Ветви Туманности (джен)

— Дэнни, иди обедать!

Мама всегда громко кричала. Если уж позовет, то с любого двора было слышно. И мальчик радостно бежал на зов, предвкушая сытный обед в теплом доме. Был сентябрь, и солнце пекло еще по-летнему, но ветер носил леденящий запах подступающих холодов. Дэнни, как и мама, не любил холода.

Они с мамой жили вдвоем, без папы. Дэнни был совсем маленьким, когда тот ушел на фронт и не вернулся.

Мать старалась дать сыну все самое лучшее и полезное. Она его хорошо кормила, воспитывала дух сильного бойца в тепличных условиях.

Невозможно? Практически.

Но она смогла. Ее малыш Дэнни был одним из самых сильных детей в городе. Жители явно были напуганы происходящим вокруг, но старались не показывать своего бессильного страха перед детьми — не к чему их пугать. Если в городе появлялись зараженные, а у больных симптомы мало отличались от признаков простого бешенства, то его сразу убивали.

Только человек начинал корчиться и хрипеть среди белого дня, так ему сразу приставляли дуло в лоб и вышибали мозги на месте. Грубо, практически бесчеловечно, но уже приемлемо. Даже дети в качестве случайных свидетелей быть привыкли.

Общество деградировало с нравственной точки зрения. Страх вытеснял все человеческое в людях, вскипая и выдавливая наружу из каждого древние инстинкты. Практически животные.

Мать это отлично понимала. Как жена военного, она умела контролировать себя в практически любой ситуации, какой бы критической она ни была. И с трезвым умом оценивала шансы на выживания у себя и ребенка без мужа. Дэнни не знал отца и не горюет по нему. И даже не подозревает, что чем старше он становился, тем больше походил на него. А матери оставалось только улыбаться и смеяться сыну, наблюдая за копией ее друга детства и мужа в будущем. Только наволочка подушки, иногда намокавшая по ночам, знала, насколько тоскливо и тяжело было в сердце матери-одиночки, которая не могла позволить, чтобы кто-то еще видел ее слезы.

А Дэнни рос, на каждой медицинской проверке показывал отрицательный результат на содержание в крови активного штамма и слушался мудрую мать.

Но судьба такая штука, что, каким бы сильным и послушным ты ни был, от случая не спасешься. В тот день в их семью пришло очередное горе, о котором сам Дэнни никогда не узнает.

Он бежал по дороге домой, как бежал каждый раз, возвращаясь с площадки. Находясь в приподнятом настроении, он не обращал внимания на окружающих.

Зря. Может, он и смог бы как-то среагировать на то, как в какой-то миг раздался хлопок выстрела, на него попало что-то липкое, но он осознал об этом уже после того, как голову резко дернуло от столкновения с чем-то мелким и острым, и упал.

Вот так сильный Дэнни больше ничего не смог видеть.

А мать хоронила пустой гроб в шоковом состоянии после увиденного бегущего прочь сына со сквозной дырой в виске и дымящегося на прямом солнечном свете.

Врачи были поражены практически мгновенным заражением после непосредственного контакта крови убитого Зараженного и абсолютно здорового мозга. Исследования штамма продолжились с новой силой и с призывами добровольцев на эксперименты непосредственно на человеческом, здоровом организме.

Но последнего, сломленного члена семьи уже ничего более не волновало. Все, ради чего она жила, было вырвано из ее сердца, оставляя лишь большую дыру меж ребер.

Дэнни не понимал, как так вышло. Словно выключили лампочку в абсолютно темной комнате и оставили открытой форточку. Больше всего по началу его пугало то, что он перестал слышать маму.

Она больше не звала его. А он не видел, куда идти.

Когда он пытался сам подать голос, то из горла вырывался лишь какой-то глуховатый рык. Дэнни чувствовал лишь разной силы порывы ветра, слышал звуки, обонял запахи, но не мог найти ни тепло, ни дом, ни маму.

