Revenge (гет)

Ты уже больше недели без сознания.

Всё это время я исправно посещаю твою палату, часами сижу около койки и сжимаю хрупкую ладошку.

Стэн, хоть так и не перестал удивляться моему поведению, но вида не показывает. Всё-таки настоящий профессионал своего дела. То, что его начальник вдруг внезапно воспылал безудержной заботой к непонятной девчушке, его совершенно не касается.

С другой стороны, уже весь персонал больницы гудит сплетнями о том, что я неровно дышу к пострадавшей Майе Коул. Как же, лучшая подруга сестры, такая милая девочка. Да и разве стал бы занятой бизнесмен проводить столько времени с кем-то, кто не был бы ему дорог?

О да, ты мне дорога. Чтобы месть свершилась по-настоящему, все — даже я сам — должны в это поверить.

Именно поэтому каждый день я прихожу и сажусь в уже привычное кресло, беру твою ладонь в свою и начинаю тихо нашёптывать подробности по вашему делу. Что-то новое о тебе и никогда — о Кэти. Или же просто молчу и стараюсь через прикосновение передать тебе всю свою ненависть, отложить в ещё не зажившем сознании картинки того, что будет, когда ты очнёшься.

И ты реагируешь: выросшим в момент частоколом кардиограммы на медицинском приборе даёшь понять, что слышишь меня.

Но осознаёшь ли, что это я?

Оказалось, что слухи о наших «отношениях» открыли для меня множество дверей: мне разрешают находиться в палате столько, сколько нужно, лечащий врач делится информацией о ходе и прогрессе твоего лечения. Теперь я в мельчайших деталях знаю, что творится с твоим телом. Уже могу предполагать, что происходит в маленькой светлой головке. Как раз то, что мне нужно. Даже следователь охотнее обычного делится со мной информацией о ходе расследования. И плевать на то, что я знаю наперёд всё, что он мне говорит.

Как-то раз я заметил твоего отца в одном из больничных коридоров. Хотел даже окликнуть, но он убежал, поджав хвост, раньше чем я успел открыть рот. Значит, это не только Стэн старается сделать так, чтобы мы не встречались, но и сам мистер Коул.

У крыс просто превосходный инстинкт самосохранения.

* * *

Когда мистер Хоуп, лечащий врач, позвонил мне, чтобы сказать, что ты очнулась, я сидел в своём кабинете и продумывал вместе с Лайэлом, как именно будут расплачиваться все виновники содеянного.

— Послушай, ты должен успокоиться. Успокоиться и подумать. — Друг с силой нажимает мне на плечи, заставляя сесть обратно в кресло. — То, что ты просто пойдёшь к этому бандиту и начнёшь ему угрожать, никому ничего не даст. Думаешь, он увидит тебя и сразу признается, что это он натравил тех отморозков на Майю и Кэтрин? — Не обращая никакого внимания на мой раздражённый взгляд, он продолжает: — Так вот, не надейся. Чтобы по-настоящему вывести его на чистую воду и раскрыть связь с нападавшими, нужно действовать более тонко.

— Да этому ублюдку всё равно жить осталось...

— Сейчас, — перебивает Лайэл, не давая договорить, — максимум, что ему грозит, — дело о незаконной поставке медикаментов, которую, к слову, ещё тоже доказать надо. Отец Майи не слишком-то разборчивый бизнесмен, а этот Корги наоборот слишком хитёр. Причастность к изнасилованию он упорно отрицает. Даже то, что это были его люди, легально уже практически невозможно доказать. Вот тебе и наглядное доказательство того, что болтливые подозреваемые — это далеко не всегда хорошо. А если ты сейчас начнёшь на него давить, то мы и вовсе потеряем всякую возможность заставить его заплатить по закону.

— Да плевал я на закон! — Одним резким движением скидываю его руки с себя, встаю и начинаю нервно расхаживать по комнате.

— Ты же помнишь моё условие, да? — Лайэл стоит, скрестив руки на груди, и настороженно наблюдает за каждым моим движением.

