Три тунца Гокудеры Хаято (джен)

У старика Ямамото пропала рыба. Он купил отличного жирного угря, бросил на стол и пошел точить нож, а когда вернулся, об угре напоминало только длинное мокрое пятно на столешнице.

В распахнутое окно врывался ветер, нес с моря запах близкого шторма. Новой рыбы ждать не приходилось. Старик вздохнул:

— Видно, придется делать суши с омлетом вместо угря.

Старик Ямамото не любил поднимать шум почем зря. Он только сказал соседу, зашедшему вечером на чашечку саке:

— Твоя кошка, похоже, нашла дорожку на мою кухню.

— Это нехорошо, — сосед понимающе покачал головой. — Запру ее в амбаре. Дело кошки — ловить мышей, а не лазать по чужим столам.

На этом вопрос был закрыт.

Следующим вечером тот самый сосед недосчитался связки сухих рыбешек, висевшей в кладовой. Кошка, оскорбленная в своих вольных устремлениях, орала за запертой дверью амбара.

— Может, пес старика Ямамото добрался? — сосед почесал в затылке, махнул рукой: — Ладно уж, невелик убыток.

Еще через день у деревенского старосты прямо со стола исчезло блюдо с сашими. Не ломтик, не два, что еще можно было бы списать на лакомку-внука — целое блюдо!

Собственно блюдо нашлось вскоре в кустах за огородом — само собой, пустое и даже до блеска вылизанное.

Почему-то староста первым делом пригласил заклинателя духов — хотя трудно представить, чтобы оскорбленные души, ничего в доме не тронув и никак не навредив, всего лишь польстились на рыбку. Пришедший на зов оммёдзи честно отработал заплаченные ему деньги, но, прощаясь, сказал:

— Духи вас больше не тронут, уважаемый, однако мнится мне, что не в них было дело. Если что-то подобное повторится, вам стоит обратить внимание на материальный мир.

«Что-то подобное» не заставило себя ждать. Не успел оммёдзи скрыться за поворотом дороги, как деревню потряс возмущенный вопль старосты: пока он провожал заклинателя духов, со стола исчезла коробка с «праздничными экстра-суши», присланная стариком Ямамото. К вечеру коробку нашли все в тех же кустах, пустую и тщательно вылизанную.

Ямамото был мастером, что называется, от богов, с его суши не могли тягаться изыски лучших городских поваров, а староста любил вкусно поесть. Поэтому одним возмущением не обошлось. Откричавшись, староста потребовал выставить у своего дома пост полиции.

Полицейских в деревне и было-то всего трое: начальник и два молодых балбеса. Со старостой ссориться никому не хотелось, к тому же он пообещал кормить сидевших в засаде полицейских со своего стола. Ради ловли похитителя суши пришлось оставить на волю богов рыбацкие причалы, засолочную и коптильню. Удивительно ли, что следующий набег злоумышленник совершил именно там?

Когда из коптильни исчез огромный тунец, которого хватило бы три дня кормить досыта всю деревню, убытки старосты всем показались мелочью, не стоящей внимания — и уж тем более внимания полиции! Опустевшую коптильню обыскали — разумеется, тщетно. В ближайших окрестностях тоже не нашли ни тунца, ни чешуйки, ни косточки. Начальник полиции почесал в затылке и пошел просить у старика Ямамото его собаку.

Натасканный брать след пес, едва сунувшись в коптильню, взлаял дурной шавкой и, задрав хвост бубликом, помчался в лес.

— Сейчас притащит, — ухмыльнулся начальник полиции. Но довольная ухмылка еще не успела сойти с его лица, как звонкий лай сменился воем, затем — испуганным визгом, и еще через несколько мгновений пес по-заячьи выметнулся из леса. Врезался в начальника полиции, сшибив его с ног, метнулся прочь, прижался к хозяину и тонко, жалобно заскулил.

Морду пса пересекали четыре глубоких рваных царапины.

— Когти, — сказал кто-то из молодых балбесов.

— Вижу, — огрызнулся начальник полиции. Его сейчас занимали не собачьи раны, а собственная севшая в лужу задница. В лужу, к сожалению, не только в фигуральном смысле: достойному полицейскому «повезло» приземлиться как раз посреди кучи рыбьих потрохов.

— Четыре когтя, — отметил старик Ямамото. — Это не обычный зверь. Похоже, у нас завелся монстр.

— Монстр? — обалдело переспросил начальник полиции. — Только этого мне не хватало!

* * *

Саваду Цунаёши, потомка охотников на монстров в десятом поколении, вся эта кутерьма не затронула. Ему было не до пропавшего из коптильни тунца и уж тем более не до украденных со стола старосты обедов. Он учился.

Точнее — пытался учиться.

Он сидел, обложившись совсем древними пергаментами и пергаментами просто старыми, потрепанными тетрадками в клеенчатых обложках и тетрадями поновее, в ярких картонных корочках… Короче говоря, он пытался вбить в свою бестолковую голову — ну ладно, хотя бы прочитать! — записи девяти поколений предков.

Потускневшие от времени чернила, темные пятна на пергаменте и бумаге (Цунаёши от души надеялся, что пятна от пива, а не крови!), архаичные иероглифы, заумный стиль и, главное, огромный объем информации — все это явно было против него. В борьбе за знания Цунаёши бесповоротно проигрывал.

Поэтому он даже обрадовался, когда в его дверь постучали и в дом вошли староста, начальник полиции и старик Ямамото с поджавшей хвост собакой.

— Савада Цунаёши, — торжественно начал староста. — Девять поколений твоих предков защищали нашу деревню от монстров. Пришла пора и тебе показать, что ты можешь.

Паническое «я ничего не могу!» застряло на полпути к языку: не склонный к долгим предисловиям начальник полиции попросту взял Цунаёши за шкирку, поставил на ноги и подтолкнул к двери:

— Без монстра не возвращайся.

— Эта почетная миссия твоя по праву, никто не справится с ней лучше, — добавил староста.

— Мы все на тебя надеемся, сынок, — сказал старик Ямамото. — Пойдем, я покажу тебе, где искать.

Цунаёши поглядел на подранную морду пса и молча попрощался с жизнью.

Всю дорогу до леса он думал только о том, как отвертеться от внезапно свалившейся на голову почетной миссии. Но разве отвертишься, когда в затылок дышит разозленный начальник полиции — страшней любого монстра? В конце концов, монстр мог уже и сам уйти, а с людьми Саваде Цунаёши еще жить и жить в одной деревне!

Если выживет…

Лес встретил его холодным сумраком и аппетитным ароматом копченого тунца. Цунаёши сглотнул набежавшую слюну и пошел на запах. Пахло настолько вкусно, что он где-то даже вполне понимал неведомого пока монстра.

Украденная рыба обнаружилась на крохотной полянке, совсем недалеко от коптильни. Или монстр был наглым и не боялся людей, или совсем оголодал. «Или то и другое сразу», — подумал Цунаёши, встретившись с жадным пристальным взглядом. По спине побежали мурашки. Цунаёши попятился бы, а лучше сразу убежал, но взгляд монстра словно приковал его к месту.

— Рыбу не отдам, — напряженным, слегка хриплым голосом произнес монстр.

Только теперь Цунаёши разглядел его. Серые волосы, острые уши, тонкие и словно тоже острые черты лица, потрепанную человеческую одежду. Он был, похоже, ровесником Цунаёши. И на самом деле совсем не казался страшным.

— Ты голодный? — спросил Цунаёши. Оглянулся: деревья стояли плотно, и близкой опушки видно не было. В лес за ним следом вряд ли кто пойдет. — Если голодный, ешь, не стесняйся.

Сошел с тропинки и сел на траву. Успевшие вбиться в голову обрывки семейных знаний подсказывали, что ближе пока лучше не подходить. Монстр еще несколько мгновений смотрел на него, потом оторвал кусок рыбы, проглотил, почти не жуя, и спросил:

— Ты вообще кто такой? Что здесь забыл? Тебя, я надеюсь, не в жертву отправили?

— А-а… Нет, не в жертву. Я Савада Цунаёши, охотник на монстров.

Монстр подавился очередным куском рыбы. Закашлялся, проглотил, вытер подступившие слезы:

— Да ну.

— Ага, — грустно кивнул Цунаёши. — В десятом поколении. Хочешь, не хочешь, уже не отвертеться. А ты кто?

— Гокудера Хаято. Монстр.

Новый знакомый Цунаёши клыкасто улыбнулся, как будто рассчитывал, что охотник на монстров вскочит с воплем и кинется бежать. Повисла неловкая пауза.

— А-а, — сказал, наконец, Цунаёши. — Какой-то ты… не очень монстр.

— Ты, по-моему, тоже не слишком охотник, — обиделся Гокудера Хаято.

— Знаю, — вздохнул Цунаёши. — Слушай, ты с такой огромной рыбы не лопнешь? Я еще понимаю, у старосты обед стянуть, но здесь одному на неделю хватит.

Гокудера зло прижал уши, и Цунаёши замахал руками:

— Эй, я не собираюсь отбирать, ешь! Просто спросил.

— После полнолуния всегда так, — буркнул Гокудера, — жрать хочу до темноты в глазах. Ускоренный обмен веществ. Так что нет, не лопну.

— А-а… Постой, так ты что, оборотень?!

— Хороший охотник на монстров, — по-кошачьи фыркнул Гокудера. — Специалист высшего класса. Только понял?

Цунаёши смущенно пожал плечами.

Какое-то время тишину на поляне нарушал только смачный хруст рыбьих косточек на острых зубах оборотня. Потом Гокудера вдруг замер, поднял голову — пристальный взгляд сверкнул желтым. Спросил:

— Ты меня не боишься?

— Н-нет, а должен? — удивился Цунаёши.

Гокудера перепрыгнул через рыбину и встал. Он оказался выше Цунаёши почти на голову, вот только очень тощий. Сразу видно, что оголодал.

— Должен, — в быстрой улыбке сверкнули клыки, и Гокудера прыгнул.

Он врезался ладонями в плечи Цунаёши — так, что тот, без толку взмахнув руками, повалился на спину. Глаза Гокудеры оказались совсем близко — зеленые, яркие. В них было очень много одиночества, но совсем не было угрозы.

Руки Цунаёши действовали независимо от его разума. Уж наверное, никакой разум не нашел бы объяснений, зачем вдруг ему понадобилось обнять монстра за плечи, зарыться пальцами в мягкие волосы, погладить за ухом.

— Эй, — с явной паникой прошептал Гокудера, — я все-таки оборотень, слушай!

— Ага, — согласился Цунаёши. Гладить Гокудеру ему нравилось, и непохоже, чтобы тот был очень уж против. Скорее, возражал ради приличия.

А еще Гокудера был очень теплый. Даже почти горячий.

— Слушай, а ты не болеешь? — спросил Цунаёши. — У тебя, по-моему, температура.

— Че-его? — Гокудера фыркнул и расхохотался. — Ну ты даешь, охотничек!

— А-а что?

— Я всегда такой. Ускоренный обмен веществ, я же говорил.

Цунаёши вздохнул. Придется все-таки разбирать оставленные предками горы премудростей. А то перед монстрами стыдно!

Гокудера тоже вздохнул и потерся носом о его шею. Пробормотал:

— Ты приятно пахнешь. И не врешь, в самом деле не боишься.

— Ну… Просто мне кажется, что ты совсем не страшный. И вообще, хороший. Даже жаль, что скоро уйдешь.

Гокудера дернулся и сел:

— Почему уйду?

Цунаёши тоже сел, неловко опираясь ладонями о влажную траву. Поежился: холодало, ветер с моря залетал даже сюда, сквозь стену деревьев.

— Ну, опасно же долго красть в одной и той же деревне. Люди обозлятся. Сейчас вот меня послали, а завтра могут и с ружьями пойти лес прочесывать. А ты, по-моему, умный. Значит, понимаешь.

— Понимаю, — Гокудера клацнул зубами. — Жаль. Я бы здесь задержался.

Что-то мелькнуло в его глазах… странное. Такое, что Цунаёши ни на мгновение не отнес «задержался бы» к украденной рыбе. И как будто толкнуло изнутри, само собой вылетело:

— Я хочу, чтобы ты остался. Мог бы жить у меня.

— Ты… — глаза Гокудеры стали круглыми и удивленными, — ты это… сдурел?

— Нет, — Цунаёши даже головой замотал. Закончил едва слышно: — Я хочу с тобой подружиться.

— С оборотнем?

— С тобой. Ты интересный.

— С чего ты взял? — Гокудера зыркнул подозрительно, даже принюхался зачем-то.

— Не знаю, просто вижу.

— В десятом поколении, — непонятно хмыкнул Гокудера. — Все равно меня из деревни выгонят.

— Я попрошу, чтобы не выгнали, — Цунаёши даже вскочил. — Правда, попрошу! Ну, вдруг…

— Хуже не будет, давай попробуем, — Гокудера тоже встал, вытер ладони о штаны. — Жаль только, рыбу вернуть придется. Вкусная.

Взвалил на плечо объеденного наполовину тунца и побрел к коптильне: медленно, будто перед каждым шагом сомневаясь, верный ли путь выбрал. Цуна шел следом, но перед самой опушкой обогнал оборотня и вышел из леса первым.

Их ждали.

— Ну? — спросил начальник полиции.

— Вот, — Цунаёши обернулся и сделал шаг в сторону. Гокудера остановился с ним рядом. — Это Гокудера Хаято, оборотень. Он будет жить у меня.

Староста икнул, попятился и едва не сел в ту самую лужу, в которой уже побывал начальник полиции. Хорошо, старик Ямамото подхватил под локоть.

— Он не злой, — торопливо сказал Цунаёши. — Он мирный совсем, просто есть хотел! Он извиняется! И рыбу сам предложил вернуть, честное слово!

Гокудера опустил тунца на траву, объеденной половиной вниз. Старик Ямамото задумчиво почесал в затылке:

— Сказать честно, я не рискну делать суши с рыбой, которую ел оборотень.

— А я не рискну их есть, — поддержал начальник полиции.

— Так вы не против, чтобы Гокудера жил в деревне? — спросил Цунаёши. — Спасибо, большое спасибо!

Староста поглядел на недоеденного тунца, на оборотня — тот виновато прижал уши, — снова на тунца, и напоследок — на Цунаёши. Вздохнул:

— Если интуиция охотника на монстров говорит, что оборотня нужно оставить в деревне, значит, так нужно. Я не стану оспаривать твое решение, Савада Цунаёши. Но пусть он больше не ворует нашу рыбу.

