Да! (гет)

В общем-то говоря, чтобы добраться до того, как всё закончилось, мне бы пришлось рассказать еще слишком много чего. Например, про то, как я первый раз играл в квиддич по-настоящему. Ну… если вы знаете, что такое квиддич? Знаете, конечно. И про то, как случилось, что Гермиона спасла меня от профессора Снейпа, когда я чуть не свалился с метлы.

Да уж, если не считать того, что она меня постоянно спасала, от нее были одни сплошные неприятности. Прямо на следующее утро после Хэллоуина за завтраком она подошла, уселась рядом со мной и тут же начала меня воспитывать. Припомнила все ее вчерашние планы насчет того, чтобы улучшить мою успеваемость. Рон, сидящий слева от меня, чуть не подавился, когда услышал эти речи. Я и сам чуть не подавился, уж никак не ожидал, что она примется за меня так скоро, и абсолютно не обращая внимания на то, как все вокруг на нее смотрят. Нет, на нее и раньше не очень-то смотрели, но в этот раз всё было по-другому, потому что стали смотреть и на меня тоже, отчего я почувствовал себя совсем неуютно. Особенно, когда увидел шушукающихся девчонок на другой стороне стола. Тем более, что Лаванда не упустила случая рассказать всем о том, как мы накануне сидели вместе в уголке.

С этого момента моя жизнь в Хогвартсе сильно изменилась. Потому что раньше я был просто Гарри Поттер — сам по себе. У меня были друзья, но они не заставляли меня забивать себе голову тем, что обо мне подумают. Они сами и все прочие. А теперь рядом со мной как будто появился персональный староста. Она встревала во всё, во что только можно было встрять. Буквально шагу мне не давала сделать свободно. По ее мнению, мне вообще ничего было нельзя! Квиддич она терпеть не могла. К играм, типа шахмат, взрыв-карт и плюй-камней относилась с подозрением, считала, что это просто напрасная трата времени. Помочь близнецам устроить очередное веселье было, с ее точки зрения, «глупым и безответственным поведением». Отвечать на подколы Малфоя и его компании тоже неправильно, потому что это всё равно считалось нарушением дисциплины, и за это могли снять баллы. По любому поводу она тащила меня в библиотеку. Вечером от нее невозможно было отлипнуть, потому что она пыталась самолично проверить у меня, сделал я домашнее задание или нет. И еще она постоянно пререкалась со всеми моими друзьями. Потому что их просто из себя выводило, что я терплю рядом с собой этого цербера-недоростка. А с Роном так и вообще находилась в состоянии непрерывной войны.

Спросите, а чего я сам-то ее терпел? Вот честно скажу — я не знаю! Наверное, дело в том, что отделаться от нее можно было, только если послать куда подальше. В смысле, всерьез. Сказать, что всё — дружба окончена. Или обидеть по-настоящему. Потому что обычные слова, типа «хватит, надоело», она не понимала, а когда я просто делал то, что ей не нравилось, не обращая внимания на ее протесты, приходилось потом выслушивать длинные поучающие лекции. Признаюсь, что несколько раз я ее едва и вправду не послал. И меня каждый раз останавливало то, что она опять останется одна. А мне не хотелось, чтобы это произошло. Друзей-то, кроме меня, у нее как не было, так и не появилось. Наоборот, некоторые стали относиться к ней еще хуже, считая, что она приносит мне одни неприятности. Но я их не виню. Они же не знали о тролле. И о том, как она подожгла мантию профессору Снейпу, лишь бы меня спасти. И о том, как ловко заставила проговориться Хагрида о Фламеле.

Вот, я опять ушел куда-то совсем в сторону. Потому что, чтобы всё это толком объяснить, мне чернил не хватит. Поэтому я лучше расскажу о том, о чем должен рассказать, а об остальном пусть рассказывают другие.

Началось всё с Лаванды Браун. Вернее, с ее глупой фразы. Вернее, с того, что Гермиона вот уже две недели таскалась за мной, как привязанная. И Лаванде это почему-то жутко не нравилось. Наверное потому, что ей и сама Гермиона жутко не нравилась. Если кто из наших и не мог терпеть Гермиону больше, чем Рон Уизли, так это Лаванда.

Короче говоря, мы сидели вечером в гостиной нашей башни, Гермиона как всегда грузила мне мозги уроками, а я старался прислушиваться не к ней, а к тому, что обсуждали Вуд и Спиннет за соседним столом, где разговор шел о тактике на предстоящий матч. Ну и моя прилипчивая подруга почуяла, что я ее не слушаю. Чтобы привлечь мое внимание, она схватила меня за руку и стала трясти. Она иногда так делала, когда я отключался от ее заумных рассуждений. А мимо как раз проходила Лаванда. Она посмотрела на нас и тут же ляпнула: «Грейнджер, мало того, что бегаешь за ним везде, теперь еще и за руку хватаешь. Влюбилась?» Нет, я бы даже внимания на такую чушь не обратил, ну кто будет всерьез воспринимать, что девчонки болтают? Но Гермиона отреагировала мгновенно. Она схватила обеими руками толстый учебник и со всего размаху заехала Лаванде по башке. Я аж рот раскрыл от удивления. Чтобы Гермиона кого-то ударила?! Да ее столько раз такими словами обзывали, и она сдерживалась, а тут… Ну, Лаванда, конечно, взбеленилась. Не сразу, сперва-то она тоже в шоке была, рот раскрыла еще шире моего. А потом ее понесло. Чего она только не наговорила. Если бы не Перси, наш староста, который оказался здесь же, в гостиной, дело бы точно закончилось дракой и вырванными волосами. И хорошо еще, если бы не дошло до палочек. Наверное, если бы девчонки дрались на дуэлях, сегодня ночью одной блондинке здорово бы досталось от одной отличницы. А так Перси просто раздал обеим по минус пять баллов и отправил Лаванду успокаиваться в девчоночью спальню. Гермиону не надо было успокаивать, она и так выглядела спокойной, сидела рядом с чувством выполненного долга. Всё это было, конечно весело, мы потом, завалившись спать, обсуждали с парнями и посмеивались, но я подозревал, что Лаванда так просто эту стычку не оставит.

Так оно и вышло. На следующий день слухи о том, что заучка Грейнджер влюбилась в Гарри Поттера стали распространяться, как сорняки в саду у тети Петунии. Мне, признаюсь честно, было по барабану. Ну, потому что я не хотел задумываться о всякой ерунде. Обычные девчоночьи сплетни. Да и вообще, когда кто-то в кого-то влюбляется, разве он его загружает уроками и домашними заданиями? Ну полная же ерунда! Так что я и внимания на это не обращал. Да и Гермиона, как обычно, делала вид, что к ней это всё не относится, терпела, так же, как и тогда, когда была совсем одна, и когда ее обзывали все, кому ни лень. Но слухи всё никак не прекращались. Я даже с друзьями чуть-чуть из-за этого не поругался.

Вечером в нашей спальне Дин Томас вдруг стал рассуждать про то, с какого возраста вступают в магический брак. Я сначала не понял, куда он клонит, но когда увидел рожи Рона и Симуса, до меня дошло, что они надо мной издеваются. Даже Невилл тихонько посмеивался в уголке. Сначала я хотел их обозвать последними словами. Но, вы же знаете, чем сильнее реагируешь, тем больше тебя будут подкалывать. Поэтому я сделал лицо кирпичом, как будто не понимаю, о чем он говорит. Так что им пришлось сказать всё прямо — что они ржут втихомолку над тем, как Грейнджер за мной бегает. Ну пускай бы ржали, я не против, но при чем тут «влюбилась»-то? Неужели они не понимали, что она просто боится остаться одна? Сами же ее обзывали и гнали, а теперь удивляются. Ну, я и ответил в том духе, что тот, кто повторяет девчачьи сплетни — сам девчонка. Сперва-то они здорово разозлились, но кончилось всё вполне мирно, простым подушечным боем. Мне пришлось держать оборону против троих противников со зрителем в лице Невилла, который зато болел за меня.

