Сказка о позабытых богах (джен)

Весь вечер Радик не мог успокоиться: то ему казалось, что стрелки на часах двигаются слишком медленно, то — что серебряный ножик для сбора трав затупился. Мальчик дергался, брался за несколько дел сразу, ни на чем абсолютно не в состоянии сосредоточиться. В голове было только завтра — утро, когда он пойдет собирать травы для первого в своей жизни зелья.

Пахомовна сидела в своем любимом кресле у окна и вязала из крапивных нитей маленькие мешочки для хранения различных семян.

«Семена — это средоточие силы, результат былой жизни любого растения и начало новой, Радик. Но они теряют свои свойства очень и очень легко, потому что становятся слабыми и одинокими, когда покидают растение, породившее их. И если мы собираем их, то таким образом препятствуем появлению новой жизни, об этом помнить очень важно, мальчик мой. Семя — это жизнь, не забирай у природы больше, чем тебе нужно, а если забрал — то помни, что ты в ответе за это».

Радик очень хорошо запомнил эти слова, как и многое другое, о чем говорила ему бабка. Он всегда поражался тому, как преображается ее речь в те моменты, когда она говорит о ценных вещах, как будто все слова приобретают вес, и не остается ни одного ненужного, лишнего слова.

Перед тем, как лечь спать, мальчик еще раз пролистал травник, сверил сроки и способы сбора оставшихся ингредиентов зелья.

«Только зачем нужна разрыв-трава?..» — недоумевал Радик, уже ворочаясь на чересчур жесткой (именно сегодня) кровати, — «трава воров и кладоискателей, камнеломка…» — и незаметно для себя мальчик провалился в сон, полный незнакомых ему людей, спешащих куда-то, обиженных на кого-то, озлобленных на самих себя.

* * *

Аля уже подходила к опушке леса, сквозь ветви деревьев виднелась дорога, ведущая к садам, но ее внимание привлек голос.

— Три-та-ти, три-та-та…

Девочка прислушалась, но не смогла разобрать слов. Пришлось идти на голос — а это противоположная от дома сторона. Любопытство в Але было явно сильнее, чем неприятные ощущения в области поясницы.

— Три-та-ти, три-та-та…

Голос становился громче, его обладатель явно шел навстречу девочке.

Еще несколько мгновений — и Алю чуть не сбил с ног мальчишка примерно ее возраста. Он настолько был увлечен своими мыслями, что не заметил, что она тоже шла по этой же самой тропинке.

— Ты кто? — Аля не заботилась о том, что так начинать разговор с незнакомцем невежливо, больно уж чуднО этот мальчик выглядел.

Длинные, собранные в хвост русые волосы («ей-богу, как девчонка!»), рубаха не по размеру, стянутая поясом, на котором висит нож в кожаных ножнах и несколько мешочков из непонятной материи, кожаная сумка через плечо…

— Я Радик, — невозмутимо ответил чудо-мальчик, — а ты кто?

— Меня зовут Аля, — хмуро ответила девочка, — я имею в виду, ты откуда вообще такой?

— Из дома, — все так же невозмутимо продолжал тот, и, помедлив, спросил. — А ты?

— Я из коллективного сада номер три, — буркнула девочка. — Ты чего прикалываешься, сложно что ли нормально ответить?

Радион растерялся от такого неожиданного обвинения. Он не общался со сверстниками с шести лет (с тех пор, как мама привезла его к бабке Пахомовне) и не понимал, что делает не так.

— Я тебя не видела, ты из арзовских, наверное? — Аля продолжала задавать вопросы.

Радик понятия не имел, кто такие «арзовские», но на всякий случай кивнул.

* * *

— Мастер, можно я выйду ненадолго? — осторожно поинтересовался Йорген за завтраком.

— Куда?

— Просто прогуляться, может, зайду в пару магазинов, потренирую приемы, которым вы меня научили.

Мальчик говорил равнодушно, всем видом стараясь показать, что ему не очень-то важно выйти сегодня на улицу. Но Мастер встал из-за стола, отчего-то нахмурился, отвернулся и ответил так же коротко, как и в первый раз:

— Спроси об этом завтра.

«Упырь!»

