Сказка о позабытых богах (джен)

* * *

Дед Романыч устал. Тяжело пыхтя, он быстро шел по облысевшей тропинке, руками подтягивая сползающие лямки старого рюкзака, хотя это был скорее заплечный мешок, который ему сшила жена специально для походов в лес. Можно было, конечно, съездить в город и в любом рыболовном магазине купить удобный рюкзачок с кучей карманов и креплений, но для этого были нужны деньги, а Романыч не мог себе позволить тратить их на вещи, без которых они с женой вполне могли бы обойтись.

Дед торопился домой, там его ждала жена Марфа, с которой он был счастлив вот уже сорок семь лет. За плечами он нес ведро, полное черники.

«С мусором набрал, нечистую, — беспокоился он, перешагивая через поваленную когда-то грозой березку, — злиться Марфа будет, бранить меня, шалопая…Ну, ничего! Главное, успеть до солнца домой вернуться».

С каждым шагом становилось всё жарче, на ближайшем пне Романыч позволил себе короткий привал. Он снял мешок, осторожно поставил его на землю и привалил к пню, чтобы не помять чернику в ведре. Не расстегивая, через голову снял штормовку и вытер ей пот со лба, защипало глаза. Дед Романыч обвязал рукава штормовки на манер пояса, глубоко вздохнул и продолжил путь домой. Было так хорошо, и даже совсем не жарко — свежий воздух еще не успел окончательно прогреться и приятно холодил лицо. Так легко… Неожиданно ощутив какое-то смутное беспокойство, он обернулся.

— Балда! — выругавшись, он повернул обратно по тропинке к оставленному мешку с черникой. Качая головой, Романыч перешел на легкий бег и подбежал к пню порядком запыхавшийся. Мешок стоял нетронутый там же, где дед его оставил, только вот пня рядом уже не было. Дед в растерянности почесал седой затылок и присел на корточки возле мешка. Начал прощупывать землю синими от ягод руками в надежде найти какое-то объяснение исчезновению пня — что-нибудь вроде ямы, вырытой грызунами, или еще что… Но земля не несла никаких следов, разве что трава была примята в тех местах, где проходил сам Романыч.

— Странно… — прошептал он, взял заплечный мешок и пошел по направлению к дому. Правда, теперь другой тропой.

* * *

Лето — пыльное и жаркое. По дороге короткими перебежками — от одуванчика к одуванчику — передвигается маленький человечек и азартно сшибает хлесткой палкой их пушистые головы. Если подойти поближе, можно разглядеть, во что этот человечек одет: темно-синяя кепка набекрень, футболка не по размеру, из-под которой стыдливо выглядывает бахрома джинсовых шортов, бывших когда-то полноценными штанами, тряпичные, видавшие виды кеды. На лице пара черных полос — следы вчерашней возни с костром, а правая коленка разбита и уже успела обрасти коричневой коростой. Словом, сорванец еще тот.

— Домой! Обедать! — на крыльцо облупленного деревянного домика вышла бабушка в заляпанном желтом фартуке, через плечо у нее было перекинуто кухонное вафельное полотенце.

— Ба, я не хочу есть! — сорванец отмахнулся от нее, как от назойливой мухи.

Старушка нахмурилась:

— Потом ночью будешь опять в холодильнике копаться? Я Рыжку на веранде запру, она тебя не подпустит.

— Не буду, очень надо!

Бабушка даже фыркнуть не успела, а он уже скрылся за поворотом — ей осталось только погрозить в след полотенцем.

«Рыжку охранять поставит… Мы уж как-нибудь договоримся, как будто собакам есть не хочется», — ухмыльнулась Аля и повернула кепку козырьком назад — ей казалось, что так она будет выглядеть еще круче. Одетая как пацаненок, она не выделялась на фоне своих садовых друзей, с которыми частенько гоняла мяч на поляне и бегала за железку строить шалаш. Было неприятно, когда незнакомые люди принимали ее за мальчишку, но разве не этого она добивалась? Аля и сама не знала.

Все свои одиннадцать лет она жила в городе с родителями и считала их небольшую квартирку на восьмом этаже клеткой, а маму и папу — стражниками, охранявшими ее от веселой жизни. В городе было очень много грязных машин и серых людей, и маленькая девочка не могла понять, как можно было чувствовать себя свободной, когда вокруг одни правила и запреты. Когда этим летом она наконец-то поехала в гости к бабушке с дедом, то ощутила, какой интересной и легкой может быть жизнь!

Когда можно быть самой собой, валяться на траве, бегать где угодно, кричать и смеяться от души!

Аля улыбалась своим мыслям, а ноги несли ее по небольшим уютным улочкам вдоль соседских домиков и ухоженных садиков. Камни подворачивались под ноги, Аля радостными пинками отправляла их в канаву — сегодня жарко, им не мешало бы охладиться.

— Здравствуйте, тетя Поля, — улыбнулась девочка.

— Здравствуй, Аля, — не поднимая головы, ответила женщина, она была занята делом чрезвычайной важности — спасала ростки моркови от «сорняков-убивцев» — именно так тетя Поля называла зло, с которым ежедневно боролась на грядках. — Женя в доме, обедает, проходи.

— Спасибо! — И Аля юркнула за дверь.

Там на стуле и двух подушках восседал Евгений. Зажатой в кулаке ложкой он жадно черпал гороховый суп, дополняя свой досуг телевизором. Мельком взглянув на экран, Аля поняла, что там идет человек-паук.

— Приятного, — поприветствовала она друга и без стеснения плюхнулась на диван.

— Здорова, — невпопад отозвался Жека и снова вперился глазами в экран.

Аля впервые за долгое время почувствовала себя неуютно.

— Эм… Интересно? — она спросила первое, что пришло ей в голову.