Я про это всё так подробно рассказываю, потому что именно эти чертовы слухи и привели к таким плохим последствиям. Прежде всего, из-за них мы всё-таки поругались с Гермионой. Наверное, я и был в этом виноват. Хотя ей тоже не стоило так реагировать. Я не думал, что она переживает по этому поводу. Началось всё с ее обычных попыток заставить меня учиться. Я даже честно сделал в этот день все, что нам задали. Попробуй не сделать, когда постоянно висят над душой! Но она же всё время хотела, чтобы я учился не просто нормально, а чтоб лучше других. Никогда не собирался становиться отличником. Я ей сказал, что на сегодня всё, и я пойду, пожалуй, погляжу на тренировку команды из Халффпаффа, нам с ними играть следующую игру. Она заявила, что тогда она пойдет со мной и по дороге повторит то, что сегодня проходили на истории магии, потому что я, видите ли, опять на ней спал. Мне уже тогда захотелось на нее наорать, но я сдержался, просто потому, что вокруг было полно народу. Зато когда мы пошли по дорожке к квиддичному полю, и она стала меня доставать своими повторениями целых глав из учебника, я вдруг со стороны представил, как это будет выглядеть, когда я усядусь там, на трибунах, а она будет сидеть рядом со мной и читать лекции прямо на ухо. Неудивительно, что потом всякие дурачки начинают распространять сплетни. Я взял и спросил у нее в перерыве ее речей, когда она остановилась, чтобы набрать воздуха: «Ты, правда что ли в меня влюбилась, Гермиона?» Я был злой, и я не знал, что это так на нее подействует. Она как была с открытым ртом, так и остановилась на месте, не продолжая то, что собиралась сказать. Пару секунд она просто смотрела на меня. Просто смотрела, ничего не говоря, только рот потихоньку закрывался, а нос начал морщиться. «Ну всё, сейчас заплачет», — подумал я с тоской. В тот момент мне ее было не жалко, вот ни капли. Но она не заплакала. Только сказала: «Ты такой же, как они все, Гарри Поттер», подняв вверх руку с согнутым указательным пальчиком, как будто собиралась ткнуть им в меня, но передумала по дороге. Потом повторила еще раз, но уже гораздо громче, практически завопила: «Ты такой же, как они все!» И побежала обратно к замку.

— Эй, так «да» или «нет»?! — крикнул я ей в спину, чтобы поддеть ее еще сильнее. Я всё так же был зол. Она развернулась на ходу, потрясла с яростью руками в воздухе, а на глазах уже виднелись слезы, потом побежала дальше.

Да, вот так это и произошло. Вроде бы, ну, подумаешь, что такого, поссорились и ладно. Но из-за этой ссоры всё и случилось. То, что я хочу рассказать.

На следующий день я ходил и наслаждался. Свобода! Никто больше не жужжит над ухом, никто больше не пилит, не заставляет учить уроки, не нудит и не напоминает о дисциплине. Это было такое облегчение, как будто я был на каникулах, даже учеба сразу стала легче. На счет Гермионы я не волновался — был уверен, что она подуется денек-другой и сама первая ко мне подойдет. Ну, потому что я же практически ни в чем не был виноват — подумаешь, повторил за всеми глупые слухи! Это же только потому, что она и правда вдохнуть мне свободно не давала. Должна же она, наконец, была понять, что я не собираюсь становиться таким же зубрилой и «правильным мальчиком», как она.

На второй день я всё еще продолжал наслаждаться, но стал потихоньку беспокоиться, почему же она всё-таки ко мне не подходит. Да еще и все остальные, как только увидели нашу с ней ссору, тут же принялись ее со всех сторон клевать почище того, как было в те времена, когда мы с ней еще не подружились. Она держалась, но глаза у нее частенько были красные. Видно убегала куда-то плакать, может, опять в туалет, а может, в библиотеку за книжные полки.

На третий день я вдруг понял, что начинаю скучать по ее голосу. Оказалось, что за то время, пока она бегала рядом со мной, я уже привык слышать ее беспрерывные замечания и лекции. Вот уж никак не мог такого представить, что смогу соскучиться по тому, как она меня пилит, да еще за такой короткий срок. И я стал подумывать о том, что, может быть, мне самому первому стоит к ней подойти? Потому что ей делалось всё хуже и хуже, а уступать она, похоже, совсем не собиралась — как только видела меня, так тут же отворачивалась, поджимала губы и делала вид, что мы с ней вообще не знакомы. Получалось, правда, это у нее плохо, но, кто знает, сколько она еще собиралась так упрямничать?

На четвертый день… на четвертый день всё и произошло. Днем я твердо решил, что поговорю с Гермионой, но всё откладывал и откладывал. Вечером я нарочно спустился вниз, когда парни уже легли спать, чтобы, наконец, с ней поговорить. Я прекрасно знал, что она засиживается допоздна со своими книжками. Но когда я начал спускаться по лестнице, то увидел ее, полностью одетую, с шарфом на шее, и она абсолютно точно направлялась к выходу. Меня она не заметила, а я на месте застыл от увиденного. Гермиона?! Собирается ночью шляться по Хогвартсу?! В такое поверить было невозможно! Вы же понимаете, я никак не мог упустить момент, чтобы не проследить за ней. Я вернулся в спальню, накинул свой плащ-невидимку и прямо как был, в пижаме, помчался за ней.

Да… плащ-невидимка. Надо же рассказать, как он у меня оказался. После истории с троллем ко мне подошел профессор Дамблдор и долго меня расспрашивал о том, что произошло. Я честно попытался ему всё рассказать от начала до конца и даже спросил, как так получилось, что у нас по школе разгуливают тролли. Но он ответил, что это ужасная случайность, что такого, конечно, не должно было быть, и кто-то обязательно понесет наказание за то, что мы с Гермионой едва не погибли. И вот после этого он вручил мне большую коробку. Сказал, что собирался подарить мне это на Рождество, но раз уж так произошло с троллем, то ради моей безопасности, он дарит сейчас. В коробке и лежал плащ-невидимка, оказавшийся наследством моего отца, которое директор хранил, чтобы передать мне при удобном случае. Что и говорить, это была просто суперклассная вещь! Мы с Роном сразу придумали, куда ее можно использовать, чтобы повеселиться, но об этом я рассказывать не буду, это совсем к делу не относится.