Мне ничего не остаётся, кроме как поддаться. Только в этот раз. Без его помощи осуществить задуманное станет гораздо сложнее. Пока он будет заниматься насильниками, я смогу полностью посвятить себя Майе. Пока только ей. До её папочки мы доберёмся позже.

— Да, помню. Я могу сколько угодно мстить им за решёткой, но сначала они за ней окажутся. И никак иначе.

— Вот, так-то лучше, — кивает Лайэл, — и для Кэтрин тоже.

Шиплю от одного упоминания её имени.

— Ты думаешь, ей будет лучше, если всё это будет на слуху у прессы? Если все будут мусолить подробности того, что с ней случилось?

— Я думаю, ей будет спокойнее, если она будет думать, что они заплатили по закону, а не потому что её брат возомнил себя великим мстителем, — Лайэл как-то странно на меня смотрит. — И я, честно говоря, думал, что ты это всё затеял не только ради неё...

Тот самый звонок прерывает его на полуслове, эхом отскакивая от каждого уголка просторного кабинета. Друг с интересом вслушивается в слова врача на том конце трубки, следит за моей реакцией, и с каждой секундой его лицо становится всё растеряннее и настороженнее.

Но я не в состоянии мыслить здраво в этот момент.

Ты должна, проснувшись, первым увидеть меня. Я должен увидеть твоё пробуждение. В конце концов, я ждал этого чуть ли не сильнее, чем новостей от Лайэла каждый вечер.

— Мне нужно идти, договорим потом. А пока можешь придумать, как нам разоблачить этого Корги в твоей манере.

Он пытался сказать ещё что-то, но я не дал, пулей вылетев из кабинета и уже в лифте вызывая водителя.

* * *

Почему, почему, почему? Почему я стою около этой треклятой двери и не могу её открыть? Почему вместо того чтобы ворваться туда, как всегда, как все дни до этого, я стою, приперев лбом холодную пластиковую поверхность?

Руки трясутся, как у пропойцы из подворотни, а во рту мерзкий привкус. Словно я переполнен отбросами изнутри.

Я что, боюсь? Боюсь тебя, маленькая тварь? Боюсь того, что ты раскроешь меня перед врачами и следователем? Откроешь свои огромные бэмби-глазки и начнёшь исторгать из зажившего — моими же стараниями — ротика слова о том, как я мучил тебя всё это время?

Чушь.

Стискиваю зубы, упираюсь лбом сильнее и, отступив, резко открываю дверь. Ты вздрагиваешь, даже почти подпрыгиваешь, сразу за всех: и за медсестру, недовольно на меня покосившуюся, и за врача, слушающего через стетоскоп твоё участившееся дыхание, и даже за Стэна, стоящего в тёмном уголке незаметной тенью.

Всегда удивлялся, как такой бугай может при желании становиться абсолютным невидимкой.

Закрываю за собой дверь, осматриваюсь. Ни матери, ни отца. Хороша семейка.

— Они уже ушли.

Тихий голос Стэна заставляет едко ухмыльнуться.

Они настолько боятся со мной встретиться? А к родителям моим уже приходили, ползали в ногах, судя по рассказам горничной.

Даже к лучшему, что меня не было тогда дома, иначе просто растоптал бы их, как уличных шавок.

Твой невозможный взгляд задерживается на мне совсем ненадолго. Невозможный — потому что в нём намешано столько чувств сразу: страх, надежда, вина, боль, радость, непонимание... Радость?

А я-то как рад, если бы ты знала.

Не могу. Просто не могу оторвать от тебя взгляд. Был здесь, смотрел только вчера, а кажется, будто этих недель и не было. С каждой секундой возвращается прежняя Майя. В повисшем молчании мои мысли кричат.

«Не смей! Не смей становиться прежней. Ты не имеешь права. Тебя больше нет!»

И ты слышишь. Втягиваешь в себя этот крик с каждым рваным вдохом, пряча его внутри раньше, чем услышит кто-то ещё. И всё больше сливаешься с больничной робой.