— Не особенно, — сегодня Жека явно не был расположен к многословию. Да и вообще сложно было бы назвать его разговорчивым, немного пухлый, он стеснялся себя такого, какой он есть, и считал, что другим людям с ним не очень-то интересно общаться. Бывало иногда, что он забывался и, зацепившись за какую-нибудь занимающую его тему, мог долго и увлеченно разглагольствовать. В такие моменты он преображался: глаза его горели, Аля слушала его с открытым ртом. В особенности ее поражало то, как органично Женя использует мимику и жесты в своих повествованиях, у нее такое если и получалось, то только после долгих тренировок перед зеркалом для публичных выступлений в школе.

«Как знать, кем Женька станет, когда вырастет?..» — думала гостья, наблюдая за тем, как ловко нарисованный спайдермен ползет вверх по одному из американских небоскребов, — «может быть, ученым или политиком?» — осознав, насколько разные профессии ей пришли на ум в первую очередь, Аля отогнала от себя мысли о будущем, в конце концов, им с Жекой всего по одиннадцать лет, всё еще может сотню раз измениться!

— Как думаешь, — неожиданно подал голос Евгений, — это сложно — быть супергероем? — глядя на то, как поменялось выражение лица гостьи, Женя поправился. — Ну, в смысле, ты смогла бы каждый день спасать чужие жизни, если бы у тебя была сила как у спайдермена?

Аля задумалась и сняла кепку, чтобы «мозг мог дышать». Собранные утром в хвост, теперь волосы топорщились петухами, девочка раздраженно пригладила их руками.

— Хм, я даже не знаю… Вся эта паутина, лайкра… А ты?

— Я бы смог, — Жека сжал кулак, демонстрируя видимую только ему одному суперсилу, жирок на руке всколыхнулся, — разве это не здорово, когда все тебя любят и благодарят? — Он спрыгнул с подушечек на табуретке и поставил пустую тарелку в мойку. — Будь у меня суперсила, я бы ни за что не стал бы тратить ее на всякие глупости. Я бы стал спасать мир!

Аля удрученно улыбнулась ему в знак поддержки, а сама украдкой стала размышлять о том, сколько врагов может сбить с ног еще одна волна, пущенная по руке ее богатырского друга.

* * *

— Явилась — не запылилась, — фыркнула баба Марфа, когда стремительные детские шаги застучали по деревянной лестнице, через пару секунд хлопнула дверь веранды, и в комнату просунулась голова в кепке.

— Всем привет! — радостно протянула Аля, скинула кеды под кресло, в два шага пересекла комнату и потянулась рукой к блюдцу с печеньем. Баба Марфа пригрозила внучке пальцем:

— Ну-ка, брысь! Аппетит перебьешь! — и убрала блюдце со стола на печку.

Аля нисколько не обиделась, она знала, что так будет, однако попытаться ведь все равно стоило?

— Нет, бабушка, мой аппетит так просто не перебьешь! За день он вырос до таких размеров, что одно малюсенькое печенье ему не повредит. Это как пуля для слона, он от них только чихает! — со знанием дела, будто только что приехала из Индии, повествовала Аля.

— Сама проверяла что ли? — недоверчиво сузила глаза бабушка.

Дед, сидящий за печкой на импровизированной «кухне», захохотал:

— Вот кто у меня патроны свистнул! Ай-яй-яй, Аль, не стыдно? Слонов-то жалко!..

Девочка на секунду растерялась, по лицу выглянувшего деда поняла, что он просто-напросто шутит, и неуверенно засмеялась вместе с ним. Парочку патронов она действительно увела, но и не думала использовать их для убийства несчастных животных, тем более, что до них далековато добираться.

— Шутники… Юмористы… — бурчала баба Марфа, разогревая ужин на плите. Дед Романыч тем временем сел напротив Али и с видом заговорщика извлек из кармана футляр длиной не больше ладони.

Аля затаила дыхание.

— У тебя весной был День Рождения, ты уж извини, мы с бабушкой ничего тебе не подарили, не смогли тогда приехать, тут дела садово-огородные начались, сама понимаешь… — он перешел на шепот, чтобы гремевшая тарелками Марфа не могла разобрать слов. — Она тебе что-то из одежи выбрала, подарить от нас вместе ближе к школе решила, а я подумал, что ты больше обрадуешься этому… — и он протянул ей футляр.

— Спасибо…

Аля как будто прислушиваясь, приложила подарок к уху, взвесила его на ладони, хотела было уже открыть, но дед зашипел:

— Потом, потом откроешь! Только бабушке не показывай, это будет нашим маленьким се…

— Кто-то вроде был голоден? — раскатисто пробасила Марфа, неся в руках две тарелки гречки с гуляшом. В ее голосе было больше угрозы, чем желания узнать ответ на заданный вопрос.

— А кто-то был? — неудачно пошутил Романыч, но под тяжелым взглядом жены схватил ложку и послушно заработал челюстями. Аля под шумок сунула футляр в карман.

Поужинали, за вечером и ночь подошла.

— Ба, деда, спокойной ночи, — Аля торопливо поднялась на второй этаж — там были ее законные владения, за исключением «карманов» по бокам комнаты — в них Марфа сушила на деревянных листах травы и ягоды на зиму.

— Алевтина, полуночница! Выключай свет! — сердито крикнула Марфа, расплетая у зеркала свою седую косу. А дед Романыч молча усмехался в бороду — он-то знал, почему Аля не торопится ложиться спать.

* * *

— Жека, гляди, что мне деда подарил, — Аля извлекла из кармана складной ножик и с эффектным щелчком вытащила лезвие.

— Тоже мне, — ответил тот ворчливо и уселся на травяную кочку — даже пеньком-то сложно назвать, до того маленькая была и зеленью обросшая.