Короче говоря, я надел плащ и тихонько пошел за Гермионой, которая выскользнула ночью из нашей башни и куда-то отправилась. Сперва она вышла на лестницы и долго оглядывалась, потому что поймать кого-то на лестницах проще простого. А потом рванула с места, так что я едва успел за ней запрыгнуть на нижнюю ступеньку, когда лестница начала поворачиваться. Через секунду я понял, что она направляется на третий этаж. Не знаю, как она не побоялась пойти одна. Мне-то было хорошо, я был в плаще, меня так и так никто бы не поймал, а она… Внезапно я почувствовал свою вину перед ней. Не поссорься мы, сейчас бы шли укрытые оба и ничего не боялись. И мне не нужно было бы гадать, чего ради ее понесло среди ночи бродить по коридорам. Правда, надо признать, двигалась она очень осторожно. Пару раз вдалеке слышались чьи-то шаги, и она моментально ныряла в глубокую тень, прижимаясь к какой-нибудь статуе или забираясь в нишу. А бежала она почти неслышно, как мышка. Она, правда, и была маленькая как мышка, так что ей, наверное, это было не очень-то сложно. Зато, из-за того, что она почти не шумела, мне, вроде как, удалось расслышать за спиной чьи-то шаги. Я несколько раз оборачивался, но никого не заметил. Меня это не слишком напугало, потому что увидеть меня никто не мог, но было неприятно. Гермиона точно не слышала ничего, потому что даже ни разу не обернулась, но она-то шла сильно впереди. Я никак не мог отделаться от этого противного ощущения шагов за спиной, и мне пришло в голову, что если кто-то действительно и шел позади меня, то он шел не за мной, а за Гермионой, и от этого стало совсем не по себе. Я успокаивал себя, что это, может быть, кто-то из привидений развлекается, или даже Пивз, но как-то спокойней не становилось. В конце концов, мы дошли до пункта назначения, а никто так и не объявился, и я махнул на свои страхи рукой.

Пунктом назначения оказалась библиотека. Ну да, и куда же еще могла побежать на ночь глядя Гермиона Грейнджер, как не в библиотеку?! Видно, ей дня не хватало, чтобы там сидеть. Я аж разозлился. Неужели всё дело в том, что она решила пойти почитать среди ночи?! Библиотека в Хогвартсе очень большая, там и днем-то можно заблудиться с непривычки, но Гермиона ориентировалась в ней прекрасно. Она передвигалась впотьмах среди высоких полок, и мне пришлось очень постараться, чтобы ее не потерять и, при этом, себя не выдать, потому что вокруг стояла полнейшая тишина. Наконец, она остановилась, и я понял, чего ее понесло сюда ночью. Она решила проникнуть в запретную секцию. Интересно только — зачем?

Я подкрался поближе. Гермиона вытащила из-под мантии палочку и наколдовала маленький шарик света над головой. Признаться, я ей немного позавидовал. Потому что у меня люмос как следует до сих пор не получался, выходило, хорошо если, с пятого раза. Она шла с этим шариком над головой и что-то бормотала себе под нос. Я решился подобраться к ней совсем близко, потому что она, похоже, полностью отключилась от окружающего, сосредоточившись на поисках. Я прислушался к ее бормотанию. «Флммель, флмммель», — повторяла она, и тут уж дураку было понятно, что она говорит о Николасе Фламеле.

Ну, надо же! Ведь мы с ней поругались, она жутко на меня обиделась, и всё равно продолжала заниматься моими делами. Казалось бы, ну какое ей теперь было дело до моих подозрений на счет профессора Снейпа и того, что скрывает трехголовый пес Хагрида? Но она всё равно не собиралась отступать, и даже решилась на страшный проступок в собственных глазах — беготню по ночам и проникновение в запретную секцию. Да она бы меня целиком сожрала, если бы я ей только предложил что-то подобное!

Мне неудержимо захотелось подойти сейчас сзади и схватить ее за плечо. Или просто дотронуться до ее волос. А потом скинуть плащ и сказать: «А вот и я!» Но у меня хватило ума не делать ничего подобного. Потому что она легко могла бы помереть от неожиданности. А, скорее всего, устроила бы такой визг, что сюда сбежался бы весь преподавательский состав. Так что я просто оставил ее в покое. Толку стоять рядом с ней не было никакого, она могла копаться в книжках и полчаса, и час, так что я потихоньку направился к выходу, чтобы проверить, не ходит ли кто рядом с библиотекой. Мало ли, Филч на обходе или кто-то из учителей. Если бы они зашли внутрь, Гермиона оказалась бы в ловушке.

Я едва не заблудился, блуждая впотьмах среди полок и библиотечных столов. Хорошо еще не налетел ни на что, и не поднял переполох. Когда я подошел к двери и выглянул в коридор, там никого не было. Однако я будто снова почувствовал чье-то присутствие. Это было странно. И неприятно. Правда, буквально через пару секунд я услышал шепот. По крайней мере, это доказывало, что мне не чудилось со страху, и я не рехнулся. Кто-то действительно здесь был. Я попытался прислушаться, и в тот же момент, как назло, жутко разболелась голова. Но, делать было нечего, пришлось терпеть. Говорили явно два голоса. Первый я никак не мог расслышать, одно сплошное бормотание, зато второй!..

Этот второй заставил меня тут же похолодеть от ужаса. Потому что мне показалось, что я уже слышал его. Но это было не в жизни. Это было во сне, и от такого стало вдвойне страшнее. Как это голос из сна мог раздаваться наяву, да еще совсем рядом со мной? Может, мне, конечно, просто так казалось, но я готов был поклясться, что голос был именно тот, который я иногда слышал в своих самых страшных кошмарах. Зловещий свистящий шепот, низкий и с затаенной усмешкой. Я никогда не видел обладателя этого голоса, потому что всегда закрывал глаза, но достаточно было уже и слышать его, чтобы замереть на одном месте от ужаса, не в силах даже пальцем пошевелить. Он всегда говорил разное, чаще всего какие-то совсем непонятные мне вещи, порой, и на чужих языках, но одно было ясно — ничего хорошего в его речах не было! Я каждый раз с облегчением понимал, что он меня не замечает, что он разговаривает сам с собой или с кем-то еще, но не со мной, но и всякий раз боялся, что в один из снов, он меня, наконец, заметит, и тогда сделает мне что-то очень плохое.

И теперь я тоже замер точно так же, как в своих снах, в двух шагах от двери в библиотеку, у стены коридора, стараясь не издать ни звука, и сам ловя любой звук, до меня доносящийся. Если бы я так не испугался в тот момент, я бы подошел поближе, чтобы слышать, что говорит второй голос, но я и шаг боялся ступить, словно бы на мне был не плащ-невидимка, а громыхающие доспехи какого-нибудь рыцаря.

Голос, слова которого я не мог разобрать, на что-то жаловался. «… кровь единорога … сможешь …» — ответил ужасный голос. И снова послышалась жалоба. Тогда ужасный голос сказал: «… на первое время… …ингредиенты… …кровь девственницы… жизненная сила…» На этом беседа почти закончилась, видимо, то ли я подошел поздно, то ли собеседники не собирались долго болтать, боясь, что их застанут. Всё стихло, и я решил пошевелиться. Голову сразу прострелило сильной болью, я чуть не вскрикнул, схватившись за лоб.

«А вдруг это Волдеморт?!» Эта мысль снова пригвоздила меня к полу. Что если он каким-то образом пробрался сюда, в Хогвартс и охотится за мной? Я не мог в это поверить, неужели Дамблдор допустил бы такое, но этот голос не давал мне спокойно думать. Что если ему кто-то помог? Но как, он же уже погиб? Неужели он снова смог возродиться?