Даже понимая, насколько это бесполезно, пытаешься спрятаться от меня.

Маленькая трусишка.

— Здравствуй, Майя, — от долгого молчания голос хриплый, надтреснутый.

Как нельзя более подходящий под ситуацию. Ну разве не прелесть?

Ты снова осторожно поднимаешь на меня свои огромные глаза. Раньше они были небесно-голубыми, и Кэти говорила, что даже в самый пасмурный день достаточно просто посмотреть в твои глаза, чтобы увидеть ясное небо.

А теперь небо затянуто тучами, стальное от атомного взрыва внутри сознания, без надежды на просветление. Поражение слишком сильное и уже пропитало ядом внутренности.

Так мне нравится больше.

Подхожу осторожно, словно дикий зверь к добыче. Словно добыча, сама идущая в лапы к хищнику. За эти несколько шагов мы бесконечное количество раз успели поменяться местами.

Но в итоге хищник я. А ты кусок мяса, который, прежде чем съесть, надо хорошенько приправить.

Так кормят скот на убой. Берут совсем маленьким, растят, заботятся, а потом отрубают голову — и в духовку, аккурат к праздничному столу.

Хватаешься за край покрывала, которое служит одеялом, быстро кидаешь взгляд на ободряюще улыбающегося доктора и говоришь первые, самые первые новой тебя слова:

— Здравствуй, Ричард.

Нет, не говоришь, а скорее царапаешь воздух. Твои связки были сильно повреждены, так много ты кричала тогда. И теперь понадобится время, чтобы голос снова стал прежним.

А когда-то ты любила петь, помнишь?

— Что ж, мы, пожалуй, пока пойдём. — Хоуп разминает затёкшие плечи и устало плетётся на выход. — Мистер Стэнфорд, вы можете побыть с мисс Майей, пока я буду разъяснять полицейским, что сейчас ещё слишком рано для допросов. Надеюсь, потом мне не придётся ещё и вам объяснять, что время для посещений пока что тоже будет ограничено.

Киваю, даже не обернувшись. Понимаю, что мы одни, лишь по почти бесшумному щелчку двери.

Прокашливаюсь.

— Дик, а не Ричард. Я не люблю это имя, да и тебе так будет проще.

Прежняя уверенность возвращается с каждым удаляющимся шагом врача, с каждым твоим затравленным взглядом.

Боишься? Правильно боишься. Но осознание вины тебя уже не спасёт.

— Хорошо, — снова царапанье, меньше всего похожее на человеческий голос.

Отмечаю про себя, что время есть в любом случае, пока связки не восстановятся. Так уж и быть, я даже помогу в этом.

Больше мы не говорим. Ты — потому что больно и потому что нечего. Я — потому что злоба топит изнутри и потому что слишком много.

Наша первая встреча с новой тобой больше похожа на бесконечные часы предыдущих недель. Разве что руки: большие — в карманах брюк, маленькие — намертво вцепились в покрывало.

Вот и вся разница.

* * *

Холодно. Сыро и промозгло даже в начале лета. Пробирает до костей. Туман ядовитым газом оседает на крышу больницы, скрадывает обёрнутую в бесформенную робу фигурку. Режет глаза, разъедает твои очертания.

Осторожно, как можно тише подхожу к краю — туда, где ты. Как ты вообще умудрилась попасть на крышу? Похоже, даже в лучших больницах есть над чем поработать.

Чем ближе к тебе, тем больше убеждаюсь, что не прыгнешь. Ты не для этого сюда пришла, да, Майя? Ты решила дать мне шанс покончить со всем, пока погружение ещё не выбивает перепонки кровавым месивом изнутри, пока глаза не схлопываются маленькими антистрессовыми шариками, оставляя после себя оболочку увитого капиллярами желтоватого яблока с болотной радужкой.

Стоишь и ждёшь. Не оборачиваешься, хотя готов поспорить, уже знаешь, что я прямо за тобой.

Приглашаешь.