— Не буду, — буркнул Гокудера.

— Можешь взять себе эту, — великодушно предложил староста. — В качестве платы за…

Договорить ему помешал старик Ямамото: рассмеялся, покачав головой, сказал:

— Если оборотню не зазорно помогать старику в огороде, я мог бы платить за помощь едой.

— Я приду, — кивнул Гокудера.

— Мы придем, — поправил его Цунаёши. — Спасибо, Ямамото-сан. Пойдем, Гокудера, я покажу тебе свой дом.

На море гремел шторм, на небо наползали низкие дождевые тучи. Под крышей сейчас точно было уютней, чем в лесу. Цунаёши надеялся, что Гокудера Хаято думает так же.

— Монстр, — донеслось до Цунаёши, когда они немного отошли. — О боги, у нас в деревне монстр, как я доложу об этом начальству? А вдруг что случится?

Начальник полиции явно не был доволен.

— Не беспокойтесь, уважаемый, — ответил ему старик Ямамото. — Сдается мне, что новый друг нашего Цунаёши — не очень монстр.

Гокудера недовольно фыркнул. Приостановился, поправив сползавшего с плеч тунца, отщипнул кусочек и едва слышно мурлыкнул.

Море этой весной штормило слишком часто.

Волны накатывали на скалистый берег с таким ревом, что слышно было даже в доме, при закрытых окнах — а ведь дом Савады Цунаёши стоял на дальнем от моря краю Намимори.

— Еще немного, и вашу деревеньку просто смоет, — Гокудера потер уши и недовольно поморщился.

— Что? — рассеянно переспросил Цунаёши. Он снова сидел над старыми тетрадками, выбирая из беспорядочных, запутанных заметок упоминания оборотней. Теперь, когда у него в доме жил вполне конкретный оборотень, записи предков перестали казаться слишком уж абстрактными, и читать их стало интересней. Вот только странно: пока что все оборотни, с которыми повезло или не повезло столкнуться девяти поколениям охотников на монстров, совсем не были похожи на Гокудеру Хаято.

Те оборотни — если верить записям — и в самом деле были монстрами. Опасными, жестокими и все такое. «Гокудера особенный», — думал Цунаёши. Мысль, что предки могли приврать, тоже приходила в его голову, но Цунаёши предпочитал не разглядывать ее слишком уж пристально.

Порыв ветра распахнул неплотно прикрытое окно, смахнул на пол затертые листы старого пергамента, наполнил комнату йодистым запахом моря и водорослей и едва заметным, но все же ощутимым ароматом копченой рыбы. Гокудера втянул носом воздух, чуть слышно муркнул и сообщил:

— У них там снова тунец.

Цунаёши подавил улыбку. Копченый тунец вызывал в его памяти первый день их знакомства, но Гокудера, наверное, просто хотел есть. Старик Ямамото, щедротами которого оборотень ходил более-менее сытым, вчера уехал в город, навестить сына и внука.

— У нас есть еще сашими, возьми, — предложил Цунаёши.

Гокудера одним прыжком подскочил к нему, уперся ладонями в раскрытую тетрадь, едва не смяв листы. Его глаза — зеленые, яркие — оказались совсем близко. В точности как тогда, в первую встречу…

— Я не голоден, — тихо и словно бы обиженно сказал он.

Цунаёши протянул руку, пальцы утонули в мягких серых волосах, привычно погладили за ухом.

— Прости. Было бы слишком самонадеянным с моей стороны думать, что и ты вспомнил того тунца… Ну, из-за которого мы познакомились.

— Прекрасный тунец и неплохое знакомство, — по-кошачьи фыркнул Гокудера. — Я не сказал тебе тогда, что ты мой десятый охотник на монстров?

— Нет… Э-э, то есть ты…

— Первых девять, которые пытались меня убить, я загрыз.

Рука Цунаёши замерла, Гокудера недовольно дернул головой, отстраняясь. Он смотрел зло и мрачно. Но все же…

Цунаёши вгляделся в его лицо и укоризненно выдохнул:

— Шутишь.

— Ну, одного серьезно подрал, — признался Гокудера. — Но и он меня почти достал, даже шрам остался. А вообще, если правду сказать, просто удирал. Совсем не героически.

— Не надо героически, — тихо сказал Цунаёши.

Гокудера снова фыркнул.

— Я буду называть тебя Десятым. Цунаёши — это слишком, м-м, вкусно.

— Я не хотел тебя обидеть, — еще тише, почти шепотом, проговорил Цунаёши. — Знаешь, ты мой первый оборотень, так что я не очень… В общем, могу в чем-то ошибаться и что-то понимать не так. Извини, Хаято.

— Гокудера, — строго поправил оборотень.

— Ладно, понял, — вздохнул Цунаёши. Все-таки Гокудера был очень обидчивым. Совсем по-кошачьи.

А еще — переменчивым и внезапным, как шторм на море. Вот только что лежал, тихонько подмурлыкивая, и вдруг вскочит, побежит куда-то, начнет что-то делать…

За те две с лишним недели, что Гокудера жил у Цунаёши, он успел навести в доме идеальную чистоту, особое внимание уделив кухне. Он каждый день ходил помогать старику Ямамото, так что суши у них теперь не переводились. А еще он любил читать и прекрасно разбирал все те заковыристые иероглифы, над которыми замирал в священном ужасе Цунаёши.

Цунаёши привык к Гокудере слишком быстро. К его теплу, к уютному мурчанию, когда гладишь за ухом, к резкому, непредсказуемому характеру, слегка хрипловатому голосу и ехидным усмешкам. Жизнь до появления Гокудеры очень скоро стала казаться таким далеким прошлым, о котором и не поймешь, явь это или сон.

Но почему-то он ни разу не задумался о том, что чувствует Гокудера. Нравится ли ему жить у Цунаёши, помогать старику Ямамото и читать записки девяти поколений охотников на монстров. На оборотней в том числе.

Еще один порыв ветра хлопнул створкой окна, да так сильно, что стекло жалобно задребезжало, а страницы под ладонями Гокудеры зашелестели. Цунаёши встал:

— Закрою, пока не разбилось.

Закрыл, задвинул щеколду и прижался лбом к стеклу. За окном ветер гнул тонкие ветви вишен, срывая с них нежные розовые лепестки. Небо над морем совсем почернело, и эта чернота стремительно надвигалась на деревню. Даже видна была граница дождя: серая, мутная, наискось перечеркнувшая мир.

Гокудера неслышно подошел и встал позади.

— Называй, как хочешь, — прошептал Цунаёши, — только не уходи, пожалуйста.

Несколько долгих, очень долгих минут стояла такая тишина, что Цунаёши казалось, будто он слышит биение собственного сердца. Потом серая стена непогоды добралась до Намимори, и в окно ударил дождь. Без предупреждающих первых капель, тяжелых, но редких; сразу так сильно, что стекло задрожало. Вместо круживших метельными розовыми вихрями лепестков теперь видны были лишь косые струи ливня, серые в подступившей с моря штормовой мгле. Цунаёши поежился. Гокудера буркнул что-то неразборчивое, мрачно-недовольное, обнял его поперек груди и притянул к себе. Прижался, защекотав макушку дыханием.

— Ты такой горячий, — Цунаёши поднял голову, пытаясь поймать взгляд Гокудеры, но оказалось, что тот смотрел в окно. — Рядом с тобой как возле печки.

— Тепло, но опасно? — хмыкнул Гокудера. И тут же, не дав возможности ответить, перевел разговор на другое: — Ты знаешь, что возле дома крутится кто-то чужой? Третий день уже.

— Нет, — Цунаёши мотнул головой. — Я никого чужого не видел.

— Я тоже не видел, — тоном «ну почему мне приходится объяснять очевидное» сказал Гокудера. — Он прячется. Но запах не спрячешь. Чужой, не из деревни, здесь я уже всех знаю. И он странный какой-то.

— Странный?

— Не знаю, как объяснить. Как будто не совсем человек. Или не всегда человек. Но точно не оборотень. Жаль, что твои предки не разбирались в запахах.

— Упущение, — согласился Цунаёши.

Ему было очень хорошо сейчас. Настолько хорошо, что всякие непонятные чужаки со странными запахами решительно не хотели лезть в голову. Что бы там Гокудера ни говорил про «опасно», с ним рядом становилось как-то по-особенному спокойно. Цунаёши расслабился, привалившись спиной к Гокудере, в неожиданно крепких объятиях.

— Ты все-таки совсем чудной, — сказал ему в макушку Гокудера.

— Почему?

— Охотник на монстров в десятом поколении, — Гокудера снова фыркнул. Кажется, сегодня он пребывал в особенно нервном настроении. — Ты подпустил оборотня вплотную. Со спины. Разрешил себя схватить. Мне достаточно одного движения, чтобы загрызть тебя. Вот так, — он слегка наклонился, и горячий шершавый язык прошелся по шее Цунаёши, вдоль бьющейся жилки сонной артерии. — А ты стоишь себе спокойно и даже не думаешь бояться. По-моему, тебе даже приятно.

— Приятно, — улыбнулся Цунаёши. — Очень.

— Почему в деревне тебя считают трусом?

— Потому что я от мальчишек всю жизнь бегал, — неловко признался Цунаёши. — Они дерутся, а я драться не умею. И на монстров охотиться я никогда не хотел. Я их боюсь.

— Да уж чую я, как ты боишься. — По-звериному шершавый язык снова прошелся вдоль жилки на шее, почему-то породив теплую щекочущую волну во всем теле. Цунаёши поерзал затылком, уютно пристраивая голову на костлявом плече Гокудеры, поймал его взгляд — серьезный и внимательный. И сам Гокудера был непривычно серьезным, аж брови свел, словно решал в уме какую-то невероятно сложную задачку.

— Ты все-таки не очень монстр, правда, — Цунаёши повернул голову еще немного, чтобы лучше видеть сосредоточенное лицо. Гокудеру всегда хотелось разглядывать, но сейчас — особенно. — Ты хороший. Мне нравится, когда ты рядом.

— Я оборотень, — помолчав немного, тихо сказал Гокудера. — Пожалуйста, не забывай об этом.

— Я не забываю. Просто это… — Цунаёши смешался, не зная, как лучше объяснить и не получатся ли вдруг объяснения в чем-то обидными. Скажешь «у меня никогда не было такого друга», а потом выяснится, что оборотню с охотником дружить все равно, что рыбе с рыбаком. — Ну, не очень важно, что ли. Ты — это ты. Гокудера.

— Чудной, — повторил Гокудера. Его лицо неуловимо смягчилось, как будто та самая мучившая его сложная задача наконец-то поддалась, и решение вышло правильным и легким. Казалось, еще немного, и Гокудера засмеется или скажет что-нибудь — вроде бы ехидное, но на самом деле совсем не обидное. Но он молчал. Только смотрел на Цунаёши с таким выражением, будто читает что-то очень интересное и слегка веселое.

Теперь они оба молчали, и тишину снова нарушал только лупивший в окна и по крыше ливень. Непогода, похоже, разгулялась надолго, в черноте обложивших небо туч не виднелось ни одного даже самого крохотного просвета. Вода текла по стеклу, размывая мир, как будто небо смешалось с морем, и правда сговорившись смыть Намимори с крутого берега в пучину.

Цунаёши не сразу понял, что звон и грохот, прорвавшиеся сквозь ровный гул ливня, донеслись из его собственной кухни. Гокудера рванулся на шум первым, разомкнув объятия так резко, что Цунаёши едва не упал. Показалось даже, что на загривке у оборотня шерсть встала дыбом — хотя никакой шерсти там вообще не было.

Когда Цунаёши добежал до кухни, его встретила картина полного разгрома. Одна оконная створка валялась на полу, вторая висела, перекосившись, на одной петле. В оконный проем хлестал дождь. Опрокинутый стол лежал ножками кверху; одна была сломана. Пол усыпали осколки оконного стекла и разбитой посуды, едва видные в налившихся лужах, и Гокудера, резко обернувшись, сказал:

— Не заходи, Десятый, поранишься.

Сам Гокудера сидел на подоконнике на корточках, сжавшись в напряженный комок, и вглядывался в сумрак за окном. Цунаёши снова почудились вздыбленный загривок и рвущийся из горла низкий рык; он хотел спросить, что случилось, но неясное чувство заставило молчать. Сейчас вопросы и разговоры могли только помешать Гокудере.

Босых ног коснулась ледяная вода, и Цунаёши отступил на шаг назад, за низкий порожек. Поежился: холодные капли дождя долетали даже сюда. Сходил за шваброй и начал осторожно сметать осколки, продвигаясь шаг за шагом по залитой водой, потерявшей жилой вид кухне. Ноги замерзли сразу, озноб пополз от ступней вверх. Гокудера снова обернулся, прошипел:

— Уйди!

Его глаза сверкали яростью, уши были прижаты. По волосам текла вода, потемневшие пряди лезли в глаза, рубашка промокла и липла к телу, но он словно не замечал.

Зверь в нем чуял врага.

Цунаеши нервно облизнулся и крепче перехватил швабру. Не ахти какое оружие, но хоть что-то. Оставить Гокудеру одного в неведомой опасности он уж точно не согласен!

Босые ступни заледенели настолько, что уже почти не чувствовали пола. Цунаёши подумал вдруг, что получится глупо, если замерзшие ноги помешают ему драться или, например, вовремя отпрыгнуть в сторону. Осторожно попятился к выходу, не отрывая взгляда от Гокудеры. Перешагнул порожек. Здесь было, по крайней мере, почти сухо: только его собственные мокрые следы и вода, которая натекла с мягких домашних штанов.

Цунаёши закатал промокшие штанины: хоть к ногам липнуть не будут. Подумал: сколько времени прошло? Минута, пять, десять? Чего ждет Гокудера? Наверное, уже можно успокоиться и наводить порядок: кто бы ни вломился в их кухню, ясно, что рассерженный оборотень его напугал и заставил удрать.

Но только он собрался сказать все это Гокудере, как неведомый враг напал снова. Пелену ливня пробило тяжелое тело, массивное, буро-черное, с четырьмя длинными и явно когтистыми лапами. С диким визгом врезалось в Гокудеру, сшибло на пол. Цунаёши попятился, когда шипящий и рычащий ком, разбрызгивая натекшую на пол воду, подкатился ему под ноги. Перехватил швабру обеими руками и замер, вглядываясь. Лезть сейчас в драку было опасно и бесполезно: захочешь ударить по врагу, а попадешь по Гокудере. Оставалось ждать удобного момента.