Злость, обида резко навалились на Йоргена, но он приложил все возможные усилия, чтобы внешне не показать этого: лишь крылья носа едва ощутимо затрепетали от сдерживаемых эмоций.

Даже не оборачиваясь, Мастер добавил:

— Три часа стоять на горохе, — и вышел в свою комнату.

«Никогда! Никогда больше не обзывать Мастера в его присутствии. Эх, какой же я дурак. И правильно, что он меня не выпускает на улицу — я просто несдержанный, недисциплинированный…» — Йорген начал себя ругать самыми последними словами, но неожиданно остановился, словно очнувшись, и осознал, что эти ругательства принадлежали совсем не ему.

«Когда-нибудь я тоже смогу проникать в чужие мысли», — мстительно подумал Йорген, обреченно взял с полки пакет с горохом и ушел в свою комнату.

Привычно рассыпал на полу, снял обувь и опустился на колени и стал ждать. Сейчас. Сейчас он придет и будет снова издеваться надо мной. Ждать долго не пришлось — дверь отворилась и в комнату зашел Мастер.

— Ты знаешь, почему сейчас стоишь на коленях? — вкрадчиво спросил он.

— Да. Наверное…

— Так знаешь или нет?

— Я хотел пойти на улицу.

— Нет.

— Я позволил себе оскорбить вас.

— Не совсем.

— Тогда я не знаю, Мастер, почему.

— Во-первых, ты пытался обмануть меня, не называя истинного мотива просьбы выйти на улицу. Во-вторых, ты позволил эмоциям захлестнуть твой разум. И это В МОЕМ присутствии! — Голос мужчины стал ощутимо громче, но при этом лицо его оставалось бесстрастным.

— Простите меня, Мастер, — бесцветным тоном произнес Йорген.

— Держи над собой посох, чтобы помнить, в чем состоит твое предназначение. Ты, конечно, понимаешь, что не стоит пытаться обмануть меня снова. Доброй ночи, Йорген, в 23.20 ты сможешь встать, — и Мастер вышел.

Кончиками пальцев дотянувшись до посоха в углу, мальчик протянул его вверх — мышцы тела напряглись, Йорген физически ощутил, как из его левой руки начала вытекать в посох одна сила, а через правую в него уже вливалась другая. И это было так, словно кто-то заставил его промывать собственную душу.

* * *

Аля никак не могла понять, издевается он над ней или говорит правду. Она пыталась время от времени задавать конкретные вопросы, чтобы разобраться, кто такой Радик, но его ответы ставили девочку в тупик.

— То есть ты живешь с бабушкой, — Аля лениво сшибла прутиком голову одуванчику.

— Что ты делаешь!? — крикнул Радик и, отобрав у нее прутик, сломал его пополам о колено.

Девочка посмотрела на него как на умалишенного.

— Это же — просто — одуванчик, — она произносила слова раздельно, как будто объясняла младенцу, почему трава зеленая.

— У него и так жизнь не шибко длинная, — укоризненно заметил Радик.

Аля в ответ только неопределенно пожала плечами.

«Подумаешь, цветочек… Выглядит, как девчонка, ведет себя как девчонка… Пф».

Молчание затянулось, Радик решил ответить на прошлый вопрос:

— Пахомовна — сестра моей родной бабушки.

— То есть она твоя тетя? — уточнила Аля.

— Н..не совсем.

Аля не стала спрашивать о том, почему Радик живет не с мамой и папой, а со своей «не совсем» тетей, хотя бы на это у нее хватало такта. Перед тем, как разойтись по домам, они еще немного поболтали: Аля спрашивала Радика, понравился ли ему «Человек-паук», но оказалось, что Радик в последний раз смотрел телевизор в шестилетнем возрасте. И все же по дороге домой она не могла перестать думать о том, кто ее новый знакомый, и не могла понять, хочет ли она с ним подружиться.

«Жека, наверное, будет смеяться… Длинные волосы, уж больно забавный он, этот Радик». Аля нахмурилась: в воспоминаниях всплыла недавняя ссора с другом, левое плечо заныло от чувства вины, девочка раздраженно размяла его правой рукой и зашла в дом. Аля знала, что завтра снова найдет Радика в лесу и будет спрашивать у него обо всякой ерунде, но она даже и не подозревала, о чем думал в этот момент чудо-мальчик.