Подойти вплотную и толкнуть. Вырвать из своей жизни одним прикосновением. Смотреть за полётом и, возможно, признать, что это донельзя завораживает. Как и то, что останется после тебя на идеально уложенном тёмном асфальте.

Инсталляция современного искусства в музее жизни.

Признаюсь, соблазнительно. Ты почти смогла, Майя Коул.

Почти.

Когда мой пиджак ложится тебе на плечи, ты вздрагиваешь, оборачиваешься с непониманием, немым укором во взгляде.

Мне всегда казалось, что ты маленькая и хрупкая; возможно, это отчасти вина Кэтрин, для которой ты фея и никак иначе. Но сейчас, стоя так близко, я понимаю, что ты от силы на полголовы ниже меня.

Твоё тело восстанавливается куда быстрее душевного состояния. Оно уже становится надежным защитным коконом для того, что осталось от души. Только ты не знаешь, что я уже проник внутрь и расту там вместе с тобой, поражаю каждую заново появившуюся клеточку.

Но пока ещё не касаюсь. Даже сквозь толстую костюмную ткань. Ты до сих пор с трудом переносишь даже прикосновения врачей, каждое из них для тебя — личный маленький ад.

И это только ещё больше разжигает желание нежности.

Спорим, мои ласковые прикосновения будут ещё хуже для тебя, чем мимолётные — врачей?

— Пойдём, у тебя скоро осмотр.

Жду, пока ты пройдёшь вперёд, и иду следом.

След в след, ещё одно маленькое развлечение.

На лестнице ты спотыкаешься, запутавшись в собственных ногах, и чуть не падаешь. Ухватываю тебя за руку, чуть повыше локтя, раньше чем успеваю подумать.

Просто рефлекс или нежелание видеть твою свёрнутую шею в данный конкретный момент? Надеюсь, что второе. Рефлексы по защите Майи Коул мне точно не нужны.

К моему удивлению, ты не отскакиваешь, на маленьком личике не появляется непроницаемая восковая маска. Наоборот, ты всеми силами всматриваешься, пытаясь найти одной тебе ведомые признаки чего-то во мне. Сама вцепляешься в идеально выглаженный рукав моей рубашки.

— А мне обязательно идти?

От мольбы в твоём голосе тело топит омерзение. Правда? Серьёзно? Ищешь защиты у меня? Не там ищешь. Я кто угодно, но только не твой защитник.

— Врачам и полиции нужно убедиться, что ты не беременна. Пошли.

Делаешь шаг назад, словно получила удар под дых. Поджимаешь губы и опускаешь взгляд. Ковыляешь мимо меня так быстро, как только можешь.

Через это тебе придётся пройти одной. Я специально сделал так, чтобы твоих родителей здесь не было, и сам сейчас уйду. А ты будешь сидеть там, в этом больше похожем на пыточный инструмент кресле, покорно раздвинув ноги — снова, — и ждать. И эти минуты покажутся тебе вечностью.

Новая жизнь. Если она есть внутри, что ты тогда сделаешь? Убьёшь, будешь ненавидеть или же сможешь принять как чисто свою, без привязки к ним?

Я даже позволю тебе выбрать. Небольшой бонус, идущий к отрицательному результату такого же анализа у Кэти.

Радуйся, сука.

* * *

Результаты оказываются у меня даже раньше, чем у полиции. Отрицательные.

Уже битый час сижу в небольшом больничном кафетерии и всматриваюсь в скан заключения, словно от этого что-то изменится. Пытаюсь разобраться в чувствах и не могу. Прислушиваюсь, но они не отвечают. Отмерли. Рад я или не рад?

На дисплее вибрирующего телефона высвечивается номер отца. Морщусь. Очередная тирада на тему того, какой я плохой брат.

Но я не просто не хочу — не могу присутствовать на всех этих видеоконференциях по скайпу. Видеть остекленевшие глаза, слышать, возможно, тот же скрип вместо слов, как у Майи совсем недавно. Кэти сейчас вполне хватит мамы рядом. Да.

