Revenge (гет)

«…А также о нашумевшем деле об изнасиловании двух девушек — Майи Коул и Кэтрин Стэнфорд: подробностей по делу до сих пор нет, обе потерпевшие в тяжёлом состоянии находятся в больнице, прессу к ним не пускают, власти также не спешат делиться информацией. Но мы, редакция «Ньюс-Чэннел», будем держать вас в курсе событий…»

От плотоядной усмешки на моём лице даже вышколенная стюардесса шарахается и спешит убраться куда подальше вместе со своим предложением выпить ещё шампанского.

Примерно так же, на самом деле, повела себя и пресса, когда сунулась в больницу, чтобы разузнать побольше об этом «деле». Служба внутренней безопасности «Стэнфорд кампани» крепко взяла этих грязных проныр за яйца: шаг влево, шаг вправо — кастрация.

Но от этого не легче. Перед глазами до сих пор красное марево, как в тот самый день, неделю назад, когда отец дрожащим голосом сообщил мне по телефону о произошедшем.

Он думал, что достаточно будет запереть меня на неделю «неотложными» делами в Сиднее, чтобы я остыл и подуспокоился. Ещё одно доказательство того, что за двадцать шесть лет отец так и не понял, кем на самом деле является его сын — Ричард Стэнфдорд.

Пилот монотонно бубнит в микрофон уже заученную фразу о посадке, и, будто в ответ на его слова, сердце начинает биться быстрее, разгоняя адреналин по телу.

Ничего, осталось совсем немного. Ещё пара часов, и я буду дома. Клянусь, я отомщу всем ублюдкам, которые посмели тронуть Кэти.

Я клянусь.

* * *

В прокуренном кабинете детективного агентства на Холборн-стрит даже днём царит полумрак из-за вечно опущенных жалюзи, а кожаные диваны, стеллажи с книгами и большой письменный стол из тёмного дерева наводят на мысли о мафиози как минимум.

Зато обеспечена полная конфиденциальность как самих дел, так и заказчиков. Именно поэтому контора процветает, несмотря на высокие цены.

Но деньги в данном случае роли не играют. И тем более для того, кто является наследником одной из крупнейших фармацевтических корпораций Старого света.

Лайэл, мой лучший друг и по совместительству глава детективного агентства, уже битый час пытается вразумить обезумевшего от горя и ярости братца.

— Дик, ты уверен? Нет, ты серьёзно уверен? Это ведь не шутки. Ты собираешься вершить собственное правосудие в обход властей. И я ещё могу понять, зачем тебе вся информация о нападавших, но медицинское заключение Майи Коул?

Я раздражённо расслабляю галстук и расстегиваю пару пуговиц строгой рубашки.

О чём вообще тут можно думать? И с чего вдруг Лайэл, тот самый Лайэл, который до полусмерти готов избить любого, кто, скажем, просто бродячую собаку пнёт на улице, сейчас уговаривает меня подумать? Неужели боится, что я запятнаю свою репутацию? Ну так для этого он мне и нужен. Чтобы всё было тихо-мирно.

Как говорят, не подкопаешься.

— Да, я уверен. И раз я сказал, что мне нужно, — значит, нужно. Читай.

Лайэл ещё немного помедлил, посверлил меня взглядом, словно взвешивая всё «за» и «против», нахмурился ещё сильнее, но всё же взял со стола нужную папку, и, прокашлявшись, начал:

— Майя Коул, двадцать два года, поступила в больницу святого Антуана с многочисленными повреждениями средней степени тяжести, а именно: гематомами и ссадинами по всему телу, переломом двух рёбер, разрывом бедренных связок, закрытой черепно-мозговой травмой, предположительно от удара о деревянную поверхность. Потерпевшая была девственницей… — Он запинается на полуслове и поднимает на меня тяжёлый взгляд. — Нет, если тебе так надо, читай это сам. И фотографии рассматривай, а я не хочу. Бедная девочка, что ей пришлось вытерпеть…

Не даю ему договорить, а просто выдергиваю папку из рук и возвращаюсь на место, пробегая глазами текст, пока не нахожу нужный отрывок.

«Потерпевшая была девственницей, о чём свидетельствует большое количество крови и частицы ткани плевы. В половых путях, а также на теле — в районе бёдер и рта — обнаружены следы семенной жидкости. Под ногтями жертвы найдены эпителии кожи и частицы крови нападавших, что говорит о сопротивлении и подтверждает версию об изнасиловании. Майя Коул поступила в больницу святого Антуана в шоковом состоянии и была искусственно введена в состояние сна. Насилие сексуального характера, совершённое группой лиц, подтверждено медицинской комиссией под председательством Грегори МакТона».

Подпись, печать.

Да уж, на подробности они не слишком-то богаты, как, собственно, и копы.

— Это всё? — спрашиваю я, а сам продолжаю рассматривать твоё фото, прикреплённое к делу.

Я знаю тебя с самого детства — с тех пор как ты по каким-то совершенно непонятным мне причинам стала лучшей подругой моей сестры Кэтрин. И именно из-за тебя Кэти пострадала.

Пальцы с силой сжимают странички дела, защищённые лишь тонким картоном папки, превращая и без того ломаную фигуру на фото в уродливое месиво.

Краем глаза замечаю, как Лайэл застыл в нерешительности около довольно толстой тёмной папки. Словно раздумывая, отдавать мне её или нет. По лицу вижу, что принятое решение ему не нравится. Но, с другой стороны, на то он и лучший друг, чтобы знать, что я в любом случае добьюсь своего. И для него же спокойнее будет всё проконтролировать.

Не знаю почему, но Лайэл всегда считал, что я хожу по тонкому лезвию, в то время как он твёрдо стоит обеими ногами на земле. Особенно это странно, учитывая, что это он выбрал профессию частного детектива, а не я. И за шесть лет практики уже успел три раза побывать на волосок от смерти.

Я же не стал даже типичным героем сопливых любовных романчиков, вечно бунтующим и находящим свой путь в совершенно неожиданном занятии — например, укладке железнодорожных путей в какой-нибудь английской глуши.

Меня моя жизнь вполне устраивала. До недавнего времени.

Я всё ещё стискиваю бумаги занемевшими пальцами, когда Лайэл протягивает мне новую папку.

— Да, понимаю твою реакцию. Когда я в первый раз увидел фото и прочитал заключение, то почувствовал примерно то же самое. Это из полиции. Всё, что удалось достать. Но, — он снова притягивает документ к себе, заставляя меня слегка привстать с кресла, — учти при разговоре со следователями, что многое из того, что здесь написано, ты знать ещё не должен. Спалишь нас раньше времени, и ничего не выйдет.

Его слова доходят словно из-под толщи воды.

Нет, он не понимает, что я чувствую. Даже близко не представляет, что я хочу сделать. То, что написано в полицейском отчёте, я уже видел. Именно после него я добавил ещё одно имя в список. Фамилию, если быть точным. Может, обычно у меня плохо выходит актёрская игра, но только не в этот раз.

Стискиваю зубы почти до хруста, физически ощущая нестерпимое желание разорвать, уничтожить, наблюдать, как будут захлёбываться в собственной крови все они, их близкие. И немного отпускает. Совсем чуть-чуть, но теперь по крайней мере я уверен, что не наброшусь на Лайэла из-за его идиотских догадок и сочувственно-заботливой физиономии.

Ты, сука, и твой папаша-выродок виноваты не меньше. И вы поплатитесь наравне с остальными. Перед глазами снова появляются фото Кэти из отчёта, я встаю слишком резко — Лайэл непроизвольно отклоняется в сторону — и, прихватив свободной рукой пиджак, собираюсь на выход.

— Дик… Езжай домой, поспи. Тебе сейчас это нужно. Кэтрин всё равно перевезли в Америку, там она в безопасности. А тебя, если ты заявишься в больницу к Майе, чего доброго, примут за одного из нападавших. Видок соответствующий. — Я никак не реагирую, и он продолжает с животным рычанием в голосе: — Мы заставим этих ублюдков поплатиться, не сомневайся.

Оборачиваюсь медленно, словно даю ему последний шанс отказаться.

— Ты же понимаешь, что до суда они не доживут? — Я не спрашиваю, а ставлю перед фактом. Но мне нужно его согласие, если уж он будет втянут во всё это.

Лайэл ничего не говорит, только коротко кивает. Вот и всё, договор подписан.

Они поплатятся. А вот то, что их будет на два человека больше, чем указано в отчёте, Лайэлу знать совсем не обязательно.

* * *

Больница святого Антуана — одно из лучших лечебных заведений Лондона. Понятное дело, это папочка постарался, чтобы ты оказалась здесь. Хочет казаться добреньким, а заодно скрыть истинные причины нападения. И связь твоей семьи с нападавшими.

Подлетаю к ресепшену, и Лайэл оказывается прав: молоденькая медсестричка смотрит на меня как на маньяка-убийцу.

Что, шестнадцать часов без сна, трёхдневная щетина и ярость, просвечивающаяся в каждом движении, каждой эмоции на лице, так пугающи?

— Мне нужно увидеть Майю Коул. В какой она палате?

Углубиться в занудную бюрократию вроде стандартных вопросов о наличии родственной связи и прочих подобных не даёт Стэн — глава отдела внутренней безопасности. Голос девчушки в момент меняется, она продолжает что-то лепетать и усиленно краснеть, но я не слушаю: для меня сейчас во всей больнице существует только один человек. И я не успокоюсь, пока не доберусь до тебя.

Расстояние до четвёртого этажа, не считая лифта, я преодолеваю за двадцать пять шагов. Старая уловка с подсчётом, чтобы отвлечься и не сорваться на бег. Никто не должен ничего заподозрить.

Личная вип-палата. Задёрнутые шторы и кресло рядом с койкой. Тощее, замотанное в бинты и увитое трубками тело. Спутанные паклей светлые волосы. Сухие, потрескавшиеся губы. Скорее синяя, чем привычная бледная кожа.

Ты словно одна большая рана.

Вздрагиваю лишь на мгновение. Выскабливаю из воспоминаний фото сестры, покалеченной так же, если не сильнее: разбитую губу и опухшее лицо, заплывший глаз и такие же синяки по всему телу. Разорванное в лоскуты платье и измазанные спермой ноги.

Это всё должно было произойти только с тобой. То, что приняла за тебя Кэти, я верну сторицей.

Захожу в палату и закрываю за собой дверь. Чтобы нам никто не мешал, никто не видел.

Ты сейчас так мало похожа на ту робкую, смущённо улыбающуюся Майю, которую я знаю.

Подхожу ближе, вплотную к койке, и осматриваю приборы. Судя по всему, ты спишь. Просто сладко спишь. А должна страдать. Каждую секунду своего жалкого существования ты должна корчиться от боли. Если бы знал, что надо отключить, чтобы привести тебя в чувство, — обязательно отключил бы. Но возможность ненароком тебя убить останавливает. На Майю Коул у меня другие планы.

Сжимаю маленькую ладошку до хруста и ошалело всматриваюсь в спящее лицо. Никакой реакции.

Хочется схватить тебя за костлявые плечи и трясти, пока ты не проснёшься.

— Как же так вышло, а, Майя?

Не отвечаешь.

Как тебе хватило ума позвать к себе Кэтрин в тот вечер? Или наоборот — проблема в том, что его-то у тебя как раз и нет, совсем как у твоего неудачника-папаши?

Из полицейского отчёта я узнал, что Райан Коул, владелец небольшой аптеки, связался с незаконным поставщиком лекарств, который к тому же оказался бандитом с большой дороги. По незнанию связался, конечно. Поэтому для него оказалось огромной неожиданностью, что партию нелегального товара изъяли, и Коул стал должником. И так как деньгами вернуть своё тому бандиту не удалось, а брать с вас было нечего, он решил хотя бы дать своим людям позабавиться. Действительно, не зря же он вытаскивал их из тёплых постелей посреди ночи.

Только вместо одной девушки в ту ночь в вашем доме было двое. Ты и Кэти. Ты позвала её к себе, о чём свидетельствует распечатка звонков в день перед происшествием. Сказала, что тебе страшно, что ты не хочешь оставаться одна.

Так и бежала бы поджав хвост вместе со своими родителями за город, к своей полоумной бабуле! Но нет, ты осталась. Как там причитал твой отец?

«Я был уверен, что Майю они не тронут, она ведь никакого отношения к нам не имеет»?

Сука. Потный, вонючий мелкий хорёк. Я перегрызу ему глотку собственными зубами. Но это в самом конце. Чтобы он успел посмотреть, как страдаешь ты.

Конечно, Кэти пошла к тебе. Принесла с собой кучу фильмов и ваших любимых сладостей. Ты ведь та самая девочка, которая шестнадцать лет назад провела с моей, тогда ещё незнакомой тебе сестрой весь день своего рождения. Просто случайно встретила её, потерявшуюся, на улице. Гуляла, показывала таинственные места, веселила, а потом, когда отец вернулся с работы, вы привели её домой. Мама и папа к тому времени подняли на уши всю полицию, но где уж им было найти вас в тайном лесном убежище следопыта Майи.

С тех самых пор ты стала её личной маленькой феей. Так она тебя называет до сих пор. Называла. Кэти стала таскать тебя к нам чуть ли не каждый день, часто уходила к тебе с ночёвкой. Благодаря нам ты поступила сначала в дорогую частную школу, а затем и в университет вместе с сестрой. Мои родители относились к тебе как к родной.

И вот как ты им отплатила?

Мой взгляд уже должен был оставить ожоги на твоей тонкой коже. Но не оставил. Как в тумане, я тянусь пальцами к пухлым губам и с силой нажимаю. Из самой большой трещинки выступает кровь. От её вида становится чуть спокойнее.

Да, она тебе идёт. Я бы хотел увидеть тебя сразу. Когда тебя ещё не коснулась рука медиков. Вживую увидеть слипшиеся от крови волосы, запрокинутые, не реагирующие даже на яркий свет глаза, изломанное и покалеченное тело.

Я бы почувствовал запах. Запах твоего страха, исходящий от кожи. Запах твоей крови, их спермы. В отчёте указано, что на твоей юбке и ногах есть следы мочи.

Я почти нежно провожу костяшками пальцев по разбитой скуле.

Ты маленькая трусишка. Было так страшно, что ты обделалась? Но даже это не помешало тем бугаям поиметь тебя.

Хочу, чтобы ты сказала, каково тебе было, когда они раздвигали твои ноги, вдалбливались своими членами внутрь, кончали, не боясь того, что ты можешь залететь.

Видимо, после этого ты стала более послушной, ведь зубы они тебе не выбили, даже губки оставили целыми. Думаю, им нравилось, как спазматически сжималась твоя глотка от рыданий, когда они засовывали тебе по самые гланды.

Один из них не даёт показаний, а вот другой оказался более чем разговорчивым. Знаешь, что он сказал?

«Я бы натянул её ещё раз, такой тугой она была даже после первого раза. Снова бы начал душить тонкую шейку, чтобы она не смела закрывать глаза. Её глаза — это нечто…»

На приборе, отсчитывающем удары твоего сердца, произошёл сбой. Похоже, хотя бы бессознательно, но ты услышала мой нежный шёпот у себя над ушком.

Так уже лучше.

Но я бы не отказался от своей мести, даже если бы ты умоляла меня в тот момент. Знаешь почему?

Всего нападавших было пятеро. Тебя насиловали двое. Элементарная арифметика. Кэти, мою принцессу, попользовали, словно дешёвую шлюху, трое. И если с тобой они ограничились обычными для этого отверстиями, то с Кэти — нет.

Глухая ярость закипает внутри, и хочется выть раненым беспомощным зверем.

У неё было всё: богатые родители, старший брат, куча охраны. Самое страшное, что с ней должно было случиться, — сломанный ноготь или такое же, как у неё, платье у другой гостьи на какой-нибудь вечеринке.

А вместо этого она лежит в закрытой клинике Лос-Анджелеса в тяжёлом состоянии. Ещё ни разу не приходила в сознание.

Сжимаю в руке твои спутанные волосы. Противно, как же противно. Как и вся ты. Омерзительна.

А может, ну её к чёрту, эту долгую месть? Может, просто взять и переломить тебе хребет прямо сейчас? Или задушить. Я смогу одной рукой. А может, ввести воздух в одну из этих трубок, которыми ты опутана?

Видимо, на мой безумный смех в палату входят Стэн и врач.

Момент упущен, но ничего. Нежно глажу тебя по голове, заботливо подношу к твоим губам влажную губку.

Вижу мягкую улыбку на лице у врача и лёгкое недоумение в глазах Стэна.

