Три тунца Гокудеры Хаято (джен)

Море этой весной штормило слишком часто.

Волны накатывали на скалистый берег с таким ревом, что слышно было даже в доме, при закрытых окнах — а ведь дом Савады Цунаёши стоял на дальнем от моря краю Намимори.

— Еще немного, и вашу деревеньку просто смоет, — Гокудера потер уши и недовольно поморщился.

— Что? — рассеянно переспросил Цунаёши. Он снова сидел над старыми тетрадками, выбирая из беспорядочных, запутанных заметок упоминания оборотней. Теперь, когда у него в доме жил вполне конкретный оборотень, записи предков перестали казаться слишком уж абстрактными, и читать их стало интересней. Вот только странно: пока что все оборотни, с которыми повезло или не повезло столкнуться девяти поколениям охотников на монстров, совсем не были похожи на Гокудеру Хаято.

Те оборотни — если верить записям — и в самом деле были монстрами. Опасными, жестокими и все такое. «Гокудера особенный», — думал Цунаёши. Мысль, что предки могли приврать, тоже приходила в его голову, но Цунаёши предпочитал не разглядывать ее слишком уж пристально.

Порыв ветра распахнул неплотно прикрытое окно, смахнул на пол затертые листы старого пергамента, наполнил комнату йодистым запахом моря и водорослей и едва заметным, но все же ощутимым ароматом копченой рыбы. Гокудера втянул носом воздух, чуть слышно муркнул и сообщил:

— У них там снова тунец.

Цунаёши подавил улыбку. Копченый тунец вызывал в его памяти первый день их знакомства, но Гокудера, наверное, просто хотел есть. Старик Ямамото, щедротами которого оборотень ходил более-менее сытым, вчера уехал в город, навестить сына и внука.

— У нас есть еще сашими, возьми, — предложил Цунаёши.

Гокудера одним прыжком подскочил к нему, уперся ладонями в раскрытую тетрадь, едва не смяв листы. Его глаза — зеленые, яркие — оказались совсем близко. В точности как тогда, в первую встречу…

— Я не голоден, — тихо и словно бы обиженно сказал он.

Цунаёши протянул руку, пальцы утонули в мягких серых волосах, привычно погладили за ухом.

— Прости. Было бы слишком самонадеянным с моей стороны думать, что и ты вспомнил того тунца… Ну, из-за которого мы познакомились.

— Прекрасный тунец и неплохое знакомство, — по-кошачьи фыркнул Гокудера. — Я не сказал тебе тогда, что ты мой десятый охотник на монстров?

— Нет… Э-э, то есть ты…

— Первых девять, которые пытались меня убить, я загрыз.

Рука Цунаёши замерла, Гокудера недовольно дернул головой, отстраняясь. Он смотрел зло и мрачно. Но все же…

Цунаёши вгляделся в его лицо и укоризненно выдохнул:

— Шутишь.

— Ну, одного серьезно подрал, — признался Гокудера. — Но и он меня почти достал, даже шрам остался. А вообще, если правду сказать, просто удирал. Совсем не героически.

— Не надо героически, — тихо сказал Цунаёши.

Гокудера снова фыркнул.

— Я буду называть тебя Десятым. Цунаёши — это слишком, м-м, вкусно.

— Я не хотел тебя обидеть, — еще тише, почти шепотом, проговорил Цунаёши. — Знаешь, ты мой первый оборотень, так что я не очень… В общем, могу в чем-то ошибаться и что-то понимать не так. Извини, Хаято.

— Гокудера, — строго поправил оборотень.

— Ладно, понял, — вздохнул Цунаёши. Все-таки Гокудера был очень обидчивым. Совсем по-кошачьи.

А еще — переменчивым и внезапным, как шторм на море. Вот только что лежал, тихонько подмурлыкивая, и вдруг вскочит, побежит куда-то, начнет что-то делать…

За те две с лишним недели, что Гокудера жил у Цунаёши, он успел навести в доме идеальную чистоту, особое внимание уделив кухне. Он каждый день ходил помогать старику Ямамото, так что суши у них теперь не переводились. А еще он любил читать и прекрасно разбирал все те заковыристые иероглифы, над которыми замирал в священном ужасе Цунаёши.