Запихиваю разом чуть ли не половину картонного сэндвича в рот, создавая иллюзию невозможности разговаривать. Как будто отец может видеть меня сейчас.

— Неужели так вкусно? — Лайэл совершенно незаметно оказывается позади меня.

Раздражает, как много в последнее время рядом со мной бесшумных бугаёв. Или это я просто настолько в себе, что никого вокруг не замечаю?

— Дерьмо. Даром что дорогущая больница, еда как в хосписе.

Допиваю залпом оставшийся в пластиковой кружке кофе, а Лайэл, картинно вздыхая, плюхается на стул напротив.

— Дик, что с тобой происходит в последнее время? Дома ты почти не появляешься, всё время либо на работе, либо здесь, — он руками обводит помещение, перегибаясь через узкую столешницу ближе ко мне. — Дозвониться до тебя — не дозвонишься. Выглядишь как пещерный человек. — Отрывает взгляд от моих сцепленных пальцев, внимательно вглядывается в глаза. — Зачем всё это?

— Ты за этим приехал?

Собираюсь уйти, но Лайэл опережает, сгребая весь мусор и выбрасывая в безразмерную корзину у входа.

— И за этим тоже. Об остальном разговаривать не здесь будем. Слишком много лишних ушей.

В доказательство его слов мимо проходит паренёк в полицейской форме. С тех пор как Майя пришла в себя, больница просто кишит ими.

Молча идём вглубь больничных помещений.

— А что мы забыли в коридоре интенсивной терапии? Майю же вроде перевели пару дней назад…

— Она сейчас с родителями. — Упираюсь взглядом в брошюру, рассказывающую о важности оказания правильной первой помощи при инсультах. Делаю вид, что мне до безумия интересно, как надо класть больного и чем отпаивать. Всё, чтобы не продолжать этот разговор.

Лайэл слишком умный, а я — самонадеянный. До последнего считал, что он не догадается о моих планах относительно Коулов.

— Зачем ты здесь, Дик? — Голос стальной, не терпящий увёрток или недосказанностей.

Думай, ну же, думай! Все извилины разом напрягаются, и голова становится похожа на большой воздушный шар, судя по ощущениям.

— Воспылал неземной любовью, — развожу руками.

— Ха-ха.

Разворачиваюсь и говорю уже абсолютно серьёзно, ведь в какой-то мере мои слова — правда:

— Не знаю. Правда, абсолютно, совершенно не знаю. Ну уж если я в один миг из лучшего брата превратился в худшего, так почему не могу изменить отношение к лучшей подруге сестры? — Отросшая щетина колется под подушечками пальцев сильнее обычного. — Да, признаю, наверное, перегнул. Но я просто не могу сидеть на месте. Если начну думать — точно не выдержу.

Лайэл, всё это время стоявший напротив, подходит и дружески треплет по волосам, опуская руку на плечо.

Одновременно и сладко, и горчит. И только ему можно.

Он — лучший друг, которого только можно представить. Если понадобится, не пожалеет собственной жизни, чтобы помочь, я знаю. Но я его обманываю.

Обманываю, потому что понимаю: он единственный, кто может мне не только помочь, но и противостоять.

— Я слышал, ты ни разу ещё не разговаривал с Кэтрин. Я только предполагаю, но возможно ты замещаешь одну заботу другой. Пока всё не закончится, ты просто не сможешь посмотреть ей в глаза, но и то, что тебя рядом нет, снедает не меньше. И ты нашёл выход в заботе о Майе. Если это так, то я ничего не имею против, даже согласен тебе и сменное бельё, и фастфуд носить, но учти, — он тёплыми ладонями разворачивает моё лицо к себе, — ты не должен вводить её в заблуждение. Она сейчас наверняка потеряна, возможно, даже с родителями общается через силу. Кэтрин вернётся, и Майя станет не нужна, а вот для неё ты останешься единственной соломинкой, удерживающей на плаву. Она не щенок, постарайся, чтобы этого не случилось.