Аля растерялась.

— Ты на что дуешься?

— А ты не хвастайся, — продолжал бурчать мальчик, — я ведь не кричу всем, что мне мама новые кроссовки купила.

— Ножик — не кроссовки! — возмутилась Аля и убрала подарок в карман.

— Да какая разница!

— Большая!

Жека слез с кочки и, игнорируя тропинку, начал продираться сквозь кусты. Пару раз ему попало веткой по лицу, но он только шипел и упрямо продолжал идти вперед.

— Ну и иди! — напутствовала его в спину Аля и отвернулась, чтобы не видеть, как он нелепо борется с кустами.

«Клоун! Обиделся, пусть от зависти лопнет», — подумала она, не глядя опустившись на ту же кочку, где сидел Женька — и больно ударилась поясницей. На месте кочки был вкопан острый камень. Аля так сильно удивилась, что даже на Женьку злиться перестала. Она хотела его позвать и начала искать глазами его синюю олимпийку, но мальчик уже успел скрыться.

Камень находился здесь не первый, и даже не второй год, судя по тому, как обросли лишайником его твердые бока. Но Аля ясно помнила, что Женька сидел на травяной кочке — и никакими камнями там даже и не пахло. Девочка встала и озабоченно заглянула себе за спину, приподняв кофту — на пояснице красовалась ссадина размером с две ладони и уже начинала лениво кровоточить. Аля сжала зубы, вроде ничего серьезного, но так противно…

«Блин, чешется, щиплет… Откуда этот идиотский камень тут вырос?»

То и дело поправляя кофту, от контакта с которой спина саднила еще сильнее, Аля побрела домой. День, обещавший быть таким веселым, уже испорчен, а солнце только-только проснулось...

* * *

Ночной лес живет особенной жизнью — жизнью звуков. Он шуршит, скрипит, дышит, посвистывает, хрустит, стонет, воет, кричит и хохочет разными голосами… Сегодня была необычная, тихая ночь — только лесовик, качая своей берестяной спиной влево-вправо, хромал — и под его обросшими мхом ногами изредка ломались сухие веточки. Он шел на свою любимую старую поляну, вокруг которой росли деревья — древние, как он сам. Их густые кроны причудливо переплетались меж собой, образуя купол, надежно скрывающий поляну от посторонних глаз. Леший не торопился, хоть и знал, что на поляне его ожидают гости — весь сегодняшний день ему приходилось мириться с чужаками в лесу, но таковы были правила гостеприимства.

«До конца лета буду за ними прибираться», — ворчал дух леса, всё ближе подходя к поляне. Оттуда доносились разные голоса, прислушиваясь единственным левым ухом, хозяин леса усмехался, он уже начал разбирать отдельные фразы:

— Так ты представляешь, он меня, водяного бога, динамитом задумал порешить…

— Куда-уж-нам-уж, до цивилизаций…

— Такие дома, что и спрятаться-то негде! Я в шкаф — они в шкаф, я под стол — они туда пылесосом тыкають… С меня уже шкура весной не спадает, как будто капуста обрастаю.

Слова становились всё громче, а голоса перебивали друг друга, повторяя одно и то же раз за разом…

Леший раздосадовано топнул ногой и провалился под землю — через мгновение он вырос из пня, стоявшего в самом центре поляны.

— Давненько не видались, — проскрипел он, глядя своими зелеными немигающими глазами на собравшихся — тех было всего трое.

Первый был среднего роста, черный, как зола, мохнатый — то ли кот, то ли собака, не разберешь, одни глаза как угольки горят, красные-красные. Баенник то был, банный дух. Рядом с ним стоял домовой, росточком поменьше, весь как из нечесаной шерсти овчиной скатанный — борода путаная, а в ней улыбка прячется. И над ними, на толстой березовой ветке сидел водяной. Его волнистые зеленовато-темные, как тина, волосы спускались ниже пят и закрывали нагое, лишенное шерстяного покрова тело. При свете солнца было бы заметно, что кожа водяного духа отдает синевой. Перепончатой ладонью он обнимал ствол березы и с вызовом жевал травинку своим большим, полностью лишенным губ, ртом.

С приходом лешего гости перестали жаловаться друг другу на жизнь и замолчали, приготовившись слушать.

— Вы наверняка гадаете, почему я собрал вас сегодня вместе. Мало ли домовых, банных и водных духов на земле?.. Все мы храним свою стихию, стараясь не вмешиваться в дела друг друга. Разве что, — он усмехнулся водяному, — иногда бывает, ссоримся из-за областей влияния…

— Если речка состоит из воды, значит, это владения водного бога, — раздраженно перебил его водяной.

— Но если эта самая речка протекает по лесу, почему бы в ней не наводить порядок лешему? — проскрипел домовой.

— Мне тоже кажется, что леший верно на себя лесной ручеек взял, — пробормотал баенник, обдавая паром окружные деревья.

— Я в твои ушата не лезу? Не лезу! А ведь мог бы! — зашипел на него водный бог.

Леший дернул плечом, береза повторила его движение своей веткой, водяной слетел на землю и тут же вскочил, бешено тараща глаза-омуты.

— Так ты гостей встречаешь?

— А я вас не браниться звал, — лесной дух выдержал взгляд водяного, тот опустил плечи и вздохнул.

— Прости меня, хозяин леса, я признаю свою ошибку. Я не забыл твоего добра и зла тебе не желаю.

Леший недоверчиво усмехнулся.

— Мир тебе, брат мой водный, — слова хозяина леса легким эхом разбежались по поляне и заблудились где-то далеко в чаще. — Я, пожалуй, продолжу. Не одну тысячу лет мы жили каждый за своей оградкой, но я думаю, пришло время объединить свои силы, чтобы остаться в этом мире, — лесовик внимательно посмотрел на каждого из присутствующих, пытаясь оценить реакцию на свои слова. Но боги оставались невозмутимыми.