Цунаёши привык к Гокудере слишком быстро. К его теплу, к уютному мурчанию, когда гладишь за ухом, к резкому, непредсказуемому характеру, слегка хрипловатому голосу и ехидным усмешкам. Жизнь до появления Гокудеры очень скоро стала казаться таким далеким прошлым, о котором и не поймешь, явь это или сон.

Но почему-то он ни разу не задумался о том, что чувствует Гокудера. Нравится ли ему жить у Цунаёши, помогать старику Ямамото и читать записки девяти поколений охотников на монстров. На оборотней в том числе.

Еще один порыв ветра хлопнул створкой окна, да так сильно, что стекло жалобно задребезжало, а страницы под ладонями Гокудеры зашелестели. Цунаёши встал:

— Закрою, пока не разбилось.

Закрыл, задвинул щеколду и прижался лбом к стеклу. За окном ветер гнул тонкие ветви вишен, срывая с них нежные розовые лепестки. Небо над морем совсем почернело, и эта чернота стремительно надвигалась на деревню. Даже видна была граница дождя: серая, мутная, наискось перечеркнувшая мир.

Гокудера неслышно подошел и встал позади.

— Называй, как хочешь, — прошептал Цунаёши, — только не уходи, пожалуйста.

Несколько долгих, очень долгих минут стояла такая тишина, что Цунаёши казалось, будто он слышит биение собственного сердца. Потом серая стена непогоды добралась до Намимори, и в окно ударил дождь. Без предупреждающих первых капель, тяжелых, но редких; сразу так сильно, что стекло задрожало. Вместо круживших метельными розовыми вихрями лепестков теперь видны были лишь косые струи ливня, серые в подступившей с моря штормовой мгле. Цунаёши поежился. Гокудера буркнул что-то неразборчивое, мрачно-недовольное, обнял его поперек груди и притянул к себе. Прижался, защекотав макушку дыханием.

— Ты такой горячий, — Цунаёши поднял голову, пытаясь поймать взгляд Гокудеры, но оказалось, что тот смотрел в окно. — Рядом с тобой как возле печки.

— Тепло, но опасно? — хмыкнул Гокудера. И тут же, не дав возможности ответить, перевел разговор на другое: — Ты знаешь, что возле дома крутится кто-то чужой? Третий день уже.

— Нет, — Цунаёши мотнул головой. — Я никого чужого не видел.

— Я тоже не видел, — тоном «ну почему мне приходится объяснять очевидное» сказал Гокудера. — Он прячется. Но запах не спрячешь. Чужой, не из деревни, здесь я уже всех знаю. И он странный какой-то.

— Странный?

— Не знаю, как объяснить. Как будто не совсем человек. Или не всегда человек. Но точно не оборотень. Жаль, что твои предки не разбирались в запахах.

— Упущение, — согласился Цунаёши.

Ему было очень хорошо сейчас. Настолько хорошо, что всякие непонятные чужаки со странными запахами решительно не хотели лезть в голову. Что бы там Гокудера ни говорил про «опасно», с ним рядом становилось как-то по-особенному спокойно. Цунаёши расслабился, привалившись спиной к Гокудере, в неожиданно крепких объятиях.

— Ты все-таки совсем чудной, — сказал ему в макушку Гокудера.

— Почему?

— Охотник на монстров в десятом поколении, — Гокудера снова фыркнул. Кажется, сегодня он пребывал в особенно нервном настроении. — Ты подпустил оборотня вплотную. Со спины. Разрешил себя схватить. Мне достаточно одного движения, чтобы загрызть тебя. Вот так, — он слегка наклонился, и горячий шершавый язык прошелся по шее Цунаёши, вдоль бьющейся жилки сонной артерии. — А ты стоишь себе спокойно и даже не думаешь бояться. По-моему, тебе даже приятно.

— Приятно, — улыбнулся Цунаёши. — Очень.