Киваю для него, а про себя думаю: это именно то, чего я и собираюсь добиться. Майя будет собачонкой, радостно стелящейся у моих ног ковриком. И я буду вытирать об неё грязь с подошв столько, сколько захочу.

* * *

Следующие пару дней я в больнице не появляюсь: слишком много навалилось работы, надо отработать версию Лайэла по разоблачению Корги да и просто помелькать перед его физиономией, чтобы он окончательно успокоился на мой счёт.

Партнёры по бизнесу решили проявить псевдозаботу и заключили с нами контракт на невыгодных для них условиях. С виду. То, что на самом деле для одной из самых крупных некогда сети аптек наши поставки сейчас чуть ли спасательный круг, понимают все. И всё равно мило улыбаются друг другу, пачкая «Паркером» бумагу, идут в ресторан отметить это «знаменательное» событие, не забыв выложить потом фотки на фейсбук.

Вообще в последнее время всё больше склоняюсь к расширению сотрудничества с мелкими предпринимателями. Для отца это непаханое поле, но он мне доверяет, а я… У меня есть наглядный пример перед глазами, и я знаю, с чего именно начну.

«Друзей держи близко, а врагов ещё ближе».

С Корги всё оказывается куда сложнее. Не представляю, где Лайэл выкопал эту информацию, но оказалось, что нелегальные, дерьмового к тому же качества лекарства тот поставлял не только Коулу, но и ещё парочке незадачливых предпринимателей. Но самое интересное не в том кому, а в том, кто этими лекарствами траванулся.

Фокс Сибилл, в теневом мире Лондона больше известный как Глок. Главный управляющий всеми более-менее крупными казино города. И получил он своё прозвище за умение быстро, качественно и тихо разбираться с любыми проблемами, будь то дела или люди. Не знаю, что уж там ему такого купили в той злосчастной аптеке, только он после приёма «лекарства» разразился жуткой диареей прямо посреди встречи с какими-то важными мафиози. Лайэл рассказывал об этом с самым серьёзным видом, но я впервые, наверно, за последний месяц от души посмеялся. А потом, уже вечером сидя в ванной и прочитав из доклада Лайэла больше, даже подумывал просто сдать ему Корги с потрохами. Судя по тому, как он обычно расправляется с тем, кто ему насолил…

Педантичность Лайэла как заноза в заднице! Видите ли, с Сибиллом лучше вообще не связываться, а вот припугнуть Корги, чтобы он сам сдался в полицию, — очень неплохой вариант. Крутясь среди всего этого сброда, он наверняка лучше нашего представляет, что ему светит, если мы спалим его зад перед Глоком.

Ну да пусть будет так, как хочет наш великий сыщик. Я уже успел соскучиться по моей маленькой фее, и на крайний случай, если Корги заупрямится, просто сделаю всё по-своему, и плевать на репутацию.

* * *

Торопливые шаркающие шажочки за спиной не заставляют меня остановиться или сбросить темп, наоборот, я слегка ускоряю шаг.

— Дик!.. — привычные звонкие нотки уже пронизывают каждое твоё слово.

Медовый чай, который я исправно, как настоящий заботливый друг, приношу каждый день, постепенно исцелил. Я спрошу с тебя за это, когда снова будешь срывать голос, но это потом.

А сейчас я на пятках разворачиваюсь и вопросительно поднимаю бровь.

Ты останавливаешься в полуметре от меня и нервно теребишь край халата. Новоприобретённая привычка — постоянно что-то комкать руками — тебя, видимо, успокаивает, а меня наоборот раздражает.

— Тебя не было последнее время…

Видно, что каждое слово тебе даётся с трудом. Врождённая неуверенность борется с приобретённой жадностью.

Или наоборот? Ты, Майя, всегда была жадной, непомерно жадной, но сейчас, потеряв всё, как никогда раньше не уверена в себе. И моей дорогой Кэти, которая всегда защищала, теперь рядом нет.