Жаль только, что Цунаёши никак не мог определить, что за гость к ним пожаловал. Не похож ни на одного знакомого зверя и ни на кого из описанных предками монстров…

Мелькнула плоская оскаленная морда, похожая на обезьянью, перекошенное болью и яростью лицо Гокудеры. Кривые когти проехались по бледной коже, оставив рваные кровавые борозды, и сжалась на горле. Цунаёши заорал, размахнулся и со всей дури лупанул шваброй поперек бурой мохнатой спины. И еще раз.

Тварь заревела, обернулась, но горло Гокудеры так и не отпустила. Чувствуя, как леденеет в панике сердце, Цунаёши ткнул шваброй в оскаленную морду, словно какой-то дурацкий рыцарь — копьем.

Тварь клацнула зубами. Зубы завязли в спутанной мокрой тряпке. Цунаёши дернул швабру на себя.

Тварь поднялась на задние лапы. Она оказалась огромной, почти под потолок, с широкой грудью, длинными, почти до пола, передними лапами и кривыми задними. Тварь мотнула башкой, схватилась лапами за швабру — пальцы у нее оказались почти человеческими, длинными и подвижными, — и потянула ее к себе.

Странное дело: Цунаёши почему-то совсем не испугался. Наверное, весь страх израсходовался, когда под кривыми когтями твари на шее Гокудеры выступила кровь. К тому же сейчас — если бы не Гокудера — ситуация выглядела скорее смешно, чем страшно. Монстр и охотник тянут друг у друга из рук швабру — ну правда, обхохочешься же!

Ладони вспотели, ручка швабры теперь казалась слишком скользкой, чтобы удержать ее, и неумолимо уползала из рук. И ноги скользили по мокрому полу, как назло. Тварь снова мотнула башкой, Цунаёши уперся спиной в стену, вцепился в швабру, как утопающий в брошенный ему канат, еще и под мышкой зажать попытался. Что делать дальше, он понятия не имел. «Охотник на монстров в десятом поколении… Неудачник! Сожрут в собственном доме, и тебя, и твоего единственного друга!» — горькая мысль неожиданно придала сил. Цунаёши оттолкнулся от стены и всем телом, всем своим не таким уж большим весом послал швабру вперед, прямо в пасть твари.

Тварь пошатнулась, запнулась о зашевелившегося Гокудеру и грянулась спиной об пол. Фонтаном разлетелись во все стороны брызги и осколки. Цунаёши растерянно поглядел на свои опустевшие руки — швабра так и осталась в пасти твари, и ее рукоятка торчала теперь вверх, покачиваясь. Колени ослабли, Цунаёши, не думая уже ни о чем, схватил валявшуюся рядом табуретку и запустил в монстра.

Табуретка ударила о рукоять швабры. Что произошло дальше, Цунаёши толком не понял. Швабра упала, наконец-то вывернувшись из пасти твари, тварь с воем подскочила, почему-то на глазах уменьшаясь, метнулась к окну и исчезла в серой пелене дождя.

Гокудера сидел на полу, зажимая рукой царапины на горле. Кровь с располосованного лица стекала крупными каплями на изодранную в клочья рубашку, расползалась по мокрой ткани размытыми кляксами.

— Ты как? — прошептал Цунаёши. Сипло откашлялся и спросил уже почти нормальным, только слегка дрожавшим голосом: — Он сильно тебя поранил? Гокудера…

— Х-ха, — резко выдохнул Гокудера. — Не паникуй, Десятый. Никогда не слышал «заживет, как на оборотне»? Хотя еще немного, и заживать было бы не на ком.

Оторвал ладонь от горла, поглядел на измазанные в густой темной крови пальцы.

— Ты меня спас.

— Уберем здесь завтра, — Цунаёши с сомнением поглядел на окно, которое на скорую руку ничем было не закрыть. — Мне кажется, он больше не вернется. А тебе надо хотя бы промыть раны, мало ли что у него на когтях. И переодеться. И согреться…

— Согреться нужно тебе, — невесело усмехнулся Гокудера. — Ты белый весь и дрожишь.

— И печка погасла, чай не вскипятить, — тоскливо вздохнул Цунаёши. — Растапливать ее в такой сырости целое дело. Как ты, правда? Помочь тебе встать?

— Тебе бы кто помог не упасть. — Гокудера оперся ладонью об пол и поднялся, не так легко и стремительно, как двигался он обычно, однако вполне уверенно. — Пойдем, Десятый. Давай руку.

Наверное, они напоминали двух бредущих с пьяной вечеринки, закончившейся пьяным же мордобоем. Хорошо, что оценить зрелище было некому. Когда в ванной Цунаёши стащил с Гокудеры рваную в клочья рубашку, он пришел в ужас. Спина, плечи, бока были исполосованы глубокими рваными бороздами — вроде и ранами еще не назвать, но уже и не «царапины», как, презрительно скривившись, отозвался о них Гокудера. Промывать пришлось холодной водой, Гокудера вздрагивал и шипел от каждого прикосновения, но на испуганное и виноватое «Больно?» сердито дернул ушами и ответил:

— Холодно.

Соврал, кажется.

И перебинтовывать отказался, объяснил:

— Присохнет, отдирать придется, еще хуже будет.

Цунаёши нашел для него тонкую чистую рубашку, штаны и свободный свитер. Свитер оказался короток, едва доставал до талии, и руки из рукавов торчали.

— Зато теплый, — вздохнул Цунаёши. Сам он просто растерся полотенцем и переоделся в сухое. Надвигался вечер, дождь лил по-прежнему, на ужин рассчитывать не приходилось, к тому же Цунаёши все больше колотил запоздалый страх. И согреться никак не получалось.

Гокудера покачал головой и обнял его. Прижал к себе:

— Если ты сейчас же не согреешься, я тебя укушу. Слышишь, Десятый?

— Чтобы на мне тоже заживало как на оборотне? — засмеялся Цунаёши. — И, как это ты говорил… усиленный обмен веществ?

Гокудера тихо фыркнул, стащил с кровати одеяло и укутал их обоих. И прямо так, в одном на двоих колючем шерстяном коконе, заставил лечь. Сказал, обдав ухо щекотным горячим дыханием:

— Не бойся уснуть. Если он придет снова, я услышу.

— Хорошо, — пробормотал Цунаёши. Его и в самом деле неудержимо одолевал сон: наверное, в противовес пережитому страху.

Засыпая, он чувствовал на своей шее дыхание Гокудеры. И от этого было спокойно.

Пес старика Ямамото Гокудеру на дух не переносил. Видно, помнил первую встречу, закончившуюся для него подранной мордой и позорным бегством. Хотя с тех пор Гокудера стал в доме старика почти своим, пес его так и не принял. Поэтому теперь, пока хозяин был в отлучке, кормить пса ходил Цунаёши. На него, пропахшего оборотнем, тот тоже ворчал, но терпел.

В то утро Цунаёши припозднился. Не хотелось вставать: под одним одеялом с Гокудерой было тепло, а за окном все еще хлестал ливень. Еще больше не хотелось думать о разгроме, который ждет на кухне, о холодной печке и разбитом окне. К тому же Гокудера спал, крепко его обняв, и Цунаёши боялся шевелиться: не разбудить бы. Он не знал, как у оборотней, а для людей точно полезно больше спать, когда болеешь.

Иногда Гокудера вздрагивал и зло шипел во сне. Наверное, ему снилась вчерашняя тварь и драка с ней. Тогда Цунаёши гладил его по спутанным волосам, по прижатым ушам, шептал:

— Все хорошо.

Гокудера затихал, начинал дышать ровнее. Но Цунаёши все равно продолжал легонько его поглаживать.

В общем, пес старика Ямамото мог и подождать.

Проснулся Гокудера как-то вдруг: только что дышал тихо, ровно и сонно, и вот — резко втянул носом воздух, открыл глаза и спросил:

— Утро?

— Утро, — улыбнулся Цунаёши.

Несколько мгновений Гокудера глядел на него в упор, глаза в глаза; потом фыркнул насмешливо, перевернулся на спину и потянулся всем телом, долго, протяжно и сладко, подняв руки над головой и зажмурившись. Сел, стянул свитер, подергал рубашку. Поморщился:

— Ну вот, присохло. Хорошо, что не бинты.

На рубашке темнели полосы и пятна крови, но вроде бы не очень много. А на лице и горле следы когтей прихватились темной коркой, и кожа вокруг них была лишь немного покрасневшей. На оборотне заживало и в самом деле хорошо. Но все же Цунаёши не удержался, спросил:

— Болит?

Гокудера безразлично пожал плечами. Задержал взгляд на лице Цунаёши, бросил раздраженно:

— Не смотри на меня так! Все в порядке. Иди лучше с печкой разберись.

— Ладно, — Цунаёши зевнул и побрел в кухню. Работы точно хватит на весь день…

— Обуйся! — крикнул вслед Гокудера. — Там весь пол в стекле!

— Хорошо, — отозвался Цунаёши. От неожиданной заботы прибавилось сил, и вид залитой водой, разгромленной кухни показался уже не таким страшным. Цунаёши нашарил банные шлепанцы и побрел к валявшейся почти у самого окна швабре.

Тряпка проехалась по полу с неприятным, режущим уши скрежетом. Цунаёши перевернул швабру и замер, растерянно разглядывая зацепившуюся клыками в старой мешковине челюсть — неприятно желтоватую, массивную, вполне подходившую по размеру вчерашней твари. Но не мог же он…

— Эй, Десятый, ты чего?

— Гляди… — Руки дрожали, пока Цунаёши выпутывал из мешковины неожиданную находку. — Я не понимаю, это как… Вчера тряпка у той твари в пасти застряла…

Гокудера перепрыгнул через скопившуюся у порожка лужу, взял челюсть, повертел в руках, понюхал. Пожал плечами:

— Ничего не понимаю. Она старая, мяса нет, гляди сам. Но пахнет свежим, вчерашним. Может… — Не договорив, почесал затылок, снова пожал плечами. Махнул рукой: — Ну ее пока, засунь куда-нибудь, потом подумаем. Жрать охота, давай уберем тут все скорей.

Выставил на середину кухни мусорное ведро и начал собирать осколки.

Цунаёши с тяжелым вздохом взялся за тряпку. Теперь даже в руки ее брать было жутковато. Что за жизнь пошла: твари, челюсти, непонятные чужаки, а в итоге — Гокудера ранен, на кухне уборки до вечера хватит, есть хочется, а еды нет…

Примерно через полчаса или, может, час — от однообразной работы и сосущей пустоты в желудке время, казалось, совсем остановилось — Гокудера тихо сказал:

— У нас гости.

Цунаёши уронил тряпку, зачем-то тут же схватил ее снова — тряпкой, что ли, от монстра собрался отбиваться?!

— Обычные гости, — немного удивленно уточнил Гокудера, — ты чего, Десятый?

— Испугался, — виновато признался Цунаёши. Взял ведро с грязной водой и потащил на улицу: вылить, а заодно и глянуть, кто же пришел.

В дверях он столкнулся со старостой и начальником полиции. Поклонился торопливо:

— Я сейчас. Проходите, пожалуйста.

Подумал: а если вчерашняя тварь наделала дел не только у него дома, но и по всей деревне? Иначе с чего бы такие люди пришли к охотнику на монстров? Сейчас скажут, как тогда: «Иди и без монстра не возвращайся»!

Меньше всего Савада Цунаёши хотел бы еще раз столкнуться с этой тварью.

Когда он вернулся в дом, гости стояли на пороге кухни, внимательно разглядывая то ли почти еще не убранный разгром, то ли сидевшего на корточках посреди кухни Гокудеру. Оборотень прижал уши и замер, будто ждал атаки или сам готовился прыгнуть.

— Что такое? — Цунаёши протиснулся мимо посторонившегося старосты, подошел к Гокудере и только тогда снова обернулся к гостям. Неясное, но определенно тревожное чувство подсказывало, что именно так будет правильно. — Э-э, что-нибудь случилось?

— Интересно, что у тебя здесь случилось, Савада, — рубанул начальник полиции.

— К нам вчера какой-то зверь залез, — не стал скрытничать Цунаёши. — Крупный и злой. Гокудеру чуть не убил.

— Подробности, — потребовал начальник полиции.

Гокудера чуть слышно фыркнул. Цунаёши поглядел на него, неловко пожал плечами и рассказал все, начиная от звона разбитого стекла, едва услышанного ими за шумом дождя, и заканчивая непонятным бегством зверя.

— Значит, убежал? — переспросил начальник полиции.

Гокудера встал, отряхнул ладони о штаны. Сказал тихо:

— Десятый, он тебе не верит. Совсем не верит, вообще.

— Почему? — растерялся Цунаёши.

— Очень уж совпадение невероятное, — соизволил объяснить начальник полиции. Вот только нарочито мягкий голос так и сочился ядом.

— Совпадение?.. Э-э, вы о чем?

— Пса старика Ямамото знаешь, так, Савада? Знаешь, как он на твоего оборотня всегда вызвериться готов? Так вот сегодня ночью песику оторвали голову. Весело, правда?

— Да вы! — Гокудера сжал кулаки, пригнулся, прижав уши. — Что вы себе…

— Тихо, тихо, — начальник полиции демонстративно потянул из ножен катану. — Это еще не все. Знаете, как говорят: когда что-то случается, ищите, кому оно выгодно? Из коптильни украли тунца. Ничего не напоминает, а? Кто у нас здесь любит рыбку? И по следу теперь некого пустить, других-то обученных собак у нас здесь нет, шавки только.

— По следу мог бы пройти Гокудера, — выдавил Цунаёши. Он уже понял, к чему клонят гости; понял и то, что у них все решено окончательно и возражать бессмысленно. Но и промолчать не сумел. — Мог бы, но вы ему не верите, так? Значит, не верите и мне.

— Два монстра на одну деревню — это слишком, — мягко сказал староста. — Слишком невероятно, а если это правда — слишком много. Вы сможете принести нам его голову?

Гокудера вжал голову в плечи — на какое-то мгновение, но Цунаёши успел заметить. А потом выпрямился и ответил зло, не дав самому Цунаёши и рта раскрыть:

— Нет. Он слишком сильный. Это дело не для неопытного охотника на монстров, а для отряда полиции. Для стрелков с ружьями, чтобы издали уложить.