— Почему в деревне тебя считают трусом?

— Потому что я от мальчишек всю жизнь бегал, — неловко признался Цунаёши. — Они дерутся, а я драться не умею. И на монстров охотиться я никогда не хотел. Я их боюсь.

— Да уж чую я, как ты боишься. — По-звериному шершавый язык снова прошелся вдоль жилки на шее, почему-то породив теплую щекочущую волну во всем теле. Цунаёши поерзал затылком, уютно пристраивая голову на костлявом плече Гокудеры, поймал его взгляд — серьезный и внимательный. И сам Гокудера был непривычно серьезным, аж брови свел, словно решал в уме какую-то невероятно сложную задачку.

— Ты все-таки не очень монстр, правда, — Цунаёши повернул голову еще немного, чтобы лучше видеть сосредоточенное лицо. Гокудеру всегда хотелось разглядывать, но сейчас — особенно. — Ты хороший. Мне нравится, когда ты рядом.

— Я оборотень, — помолчав немного, тихо сказал Гокудера. — Пожалуйста, не забывай об этом.

— Я не забываю. Просто это… — Цунаёши смешался, не зная, как лучше объяснить и не получатся ли вдруг объяснения в чем-то обидными. Скажешь «у меня никогда не было такого друга», а потом выяснится, что оборотню с охотником дружить все равно, что рыбе с рыбаком. — Ну, не очень важно, что ли. Ты — это ты. Гокудера.

— Чудной, — повторил Гокудера. Его лицо неуловимо смягчилось, как будто та самая мучившая его сложная задача наконец-то поддалась, и решение вышло правильным и легким. Казалось, еще немного, и Гокудера засмеется или скажет что-нибудь — вроде бы ехидное, но на самом деле совсем не обидное. Но он молчал. Только смотрел на Цунаёши с таким выражением, будто читает что-то очень интересное и слегка веселое.

Теперь они оба молчали, и тишину снова нарушал только лупивший в окна и по крыше ливень. Непогода, похоже, разгулялась надолго, в черноте обложивших небо туч не виднелось ни одного даже самого крохотного просвета. Вода текла по стеклу, размывая мир, как будто небо смешалось с морем, и правда сговорившись смыть Намимори с крутого берега в пучину.

Цунаёши не сразу понял, что звон и грохот, прорвавшиеся сквозь ровный гул ливня, донеслись из его собственной кухни. Гокудера рванулся на шум первым, разомкнув объятия так резко, что Цунаёши едва не упал. Показалось даже, что на загривке у оборотня шерсть встала дыбом — хотя никакой шерсти там вообще не было.

Когда Цунаёши добежал до кухни, его встретила картина полного разгрома. Одна оконная створка валялась на полу, вторая висела, перекосившись, на одной петле. В оконный проем хлестал дождь. Опрокинутый стол лежал ножками кверху; одна была сломана. Пол усыпали осколки оконного стекла и разбитой посуды, едва видные в налившихся лужах, и Гокудера, резко обернувшись, сказал:

— Не заходи, Десятый, поранишься.

Сам Гокудера сидел на подоконнике на корточках, сжавшись в напряженный комок, и вглядывался в сумрак за окном. Цунаёши снова почудились вздыбленный загривок и рвущийся из горла низкий рык; он хотел спросить, что случилось, но неясное чувство заставило молчать. Сейчас вопросы и разговоры могли только помешать Гокудере.

Босых ног коснулась ледяная вода, и Цунаёши отступил на шаг назад, за низкий порожек. Поежился: холодные капли дождя долетали даже сюда. Сходил за шваброй и начал осторожно сметать осколки, продвигаясь шаг за шагом по залитой водой, потерявшей жилой вид кухне. Ноги замерзли сразу, озноб пополз от ступней вверх. Гокудера снова обернулся, прошипел:

— Уйди!

Его глаза сверкали яростью, уши были прижаты. По волосам текла вода, потемневшие пряди лезли в глаза, рубашка промокла и липла к телу, но он словно не замечал.

Зверь в нем чуял врага.

