаемая музыка. Возможно, родители девушки давно сошли бы с ума, не будь здесь звукоизоляции. Иная раскачивается на кровати, прикрыв глаза и чуть шевеля надтреснутыми сухими губами. Когда дверь тихонько хлопает, она лениво приподнимает веки и усмешливо кривит губы.

Молодой врач уже привычной ощупью двигается к стоящему напротив постели креслу и садится в него, щуря глаза и терпеливо дожидаясь, пока они привыкнут к окружающей обстановке. Она наблюдает за ним исподлобья и молчит, не желая начинать разговор первой, только изредка дергается на особенно рваных местах в музыкальной композиции и судорожно сжимает в тонких бледных пальцах жемчужного цвета шелковые простыни.

Музыка, как и прежде, бьет по ушам барабанами и аккордами ритм-гитары, которая теперь встречает молодого врача и дома, а он все смотрит и смотрит на сумасшедшую, не говоря ни слова. Она сводит брови на переносице, на секунду переставая шевелить губами — кажется, забыла, что нужно петь, но тут же морщинка у нее на лбу разглаживается, и девушка снова окунается в свою собственную атмосферу, оставляя врача как бы и в одиночестве.

— Мне сегодня приснился странный сон, — задумчиво произносит он негромко, словно и не желая быть услышанным, но именно в этот момент музыка чуть стихает, и Иная открывает глаза, вопросительно рассматривая его усталое лицо, маячащее в сумраке таким же расплывчатым пятном, как и ее собственное.

— Что же в нем было странного? — музыка становится громче, и она снова характерно подергивается, кусая пересохшие губы и дыша чуть более прерывисто, чем обычно, словно вновь задыхаясь, не поспевая за ритмом.

— Я смотрел на мир, который рушу по собственному желанию, — молодой врач потерянно улыбается и хмыкает озадаченно.

Странно это — он приходит, чтобы слушать ее и помогать ей, а на самом деле Иная сама помогает ему держаться на плаву. Потому что он продолжает из вечера в вечер смотреть на включенную лампу у себя в комнате, уже не щурясь и ощущая с почти мазохистским удовольствием, что глаза щиплет, а по щекам катятся слезы.

— Что же в этом странного? — она на секунду высовывает кончик языка, моргая и глядя на него с каким-то непонятным прищуром. Словно намекает на что-то.

И снова в исполняющуюся композицию, поставленную на повтор, вступает клавишная партия. Против воли молодой человек вздрагивает.

— Это неправильно, зачем мне рушить мир? Зачем мне небо под ногами?

— А зачем оно тебе над головой? — она бесновато ухмыляется, обнажая ровные белые зубы, и облизывается. — Это безумцы довольны небом над головой, но мы-то с тобой знаем, что по нему и ходить можно.

— Что за ерунду ты несешь, когда я прихожу к тебе?

— Я говорю только правду, разве не за ней ты приходишь? — она вновь ухмыляется, откидываясь на подушки и закрывая глаза, отдаваясь тому, что ее окружает.

А вокруг — только музыка и манящий домашний сумрак.

— Вообще-то, я должен тебя лечить, — врач не сдерживает улыбки, — а в итоге ты просто затягиваешь меня в вой омут. Я смотрю на лампы, до сих пор пытаясь понять, что ты имела в виду, говоря, что свет — не бог и не добро.

— Свет — это просто цвет, — Иная резко садится на кровати и подается вперед, оказываясь почти нос к носу со своим собеседником. Ее глаза лихорадочно поблескивают, а волосы пахнут чем-то странным. Наверное, тьмой.

— И ничто больше?

— Краска, — уточняет девушка, вновь растягивая губы в неизменной бесноватой улыбке-оскале и показывая молодому человеку острые белые зубы. — Или... корректировщик. На белом можно все, что душе угодно нарисовать. Ты знаешь, кстати, что такое душа? — она на секунду прерывает свои разглагольствования и бросает на собеседника изучающий взгляд. Тот качает головой.

— Нет у людей души.

— А вот и зря, — надтреснутый голос становится на тон, а может, и на два громче, звуча почти на одной громкости с сотрясающей стены музыкой.

Она хохочет. Громко и насмешливо хохочет, больше не сомневаясь в том, что не ошиблась.

— Не зря, — дергает плечом молодой врач. — Бога — нет, и души тоже нет.

Издевательский хохот смолкает. Губы Иной больше не растягиваются в обнажающем зубы оскале, она серьезно смотрит ему в лицо, подаваясь вперед еще сильнее, что грозит падением с кровати.

— Это верно, — неожиданно кивает. — Бога нет, а вот душа есть. Душа — это то, что важнее всего. Когда придешь в следующий раз, я позволю тебе послушать музыку, под которую хотела бы улететь отсюда со своей новой душой.