Последний раз оборачиваюсь, окидывая тебя взглядом, перед тем как уйти.

У нас с тобой ещё будет много времени, да, моя личная маленькая фея?

Ты уже больше недели без сознания.

Всё это время я исправно посещаю твою палату, часами сижу около койки и сжимаю хрупкую ладошку.

Стэн, хоть так и не перестал удивляться моему поведению, но вида не показывает. Всё-таки настоящий профессионал своего дела. То, что его начальник вдруг внезапно воспылал безудержной заботой к непонятной девчушке, его совершенно не касается.

С другой стороны, уже весь персонал больницы гудит сплетнями о том, что я неровно дышу к пострадавшей Майе Коул. Как же, лучшая подруга сестры, такая милая девочка. Да и разве стал бы занятой бизнесмен проводить столько времени с кем-то, кто не был бы ему дорог?

О да, ты мне дорога. Чтобы месть свершилась по-настоящему, все — даже я сам — должны в это поверить.

Именно поэтому каждый день я прихожу и сажусь в уже привычное кресло, беру твою ладонь в свою и начинаю тихо нашёптывать подробности по вашему делу. Что-то новое о тебе и никогда — о Кэти. Или же просто молчу и стараюсь через прикосновение передать тебе всю свою ненависть, отложить в ещё не зажившем сознании картинки того, что будет, когда ты очнёшься.

И ты реагируешь: выросшим в момент частоколом кардиограммы на медицинском приборе даёшь понять, что слышишь меня.

Но осознаёшь ли, что это я?

Оказалось, что слухи о наших «отношениях» открыли для меня множество дверей: мне разрешают находиться в палате столько, сколько нужно, лечащий врач делится информацией о ходе и прогрессе твоего лечения. Теперь я в мельчайших деталях знаю, что творится с твоим телом. Уже могу предполагать, что происходит в маленькой светлой головке. Как раз то, что мне нужно. Даже следователь охотнее обычного делится со мной информацией о ходе расследования. И плевать на то, что я знаю наперёд всё, что он мне говорит.

Как-то раз я заметил твоего отца в одном из больничных коридоров. Хотел даже окликнуть, но он убежал, поджав хвост, раньше чем я успел открыть рот. Значит, это не только Стэн старается сделать так, чтобы мы не встречались, но и сам мистер Коул.

У крыс просто превосходный инстинкт самосохранения.

* * *

Когда мистер Хоуп, лечащий врач, позвонил мне, чтобы сказать, что ты очнулась, я сидел в своём кабинете и продумывал вместе с Лайэлом, как именно будут расплачиваться все виновники содеянного.

— Послушай, ты должен успокоиться. Успокоиться и подумать. — Друг с силой нажимает мне на плечи, заставляя сесть обратно в кресло. — То, что ты просто пойдёшь к этому бандиту и начнёшь ему угрожать, никому ничего не даст. Думаешь, он увидит тебя и сразу признается, что это он натравил тех отморозков на Майю и Кэтрин? — Не обращая никакого внимания на мой раздражённый взгляд, он продолжает: — Так вот, не надейся. Чтобы по-настоящему вывести его на чистую воду и раскрыть связь с нападавшими, нужно действовать более тонко.

— Да этому ублюдку всё равно жить осталось...

— Сейчас, — перебивает Лайэл, не давая договорить, — максимум, что ему грозит, — дело о незаконной поставке медикаментов, которую, к слову, ещё тоже доказать надо. Отец Майи не слишком-то разборчивый бизнесмен, а этот Корги наоборот слишком хитёр. Причастность к изнасилованию он упорно отрицает. Даже то, что это были его люди, легально уже практически невозможно доказать. Вот тебе и наглядное доказательство того, что болтливые подозреваемые — это далеко не всегда хорошо. А если ты сейчас начнёшь на него давить, то мы и вовсе потеряем всякую возможность заставить его заплатить по закону.

— Да плевал я на закон! — Одним резким движением скидываю его руки с себя, встаю и начинаю нервно расхаживать по комнате.

— Ты же помнишь моё условие, да? — Лайэл стоит, скрестив руки на груди, и настороженно наблюдает за каждым моим движением.

Мне ничего не остаётся, кроме как поддаться. Только в этот раз. Без его помощи осуществить задуманное станет гораздо сложнее. Пока он будет заниматься насильниками, я смогу полностью посвятить себя Майе. Пока только ей. До её папочки мы доберёмся позже.

— Да, помню. Я могу сколько угодно мстить им за решёткой, но сначала они за ней окажутся. И никак иначе.

— Вот, так-то лучше, — кивает Лайэл, — и для Кэтрин тоже.

Шиплю от одного упоминания её имени.

— Ты думаешь, ей будет лучше, если всё это будет на слуху у прессы? Если все будут мусолить подробности того, что с ней случилось?

— Я думаю, ей будет спокойнее, если она будет думать, что они заплатили по закону, а не потому что её брат возомнил себя великим мстителем, — Лайэл как-то странно на меня смотрит. — И я, честно говоря, думал, что ты это всё затеял не только ради неё...

Тот самый звонок прерывает его на полуслове, эхом отскакивая от каждого уголка просторного кабинета. Друг с интересом вслушивается в слова врача на том конце трубки, следит за моей реакцией, и с каждой секундой его лицо становится всё растеряннее и настороженнее.

Но я не в состоянии мыслить здраво в этот момент.

Ты должна, проснувшись, первым увидеть меня. Я должен увидеть твоё пробуждение. В конце концов, я ждал этого чуть ли не сильнее, чем новостей от Лайэла каждый вечер.

— Мне нужно идти, договорим потом. А пока можешь придумать, как нам разоблачить этого Корги в твоей манере.

Он пытался сказать ещё что-то, но я не дал, пулей вылетев из кабинета и уже в лифте вызывая водителя.

* * *

Почему, почему, почему? Почему я стою около этой треклятой двери и не могу её открыть? Почему вместо того чтобы ворваться туда, как всегда, как все дни до этого, я стою, приперев лбом холодную пластиковую поверхность?

Руки трясутся, как у пропойцы из подворотни, а во рту мерзкий привкус. Словно я переполнен отбросами изнутри.

Я что, боюсь? Боюсь тебя, маленькая тварь? Боюсь того, что ты раскроешь меня перед врачами и следователем? Откроешь свои огромные бэмби-глазки и начнёшь исторгать из зажившего — моими же стараниями — ротика слова о том, как я мучил тебя всё это время?

Чушь.

Стискиваю зубы, упираюсь лбом сильнее и, отступив, резко открываю дверь. Ты вздрагиваешь, даже почти подпрыгиваешь, сразу за всех: и за медсестру, недовольно на меня покосившуюся, и за врача, слушающего через стетоскоп твоё участившееся дыхание, и даже за Стэна, стоящего в тёмном уголке незаметной тенью.

Всегда удивлялся, как такой бугай может при желании становиться абсолютным невидимкой.

Закрываю за собой дверь, осматриваюсь. Ни матери, ни отца. Хороша семейка.

— Они уже ушли.

Тихий голос Стэна заставляет едко ухмыльнуться.

Они настолько боятся со мной встретиться? А к родителям моим уже приходили, ползали в ногах, судя по рассказам горничной.

Даже к лучшему, что меня не было тогда дома, иначе просто растоптал бы их, как уличных шавок.

Твой невозможный взгляд задерживается на мне совсем ненадолго. Невозможный — потому что в нём намешано столько чувств сразу: страх, надежда, вина, боль, радость, непонимание... Радость?

А я-то как рад, если бы ты знала.

Не могу. Просто не могу оторвать от тебя взгляд. Был здесь, смотрел только вчера, а кажется, будто этих недель и не было. С каждой секундой возвращается прежняя Майя. В повисшем молчании мои мысли кричат.

«Не смей! Не смей становиться прежней. Ты не имеешь права. Тебя больше нет!»

И ты слышишь. Втягиваешь в себя этот крик с каждым рваным вдохом, пряча его внутри раньше, чем услышит кто-то ещё. И всё больше сливаешься с больничной робой.

Даже понимая, насколько это бесполезно, пытаешься спрятаться от меня.

Маленькая трусишка.

— Здравствуй, Майя, — от долгого молчания голос хриплый, надтреснутый.

Как нельзя более подходящий под ситуацию. Ну разве не прелесть?

Ты снова осторожно поднимаешь на меня свои огромные глаза. Раньше они были небесно-голубыми, и Кэти говорила, что даже в самый пасмурный день достаточно просто посмотреть в твои глаза, чтобы увидеть ясное небо.

А теперь небо затянуто тучами, стальное от атомного взрыва внутри сознания, без надежды на просветление. Поражение слишком сильное и уже пропитало ядом внутренности.

Так мне нравится больше.

Подхожу осторожно, словно дикий зверь к добыче. Словно добыча, сама идущая в лапы к хищнику. За эти несколько шагов мы бесконечное количество раз успели поменяться местами.

Но в итоге хищник я. А ты кусок мяса, который, прежде чем съесть, надо хорошенько приправить.

Так кормят скот на убой. Берут совсем маленьким, растят, заботятся, а потом отрубают голову — и в духовку, аккурат к праздничному столу.

Хватаешься за край покрывала, которое служит одеялом, быстро кидаешь взгляд на ободряюще улыбающегося доктора и говоришь первые, самые первые новой тебя слова:

— Здравствуй, Ричард.

Нет, не говоришь, а скорее царапаешь воздух. Твои связки были сильно повреждены, так много ты кричала тогда. И теперь понадобится время, чтобы голос снова стал прежним.

А когда-то ты любила петь, помнишь?

— Что ж, мы, пожалуй, пока пойдём. — Хоуп разминает затёкшие плечи и устало плетётся на выход. — Мистер Стэнфорд, вы можете побыть с мисс Майей, пока я буду разъяснять полицейским, что сейчас ещё слишком рано для допросов. Надеюсь, потом мне не придётся ещё и вам объяснять, что время для посещений пока что тоже будет ограничено.

Киваю, даже не обернувшись. Понимаю, что мы одни, лишь по почти бесшумному щелчку двери.

Прокашливаюсь.

— Дик, а не Ричард. Я не люблю это имя, да и тебе так будет проще.

Прежняя уверенность возвращается с каждым удаляющимся шагом врача, с каждым твоим затравленным взглядом.

Боишься? Правильно боишься. Но осознание вины тебя уже не спасёт.

— Хорошо, — снова царапанье, меньше всего похожее на человеческий голос.

Отмечаю про себя, что время есть в любом случае, пока связки не восстановятся. Так уж и быть, я даже помогу в этом.

Больше мы не говорим. Ты — потому что больно и потому что нечего. Я — потому что злоба топит изнутри и потому что слишком много.

Наша первая встреча с новой тобой больше похожа на бесконечные часы предыдущих недель. Разве что руки: большие — в карманах брюк, маленькие — намертво вцепились в покрывало.

Вот и вся разница.

* * *

Холодно. Сыро и промозгло даже в начале лета. Пробирает до костей. Туман ядовитым газом оседает на крышу больницы, скрадывает обёрнутую в бесформенную робу фигурку. Режет глаза, разъедает твои очертания.

Осторожно, как можно тише подхожу к краю — туда, где ты. Как ты вообще умудрилась попасть на крышу? Похоже, даже в лучших больницах есть над чем поработать.

Чем ближе к тебе, тем больше убеждаюсь, что не прыгнешь. Ты не для этого сюда пришла, да, Майя? Ты решила дать мне шанс покончить со всем, пока погружение ещё не выбивает перепонки кровавым месивом изнутри, пока глаза не схлопываются маленькими антистрессовыми шариками, оставляя после себя оболочку увитого капиллярами желтоватого яблока с болотной радужкой.

Стоишь и ждёшь. Не оборачиваешься, хотя готов поспорить, уже знаешь, что я прямо за тобой.

Приглашаешь.

Подойти вплотную и толкнуть. Вырвать из своей жизни одним прикосновением. Смотреть за полётом и, возможно, признать, что это донельзя завораживает. Как и то, что останется после тебя на идеально уложенном тёмном асфальте.

Инсталляция современного искусства в музее жизни.

Признаюсь, соблазнительно. Ты почти смогла, Майя Коул.

Почти.

Когда мой пиджак ложится тебе на плечи, ты вздрагиваешь, оборачиваешься с непониманием, немым укором во взгляде.

Мне всегда казалось, что ты маленькая и хрупкая; возможно, это отчасти вина Кэтрин, для которой ты фея и никак иначе. Но сейчас, стоя так близко, я понимаю, что ты от силы на полголовы ниже меня.

Твоё тело восстанавливается куда быстрее душевного состояния. Оно уже становится надежным защитным коконом для того, что осталось от души. Только ты не знаешь, что я уже проник внутрь и расту там вместе с тобой, поражаю каждую заново появившуюся клеточку.

Но пока ещё не касаюсь. Даже сквозь толстую костюмную ткань. Ты до сих пор с трудом переносишь даже прикосновения врачей, каждое из них для тебя — личный маленький ад.

И это только ещё больше разжигает желание нежности.

Спорим, мои ласковые прикосновения будут ещё хуже для тебя, чем мимолётные — врачей?

— Пойдём, у тебя скоро осмотр.

Жду, пока ты пройдёшь вперёд, и иду следом.

След в след, ещё одно маленькое развлечение.

На лестнице ты спотыкаешься, запутавшись в собственных ногах, и чуть не падаешь. Ухватываю тебя за руку, чуть повыше локтя, раньше чем успеваю подумать.

Просто рефлекс или нежелание видеть твою свёрнутую шею в данный конкретный момент? Надеюсь, что второе. Рефлексы по защите Майи Коул мне точно не нужны.

К моему удивлению, ты не отскакиваешь, на маленьком личике не появляется непроницаемая восковая маска. Наоборот, ты всеми силами всматриваешься, пытаясь найти одной тебе ведомые признаки чего-то во мне. Сама вцепляешься в идеально выглаженный рукав моей рубашки.

— А мне обязательно идти?

От мольбы в твоём голосе тело топит омерзение. Правда? Серьёзно? Ищешь защиты у меня? Не там ищешь. Я кто угодно, но только не твой защитник.

— Врачам и полиции нужно убедиться, что ты не беременна. Пошли.

Делаешь шаг назад, словно получила удар под дых. Поджимаешь губы и опускаешь взгляд. Ковыляешь мимо меня так быстро, как только можешь.

Через это тебе придётся пройти одной. Я специально сделал так, чтобы твоих родителей здесь не было, и сам сейчас уйду. А ты будешь сидеть там, в этом больше похожем на пыточный инструмент кресле, покорно раздвинув ноги — снова, — и ждать. И эти минуты покажутся тебе вечностью.

Новая жизнь. Если она есть внутри, что ты тогда сделаешь? Убьёшь, будешь ненавидеть или же сможешь принять как чисто свою, без привязки к ним?

Я даже позволю тебе выбрать. Небольшой бонус, идущий к отрицательному результату такого же анализа у Кэти.

Радуйся, сука.

* * *

Результаты оказываются у меня даже раньше, чем у полиции. Отрицательные.

Уже битый час сижу в небольшом больничном кафетерии и всматриваюсь в скан заключения, словно от этого что-то изменится. Пытаюсь разобраться в чувствах и не могу. Прислушиваюсь, но они не отвечают. Отмерли. Рад я или не рад?

На дисплее вибрирующего телефона высвечивается номер отца. Морщусь. Очередная тирада на тему того, какой я плохой брат.

Но я не просто не хочу — не могу присутствовать на всех этих видеоконференциях по скайпу. Видеть остекленевшие глаза, слышать, возможно, тот же скрип вместо слов, как у Майи совсем недавно. Кэти сейчас вполне хватит мамы рядом. Да.

Запихиваю разом чуть ли не половину картонного сэндвича в рот, создавая иллюзию невозможности разговаривать. Как будто отец может видеть меня сейчас.

— Неужели так вкусно? — Лайэл совершенно незаметно оказывается позади меня.

Раздражает, как много в последнее время рядом со мной бесшумных бугаёв. Или это я просто настолько в себе, что никого вокруг не замечаю?

— Дерьмо. Даром что дорогущая больница, еда как в хосписе.

Допиваю залпом оставшийся в пластиковой кружке кофе, а Лайэл, картинно вздыхая, плюхается на стул напротив.

— Дик, что с тобой происходит в последнее время? Дома ты почти не появляешься, всё время либо на работе, либо здесь, — он руками обводит помещение, перегибаясь через узкую столешницу ближе ко мне. — Дозвониться до тебя — не дозвонишься. Выглядишь как пещерный человек. — Отрывает взгляд от моих сцепленных пальцев, внимательно вглядывается в глаза. — Зачем всё это?