— Я обязан приходить каждый день? — Выходит, возможно, холоднее, чем нужно. Внутренне одёргиваю себя.

— Нет, но… ты раньше… Я хотела бы, то есть… Ты можешь приходить, когда захочешь!

Окидываю беглым безразличным взглядом худую фигурку, задерживаюсь на лице. Ты сейчас похожа на пламя догорающей свечки: робкое и в то же время отчаянно цепляющееся за каждую молекулу кислорода вокруг.

Я — твой кислород, Майя?

— Возвращайся в палату, тебя родители ждут.

Хочу уйти, но ты своим почти криком останавливаешь.

— Прости, что подслушала, я не хотела, н-но… — под моим взглядом твоя шея, кажется, втягивается, как у страуса. Ещё немного — и точно ударится головой в бетонный больничный пол.

Подслушивала, вот как. Значит, согласна быть собачонкой, заменяющей мне Кэти?

Подойти вплотную и провести вдоль мягких светлых волос — контрольная проверка.

Жмуришься, но не противишься.

— Возвращайся. Я пока схожу в кафетерий, только с работы и голодный как волк.

С притворным вздохом ухожу, и ты никак не можешь видеть довольной ухмылки, не сползающей с лица всю дорогу до кофейного автомата.

Да, Майя, правильно. Становись ручной. Только моей ручной зверушкой. Позволяй гладить себя по голове, чесать за ушком. Убегай из палаты вслед за мной в страхе, что я не вернусь. А всего-то столкнулся нос к носу с твоими родителями.

И даже не так сильно накрывает, как я ожидал.

Я не стал добрее, нет. Просто усталость и напряжение стальными канатами парализовали тело. На работе отвлекаюсь от мести, а когда мщу, на время отвлекаюсь от работы. Но никогда не отдыхаю. Даже не сплю толком. Просто не могу заснуть, как бы вымотан ни был. Снотворное не пью из принципа — не хочу становиться пассивным наркоманом.

Тонкий аромат кофе щекочет ноздри, насмехается. Не наркоман, как же. А это не седьмая кружка за день.

Удивлённо вздрагиваю, когда миловидная продавщица протягивает мне маленький пластиковый коробок. Мёд. А я даже ещё попросить не успел. Понимающий взгляд и тёплая улыбка заставляют улыбнуться в ответ. Да, если бы всё было так, как она считает, то это была бы прекрасная сказка.

Когда я наконец поднимаюсь на четвёртый этаж, родителей Майи уже нет, но у палаты стоят два офицера. Значит, пришло время для разговора. Или нет.

Хоуп буквально выталкивает следователя из палаты и с неприкрытой злобой налетает на всех них сразу.

— Сколько раз я вам говорил, что мисс Коул сейчас нельзя беспокоить по пустякам?! — Оказывается, врачи тоже могут быть пугающими.

Бедный коп совсем тушуется, но, услышав про пустяки, возмущённо багровеет и смешно выпячивает нижнюю губу.

— По-вашему, следствие — это пустяки? Наказать виновных — это пустяки? — и без того высокий голос срывается на писк, что совсем не вяжется с его вытянутой фигурой.

Может, поэтому Хоуп даже бровью не ведёт в ответ на это заявление.

— Если бы это хоть как-то помогло мисс Коул выздороветь, я бы сам первый её допросил. Но вы хоть сто раз их засадите, того, что они сделали с ней, это не изменит.

Что-то внутри начинает неприятно ныть от его слов. Он словно говорит не следователю, а мне. Не про насильников, а про Майю. Не хочу слушать. И слышать. Стэнфорды от задуманного никогда не отступают.

— Но мисс Коул уже практически здорова, я слышал, её родители даже настаивают на выписке!

Хоуп устало потирает переносицу и обращается к копу как к человеку с явным отставанием в развитии:

— Физически — возможно. Но не душевно. Её психологическое состояние крайне нестабильно, и будь моя воля, она бы осталась здесь ещё как минимум на три месяца. Не думаю, что её родители понимают, что делают.