— Болтовня, — отмахнулся начальник полиции. — Сказочки. В Намимори безобразничает единственный монстр, и это ты. А ты — кончик катаны на мгновение указал на Цунаёши и снова нацелился на Гокудеру, — его покрываешь. Я не знаю, зачем, и не хочу знать, просто положу этому конец.

— Неправда! — теперь уже Цунаёши сжал кулаки и ринулся вперед, и Гокудера схватил его за плечи, останавливая. — Почему вы мне не верите?! По-вашему, я сам устроил весь этот разгром? Зачем оно мне?!

— Вот уж не знаю, зачем, — презрительно выплюнул начальник полиции. Так презрительно и с такой уверенностью, что стало ясно: «зачем» для него вопрос второй, а то и двадцать второй. Важно другое: «Кто?» — и на этот вопрос он себе уже ответил. — Может, чтобы было на какого зверя укусы списать. Пес-то непросто дался, а, Гокудера?

— Тебе не верят, — повторил Гокудера. — Ты ничего им не докажешь.

— Я не понимаю, почему! — заорал Цунаёши. — Послушайте, я прожил здесь всю жизнь, вы меня знаете, вы никогда не считали меня ни вруном, ни вором! Гокудера не трогал пса и рыбу не воровал, он вообще из дому не выходил! Ни вечером, ни ночью!

— Ты никогда не был ни вором, ни лгуном. — Староста вздохнул. — Но ты трусоват, Цунаёши. Ты мог попасть под дурное влияние.

Гокудера отчетливо фыркнул, и Цунаёши вспомнилось вчерашнее: «Да уж чую я, как ты боишься». И — совсем не к месту, не ко времени — снова, как вчера, теплая щекочущая волна разошлась по телу. Пришлось сжать кулаки изо всех сил, чтобы отвлечься от рук Гокудеры, судорожно стиснувших его плечи, и вновь сосредоточиться на разговоре.

— Я не попал ни под чье влияние. Я не вру. Гокудера никого не убивал и ничего не крал.

— А полиции хорошо бы сначала собрать улики и провести расследование, а уже потом швыряться обвинениями, — негромко подсказал Гокудера. — Или вы предпочитаете сразу катаной по горлу, без суда и следствия?

— Оборотням слова не давали, — побагровел начальник полиции. — Вы вообще не люди, а монстры и твари. Вас и положено, того, без суда и следствия.

— Только попробуйте. — Цунаёши сам не ожидал, что его может вдруг охватить настолько сильная, жгущая огнем ярость.

— Эй-эй, подождите, — вмешался староста. — Не надо конфронтации. В любой ситуации можно найти компромиссное решение. Савада Цунаёши, девять поколений твоих предков…

— Вот только не надо о долге перед деревней! — непочтительно перебил Цунаёши. — Я уже сказал, Гокудера ни при чем. Берите ружья, охотников и ищите того зверя.

— Может быть, мы так и сделаем, — буркнул начальник полиции. — Но для начала испробуем способ попроще. Я полагаю, убрать из деревни оборотня будет достаточно.

— Пусть он уйдет, Савада Цунаёши, — мягко объяснил староста. — Просто уйдет. Вернем все, так сказать, на круги своя.

Теплая хватка на плечах разжалась, ладони бессильно скользнули вниз по спине. Цунаёши обернулся; от вида лица Гокудеры, застывшего в показном «мне все равно», захотелось взвыть.

— Уходите, — он снова повернулся к гостям. — Уйдите из моего дома. Пожалуйста.

— Мы уйдем, — веско, со значением проговорил начальник полиции. — Но если проблемы останутся, мы вернемся, и разговор будет уже не таким мирным.

— Подумай о благе деревни, Савада Цунаёши, — староста скорбно поджал губы и покачал головой. — Тебе здесь жить, в конце концов.

Развернулся и направился к выходу. Начальник полиции топал за ним, впечатывая сапоги в пол с такой силой, будто каждым шагом вбивал осиновый кол в сердце твари.

Тихо стукнула входная дверь. Гокудера глубоко, прерывисто вздохнул.

— Ладно, Десятый. Давай, помогу тебе здесь закончить по-быстрому, и пойду.

— К-куда пойдешь?

— Куда-нибудь.

Цунаёши зло пнул тряпку. «Никуда ты не пойдешь, — хотел бы сказать он, — я тебя не отпущу», — но по Гокудере было ясно видно, что никакие слова не помогут. А если бы и помогли — что делать, когда к ним в дом заявится отряд полиции с ружьями? Гокудере опасно оставаться.

Поэтому сказал он совсем другое:

— Не будем мы ничего здесь заканчивать. Пошли собираться. Я иду с тобой.

Гокудера молчал, наверное, с минуту: смотрел на Цунаёши, и в его лице угрюмое наигранное «мне все равно» медленно сменялось искренним ошеломлением. Потом он сглотнул и спросил дрожащим голосом:

— Т-ты с ума сошел?

— Я — нет, — сердито ответил Цунаёши. Мотнул головой в сторону окна, где виднелись за серой завесой дождя домики деревни: — Это вон те с ума сошли. Они. Все.

— Почему все? Ты думаешь…

— Я знаю старосту, — горько усмехнулся Цунаёши. — Он бы не пришел, если бы люди его не пнули. Да и господин начальник полиции, в общем, такой же.

— Но… Десятый! Но ведь это твой дом!

В этом «дом» было столько боли и зависти, что у Цунаёши ледяные мурашки побежали по спине. Только теперь он понял, насколько ценил Гокудера домашнюю жизнь, крышу над головой.

— Знаешь, я очень давно живу в этом доме один. — Цунаёши сглотнул подступившие слезы. Хотелось отвернуться, скрыть от Гокудеры минуту слабости, но это было бы нечестно. — Если выбирать, остаться здесь, но снова одному, или оказаться без дома, но вдвоем с другом… Я выберу тебя, Гокудера. Я знаю, из меня никуда не годный спутник, но…

Он смешался, подумав вдруг: ведь и правда никуда не годный, бестолковый, неуклюжий, толку с него… Горло перехватило, и он прошептал:

— Пожалуйста, Гокудера.

— Десятый, ну ты… — Гокудера нервно дернул ушами, сгреб его в охапку и прижал к себе. — Ну ты… Перестань. Нашел, из-за чего… из-за кого… И вообще, ты мокрый!

— Мокрый, — согласился Цунаёши. Руки Гокудеры были горячими, и держал он крепко, не вырвешься. Но Цунаёши и не хотел вырываться. Хотел вот так стоять и слушать, как бьется сердце у Гокудеры: часто и сильно.

— Этой твари нужен кто-то из нас, — помолчав, глухо сказал Гокудера. — Или ты, или я. Не вышло добраться прямо, и теперь он подстроил так, чтобы меня отсюда поперли с треском.

— Получается, что нам лучше не разделяться, — обрадованно подхватил Цунаёши. — Поодиночке мы с ним точно не справимся, а вдвоем…

«И вдвоем, скорей всего, не справимся», — подсказывал здравый смысл. Цунаёши поднял голову, посмотрел в хмурое лицо Гокудеры. Тот, наверное, думал о том же.

— А еще я голодный, и ты тоже. Пошли собираться.

— Десятый… Куда же мы пойдем с тобой?

— Куда-нибудь, — Цунаёши легкомысленно пожал плечами. Какая разница, куда, если сказано главное: «С тобой»?

В первый день они не ушли далеко. Гокудера, что-то прикинув в уме и для верности пересчитав на пальцах, сказал:

— Есть сухая нора, где можно пересидеть немного. За пару часов дойдем.

— Веди, — кивнул Цунаёши. Оглянулся на деревню, пытаясь угадать любопытные взгляды сквозь пелену дождя. Было немного обидно. Может даже не «немного», если уж не врать самому себе. Все-таки с этими людьми он прожил всю жизнь, привык считать их своими, почти родней. Цунаёши подавил вздох и заторопился следом за Гокудерой.

Тот шел быстро, торопясь убраться подальше если не от Намимори, то хотя бы от все тех же любопытных взглядов. Дождь пригладил его волосы, превратив из пепельных в грязно-серые, промокшая рубашка липла к телу. Сам Цунаёши тоже вымок насквозь, ремень сумки больно врезался в плечо, ноги то скользили, то вязли в размокшей глине. Струйки дождя стекали с волос на шею, просачивались под воротник, щекотали спину. Вместе с ними по коже полз ледяной озноб. Цунаёши сжимал зубы, ругал себя: и так плетется еле-еле, Гокудера уже несколько раз недовольно оглядывался, еще не хватало перемерзнуть и заболеть!

Вскоре Гокудера свернул с дороги в лес, на неприметную узкую тропинку. Идти стало легче: глина под ногами сменилась жестким ковриком невысокой травы. Здесь было очень тихо, только дождь шелестел в листьях. Цунаёши ни разу в жизни не слышал такой тишины, даже не по себе стало.

Он смотрел только в спину Гокудере, поэтому не заметил, когда тропинка исчезла вовсе. Просто ноги стали вдруг путаться в траве, а ветки — бить по лицу, а потом Цунаёши вдруг зацепился о коварно спрятавшийся в траве корень и полетел носом в землю. Ладони проехались по мокрой траве, тяжеленная сумка наподдала по спине, подбородок врезался в землю с такой силой, что потемнело в глазах.

— Десятый… — Гокудера тихо вздохнул, присел рядом на корточки.

— Прости, — Цунаёши оперся о землю дрожащими руками, пытаясь встать, и едва не упал снова; извернувшись, плюхнулся задницей на мокрую траву. Ощупал подбородок, поглядел на саднящие, в красных полосах ладони. Обхватил себя руками, пытаясь сдержать дрожь и успокоиться. Правильно мальчишки в Намимори дразнили его никчемным. Мокро, холодно, есть хочется, ноги заплетаются. Савада Цунаёши, ходячее несчастье. Без него Гокудера наверняка уже дошел бы до своей сухой норы. — Прости, я… Я сейчас.

Больше всего он боялся, что Гокудера скажет: «Возвращайся домой». Потому что стыдно навязываться, если ты только обуза.

Гокудера стащил с него сумку, сказал:

— Ты замерз, — и обнял, прижав к себе. Мокрое к мокрому — не слишком приятно, но после первых ознобных мгновений по телу начало расходиться тепло.

— Ты меня прости, Десятый. Я не подумал, что иду слишком быстро для тебя. Скоро отдохнешь, совсем немного осталось.

— Печка, — пробормотал Цунаёши. Потерся о плечо Гокудеры, тайком стирая предательские слезы. Дрожь отпускала, и страх тоже. — Спасибо, Гокудера. Я такой неловкий.

— Ерунда, — буркнул Гокудера. — Ты просто не привык. Ну, пойдем?

— Ага, — вяло согласился Цунаёши. — Пойдем. Я дойду, правда.

И оба не двинулись с места. Цунаёши сидел, неудобно наклонившись, прижавшись к Гокудере, а тот обнимал его и жарко дышал в макушку. Почему-то хотелось, чтобы он снова сказал: «Ты подпустил оборотня вплотную». «И дал себя схватить», — продолжил бы Цунаёши. Может быть, тогда, заодно с этим, он сказал бы и другое: «Не хочу, чтобы отпускал».

Но Гокудера молчал. Только сердце билось все чаще.

— Чертов дождь, — пробормотал Цунаёши. Лишь бы что-то сказать, разбить ставшую вдруг слишком неловкой тишину.

— Это хорошо, что дождь, — быстро возразил Гокудера. — Следы смывает. Я ничего не чую, кроме земли и травы, и тварь не учует. Можем не бояться.

— Тогда хорошо, — согласился Цунаёши.

За шиворот падали с листьев холодные капли, и каждый раз он вздрагивал, а Гокудера крепче прижимал его к себе. Наверное, так можно было бы просидеть очень долго. Вот только в животе уже бурчало и подсасывало от голода.

— Пойдем, — снова сказал Гокудера, с заметной неохотой размыкая руки. Встал, подхватил сумку Цунаёши, повесил через плечо, крест-накрест со своей. Фыркнул, перехватив виноватый взгляд: — Не спорь. Это только сегодня.

Цунаёши поднялся, ухватившись за протянутую ладонь, и сжал ее крепче, прежде чем отпустить. Он не знал, как иначе выразить все то, что он сейчас чувствует, все, чего даже себе самому не объяснишь словами. Гокудера дернул уголками рта, сказал:

— Совсем немного осталось, Десятый. Ты говори, если я слишком быстро иду.

— Ты нормально идешь, это я… — Цунаёши смешался, неловко пожал плечами: — Ладно.

Оказалось, что до укрытия Гокудеры и в самом деле идти оставалось всего ничего. И была это совсем не нора, а крепкий, на совесть построенный крохотный домик. Он стоял на самой опушке, дальше начинался луг, спускавшийся к широкому ручью, а еще дальше, за ручьем, на пологом холме, виднелся среди деревьев небольшой храм.

— Здесь никого нет, но вроде и не заброшено, — сказал Гокудера. — Наверное, из монастыря на лето приезжают, сено косить или еще зачем. Здесь монастырь недалеко.

— Знаю, — кивнул Цунаёши, — слышал.

Гокудера открыл дверь:

— Входи, Десятый. Можно отдыхать.

В домике было сухо и чисто, пахло пылью и прошлогодним пересушенным сеном. Из всей мебели — только небольшой стол, ни кроватей, ни хотя бы тюфяков. Голый пол, но все же намного лучше жадно чавкающей глины или мокрой травы. Зато возле печки ждали сухие дрова.

Гокудера сгрузил сумки на пол, потянул рубашку через голову. Сказал:

— Ты разденься, в мокром холодней. И печку затопи, я поесть соображу.

Цунаёши давно заметил, что сам Гокудера предпочитал подходить к печке только ради готовки, ну или посидеть рядом, погреться. А сейчас вдруг спросил:

— Ты ведь огня не боишься, почему никогда сам не растапливаешь? Не умеешь?

— Что-то вроде, — поморщился Гокудера. — Они меня не любят, прямо мистика какая-то.

— Кто не любит?

— Печки. То дымят, то взрываются. Моя… в общем, неважно, просто там, где я раньше жил, меня знаешь как называли? Дымовая бомба Хаято.

— Твоя семья? — тихо спросил Цунаёши.

— Сказал же, неважно, — резко оборвал Гокудера.

— Прости. — Цунаёши разложил на полу мокрую одежду, повел озябшими лопатками, вздохнул. — Сейчас растоплю.