— Ты за этим приехал?

Собираюсь уйти, но Лайэл опережает, сгребая весь мусор и выбрасывая в безразмерную корзину у входа.

— И за этим тоже. Об остальном разговаривать не здесь будем. Слишком много лишних ушей.

В доказательство его слов мимо проходит паренёк в полицейской форме. С тех пор как Майя пришла в себя, больница просто кишит ими.

Молча идём вглубь больничных помещений.

— А что мы забыли в коридоре интенсивной терапии? Майю же вроде перевели пару дней назад…

— Она сейчас с родителями. — Упираюсь взглядом в брошюру, рассказывающую о важности оказания правильной первой помощи при инсультах. Делаю вид, что мне до безумия интересно, как надо класть больного и чем отпаивать. Всё, чтобы не продолжать этот разговор.

Лайэл слишком умный, а я — самонадеянный. До последнего считал, что он не догадается о моих планах относительно Коулов.

— Зачем ты здесь, Дик? — Голос стальной, не терпящий увёрток или недосказанностей.

Думай, ну же, думай! Все извилины разом напрягаются, и голова становится похожа на большой воздушный шар, судя по ощущениям.

— Воспылал неземной любовью, — развожу руками.

— Ха-ха.

Разворачиваюсь и говорю уже абсолютно серьёзно, ведь в какой-то мере мои слова — правда:

— Не знаю. Правда, абсолютно, совершенно не знаю. Ну уж если я в один миг из лучшего брата превратился в худшего, так почему не могу изменить отношение к лучшей подруге сестры? — Отросшая щетина колется под подушечками пальцев сильнее обычного. — Да, признаю, наверное, перегнул. Но я просто не могу сидеть на месте. Если начну думать — точно не выдержу.

Лайэл, всё это время стоявший напротив, подходит и дружески треплет по волосам, опуская руку на плечо.

Одновременно и сладко, и горчит. И только ему можно.

Он — лучший друг, которого только можно представить. Если понадобится, не пожалеет собственной жизни, чтобы помочь, я знаю. Но я его обманываю.

Обманываю, потому что понимаю: он единственный, кто может мне не только помочь, но и противостоять.

— Я слышал, ты ни разу ещё не разговаривал с Кэтрин. Я только предполагаю, но возможно ты замещаешь одну заботу другой. Пока всё не закончится, ты просто не сможешь посмотреть ей в глаза, но и то, что тебя рядом нет, снедает не меньше. И ты нашёл выход в заботе о Майе. Если это так, то я ничего не имею против, даже согласен тебе и сменное бельё, и фастфуд носить, но учти, — он тёплыми ладонями разворачивает моё лицо к себе, — ты не должен вводить её в заблуждение. Она сейчас наверняка потеряна, возможно, даже с родителями общается через силу. Кэтрин вернётся, и Майя станет не нужна, а вот для неё ты останешься единственной соломинкой, удерживающей на плаву. Она не щенок, постарайся, чтобы этого не случилось.

Киваю для него, а про себя думаю: это именно то, чего я и собираюсь добиться. Майя будет собачонкой, радостно стелящейся у моих ног ковриком. И я буду вытирать об неё грязь с подошв столько, сколько захочу.

* * *

Следующие пару дней я в больнице не появляюсь: слишком много навалилось работы, надо отработать версию Лайэла по разоблачению Корги да и просто помелькать перед его физиономией, чтобы он окончательно успокоился на мой счёт.

Партнёры по бизнесу решили проявить псевдозаботу и заключили с нами контракт на невыгодных для них условиях. С виду. То, что на самом деле для одной из самых крупных некогда сети аптек наши поставки сейчас чуть ли спасательный круг, понимают все. И всё равно мило улыбаются друг другу, пачкая «Паркером» бумагу, идут в ресторан отметить это «знаменательное» событие, не забыв выложить потом фотки на фейсбук.

Вообще в последнее время всё больше склоняюсь к расширению сотрудничества с мелкими предпринимателями. Для отца это непаханое поле, но он мне доверяет, а я… У меня есть наглядный пример перед глазами, и я знаю, с чего именно начну.

«Друзей держи близко, а врагов ещё ближе».

С Корги всё оказывается куда сложнее. Не представляю, где Лайэл выкопал эту информацию, но оказалось, что нелегальные, дерьмового к тому же качества лекарства тот поставлял не только Коулу, но и ещё парочке незадачливых предпринимателей. Но самое интересное не в том кому, а в том, кто этими лекарствами траванулся.

Фокс Сибилл, в теневом мире Лондона больше известный как Глок. Главный управляющий всеми более-менее крупными казино города. И получил он своё прозвище за умение быстро, качественно и тихо разбираться с любыми проблемами, будь то дела или люди. Не знаю, что уж там ему такого купили в той злосчастной аптеке, только он после приёма «лекарства» разразился жуткой диареей прямо посреди встречи с какими-то важными мафиози. Лайэл рассказывал об этом с самым серьёзным видом, но я впервые, наверно, за последний месяц от души посмеялся. А потом, уже вечером сидя в ванной и прочитав из доклада Лайэла больше, даже подумывал просто сдать ему Корги с потрохами. Судя по тому, как он обычно расправляется с тем, кто ему насолил…

Педантичность Лайэла как заноза в заднице! Видите ли, с Сибиллом лучше вообще не связываться, а вот припугнуть Корги, чтобы он сам сдался в полицию, — очень неплохой вариант. Крутясь среди всего этого сброда, он наверняка лучше нашего представляет, что ему светит, если мы спалим его зад перед Глоком.

Ну да пусть будет так, как хочет наш великий сыщик. Я уже успел соскучиться по моей маленькой фее, и на крайний случай, если Корги заупрямится, просто сделаю всё по-своему, и плевать на репутацию.

* * *

Торопливые шаркающие шажочки за спиной не заставляют меня остановиться или сбросить темп, наоборот, я слегка ускоряю шаг.

— Дик!.. — привычные звонкие нотки уже пронизывают каждое твоё слово.

Медовый чай, который я исправно, как настоящий заботливый друг, приношу каждый день, постепенно исцелил. Я спрошу с тебя за это, когда снова будешь срывать голос, но это потом.

А сейчас я на пятках разворачиваюсь и вопросительно поднимаю бровь.

Ты останавливаешься в полуметре от меня и нервно теребишь край халата. Новоприобретённая привычка — постоянно что-то комкать руками — тебя, видимо, успокаивает, а меня наоборот раздражает.

— Тебя не было последнее время…

Видно, что каждое слово тебе даётся с трудом. Врождённая неуверенность борется с приобретённой жадностью.

Или наоборот? Ты, Майя, всегда была жадной, непомерно жадной, но сейчас, потеряв всё, как никогда раньше не уверена в себе. И моей дорогой Кэти, которая всегда защищала, теперь рядом нет.

— Я обязан приходить каждый день? — Выходит, возможно, холоднее, чем нужно. Внутренне одёргиваю себя.

— Нет, но… ты раньше… Я хотела бы, то есть… Ты можешь приходить, когда захочешь!

Окидываю беглым безразличным взглядом худую фигурку, задерживаюсь на лице. Ты сейчас похожа на пламя догорающей свечки: робкое и в то же время отчаянно цепляющееся за каждую молекулу кислорода вокруг.

Я — твой кислород, Майя?

— Возвращайся в палату, тебя родители ждут.

Хочу уйти, но ты своим почти криком останавливаешь.

— Прости, что подслушала, я не хотела, н-но… — под моим взглядом твоя шея, кажется, втягивается, как у страуса. Ещё немного — и точно ударится головой в бетонный больничный пол.

Подслушивала, вот как. Значит, согласна быть собачонкой, заменяющей мне Кэти?

Подойти вплотную и провести вдоль мягких светлых волос — контрольная проверка.

Жмуришься, но не противишься.

— Возвращайся. Я пока схожу в кафетерий, только с работы и голодный как волк.

С притворным вздохом ухожу, и ты никак не можешь видеть довольной ухмылки, не сползающей с лица всю дорогу до кофейного автомата.

Да, Майя, правильно. Становись ручной. Только моей ручной зверушкой. Позволяй гладить себя по голове, чесать за ушком. Убегай из палаты вслед за мной в страхе, что я не вернусь. А всего-то столкнулся нос к носу с твоими родителями.

И даже не так сильно накрывает, как я ожидал.

Я не стал добрее, нет. Просто усталость и напряжение стальными канатами парализовали тело. На работе отвлекаюсь от мести, а когда мщу, на время отвлекаюсь от работы. Но никогда не отдыхаю. Даже не сплю толком. Просто не могу заснуть, как бы вымотан ни был. Снотворное не пью из принципа — не хочу становиться пассивным наркоманом.

Тонкий аромат кофе щекочет ноздри, насмехается. Не наркоман, как же. А это не седьмая кружка за день.

Удивлённо вздрагиваю, когда миловидная продавщица протягивает мне маленький пластиковый коробок. Мёд. А я даже ещё попросить не успел. Понимающий взгляд и тёплая улыбка заставляют улыбнуться в ответ. Да, если бы всё было так, как она считает, то это была бы прекрасная сказка.

Когда я наконец поднимаюсь на четвёртый этаж, родителей Майи уже нет, но у палаты стоят два офицера. Значит, пришло время для разговора. Или нет.

Хоуп буквально выталкивает следователя из палаты и с неприкрытой злобой налетает на всех них сразу.

— Сколько раз я вам говорил, что мисс Коул сейчас нельзя беспокоить по пустякам?! — Оказывается, врачи тоже могут быть пугающими.

Бедный коп совсем тушуется, но, услышав про пустяки, возмущённо багровеет и смешно выпячивает нижнюю губу.

— По-вашему, следствие — это пустяки? Наказать виновных — это пустяки? — и без того высокий голос срывается на писк, что совсем не вяжется с его вытянутой фигурой.

Может, поэтому Хоуп даже бровью не ведёт в ответ на это заявление.

— Если бы это хоть как-то помогло мисс Коул выздороветь, я бы сам первый её допросил. Но вы хоть сто раз их засадите, того, что они сделали с ней, это не изменит.

Что-то внутри начинает неприятно ныть от его слов. Он словно говорит не следователю, а мне. Не про насильников, а про Майю. Не хочу слушать. И слышать. Стэнфорды от задуманного никогда не отступают.

— Но мисс Коул уже практически здорова, я слышал, её родители даже настаивают на выписке!

Хоуп устало потирает переносицу и обращается к копу как к человеку с явным отставанием в развитии:

— Физически — возможно. Но не душевно. Её психологическое состояние крайне нестабильно, и будь моя воля, она бы осталась здесь ещё как минимум на три месяца. Не думаю, что её родители понимают, что делают.

Оглушает. Словно контузия от взорвавшегося под боком снаряда. Пока Майя здесь, она полностью в моих руках, но что будет, если она вернётся к родителям? Как тогда не вызвать подозрений? Не в самом же деле врать про неземную любовь. Я рассчитывал на большее количество времени.

Тело поддаётся импульсу, и я буквально разрываю пространство между продолжающими препираться мужчинами, закрываю дверь палаты с другой стороны на замок.

Ты вскидываешься и испуганно-вопросительно смотришь.

А я с трудом подавляю желание замотать тебя в простыню и унести куда подальше. От не в меру дотошных врачей, от подглуповатых копов, от назойливых родителей.

Но вместо этого кидаю на колени коробочку с мёдом.

— Сегодняшняя порция. Чай забыл, извини.

Сажусь не на кресло, как обычно, а к тебе на койку — так, что хрупкие лодыжки упираются мне в бедро. Словно током прошибает даже сквозь одежду. Чёрт.

Полуоборачиваюсь и внимательно наблюдаю за каждым твоим действием. Рассеянная.

Что с тобой?

Спрашиваю про себя, не вслух. Слежу за дрожащими пальчиками, только с пятого раза подцепившими цветастую обёртку, за глазами, смотрящими куда угодно, но только не на меня. Справляешься с верхушкой и откладываешь её на коленку. Замираешь, когда я забираю её, чтобы облизать. Привычка, оставшаяся ещё от студенческой жизни с Лайэлом. Он всегда выбрасывает крышечки от йогуртов, десертов, варенья, а я не слишком люблю сладкое, и его доза на таких крышечках для меня самое оно.

— Ты совсем как... — запинаешься на полуслове и снова упираешься взглядом в простыню.

Совсем как кто? Совсем как Кэти?

— Я слышал, тебя выписывают. Поздравляю, — нарочно растягиваю слова, откидываюсь на койку, не обращая внимания на то, как ты отшатнулась.

— Да.

— Где будете жить?

Вокруг меня снова небо, затянутое тучами. Теперь уже смотришь прямо, не уводя взгляд. Нет, тебе не показалось, в моём голосе действительно издёвка. Не знаю, куда деть разочарование и злость, так что готовься.

— Не знаю... Я вообще не уверена, что хочу куда-либо идти.

— Дело в доме или в них?

Медленно окунаешь пальчик в тягучую сладость и смотришь, как она стекает вдоль ногтя по фаланге.

— И в том, и в том. С тех пор как ты стал приходить реже, они — чаще... Им стыдно смотреть тебе в глаза...

А тебе не стыдно? Они умоляли о прощении мою семью, но даже не подумали попросить его у тебя? И ты не простила. Не знаю, понимаешь ли ты, но даже если бы они повторяли: «Прости нас» — круглосуточно, твоя реакция осталась бы прежней.

Совсем как у меня на тебя.

— У меня есть квартира в городе. Я редко там бываю, если хочешь, могу уступить её тебе на время.

Ты словно не здесь. Я чувствую жар твоей кожи, но ты далеко. Осторожнее, чем обычно, настороженней. Обдумываешь. Что? Причины моего поступка? Так резко изменившегося отношения? Или того, что это будет значить для тебя?

Ну же. Я уже внутри, помнишь? В этих молчаливых часах рядом, в продуваемой холодными ветрами крыше и обрывистых разговорах, в коробочках мёда. В затаённой жестокости, которую ты принимаешь за доброту и заботу. В отсутствии родителей рядом. Всегда рядом только я. Как гарант того, что ты жива. Что ты ещё можешь жить.

— Я была бы очень рада... благодарна, — поправляешь себя уже совсем тихо: мне приходится наклониться, чтобы расслышать.

Вдыхаешь мой запах полной грудью, и от меня не скрывается удовлетворение в глубине твоих глаз и чуть несмелой улыбке.

Да, я уже твой кислород, наслаждайся мной.

«Перед смертью не надышишься».

Но мы ведь не узнаем, пока не проверим, правда?

Если до вчерашнего дня доктор Хоуп был против твоей выписки, и уж тем более — проживания отдельно от семьи, то теперь уже сам вызвал меня в кабинет, обговорить все тонкости.

В смысл его слов я толком не вникаю, все мои мысли уже там, с тобой. Мой взгляд блуждает от одной почетной грамоты к другой, натыкается на целую полку с наградами в застеклённом шкафу. А наш дорогой доктор, оказывается, честолюбив. Не без причины, конечно. Но в будущем, при возникновении проблем, именно это может стать рычажком давления. Надо запомнить.

— ... Мистер Стэнфорд, вы вообще меня слушаете?! — Хоуп как-то слишком неожиданно оказывается прямо перед моим носом. — Если бы не вчерашний скандал, я бы ни за что не отпустил мисс Майю с вами, но, похоже, сейчас это лучший вариант. — Он внимательно вглядывается мне в лицо. — Если вы, конечно, не решите оставить её здесь.

Сцепляю руки в замок — занимаю оборонительную позицию. Нет уж, такой шанс я не упущу.

— Майя сама решила, что хочет уехать.

Доктор тяжело вздыхает и кидает мне на колени скрепленные листы.

— Тогда прошу очень внимательно ознакомиться с инструкцией. Здесь всё, что нужно знать. Какие лекарства и когда принимать, когда привозить на осмотры и процедуры, как ухаживать за больной.

— А вы действительно заботитесь о своих пациентах! За это мой отец вам не доплачивал, — пробегаюсь глазами по тексту.

Хоуп, к великому сожалению, игнорирует мои слова.

— Физически, как я уже и говорил, мисс Майя практически здорова. Через неделю снимем повязки с рёбер, заживут последние синяки. Но! Её душевное спокойствие — вот что заботит меня больше всего. Как вы могли заметить, оно крайне нестабильно.

— Родители?

Он кивает.