— Люди меняли всё, что их окружало — так было всегда, но теперь изменились и сами люди. Их внутренний мир уже не может вместить такой силы, как вера. Если вы не заметили, нас становится всё меньше. Редкий лесовик выживает, если его лес вырубили… А про баенников и говорить страшно, сколько вас осталось?

— Несколько десятков, — банный хозяин поежился от холода, который мог ощутить только он один — и это был холод смерти.

— Природная магия как сила на грани исчезновения, — констатировал леший.

— А что насчет людской магии? — подал голос домовик.

— Как и мы, маги частично обособились от обычных людей, но есть и те, кто пытается жить среди смертных. Друг с другом они поддерживают достаточно тесные связи, в отличие от нас, богов природных, и это играет магам на руку.

— Как у них с новенькими? — спросил водяной.

— Неофитов набирают редко, но постоянно, — ответил леший, нахмурясь. — Им это выгоднее, чем нам. Любой смертный, с кем мы могли бы поделиться силой, никогда не станет одним из нас, рожденный человеком, он может обратиться только в мага.

— Или в оборотня, — хихикнул баенник и нарочито ярко распахнул страшные горящие глаза, но, встретив суровый взгляд лесного духа, смутился.

— Маг, поделившийся силой, умирает в самые короткие сроки, — заметил водяной, — откуда они берут магию для посвящения неофитов, оставаясь при этом в живых?

— В том-то и дело, — вздохнул леший, — что с ними сотрудничает кто-то из наших. Маги перетягивают одеяло на себя — скоро они превысят нас количеством, а затем и силой.

— Боги плодят новых ведунов, сами себе роют яму? — поразился водяной.

— Видать, не слыхал ты об этом в своем гнилом омуте… — неосторожно ляпнул баенник. Он был до сих пор обижен на водяного за посягательства на ушата. Но разговор шел серьезный, и на его пустую остроту никто не обратил внимание.

— Кому из наших могла понадобиться помощь магов? Этих ведунов, знахарей, ведьм, волшебников, колдунов, кудесников, векшиц, ваганов, лопарей… Развелось же, тьфу! — сплюнул домовой.

— Кому-то понадобилась. И он наверняка получил эту самую помощь, расплатившись с колдунами неисчерпаемыми запасами своей священной силы, — развел руками лесной хозяин.

Все замолчали, задумавшись о том, чем же это может обернуться.

* * *

— Три-та-ти! Три-та-там! Три-та-ти, три-та-там! — бурчал себе под нос мальчик. Облокотившись на молодую осину, он собирал растущие вокруг травы в небольшие матерчатые мешочки. Эта бессмысленная песенка помогала ему сосредоточиться и заодно распугивала лесных птиц.

— Радик, идем домой! — в метрах десяти от него стояла старушка.

Мальчик быстро затянул все веревки на мешочках и сложил добычу в кожаную сумку.

— А не рано? — поинтересовался он.

— Бабка Пахомовна говорит, что надо домой, значит, не рано, — отрезала старушка и сердито убрала выбившуюся на лицо седую прядь под платок.

— Я же собрался!

«Уже и спросить нельзя…»

— Ты мне тут не пререкайся! Пошли давай!

Дома Радик хмуро помог Пахомовне разобрать собранные травы на веточки и развесил пучками на веревочке в строго отведенных для них местах. Бабка заметила его недовольство.

— Чего ты? — подмигнула она ему. — Зря торопишься, придет твое время…

Радион всплеснул руками:

— А что если я никогда не найду царь-цвет? И не быть мне тогда настоящим знахарем! Каждое утро я хожу по лесу, но его нет…

Бабка посмотрела на него с каким-то особенным выражением.

— Поди, полистай травник… — она протянула мальчику потрепанную книжицу.

— Наизусть уже его выучил! — огрызнулся Радик.

— Так и наизусть? — прищурилась Пахомовна, — когда болеголов собирать надо?

— В первую неделю июня, в час до полудня.

— А лебеду?

— На что мне лебеда? Она разве от хвори какой спасает? — удивился Радик

— Полистай травник, — повторила бабка и вышла на улицу.

Радик вперился глазами в желтые страницы.

Лебеда…

Отвар из лебеды спасает от икоты…

Ой, велика беда! — фыркнул Радион и хотел было уже захлопнуть книжку, как на глаза ему попалось примечание, написанное мелким шрифтом:

Входит в состав зелья Ясноглаза.

Радик задумался. Он был готов поклясться, что раньше не видел этой приписки. Пахомовна говорила ему, что обычный человек не способен прочитать всё, что написано в травнике.

«Но я же еще не нашел царь-цвет, значит, я обычный», — размышлял мальчик, внимательно проглядывая остальные страницы травника — но больше, к сожалению, ему ничего не удалось найти.

— Ясноглаз… — прошептал Радик одними губами, словно боялся спугнуть стайку птиц, к которым наконец-то начал подбираться ближе…

«Это неспроста», — решил мальчик и снова сверился со сроками сбора лебеды:

До пятнадцатого июля, утром, пока капельки росы остались на листочках.

«Надо узнать, что это за ясноглаз такой, только у Пахомовны спрашивать нельзя… Она сразу поймет, помогать не станет», — в мыслях Радиона всплыл досадный эпизод, когда он пытался выпытать у бабки про зелья и заговоры, она только отмахивалась от него:

— Зеленый ты ишшо, травки собирай, да мне помогай, а вот царь-цвет найдешь, тогда…

«Найду, — Радик сжал зубы, — тресну — а найду».

* * *

Утром Радик был преисполнен оптимизма, он бодрым шагом мерил знакомые лесные тропки — разве только не посвистывал.