Но вокруг было тихо и темно, и я понемногу стал успокаиваться. Нет, конечно, такого не может быть. Будь это Волдеморт, стал бы он прятаться по углам. Наверное, он бы заявился прямо к нам в башню и взял бы меня там тепленького. Тогда кто были эти двое? На счет одного у меня были мысли. Скорее всего, первый, тот, что бормотал, был профессор Снейп. Больше-то некому. А на счет второго мне не хотелось даже и гадать. Если это и не Волдеморт, то кто-то тоже ужасный и злобный. Я вспомнил о Гермионе, продолжавшей копаться в библиотеке у меня за спиной. Ей могла грозить опасность, когда она будет возвращаться обратно. Зачем эти двое бродили тут и что они собирались делать? Явно ничего хорошего. Я оглянулся, посмотрев на дверь библиотеки. Нет, они вряд ли охотились именно на нее, откуда они могли знать, что Гермиона сегодня ночью решит сюда наведаться, но она же могла наткнуться на них случайно. Сперва я подумал, что надо просто пойти ее и предупредить. Но потом вспомнил, что мы с ней, вообще-то, в ссоре, и сейчас не лучшее время, чтобы мириться, а еще я подумал, вряд ли ей понравится, что я узнаю о ее ночной вылазке. Скорее всего, она не хочет, чтобы кто-то вообще об этом знал. Она же так любит всех попрекать нарушением дисциплины, а сама нарушила ее самым жутким образом. Поэтому я набрался храбрости и решил прогуляться по коридору до лестницы, проверить, ушли или нет эти двое. Если ушли, можно со спокойным сердцем ждать Гермиону, если нет, ничего не поделаешь, придется ее предупредить и пустить к себе под плащ.

Как назло, в коридоре была жуткая темнотища. Когда я шел за Гермионой, было легче, я хотя бы видел ее перед собой, а сейчас только вдалеке виднелась белесая точка выхода, там, где коридор выходил в огромный лестничный колодец Хогвартса. Я шел на эту точку, а голова всё болела и болела. Обычно она проходила гораздо быстрее. В коридоре было тихо. Признаться, толку от моей прогулки не было никакого, потому что в такой темноте я легко прошел бы мимо целого взвода волшебников. Но я подумал, что вряд ли двое взрослых будут сидеть там молча. Наверное, они давно уже куда-то ушли. Я, наконец, добрался до лестниц, и голова у меня слегка отпустила. Хуже всего, что мне даже рассказать об услышанном разговоре было некому, не мог же я признаться, что бегал ночью по школе, да еще и за Гермионой следом. Если только Хагриду, но я прекрасно знал, что он скажет в ответ, толку признаваться ему не было никакого, он бы только огорчился. Я развернулся и пошел обратно, радуясь, что головная боль пока решила не возвращаться. Зато я понял, что начинаю замерзать. В отличие от предусмотрительной Гермионы, я был в одной пижаме, а в ноябре, да еще ночью, в Хогвартсе совсем не жарко, и противные сквозняки.

Честно говоря, мне уже слегка надоело бегать по этому коридору туда-сюда, и я твердо решил засесть около выхода из библиотеки и больше никуда не ходить, пока Гермиона не выйдет. Можно было, конечно, вообще пойти спать, но как-то это казалось нечестным по отношению к ней. Она же ради меня старалась, несмотря на все ее обиды…

«Старалась…» Что-то в этом слове мне не понравилось. Я до этого подумал, что они не могли знать, что она решит сегодня побродить среди ночи, поэтому не могли ее и поджидать, так? А что если она делает это уже не первый раз?! Это-то мне не пришло в голову! Что если она уже несколько ночей пробирается сюда, по одному и тому же маршруту? То-то она так ловко кралась и по коридорам и по самой библиотеке. Я бросился внутрь, и тут же головная боль навалилась на меня снова. Как нарочно, в самый неподходящий момент.

Где-то в очень далеком далеке, в темной глубине библиотеки виднелся маленький отсвет люмоса, запущенного Гермионой. Я бросился в его сторону по главному проходу, так было быстрее. Примерно на полпути я увидел слева…

Не знаю, не могу сказать, забуду я это когда-нибудь или нет. Сейчас мне кажется, что никогда не забуду. Стоит только закрыть глаза, я опять вижу всё так, как будто еще стою в ночной библиотеке, смотрю в узкий проход между высоких шкафов.

Она лежала там, прямо на полу, а над ней склонилась сгорбленная тень. Света было так мало, что я едва мог видеть происходящее, скорее даже, многое угадывал, плащ и стекла очков создавали дополнительную преграду. Ее лицо выделялось светлым пятном, вокруг которого темными завитками лежали ее волосы. Высокий силуэт нависал над ней, закрывая большую часть ее тела, он как будто был вырезан из черной бумаги, мантия с капюшоном полностью скрывала все его черты. Ясно было только, что его голова припала к груди Гермионы, и я почему-то сразу подумал, что происходит что-то ужасное. Что он делает с ней нечто такое, что потом вряд ли можно будет исправить. Мне на миг почудилось, что воздух между ними слегка колеблется, как будто в знойный полдень над разогретым асфальтом. Быть может, мне это и казалось тогда, потому что голова моя вся как будто наполнилась перекатывающимися шариками с болью. Они сталкивались там, бились внутри о череп, и я понял, что едва стою на ногах, настолько боль давила на меня, не давая даже свободно вздохнуть. Вдобавок к этому, меня пронзил страх. Не просто страх, такой дикий ужас, какого я не испытывал никогда в жизни, ни наяву, ни во сне. Мне хотелось немедленно броситься бежать оттуда, но одновременно, мои ноги как будто примерзли к полу, стали как ледышки, холодными и твердыми, не способными и шагу шагнуть. В голове стучалась только одна мысль: «Самое лучшее сейчас — убежать, пока не заметили, и позвать на помощь». Наверное, моя голова и правда подсказывала мне самое разумное решение, если бы я мог его выполнить. Я с места не мог сдвинуться, не то что куда-то бежать. К тому же, я почему-то подумал, что если я убегу, то будет поздно. Понятия не имею, почему, но я твердо это знал, чувствовал — когда я приведу помощь, всё будет кончено. Что именно кончено, я точно не знал, возможно, ее жизнь, возможно, что-то еще, но смысла в этой помощи уже не будет, стоит мне сейчас оставить Гермиону. У меня возникло странное чувство… Не знаю даже, как его описать… Какой-то сладкой боли в груди, как будто что-то тянуло внутри и мешало дышать. Я вдруг понял, что ни за что ее не оставлю тут, в руках этой… тени. Что бы ни случилось, я не убегу. Не должен. Она же девочка! Как я могу ее бросить?! Это… неправильно!

С другой стороны, а что я мог сделать? Эта темная фигура даже на расстоянии десяти ярдов внушала мне такой ужас, что я не мог пошевелиться, как же я мог ей помешать? Как только в моей голове возник этот вопрос, она начала, наконец, выдавать что-то стоящее. Моим единственным преимуществом была невидимость, похоже, страшный человек до сих пор не подозревал, что я рядом и что я вижу его. Что ж, по крайней мере, это дарило надежду, что он не всесилен. Но где другой? Тот, кто с ним разговаривал? Вернее всего, профессор Снейп. Он мог тоже находиться где-то здесь, в библиотеке. Это опасение промелькнуло молнией у меня в мозгу, когда я на негнущихся ногах уже пошел по проходу. То, что я собирался сделать — это было настоящим безумием, я сам не верил, что мои руки и ноги сейчас делают то, что они делают. Моя правая рука высунулась из-под плаща и стала нащупывать корешки книг, стоящих на полке. Когда пальцы сами подобрали подходящий по толщине том, они вытащили его из ряда других, и у меня в руках оказалось подобие хоть какого-то оружия. Я подошел вплотную, стараясь не смотреть на Гермиону, боясь заметить что-нибудь, что меня чересчур напугает, поднял тяжелый том обеими руками над головой и, что есть силы, обрушил его в темноту подо мной, в то место, где должен был находиться затылок темной фигуры. В самый последний момент, когда мои руки уже пошли вниз, мне в нос вдруг ударил запах, да так, что я едва не закашлялся. И было от чего, потому что это был запах тухлятины, и не просто тухлятины, а такой, которая валялась в мусорном баке недели две.