Оглушает. Словно контузия от взорвавшегося под боком снаряда. Пока Майя здесь, она полностью в моих руках, но что будет, если она вернётся к родителям? Как тогда не вызвать подозрений? Не в самом же деле врать про неземную любовь. Я рассчитывал на большее количество времени.

Тело поддаётся импульсу, и я буквально разрываю пространство между продолжающими препираться мужчинами, закрываю дверь палаты с другой стороны на замок.

Ты вскидываешься и испуганно-вопросительно смотришь.

А я с трудом подавляю желание замотать тебя в простыню и унести куда подальше. От не в меру дотошных врачей, от подглуповатых копов, от назойливых родителей.

Но вместо этого кидаю на колени коробочку с мёдом.

— Сегодняшняя порция. Чай забыл, извини.

Сажусь не на кресло, как обычно, а к тебе на койку — так, что хрупкие лодыжки упираются мне в бедро. Словно током прошибает даже сквозь одежду. Чёрт.

Полуоборачиваюсь и внимательно наблюдаю за каждым твоим действием. Рассеянная.

Что с тобой?

Спрашиваю про себя, не вслух. Слежу за дрожащими пальчиками, только с пятого раза подцепившими цветастую обёртку, за глазами, смотрящими куда угодно, но только не на меня. Справляешься с верхушкой и откладываешь её на коленку. Замираешь, когда я забираю её, чтобы облизать. Привычка, оставшаяся ещё от студенческой жизни с Лайэлом. Он всегда выбрасывает крышечки от йогуртов, десертов, варенья, а я не слишком люблю сладкое, и его доза на таких крышечках для меня самое оно.

— Ты совсем как... — запинаешься на полуслове и снова упираешься взглядом в простыню.

Совсем как кто? Совсем как Кэти?

— Я слышал, тебя выписывают. Поздравляю, — нарочно растягиваю слова, откидываюсь на койку, не обращая внимания на то, как ты отшатнулась.

— Да.

— Где будете жить?

Вокруг меня снова небо, затянутое тучами. Теперь уже смотришь прямо, не уводя взгляд. Нет, тебе не показалось, в моём голосе действительно издёвка. Не знаю, куда деть разочарование и злость, так что готовься.

— Не знаю... Я вообще не уверена, что хочу куда-либо идти.

— Дело в доме или в них?

Медленно окунаешь пальчик в тягучую сладость и смотришь, как она стекает вдоль ногтя по фаланге.

— И в том, и в том. С тех пор как ты стал приходить реже, они — чаще... Им стыдно смотреть тебе в глаза...

А тебе не стыдно? Они умоляли о прощении мою семью, но даже не подумали попросить его у тебя? И ты не простила. Не знаю, понимаешь ли ты, но даже если бы они повторяли: «Прости нас» — круглосуточно, твоя реакция осталась бы прежней.

Совсем как у меня на тебя.

— У меня есть квартира в городе. Я редко там бываю, если хочешь, могу уступить её тебе на время.

Ты словно не здесь. Я чувствую жар твоей кожи, но ты далеко. Осторожнее, чем обычно, настороженней. Обдумываешь. Что? Причины моего поступка? Так резко изменившегося отношения? Или того, что это будет значить для тебя?

Ну же. Я уже внутри, помнишь? В этих молчаливых часах рядом, в продуваемой холодными ветрами крыше и обрывистых разговорах, в коробочках мёда. В затаённой жестокости, которую ты принимаешь за доброту и заботу. В отсутствии родителей рядом. Всегда рядом только я. Как гарант того, что ты жива. Что ты ещё можешь жить.

— Я была бы очень рада... благодарна, — поправляешь себя уже совсем тихо: мне приходится наклониться, чтобы расслышать.

Вдыхаешь мой запах полной грудью, и от меня не скрывается удовлетворение в глубине твоих глаз и чуть несмелой улыбке.

Да, я уже твой кислород, наслаждайся мной.

«Перед смертью не надышишься».

Но мы ведь не узнаем, пока не проверим, правда?