— Вчера она сорвалась, кричала и плакала, а они... они ничего не сделали. И не смогут. К тому же мисс Майя, похоже, так и не простила их. Рядом с вами ей будет гораздо спокойнее.

Удовлетворённо хмыкаю. Слишком удовлетворённо и слишком громко.

— Если вы...

— Не беспокойтесь, доктор Хоуп, с Майей всё будет в порядке. Стэн оставит вам все необходимые номера телефонов, помимо того что мы будем привозить её каждые три дня на осмотр.

— Ещё одно. — Я раздражённо оборачиваюсь, но, как и в случае со следователем, Хоуп остаётся неприступен. — Возможно, вам это покажется слишком неуместным, я и сам так считаю, в общем-то, но... Позаботьтесь о мисс Майе сами. После случившегося она не переносит прикосновений, но на вас реагирует нормально. Относительно. Чужие люди могут принести ненужный дискомфорт.

Коротко киваю и выхожу из кабинета. Наш дорогой доктор даже не представляет, с какой радостью я позабочусь о тебе.

* * *

Когда мы переступаем порог маленькой уютной квартирки в одном из спальных районов Лондона, я понимаю, что лучше просто и быть не могло.

Домработница уже всё приготовила: в комнатах чистота и порядок, а из кухни доносится аромат недавно приготовленного обеда. Приходить она будет в то время, когда ты будешь в больнице. Я же буду появляться здесь гораздо чаще. Нельзя оставлять мою маленькую фею одну надолго.

— Всё точно в порядке?

Твой тихий лепет невероятно раздражает. А чувство превосходства и вседозволенности — пьянит.

— Не задавай глупых вопросов. Вот это твоя комната, — закидываю вещи и прохожу дальше, — вот здесь ванная и туалет, а там кухня. Ты быстро освоишься. Майя?

Не смотришь на меня. За весь день не взглянула ни разу. Но сейчас твой взгляд, блуждающий по квартире, действительно заинтересованный. Не убегающий. Спохватываешься, только когда я начинаю распаковывать твои вещи.

— Нет, не надо, я сама. — Слишком резкий взмах руками, и как результат — сморщенное от внезапной боли лицо. Опережаешь вопросы о самочувствии, которые я всё равно не задам: — Здесь уютнее, чем я ожидала.

— А чего ты ожидала?

— Не знаю... чего-то в стиле хай-тек?

Как же мало ты обо мне знаешь. Как непозволительно мало.

— Я приверженец классики. Во всём.

— Да, я вижу, — медленно подходишь к камину в кабинете. — Он рабочий?

— Да. Специально для этого покупал квартиру на последнем этаже. Ненавижу электрозаменители.

Мечтательно киваешь и проводишь пальчиками по линиям кирпичей.

О чём задумалась, Майя?

И ведь хочу спросить, но настойчивая вибрация телефона не даёт. Месть местью, а работу никто не отменял. Тем более что в этот раз одно непосредственно связано с другим.

— Обустраивайся пока, я приеду вечером.

— Ты приедешь сюда? — в твоём голосе неподдельные удивление и страх.

— Хоуп взял с меня слово заботиться о тебе. По крайней мере, пока не снимем повязки. А что, ты против?

Вроде бы говоришь: «Совсем нет», но толком не разобрать — слишком тихо.

В любом случае, рыбка попалась на крючок, остальное не так важно.

* * *

Освободиться получилось только к ночи. Но зато теперь твой отец официально работает на «Стэнфорд кампани». Целых два Коула оказываются в моей ловушке за сегодняшний день, так что его даже можно назвать удачным.

До отца информация о моих действиях доходит слишком быстро, и когда я приезжаю забрать кое-какие вещи, он уже ждёт меня в комнате.

— Зачем ты нанял его? — как всегда, требовательный и надменный тон.

А ведь мы столько раз договаривались оставлять работу и рабочие отношения в офисе.

— Чтобы он смог хоть частично оплатить кругленький больничный счёт.

Прохожу мимо и закидываю в небольшую кожаную сумку все подряд вещи, что могут пригодиться.

— А поселить её в своей квартире — это что за благотворительность? — Следит за каждым моим действием, и во взгляде всё больше недовольства.

— С тебя беру пример.

— Ричард!

— Что? — Останавливаюсь, глядя прямо на него. Прямо и открыто.

Слишком для него. Как будто вспоминает — и из могущественного бизнесмена превращается в разбитого горем человека. Скукоживается на моих глазах.

— Я не понимаю тебя. Если бы была возможность, я бы уже был рядом с Кэти, а ты даже ни разу не поговорил с ней. И при этом заботишься об этой Майе, как о... — затравленность в голосе сменяется злобой. — Главное, проследи за тем, чтобы больничные слухи не стали правдой.

Впервые за долгое время ощущаю близость с отцом. Понимаю, что не так уж мы не похожи. Только я решительнее, злее и не обременён тяжестью общественного мнения так, как он. Пока, по крайней мере.

Кладу руку ему на плечо, как бы говоря: «Не волнуйся, отец, я отплачу им всем».

И он сдаётся. Осунувшееся лицо становится чуть спокойнее, и он легонько треплет мою руку.

Как, наверное, ему тяжело осознавать, что все жертвы, все деньги и влияние не смогли спасти его единственную дочь от этого ужаса.

* * *

Дождливые улицы Лондона переливаются в свете фар проезжающих машин, отражаются в каждой, даже самой маленькой капельке. Ненавижу такую погоду. Ненавижу вечную сырость, холод и ветер. Поэтому и перебрался в Сидней, сам вызвался возглавить новое отделение.

А вот Кэти такая погода нравится больше всего. Она, наверное, скучает там, в Лос-Анджелесе, по этим недодождям-недотуманам, которые мелкими каплями оседают на всё вокруг. Словно кокон. Скучает по вечно серому небу и солнцу, пробивающемуся сквозь дымку, словно в постапокалиптическом блокбастере.

Я бы собрал её, если бы мог. Всю эту картинку за лобовым стеклом, всю по составляющим, и отослал бы ей. Чтобы она взбодрилась, чтобы не думала, что я забыл о ней.

Я думаю о Кэти, каждую секунду думаю о ней...

Устало опираюсь головой о руль и закрываю глаза. Моментально проваливаюсь в забытьё.

Которое не приносит ни спокойствия, ни облегчения. Наоборот, только сильнее обостряет все чувства, выводит собственное тело из-под контроля мозга, куда что-то бьётся болезненными толчками, не переставая, уже несколько минут.

Кажется, я тоже видоизменяюсь. Привыкаю к существованию, а не жизни.

Ничего, когда всё закончится, я приеду, и мы вместе с Кэти начнём новую жизнь. Даже если она выберет для этого самое сырое и промозглое место во всей Англии.

С трудом разлепляю свинцовые веки и тянусь к крышке ноутбука. Изображения с пяти камер наблюдения моментально занимают весь экран. Коридор, кабинет, спальня, кухня и ванная. Ты и сама не знаешь, что теперь рыбка в моём аквариуме. И я могу наблюдать за тобой в любое время суток. Лайэл, если бы узнал, наверняка прочитал бы мне целую лекцию на тему вторжения в частную жизнь, но ведь это моя квартира, так?

Ты сидишь на диване в кабинете, подтянув ноги к животу и закутавшись по самую макушку в тёплый красный плед. Потираешь глаза, на секунду вынимая руку из своеобразного кокона, и тут же прячешь её обратно. Неужели меня ждёшь? Ну да, я же сказал, что приду...

Часы, встроенные в большой книжный шкаф, бьют полночь, и ты со вздохом, до сих пор болезненным, идёшь в ванную. Возишься со смесителем, роешься в шкафчиках, и, наконец всё приготовив, раздеваешься.

Что в тебе так приглянулось тем бандитам? Тощая, какая-то даже слишком хрупкая, с маленькой, но, признаю, довольно аккуратной грудью. С длинными ровными ногами, впалым животом и чуть темнее, чем на голове, треугольником волос ниже. Слишком плоской задницей и выпирающими позвонками, словно ты динозавр из доисторических времён. С короткими, настолько светлыми, что в свете кажутся прозрачными, волосами. Но мягкими, я помню. Вытираю пальцы о куртку, хочу оттереть это ощущение от себя. Не хочу помнить, не хочу знать.

Единственное, что, на мой вкус, в тебе может привлечь, — это лицо. По-настоящему девичье: с пухлыми розовыми губками, огромными глазами и чуть вздёрнутым носиком. Усыпанное маленькими веснушками. Вспоминаю слова одного из насильников. Да, хоть в чём-то наши мнения на твой счёт сошлись.

Стоишь ещё какое-то время перед зеркалом, смотришь на себя словно в первый раз — вместе со мной. Осторожно касаешься повязки на рёбрах. Проводишь подушечками выше и замираешь с абсолютно нечитаемым выражением лица.

Подаюсь вперёд, как будто хочу через экран просочиться к тебе, встать за спиной. Разгадать, о чём думаешь. Почему-то это кажется невероятно важным сейчас. Почему-то… Не могу разглядеть, что именно случилось, хоть и поставил самые лучшие камеры, но ты в ужасе отскакиваешь к противоположной стене и буквально стекаешь по ней вниз, клубком сворачиваясь на кафельном полу. Закрываешь голову руками и будто ждёшь удара. Которого так и не следует.

По моему телу откуда-то изнутри поднимается волна, что-то непонятное вспышками, неясными очертаниями затмевает сознание, и я почти подрываюсь к тебе. Уже тянусь к карточке-ключу, чтобы заглушить тихо порыкивающий мотор, как всхлипы на той стороне экрана меня останавливают.

Ты лежишь на полу и рыдаешь. До конвульсий собственного тела, до побелевших костяшек моего. И правда похожа на использованную половую тряпку. Совершенно не вписываешься в дизайн роскошной, недавно отремонтированной комнаты.

Чувствую, как тошнота подступает к горлу, как копится слюна, смазывая глотку, и уже начинает спазматически сжиматься желудок. Едва успеваю выскочить из машины. Оставляю на мокром грязном асфальте всё, что ел за последние, наверное, дня два.

Свежий воздух помогает немного проветрить голову, но кислый привкус во рту заставляет морщиться и, плотнее закутавшись в куртку, бежать к ближайшему супермаркету.

Пока молоденький паренёк пробивает мне бутылку «Аква Минерале», неотрывно смотрю на витрину с сигаретами. Раньше много курил, а год назад бросил. С тех пор как переехал, и надобность отпала.

Бросил… Представляю, как густой дым наполняет лёгкие, забирается в череп, размягчая тугой узел нервов, и не удерживаюсь. Кидаю на прилавок первую попавшуюся пачку.

Всё оставшееся до работы время наблюдаю за тобой и курю. За ночь ты пять раз просыпаешься с криками, а во сне постоянно ворочаешься и что-то бормочешь себе под нос.

На последней сигарете понимаю, что больше никогда не смогу курить эту марку. Слишком сильно их вкус пропитался тобой.

* * *

Уже третья смс от Хоупа заставляет нижнее веко нервно подёргиваться. И было бы даже проще, если бы он остановился только на этом. Зря я решил дать ему свой рабочий, надо было ограничиться сотовым. Зато теперь и я, и все руководящие сотрудники, собравшиеся на планёрку, знают, что Майе скоро на первое обследование. Чёртов докучливый докторишка со своим автоответчиком!

Хриплый, почти неслышный голос останавливает у самого выхода на подземную парковку.

— Простите, Ричард… — Мой взгляд пригвождает отца Майи к полу и он, моментально покрывшись испариной, поправляет себя: — Мистер Стэнфорд. Как там Майя?

Хочется взять его за грудки и кинуть обратно, прямо в металлическую обшивку лифтовой кабины. И бить ногами, физически возбуждаясь от хруста костей под подошвами.

Как он вообще посмел ко мне обратиться? Разве мой помощник ему не сказал не появляться мне на глаза?

Делаю шаг навстречу — он на один отступает.

— Хотите узнать, как Майя? Так почему сами у неё не спросите? — в голосе звучит угроза: не могу, не получается её скрыть.

Пусть только попробует тебе позвонить, только попробует прикоснуться к тому аквариумному стёклышку, которое я создал вокруг тебя, — и скорость его падения увеличится в два раза как минимум.

— Я… Да. Да, наверное… Простите, мне надо идти… Спасибо за шанс расплатиться с вами, я очень ценю это, правда. — Коул нажимает на кнопку лифта прежде, чем я успеваю продумать ответ.

Внезапно очень захотелось в душ. Смыть с себя грязь его присутствия рядом.

Очередная смс от доктора Хоупа даёт понять, что это мне удастся ещё не скоро.

* * *

Едва успеваю бесшумно, как мне кажется, прикрыть дверь, как ты выныриваешь из полутьмы прихожей прямо перед моим носом.

Ждёшь меня, как верная собачонка, да?

— Тебя не было два дня… — осекаешься на полуслове и стыдливо заправляешь за ухо светлую кудряшку. — То есть ты, конечно, не обязан приходить, просто ты говорил…

Не обращаю никакого внимания на твой лепет, сразу целенаправленно иду на кухню. Делаю вид, что в первый раз вижу нетронутые кастрюли на плите, хотя на самом деле прекрасно знаю, что ты за время моего отсутствия съела два яблока.

В последнее время начал понимать фанатов «Симс».

— Тебе не нравится, как готовит домработница?

Рассеянно смотришь на плиту и слегка краснеешь. Думаешь, я забочусь о тебе? Зря. Просто перед врачом ты должна быть похожа на человека, чтобы тебя не забрали обратно.

— Нет, я просто… Аппетита не было.

— Я найму другую. Что она должна уметь готовить?

— Нет-нет, правда, всё в порядке, зачем увольнять? Вот, я съем сэндвич, — достаёшь заготовленный из холодильника, буквально давишься, заглатывая его в три куска. Делаешь ну очень честные глаза.

Тебя так волнует какая-то женщина, которую ты ни разу в жизни даже не видела? Тогда почему же с моей — с нашей — Кэти ты поступила хуже, чем с чужой? А, Майя?

— А ты приехал…

— Нужно отвезти тебя на осмотр. — Подхожу ближе и не могу скрыть брезгливость. Твои волосы как будто воском намазаны, а бинт так и вовсе стал какого-то бурого цвета.

— Что у тебя с головой?

— Мне неудобно самой. Ещё не могу нагибаться, а повязку на рёбрах мочить нельзя. Хотела подождать, пока придёт та женщина, чтобы помыть голову… — к концу фразы совсем тушуешься, опускаешь голову, словно нашкодивший ребёнок.

Взвешиваю все «за» и «против». Нежелание даже мельком прикасаться — и возможное недовольство Хоупа твоим внешним видом. К собственному удивлению, получается взять себя в руки.

— Пошли. Управимся быстро, высушим тебя феном и поедем. Твой доктор мне уже всю плешь проел своими звонками и смс.

Послушно идёшь за мной: видимо, пока не осознаёшь, что именно мы будем делать.

— Я попрошу его не звонить так часто, — лепечешь ты, а я останавливаюсь как вкопанный и чувствую, как по телу расходится дрожь от твоего прикосновения: не успела затормозить и врезалась в меня своим курносым носиком.

— Хочешь, чтобы он вернул тебя в больницу? — говорю, а сам пропускаю тебя вперёд, с удовлетворением наблюдая, как ты усиленно трясёшь головой в знак протеста. — Раздевайся.

— Что?.. — Кажется, ты хочешь сказать ещё что-то, но застываешь с открытым ртом, во все глаза глядя на меня.

В повисшей тишине слышен треск электричества по коже, когда я через голову стягиваю свитер, оставаясь в одной футболке.

— Ты хочешь мыть голову в платье? — складываю руки на груди.

Колеблешься. В этот раз я не иду окольными путями, а напролом требую стать ещё ближе, довериться ещё сильнее.

И ты сдаёшься. Дрожащими пальцами расстёгиваешь пуговички и медленно, мучительно медленно спускаешь платье до талии, не переставая бросать на меня осторожные взгляды.

Думаешь, я перевозбужусь от одного твоего вида и наброшусь, как те звери? А может, ты на это и надеешься?

Подхожу и одним резким движением нагибаю тебя над ванной. Вскрикиваешь — то ли от неожиданности, то ли от боли.

Всё равно. Просто хочу, чтобы эта пытка поскорее закончилась. Мылю голову шампунем, не заботясь, что пена может попасть в глаза, тяну за волосы явно сильнее, чем нужно, прижимаюсь ближе, чем необходимо.

Терпишь. Всё терпишь, только кожа покрывается мурашками и слегка подрагивают пальцы, вцепившиеся в бортик ванной.