«Что это за дрянь?!» — успела мелькнуть у меня в голове мысль перед тем, как том с глухим стуком обрушился на чью-то голову.

Дальше все мои мысли полностью пропали, исчезли на какое-то время. Я что-то делал, но совершенно бездумно, я как будто смотрел со стороны из своих глаз за тем, что делаю и что происходит.

Темная фигура передо мной взвыла и упала вниз, прямо на Гермиону. Мои руки подняли книгу еще раз и ударили снова. Потом еще раз. И еще. Фигура извивалась, делала движения руками и охала, явно не понимая, что происходит. Мои руки взяли лежащую Гермиону подмышки и потащили по полу, вытягивая из-под жуткого незнакомца. Тот, слегка очухавшись от моих ударов и подвывая от боли, уставился на то, как девочка сама собой скользит перед ним, удаляясь по узкому проходу. Он отпрянул назад, присел, опершись сзади руками в пол и выставив вперед колени, всем видом показывая, что увиденное вызывает у него сильное удивление. Потом резко вскочил на ноги, пошатнулся, при этом капюшон слетел с его головы. В такой темноте лица разглядеть было невозможно, я увидел только силуэт, и он был совершенно лысым — круглая белесая голова хорошо выделялась на фоне его угольно-черной мантии. Он развернулся и бросился бежать прочь, на ходу задевая за лесенки, а потом и столы для чтения, когда выскочил из прохода. Какое-то время внутри библиотеки раздавался шум, пока он пытался добраться до двери. Ясно было, что ориентировался он здесь гораздо хуже, чем Гермиона. Потом всё стихло. Я продолжал тащить свою подругу теперь по главному проходу, не обращая внимания уже ни на что. За всё это время она ни разу не показала, что в сознании или хотя бы жива.

Немного пришел в себя я, только когда оказался уже у самой двери. И сразу почувствовал, что руки буквально отваливаются, особенно запястья, а спину ломит от напряжения. Сил оставалось немного, хорошо еще, что головная боль практически ушла. Я выбежал в коридор и завопил так сильно, как только мог: «Кто-нибудь, помогите!» Эхо в замке было такое, что не приходилось сомневаться — через пять минут сюда точно кто-то примчится. А может и раньше. Потом я вернулся, достал палочку и выпустил люмос, который вышел у меня с первого же раза. Наверное, потому, что в этот раз я почти не задумывался, как надо его колдовать, а просто колданул и всё, без раздумий.

Ее глаза были закрыты, а кожа бледная еще сильнее, чем ее такой делал магический свет. Мантия на груди разорвана, свитер и рубашка под ней грубо разрезаны, и в прорехе одежды на коже с правой стороны груди виднелись две ранки сверху вниз, напоминавшие следы змеиных зубов. Только это должна была быть очень большая змея, чтобы оставить такие следы. Примерно с человека величиной. Вокруг ранок растеклись следы подсохшей крови.

«…кровь девственницы… жизненная сила…» — пронеслось у меня в голове.

— Гермиона? — прошептал я, склоняясь над ней. — Гермиона, ты меня слышишь?

В прежней школе нас учили, как правильно щупать пульс, если надо определить, что с твоим товарищем, а рядом нет взрослых. Видно, я не очень хорошо это освоил, потому что ее пульс никак не нащупывался. Но у нее была такая маленькая ручка, такое тонкое запястье, что я легко мог и промахнуться, тем более, что пальцы у меня начали сами собой дрожать, когда я ощутил, что она вся ледяная. Страх за нее стал потихоньку разрастаться и разрастаться. Я наклонил щеку к ее лицу, пытаясь почувствовать дыхание, потом прислонил ухо к груди, чтобы услышать, бьется ли ее сердце, и… в этот момент сзади на меня упал яркий желтый свет переносного фонаря.

— Что это тут у нас происходит?! — завопил Филч своим противным скрипучим голосом.

Потом я бежал. Бежал вслед за Филчем, который на руках нес Гермиону в больничное крыло и тоже бегом. И ругался при этом. На меня и на всех прочих несносных учеников, которые вечно придумают какую-нибудь гадость, чтобы испортить ему жизнь. Мне казалось, что он бежит очень медленно, шаркая по полу своими длинными подошвами, и постоянно хотелось его подогнать, но я не решался, понимая, что вряд ли от моих слов он побежит быстрее, а разозлится еще больше наверняка.

После того, как мы прибежали на место и подняли мадам Помфри с постели, Филч, оставив Гермиону, собирался вести меня прямо к директору, и я уже приготовился стоять насмерть, отстаивая свое право быть в больничном крыле вместе со своей подругой, но мадам Помфри вдруг сказала, лишь только бегло осмотрев Гермиону: «Мистер Филч, пожалуйста, пригласите профессора Дамблдора сюда». И вот тогда я понял, что дело серьезно!

Как только Филч вышел за дверь, я набросился на мадам Помфри с вопросами, но она отказалась отвечать, сказав только, что Гермиона жива, но об остальном можно будет говорить лишь тогда, когда придет директор. И она ничего не делала. Совсем. В том смысле, что обычно же доктора хоть что-то делают с пациентами, даже если всё плохо. А она просто сидела рядом с Гермионой на постели и, наклонив голову, смотрела на нее странным взглядом. Ее взгляд был сейчас похож на взгляд тети Петунии, иногда она точно так же смотрела на моего кузена Дадли, когда он спал. На своего сыночка. Не понимаю, почему мне пришло в голову это сравнение.

Хотя, говоря честно, когда я услышал, что Гермиона жива, мое волнение за нее сильно уменьшилось. По той причине, что я верил в профессора Дамблдора. Я знал, что он сейчас придет и поможет ей. Он не может не помочь. С того самого момента, как я его увидел, мне всегда казалось, что, наверное, нет на свете ничего такого, чего бы он не мог. Поэтому, когда дверь отворилась, и профессор вошел в больничное крыло, мной овладела спокойная надежда, что вот сейчас-то всё будет хорошо, и моя подруга, наконец, откроет глаза. Я даже придумал, что ей сказать, когда это случится.

Профессор Дамблдор прошел мимо рядов кроватей к нам, в дальний угол за занавеской, посмотрел на меня, как всегда, с легкой, одобряющей улыбкой и обратился к Гермионе. За его спиной топтался Филч, поглядывая на меня с недобрым выражением на лице. Но в тот момент мне, в общем-то, было на Филча начихать. Что такое были все отработки и наказания против того, что сделали с бедной Гермионой сегодня ночью? Лишь бы с ней всё обошлось, а там уж — как-нибудь переживем!

Мадам Помфри уступила профессору место, сев рядом на стул, а он опустился на кровать, рядом с Гермионой. Взяв ее за руку, потом положив ладонь ей на грудь, он обменялся быстрым взглядом с нашей медсестрой, и видно было, что они как будто мысленно согласились с одним и тем же диагнозом, настолько выразительными были их лица. И мне сразу показалось, что ничего хорошего этот обмен взглядами моей подруге не сулит. Но я тогда еще верил, что всё обойдется.

Профессор Дамблдор склонился над Гермионой совсем низко, большим пальцем приоткрыл ей веки, и я заметил, как закатились ее глаза, видны были почти сплошь белки, словно она стала каким-то монстром. Профессор пожевал губами, как будто произнося что-то про себя, потом указательными пальцами сжал ее виски, покачал головой, бегло осмотрел раны на груди и поднялся с места. Я сидел и ждал, надеясь на чудо.

