Призрачный четверг (гет)

Домой я вернулась уже после того, как маленькая стрелка часов перевалила за полночь, но не доползла еще до часа ночи минут на двадцать семь. Вместо радостного вопля «я вернулась» я громко хлопнула металлической дверью и, разувшись, швырнула сапоги в дальний угол коридора.

Я знала, что моя мать сейчас спит. Но разве хорошая мать должна спать, когда ее шестнадцатилетний ребенок шляется по темным улицам страшного большого города, который так и кишит различными маньяками, ворами и серийными убийцами, которыми всех заботливые родители так методично запугивают в детстве? Я не сплю. Пусть и она не спит.

— Сара? Это ты? — доносится протяжный прокуренный женский голос из спальной комнаты, а тело его хозяйки, дрожа от недосыпа и злости, вываливается на порог. — Ты где была? Ты вообще видела, сколько времени?

— И что?

Пусть я и хотела ее разбудить, но совершенно не для того, чтобы слушать нотации или упреки. Не хочу с ней говорить. Пусть проваливает в свою берлогу и дальше спит, только меня не трогает! Пора научиться думать прежде, чем действовать. Ей, конечно. А не мне.

— Как это, «и что»? Я волновалась! — она очень неумело давит на жалость.

На дух не переношу таких людей.

— И во сколько бутылок обошлось тебе это волнение? — я нажимаю на выключатель в коридоре, а она мерзко морщится от яркого света. — Ты зубы чистила? От тебя перегаром несет за километр.

— Это не то, о чем ты думаешь, — она пытается оправдаться, а я с безразличным видом снимаю с себя куртку, мысленно отмечая, что она запачкалась и практически порвалась в двух местах.

— А что тогда? — на автомате спросила я ее, забрасывая рюкзак на плечо и обувая домашние холодные тапочки.

Она замялась и виновато смотрела под ноги до тех пор, пока я не начала идти вдоль коридора и не поравнялась с ней.

— Сегодня… — я остановилась, чтобы дослушать ее объяснение, просто из какого-то отчужденного любопытства, — сегодня был день рождения твоего дяди Стивена. Я выпила, пригрелась под одеялом и случайно уснула. Я собиралась звонить тебе, поверь мне, Сара!

Я сама не уследила за тем, как моя рука дернулась в сторону и сбила с ближайшей тумбочки расписную вазу, которую моя старшая, ныне покойная сестра когда-то дарила матери. И мой гнев из-за матери моментально сменился какой-то грустью и тоской по сестре. Ее звали Элис. Она была необычайно доброй и красивой девушкой, была гордостью нашей семьи, ее надеждой на светлое будущее и обеспеченную старость.

Но однажды какой-то урод не сменил летнюю резину на зимнюю и сбил нашу красавицу на соседней улице. Это случилось около пяти лет назад. Мне тогда было одиннадцать. И, к сожалению, меня потащили на похороны.

Никогда не забуду, как порыв ветра сбил кусок ткани с ее лица.

Меня вновь начало подташнивать. Не слишком удачный сегодня день выдался: каждый второй учитель срывал голос при «разговоре» со мной по поводу моей успеваемости, чуть не вытурили из книжного магазина, в кафе подали несвежий бекон, а потом еще и умудрились напоить моим кофе не меня саму, а мою одежду.

Я искоса поглядела на то, как мать кинулась подбирать каждый осколок вазы с пола, умоляя меня не двигаться с места. Переживает за то, чтобы я не поранилась? Какая показуха. Зрители уже давно мертвы, мама. Может, ты перестанешь играть эту дешевую роль прилежного родителя и скатишься на дно алкоголизма? У тебя это выйдет лучше и грациозней, чем стоять сейчас на четвереньках и терпеть боль от врезающихся в коленки и ладони осколки прошлого.

— Дядя Стивен уже давно умер. Ему уже все равно, празднуют его день рождения или нет. Не придумывай таких поводов напиться. Это отвратительно.

Но она словно не слушала меня, только продолжала, как в лихорадке, трястись, собирать осколки, раня кожу, и нашептывать мне что-то, словно я могу разобрать ее бредни.

«Почему ты тогда не празднуешь и день рождения Элис?»

В глазах начало щипать, а горло заболело. Так всегда случалось перед тем, как я начну рыдать во весь голос. Не хотела я с ней разговаривать. Совсем не хотела!

— Мамочка? — детский голосок заставляет меня встрепенуться и отвлечься от глотания слез. — Мама, сестренка, что случилось?

Энди — мой младший братик пяти лет отроду. Мама как раз была беременна им, когда Элис сбила машина. От всего пережитого матерью роды начались раньше срока, Энди еле удалось спасти, но в результате у него очень слабое здоровье: уже в своем возрасте он почти ничего не видит, простужается от легкого ветерка, и у него очень часто болит голова.

Но он может спокойно передвигаться по квартире сам, сам может брать свои игрушки и даже складывать их обратно, он любит слушать музыку, танцевать и петь. Он очень смышленый мальчик, очень послушный и совсем не капризный. Я даже удивляюсь, как можно быть таким замечательным ребенком. Неужели обязательно надо родиться не таким, как все, чтобы не быть плаксивым тугодумом-истериком, как большинство?