Когда Кэти была помладше, то часто просила меня причесать, помыть, да даже просто погладить её волосы. Ей почему-то всегда это очень нравилось, хотя я никогда не отличался особой аккуратностью. В такие моменты она была похожа на маленькую кошечку, подставляющуюся под ласку. Она ходила вокруг меня, пока не добьётся своего, а потом тихо мурчала от удовольствия, и я даже пару раз видел, как она выходила гулять с той невозможной хренью на голове, которую мы гордо называли причёской.

Интересно, а кто сейчас заботится о ней? Мама?

— Дик? Ты не подашь полотенце? — твой голос доносится как будто издалека.

Промаргиваюсь и пытаюсь сфокусировать взгляд. Лучше бы не делал этого. Потому что сейчас мы стоим друг напротив друга, так близко. С твоих волос маленькими змейками стекает вода, пропитывая насквозь тонкую ткань бюстгальтера, забираясь под повязку.

— Чёрт, повязка!

Хватаю первое попавшееся полотенце и начинаю усиленно вытирать. Замираю, только когда замечаю под волосами на затылке довольно длинный шрам. Неосознанно касаюсь, провожу по нему пальцами. Ты сжимаешь кулачки, жмуришься, но не отталкиваешь. Я вижу в зеркало.

Пальцы обжигает, лицо горит. Как ты можешь? Как можешь так сильно доверять мне?

Накидываю полотенце на хрупкие плечи и упираюсь лбом в твою макушку. Сжимаю руки так сильно, что у тебя точно останутся синяки.

Если бы не Кэти, я бы, наверное, даже пожалел тебя. Если бы не Кэти, я бы…

Настойчивая трель телефона возвращает в реальность, а недовольный голос Хоупа в автоответчике сообщает, что мы уже пятнадцать минут как опоздали на приём.

* * *

Весь следующий месяц ты исправно посещала больницу, и Хоуп постепенно сменил гнев на милость. Повязки с головы и рёбер сняли, на бледной коже всё чаще стал появляться румянец. Даже твой сон стал спокойнее.

Я же практически поселился на работе. Помимо обычных дел, нужно ещё грамотно выставить ловушку для дражайшего мистера Коула, чтобы даже комар носа не подточил. Домой идти нет абсолютно никакого желания, как, собственно, и к тебе. Поэтому я всё чаще сплю на диване с ноутбуком в обнимку.

Это уже как ритуал. Налить бокал ледяной воды, закурить сигарету той самой марки и включить свой собственный «Симс».

В последнее время ты всё чаще смотришь на экран телефона и вздыхаешь. Хочешь позвонить мне или родителям? Одиночество уже не приносит прошлого удовлетворения?

Мысль ярким пятном вспыхивает в голове, и я подрываюсь с места, уже на ходу набирая Лайэла.

* * *

— Напомни мне, зачем мы тащим этот, как ты выразился, «комок шерсти» к тебе в квартиру? — Лайэл, не слишком довольный тем, что его отвлекли от очередного важного дела, подозрительно косится на меня. Всю дорогу.

— Затем что Майя всё время одна. Пусть будет хоть кто-то рядом. Люди её пугают, она едва-едва стала привыкать к домработнице, а кот в самый раз будет.

— А родители? — он почёсывает ушко высунувшегося из плетёной корзинки маленького британца, и я даже не знаю, кто из них больше доволен, Лайэл или кот.

— А что родители? Даже не появились ни разу, судя по всему.

— Ну хорошо, допустим. Но почему я должен ей его дарить? Ты-то с ней раньше практически не общался, а я так и подавно пару раз в жизни видел.

Подумываю закурить, но вовремя вспоминаю, как негативно к этой моей привычке относится друг, и убираю пачку обратно. Боковым зрением вижу, что Лайэл заметил мелькнувший край, но предпочёл промолчать. Удивительно даже.

— Потому что я помню твои слова про питомца и всё остальное. Да и тем более тебе все эти глупости больше идут, чем мне. Заодно посмотришь на неё и скажешь, готова она давать показания и явиться на опознание или нет. Даже Стэн с Хоупом уже не справляются. — И против воли вырывается: — Даже Кэти уже прошла через это.

Всю оставшуюся дорогу тишину в салоне нарушает только мерное похрюкивающее сопение новоиспечённого «подарка».

Ты при виде Лайэла сначала испуганно шарахаешься, но потом берёшь себя в руки, даже вспоминаешь его. Глаза восторженно загораются, едва ты слышишь писклявое мяуканье из коробки, даже ещё не видя котёнка.

Ухожу ставить чайник, а когда прихожу, отмечаю про себя, что вы на удивление гармонично смотритесь все вместе, сидя почему то не на диване, а мягком ковре рядом, увлечённо что-то обсуждая, то и дело умиляясь очередной выходке котёнка. Картинка настолько хороша, что я чувствую себя лишним. И это злит, сжирает изнутри.

Ты, Майя, должна радоваться только моему приходу. Ты должна понять, что этого кота тебе додумался бы притащить только я.

— Спасибо! — Взгляд, поднятый на меня, лучится искренней — впервые, кажется — радостью.

— Это всего лишь чай.

Подхожу и расставляю чашки на журнальном столике.

Лайэл не выключает «режим детектива» до самого конца. Глупая Майя, ты совсем этого не замечаешь, видишь лишь покровительственные улыбки и участливые вопросы. А вот я вижу настороженный взгляд, напряжённую позу и сцепленные в замок руки. Лайэл всегда так делает, когда его подмывает вызнать что-то у кого-то.

И уже на пороге он не удерживается, воспользовавшись тем, что ты пошла искать котёнка, чтобы мы все вместе попрощались с добрым дядей детективом.

— Ты же понимаешь, что она не за чай тебя благодарила?

Достаю самое безразличное выражение лица из своей коллекции.

— Разве?

— Дик! — Лайэл угрожающе сводит брови на переносице. Обрывает сам себя и тяжело вздыхает. — Касательно твоего вопроса: я думаю, тянуть больше не имеет смысла. И ещё, — торопится, чтобы ты даже обрывка нашего разговора не услышала, — после ей бы лучше уже остаться с родителями.

— Только если она сама захочет, — пожимаю плечами я.

А ты не захочешь.

* * *

На следующее утро ты собираешься так быстро, что я даже кофе выпить не успеваю. Споришь со мной до последнего, пытаясь ухватить с собой в машину корзинку с котом. Кажется, даже в туалете его из рук не выпускаешь.

Буквально порхаешь по квартире, невероятно раздражая одним своим существованием.

Слишком весёлая. Слишком счастливая.

Прихлопнуть бы, как надоедливого комара.

Слышишь, Майя?

Мне предоставляется прекрасный случай наказать тебя, когда вместо зоомагазина мы оказываемся в полицейском участке. Когда тебя мучают вопросами, выуживая самые ужасные подробности всего, что случилось тогда. Меня в комнату для допросов не пускают, да я и не рвусь. Всё, что мне нужно, я прекрасно слышу и так, недаром уговорил Лайэла подложить в твою сумку прослушку.

Теперь я отчётливо, словно сам сижу рядом, слышу, как дрожит, вновь становится хрипом только окрепший голос. Как в нём то и дело мелькают истерические нотки.

Ваши показания — один в один. Если бы не знал точно, что вы с Кэти не общались с того дня, подумал бы, что сговорились.

У неё так же срывался голос? Так же переходил во всхлипы, так же мерк в нахлынувших воспоминаниях?

Не могу усидеть на месте и хожу из стороны в сторону, словно загнанный в клетку хищник. Замерзаю, встретившись взглядом с твоими глазами.

Этот взгляд… Словно на секунду передо мной появилась Кэти.

Нет, ты не она, ты не можешь быть ею!

Не хочу, боюсь, так же, как ты, Майя, боюсь увидеть их не на фото, а вживую, пускай и за толстым стеклом, но всё равно иду по пятам, прохожу в комнату раньше, чем меня успевают оставить за дверью.

Встаю прямо за твоей спиной. Смотрю на них твоими, вашими глазами. Воздух вокруг вибрирует, ты сначала замираешь в ужасе, а потом и вовсе словно выключаешься. Один маленький рычажок, и Майи Коул здесь нет. Только кукла. Оболочка, от которой пытаются добиться хоть какой-то реакции.

Останавливаю руку офицера в доле дюйма от твоей кожи, слышу хруст и ругательства. Одним взглядом пресекаю любые его действия. Всё ещё матерится, но уже себе под нос, и послушно отходит к детективу. Хороший мальчик.

Кладу руку на твоё плечо, слегка встряхиваю. Из твоего горла доносится полустон-полухрип.

— Мисс Майя, я понимаю, как вам тяжело, но это последнее, что нам от вас требуется на сегодня. Необходимо сверить ваши показания с показаниями мисс Кэтрин. — Детектив подходит к стеклу и поворачивается к нам лицом.

Сжимаю пальцы, впиваюсь ногтями в нежную кожу. Даже не вижу — чувствую, как ты слегка оборачиваешься и смотришь на меня снизу вверх. Значит, здесь не только твои насильники, но и Кэтрин?..

— Здесь только двое. Второй справа и тот, что по центру… — Вдыхаешь глубже и продолжаешь: — Первый пошёл ко мне, второй к…

Дальше я не слышу ничего. Перед глазами пляшут тёмные круги, в висках набатом стучит кровь, эхом отдаваясь во всём теле.

Сжимаю челюсти так сильно, что ещё чуть-чуть, и вместо зубов останутся раздробленные осколки.

Уничтожить. Разбить это чёртово стекло и размозжить их поганые черепа друг о друга. Избивать, пока они не превратятся в месиво из мяса и костей. Вот чего я хочу.

И останавливает меня даже не осознание того, что уготованная им месть куда болезненней, а отражающаяся в стеклянной поверхности твоя лёгкая усмешка, Майя. И взгляд, прикованный не к ним, а ко мне.

Моментально замораживает огонь внутри, словно в криокамеру засунули.

Решила поиграть со мной, Майя?

* * *

Ты явно разочарована, когда по приезде домой обнаруживаешь, что для Бони, а именно так ты назвала кота, всё уже куплено сердобольной домработницей, которой ты с каждой встречей нравишься всё больше и больше. И кроватка, и миски, лоток, и даже несколько игрушек.

А когда понимаешь, что сегодня я никуда не уйду, на твоём лице читается замешательство. Ты не учла, что на каждый твой удар я буду отвечать десятью. Хотя, признаться, и я не думал, что ты сможешь укусить руку, которая тебя кормит.

Пока ты возишься на кухне с котом, принимаешь душ и готовишь чай, я прослушиваю ещё раз запись снятия показаний. Пока не нахожу то, что мне нужно.

«В тот вечер мы с… Кэт, как всегда, смотрели фильмы. Перед тем как пришли… они, мы включили «Призрака оперы»…»

Значит, пока вас насиловали, на заднем фоне прыгали и пели ряженые актёры?

Лёгкая безумная усмешка трогает уголки губ — ровно до того момента, как картинка перед глазами не перемещается в сторону сестры.

Не люблю мюзиклы с детства. А вот у Кэти этот был самым любимым. Она много раз пыталась заставить меня его посмотреть. И кто бы подумал, что я когда-нибудь соберусь сделать это сам, да, Майя?

Небольшой поднос падает из твоих рук, и фарфоровый сервиз разбивается вдребезги, когда ты, войдя, слышишь первые звуки заглавной песни. Проходит минута, две, а ты так и стоишь с остекленевшими глазами и подрагивающими губами, белая как снег, и даже не замечаешь, как я оказываюсь совсем рядом.

«Он подошёл сзади, перекинул мои волосы на одну сторону и начал шептать прямо в ухо…»

— Ну что же ты, а если Бони поранится? — стараюсь повторить его тембр, хоть никогда и не слышал, нависаю сверху, опускаюсь вслед за тобой на тёмный пол, но не помогаю собирать осколки, а только отрывисто дышу, уткнувшись носом в шею. Он был прав, запах твоего страха пьянит.

Но это не тот алкоголь, который приятно потягивать вечерами, сидя у камина, а тот, что пьют на дешёвых вечеринках. Он сильно даёт в голову, но быстро выветривается, оставляя после себя жуткое похмелье и мерзкий привкус во рту.

И всё равно я не могу надышаться, провожу носом вверх, зарываюсь в волосы, и только тогда ты неуклюже пытаешься вывернуться, но спотыкаешься и падаешь ладонями прямо на осколки.

Даже не вскрикиваешь, вообще никак не реагируешь. Только холодный пот, капельками проступивший на теле, и неестественная механичность движений тебя выдают.

Отступаю и сажусь напротив, беру твоё лицо в ладони и смотрю прямо в глаза. Не отрываясь. Ничего не утаиваю, не скрываю. Смотри. Смотри, как сильно я ненавижу тебя, как хочу причинить боль, увидь, что будет дальше, сдайся. Сделай так, чтобы я не стал ещё большим чудовищем, хоть что-нибудь, чтобы освободить меня, освободиться самой… Или же борись, утони со мной в этой трясине, позволь тьме заполнить каждую частичку тебя, пропитайся ей, пропитайся мной.

Ну же, Майя.

В твоих глазах начинают собираться слёзы, неестественно увеличивая радужку, скатываются по щекам и прожигают мою кожу, словно кислота. Поднимаешь израненные руки от пола и обхватываешь мои. Одной размазываешь слёзы и кровь по моей кисти, запястью, а другую отнимаешь от своего лица и переплетаешь наши пальцы, сжимаешь изо всех сил. Маленький осколок, особенно глубоко вошедший в твою ладонь, теперь пропорол и мою. Чувствую жжение и пульсацию. Кровь, уже не твоя и не моя — наша, капает тебе на юбку, расползаясь по белой ткани причудливым рисунком. Чувствую лёгкое трение о ладонь и возвращаю взгляд к твоему лицу. Глаза закрыты, пушистые ресницы сейчас кажутся особенно тёмными, губы, наоборот, бледные и слегка приоткрытые. Медленно трёшься щекой и по инерции подаёшься вперёд, когда я резко отнимаю руку. Снова чуть не падаешь.

Я дал тебе право выбора. И ты его сделала.

* * *

Первое заседание суда проходит в закрытом режиме, без прессы и лишних глаз. Все подсудимые признали свою вину и теперь наивно полагают, что за помощь следствию им скостят срок.

Когда в зал суда влетает красный как рак Корги и верещит о своей непосредственной причастности к делу, продаже нелегальных лекарств и ещё о паре десятков нарушений нашего дражайшего законодательства, рты открываются у всех, кроме нас с Лайэлом, ведь это именно мы на днях донесли до него информацию о том, кому он перешёл дорогу, и набросали возможные варианты развития событий в случае, если этот кто-то обо всём узнает.

Так что теперь этот кусок дерьма стоит за кафедрой и распинается во всех подробностях, через каждое слово повторяя, что он согласен хоть из здания суда в камеру отправиться, лишь бы ему обеспечили защиту.

Очень умно, мистер Корги, очень.

Когда адвокат с нашей стороны объясняет причины отсутствия Кэти на слушании, судья заметно хмурится, но соглашается просмотреть запись её показаний.

Меня словно гвоздями прибивает к стулу на первых оглушающих воспалённое сознание звуках видеозаписи. Воздух тяжелеет, сгущается и, попадая в лёгкие, вместо жизни приносит смерть.

С каждым её словом от меня отщепляется частичка и растворяется в вакууме пространства.

Нет больше никого, только я и внушительных размеров экран для презентаций, на котором, укутанная в больничную робу, сидит Кэти.

Я слушаю, старательно вслушиваюсь — и не слышу. Мозг просто отказывается воспринимать то, что она говорит.

Громкость — оглушающая, восприятия — ноль.

И зрение, кажется, отказывает. Всю жизнь была твёрдая единичка, а сейчас не получается в таком большом разрешении рассмотреть даже её лицо.

Хочу оказаться рядом. Хочу сжать мягкую ладошку, прижать к себе всю, защитить, уберечь. Никогда больше не отпускать. Я хороший брат, всегда им был. Я сделаю для моей Кэти всё, что могу. И даже больше.

Уже делаю.

Когда судья объявляет об окончании заседания, я всё ещё не могу прийти в себя.

Водитель едва успевает убежать из-под колёс резко завизжавшей машины. Внеплановый выходной получил, должен радоваться.

Еду, не имея ни малейшего представления куда.

Тоска по сестре слишком остро и вдруг разом наваливается, расплющивая меня по сиденью авто, и только немалый водительский стаж уберегает от участи въехать в столб или того лучше — в бочину какой-нибудь фуры.