— Думаю, состояние мисс Грейнджер очень серьезное, — сказал он, — придется ей какое-то время провести здесь, в больничном крыле.

Я сразу понял, что эти слова относились именно ко мне, ясно же, что мадам Помфри и так всё прекрасно понимала, а Филчу не было никакого дела до состояния Гермионы. Хотя после слов профессора он сразу оживился.

— А что делать с этим? — спросил он, тыкая в меня пальцем. — С нарушителем?

— Прошу вас, мистер Филч, вы можете идти, мы тут сами решим этот вопрос.

Завхоз удалился прочь с явным неудовольствием на лице.

— Итак, Гарри, — профессор Дамблдор положил руку мне на плечо, приглашая присесть рядом с ним, — тебе придется рассказать, что же произошло сегодняшней ночью?

— Что с Гермионой? Она поправится? — спросил я, потому что пока еще не понимал, чего же мне ждать.

— Послушай меня, Гарри, состояние мисс Грейнджер тяжелое, но, я клянусь тебе, мы постараемся найти способ, чтобы ее вылечить. — При этих словах мадам Помфри вдруг встала и принялась зачем-то переставлять бутылочки с зельями на соседнем столе. — А ты можешь нам очень помочь, если расскажешь то, что случилось. Постарайся вспомнить всё, со всеми подробностями.

Он внимательно посмотрел на меня поверх своих чудных очков.

Я ждал совсем другого. Я думал, что он просто произнесет какое-то очень умное, очень мощное заклинание, и Гермиона очнется. Неужели всё зависело от того, вспомню я или не вспомню подробности того, что с ней сделали? Что ж, я был готов помочь. Всеми силами.

Правда, была одна маленькая проблемка. Чтобы рассказать всё, нужно было как-то объяснить, почему мы двое оказались среди ночи в библиотеке и что мы там делали. И тогда придется признаваться и о поисках Фламеля, и о Пушке, который что-то такое охранял, и о профессоре Снейпе, который это что-то пытался выкрасть, и выпустил для этого тролля из подземелья, а еще заколдовал мою метлу, чтобы я грохнулся с нее на игре со Слизереном. Вот видите, сколько одновременно вещей, о которых я вам еще не успел рассказать, чтобы вы поняли, что именно происходило в школе. В общем, пару секунд я сидел и соображал, как бы мне так всё объяснить, чтобы потом, после того, как Гермиону вылечат, её тут же бы не исключили из школы, а было это для нее хуже смерти. И я начал рассказывать, но так, чтобы получалось, что именно я затащил ее в эту ночную авантюру. Что это на мои уговоры сходить в запретную секцию она поддалась и всё делала до последнего, чтобы меня отговорить. А остальное, конечно, рассказал, как мог, всё, что вышло вспомнить.

Профессор Дамблдор смотрел и смотрел на меня поверх своих очков-половинок, и ни разу не прервал на полуслове.

— Теперь, сэр, вы скажете мне, что с ней такое? — спросил я, когда закончил с рассказом.

— Видишь ли, Гарри, — начал он, подбирая слова, — у твоей подруги отобрали жизненную силу. Вместе с частью ее крови.

— И что это означает?

— Это означает, что кому-то, кто очень слаб, с помощью темного ритуала можно вернуть часть сил, отобрав их у другого, особенно, если этот другой — чист и невинен,.. как мисс Грейнджер, например.

— И кто же этот кто-то, сэр? Мне показалось… что это… Он же не может оказаться в Хогвартсе?!

Директор посмотрел в окно и пригладил густую бороду.

— Мы не можем сказать точно, Гарри, какие формы принимает зло, чтобы нас подстеречь. Твой рассказ показывает, что нам придется быть вдвойне бдительными, чтобы не попасться в ловушку.

— Она поправится, сэр?

Он снова повернулся ко мне и ответил со вздохом.

— Я не знаю, Гарри. Я не знаю.

«Но… Как же так?» Он не знает? Мне показалось, что весь замок вокруг меня разваливается на части. Я почувствовал, что готов заплакать. Если не на директора, то на кого же еще теперь надеяться?

— А может… можно как-то поделиться? Как-то отдать ей эту самую жизненную силу? Я мог бы это сделать. Из-за меня же… из-за меня она оказалась там, я должен ей помочь! Пожалуйста, профессор! Вы могли бы взять жизненную силу у меня?

Мадам Пофмри почему-то уронила на столик флакон и достала платок из кармана. Наверное, у нее был насморк, потому что она отвернулась и приложила платок к лицу.

— Прости Гарри, но мы не можем сделать то, что ты просишь, как бы похвально не было твое желание помочь подруге. Мы не можем отобрать у тебя жизненную силу и ни у кого другого тоже. Это очень темная магия, только самые черные души способны на такие ритуалы, ни один порядочный волшебник никогда не сделает подобного, ни для какой, даже самой благой цели. Мы бы погубили тебя, если бы заставили принять участие в чем-то подобном.

— Но как же Гермиона, сэр?! Что будет с ней?

— Мы можем только надеяться, что она справится. Что у нее хватит остатка ее сил, чтобы пережить это. И ты молодец, что вытащил ее в последний момент, иначе у нее не было бы и этого шанса.

— А если нет? Если ее сил не хватит? Что тогда, профессор?

Он встал и молча потрепал меня по голове своей длинной ладонью. Больше я не мог сдерживать свои слезы. Но лучше мне об этом не рассказывать.

Дальше… Дальше мне было плохо. Очень плохо, так, что не хотелось вообще ничего. Ни разговаривать, ни даже есть и пить, не то что учиться. Всё время я пытался проводить в лечебном крыле, но меня оттуда постоянно гоняли. Я не знаю, зачем они все меня гоняли, я и снаружи не мог отвлечься от одной и той же мысли: «Как там Гермиона?» Вдруг она очнулась? Вдруг ей стало хуже? Хотя хуже уже было некуда. Она как была такой, как ее принес Филч, так и оставалась. Белая, так, что вены просвечивали наружу, восковая кожа, запавшие глаза, жуткие тени на лице, как будто след от того ужасного существа, что на нее напало. Лучше ей не становилось. Я пытался с ней разговаривать, думал, если вдруг она меня слышит, ей будет легче. Даже хотел почитать ей книжку, она их так любила. Но меня снова прогнали. Из-за того, что меня прогоняли днем, я решил приходить ночью. Я надевал свой плащ-невидимку и прокрадывался в больничное крыло по ночам, тихонько садился рядом с ней на постель и сидел, держа ее за руку, до тех пор, пока совсем уж не становилось невмоготу от желания поспать. Я бы с удовольствием ложился прямо там, на соседнюю кровать, но боялся, что с утра мое отсутствие обнаружат, и поднимется жуткий переполох, а тогда я не смогу с ней видеться даже и ночью.

Через пять дней я понял, что ей становится хуже. Она стала выглядеть совсем призрачной, совсем неживой, и даже как будто уменьшилась в размерах, хотя куда уже, казалось бы, ей было уменьшаться — такой малявке. Мне стало ясно, что надежды профессора Дамблдора на то, что она справится, больше нет. Я подумал, что, наверное, мне больше ничего не остается, как испробовать последнее средство. Профессор сказал, что только темная магия могла ее оживить. В таком случае, мне надо было попытаться обратиться к тому, кто таким темным магом и был, кто помогал сделать так, чтобы с Гермионой случилась эта беда. Да, я его ненавидел, но если речь шла о ее жизни, я должен был наплевать на свою ненависть. После урока зельеварения я остался в классе профессора Снейпа.