Вскоре он почувствовал еще одно чувство — голод. Такого желания что-нибудь съесть он не испытывал еще никогда. И он почти сразу с осознанием этого чувства учуял тепло. Манящий, теплый сгусток. И не один — их было множество.

Чем ближе подходил к ним Дэнни, тем сильнее он чувствовал внутри себя холод и желание поглотить.

Поглотить, чтобы согреться. Дэнни ненавидит холод.

И ему все время что-то мешало. Что-то, похожее на падальщиков по запаху, но не излучающих тепла, как и он сам. Или просто физическая преграда в виде стены.

Это было обидно. Дэнни чуть не плакал, скребся, не жалея пальцев, выл чудаковатым рыком и бился в агонии поглощающего его пламени холода и голода.

Чем больше такого происходило, тем больше злости на грани всеобъемлющего бешенства примешивалось в общий мучающий его костер.

Порой это казалось больнее, чем нечто, напоминающее кипяток, обрушивающийся на тебя сверху. Дэнни ненавидел холод, но еще больше он стал ненавидеть именно этот кипяток.

Со временем Дэнни стал более четко распознавать запахи, предсказывая, как скоро польется кипяток, слышать намного дальше и, что самое главное, определять, когда его и желанное тепло что-то отделяет, а когда нет. Он двигался так быстро, как только мог, и иногда ему удавалось поймать желанные сгустки.

И Дэнни ликовал, купаясь в плещущем греющем тепле, погружаясь в него практически с головой и захлебываясь жидкостью пойманной дичи. Он выл и почти рыдал, как ребенок, от счастья, когда столь ненавистный холод отступал вместе с голодом, и он мог вздохнуть полной грудью, ощущая в себе лишь клокочущее счастье и покой.

Это была столь мощная эйфория, что Дэнни постепенно хотелось ее испытывать все чаще. И, с недавних пор, ему это успешно удавалось. Пусть сгустки порой и были мелкими, но счастья от поимки было не меньше, хоть и на более короткое время.

А потом он услышал Это.

Ему уже казалось, что его мир теперь составляли лишь обтекаемые дуновения, холод, голод, запахи. Иногда он вспоминал о маме и выл от становящегося невыносимым холода внутри где-то в районе груди в такие моменты.

Он думал, что забыл, какого это, когда зовет мама. Забыл предвкушение вкусной еды, приготовленной мамиными руками, забыл прикосновения ее пальцев к лицу, к волосам. Черт, да он почти забыл, как его самого зовут! Ведь мама его больше не звала…

Но его слух уловил чрезвычайно далекое эхо знакомого голоса, зовущего его по имени.

— Дэнни! Вставай, солнышко! Завтрак на столе!

Он дернулся всем телом, откликнувшись на свое имя, произнесенное Этим голосом. Даже холод и голод оказались на втором месте после взволнованного предвкушения.

Так знакомо, так громко, с такой интонацией…

Он, несмотря на оглушающий запах кипятка, выбежал из укрытия и первые секунды даже не чувствовал, как его нещадно сжигает небесная лава. Опомнившись, он успел снова спрятаться в укрытии и неудержимо подвывать.

И в этом вое впервые за долгое время к обычным боли, ярости и отчаянию примешивалось тихое счастье надежды.

Как только запах кипятка исчез, Дэнни бросился со всех ног в том направлении, где, как он запомнил, слышался голос мамы. Было трудно удерживать цель и не поддаться соблазну преследовать теплые сгустки. Он стремительно двигался в одном направлении, минуя столько сгустков, что ему бы надолго хватило бы эйфории.

Но в голове, едва перекрывая прочие желания, упорно и отчетливо звучало «мама».

Мама снова звала Его.

Его имя. Дэнни.

Как же долго он ждал этого! Он не мог упустить ее!

Чем ближе он подбирался к дому, откуда он помнил ее голос, там четче он ощущал такой забытый запах. В принципе, он не отличался от обычного запаха домашнего уюта, но от осознания, что там мама, запах делался особенно сладким и желанным.