Пахомовна только улыбалась уголком рта, глядя на его настроение — ей не приходилось гадать, а оставалось ждать, к чему придет ее ученик в таком расположении духа.

— Я нынче за горку схожу, — осторожно обратилась она к Радику. — Ты, как закончишь, домой иди сам, чай, не заплутаешь.

— Ладно, — пожал плечами мальчик. — Что сегодня брать? Чертополох? Адамову голову?

— Как наберешь — так и иди, — подмигнула ему бабка и свернула на более узкую, едва заметную среди высокой травы тропинку.

Радик нахмурился, он не любил туманных указаний.

«Пусть потом не ворчит на меня, коли что не так соберу…»— подумал он, и извлек из сумки небольшую берестяную фляжку, отчего-то захотелось пить. Сделал пару глотков воды и, прежде чем убрать фляжку обратно, полюбовался ею на вытянутой руке — береста, украшенная замысловатой вязью, была пропитана смолой, смешанной с каким-то зельем — оттого она затвердела как камень и не пропускала влагу, хотя оставалась легкой, что делало ее необычайно удобной для коротких путешествий. Радик очень дорожил флягой: он сделал ее сам, а зелье для пропитки сварила Пахомовна.

«Вот найду царь-цвет — тогда буду сам зельями заниматься», — Радик убрал флягу в сумку, достал несколько матерчатых мешочков и решительно закрепил их на поясе, рядом с ножом.

Он быстренько прочесал опушку леса, собрал в первый мешочек несколько ростков лебеды, не касаясь капель на их листочках. Затем, уже не торопясь с поисками, наполнил один мешок чертополохом, а во второй сложил аккуратно выкопанный корень адамовой головы (к счастью, удалось-таки до него добраться — чрезвычайно полезное и столь же редкое растение). В результате удачной «охоты» он вернулся домой до обеда. Привычно разбираясь с добычей, Радик почувствовал себя странно, что-то мучило его, как надоедливый комар, не давая собраться с мыслями о зелье ясноглаза: то ему казалось, что он не помнит, как надо подготавливать к сушке корнеплоды, то вдруг из головы вылетало, какого размера должны быть травяные пучки… Мальчик не выдержал и кинулся к травнику, чтобы успокоить себя сведениями из надежного, проверенного источника.

Он торопливо шуршал страницами, на память подбираясь к разделу о правилах заготовки трав, когда наткнулся на свернутый лист, спрятанный в книге.

«Неужели Пахомовна забыла что-то?» — удивился Радик, — «Но я же вчера не возвращал ей травник, как эта бумажка могла сюда попасть?» — он развернул листок и охнул от изумления.

Ясноглазово зелье

Барышник

Адамова голова

Разрыв-трава

Подорожник

Лебеда

Кора дуба…

* * *

В трехкомнатной квартире старого типа, на Волгоградской, 26, сидел худощавый мужчина лет пятидесяти на вид. У него была густая, с проседью, борода, но аккуратно подстриженная и ухоженная, она находилась в вечной стадии «уже-не-щетина-но-еще-не-полноценная-борода». Мужчина пребывал в легкой задумчивости, судя по тому, как складками собралась кожа на его высоком умном лбу, и изредка барабанил по столу пальцами правой руки.

Дробь. Дробь. Дробь.

Наверняка он ждет кого-то, но не беспокоится о времени. Этот кто-то явится только тогда, когда сам посчитает нужным, поэтому остается только ждать.

Заворочался ключ в замке, но мужчина даже не пошевелился. Осторожно закрылась дверь, и в комнату вошел мальчик лет тринадцати. Хотя очень сложно было назвать его мальчиком: вошедший был одет в черную приталенную рясу, что старило его лет этак на дцать, потому что подобное одеяние придавало ему сходство со священником, коим он, конечно, не являлся.

— Я принес яиц, молока и хлеба, мастер, — мальчик убрал всё перечисленное в холодильник, стоящий тут же, в комнате, у стенки.

— Спасибо, можешь быть пока свободен, Йорген, — неожиданно хрипло отозвался мастер и снова погрузился в молчаливые думы.

Мальчик коротко поклонился и вышел в соседнюю комнату — здесь он жил последние полгода. На серых, почти черных, лишенных обоев стенах кое-где белели пятнами рисунки непонятного содержания — простым людям они показались бы просто детской мазней, но, как следует присмотревшись, зоркий, пожалуй, смог бы увидеть последовательные связи в этих перекошенных, витиеватых схемах. Обстановка комнаты функциональна: небольшой деревянный стол у окна, рядом, у правой стены — узкий, но высокий книжный шкаф, с примыкающим к нему шкафчиком для одежды, напротив него — кровать и комод. В углу, между шкафом и столом, одиноко прислонился тоненький ствол молодой осины с не обсохшими еще корнями, нелепо торчащими во все стороны, словно пряди на умной голове физика-экспериментатора.

Йорген опустился на кровать и вздохнул. Мастер всю неделю не давал ему никаких заданий, кроме как «сходи-принеси-подай» — и это порядком раздражало. Неужели он ни на что не годен? Ему уже тринадцать лет, а это не так уж и мало! Прошло уже полгода с тех пор, как Йорген стал облачаться в черное, но кроме тонны наставлений и редких абстрактных теоретических уроков, Мастер не дал ему ничего.

«Ну, всё лучше, чем было…» — в который раз уже сказал себе Йорген, вспоминая ту жизнь, которая была до того, как он переехал на Волгоградскую.

Дело в том, что ему не повезло. Знаете, люди не выбирают, в какой семье родиться — просто так происходит. И нельзя винить Йоргена в том, что он убежал из дома, где никто и никогда не был трезвым. Около года он бродяжничал, примыкая то к одной, то к другой шайке, но воровать отказывался, побирался по свалкам, временами болтался возле столовой при колледже — там работала одна женщина, которая выносила подгоревшую еду для таких, как он. Так и выживал.