Гокудера выгрузил на стол захваченные с собой продукты. Совсем немного: крохотный мешочек риса, солонку — соли в ней оставалось на самом донышке, жестяную банку с чаем и три сухих рыбешки. Буркнул:

— Видеть нечего. И взять неоткуда.

— У меня есть немного денег, — сказал Цунаёши. — Завтра можно выйти на дорогу, найти там какую-нибудь харчевню и нормально поесть. А потом… ну, заработаем как-нибудь.

Гокудера скептически хмыкнул, но говорить ничего не стал.

В печке затрещали поленья, по дому начало расползаться живое уютное тепло. Цунаёши подкинул еще дров, оглянулся:

— Уступить тебе место?

Гокудера кивнул:

— Уступи. Сумки переложи пока. Твоя очень тяжелая, что ты туда напихал? Я думал, там только одежда.

— Еще тетрадки, — тоскливо признался Цунаёши. — Вся куча.

— Обалдеть, — тихо, но крайне выразительно проговорил Гокудера. — Хочешь поискать работу по специальности, Десятый?

Сейчас это его «Десятый» прозвучало совсем не так, как обычно. Не с ласковой насмешкой, а почти издевательски.

— На самом деле совсем не хочу, — мрачно признался Цунаёши. — Но не бросать же было это все. Девять поколений предков, как-никак…

Вздохнул, вывернул сумку прямо на пол. Сначала вынул отсыревшую запасную одежду, за ней посыпались, шурша, тетради и плотно свернутые пергаменты. Из бумажного вороха с веселым стуком вывалился плотно закрытый стеклянный флакон, подкатился Гокудере под ноги. Тот поднял, повертел перед лицом, принюхиваясь:

— Что это?

— Конфеты, — Цунаёши поежился. — Специальные, отец оставил. Это, ну… Вроде как чтобы силу охотника на монстров пробудить. Я и не знал, что они сюда завалились. Спешил, сгреб все, не глядя…

— Ясно, — Гокудера швырнул конфеты обратно, отвернулся и занялся рисом.

Теперь уже Цунаёши вертел в пальцах флакон. Толстые стеклянные стенки еще хранили, казалось, тепло рук Гокудеры.

— Знаешь, я их выброшу. Надо только придумать, куда, чтобы никто случайно не подобрал. Может, сжечь? Они, надеюсь, не дымят и не взрываются.

Гокудера не оценил неуклюжую шутку. Обернулся резко, спросил:

— Сдурел? Читал я про эти твои конфеты. Сила, воля, реакция… С такой конфеткой ты бы ту тварь сделал в пять минут.

— «Читал», — повторил Цунаёши. — Я тоже читал. Только я их еще и пробовал. Знаешь, это… Они, конечно, силу дают, но я бы лучше как-нибудь без силы обошелся. Это будто не я был. В общем, ну их, правда.

Он не мог бы объяснить словами то ощущение, но вспомнил его сейчас очень ярко. Сила, воля, реакция — все это было, но главным было другое. Ледяная, спокойная безжалостность. Как будто щелкнула невидимая кнопка, отключив в неуклюжем мальчишке Саваде Цунаёши все человеческое. Плохое и хорошее, не разбирая. Остались только цель — купленный отцом для тренировки огромный злобный пес, — и холодное «убить».

Долго потом кошмары снились. Удивленная морда мертвого пса, кровь на руках, довольная отцовская улыбка…

Передернувшись от нахлынувшего отвращения, Цунаёши размахнулся и швырнул флакон в печку.

Гокудера поймал его в каком-то диком, невероятном прыжке. Упал, притормозив падение свободной рукой, перекатился по полу. Сел, молча глядя на Цунаёши. Он дышал часто и глубоко, голая грудь поднималась и опускалась, и Цунаёши почему-то никак не мог отвести взгляд от прихваченных темной корочкой царапин на бледной коже.

— Сдурел? — снова спросил Гокудера.

— Нет, — с удивившей его самого решительностью ответил Цунаёши. — Просто не хочу.

Теперь он смог поглядеть Гокудере в лицо — растерянное и как будто слегка виноватое.

— Десятый…

— Ты не знаешь, что это за дрянь. Даже не представляешь.

Гокудера вдруг усмехнулся криво и горько:

— Монстры тоже не зайчики, ты должен бы понимать. Охотник в десятом поколении.

— Я понимаю, — Цунаёши отвернулся и начал собирать тетради в две ровных стопки. Глупый спор, и зашел дальше, чем хотелось бы. Еще немного, и придется рассказывать то, о чем совсем не хочется говорить.

В доме повисла напряженная, неловкая тишина. Только дождь стучал по крыше, да потрескивали, разгораясь, сухие смолистые поленья.

— Послушай, — Гокудера подошел, присел рядом. — Можешь выполнить одну мою просьбу? Очень важную.

Цунаёши поднял голову. Гокудера смотрел напряженно, в зеленых ярких глазах чудилась то ли боль, то ли паника, так что хотелось обнять его, успокоить. Только понять бы еще, в чем вообще беда…

— Это на самом деле важно, Десятый. Поверь мне.

Цунаёши кивнул, стараясь не обращать внимания на подступившие вдруг дурные предчувствия:

— Да, Гокудера, конечно. Я обещаю.

Тот взял его ладонь в свою; тетрадка глухо шлепнулась на пол.

— Возьми, — Гокудера вложил флакон в руку Цунаёши и сжал его пальцы, накрыв сверху своими. — Не выбрасывай их. И всегда держи под рукой. Пожалуйста, Десятый.

— Зачем? — почти плачущим шепотом спросил Цунаёши.

— Иногда приходится драться, — спокойно и грустно ответил Гокудера. — Даже если ты совсем этого не хочешь.

Он резко отвернулся, спрятав глаза, как будто сказал не всю правду и сам был этим недоволен.

— Ты думаешь, что та тварь нас догонит? Сам же говорил, дождь смывает следы. Или еще чего-то боишься?

— Потом, — Гокудера встал и отвернулся к печке. — У меня вода закипела. Если хочешь сегодня поесть, не мешай.

Казалось, он снова вернулся к своему обычному настроению. Цунаёши растерянно поглядел на поблескивающий меж стиснутых пальцев флакон, на Гокудеру, отметил напряженные плечи, расчерченные бороздами вчерашних ран, чуть скованные, усталые движения. Прошептал:

— Хорошо, Гокудера. Я сделаю, как ты хочешь. Но лучше бы оно нам не понадобилось.

Скоро подоспела нехитрая еда, а когда голод был утолен, навалилась тяжелая, сонная усталость. Одежда высохнуть не успела.

— Надо было одеяло взять, — вздохнул Цунаёши, — жаль, не сообразили.

— И матрас заодно, — фыркнул Гокудера. — Далеко бы ты ушел под дождем с промокшим одеялом на спине? Эх, Десятый… Иди ко мне, согрею.

Они легли прямо на голом полу, перед печкой; Гокудера обнимал Цунаёши, часто и жарко дышал в макушку, и казалось почему-то, что он совсем не хочет спать. Что, наверное, ему просто нравится думать о том, как близко подпустил его охотник на монстров — со спины, и разрешил себя схватить, и совсем не хочет, чтобы отпустил. Цунаёши тайком улыбнулся этой мысли, погладил ладонь Гокудеры и пробормотал, проваливаясь в тяжелый, полный усталости сон:

— Не хочу, чтобы отпускал.

— Не отпущу, — пообещал Гокудера. А может, Цунаёши это уже приснилось.

Гокудера беспокоился третий день. Он смотрел на Цунаёши со странным, но определенно не слишком приятным выражением, огрызался на его «Что-то не так?» и «Что с тобой?» и старался не прикасаться даже случайно.

Они шли в город. Это посоветовал хозяин придорожной харчевни, в которой они остановились поесть на второй день пути. До него, как оказалось, уже добрались последние сплетни из Намимори.

Он пересчитал жалкие медяки Цунаёши, передвигая их толстыми пальцами по широченной ладони. Усмехнулся во всю ширь круглого лица:

— Что-то не похоже, что вы умяли на двоих огромного жирного тунца. Деревенским олухам только дай виноватого найти. Погодите, в следующий раз свалить не на кого будет, тогда, глядишь, задумаются.

— Нам-то что с того, — буркнул Гокудера.

— У вас работы для нас не найдется? — спросил Цунаёши.

— Самому делать нечего, — махнул рукой трактирщик. — Вам бы в город, там всегда рук не хватает.

— Нужен там оборотень, — Гокудера зло прижал уши. — В клетку в зверинце?

Трактирщик подкинул на широкой ладони деньги, хмыкнул:

— Соберу вам на все, чтобы и сейчас поесть и в дорогу. А ты будь умней, оборотень. Город не деревня, там никому нет дела до соседских проблем, зато и приглядываться к соседям люди не привыкли. — Зашел за широкую стойку, нагнулся, пошарил под прилавком. — Иди сюда.

— Зачем еще? — Гокудера напряженно шагнул к стойке.

— Иди-иди, не бойся, — трактирщик ухмыльнулся и натянул Гокудере на голову широкую кепку с жестким козырьком. — Носи, парень. Под твои мохнатые уши самое оно.

В той харчевне они переночевали, прямо на лавках в общем зале. А наутро Гокудера сказал мрачно:

— Ладно, давай попробуем в город. Куда еще-то.

«Куда еще с тобой, таким бестолковым», — додумал Цунаёши. Ничего не сказал, но расстроился. А потом начались… проблемы? Неприятности? В общем, началось это.

Беспокойство.

Гокудера свернул с прямой дороги и шел теперь окольными, извилистыми путями, узкими лесными тропами, стараясь избегать людей. Он начал откровенно жестко держать дистанцию, не прикасался к Цунаёши сам и шарахался, когда тот пытался хотя бы приблизиться, не то что погладить. И уши у него теперь вечно были прижаты.

Ночевали они одну ночь в лесу, на толстой подстилке из хвои под старой разлапистой елкой, вторую — в полуразваленном сарае на окраине очередной деревеньки. Оба раза Гокудера говорил:

— Ложись, я покараулю, — и до утра к Цунаёши не приближался. Может, спал в стороне, а может, правда караулил: трудно проследить, когда сам устал настолько, что засыпаешь даже раньше, чем ляжешь.

После нескольких попыток Цунаёши перестал спрашивать, что происходит. Молча брел следом за Гокудерой, перебирал в памяти последние дни и не мог понять, где и что сделал не так. Должна же быть причина у такой резкой перемены?

В общем, все было довольно плохо. Даже ясное небо совсем не радовало.

В этот раз Гокудера остановился, когда солнце едва начало спускаться. Бросил сумку на траву посередине небольшой прогалины в лесу, сказал:

— Здесь.

Цунаёши сел, обхватив колени руками и уткнувшись в них лбом. Он устал от напряжения в голосе Гокудеры, от не сказанного вслух, но откровенного «не подходи ко мне».

— Десятый, — Гокудера встал вроде бы и рядом, но не вплотную, а шагах в трех. — Поговорить надо.

— По-моему, давно надо, — устало вздохнул Цунаёши. — Я не понимаю, что происходит?

— Посмотри на меня.

Цунаёши поднял голову. Гокудера засунул руки в карманы и сжал кулаки. Напряженный до дрожи, уши нервно прижаты, глаза зло сощурены…

— Ты не хочешь, чтобы я к тебе подходил. Злишься. Что случилось, Гокудера? Я тебя чем-то обидел?

Гокудера длинно выдохнул, плечи вдруг расслабились и опустились, и весь он стал таким, как будто выдернули державшую его взведенную до упора пружину.

— Сегодня полнолуние.

— И ты меня наконец-то загрызешь? — слабо улыбнулся Цунаёши.

— Придурок! — Гокудера, кажется, аж подпрыгнул. — Это не смешно! Совсем не смешно! Ты вообще хоть что-нибудь соображаешь, охотник на монстров? Из тетрадок своих хоть что-то помнишь?

— Я вижу, что тебе плохо! — Цунаёши крепче сцепил руки: хотелось подойти, обнять, успокоить, вот только Гокудера его сейчас не подпустит. — Я могу чем-то помочь?

— Можешь попробовать выжить, — фыркнул Гокудера. — Ты, в общем, ничего так. Устраиваешь меня живым.

«Ну, спасибо», — мог бы сказать в ответ Цунаёши. Обычный Гокудера рассмеялся бы, и дальше все снова стало бы хорошо. Но сегодня он не был обычным, и Цунаёши ответил серьезно:

— Хорошо, я постараюсь. Только скажи, что я должен делать.

— Точно не читал своих тетрадок, — буркнул Гокудера. — Раздолбай в десятом поколении.

Порылся в сумке, вытащил свернутую в трубку тонкую тетрадь, полистал, отыскивая какую-то явно знакомую ему страницу. Сунул Цунаёши под нос:

— На, вникай в инструкции.

Цунаёши подвинулся из тени в тонкую полоску уходящего света. Выцветшие чернила не хотели складываться в слова, а может, это он не сразу поверил глазам. Перечитал раз, другой. Поднял взгляд на напряженно застывшего Гокудеру, сказал жалобно:

— Но это же бред какой-то… Ерунда, не может такого быть!

Посмотрел на обложку, выдохнул с облегчением:

— Это прадеда. Отец говорил, что его дедушка был вралем, каких мало.

— Здесь он не соврал, — мрачно возразил Гокудера. — Я тоже… Ну, слышал. О таком.

— Подчинение монстров через совокупление и доминирование? — убито повторил Цунаёши, для верности еще раз заглянув в прадедову тетрадку. — Э-э, слушай… А если я не хочу тебя подчинять?

Гокудера пожал плечами:

— Тогда тебе придется меня убить.

— Но почему?..

— Послушай, — Гокудера вздохнул, сделал крохотный шажок и присел на корточки напротив Цунаёши. — В полнолуние оборотень становится зверем. Меня не будет, понимаешь? То есть я буду, но так глубоко, что не смогу ничего сделать. Ну, усмирить инстинкты и всякое такое. Это знаешь, как? Ты все видишь, все понимаешь, все помнишь, когда вернешься обратно. Но не можешь вмешаться. По утрам потом очень погано, — он передернулся. — Вместо меня будет голодный и злой зверь, пойми уже это, наконец.

— Боги, — Цунаёши вцепился себе в волосы, как будто это помогло бы решить проблему. — Ты хочешь сказать, что я… Я должен буду…

— Сгрызть свою особую конфетку и подчинить моего зверя.