* * *

Жека дулся. И чем больше проходило времени, тем больше становилась его обида. Обычно после ссоры Аля всегда приходила мириться первой, даже дня не выдерживала, и теперь, когда уже почти стемнело, Жека начал беспокоиться.

«Может, зря я так на нее?..» — думал он, сидя на крылечке дома. Только здесь он чувствовал себя вроде бы и на свободе, но уже под защитой родных стен.

«…Пусть себе бы хвасталась… Ножик у нее и правда красивый».

Женьке бы никто не подарил на одиннадцатый день рождения нож. Мама обрезала бирки на его одежде, чтобы не натирали кожу, проверяла, не порезался ли он, каждый раз, после того, как он возвращал ей маникюрные ножницы… Мальчик поежился, вспоминать противно… Ступенька крыльца, на которой он сидел, тихонько заскрипела. В голову пришла странная мысль:

«Наверное, когда взрослые люди чувствуют себя так же, они достают сигарету, закуривают, а если кто спрашивает у них, зачем, то они могут ответить, мол, это помогает мне расслабиться…»

Сам он никогда не курил, да и не горел желанием начинать — боялся не вырасти. Что делать, если Аля не придет мириться, Жека не знал. Он посидел еще немного, рассеянно прихлопнул комара и поднялся в дом.

* * *

Пахомовна уже заканчивала уборку на кухне, как в дверь постучали.

Тук-тук. Тук-тук.

Рука с тряпкой замерла над столом. Стук повторился.

Тук-тук. Тук-тук.

— Четыре раза… — прошептала бабка, бросила тряпку на стол и пошла к двери, приговаривая «чтой-то будет, чтой-то будет…»

Тук-тук. Тук-тук.

— Кто там? — настороженно спросила Пахомовна.

— Чай, своих не узнаешь? — прошамкала закрытая дверь, — открывай, Пахомовна!

Услышав знакомый голос, бабка немного расслабилась, но все-таки нельзя было сказать, что она обрадовалась гостям. Вздохнув, Пахомовна отворила дверь. За ней стояла сморщенная, как изюм, бабулька и радостно улыбалась полупустым ртом.

— Здравствуй, старушка! Как делы-то? — поприветствовала она Пахомовну и, не дожидаясь приглашения, зашла внутрь.

— И ты здравствуй, Шоморунья…

Гостья, несмотря на внешнюю кажущуюся немощность, довольно бодро прохромала в гостиную и «угнездилась» ну стуле возле печки. За ней, так же прихрамывая, прошагала (да, именно так) потертая сумка-коляска, только вместо колес у нее были прилажены два детских башмака.

Пахомовна мрачно улыбнулась, видимо, не разделяя настроения Шоморуньи.

— Чаю?

— Спасибо. С мятой, если можно, я подустала с дороги.

* * *

— Аля! АААААААААаляяяяя! А-ля! Выходи!

Жека стоял под окном Алиной комнаты и кричал. Он знал, что скоро ее бабушка или дед покажутся на его крик, так уже было и не раз. И точно:

— Женя, ну что ты кричишь? Всех соседей перебудил! Дрыхнет твоя Аля без задних ног, кричи-не кричи, пушкой не разбудишь…

Бабушка Марфа вышла из теплицы и аккуратно привязала дверцу к колышку, вбитому в землю — пусть проветривается, сегодня будет жаркий день.

— Ничего это я не дрыхну, — отозвалась сонно Аля из окна второго этажа, — я уже почти проснулась, — она выглянула, — Жека, жди меня на поляне, мне еще похавать надо.

Бабушка дождалась, пока Женькина спина скроется за поворотом и начала свою атаку:

— Нет, ну кто так говорит?! «Похавать» ей надо, ты посмотри, а! Хавает, знаешь, кто?

Аля со вздохом закрыла створки окна на втором этаже и молча спустилась умываться. По утрам всегда наступало время воспитания, этого было не избежать. Какой бы идеальной Аля не пыталась казаться, по утрам она неизменно получала по ушам очередным нравоучением.