Но потом Йорген встретил Его — с тех пор жизнь стала другой. И то, что было когда-то важным — просто потеряло свою ценность. Изменилась цель, хотя… нет. Раньше цели не было, а теперь она появилась. Йорген должен стать неофитом, чтобы изучать магию. Чтобы стать Мастером.

Весь вечер Радик не мог успокоиться: то ему казалось, что стрелки на часах двигаются слишком медленно, то — что серебряный ножик для сбора трав затупился. Мальчик дергался, брался за несколько дел сразу, ни на чем абсолютно не в состоянии сосредоточиться. В голове было только завтра — утро, когда он пойдет собирать травы для первого в своей жизни зелья.

Пахомовна сидела в своем любимом кресле у окна и вязала из крапивных нитей маленькие мешочки для хранения различных семян.

«Семена — это средоточие силы, результат былой жизни любого растения и начало новой, Радик. Но они теряют свои свойства очень и очень легко, потому что становятся слабыми и одинокими, когда покидают растение, породившее их. И если мы собираем их, то таким образом препятствуем появлению новой жизни, об этом помнить очень важно, мальчик мой. Семя — это жизнь, не забирай у природы больше, чем тебе нужно, а если забрал — то помни, что ты в ответе за это».

Радик очень хорошо запомнил эти слова, как и многое другое, о чем говорила ему бабка. Он всегда поражался тому, как преображается ее речь в те моменты, когда она говорит о ценных вещах, как будто все слова приобретают вес, и не остается ни одного ненужного, лишнего слова.

Перед тем, как лечь спать, мальчик еще раз пролистал травник, сверил сроки и способы сбора оставшихся ингредиентов зелья.

«Только зачем нужна разрыв-трава?..» — недоумевал Радик, уже ворочаясь на чересчур жесткой (именно сегодня) кровати, — «трава воров и кладоискателей, камнеломка…» — и незаметно для себя мальчик провалился в сон, полный незнакомых ему людей, спешащих куда-то, обиженных на кого-то, озлобленных на самих себя.

* * *

Аля уже подходила к опушке леса, сквозь ветви деревьев виднелась дорога, ведущая к садам, но ее внимание привлек голос.

— Три-та-ти, три-та-та…

Девочка прислушалась, но не смогла разобрать слов. Пришлось идти на голос — а это противоположная от дома сторона. Любопытство в Але было явно сильнее, чем неприятные ощущения в области поясницы.

— Три-та-ти, три-та-та…

Голос становился громче, его обладатель явно шел навстречу девочке.

Еще несколько мгновений — и Алю чуть не сбил с ног мальчишка примерно ее возраста. Он настолько был увлечен своими мыслями, что не заметил, что она тоже шла по этой же самой тропинке.

— Ты кто? — Аля не заботилась о том, что так начинать разговор с незнакомцем невежливо, больно уж чуднО этот мальчик выглядел.

Длинные, собранные в хвост русые волосы («ей-богу, как девчонка!»), рубаха не по размеру, стянутая поясом, на котором висит нож в кожаных ножнах и несколько мешочков из непонятной материи, кожаная сумка через плечо…

— Я Радик, — невозмутимо ответил чудо-мальчик, — а ты кто?

— Меня зовут Аля, — хмуро ответила девочка, — я имею в виду, ты откуда вообще такой?

— Из дома, — все так же невозмутимо продолжал тот, и, помедлив, спросил. — А ты?

— Я из коллективного сада номер три, — буркнула девочка. — Ты чего прикалываешься, сложно что ли нормально ответить?

Радион растерялся от такого неожиданного обвинения. Он не общался со сверстниками с шести лет (с тех пор, как мама привезла его к бабке Пахомовне) и не понимал, что делает не так.

— Я тебя не видела, ты из арзовских, наверное? — Аля продолжала задавать вопросы.

Радик понятия не имел, кто такие «арзовские», но на всякий случай кивнул.

* * *

— Мастер, можно я выйду ненадолго? — осторожно поинтересовался Йорген за завтраком.

— Куда?

— Просто прогуляться, может, зайду в пару магазинов, потренирую приемы, которым вы меня научили.

Мальчик говорил равнодушно, всем видом стараясь показать, что ему не очень-то важно выйти сегодня на улицу. Но Мастер встал из-за стола, отчего-то нахмурился, отвернулся и ответил так же коротко, как и в первый раз:

— Спроси об этом завтра.

«Упырь!»

Злость, обида резко навалились на Йоргена, но он приложил все возможные усилия, чтобы внешне не показать этого: лишь крылья носа едва ощутимо затрепетали от сдерживаемых эмоций.

Даже не оборачиваясь, Мастер добавил:

— Три часа стоять на горохе, — и вышел в свою комнату.

«Никогда! Никогда больше не обзывать Мастера в его присутствии. Эх, какой же я дурак. И правильно, что он меня не выпускает на улицу — я просто несдержанный, недисциплинированный…» — Йорген начал себя ругать самыми последними словами, но неожиданно остановился, словно очнувшись, и осознал, что эти ругательства принадлежали совсем не ему.

«Когда-нибудь я тоже смогу проникать в чужие мысли», — мстительно подумал Йорген, обреченно взял с полки пакет с горохом и ушел в свою комнату.

Привычно рассыпал на полу, снял обувь и опустился на колени и стал ждать. Сейчас. Сейчас он придет и будет снова издеваться надо мной. Ждать долго не пришлось — дверь отворилась и в комнату зашел Мастер.

— Ты знаешь, почему сейчас стоишь на коленях? — вкрадчиво спросил он.