Готов поспорить, проклятий вслед мне летит прилично.

* * *

Тьма. Совершенная, обволакивающая, наполняющая до краёв. Прикосновение чужих рук. Мягкое, нежное. Что-то тёплое греет, вибрациями расходится, создавая рябь на идеальной поверхности.

Хорошо. Так уютно и спокойно.

Тишина какая-то… исцеляющая. Как будто и не было этого кошмара.

Нет, даже не так. Как будто не было вообще ничего. И нет. Даже меня.

Я просто ещё одна составляющая этой тьмы. Как тепло, как нежность, как тишина.

Искушает остаться, но… Червь ненависти проник слишком глубоко в мозг.

У меня уже полгода как нет никого, чьи руки могли бы ласкать во сне.

Нет! Не слушай, отвернись… Это обман, просто воспалённый уставший организм отключается.

Но мы уже усвоили, что это забытьё не приносит ничего, кроме ещё большей усталости и лишь крупицы силы, чтобы ходить, дышать, создавать иллюзию жизни… А здесь слишком хорошо.

Закрой уши! Проскреби виски, вынь это, избавься! Останься здесь.

Но как же Кэти?

Кэти, Кэти, Кэти, Кэти…

Катавасия звуков, так внезапно появившаяся всеми голосами: моим, папиным, маминым, твоим — вырывает из дрёмы слишком резко, вываливает все, казалось, отступившие эмоции, и я не справляюсь с наплывом. Слабость такая, что даже пошевелить рукой не могу, всё, на что меня хватает, — разлепить веки.

Ты смотришь на меня сверху вниз, аромат персика и сливочного пломбира, твой аромат, бьёт в ноздри, вызывая слюноотделение. Кожей головы чувствую прикосновения твоих пальцев. Вместо подушки — твои колени.

Урчание Бони, устроившегося под боком, оглушающее, а ещё совсем недавно казалось таким тихим…

На твоём лице мелькает неуверенность, сменившаяся слишком быстро мягкой, чуть тронувшей уголки губ улыбкой. Рука, было поднявшаяся, не исчезает, дарит новую ласку.

Крик едва не вырывается из осипшего горла.

Так отвратительно, низко, предательски хочу подставиться под твои прикосновения. Упиваться этим моментом. Чувствовать чужое тепло рядом.

Непозволительно.

— Как я тут оказался? — Собираюсь с силами и встаю. Тянусь, разминая расслабленные со сна мышцы.

Протягиваешь мне стакан воды и таблетку аспирина. Беру воду, таблетку игнорирую.

— Ты пришёл посреди ночи, пьяный в стельку, — убираешь лекарство обратно в коробочку.

— Я что-то говорил? — напрягаюсь всем телом в ожидании ответа.

Слишком много поставлено на карту.

— А не надо было ничего говорить. Сегодня, вернее, уже вчера, было первое заседание. — Смотришь на пустую бутылку из-под виски на полу. — Можно я после следующего напьюсь с тобой?

Улыбка выходит немного кривая, по ней не получается понять, сказала ты правду или соврала. Хотя если бы соврала, не сидела бы, баюкая меня, всё это время.

— Посреди ночи… — ещё раз, уже более осознано прокручиваю твои слова в голове. — Я тебя испугал?

Вижу, что да. Но хочу услышать от тебя. Даже несмотря на то, что сейчас уверен: удовлетворения мне это не принесёт.

— Сначала немного… Не обращай внимания. — Следишь за моим взглядом и достаешь из кармана домашних штанов черный смартфон. — Ты так и остался трудоголиком. Он не замолкал ни на минуту, а ведь сейчас выходные.

Выцепляю телефон из твоих рук и бухаюсь в кресло напротив. Сообщения и пропущенные пролистываю на автомате. Все, кроме одного.

— Твою мать!

Тянусь за ноутбуком, захожу на почту и понимаю, что дизайнер действительно нас кинул.

До презентации нового продукта осталась неделя.

— Сучёныш, я ему хребет через глотку выну... — Понимаю, что говорю вслух, только когда ты удивлённо вскидываешься. — Извини, работа.

Какого дьявола я вообще перед тобой оправдываюсь?

Не могу ответить на этот вопрос, и задумываться над причинами сейчас времени нет.

А ты подходишь слишком близко и с интересом заглядываешь в монитор.

— Тебе нужно придумать логотип для нового лекарства?

— Витаминов. А ещё сделать страницу на сайте, проработать. Наняли какого-то гениального, как меня заверяли, студента, и в итоге он слился за неделю до презентации.

И ведь даже неустойку ему не вкатишь: беден, небось, как церковная мышь!

Поджимаешь губы на последних моих словах, забираешь из рук ноутбук.

— Я сделаю. Сначала проработаем с тобой дизайн, а потом я уже сама доделаю всё остальное. — Довольно ухмыляешься в ответ на мой удивлённый взгляд. — Ну недаром же я веб-дизайном занимаюсь. Уж с этим справлюсь.

Мне остаётся только продолжать удивляться, открывая всё новые и новые грани тебя. Я знал только, что ты поступила в тот же университет, что и Кэти, но никогда не интересовался, на какой факультет. Химик-биолог и веб-дизайнер. О чём вы с сестрой разговаривали вообще?

Она тоже видела тебя такой? Сосредоточенной, не похожей на хрупкую безвольную куклу, которой ты кажется обычно. С забранными в подобие пучка волосами, держащимися только за счёт карандаша, серьёзным взглядом и поджатыми губами.

Ёжусь от холода. То ли ещё не отошёл ото сна, то ли здесь действительно прохладно. Разжигаю камин и сажусь рядом с тобой, разглядываю через плечо, что ты делаешь.

Гипнотизирует.

Кликанье мышки, потрескивание дров в камине, тихое уханье часов. Темнота, нарушаемая лишь светом от экрана и вспыхивающими то и дело языками пламени. Плюшевая шёрстка Бони под ладонью и твой запах, так удивительно приятно смешивающийся с моим.

Странные ощущения, что рождает наша близость. Мы ещё ни разу не были так по-настоящему вместе.

Всматриваюсь в тебя и нахожу всё больше общего с моей Кэти. Как будто чем ближе я к тебе, тем ближе к ней. Ты смазала маслом проржавевшие шестерёнки моей души, и даже зная, что внутри яд, я всё равно с благодарностью принимаю каждую каплю. Расплата придёт потом.

А ещё я понимаю, что по-настоящему отдохнул, впервые за черт знает какое время. Действительно отдохнул. Голова, несмотря на выпитый накануне алкоголь, свежая, без дёргающей боли, в теле приятная расслабленность, не хочется двигаться. Вообще не хочется делать что-либо.

Хочется только продолжать вот так сидеть и наблюдать за тобой. Не думать, не анализировать. Понимаю, что не могу себе этого позволить, но и противостоять не в силах.

Когда меня вырубает во второй раз, я не помню, но просыпаюсь уже не на твоих коленях, а просто на диване, укрытый облюбованным тобой красным пледом.

На закрытом ноутбуке лежит записка, выведенная мелким каллиграфичным почерком с просьбой оставить один, наиболее понравившийся дизайн логотипа и информацией о том, что Стэн забрал тебя на очередной осмотр к доктору Хоупу.

Почти идиллия.

* * *

С той ночи мы становимся ближе. Ещё сильнее, болезненнее увязая друг в друге. Я сплю на диване, ты на постели. Каждую ночь ощущаю на себе твой взгляд и, кажется, настолько привык, что уже не смогу заснуть без него.

Отец явно не одобряет мой отъезд из дома, но помнит данное мной обещание и не вникает в то, что каким-либо образом касается Коулов.

Что весьма кстати, ведь именно сейчас в моих руках документы, предоставив которые, я смогу засадить старшего Коула за решётку, в компанию к Корги и его прихвостням.

— Ты уверен, что в бумагах всё чисто и нас никак не смогут приплести к этому делу? — Ещё раз пролистываю до сих пор тёплые от принтера листы.

— Да, всё, как вы и говорили. Я как будто случайно подкинул ему базу с сомнительными поставщиками, и он повёлся. Да ещё как быстро! — Мой помощник недовольно поправил очки. — Пришлось вырывать договор у него из рук уже на стадии подписания.

— А деньги?

— Ссуда, которую он взял у компании, предоставляется как страховка, покрывающая результат каких-либо несчастных случаев на производстве, и только непосредственным работникам.

Затягиваюсь глубже.

— Как он тогда вообще умудрился её получить? — поднимаю взгляд и понимаю, что выбрал себе идеального помощника, и если ещё уеду в Сидней, обязательно заберу его с собой.

Хотя бы за оскалистую улыбку и непосредственную вальяжность, с которой он вытягивает из предложенной пачки сигарету.

— Кое-кому не помешало бы читать то, что идёт в примечаниях. А ещё смотреть на разницу в образце и реальном договоре. И самое главное — не верить устным заверениям малознакомых людей.

— А подробнее?

Вип-курилка на верхнем этаже здания, уже лет тридцать принадлежащего нашей компании, наполняется густым дымом. Специально отключил вентиляцию: хочу пропитаться им насквозь, чтобы больше не ощущать твой сладковатый запах на одежде.

— При всём уважении, мистер Дик, но чем меньше вы знаете, тем лучше.

Киваю. Да, он прав. Если уж я доверился ему в самой реализации этого плана, то теперь уж точно не время сомневаться.

— Значит, у нас тут злоупотребление служебным положением и предоставление заведомо ложной информации, а попытку заключения договора с нелегальным поставщиком сопутствующей продукции мы очень красиво привяжем к его прошлой деятельности с Корги, — передаю документы помощнику. — А теперь доведи это ненавязчиво до нужных людей. Выйди именно на того следователя, который ведёт наше дело, и желательно так, чтобы Лайэл узнал об этом как можно позже.

Остаюсь в курилке один и до конца перерыва смотрю на иконку пропущенного вызова от Кэти. Сейчас я так близок к своей цели. Ещё немного. Я не буду звонить ей, а лучше приеду и заберу в тот Лондон, где не осталось даже мимолётных следов произошедшего.

* * *

Обвинение Райану Коулу предъявляют тем же вечером, вместе с ордером на арест, и увозят прямо с рабочего места.

Все его попытки оправдаться, растерянные взгляды, ищущие поддержки… И ни грамма понимания. Этот сукин сын так и не понял, за что ему мстят. Да что там, он не понял даже, что ему вообще мстят! Это портит триумф, притупляет остроту удовольствия.

Ну да ничего, когда окажется в одной камере с Корги, поймёт, что к чему. А если нет, я сам приду и доходчиво ему объясню. Он должен прочувствовать всю гамму эмоций, когда узнает, что его дочь стала подстилкой. Моей подстилкой.

* * *

Когда я возвращаюсь с работы домой, ты встречаешь меня как ни в чём не бывало. Значит, мамочка решила пощадить твою только-только начавшую восстанавливаться психику? Это значительно упрощает мне задачу.

— Дик, это что? — выхватываешь из рук пакеты и, распаковав, удивлённо смотришь на бутылку детского шампанского.

Персикового.

Не смог удержаться, люблю символичные жесты.

— Смотри дальше, там ещё куча всякой вредной, но вкусной еды. — На ходу скидываю ботинки и пиджак. — Тебе надо в душ?

— Нет, я уже была, — заглядываешь в приоткрытую дверь и замираешь, рассматриваешь меня, пока я не делаю вид, что удивлён твоим поведением. — Я... Мы что-то празднуем?

— Просто захотелось.

Киваешь и быстро уходишь, захлопывая за собой дверь.

Ледяные струи бьют по коже тысячей маленьких кинжалов, будят нервные окончания. Думаю, не могу не думать. Так давно этого ждал, так почему сейчас сомневаюсь?

Успел привыкнуть к этой безоговорочной покладистости? К преданным глазам, улыбке только для меня, запаху, присутствию в моей жизни?

Мне начинает нравиться та Майя, что находится сейчас рядом со мной?

Со всей силы ударяю кулаком по кафельной стене, сбивая в кровь побелевшие костяшки. Смотрю на алые ручейки, исчезающие под напором воды, едва появившись.

Ударяю ещё раз. И ещё.

Пока боль не становится действительно ощутимой.

И даже так она в тысячекратном увеличении и близко не будет похожа на то, что испытала Кэти в ту ночь.

Я помню.

Она доверяла своей лучшей подруге. Пришла поддержать. Искренне верила, что ничего не произойдёт, а если бы была такая вероятность, то ты не стала бы подвергать её опасности. Её предал один из самых близких людей. Обрёк на страдания.

Я помню.

Возможно, Кэти уже никогда не сможет подпустить к себе мужчину, довериться, полюбить. Обзавестись семьёй, мужем. Возможно, она даже от меня теперь будет шарахаться.

Представляю, как сестрёнка в страхе отталкивает меня, как её глаза наполняются ужасом и отвращением.

Это помогает.

Представляю каждую её бессонную ночь и каждую — твоего глубокого сна, с тех пор как я окончательно перебрался сюда.

Представляю слёзы мамы, в ушах раздаются её рыдания. Я как будто рядом, вижу, как она храбрится, чтобы не раскрыть Кэти, как ей на самом деле тяжело. Наша малышка не простит к себе снисходительного отношения, в этом она пошла в отца. И маме приходится каждый день искусывать губы в кровь, ногтями впиваться в нежную кожу ладоней. А ночевать в больнице и слышать, как её дочь мучается кошмарами, так же невыносимо, как и сидеть одной в огромном номере люкс, когда безопасная доза снотворного не даст уснуть, а если выпить хоть на таблетку больше, то...

Коулы совершенно не сражались за тебя со мной. Я вытеснил их из твоей жизни с пугающей лёгкостью. Ты не нужна им. Возможно, и не была.

Так почему бы тебе не умереть тогда? Пять насильников точно затрахали бы тебя до смерти.

Перед глазами встаёт осунувшееся, посеревшее лицо отца. Человек, могущество которого за одну ночь превратилось в пыль. Который обладает всем, но не может получить то, чего на самом деле хочет. Повернуть время вспять.

Я бы тоже хотел.

Вспоминаю наш семейный пикник прошлым летом, ровно год назад. Мы, как всегда, выбрались к реке: мама, папа, я и Кэти. Расстелили огромный клетчатый плед, достали гору наготовленной накануне еды, бадминтон, воздушных змеев. Веселились весь день. Родители снова были молодыми, а мы снова были всего лишь беззаботными детьми. Мы были по-настоящему счастливы тогда.

Но больше это никогда не повторится, соберёмся мы через год, пять лет, десять... Они лишили нас счастья, а я лишу его их. Всех.

* * *

Ты сидишь на ковре перед камином, задумчиво наблюдая за языками пламени, и чему-то улыбаешься.

Хочется подойти и свернуть твою тонкую шейку. Тело дёргается в ответ на мысли, но я сдерживаю себя. Пока.

— Дик, ты чего так я долго, я уже... — переводишь взгляд на мои руки и в одно движение оказываешься рядом. — Что случилось, у тебя кровь?

Отдёргиваю пораненную кисть ещё до того, как ты прикоснулась. Это выбивает из колеи, заставляет твои бровки озабоченно хмуриться.

Если ты стала ручной, это не значит, что я стал таким же. Глупая Майя.

— Пройдёт. Давай есть.

Атмосфера мешает. Воздух мешает. Дышать невозможно. Мы оба это чувствуем. Но я не буду ничего делать, нет. Первый шаг должна сделать ты.

И ты делаешь. Хорошая девочка, продолжаешь оправдывать мои ожидания. Тянешься к сбитой ладони, и на этот раз я даю тебе её осмотреть.

— Скажи, у тебя от инстинкта самосохранения хоть что-то осталось? — сжимаю твою ладошку, не даю отпрянуть. — Мы здесь одни. Ты и я. Считаешь, это нормально, вот так запросто прикасаться к мужчине?

Ты не удивлена — шокирована. И одной-единственной фразой проделываешь то же самое со мной.

— Но ведь это ты... — говоришь чётко, не прячась. Как прописную истину.

Всё так просто? Я? Всё дело во мне? То есть...

— Значит, если это я, то всё в порядке? — внимательно, до болезненного спазма зрительного нерва всматриваюсь в выражение твоего лица.

Киваешь.

— И как давно?

Сжимаешься, не хочешь пускать глубже. Но мне и не надо. Не в том направлении, по крайней мере.

— Значит, всё будет нормально, если я сделаю вот так, — притягиваю тебя к себе вплотную одной рукой, другой приподнимаю личико, нажимаю пальцем на пухлую губу, вынуждая тебя приоткрыть рот. Целую грубо, даже больше кусаю.