Цунаеши нервно облизнулся и крепче перехватил швабру. Не ахти какое оружие, но хоть что-то. Оставить Гокудеру одного в неведомой опасности он уж точно не согласен!

Босые ступни заледенели настолько, что уже почти не чувствовали пола. Цунаёши подумал вдруг, что получится глупо, если замерзшие ноги помешают ему драться или, например, вовремя отпрыгнуть в сторону. Осторожно попятился к выходу, не отрывая взгляда от Гокудеры. Перешагнул порожек. Здесь было, по крайней мере, почти сухо: только его собственные мокрые следы и вода, которая натекла с мягких домашних штанов.

Цунаёши закатал промокшие штанины: хоть к ногам липнуть не будут. Подумал: сколько времени прошло? Минута, пять, десять? Чего ждет Гокудера? Наверное, уже можно успокоиться и наводить порядок: кто бы ни вломился в их кухню, ясно, что рассерженный оборотень его напугал и заставил удрать.

Но только он собрался сказать все это Гокудере, как неведомый враг напал снова. Пелену ливня пробило тяжелое тело, массивное, буро-черное, с четырьмя длинными и явно когтистыми лапами. С диким визгом врезалось в Гокудеру, сшибло на пол. Цунаёши попятился, когда шипящий и рычащий ком, разбрызгивая натекшую на пол воду, подкатился ему под ноги. Перехватил швабру обеими руками и замер, вглядываясь. Лезть сейчас в драку было опасно и бесполезно: захочешь ударить по врагу, а попадешь по Гокудере. Оставалось ждать удобного момента.

Жаль только, что Цунаёши никак не мог определить, что за гость к ним пожаловал. Не похож ни на одного знакомого зверя и ни на кого из описанных предками монстров…

Мелькнула плоская оскаленная морда, похожая на обезьянью, перекошенное болью и яростью лицо Гокудеры. Кривые когти проехались по бледной коже, оставив рваные кровавые борозды, и сжалась на горле. Цунаёши заорал, размахнулся и со всей дури лупанул шваброй поперек бурой мохнатой спины. И еще раз.

Тварь заревела, обернулась, но горло Гокудеры так и не отпустила. Чувствуя, как леденеет в панике сердце, Цунаёши ткнул шваброй в оскаленную морду, словно какой-то дурацкий рыцарь — копьем.

Тварь клацнула зубами. Зубы завязли в спутанной мокрой тряпке. Цунаёши дернул швабру на себя.

Тварь поднялась на задние лапы. Она оказалась огромной, почти под потолок, с широкой грудью, длинными, почти до пола, передними лапами и кривыми задними. Тварь мотнула башкой, схватилась лапами за швабру — пальцы у нее оказались почти человеческими, длинными и подвижными, — и потянула ее к себе.

Странное дело: Цунаёши почему-то совсем не испугался. Наверное, весь страх израсходовался, когда под кривыми когтями твари на шее Гокудеры выступила кровь. К тому же сейчас — если бы не Гокудера — ситуация выглядела скорее смешно, чем страшно. Монстр и охотник тянут друг у друга из рук швабру — ну правда, обхохочешься же!

Ладони вспотели, ручка швабры теперь казалась слишком скользкой, чтобы удержать ее, и неумолимо уползала из рук. И ноги скользили по мокрому полу, как назло. Тварь снова мотнула башкой, Цунаёши уперся спиной в стену, вцепился в швабру, как утопающий в брошенный ему канат, еще и под мышкой зажать попытался. Что делать дальше, он понятия не имел. «Охотник на монстров в десятом поколении… Неудачник! Сожрут в собственном доме, и тебя, и твоего единственного друга!» — горькая мысль неожиданно придала сил. Цунаёши оттолкнулся от стены и всем телом, всем своим не таким уж большим весом послал швабру вперед, прямо в пасть твари.

Тварь пошатнулась, запнулась о зашевелившегося Гокудеру и грянулась спиной об пол. Фонтаном разлетелись во все стороны брызги и осколки. Цунаёши растерянно поглядел на свои опустевшие руки — швабра так и осталась в пасти твари, и ее рукоятка торчала теперь вверх, покачиваясь. Колени ослабли, Цунаёши, не думая уже ни о чем, схватил валявшуюся рядом табуретку и запустил в монстра.