И преграда в виде гладкой стены металла привела его просто в неконтролируемое бешенство. Он скребся, бился, пытаясь пробить ненавистную стену, отделяющую его от мамы.

В рыке едва можно было различить «Амм-маа». Дэнни сам ее звал, с отчаянием ожидая ответа.

Он бы долго еще так бился, пока в нос не попал знакомый запах постороннего мороза.

Дэнни такой запах уже чуял, и носитель этого запаха, похожего на горный воздух, был единственным, чего он по-настоящему боялся.

Он уже встречался с этим обманчивым холодом. Ощущение в окружении от чужого появления не изменялись за исключением этой тонкой нотки свежести, столь непривычной, кажущейся чужеродной.

И чрезвычайно опасной.

Тогда Дэнни был не один, рядом с ним был другой, похожий на него, с характерным запахом разложения. И неуловимый носитель свежести был замечен только после того, как рядом с Дэнни раздался смачный хруст, а «товарища» прорвало на сладковатый запах подгнивших фруктов.

Дэнни не сразу сообразил, что произошло, рефлекторно дернулся и побежал прочь, но того, кто размазал «товарища», он запомнил и по возможности избегал с ним встречи, обходил все, что носило запах свежести.

Но сейчас, когда до мамы оставалась лишь тонкая стена, даже это не могло остановить Дэнни.

Когда запах стал особенно близким, Дэнни ушел вбок от прямого удара, легким звоном встретившимся с металлом преграды.

Теперь Дэнни на максимум сосредоточился на ощущении потоков воздуха. Носителя по-другому нельзя было определить. Неизвестно, куда он нанесет удар, а запах свежести чувствовался все более и более четко. Настолько, что Дэнни стало подташнивать.

Если бы он встретился с носителем раньше, до того, как привык полагаться на ощущения потоков, Дэнни точно бы не встретил сейчас маму, не успел бы услышать ее зов еще раз.

Судя по колебаниям, носитель был не больше его самого, но более быстрым и практически неосязаемым. Лишь стремление добраться до мамы, услышать хоть еще один раз, как она называет его по имени, острое желание снова почувствовать ее пальцы, ее ладони, тепло подавляло в нем инстинктивный страх и придавало уверенности с каждым успешным уклонением.

Дэнни отстраненно отмечал, что этот носитель явно не тот, которого он встречал раньше. Тот, хоть и пах так же, но был явно быстрее, сильнее. А этот, хотя и тренирован, но молод и неопытен. На этом и стоило отыграться. Может, даже удастся достать до него.

И Дэнни решился на контратаку.

Он напряг руки и пальцы, собираясь использовать их как хлысты и вцепиться с последующим рывком в противника, но просчитался. Он не подумал о длине оружия носителя запаха. Только когда острие лезвия сначала отсекло у него ногу, и он упал, потеряв равновесие, а затем проткнуло грудную клетку, Дэнни осознал свою ошибку.

От досады и растерянности он снова почувствовал себя маленьким мальчиком, у которого не получилось то, чего он так желал.

Он потерял шанс почувствовать тепло матери. Ощутить, как она ласково гладит его по голове. Не услышит свое имя ее голосом. Из-за своей глупости он потерял этот шанс.

Он потерял все.

И от этого было так горько, что хотелось заплакать.

Единственные крохи, что у него остались — это его собственное имя.

И перед тем, как лезвие безжалостно отрубило ему голову, отчаяние толкнуло его произнести свое имя еще один раз.

Пусть его будет помнить не только он и мама, до которой он так и не смог добраться, но и этот носитель, которому теперь принадлежит его конец.

Лишь перед окончательной смертью его хриплый рык смог сформироваться во что-то четкое и ясное.

— Дэнни. Меня зовут.

И в воздухе запахло сладковатой гнилью застоявшейся, разложившейся практически за полвека существования тела крови.

***

На ранах — соль,

В душе — свинец,

Надежды — в ноль,

Мечтам — конец.

Гляжу: вдали

Седой мороз,

Пучина мглы,

И реки слёз. (с)