Хочу сделать тебе больно, хочу почувствовать вкус твоей крови.

— З-зачем? — вскрикиваешь и пытаешься отпрянуть.

— А разве непонятно?

Застываешь, и я могу наблюдать удивительную картину: внутреннюю борьбу двух Май. Той, что жаждет прикосновений, — моих? — и той, которая хочет быть как можно дальше ото всех.

Терпеливо жду.

Первая побеждает.

Сам не знаю, как понял это. Но мои руки, осторожно поглаживающие твои плечи, стягивающие лямки домашней майки, ты не скидываешь. Только жмуришься ещё сильнее, как будто хочешь ослепить себя.

— Тебе неприятно?

— Я... Я не знаю.

Рвано выдыхаешь, когда мои губы невесомо касаются ключиц. Ёжишься от поцелуя в шею.

— Это просто... У тебя щетина, она колется. — Хватаешься руками за край моей футболки. — Раньше ты всегда брился. — Всё ещё жмуришься.

— Было лучше? — Я снова отдаляюсь, но ты наконец набираешься храбрости посмотреть на меня. Изучающе, как будто видишь в первый раз.

— Нет, так, как сейчас, тебе больше идёт. — Робко проводишь подушечками по щеке, и я успеваю словить один пальчик губами.

Дрожишь. Покрываешься гусиной кожей. А я представляю, как вырываю тебе зубами ноготь, откусываю фалангу за фалангой...

— Н-не надо. Я... я грязная. — Отнимаешь руку, и я вижу, как в уголках твоих серых глаз собирается влага.

Грязная, говоришь? Радуйся, детка, если бы не это, я бы никогда не прикоснулся к тебе так.

Ты читаешь мой взгляд, ещё раз доказываешь, что далеко не такая глупая, какой кажешься.

Возможность получить давно желаемое душит крики разума, и ты не сопротивляешься, позволяешь уложить тебя на кровать, целовать, раздевать, касаться везде. Лишь иногда я замираю: когда ты натягиваешься, словно струна, до крови закусывая или свои губы, или мою кожу. На каждую твою метку оставляю две своих. Наивно полагаю, что контролирую происходящее. Что мои действия продиктованы желанием отомстить, а не обладать. Что возможность получить физическое удовольствие лишь сопутствующее, а не основное.

Но я проигрываю. Когда нежно целую, возбуждаю, уговариваю хриплым шёпотом на ушко, жду разрешения... По телу проходит электричество от твоих тихих стонов. Ощущение тебя, долгое воздержание, накопившееся напряжение — всё смешалось.

А ещё потребность. Твоя — во мне, моя — в тебе. Поэтому чем дальше, тем более страстно, ожесточённо. Остервенело. Плачешь, дрожишь и только сильнее жмёшься, больше отдаёшься.

Наконец я получаю всю тебя. Ломаю иммунную систему и полностью воцаряюсь в Майе Коул.

Я победил. Но...

Пока мы долго лежим, смотрю на твои прикрытые веки, на полуулыбку, на ладошки, обхватившие мою руку.

Осознание выстреливает цветком смерти прямо в грудину. Я что, правда получил удовольствие? Нет, не то. Я что, правда доставил его тебе?

Ты смогла кончить от секса с мужчиной, после того как тебя не так давно изнасиловали? Тебе понравилось?

В голове прожимается стоп-кран, но бесполезно. Всё просто отключается: звук, зрение, ощущения. Остаётся только злоба на самого себя, а ещё больше — на тебя. Усмехаюсь, вспоминая слова одного из насильников, что ты «детка на миллион», а тело снова отвечает, почти болезненно желая вновь ощутить тебя.

В этот раз я не прошу и не спрашиваю. Наваливаюсь сверху, раздвигая расслабленные ноги, входя без какой-либо подготовки, двигаясь резко, отрывисто, а когда ты пытаешься отстраниться, так сильно хватаю тебя за лодыжку и тяну на себя, что чувствую лёгкий хруст под пальцами.

Боишься, закрываешь лицо руками, как будто это сможет помочь.

Что там делали те ребята? Точно, душили тебя.

Почти любовно обхватываю твою шейку, давлю со всей силы, не сбавляя темпа, заворожённо наблюдаю за тем, как твоё лицо наливается кровью.

— Ну же, Майя, открой глаза. — Не реагируешь, и я нажимаю сильнее. — Открой глаза, я хочу видеть их! — От нежного голоса не остаётся и следа, вместо него — грубый и требовательный.

Чужой. Их.

В каждой моей фразе ты слышишь их, в каждом новом движении меня уже нет.

Немые крики вместо стонов, а по ощущениям ещё приятнее. Они и тут оказались правы, даже после стольких раз ты до сих пор как целка.

— Это ведь я, Майя, помнишь? Это я, — появляюсь под занавес, чтобы ты точно провела грань. Чтобы понимала, что не сможешь, этот раз ты никогда не сможешь вычеркнуть из памяти. Он останется на уровне рефлексов.

Мой триумф.

* * *

Лежишь, свернувшись калачиком, до самого утра. Уже не ищешь моих прикосновений, даже Бони прогнала. До ванной добираешься только к обеду.

Первые слова от тебя, сжимающей в руке испачканную нашим желанием простыню, заставляют сердце пропустить удар, а сигарету в руках задрожать.

— Так будет всегда? Это... — поднимаешь немигающий взгляд на меня.

Растворяешься в болезненном объятии, полностью саморазрушаешься.

Моё обещание и твоё согласие. Безмолвно. Наша зависимость требует оглушительной тишины.

* * *

Звонок Лайэла спустя три дня приводит всё к апогею. Лечу домой на скорости сто семьдесят, а в голове на перемотке наш разговор.

— Это твоих рук дело? Лучше отвечай честно, Дик. — Это не голос друга, это голос детектива. Взбешённого детектива.

— Что случилось? — спрашиваю, а сам прикидываю, что же могло так подействовать на него.

— Включи любой канал! Сегодня утром при транспортировке подсудимых, причастных к нашему делу, на полицейскую машину было совершено нападениие. Сотрудники отделались лёгкими травмами, а вот все остальные... Они мертвы. Отец Майи мёртв, Дик. Три пули в живот. К тому времени как приехали медики, он уже утонул в луже собственной крови.

— Как?.. А что с остальными?

Слишком много вопросов. Слишком много эмоций.

Просто слишком.

— А разве тебя волнует ещё кто-то? Дик, такое мог сделать только Глок. А ему мог донести только ты. Ты!

— Но... Я этого не делал. Серьёзно, Лайэл. Для каждого из них у меня был заготовлен свой план...

Крик с другого конца трубки не дал договорить.

— Чёртов озабоченный ублюдок! Ты считаешь, это шутки?!

— Я считаю, что люди Глока работают не хуже тебя. И ещё я считаю, что мне надо срочно увидеть Майю.

Презрительная насмешка в его голосе, словно удар.

— Да. Ты посадил её отца и подписал ему этим самым смертный приговор. Думаю, она будет счастлива тебя видеть. — Вздох такой громкий, что у меня начинает звенеть в ушах. — Пообещай, что отвезёшь её к матери. Хватит уже этой изоляции... — Слышу, как Лайэл наливает себе виски: горлышко графина звякает о бокал. — Я постараюсь разобраться со всем, что тут случилось.

Он никогда не пьёт днём. И утром, даже с похмелья. Да что там, Лайэла с алкоголем в руке я видел всего пару раз, и это, на мой взгляд, убивает его нервную систему ещё больше, чем если бы он пил. В его работе надо порой отдыхать от реальности.

С такими мыслями я доезжаю до дома, но как только глушу мотор, словно прирастаю к креслу. Не могу двинуться, тело оцепенело.

Как ты отреагируешь? Что будет?

Я собирался убить только насильников и Корги, а твоего отца оставить гнить в тюрьме в таких условиях, чтобы он мечтал о смерти. А теперь... словно добычу увели прямо из-под носа.

И вместо чётко проработанного плана — неизвестность. Пугающая, затягивающая в себя, как чёрная дыра. Уверен, и мне её не избежать. Как ни стараюсь просчитать в голове новые ходы — не могу.

Не слышу звонка Лайэла, отзываюсь лишь на мигание телефона, оповещающее о новом голосовом сообщении.

«Это точно Глок. Сегодня утром стало известно решение по делу. Все подсудимые признаны виновными, и процесс, который должен был состояться, стал бы завершающим штрихом. И после этого добраться до них было бы гораздо проблематичнее. Он еле успел. Но успел. Надеюсь, ты счастлив».

Я? Счастлив?

Да.

Выбегаю из машины и до самой квартиры бегу по лестницам, не могу ждать лифт, не могу даже на секунду остановиться.

Бросает из крайности в крайность.

Предвкушаю и страшусь. Не знаю, чего больше.

Ты не отзываешься, и я начинаю лихорадочно осматривать комнаты. Нахожу тебя в спальне, скорчившуюся у телевизора. Тебя парализовало, прямо как меня недавно. И если для меня катализатором послужил автоответчик, то для тебя — моё появление.

Вмиг преодолеваешь расстояние между нами и вцепляешься пальчиками в лацкан рубашки.

Говоришь одними глазами: мыслей, вопросов слишком много, даже облачить их в слова не можешь.

Но всё же.

— Мама! Отвези меня к ней! — истерично, требовательно, словно я твой водитель. — Пожалуйста. — Сползаешь вниз, оказываешь в моих ногах, цепляешься уже за штанины. — Пожалуйста, отвези. Я... я такого ей наговорила в последний раз, когда мы виделись. Я такого наговорила папе.... — Рыдания подступают к горлу, начинают душить тебя, и ты даже не сопротивляешься. — Я должна быть с ней сейчас, умоляю.

Если бы ты посмотрела на меня своими огромными глазами, если бы расплакалась, я бы точно отказал. Отшвырнул бы тебя, как надоедливое насекомое, и наслаждался видом тебя, мечущейся из угла в угол, смотрел бы, как ты страдаешь. И даже смог бы объяснить своё поведение полиции и врачам.

Но ты упираешься лбом в мои ноги, усиленно проглатывая подступающие всхлипы, ждёшь.

А если я откажу? Просто уползёшь обратно и будешь пытаться зализать свежие раны, нанесённые поверх незаживших старых?

Мерзко. От того, что сейчас ты гораздо храбрее меня. Не увиливаешь, не пытаешься обмануть. Ты приняла правила игры и честно молишь о встрече с матерью.

Циник внутри кричит бросить тебя, отказом сделать больнее во стократ, но затаившаяся внутри человечность не позволяет. А ещё голос Лайэла.

Разворачиваюсь и бросаю одно короткое:

— Поехали.

* * *

Твоя мать до сих пор живёт в вашем доме. Не понимаю, просто не понимаю, как она может там находиться? Её не преследуют кошмары? Не хочется остервенело оттирать от себя прикосновение ко всему в этом месте?

Или же потеряв семью, тебя и мужа, она чувствует себя хоть немного ближе к вам, находясь там?

Застываю у порога, а ты наоборот — врываешься пулей, повторяешь мой путь, когда я искал тебя.

Из прихожей в гостиную, кухню, ванную, маленькую верандочку, спальни. Пропадешь из поля зрения.

А для меня каждый шаг — словно по раскалённым углям.

Комната наполняется призраками: Кэти, твоим, их… Из всей информации, что есть в голове, мозг формирует 3D-картинку с полным погружением. Я чувствую ваше присутствие, страх, чувствую их возбуждение. Меня окутывает аромат духов Кэти, которые я подарил ей на прошлое Рождество. Но уже в следующий миг в нос бьёт вонь от потных мужских тел, и я начинаю слышать. Ваши крики и рыдания, их довольное хрюканье и шлепки плоти о плоть.

Увязаю; ковёр — как зыбучий песок, обездвиживает, не даёт убежать. А я не могу больше смотреть.

Как вы выдержали это? Ты, Кэти, как вы…

Слишком громкий крик. Слишком реальный. Перерастает в вой. Иду на него, не разбирая дороги, сношу на ходу маленький столик, разбиваю что-то. Под ногами твёрдый пол, а кажется, что тоненькая ниточка над пропастью. Цепляюсь за дверные косяки.

Сначала мне кажется, что фигура, полусползшая с кровати на пол, твоя. Подбегаю и разворачиваю лицом к себе, убеждаюсь, что не ты. Похожа так сильно, но не ты.

Волосы — такие же светлые, раскиданные по подушке — гораздо длиннее, чем у тебя. Комплекция чуть полнее. Приоткрытые губы не такие пухлые, а остекленевшие глаза синие. Она совсем как… Твоя мать.

Эту информацию мозг считывает, и я поворачиваюсь к тебе, хочу спросить, почему ты подняла такой шум, почему не подходишь, ничего не говоришь матери, которую так давно не видела.

Что-то в выражении твоего лица останавливает слова на подступах, и я, даже не видя, осознаю. Чувствую холод под пальцами — там, где должно быть тепло человеческого тела. Молчание вместо возмущённых криков, обвинений.

Взгляд упирается в пустой пузырёк от аспирина на полу и мятый клочок бумаги в твоей руке.

«Прости…»

Это всё, что она смогла сказать тебе на прощание.

Теперь ты по-настоящему одна. Только моя Майя.

* * *

На корню уничтожаю угрызения совести, сожаление и растерянность. Если позволю им хоть на секунду овладеть мной — раздавят.

Вместо этого в груди разливается сладкое, щемящее чувство, которого я уже очень давно не испытывал.

Ты воешь, надрываешься рыданиями, страдаешь именно так, как я и хотел. Даже подойти к её телу боишься, протягиваешь руки и замираешь, так и не дотронувшись. Бьёшься в конвульсиях, снова и снова пытаясь.

Накидываю тебе на плечи свой пиджак и ухожу, чтобы вызвать «Скорую». Полиция не нужна: и так понятно, что она покончила с собой.

Отказалась от тебя, Майя.

Удивительно, но оказывается, что из всех возможных людей больше всего ты нужна мне.

Что-то изменилось. Я понял это сразу, как только снова переступил порог спальни. Что-то в тебе. Ты больше не плачешь, не кричишь, только глаза зажмурены и лоб прижат к голове матери. Губами беззвучно что-то шепчешь, словно заклинание читаешь.

Молишься? Но ты никогда не была верующей.

Замечаю свой мобильный на полу рядом с тобой. Что ты пыталась сделать, Майя?

Буквально каменеешь, когда я легонько прикасаюсь к твоему плечу. Вцепляешься в мёртвую руку изо всех сил, не давая оттащить от тела. Трясёшь головой в знак протеста так сильно, что я удивляюсь, как она не отрывается от шеи.

После нескольких провальных попыток оставляю тебя около матери, рассудив, что врачи справятся лучше меня.

Времени вышколить тебя теперь — целая жизнь.

Полная страданий и одиночества жизнь рядом со мной.

Уже неделю, целую неделю я не вижу тебя, и это словно пытка. Хочется лезть на стены, рвать, метать и убить этого чёртова Хоупа с его замашками психолога!

Хоупа, который именно в этот самый момент пытается пресечь мои попытки тебя навестить.

— Поймите, сейчас мисс Майе в принципе противопоказаны визиты кого бы то ни было. У неё посттравматическое стрессовое расстройство, и любые раздражители могут привести к ещё большему ухудшению или даже срыву.

Смотрю в маленькое окошечко в двери палаты. Ты сидишь на койке, обхватив колени руками, а глаза… Они мёртвые. Такие же, как у твоей матери, — тогда, в вашем доме.

Но ведь ты жива!

Я же прав? Майя, ты жива? Ты должна!

Страх цепкими пальцами сжимает внутренности, и я уже собираюсь открыть дверь, как Хоуп преграждает мне путь.

Перевожу ошалелый взгляд с него на дверь.

— Она что, сломалась? — вопрос вырывается раньше, чем я успеваю скорректировать формулировку.

Столько времени находиться под напряжением даже для меня слишком.

Лицо врача багровеет, руки сжимаются в кулаки, и он сдерживается, наверное, только напоминая себе, что я могу одним взмахом руки уничтожить его карьеру.

Почти сдерживается.

— Сломалась?! Она вам что, кукла?! — Хоуп снимает и начинает теребить в руках очки. — Её изнасиловали, отца сначала посадили, а потом убили, мать покончила с собой — как, вы думаете, она должна была отреагировать?

— Она…

Ты должна была смириться. Прогнуться под меня, стать той, на кого я буду выплёскивать весь свой гнев: отвечать на него своей нежной улыбкой, укрывать меня плёдом и класть голову себе на колени.