— Но…

— Иначе кто-то из нас не доживет до утра. Придется, Десятый. Нет другого способа. Я всегда просто уходил от людей подальше, но раз уж теперь я с тобой, проблему нужно решить кардинально. Раз и навсегда.

Его голос был сейчас таким же, как он сам — напряженным, словно туго пережатая пружина. Цунаёши понял вдруг, что дрожит мелкой ознобной дрожью, хотя вечер выдался теплый. Трудно было поверить во внезапное превращение Гокудеры в злобного зверя. Это же Гокудера! Его друг! Вредный, иногда колючий, но совсем не злой.

— Не веришь, — скривился Гокудера. — Тогда вспомни, ты обещал держать конфеты под рукой. Доставай.

— Но…

— Доставай и будь готов. Не хочу, чтобы ты поверил, когда будет слишком поздно. И учти, я очень быстрый.

Цунаёши запихнул тетрадку в сумку, вытащил флакон с конфетами. Руки дрожали. На еще светлом небе уже проявлялась луна, полная и яркая, и Цунаёши никак не мог вспомнить, когда именно должен превращаться оборотень: при появлении луны или ночью, с темнотой? Или после захода солнца? Кажется, об этом предки написать забыли. Может, не знали? На них, наверное, оборотни выпрыгивали внезапно, уже в зверином облике. И они, наверное, на оборотней только охотились, а не приглашали пожить у себя дома и не отправлялись вместе с ними бродить по лесам. Тем более перед полнолунием.

Цунаёши хотел было спросить, но слова замерли холодным комом где-то в горле. Гокудера смотрел на луну, обхватив себя руками, будто мерз. Уши нервно дергались.

— Ты боишься? — вопрос вылетел сам, такой глупый, бесполезный и наверняка обидный, что Цунаёши тут же обругал себя за него.

Гокудера не обиделся и не удивился. Ответил просто:

— Боюсь.

Небо темнело быстро, и так же быстро луна наливалась сияющей белизной, как будто вбирала в себя последний свет уходящего дня.

— Очень боюсь, — Гокудера все еще смотрел на луну, запрокинув голову вверх, и казалось, что он говорит с ней. — Мне никогда не было так страшно. Но еще больше я боюсь, что загрызу тебя. Ты постарайся, Десятый. Сделай все правильно.

«Что — все?!» — едва не заорал Цунаёши. Но тут Гокудера перекинулся.

Это произошло очень быстро, почти неуловимо для глаз. Он упал, согнувшись, скрюченные пальцы впились в рубашку, разрывая ткань на полосы, по траве хлестнул длинный хвост…

— Гокудера? — прошептал Цунаёши.

Гокудера-зверь поднялся на четыре лапы, потянулся, широко раскрыв клыкастую пасть — серый пушистый кот размером с себя-человека, зеленоглазый, отливающий серебром в ярком свете луны. Красивый. Лязгнули клыки, хвост нервно захлестал по бокам. Цунаёши сжимал в потной ладони флакон с таблетками и ждал. Почему-то казалось, что все обойдется, уладится само собой. Может быть, Гокудера выглядел и злым, и опасным, но Цунаёши не мог его бояться. Не получалось.

Кот сердито зашипел, и Цунаёши невольно улыбнулся в ответ. Очень уж это напоминало утреннего Гокудеру: «Эй, Десятый, ты уже растопил печку? Ты вообще завтракать сегодня собираешься?»

Зверь коротко рявкнул. «И чему ты улыбаешься, придурок?» — отчетливо послышалось Цунаёши.

— И-извини, — нервно ответил он. — Знаешь, Гокудера, ты такой…

И тут зверь прыгнул.

Он и правда оказался очень быстрым. Сшиб Цунаёши на землю, тот и понять не успел, как. В спину впился то ли острый сучок, то ли камушек, флакон с конфетами укатился в траву, а прямо перед лицом нависла сердитая оскаленная морда, сверкая яркими даже в вечерних сумерках зелеными глазами. Совсем как в их первую встречу. В этих глазах не было ни злобы, ни угрозы, только тяжелая, как могильная плита, тоска.

— Гокудера, — Цунаёши погрузил пальцы в густую мягкую шерсть. — Ну что ты, Гокудера. Все хорошо, правда.

Он перебирал серебристую шерсть, гладил и чесал за ушами, и под пальцами медленно нарастало вибрирующее басовитое урчание. Гокудера навалился на него и блаженно зажмурился, заперебирал лапами, выпуская и убирая когти. Когти у него оказались еще какие острые, впивались в грудь до крови, зато сам он был горячий, ни костра, ни одеяла не нужно. И Цунаёши подумал, что даже если придется лежать так до утра, он вовсе не против.

— Ты все-таки совсем не монстр, — прошептал Цунаёши. — Ты особенный, Хаято.

Кот урчал громче и громче, в глаза светила полная луна, и Цунаёши обнял кота, притягивая к себе ближе. Зарылся лицом в густую шерсть. Гокудера фыркнул ему в ухо, горячий шершавый язык прошелся по щеке, по шее.

— Ты самый лучший.

Гокудера снова фыркнул, потерся мордой о лицо Цунаёши. А на того вдруг навалился сон: сказались, наверное, усталость и напряжение последних дней. Теперь все снова стало хорошо, Гокудера не будет больше от него шарахаться, перестанет бояться всякой ерунды из записок враля-прадедушки. Тепло и урчание убаюкивали, Цунаёши повозился немного, спихивая Гокудеру с себя, прижался к нему и обнял, продолжая в полудреме гладить.

И сам не заметил, как уснул.

Разбудил его резкий толчок и вопль Гокудеры:

— Десятый! Ты вообще сбрендил или так, наполовину?!

— А? — Цунаёши открыл глаза и тут же прищурился, прикрывшись ладонью: солнце стояло уже высоко, заливая поляну ярким, совсем не утренним светом. — Доброе утро, Гокудера. Полнолуние кончилось?

— Кончилось, — смущенно буркнул Гокудера. Он сидел рядом, то есть совсем-совсем рядом, и глядел так, будто оказался вдруг на каком-то другом свете. — Кончилось, и мы оба живы. Но ты… Ты…

И замолчал.

— Что я? — Цунаёши протянул руку, помедлил немного, проверяя, не отстранится ли Гокудера, и накрыл его ладонь своей. Он чувствовал себя немного глупо, и Гокудера, кажется, тоже. Но ведь все хорошо? — Все хорошо, Гокудера?

— Ты какой-то… — Гокудера запнулся и покраснел так сильно, будто на язык просилась богомерзкая нецензурщина. — Я не знаю! Неправильный какой-то!

— Но ведь все хорошо, — повторил Цунаёши. Счастливо, во весь рот, улыбнулся.

— Спать с оборотнем в обнимку в полнолуние!

— Зато выспался. Ты был такой теплый. И мягкий.

— Мягкий! — Гокудера ткнул пальцем в грудь Цунаёши. — А это что? Я тебя подрал!

Цунаёши расстегнул рубашку. Следы от когтей выделялись на коже точками присохшей крови.

— Совсем немного. И ты не хотел, правда.

— Не хотел, — уже тише согласился Гокудера. — Но, Десятый, а вдруг бы я…

Он сжал губы, махнул рукой. Уши нервно дернулись.

— Не было бы никакого «вдруг», — Цунаёши сел, притянул Гокудеру к себе. Возможность снова к нему прикасаться после нескольких дней отчуждения казалась драгоценным подарком. — Почему ты сам себе не веришь? Ты же хороший.

— Я оборотень, — буркнул Гокудера. Вскочил, вывернувшись из рук Цунаёши, прошелся по поляне, глядя под ноги. Наклонился: — Твои конфеты.

— Хорошо, что не понадобились, — Цунаёши встал, потянулся. Взял у Гокудеры конфеты: — Может, выкинуть?

— Спрячь. Я, знаешь ли, не единственный монстр на свете.

— Ты единственный. Не монстр, а просто так единственный. Гокудера.

Цунаёши испугался вдруг, что ляпнул лишнего. Отвернулся, пряча конфеты подальше в сумку, на самое дно, чтобы успел уйти с лица предательский жар. Сказал неловко:

— Ладно, теперь можно спокойно идти в город.

— Ага, — с той же неловкостью отозвался Гокудера. — Пойдем, Десятый.

Очень скоро выяснилось, что «хорошо» очень не «все». Гокудеру мутило и шатало от голода. Он шел, спотыкаясь, обхватив себя руками. Бормотал:

— Весна, как же я не люблю весну. Самое голодное время.

Последнюю оставшуюся у них лепешку он проглотил, почти не жуя, поглядел виновато и сказал:

— Мало.

— Я помню, — тихо вздохнул Цунаёши. — Надо хоть деревню какую найти.

Гокудера остановился, принюхался и махнул рукой:

— Там. Иди за мной, напрямик выведу.

— Ага, — кивнул Цунаёши и потянул у него сумку: — Давай мне.

К деревне они вышли довольно быстро, хотя и пришлось обойти пасшееся на лугу стадо — с подветренной стороны, чтобы не пугать коров запахом оборотня. Гокудера натянул кепку, и Цунаёши решительно свернул к домам.

Он стучался в каждую дверь, вежливо кланялся хозяевам и спрашивал:

— У вас не найдется работы? Какой-нибудь, за еду, только разочек. Мы в город идем, а деньги закончились.

В третьем доме их провели на заросший сорняками огород. Цунаёши поглядел на Гокудеру, сказал:

— Ты посиди пока, что ли. Я справлюсь.

— Да я… — дернулся Гокудера.

— Проголодаешься еще больше? — подсказал Цунаёши. Гокудера недовольно дернул уголком рта. Наверное, и уши прижал. Цунаёши бросил сумки с ним рядом и взялся за дело.

К обеду он успел прополоть меньше половины. Вышла хозяйка, поглядела, спросила:

— А дружок твой что, болеет?

— Устал сильно, — виновато ответил Цунаёши. — Ничего, я сделаю.

— Да ладно уж, хватит, а то как раз до вечера застрянете, — сжалилась хозяйка. — Вот, я собрала для вас бенто.

— Спасибо, большое спасибо! — поклонился Цунаёши. Гокудера встал, Цунаёши протянул ему коробку с бенто и взял сумки.

— Нерационально, — буркнул Гокудера, когда они вышли за околицу. — Полдня работы за один обед на двоих.

Огляделся по сторонам, принюхиваясь.

— Ты ешь, не болтай, — предложил Цунаёши. — К вечеру, наверное, до города дойдем, а там что-нибудь придумаем.

— Сам-то поешь, — Гокудера протянул ему бенто. Руки его едва заметно дрожали. Цунаёши хотел отказаться, но наткнулся на виноватый взгляд и не стал. Съел немного, вернул коробку Гокудере:

— Это твое.

А сам подумал: плохо дело, голодному оборотню там и на один зуб не хватит. Но Гокудере, кажется, стало немного легче. Он пошел быстрее, во взгляде появился непонятный азарт. Завидев далеко впереди придорожную харчевню, остановился, развернулся к Цунаёши:

— Так, Десятый. Моя очередь позаботиться о пропитании. Ты не дергаешься, не оглядываешься, не ждешь меня, топаешь спокойно по дороге, я догоню.

— Гокудера! — ахнул Цунаёши. — Ты собираешься…

Но тот не стал слушать, надвинул поглубже кепку и рванул к харчевне напрямик, прямо через болотистый, заросший высоким камышом луг. Цунаёши вздохнул и ускорил шаг, насколько позволяли тяжелые сумки и гудевшие от усталости ноги. Если оборотень влипнет в неприятности… Что он тогда станет делать, Цунаёши не знал. Оставалось надеяться, что все обойдется.

Поравнявшись с харчевней, Цунаёши замедлил шаг. Заведение выглядело преуспевающим, сразу ясно, что город недалеко и проезжих здесь хватает. От запаха свежего хлеба и мясного супа живот судорожно сжался. Потянуло зайти, Цунаёши сам не заметил, как ноги понесли его к дверям. Но тут из харчевни вышел толстяк в белом фартуке — наверное, хозяин — оглядел Цунаёши с ног до головы цепким неприязненным взглядом, будто мерки для гроба снимал. Буркнул:

— Ступай мимо, побирушкам здесь не рады.

— Я не побирушка, — обиделся Цунаёши.

— Деньги есть? — толстяк явно не сомневался в ответе. — Нет? Вот и проваливай.

Цунаёши пожал плечами и вернулся на дорогу. Но еще долго чувствовал сверлящий спину взгляд, хотя, обернувшись, никого уже не увидел. С каждым шагом на душе становилось все тревожней. Толстяк-трактирщик показался Цунаёши опасным человеком, по-настоящему опасным. Такому лучше не попадаться под руку, а Гокудера…

Гокудера появился на дороге ровно в тот момент, когда Цунаёши готов был повернуть обратно. Вынырнул из камышей, сказал довольно:

— Шевели ногами, Десятый, тут недалеко подходящее место для костра. Жрать хочу.

И похлопал по зажатому под мышкой мешку.

«Лучше бы ты не воровал», — хотел сказать Цунаёши, но вспомнил толстяка с его «Проваливай, побирушкам не подаем» и промолчал. Потом, в городе, он придумает, как заработать, но Гокудере нужно поесть сейчас.

В мешке оказались два гуся со свернутыми шеями. Пока Цунаёши собирал хворост и разводил костер, Гокудера общипал их и выпотрошил — быстро и умело, со сноровкой, выдававшей большой опыт. В его глазах сверкали жадные желтые огоньки, уши стояли торчком и слегка подрагивали.

— Ты отдыхай пока, Десятый, — сказал он, — я приготовлю.

— Хорошо, — согласился Цунаёши. Лег, заложив руки под голову, глядя в небо, на легкие кружевные облака, предвещавшие хорошую погоду. Слушал легкий шелест листвы, треск костра, довольное ворчание Гокудеры, и все проблемы казались такими же далекими, как это небо.

Скоро по поляне поплыл ароматный дух жареного мяса. В животе голодно заурчало.

— Подсаживайся, Десятый, — позвал Гокудера, — перекусим.

Цунаёши ел медленно, стараясь оставить Гокудере побольше. Тот жадно рвал зубами мясо, глотал, почти не жуя, совсем как того тунца в первую их встречу. Зато и оживал на глазах. Тщательно обглодав последнюю кость, сказал:

— Хорошо, теперь до вечера дотяну. Ну что, двинули?

Подхватил свою сумку и пошел не к дороге, а вглубь леса. Наверное, снова почуял, как можно срезать путь. Цунаёши заторопился следом.