— Да. Наверное…

— Так знаешь или нет?

— Я хотел пойти на улицу.

— Нет.

— Я позволил себе оскорбить вас.

— Не совсем.

— Тогда я не знаю, Мастер, почему.

— Во-первых, ты пытался обмануть меня, не называя истинного мотива просьбы выйти на улицу. Во-вторых, ты позволил эмоциям захлестнуть твой разум. И это В МОЕМ присутствии! — Голос мужчины стал ощутимо громче, но при этом лицо его оставалось бесстрастным.

— Простите меня, Мастер, — бесцветным тоном произнес Йорген.

— Держи над собой посох, чтобы помнить, в чем состоит твое предназначение. Ты, конечно, понимаешь, что не стоит пытаться обмануть меня снова. Доброй ночи, Йорген, в 23.20 ты сможешь встать, — и Мастер вышел.

Кончиками пальцев дотянувшись до посоха в углу, мальчик протянул его вверх — мышцы тела напряглись, Йорген физически ощутил, как из его левой руки начала вытекать в посох одна сила, а через правую в него уже вливалась другая. И это было так, словно кто-то заставил его промывать собственную душу.

* * *

Аля никак не могла понять, издевается он над ней или говорит правду. Она пыталась время от времени задавать конкретные вопросы, чтобы разобраться, кто такой Радик, но его ответы ставили девочку в тупик.

— То есть ты живешь с бабушкой, — Аля лениво сшибла прутиком голову одуванчику.

— Что ты делаешь!? — крикнул Радик и, отобрав у нее прутик, сломал его пополам о колено.

Девочка посмотрела на него как на умалишенного.

— Это же — просто — одуванчик, — она произносила слова раздельно, как будто объясняла младенцу, почему трава зеленая.

— У него и так жизнь не шибко длинная, — укоризненно заметил Радик.

Аля в ответ только неопределенно пожала плечами.

«Подумаешь, цветочек… Выглядит, как девчонка, ведет себя как девчонка… Пф».

Молчание затянулось, Радик решил ответить на прошлый вопрос:

— Пахомовна — сестра моей родной бабушки.

— То есть она твоя тетя? — уточнила Аля.

— Н..не совсем.

Аля не стала спрашивать о том, почему Радик живет не с мамой и папой, а со своей «не совсем» тетей, хотя бы на это у нее хватало такта. Перед тем, как разойтись по домам, они еще немного поболтали: Аля спрашивала Радика, понравился ли ему «Человек-паук», но оказалось, что Радик в последний раз смотрел телевизор в шестилетнем возрасте. И все же по дороге домой она не могла перестать думать о том, кто ее новый знакомый, и не могла понять, хочет ли она с ним подружиться.

«Жека, наверное, будет смеяться… Длинные волосы, уж больно забавный он, этот Радик». Аля нахмурилась: в воспоминаниях всплыла недавняя ссора с другом, левое плечо заныло от чувства вины, девочка раздраженно размяла его правой рукой и зашла в дом. Аля знала, что завтра снова найдет Радика в лесу и будет спрашивать у него обо всякой ерунде, но она даже и не подозревала, о чем думал в этот момент чудо-мальчик.

* * *

Жека дулся. И чем больше проходило времени, тем больше становилась его обида. Обычно после ссоры Аля всегда приходила мириться первой, даже дня не выдерживала, и теперь, когда уже почти стемнело, Жека начал беспокоиться.

«Может, зря я так на нее?..» — думал он, сидя на крылечке дома. Только здесь он чувствовал себя вроде бы и на свободе, но уже под защитой родных стен.

«…Пусть себе бы хвасталась… Ножик у нее и правда красивый».

Женьке бы никто не подарил на одиннадцатый день рождения нож. Мама обрезала бирки на его одежде, чтобы не натирали кожу, проверяла, не порезался ли он, каждый раз, после того, как он возвращал ей маникюрные ножницы… Мальчик поежился, вспоминать противно… Ступенька крыльца, на которой он сидел, тихонько заскрипела. В голову пришла странная мысль:

«Наверное, когда взрослые люди чувствуют себя так же, они достают сигарету, закуривают, а если кто спрашивает у них, зачем, то они могут ответить, мол, это помогает мне расслабиться…»

Сам он никогда не курил, да и не горел желанием начинать — боялся не вырасти. Что делать, если Аля не придет мириться, Жека не знал. Он посидел еще немного, рассеянно прихлопнул комара и поднялся в дом.

* * *

Пахомовна уже заканчивала уборку на кухне, как в дверь постучали.

Тук-тук. Тук-тук.

Рука с тряпкой замерла над столом. Стук повторился.

Тук-тук. Тук-тук.

— Четыре раза… — прошептала бабка, бросила тряпку на стол и пошла к двери, приговаривая «чтой-то будет, чтой-то будет…»

Тук-тук. Тук-тук.

— Кто там? — настороженно спросила Пахомовна.

— Чай, своих не узнаешь? — прошамкала закрытая дверь, — открывай, Пахомовна!

Услышав знакомый голос, бабка немного расслабилась, но все-таки нельзя было сказать, что она обрадовалась гостям. Вздохнув, Пахомовна отворила дверь. За ней стояла сморщенная, как изюм, бабулька и радостно улыбалась полупустым ртом.

— Здравствуй, старушка! Как делы-то? — поприветствовала она Пахомовну и, не дожидаясь приглашения, зашла внутрь.

— И ты здравствуй, Шоморунья…

Гостья, несмотря на внешнюю кажущуюся немощность, довольно бодро прохромала в гостиную и «угнездилась» ну стуле возле печки. За ней, так же прихрамывая, прошагала (да, именно так) потертая сумка-коляска, только вместо колес у нее были прилажены два детских башмака.