— Что такое, мистер Поттер? — спросил тот через некоторое время, когда убедился, что я задержался специально. — Вам мало той головной боли, которую вы мне доставляете на уроках?

Мне сразу же стало жутко от его зловредного тона, я поверить не мог, что решился на такое.

— Я… я по поводу Гермионы, сэр. Гермионы Грейнджер.

— А я тут при чем? Обращайте ваши бессмысленные вопросы к директору, я не собираюсь тратить на вас время.

— Дело в том… что… — да, это было не так-то просто — сказать такое, особенно под его раздраженным взглядом, которым он сверлил меня из-под своих бровей. — Профессор Дамблдор сказал, что не может мне помочь… потому что… потому что это темная магия, сэр.

— И что же дальше? Поттер, вы начинаете меня утомлять!

— Ну, вот поэтому я и решил обратиться к вам, сэр, — выпалил я, замечая, как его бровь начинает приподниматься вверх. Но меня уже понесло. — Вы ведь знаете, кто это сделал с ней, сэр. Вы же были вместе с ним там, той ночью, я слышал ваш разговор. И я подумал, раз уж вы пытались меня убить, то, наверное, я для вас больше ценен, чем Гермиона…

Он вскочил с места, прерывая поток моих слов.

— Поттер! Немедленно убирайтесь вон отсюда! Сделаем вид, что на вашу некрепкую психику так повлияло состояние вашей непутевой подружки.

Но меня теперь уже было не остановить.

— Сэр, я хочу сказать, сэр, что раз я более ценен для вас, то, может быть, вы возьмете меня. Вместо нее. Возьмите меня, сэр, а ее верните обратно, к жизни.

Его губы искривились. Казалось, что он сейчас взорвется изнутри, настолько его распирало от ярости. На миг я подумал, что он не сдержится и стукнет меня чем-нибудь по голове. Но он просто протянул свой длинный указательный палец с грязным ногтем в сторону двери и заорал:

— Я повторяю вам, Поттер, убирайтесь отсюда вон! ВОН!

Я секунду еще помедлил, переминаясь на одном месте, но он стоял как статуя, и было ясно, что я ничего от него не добьюсь. Я пулей выскочил из класса и захлопнул за собой дверь. Только оказавшись снаружи, я понял, что он даже забыл снять с меня баллы, наверное, от переполнявшей его злости. Я не знал, почему он отказался принимать мое предложение, то ли потому, что не мог сделать то, о чем я просил, то ли потому, что боялся признаться мне, что он темный волшебник, но теперь я потерял последнюю надежду. Я не выдержал и зарыдал, прямо там, в коридоре подземелья, не обращая внимания на то, что меня могли застать в таком виде.

Всё кончилось этой же ночью.

Я, как и все предыдущие разы, отправился в больничное крыло, завернувшись в плащ-невидимку. Я поклялся, что буду делать это постоянно, что я не оставлю ее, мне казалось, что пока я прихожу туда, она всё еще держится. Я как всегда присел на кровать рядом с нею и взял ее за руку. Она была совсем ледяной, почти неживой, почти полностью потерявшей все остатки жизненной силы. Я снова сидел и шептал ей на ухо слова о том, что я рядом, что я не собираюсь ее оставлять, чтобы она знала об этом, чтобы пыталась не свалиться туда, куда ее затягивало. Я едва расслышал, как отворилась входная дверь. Я замер, думая, что, может быть, это явился один из учеников, которому стало плохо, или Филч по каким-нибудь делам. Когда я увидел профессора Снейпа, возникшего в двух шагах от кровати перед пологом, словно черное привидение, я чуть не вскрикнул от страха. Он явно пришел сюда не за лекарством от насморка. Мне оставалось только тихонько сползти с постели вниз и забраться под кровать, выглядывая оттуда, чтобы увидеть, что он собирается делать. Он подошел и опершись руками на спинку кровати, смотрел на лежащую Гермиону. Я подумал, что мне бы, наверное, надо поднять шум, разбудить мадам Помфри, но всё никак не мог решиться. Пока я медлил, профессор Снейп достал палочку и, обведя ею вокруг себя, наложил какие-то чары, явно заглушающие. Так что стало слишком поздно звать на помощь. После этого он подошел поближе к Гермионе и склонился над нею. Меня прямо всего перекорежило — до жути не хотелось, чтобы он даже приближался к ней. А сейчас вообще неизвестно, что он собирался делать. Я, рискуя быть услышанным, высунулся из-под кровати сильнее. Если он посмеет сделать с ней что-нибудь плохое?!.. Впрочем, хуже уже и быть не могло. Вдруг он всё-таки решил выполнить мою просьбу, и сейчас каким-то волшебным образом перенесет жизненную силу из меня в нее? Я даже испугался. Если он как-то сможет это сделать, то я потеряю сознание, а под плащом-невидимкой меня никто не заметит. Я так и останусь лежать здесь, под кроватью, пока не умру. Но этот приступ страха длился совсем недолго, потому что он всего лишь сделал почти то же самое, что и профессор Дамблдор несколько дней назад — проверил ее самочувствие. После этого распрямился и вышел из-за полога. Видно, ему нужно было что-то еще.

Мне совсем не пришлось долго ждать, чтобы узнать — что именно. Потому что буквально через минуту я услышал шорох мантии по полу, и следом, голос директора прямо рядом с фигурой профессора Снейпа, тенью видневшейся сквозь занавеску.

— Северус, мальчик мой, зачем ты меня звал?

— Хотел с тобой побеседовать, Альбус.

— Здесь, в больничном крыле? Не лучше ли это было сделать у меня в кабинете?

— Я хотел проверить состояние Грейнджер. Убедиться, что с ней действительно всё так плохо.

— И что же ты скажешь?

— Ты сам должен понимать, какова ситуация, Альбус. Девчонка не доживет до утра. Если ты собираешься что-то сделать, делай это сейчас.

Я обмер. «Не доживет до утра…» Не может быть! Нет! Пожалуйста, этого не должно произойти!

— О чем ты говоришь, Северус? Мы не можем…

— Ты прекрасно знаешь о чем, Альбус. Достань камень. Принеси его из подземелья, и я за час приготовлю зелье.

— Хм, а я ведь никогда не сомневался в том, что ты, наконец, сможешь проявить свои лучшие чувства, Северус. Твое участие в судьбе этой бедной девочки явственно это доказывает.

— Оставь в покое мои чувства, Альбус. Просто мне уже осточертело положение, когда из меня нарочно лепят пугало. Ты знаешь, что сегодня ко мне наведался Поттер и попытался в свойственной ему неуклюжей манере предложить себя в качестве жертвы вместо Грейнджер?

— Серьезно? Но почему же он пришел к тебе? Я же говорил ему…

— Потому что он считает, что я причастен ко всему, что произошло. Скажи мне, Альбус, к чему мне выслушивать подобные бредни? У меня и так уже голова раскалывается от твоего бестолкового мальчишки.

— Это очень прискорбно, Северус, что он о тебе такого мнения, но, быть может, в этом есть отчасти и твоя вина, тебе не кажется?

— Послушай, я знаю, что ты всякий разговор о Поттере пытаешься свести к моему к нему отношению, но сейчас речь не об этом. Если уж тебе так дорог этот паршивец, я бы, на твоем месте, постарался спасти девчонку любой ценой.

— Ты так считаешь?

— Разумеется. Разве ты не видишь, что он готов на всё пойти ради ее спасения? Если она умрет, он, чего доброго, вообще станет неуправляем, ты об этом не задумывался?