К городу они вышли незадолго до заката. Остановились, оглядывая вольно раскинувшееся богатое предместье: широкие улицы, просторно расположенные большие дома, окруженные садами, огороженные высокими заборами. Вдалеке виднелись острые крыши, теснившиеся одна к другой: там, наверное, был уже собственно город. Цунаёши вдруг растерялся, даже, пожалуй, испугался: до сих пор он как-то не задумывался, что будет делать, дойдя сюда. Ходить по этим красивым богатым домам, спрашивая, нет ли здесь работы, казалось делом глупым и безнадежным.

— Чего ты? — оглянулся на него Гокудера. — Пошли.

— Я никогда не был в городе, — признался Цунаёши. — Страшновато как-то.

— Да ладно, — Гокудера махнул рукой. — Главное, держись понаглее.

За заборами надрывались псы, ссаживали глотки в злобном лае.

Где-то на лай выскакивали охранники, оглядывали Цунаёши и Гокудеру с откровенным подозрением, ждали, пока те пройдут мимо. Гокудера шел с независимым видом, засунув руки в карманы, только пробормотал под нос:

— Чуют, сволочи.

Солнце спряталось за далекие острые крыши, сумерки сгущались, а предместье все не кончалось и не кончалось. Так и тянулись по сторонам особняки, сады, заборы и хрипящие от злобы псы за заборами. И ни одного прохожего, только охранники, от пристальных взглядов которых у Цунаёши скоро начало чесаться между лопатками. Поэтому, увидев настежь открытые ворота и вывеску «Вонгола-суши», освещенную теплым желтым светом подвесного фонаря, он почти с радостью свернул туда.

Гокудера жадно принюхался и сглотнул.

Снаружи суши-ресторанчик выглядел небольшим. В маленький дворик, замощенный неровным камнем, выходил узкий фасад: ни одного окна, только раздвижная дверь. Зато внутри было просторно и шумно, плотно заставленный столиками длинный зал едва вмещал посетителей. Все они — молодые мужчины, господа в летах и даже несколько стариков — казались уверенными в себе, свободными и опасными.

— Чего вам, парни? — окликнул кто-то из-за ближайшего столика.

— Хозяина бы, — ответил Гокудера, пока Цунаёши растерянно моргал.

— А, это туда, — спрашивавший махнул рукой в глубину зала. — Эй, Тсуеши, тут к тебе пришли!

Хозяин оказался нестарым еще мужчиной с резкими чертами угловатого лица, острым взглядом и неожиданно добродушной улыбкой. Цунаёши поклонился, спросил, нет ли работы.

— Может, и найдется, — господин Тсуеши по-простецки почесал в затылке. — Проворные ребята никогда лишними не бывают. Погляжу на вас пару дней, а там решим.

Прервал благодарности:

— Только, уж не знаю, по каким болотам вас носило, но сейчас вас и двор убирать не поставишь, больше грязи принесете, чем выметите.

Цунаёши поглядел на Гокудеру, на собственные заляпанные грязью штаны, опустил голову:

— Простите…

И правда ведь, дома в таком виде постыдился бы и на порог к кому зайти, а тут все же едят люди.

Господин Тсуеши усмехнулся:

— Пойдемте. Если быстро приведете себя в порядок, еще успеете отработать сегодняшний ужин.

Узкий коридорчик вел мимо кухни во внутренний двор. Из кухни пахло так, что даже у Цунаёши, вроде бы еще сытого, слюнки потекли. Он покосился на Гокудеру; тот поймал взгляд, поморщился чуть заметно, шепнул:

— Ничего, нормально.

— Что такое? — обернулся господин Тсуеши.

— Мой друг голоден, — виновато объяснил Цунаёши. — Простите.

— Эй, Такеши! — рявкнул господин Тсуеши. — Ты мне нужен.

Из кухни выглянул парень в фартуке, сверкнул любопытными глазами:

— Что, пап?

— Вот, займись ребятами. Покажи, где помыться, найди чистую одежду, накорми и бери себе, пусть помогают.

— Ага, понял, — Такеши исчез на несколько мгновений и вернулся уже без фартука, только в коротких штанах и рубахе с закатанными рукавами. — Пошли, ребята.

Такеши оказался улыбчивым, шумным и быстрым. Цунаёши опомниться не успел, как он закинул их сумки в какую-то комнатушку, а их самих оставил мыться в просторной деревянной бане, где хватило бы места и на десятерых. Гокудера вздрагивал, нервно косился на дверь, прижимал уши, и вымылся очень быстро. Цунаёши с удовольствием попарился бы подольше, чтобы ушла накопленная в дороге усталость. Но их ждала работа. Господин Тсуеши выглядел добрым человеком, но вряд ли он станет терпеть работников, которые только едят и отдыхают.

Одежда была великовата, но не слишком. Такеши подождал, пока Цунаёши перевяжет потуже пояс, усмехнулся, самую малость повернув голову к снова натянувшему кепку Гокудере:

— Сними, возьмешь в кухне чистый колпак. Ты же не думаешь, что отец не понял, кто ты?

— Именно так я и думал, — настороженно буркнул Гокудера. — Если понял, почему принял?

— А почему нет? — кажется, совершенно искренне удивился Такеши. — Отец так говорит: был бы человек хороший, а человек он или не совсем, дело десятое. Ты хороший?

— Он хороший, — торопливо ответил Цунаёши.

— Вот и отлично. Ну что, пойдемте. Сегодня работы много.

Гокудера глядел ошалело, как будто совсем не понял хода рассуждений. Хотя что там было не понять? Все ведь правильно!

На кухне их ждал еще один сюрприз. С разделочным ножом в руке за рабочим столом стоял старик Ямамото.

— Ой! — вырвалось у Цунаёши. — Ямамото-сан!

— Здрасьте, — смущенно буркнул Гокудера.

— Ты их знаешь, дедушка? — весело удивился Такеши.

— Дедушка? — переспросил Цунаёши. Пожалуй, теперь он и правда видел что-то общее в лицах Такеши, старого Ямамото и господина Тсуеши. Значит, это и есть сын и внук старика…

— И ты бы знал, если бы твой отец не сменил деревню на город, — нож мелькал в руках старого Ямамото, как будто жил своей, независимой от него жизнью. — Соседи. Какими судьбами, ребята?

— Плохими, — нахмурился Цунаёши. — Мы… я потом расскажу, ладно? Вы скажите пока, что нам делать?

— Тебе, Цунаёши, разве что посуду мыть, знаю я, сколько от тебя в готовке проку. А Гокудера мне поможет. Только, думаю, ему самому вначале поесть не помешает, а то до ужина еще работать и работать. Такеши, дай-ка сюда остатки вчерашнего угря.

Угря Гокудера смел в мгновение ока. Цунаёши, успокоившись за друга, подкатал рукава рубашки и отважно подступил к горе немытой посуды. За его спиной Гокудера и Ямамото-сан тихо о чем-то переговаривались, стук посуды и плеск воды заглушали их разговор, но отдельные слова Цунаёши слышал. Кажется, Гокудера все-таки рассказывал старику о том, что случилось в деревне.

Такеши тем временем снова повязал фартук и метался между кухней и залом, разнося посетителям суши и притаскивая для Цунаёши новую и новую грязную посуду. Очень скоро стало ясно, что работы в ресторанчике выше головы и господин Тсуеши взял в помощники двух свалившихся на его голову бродяжек вовсе не по доброте душевной. Хотя странно, неужели никого поближе найти не мог? Видно, в городе и правда рук не хватает.

А еще, похоже, в городе привыкли засиживаться допоздна за бездельными разговорами и выпивкой. Вечер плавно перетекал в ночь, ночь поворачивала к утру, а посетителей все не убывало. Из зала доносились обрывки песен и смех, Такеши сбивался с ног, нож старика Ямамото все стучал и стучал, а у Цунаёши скользкие тарелки так и норовили вывернуться из рук. «Ничего, — думал он, — зато Гокудере не придется больше воровать, чтобы поесть. И у нас есть крыша над головой. А родные Ямамото-сана наверняка хорошие люди, так что нам повезло».

Закрылся ресторанчик такой поздней ночью, что «ужин» вернее было бы назвать ранним завтраком. Цунаёши только успел подумать, спят ли здесь вообще, ведь еще немного и рассветет, но тут старик Ямамото, будто прочитав его мысли, спросил:

— Все не так, да, Цунаёши? Ничего, привыкнете. Я и сам вот подумываю перебраться сюда окончательно, одному под старость тоскливо стало.

— Он каждый год так говорит, — Такеши поглядел на деда укоризненно. — А потом начинает скучать по шуму моря за окном и уезжает обратно в Намимори.

— Некоторые привычки въедаются слишком глубоко, — согласился Ямамото-сан. — Они уже в крови, без них ты вроде бы и не ты, а кто-то другой.

У Цунаёши дрожали руки от усталости, но он видел, что господин Тсуеши доволен. Похоже, тот был совсем не против после каждого полнолуния досыта кормить голодного оборотня, если в остальное время оборотень и его друг будут работать так, как сегодня.

В комнатушке, куда отвел их после ужина Такеши, валялись у стены их сумки и лежали на полу два свернутых футона. Гокудера придирчиво принюхался, зевнул и вдруг сказал:

— А знаешь, Десятый, мне здесь нравится. Хорошие люди.

— Да, — согласился Цунаёши. — Хорошо, что мы зашли именно сюда.

Ему казалось, что он заснет раньше, чем расстелет свой футон, что он уже спит. Но все же его хватило на то, чтобы придвинуться к Гокудере и дать ему себя обнять — как раньше, до этого дурацкого полнолуния.

Странный парень вошел во двор «Вонгола-суши» ранним утром, когда обитатели дома едва проснулись. Такеши умывался, шумно фыркая, Ямамото-сан и господин Тсуеши негромко обсуждали, что нужно закупить на рыбном рынке, а Гокудера, лениво потягиваясь, разглядывал дворик, ворота и кусок улицы за воротами.

Цунаёши сначала заметил, как насторожился Гокудера, а потом, проследив его взгляд, увидел вошедшего во двор парня. Тот казался их ровесником, но был выше Цунаёши и шире в плечах, чем Гокудера. Белобрысые волосы торчали во все стороны, одежда была заношенной и неопрятной, а сам парень — каким-то разболтанным, дерганным и нервным. Он неприятно улыбался и то и дело облизывал губы, высовывая язык и скалясь.

— Мне он не нравится, — буркнул Гокудера.

«Мне тоже», — хотел признаться Цунаёши, но тут господин Тсуеши сказал строго:

— У нас не принято обсуждать гостей.

Парень зыркнул исподлобья и спросил:

— Пожрать здесь можно?

— Мы рады гостям в любое время, — мягко ответил господин Тсуеши, и из-за этой мягкости, вежливой, но неискренней, Цунаёши подумал, что ему странный парень тоже не понравился. — Такеши, займись, пожалуйста.

— Да, пап, — кивнул Такеши и обернулся к гостю: — Проходите. Есть суп, сашими, такояки…

— Пожрать, — перебил гость. — Все равно, чего, только быстро.

Дверь за ними закрылась, и господин Тсуеши чуть заметно поморщился. Сказал:

— Мы на рынок. Подметите двор, а потом идите к Такеши.

— Хорошо, — кивнул Цунаёши.

Как только Ямамото-сан и господин Тсуеши скрылись из виду, Гокудера подскочил к нему, вцепился в метлу и нервно зашептал:

— Десятый, конфеты у тебя где?

— В сумке, — ответил Цунаёши, — зачем они мне теперь.

— Быстро найди! Этот хмырь пахнет почти как та тварь. Как тот чужой, который бродил вокруг твоего дома!

— Но…

— Бегом, Десятый! — Гокудера рванул у него из рук метлу. — Не теряй времени!

Спорить с ним было некогда. Сделать быстро и хорошо порученную работу казалось Цунаёши намного важней, чем препираться из-за странного чужака. Тем более что тот и в самом деле выглядел опасным. Если Гокудера так нервничает…

Цунаёши помнил, что убрал конфеты на самое дно сумки, но там их не оказалось. Пришлось вывалить на пол тетрадки и перетряхивать одну за другой. Наверное, именно из-за того, что флакон никак не мог найтись, Цунаёши словно передалась тревога Гокудеры. Даже руки дрожать начали. Он нащупал между смятых страниц стеклянный бок флакона, когда начал уже думать, что где-то его потерял. Сжал флакон в кулаке, длинно выдохнул, успокаиваясь.

Со двора донесся хриплый рев.

Мысли словно штормовым ветром вымело из головы. Остался только страх. Цунаёши показалось, что он добежал до дворика, в котором оставил Гокудеру, даже быстрей, чем успело трепыхнуться в панике сердце.

Гокудера и тварь кружили по двору, не сводя друг с друга напряженных взглядов. Тварь была… Та же и другая, подумал Цунаёши. Бурое, слегка сгорбленное тело, длинные передние лапы и кривые задние, широкая, похожая на обезьянью, морда. Клыки и когти. Такая же. Но мельче — пожалуй, раза в два мельче той, первой.

Тварь зыркнула на Цунаёши, взгляд Гокудеры дернулся следом — и тут она прыгнула.

Цунаёши даже не понял, когда успел открыть флакон и проглотить конфету. Руки действовали сами. Потому что он видел только Гокудеру, сцепившегося с тварью, защищавшего горло, пока кривые когти оставляли кровавые полосы на его руках. Видел каждую каплю густой темной крови, каждую торчавшую из разорванной рубашки нить. Зло сощуренные глаза Гокудеры и напряженно оскаленный рот. Раззявленную пасть твари. Каждое движение мускулов под свалявшейся бурой шерстью.

Он точно знал, как и куда нужно ударить, чтобы убить. Он не сомневался. Убить монстра было делом правильным и естественным. Кулак глубоко вошел в мягкое, податливое, второй врезался в хрустнувшую под ударом кость. Тварь разжала хватку, взвыла и зарычала, широко раззявив пасть. Гокудера откатился в сторону, оставляя на чисто выметенных камнях дворика кровавые пятна и полосы. Когтистая лапа едва не достала Цунаёши, когти зацепили рубашку, пройдя совсем рядом с телом. Тварь прыгнула. Цунаёши не стал отстраняться, а ударил навстречу с обеих рук. От кулаков к локтям пробило отдачей — ребра у зверюги оказались крепкими. По спине и бокам провезло когтями. Тварь глухо зарычала и обернулась к Гокудере. Цунаёши переместился, закрывая путь к другу, и ударил снова — в горло и под челюсть.