Пахомовна мрачно улыбнулась, видимо, не разделяя настроения Шоморуньи.

— Чаю?

— Спасибо. С мятой, если можно, я подустала с дороги.

* * *

— Аля! АААААААААаляяяяя! А-ля! Выходи!

Жека стоял под окном Алиной комнаты и кричал. Он знал, что скоро ее бабушка или дед покажутся на его крик, так уже было и не раз. И точно:

— Женя, ну что ты кричишь? Всех соседей перебудил! Дрыхнет твоя Аля без задних ног, кричи-не кричи, пушкой не разбудишь…

Бабушка Марфа вышла из теплицы и аккуратно привязала дверцу к колышку, вбитому в землю — пусть проветривается, сегодня будет жаркий день.

— Ничего это я не дрыхну, — отозвалась сонно Аля из окна второго этажа, — я уже почти проснулась, — она выглянула, — Жека, жди меня на поляне, мне еще похавать надо.

Бабушка дождалась, пока Женькина спина скроется за поворотом и начала свою атаку:

— Нет, ну кто так говорит?! «Похавать» ей надо, ты посмотри, а! Хавает, знаешь, кто?

Аля со вздохом закрыла створки окна на втором этаже и молча спустилась умываться. По утрам всегда наступало время воспитания, этого было не избежать. Какой бы идеальной Аля не пыталась казаться, по утрам она неизменно получала по ушам очередным нравоучением.

— И на какую это вы опять поляну собрались? — продолжала тем временем баба Марфа, пока яичница аппетитно шкворчала на сковородке, — Клещей собирать? Что вам в саду не играется, как будто в лесу медом намазано! Да там же трава с тебя ростом, а ты бегаешь в коротких своих штанишках. В лес надо одеваться с умом, это тебе не город, чтоб ляжками сверкать.

— Хорошо, бабуль, я надену штаны, — произнесла Аля ровным голосом и добавила в свой взгляд еще немного покорности и мольбы, — только не заставляй меня идти в резиновых сапогах.

Бабушка нахмурилась, видимо взвешивая эффект, произведенный на Алю потоком нравоучений, и, помедлив, кивнула.

— Только днем зайди домой переоденься, когда вам в лесу надоест паразитов кормить, а то на жаре в штанах упреешь вся.

— Коэшна, — радостно прошамкала внучка, заглатывая яичницу чуть ли не целиком.

Футболка, штаны, кеды, кепка — и Аля уже неслась самым коротким путем в лес, к поляне, где ее ждал Жека.

* * *

— Ну что, бабка-потворница, у тебя как будто ничего и не изменилось, — прошамкала гостья, попивая мятный чай из блюдца.

— А чего тут изменится, я ж в цивилизации не лезу, у меня другие думы. Где травки растут — там и я укореняюсь, — пожала плечами Пахомовна.

— Помогаешь местным-то? — прищурилась Шоморунья.

— Да куда там, нужда им до меня есть больно. Робеночек заболеет — так они сундук таблеток приташшат с городу-то, да пичкают его, пичкают… Пока не уснет. Они в ведунство-то не верят, я уж не говорю про знахарство-зелейничество. Сейчас наука — впереди планеты всей. Иммунитета никакого у людей нет, что в теле — что в духе. Смотреть тошно.

— А что тогда ты тут делаешь? Зачем тебе зелейничать там, где это никому не надо? Вернулась бы в старую деревню, там все свои, ни от кого прятаться не надо… — гостья вперила в Пахомовну два своих глаза — на правом луной поблесиквало бельмо, однако не казалось, что он видит хуже, чем левый.

Пахомовна обреченно вздохнула.

— Хватит тут играть девку-простушку, коли знаешь, зачем я прячусь.

— Не знала бы, не пришла б, — улыбнулась Шоморунья, — не боишься гнева сестринского?

— Я еще ничего не сделала, — резко ответила знахарка.

— Врешь, ой, врешь… Мальчик твой ясноглаз уже завтра сварит. Я всё вижу.

Пахомовна изобразила удивление.

— Что ты говоришь?! Какой прыткий оказался, везде успевает…

Шоморунья вздохнула.

— Сама-то еще пуще горазда кривляться… Без разрешения старших ведьм брать неофитов нельзя!

— Неофитами пускай колдуны своих кличут, мы, знахари, берем учеников. И ни за какой силой нам не надобно на ту сторону ходить, вся сила тут, под ногами, из земли растет. Травкой-да-словом лечим, никому зла не желаем.

Гостья сжала губы в тонкую полоску.

— Все равно нельзя. Никто тебя за это по голове не погладит, а старшие — так вообще могут отлучить от зелейничества.

— Ты, Шоморунья, затем пришла, чтоб меня уму-разуму учить? — Пахомовна теряла терпение, — так я и без тебя знаю, кто на меня давно зубы точит. А еще знаю, что ты никогда не приходишь без нужды. Что случилось, давай уже, выкладывай начистоту.

Гостья устало прикрыла глаза. И постороннему наблюдателю сейчас показалось бы, что в этом доме нет ничего сверхъестественного (ну, кроме сумки с башмаками), но стоило старушке снова открыть глаза — и все предметы вокруг словно наполнились неведомой силой, странным смыслом, даже предназначением. Бельмо на глазу исчезло, черты лица стали жестче, грубее, мелкие морщины разгладились, а крупные — впились еще глубже в старую кожу. И Шоморунья заговорила:

— Скоро всё изменится, Пахомовна. И ты, и я, и все, кто прячется, будут на счету. Духи в опасности, я видела…

— Не может быть…Что ты видела? — глаза Пахомовны расширились от беспокойства, пальцы мелко задрожали. Шоморунья накрыла ее руку своей и очень тихо сказала одно слово:

— Хаос.