Табуретка ударила о рукоять швабры. Что произошло дальше, Цунаёши толком не понял. Швабра упала, наконец-то вывернувшись из пасти твари, тварь с воем подскочила, почему-то на глазах уменьшаясь, метнулась к окну и исчезла в серой пелене дождя.

Гокудера сидел на полу, зажимая рукой царапины на горле. Кровь с располосованного лица стекала крупными каплями на изодранную в клочья рубашку, расползалась по мокрой ткани размытыми кляксами.

— Ты как? — прошептал Цунаёши. Сипло откашлялся и спросил уже почти нормальным, только слегка дрожавшим голосом: — Он сильно тебя поранил? Гокудера…

— Х-ха, — резко выдохнул Гокудера. — Не паникуй, Десятый. Никогда не слышал «заживет, как на оборотне»? Хотя еще немного, и заживать было бы не на ком.

Оторвал ладонь от горла, поглядел на измазанные в густой темной крови пальцы.

— Ты меня спас.

— Уберем здесь завтра, — Цунаёши с сомнением поглядел на окно, которое на скорую руку ничем было не закрыть. — Мне кажется, он больше не вернется. А тебе надо хотя бы промыть раны, мало ли что у него на когтях. И переодеться. И согреться…

— Согреться нужно тебе, — невесело усмехнулся Гокудера. — Ты белый весь и дрожишь.

— И печка погасла, чай не вскипятить, — тоскливо вздохнул Цунаёши. — Растапливать ее в такой сырости целое дело. Как ты, правда? Помочь тебе встать?

— Тебе бы кто помог не упасть. — Гокудера оперся ладонью об пол и поднялся, не так легко и стремительно, как двигался он обычно, однако вполне уверенно. — Пойдем, Десятый. Давай руку.

Наверное, они напоминали двух бредущих с пьяной вечеринки, закончившейся пьяным же мордобоем. Хорошо, что оценить зрелище было некому. Когда в ванной Цунаёши стащил с Гокудеры рваную в клочья рубашку, он пришел в ужас. Спина, плечи, бока были исполосованы глубокими рваными бороздами — вроде и ранами еще не назвать, но уже и не «царапины», как, презрительно скривившись, отозвался о них Гокудера. Промывать пришлось холодной водой, Гокудера вздрагивал и шипел от каждого прикосновения, но на испуганное и виноватое «Больно?» сердито дернул ушами и ответил:

— Холодно.

Соврал, кажется.

И перебинтовывать отказался, объяснил:

— Присохнет, отдирать придется, еще хуже будет.

Цунаёши нашел для него тонкую чистую рубашку, штаны и свободный свитер. Свитер оказался короток, едва доставал до талии, и руки из рукавов торчали.

— Зато теплый, — вздохнул Цунаёши. Сам он просто растерся полотенцем и переоделся в сухое. Надвигался вечер, дождь лил по-прежнему, на ужин рассчитывать не приходилось, к тому же Цунаёши все больше колотил запоздалый страх. И согреться никак не получалось.

Гокудера покачал головой и обнял его. Прижал к себе:

— Если ты сейчас же не согреешься, я тебя укушу. Слышишь, Десятый?

— Чтобы на мне тоже заживало как на оборотне? — засмеялся Цунаёши. — И, как это ты говорил… усиленный обмен веществ?

Гокудера тихо фыркнул, стащил с кровати одеяло и укутал их обоих. И прямо так, в одном на двоих колючем шерстяном коконе, заставил лечь. Сказал, обдав ухо щекотным горячим дыханием:

— Не бойся уснуть. Если он придет снова, я услышу.

— Хорошо, — пробормотал Цунаёши. Его и в самом деле неудержимо одолевал сон: наверное, в противовес пережитому страху.

Засыпая, он чувствовал на своей шее дыхание Гокудеры. И от этого было спокойно.