Но все равно за ним постоянно нужно присматривать. Он может упасть в обморок в любой момент, или у него подскачет температура. Если бы только наш отец не психанул и не бросил нас после смерти Элис, тогда нам было бы легче. Наверное.

Хотя вообще как можно облегчить переживание чьей-то смерти?

Мама не обратила никакого внимания на появившегося в коридоре своего пятилетнего сына, так как была очень занята молитвой и прижиманием к груди всех собранных осколков, что когда-то были вазой. Я вытерла рукавом слезы и поспешила подойти к братишке.

— Все хорошо, Энди. Ты почему не спишь? — я поправила немного задранную рубашонку его синей пижамы с медвежатами и улыбнулась.

Очень милая и веселая пижама. Она всегда мне нравилась. Она никак не соответствовала условиям, в которых проживает этот ребенок. Он словно был не с этого мира, не из этой реальности. Именно за это я так любила его — за то, что он другой. Чистый, добрый, ласковый, заботливый и совершенно не эгоистичный. Проводя время с ним, я чувствовала себя счастливо.

И все же — я не ребенок. Я эгоистична, как и все. И далеко не чиста.

— Я испугался, — такой честный мальчик, — и пришел посмотреть, что вы делаете.

— Мы ничего не делаем. Давай, пойдем спать? Уже поздно, — я протянула ему руку, а он сжал мои пальцы своей ручонкой и сразу же потащил в нашу комнату.

Так странно и смешно. И в то же время грустно. Это он здесь почти слепой, но в темноте ведет меня за собой именно он, а не я его.

Энди сразу же лег на свою кровать, а я скинула рюкзак на стул около письменного стола и наощупь стала пытаться найти шкаф, а затем уже ночную одежду в нем.

— Сестренка, ты так шумишь, — сонно бормочет чудо в пижамке с медведями. — Ты можешь включить свет. Он мне не мешает.

— Уверен? Ох, спасибо, Энди, — я с облегченным выдохом включила светильник на столе и стала рыться в одежде, уже хоть как-то узнавая очертания своих шмоток и рубашек брата.

Всегда поражалась его уму и заботе о других. Даже когда подарки на рождество раздают, он обязательно вручит всем родственникам по конфете из своей коробки. Даже для себя может ничего не оставить, лишь бы другим было хорошо.

А однажды у него не осталось ни одной конфетки, потому что он отдал все соседским ребятишкам, которых пригласила мама на праздник от болезненной широты душевной, и он подарил саму коробку какому-то мальчику по имени Билли. Этот маленький обжора Билли, конечно же, закатил истерику и пожаловался своим идиотам родителям, что ему не досталось чужой сладости. А Энди потом плакал и пытался извиниться перед Билли. В какой-то момент расплакалась и я. «Я знаю, что коробка красивая. Но она мне не нужна», — сказал тогда Энди, понимая, что Билли выбросил его подарок в мусорную корзину.

С тех пор я пресекала всякую попытку матери пригласить гостей на праздник.

— Сестренка? — позвал меня Энди в момент, когда я уже переоделась в футболку и шорты и собиралась сесть за стол читать ту самую книгу, которую мне посоветовал незнакомец.

— Что такое? — я забеспокоилась и начала нервничать, потому что боялась, что братику стало плохо, а сейчас нет возможности быстро перебежать на кухню за лекарствами, так как на пути препятствие в виде лежащей матери на полу коридора.

— Ты уже все? — я чуть не засмеялась: этот кроха еще не мог нормально выговаривать слово «освободилась», поэтому использовал такую простую форму вопроса.

Мне даже это казалось в нем невероятно милым и забавным. И за это я его любила.

— Да, я уже все. Тебе свет мешает? Я могу выключить.

— Можешь лечь со мной?

Мы спали на двухъярусной кровати. Он, конечно же, никогда не забирался наверх. Только под моим присмотром, и то ненадолго. Хотя я пару раз позволяла ему спать там днем, но всегда сама обязательно ложилась рядом, ближе к краю, чтобы он ни в коем случае не упал.

Так должна бы поступать мать, но я не думаю, что нашей есть хоть какое-то дело до того, где спит Энди, а где я. Да и когда мы спим — тоже ей не очень важно знать. Все, чего она хочет, — это пить и не чувствовать себя виноватой. И не выглядеть виноватой в наших глазах. Она пойдет на любые отговорки, на любые словесные самоунижения, но не более того. Словно этого достаточно.

Поэтому я чувствовала себя мамой, а не сестрой для Энди. Да и он иногда в полудреме прижимался ко мне и называл мамой-Сарой. Это нагоняло на меня очень много грусти. Но сейчас я уже как-то привыкла.

Как я могу отказать этому ребенку? Я без сожаления отложила книжку на край стола, выключила лампу и быстро перебралась к Энди. Он, явно радуясь, поделился со мной своим одеялом. Оно было маленькое, детское, все разноцветное и яркое. Мне его, конечно, не хватило, чтобы полностью укрыться, но от этого мне не было менее тепло.