— По-моему, мальчик мой, ты сейчас переносишь свой собственный опыт на него.

Профессор Снейп вдруг издал что-то напоминающее вздох, переходящий в длинный шипящий звук, и потом проговорил, как мне показалось, через силу:

— Хорошо, Альбус, если тебе всё равно, что будет, я не собираюсь больше тут стоять и уговаривать тебя. Не хочешь ее спасать — мне и подавно нет до этого никакого дела.

— Ты же знаешь, Северус, что мне не всё равно. Я переживаю за эту несчастную девочку, которая совершенно безвинно попала под удар, я каждый день думаю о том, чтобы найти способ ей помочь…

— Этот способ лежит прямо у тебя под ногами, Альбус. Просто пойди и возьми его.

— Мы не можем рисковать, и об этом ты тоже хорошо знаешь. Если камень едва не выкрали из банковской ячейки, если прямо здесь, в Хогвартсе совершено нападение на студентку, значит наш враг силен и он уже слишком близко. Кто знает, возможно, он только и ждет, чтобы камень оказался в пределах досягаемости? Возможно, нападение ради этого и было организовано, чтобы заставить нас проявить слабость. И если мы поддадимся сейчас, жертв будет намного больше. Я не хочу этого риска, Северус, а ты?

— Мне всё равно.

— Тогда пойдем, продолжим беседу у меня в кабинете. У нас еще есть неотложные вопросы, которые надо обсудить.

Я понял, что чары спали, потому что послышались удаляющиеся шаги и легкий стук закрывающейся двери. Я выполз из-под кровати и почувствовал, что ноги меня почти не слушаются. И не потому, что лежать на жестком каменном полу было больно и неудобно. А потому, что меня целиком, с ног до головы, охватило понимание, что это конец. Я не мог даже заплакать, внутри повисла какая-то противная пустота, в которой плавали куски и обрывки мыслей, слов и предложений. Всё было ясно и понятно. И то, что Снейп нарочно пытался заставить директора достать то, что они называли «камень» из-под охраны, чтобы наверняка украсть его, и то, что директор понимал его скрытые замыслы, а потому отказал, зная, что иначе Снейп может возродить того — другого, которого я не знал, как называть. И что всё это приводило к тому, что Гермиона обречена. Никто не хотел рисковать, чтобы спасти ее. Оставалось только надеяться, что Снейп соврал, что она не умрет прямо сегодня ночью, что протянет еще какое-то время, и, может быть, тогда выход найдется.

Я присел на краешек постели и взглянул на нее. Потом взял ее ладошку и поднес к губам. Я хотел согреть ее своим дыханием. Но она никак не согревалась, оставаясь всё такой же холодной и безжизненной. Волна жалости накатила на меня, я прилег и осторожно обнял ее, прижимая к себе, чтобы она хоть немного почувствовала тепло жизни. Я чувствовал, что готов так лежать сколько угодно, не хотелось разлучаться с ней, теперь я просто боялся, что уйди я, в следующий раз могу не застать ее живой. Так продолжалось… не знаю сколько времени. Час, а может и два…

Странно, я вот думаю, а с чего вдруг у меня появилось столько переживаний? Мы же стали друзьями совсем недавно, и всё это время она доводила меня своими бесконечными придирками, советами и замечаниями. Вдобавок к этому, мы еще и поссорились. Сейчас я не хотел вспоминать, как это было, я просто думал, как вдруг произошло, что я стал постоянно о ней думать, а после того, что с ней случилось, не мог нормально жить ни минуты. Что это за напасть такая? Конечно, она умирала, и мне должно было быть ее жалко. Мне было бы жалко, если бы любой из наших умирал, даже Лаванда. Но это было что-то другое, больше чем жалость, я не понимал, что. Я подумал, что окажись Рон в таком положении, я бы сейчас так не переживал за него. Хотя это звучит стыдно по отношению к другу. Нет, я бы, наверное, готов был предложить Снейпу свою жизненную силу и для него тоже, но это не занимало бы все мои мысли так, как занимало их сейчас. Я просто лежал, и всё, что я хотел — чтобы она очнулась. Ничего больше в жизни, вообще ничего.

И когда на ее запястье в моей ладони стала вдруг биться жилка, я сразу поверил в то, что чувствую это. Я тут же вскочил, уперся руками в подушку по бокам от ее головы, и наклонился низко-низко, чтобы понять, не задышала ли она нормально, не очнулась ли?

— Гермиона… — прошептал я, — Гермиона!

Ее лицо оставалось таким же бледным, восковым, под глазами залегли черные круги. Но веки вдруг затрепетали, как крылья бабочки.

— Гермиона! — сказал я громче, уже наплевав на то, что меня может услышать мадам Помфри из своей комнаты. И скинул плащ на пол. Если уж она очнется, она должна меня увидеть.

Она открыла глаза. Внутри меня всё замерло от восторга, я пока еще не верил в это чудо, но уже готов был заорать со всей силы ее имя. Ее глаза узнали меня, я это понял, не знаю даже каким чувством внутри. И потом…

Ее губы слегка приоткрылись. Они были почти белые, лишь слегка розового оттенка. Она как будто напряглась, сделав невероятное усилие, и выдохнула из себя всего одно слово: «Да!» А после этого замерла, взгляд остановился, глаза почти тут же остекленели, а губы так и остались слегка приоткрыты, как два увядших лепестка. Уже не было того, кто должен был их закрыть. Она умерла, словно вылетела из собственных губ, вместе с этим последним словом, которое она обратила ко мне. И хотя я понял, что на меня наваливается что-то черное, страшное и ужасно тяжелое, я был счастлив, что был с ней, что услышал это ее слово. Ее лицо затуманилось передо мной, потому что слезы начали заливать мои очки, я стащил их с лица, но было уже поздно, стекла покрывали многочисленные капли. Я уткнул лицо в подушку, рядом с ее головой, прямо в ее густые волосы, и просто изливал из себя этот поток бездумно и почти неслышно, и ни один человек не видел, как долго это продолжалось. Пока они не закончились, мои слезы.

Теперь я больше не плачу. Я сказал себе — разве теперь есть что-то, после чего я имею право плакать? Что-то, что может сравниться с ее смертью? Нет. Значит, не будет больше никаких слез. Я пишу эти записи, чтобы похоронить. Нет, не вместе с ней, ее давно уже похоронили, увезли в Лондон к родителям, и там… Мне всё равно, что было дальше. Какая разница, где лежит ее тело. Я хочу похоронить эти записи, потому что это последнее, что остается от моей прежней жизни. Я знаю, что я никогда больше не буду таким, как раньше. Я решил, что посвящу свою жизнь одной единственной цели. Отомстить за ее смерть! Мне всё равно, сколько времени на это потребуется. Мне всё равно, что мне придется для этого делать, какую магию изучить, и какими умениями овладеть — Светлая, Темная — без разницы! Я использую любые средства, любые способы, пойду на любые жертвы, чтобы достичь цели. Директор побоялся рисковать, и вот теперь она мертва. Я не испугаюсь! Всё, что нужно сделать, я сделаю.

Ее звали Гермиона. Она была всего лишь девочка. Всего лишь маленькая девочка, которая никому не сделала зла и никому его не желала. Которая просто очень любила волшебство и учебу, и радовалась каждому дню, позволявшему ей узнавать что-то новое. А эта тварь убила ее! Ту, которая мне доверяла, для которой я был единственным другом, и которая, Мерлин меня придуши, сказала «Да!» на самый глупый в моей жизни вопрос.