Он знал, что такой удар должен свернуть монстру шею. Если шея особо крепкая — то, по крайней мере, отправить в нокаут. Однако произошло совсем другое. Изо рта твари выплеснулась густая, обжигающе горячая кровь, а следом за ней вывалилось что-то, стукнув по камням.

Челюсть — чистая, слегка желтоватая, какими бывают старые, залежавшиеся кости.

А тварь начала уменьшаться и через несколько мгновений превратилась в человека.

— Так и знал, что это он, — прошипел Гокудера.

Белобрысый лохматый парень кашлял, содрогаясь всем телом, выкашливая кровь на камни. Руки Цунаёши были в крови почти по локоть, кожу неприятно щипало, спина и бока словно огнем горели от боли, голова кружилась, а к горлу подступила почти неудержимая тошнота. Время действия конфеты закончилось.

— Я убью и тебя тоже, — просипел белобрысый. Зашарил ладонью по камням, подобрал челюсть…

Гокудера прыгнул, схватил его за руку, вывернул. Теперь они сцепились на равных, два монстра, оба сильные, но израненные. Белобрысый прижал Гокудеру спиной к камням и все пытался придавить посильнее — наверное, надеялся, что боль от ран ослабит оборотня. Гокудера, бешено оскалившись, обеими руками вцепился белобрысому в глотку. Цунаёши озирался в панике, пытаясь найти оброненный в пылу драки флакон. Он больше не боялся есть отцовские конфеты. Он должен помочь Гокудере!

Флакона видно не было, зато на глаза попалась валявшаяся на камнях метла. Цунаёши схватил ее и уверенно, почти привычно огрел белобрысого поперек хребта.

Тот взвыл и на мгновение обмяк — Гокудере как раз хватило, чтобы вывернуться из его хватки и самому вжать белобрысого лицом в землю. Тот задергался, но Гокудера навалился всем телом, схватил врага за патлы, приложил лбом о землю. Цунаёши бессильно осел на камни, оперся о них саднящими ладонями:

— Извини, Гокудера, я больше не могу.

— Больше и не надо, — зло отозвался Гокудера. Тряхнул белобрысого: — Ты кто такой, ублюдок? Какого черта лысого тебе от нас нужно?

— Отличный вопрос, — раздался от ворот спокойный, слегка насмешливый голос. — Отвечай громче, падаль, мне тоже интересно.

Цунаёши замер, не в силах даже повернуть голову. Почему-то казалось, что стоит отвести взгляд от белобрысого и Гокудеры, как хрупкий миг победы разлетится вдребезги. По камням глухо простучали шаги, рядом остановились ноги в лаковых щегольских туфлях и узких брюках. Ничуть не боясь измазаться в крови, незнакомец пнул белобрысого, переворачивая на спину, и поддел краем туфли разбитый подбородок.

— Говори.

В том, что забормотал в ответ белобрысый, Цунаёши уловил слишком мало смысла. Какой-то тайный орден, набравший армию из обычных мальчишек и сделавший из них непобедимых бойцов, челюсти, дающие силу, красные глаза и чистое море крови. Понял одно — белобрысый охотился на Гокудеру ради того, чтобы заполучить челюсть оборотня. Не добравшись до него в доме Цунаёши и к тому же потеряв лучшую из своих челюстей, дающую силу йети, решил сделать так, чтобы оборотня выгнали из деревни.

— Кто ж знал, что они вдвоем уйдут, — зло сопел белобрысый. — Все мне испортили, весь план. Знал бы, что сопляк деревенский таким сильным окажется, сразу бы загрыз.

— Я тебя сейчас загрызу, тварь ублюдочная, — зарычал Гокудера.

— Спокойно, спокойно, — рассмеялся незнакомец. — Это лишнее. У нас тут есть отличное место для кретинов вроде него. Нельзя так просто напасть на дом, принадлежащий Вонголе, и на людей Вонголы. Я думаю, за ним скоро приедут. Между прочим, где хозяева?

— На рынок пошли, за рыбой, — растерянно ответил Цунаёши. — А Такеши… Ой, а где Такеши? Он же с этим был?!

— Та-ак, — голос незнакомца заледенел и отчетливо запах смертельной угрозой. — Проверьте, — бросил он куда-то в сторону.

К дому пробежал человек, скрылся за дверью. Выглянул вскоре:

— Живой он, по голове только крепко получил.

— Посиди с ним пока, чтоб не дергался, — скомандовал незнакомец.

У Цунаёши наконец-то хватило сил поднять голову и рассмотреть его. Вернее, попытаться рассмотреть. Взгляд останавливался на щегольских черных бачках, тонул в падавшей на лицо тени от низко надвинутой шляпы, где-то в глубине этой тени натыкался на черные провалы глаз и в панике бежал прочь. Может быть, незнакомец и прикидывался всего лишь богатым щеголем, но опасностью от него несло такой, что никакому монстру наверняка и не снилось.

От ворот повеяло холодом, Цунаёши дернулся, обернулся. Три черных безликих фигуры шагнули во двор, воздух с гулом вспороли цепи. Белобрысый заорал, забился в тугих железных оковах.

— Добро пожаловать в Вендикаре, — усмехнулся незнакомец. Дождался, пока черные уволокут свою добычу, повернулся к Гокудере и Цунаёши и представился: — Я Реборн. А о том, кто вы, поговорим, когда подлечу вас немного.

— Никогда бы не подумал, что такой тип и вдруг лекарь, — пробормотал Гокудера.

— Я убийца, — холодно поправил Реборн. В его ладонях медленно разгоралось теплое, как летнее солнце, желтое пламя. — Ты разве не слышал, что жизнь и смерть ходят парой? Вам сегодня выпала жизнь, радуйтесь.

И стряхнул пламя с ладоней на Гокудеру, небрежно и легко, как воду из пригоршни.

Цунаёши дернулся:

— Что вы…

— Хорошо-о, — блаженно зажмурившись, протянул Гокудера. Солнечное сияние втянулось в его раны, впиталось, как уходит вода в сухой песок, быстро и жадно. — Хорошо, Десятый. Не бойся.

— Десятый? — хмыкнул Реборн. — Ну, Десятый, сиди тихо, твоя очередь.

— Я Цунаёши…

— Да мне без разницы. Голову нагни, у тебя вся спина располосована.

Спину обдало жаром, а следом тут же разошлось ровное приятное тепло.

— Сидите тихо оба, посмотрю, что там с Такеши.

Цунаёши медленно вздохнул. Боль утихала, пустой желудок перестал сжиматься, пытаясь вывернуться наизнанку, вот только все сильней хотелось отмыться от чужой крови.

— Ты снова меня спас, — сказал Гокудера.

— Нет, — Цунаёши покачал головой: — Это ведь ты заставил меня пойти за конфетами. Если бы не ты, я ничего бы не сделал.

«И если бы я не боялся так за тебя», — мог бы он добавить. Но почему-то говорить такое при посторонних совсем не хотелось.

Реборн вернулся быстро. Спросил, остановившись над Цунаёши, сдвинув шляпу на затылок и засунув руки в карманы брюк:

— А теперь, парень, ответь мне честно на один вопрос. Почему ты бросил все и свалил из деревни вместе с оборотнем? Тебя ведь не гнали, я верно понял?

— Он мой друг, — просто ответил Цунаёши. Помолчал, глядя в глубокие черные глаза. Реборн тоже молчал, как будто ждал правильного, честного ответа. И Цунаёши добавил, неловко поглядев на замершего Гокудеру: — Самый лучший друг, который был у меня в жизни. Самый-самый.

Возможно, Реборн выдавил бы из него еще какое-нибудь признание, совсем уже ненужное, но тут вернулись с рынка господин Тсуеши и старый Ямамото. За начавшуюся следом кутерьму Цунаёши даже неловко стало: почему-то с ним, залитым кровью так, что и не поймешь, где своя, а где чужая, возились больше всего. Хотя на самом деле всем ведь досталось!

После бани, еще одной порции лечения от Реборна и — наконец-то! — завтрака стало совсем хорошо. Настолько хорошо, что Цунаёши даже набрался нахальства спросить:

— Господин Реборн, вот вы говорили… ну, этому… что только дурак нападет на Вонголу. А почему?

Хохотали все: Реборн, господин Тсуеши, Такеши и даже старый Ямамото.

— Ты думал, «Вонгола» — просто название ресторанчика? — отсмеявшись, спросил Реборн. — Вонгола — это клан, и все, что ему принадлежит, носит его имя. Мы самый сильный клан на этом побережье, поэтому мы храним здесь настоящий порядок.

— Не полиции же доверять, — подмигнул Такеши.

— Я потому и пришел сегодня, — продолжил Реборн. — Поглядеть, кто это вот так запросто ввалился с улицы и попросился работать в Вонголе. Удачно зашел, ничего не скажешь.

— Удачно, — от души согласился Цунаёши. — Но ведь мы… ну… Ну, мы же просто попросили работу в ресторанчике. Ничего такого…

— Я вас беру, — улыбнулся господин Тсуеши. — Вопрос решен.

— А это значит, что вы теперь тоже наши, — веско сказал Реборн. — Вонгола. Советую об этом не забывать.

— Не забудем, — серьезно ответил Гокудера.

Возможно, даже наверняка, в совете Реборна таилось не только приветствие, но и угроза. Но почему-то Цунаёши точно знал, что может не бояться этих людей. Поэтому он просто сказал:

— Спасибо.

Сегодня Цунаёши проснулся первым.

Сначала он улыбнулся, ощутив лежавшую поперек груди тяжелую лапу, потом привычно протянул руку и почесал то местечко за ухом, которое заставляло Хаято-зверя мурлыкать даже во сне, и только потом открыл глаза.

Полная луна блекла, растворяясь в рассветных лучах. Шерсть Хаято серебрилась в предутреннем сумраке, шелковисто скользила между пальцами. Басовитое урчание нарастало, вибрировало, расходясь по телу горячей волной нежности.

Цунаёши любил ночи полнолуния. Они были как-то по-особенному уютными. Но еще больше он любил утра после этих ночей. Сейчас Хаято откроет глаза, ярко-зеленые, с желтыми звериными искорками, зевнет во всю пасть, клацнув клыками. Потом горячий язык пройдется по лицу Цунаёши, защекочет уши, спустится на шею и медленно, намекающе лизнет бьющуюся жилку артерии.

— Да, знаю, — засмеется Цунаёши, обнимая зверя за мохнатую шею, — подпустил совсем близко.

Они не заметят, как луна растворится окончательно, растает в свете родившегося дня. Только в какой-то миг Хаято-зверь напряжется, мучительно выгнется и превратится в Хаято-человека. Но Цунаёши продолжит его обнимать и легонько гладить, дожидаясь, пока уйдут последние отголоски превращения, пока он перестанет дрожать, расслабится и вздохнет довольно: «Хорошо-о, Десятый».

А может, Хаято проспит и перекинется во сне, и тогда, открыв глаза, сонно моргнет и растерянно спросит:

— Утро?

— Доброе, — ответит Цунаёши и потянется обнять, поцеловать, прижаться.

— Все-таки ты совсем чудной, — засмеется Хаято, обнимая его в ответ.

Цунаёши повернулся поудобнее, прижался к горячему кошачьему боку. Шепнул:

— Это не я чудной, это ты особенный, Хаято…

Мягкая шерсть ласково щекотала кожу, луна бледнела, небо наливалось чистой утренней синевой. Со двора послышался стук ворот, голоса, смех. Дом просыпался. Впереди ждал очередной полный работы день. День в семье…

Ямамото-сан будет посмеиваться, каждый час предлагая Хаято перекусить: «А то до обеда не дотянешь». Такеши будет таскать у него суши и хохотать: «Эй, я тоже хочу быть оборотнем, почему меня не кормят!» — а Хаято, как всегда, будет вестись на эту подначку, сердиться и предлагать: «Хочешь, покусаю?»

И обязательно придет Реборн с надоевшим уже вопросом, не хотят ли два таких талантливых парня, ну и третий, так и быть, с ними заодно, перестать маяться дурью, играя в поваров.

— Это не дурь, — Такеши подкинет кусок рыбы и на лету разделает его на ломтики. — Я стану великим поваром, круче деда!

— Мне здесь нравится, — Хаято прищурится и напоказ облизнется, сжевав стянутый у Такеши ломтик.

— А я с ними заодно, — привычно отвертится Цунаёши.

Реборн надуется, но почти сразу рассмеется. Махнет рукой:

— Придурки малолетние, толку с вас! Великий повар, великий пожиратель рыбы и великий охотник на единственного и неповторимого оборотня.

Нет, все-таки им очень повезло год назад, когда дорога «куда-нибудь» вывела прямиком к «Вонгола-суши».

Хаято потянулся, вытянув лапы, впустив и спрятав когти. Хвост дернулся, защекотав ноги Цунаёши.

— Эй, Гокудера! — крикнул со двора Такеши. — Ты проснулся уже?

Хаято подскочил — то есть подскочил кот, а сел на разворошенной постели уже человек. Зевнул, тряхнул головой. Проворчал:

— Что горит с утра пораньше?

— Он еще не совсем проснулся, — крикнул Цунаёши. — Что там, Такеши?

— Реборн прислал ему тунца в подарок, — Такеши рассмеялся. — Я передам ему «спасибо».

— Передай, что у меня свой есть, — крикнул Хаято.

— Издеваетесь, — вздохнул Цунаёши. — Оба.

Хаято фыркнул, развернулся к нему. Провел ладонью по свежим царапинам:

— Опять…

— Зато ка-ак ты мурчал, — тихо засмеялся Цунаёши.

— Ну ладно же, — буркнул Хаято. Навалился сверху, лизнул в уголок рта, позволил поцеловать себя в ответ. — Я до тебя вечером доберусь. Цу-уна.

Потерся носом о щеку, спустился к шее, так что растрепавшиеся серые пряди защекотали лицо, а кончик уха чиркнул по щеке. Лизнул, надавливая языком, легонько прикусил кожу. Выдохнул в ухо горячо и щекотно:

— Мой самый вкусный тунец.

Цунаёши засмеялся громче, обнял Хаято, привычно зарылся пальцами в мягкие пряди, погладил за ушами. Подумал: как жаль, что уже пора вставать. И ответил, глядя в яркие зеленые глаза:

— Не знаю, как насчет вкуса, но уж точно самый везучий.