— И на какую это вы опять поляну собрались? — продолжала тем временем баба Марфа, пока яичница аппетитно шкворчала на сковородке, — Клещей собирать? Что вам в саду не играется, как будто в лесу медом намазано! Да там же трава с тебя ростом, а ты бегаешь в коротких своих штанишках. В лес надо одеваться с умом, это тебе не город, чтоб ляжками сверкать.

— Хорошо, бабуль, я надену штаны, — произнесла Аля ровным голосом и добавила в свой взгляд еще немного покорности и мольбы, — только не заставляй меня идти в резиновых сапогах.

Бабушка нахмурилась, видимо взвешивая эффект, произведенный на Алю потоком нравоучений, и, помедлив, кивнула.

— Только днем зайди домой переоденься, когда вам в лесу надоест паразитов кормить, а то на жаре в штанах упреешь вся.

— Коэшна, — радостно прошамкала внучка, заглатывая яичницу чуть ли не целиком.

Футболка, штаны, кеды, кепка — и Аля уже неслась самым коротким путем в лес, к поляне, где ее ждал Жека.

* * *

— Ну что, бабка-потворница, у тебя как будто ничего и не изменилось, — прошамкала гостья, попивая мятный чай из блюдца.

— А чего тут изменится, я ж в цивилизации не лезу, у меня другие думы. Где травки растут — там и я укореняюсь, — пожала плечами Пахомовна.

— Помогаешь местным-то? — прищурилась Шоморунья.

— Да куда там, нужда им до меня есть больно. Робеночек заболеет — так они сундук таблеток приташшат с городу-то, да пичкают его, пичкают… Пока не уснет. Они в ведунство-то не верят, я уж не говорю про знахарство-зелейничество. Сейчас наука — впереди планеты всей. Иммунитета никакого у людей нет, что в теле — что в духе. Смотреть тошно.

— А что тогда ты тут делаешь? Зачем тебе зелейничать там, где это никому не надо? Вернулась бы в старую деревню, там все свои, ни от кого прятаться не надо… — гостья вперила в Пахомовну два своих глаза — на правом луной поблесиквало бельмо, однако не казалось, что он видит хуже, чем левый.

Пахомовна обреченно вздохнула.

— Хватит тут играть девку-простушку, коли знаешь, зачем я прячусь.

— Не знала бы, не пришла б, — улыбнулась Шоморунья, — не боишься гнева сестринского?

— Я еще ничего не сделала, — резко ответила знахарка.

— Врешь, ой, врешь… Мальчик твой ясноглаз уже завтра сварит. Я всё вижу.

Пахомовна изобразила удивление.

— Что ты говоришь?! Какой прыткий оказался, везде успевает…

Шоморунья вздохнула.

— Сама-то еще пуще горазда кривляться… Без разрешения старших ведьм брать неофитов нельзя!

— Неофитами пускай колдуны своих кличут, мы, знахари, берем учеников. И ни за какой силой нам не надобно на ту сторону ходить, вся сила тут, под ногами, из земли растет. Травкой-да-словом лечим, никому зла не желаем.

Гостья сжала губы в тонкую полоску.

— Все равно нельзя. Никто тебя за это по голове не погладит, а старшие — так вообще могут отлучить от зелейничества.

— Ты, Шоморунья, затем пришла, чтоб меня уму-разуму учить? — Пахомовна теряла терпение, — так я и без тебя знаю, кто на меня давно зубы точит. А еще знаю, что ты никогда не приходишь без нужды. Что случилось, давай уже, выкладывай начистоту.

Гостья устало прикрыла глаза. И постороннему наблюдателю сейчас показалось бы, что в этом доме нет ничего сверхъестественного (ну, кроме сумки с башмаками), но стоило старушке снова открыть глаза — и все предметы вокруг словно наполнились неведомой силой, странным смыслом, даже предназначением. Бельмо на глазу исчезло, черты лица стали жестче, грубее, мелкие морщины разгладились, а крупные — впились еще глубже в старую кожу. И Шоморунья заговорила:

— Скоро всё изменится, Пахомовна. И ты, и я, и все, кто прячется, будут на счету. Духи в опасности, я видела…

— Не может быть…Что ты видела? — глаза Пахомовны расширились от беспокойства, пальцы мелко задрожали. Шоморунья накрыла ее руку своей и очень тихо сказала одно слово:

— Хаос.