Ты должна быть!

— Мистер Стэнфорд, идите домой, — Хоуп жестом останавливает мой ещё не вырвавшийся протест. — Я сообщу вам, как только что-то станет известно.

Спорить сейчас бесполезно. Это я понимаю. Именно поэтому соглашаюсь и еду домой.

Когда я стал называть домом ту квартиру, где раньше появлялся от силы раз в полгода?

Только переступив порог, понимаю, что я не один.

Скинутая как попало обувь, кожаная дорожная сумка, клетчатый плащ, который я когда-то подарил…

Нет, не может быть...

Смотрю на сестру, стоящую посреди комнаты, и не верю. Не могу поверить, что она здесь, рядом со мной, именно сейчас.

Появилась, словно добрая фея, именно тогда, когда мне больше всего нужна поддержка. Потому что с каждым шагом я всё меньше и меньше чувствую землю под ногами. Потому что людская память оказывается слишком недолговечной, потому что...

— Как ты мог?! — Голос, такой родной, любимый.

Только звучит не приветствием, не радостью, а обвинением.

Руки не тянутся в объятиях, а выставляются в защитную позу. Отталкивающую.

А глаза... Лучатся не любовью, не благодарностью. В них презрение, боль и ненависть.

Ненависть?

— Кэти? Это правда ты? — Подхожу ближе, легонько касаюсь щеки пальцами, убеждаюсь, что не мираж. — Что ты здесь делаешь? Ты же ещё не скоро должна была приехать. Я хотел сам забрать тебя...

— Когда окончательно уничтожишь всё, что мне дорого, да? — Она лишь на секунду позволяет чувствовать тепло её кожи, а затем отпрыгивает, словно я чумной.

— Что? О чём ты?

Не понимаю. Ничего не понимаю. Как моя Кэти оказалась здесь? Почему смотрит на меня как на врага?

— О Майе. О моей Майе, которая по твоей вине попала в психушку! Чего ты пытался добиться? Как ты вообще мог? — Кэти, всегда заводящаяся с пол-оборота, сейчас просто в ярости.

И насколько она зла, настолько я растерян.

Разве я сделал что-то не так? Это всё было для неё. Только для неё.

Киваю сам себе. В конце концов, я тут старший брат, я смогу всё ей объяснить. Она поймёт и успокоится. Да. Нужно только правильно подобрать слова...

— А ты думала, я позволю тем, кто сделал это с тобой, остаться безнаказанными? — Вся моя вальяжность, вся бравада напускные, и мы оба об этом знаем.

— Допустим, но при чём тут Майя и её семья?

Она не садится рядом — становится напротив.

А я под её взглядом — словно под дулом пистолета. Любой неправильный ответ, и получу пулю в лоб.

Разве такого воссоединения я ждал?

— Если бы не они, с тобой ничего бы не случилось. Если бы не она, ты была бы...

Взгляд Кэти упирается в книгу, лежащую на журнальном столике. Она подходит ближе, берёт её дрожащей рукой и беззвучно шевелит губами, читая про себя название. А затем поднимает на меня такой взгляд, что мне хочется убежать, спрятаться, потому что слишком больно.

— Майя что, жила здесь? — Я ничего не отвечаю, но она и так всё понимает. Кидается на меня, словно разъярённая дикая хищница. — Как ты мог, как ты посмел, ты чудовище!

Она не плачет, она нападает. Это я плачу. И защищаюсь. И от одного осознания этого выкручивает всего наизнанку.

«Почему, Кэти? Ведь это всё для тебя...»

Оказывается, я говорю это вслух. Сестра замирает на мгновение, неверяще глядя на меня, и отпрыгивает, вырвав свои руки из моих.

— Для меня? Для меня?! Ты уничтожил все возможности быть рядом с любимым человеком, вот что ты для меня сделал!

— Любимым? — я настолько шокирован, что даже защищаться перестаю.

Смотрю, смотрю — и не узнаю свою Кэти. Та, что сейчас передо мной, чужая.

— Да! Неужели, за все эти годы так и не понял, Дик? Я люблю её, всегда любила. Мне всегда казалось недостаточным быть для Майи просто подругой. Я столько раз порывалась признаться. С возрастом становилось всё сложнее и сложнее сдерживаться. Ты ведь знаешь, какая я. — Кэти как-то обречённо усмехается и продолжает, обращаясь ко мне, но смотря куда-то сквозь меня: — Я, в отличие от вас с Майей, хорошо разбираюсь в людях и очень быстро поняла, что она к тебе неравнодушна. Это так банально, влюбиться в брата лучшей подруги. Но... — Кэти смотрит на место рядом со мной так, словно Майя сейчас сидит тут.

И от неё буквально начинают исходить нежность, тепло. Которое не доходит до меня, как бы ни старался дотянуться. Больно.

Какая она, оказывается, жестокая, моя сестрёнка.

— Но Майя была так трогательно-невинно в тебя влюблена. Становилась такой милой и смешной каждый раз, как ты оказывался рядом. Я стала пользоваться этим: твоей слепотой, её чувствами. Искренне надеялась, что когда-нибудь она поймёт, что я смогу вытеснить тебя из её сердца и полностью занять его сама. Особенно когда ты уехал в Австралию. Я была так рада. Была полностью уверена, что вот теперь-то Майя точно станет моей. — Кэти снова с каждым словом стала потихоньку приближаться, глядя как-то исподлобья, сжимая руки в кулаки. — Я сама вынудила её позвать меня тогда. Хотела признаться наконец-то... Почему мне всё время мешают? Сначала ты, потом они...

На последнем слове срываюсь с места и стискиваю сестру в объятиях, а она продолжает и продолжает говорить, словно заведённая:

— Знаешь, я ведь лицемерка. Любила её всегда, но не отказывала симпатичным парням в отношениях или сексе. Просто чтобы сбросить напряжение, чтобы было легче быть с ней подругой. А вот она ни на кого, кроме тебя, не смотрела никогда. Девственница в двадцать два, в наше-то время. — Голос, словно по кривой, то поднимается до крика, то опускается до шёпота. — Если бы я могла, я бы их всех на себя забрала. Какая в конце концов разница, трое или пятеро. Если бы её не тронули. — Чувствую, как горячие слёзы начинают напитывать рубашку. И мои в ответ капают на её оголённое плечо. — Самое страшное было даже не чувствовать, чувства можно отключить. Страшнее всего было смотреть, как это делают с ней. Как умирает та Майя — добрая, чистая, невинная. Тянуть руку и не дотягиваться каких-то несколько дюймов... Ненавижу себя за то, что отключилась тогда. Если бы смогла остаться в сознании, не позволила бы вам увезти меня.

— Кэти, — сжимаю её в объятиях ещё сильнее, — родители просто не хотели, чтобы ты... Они хотели оградить тебя, вот и всё.

Смех, сотрясающий всё её хрупкое тело, эхом отзывается в моём. Мне мало когда было страшно, но сейчас страшно по-настоящему.

— А не поздно ли? Всё уже произошло, и нужно было извлекать из этого максимальную выгоду.

— Что? — Размыкаю руки и отхожу, так чтобы видеть её всю.

Ещё раз убеждаюсь: та девушка, что стоит сейчас передо мной, не Кэти. Не моя Кэти. Или это я просто никогда по-настоящему не знал свою сестру?

Она словно меняет одну маску на другую: безразличную, холодную, расчётливую.

Или же наоборот, снимает все, что были надеты?

— Я бы могла быть рядом с ней. Я, а не ты. И если бы не получилось добиться взаимности лаской и заботой, то попробовала бы манипуляцией. У Майи ведь образовался такой долг передо мной. За всё, что было. Возможно, я бы даже помогла её отцу встать на ноги. А ты! — замах наманикюренной ручки, и мою щёку обжигает первая пощёчина. — Ты свёл все мои жертвы на нет! Вы забрали меня, увезли так далеко от неё. Заперли, как зверя в клетке!

Перехватываю следующий замах и с силой встряхиваю её.

— Опомнись! Что ты говоришь? Хочешь сказать, тебе всё равно, что с тобой случилось? Это ничего не значило для тебя? — теперь уже я срываюсь на крик.

— Конечно, нет! Это было ужасно, отвратительно. Мне хотелось вылезти из собственной кожи, мне было противно даже просто касаться себя, страшно засыпать, кусок в горло не лез, и меня кормили через капельницу первое время, но... Так это всё было бы не бессмысленно. Не бессмысленно...

Из Кэти словно разом вынимают стальной стержень, что был внутри опорой, и она оседает на пол, утягивая меня за собой.

— Я подслушала разговор мамы с папой и узнала, что ты помогаешь Майе. Даже не знаю, чего сначала было больше: ревности, что ты не со мной, или страха, что ты отнимаешь её у меня. Пыталась себе внушить, что, возможно, так будет даже лучше. После всего пережитого ты с ней. Я надеялась, что ты сможешь вернуть прежнюю Майю. Знала, что у меня не получится в любом случае. — Кэти изо всех сил вцепляется в ворот моей рубашки, прижимаясь своим лбом к моему. — Я так соскучилась по тебе. Уже приготовилась к тому, что увижу вас вместе.

«Вас вместе».

Вдыхаю эти слова на её выдохе. Они горечью оседают на языке, сглатываю — не помогает.

— Я убежала при первой же возможности, и зачем? Чтобы увидеть, как ты в своей слепой мести убил обе наши возможности на счастье? Что нам теперь делать, Дик? Такое... даже если Майя переживёт, она никогда не сможет простить.

Обхватываю её личико руками, заставляю посмотреть на себя.

— Признаю, всё вышло из-под контроля, но это всё было для тебя.

Обречённость во взгляде вновь сменяется злобой. Удары, на удивление сильные, ощущаю по всему телу.

— Нет! Неправда, неправда! Ты всё это сделал для себя, только для себя! Тебе нужно было выместить свой гнев, и для этого ты выбрал самого беззащитного перед тобой человека! Ты ни о ком, кроме себя, не думал, Дик. Ни о ком.

Позволяю Кэти делать со мной всё, что она захочет. Становлюсь её личной подушкой для битья, царапин, укусов и слов, что приносят гораздо больше боли, чем всё остальное.

Это не то, что ей было нужно.

Я ошибся.

Ей была нужна такая же ручная Майя. Только её.

Почему же она сразу не сказала?

Я бы сделал тебя такой. Привёз бы к ней, перевязанную красной лентой, как настоящий подарок. Лишь бы она была счастлива. Я бы...

Не смог.

Мне тоже нужна такая Майя. Даже если бы Кэти вернулась и всё было бы хорошо, я бы уже не смог без тебя. Ты как дешёвый химический наркотик — одна доза, и приговор уже выписан. И эйфории не приносит, и отказаться невозможно.

Неужели она жила так все эти годы, моя Кэти?

Ответа нет. Только тишина и обеспокоенно вьющийся вокруг Бони. Вылез из своего укрытия, как только сестра ушла.

Да, животные никогда её не любили.

* * *

Прийти в себя не помогают ни алкоголь, ни даже Лайэл, заявившийся ко мне минут через пятнадцать после ухода Кэтрин с явным намерением «выбить всю дурь», как он это называет. Только вот, увидев меня, он лишь недовольно прицокивает языком и идёт за аптечкой.

Молча, всё молча.

Столько слов рвётся наружу, но он их сдерживает, показывая своё недовольство излишне сильными и грубыми движениями мазью по ранкам и царапинам.

Как будто кто-то взял топор и разрубил меня пополам, забрал другую половину с собой.

Мозг отказывается осознать случившееся. Выставил защитный рубеж, последний — в надежде, что это поможет не сойти с ума.

Кэти не приезжала, она всё ещё в Америке, с мамой, проходит реабилитацию.

Кэти не ненавидит меня, она скучает и ждёт, когда я приеду и заберу её.

Кэти не любит тебя так, она просто очень добрая, и даже то, что случилось, смогла простить своей лучшей подруге.

Кэти…

— Дик! Чёрт бы тебя побрал! Что ты теперь делать будешь, а? — нависший надо мной Лайэл, пытающийся докричаться, — видение, призрак из того места, где весь этот кошмар — реальность.

Надо убедиться. Убедиться, что правильная — реальность в моей голове.

Выхватываю телефон у Лайэла из рук — как будто Кэти в Америке может мне не ответить — и набираю по памяти её номер. Не реагирую на настойчивое мигание экрана, который уже давно, с третьей цифры определил, чей голос я хочу услышать.

— Да? — Она не спрашивает, кто звонит, она уже знает.

В её «Да?» скрыто гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд.

— Выход есть, Кэти. Из любого дерьма есть выход, ты же знаешь, — выдаю на одном дыхании и замираю. Жду ответа.

Пока она молчит, на заднем фоне всё сильнее становятся слышны странно знакомые звуки. Кто-то спрашивает её имя и цель визита.

— Знаю. Вопрос только, смогу ли решиться. Пожелай мне удачи, брат.

— Кэти!..

Вешает трубку раньше, чем я успеваю сказать хоть слово.

Больница. Она пришла в больницу. Она пришла, чтобы увидеть тебя.

Выход… Да, он действительно есть. Один, последний шанс. Как минимум — отказаться от меня, как максимум — от всей нашей семьи. И тогда, возможно, ты найдёшь в себе силы простить хотя бы её.

Или же просто решишь отомстить мне, забрав себе самое ценное, как сделал я с тобой.

Неужели она пойдёт на это?

Неужели её зависимость настолько сильная?

А моя?

Кто из вас моя настоящая зависимость?

Думаю об этом, думаю всю дорогу до больницы под обеспокоенным взглядом Лайэла, который не отпустил одного, не дал сесть за руль. Может быть, зря.

Чувствую, что внутри вместо мыслей, чувств, эмоций — змеиный клубок. К какой ни протяни руку, ужалит. Беспощадно, смертоносно.

Они изголодались в клетке, в которую я их посадил, и теперь не упустят случая выбраться, даже если этим самым сломают меня.

Почему я хочу остановить Кэти? Не хочу её терять? Не хочу терять тебя? А может, вас обеих?

Какой выход найти мне? И есть ли он вообще?

Ведь я на самом деле ни о чём не жалею.

* * *

Вижу суматоху у твоей палаты и чувствую, как скручивает колючей проволокой внутренности, пропарывает, выпуская наружу панический страх.

Не помню, как преодолел коридор, не знаю, пытался ли кто-то меня остановить.

Поначалу кажется, что красные пятна на полу, простыни, мебели — это вспышки воспалённого сознания, затмевающие обзор.

Но в них не увязают пальцами. Они не оставляют металл на языке при попытке их стереть с рук.

И в палате никого.

Кроме меня.

Отхожу обратно к выходу, чтобы увидеть всю картину.

Перевёрнутый стул… Ты сидела на нём. Расфокусированный взгляд обращён в окно, и непонятно, слышишь ли, что говорит тебе Кэти. Слушаешь ли. Только сестры надолго не хватает: она слишком скучала, слишком нуждалась в том, чего у меня всё это время было в избытке. Она огибает стул, падает на колени и сгребает тебя в объятия, ни на секунду не прекращая шептать слова любви, сдерживаемые столько лет.

Самое драгоценное, самое желанное сокровище наконец оказывается в её руках. Какое-то время ты позволяешь этому продолжаться, даже тянешь руки в ответном объятии, но… Кэти что-то говорит. Что-то, что рушит всё. И вместо объятия ты вынимаешь из её причёски металлические палочки-заколки, чтобы в следующее мгновение ударить изо всех сил и со всей накопленной болью ничего не подозревающую подругу.

Удар за ударом, без разбора, не целясь. Получая физическое удовольствие от одного вида скрывающихся по самое навершие в чужом теле орудий мести. Наслаждаясь безнаказанностью и абсолютным бессилием противника перед тобой. Теплотой капель свежей крови на лице, руках, шее.

Врачи врываются в палату, привлечённые не криками Кэти, нет, а твоим истеричным торжествующим воем.

Он разрывает своей громкостью барабанные перепонки. Как будто я правда слышу его.

Как будто это на самом деле врачи скручивают тебя, пытаясь вырвать из рук окровавленные палки, забирают на носилках Кэти.

По-настоящему, а не в моей голове.

Но реальность оказывается куда хуже: в ней множество лживо-сочувствующих лиц, орущий на кого-то Лайэл, а самое главное — в ней Кэти уже нет.

Об этом бесцветным голосом сообщает Хоуп. Скончалась в реанимации от полученных травм и большой кровопотери. Они ничего не смогли сделать.

Им очень жаль, правда.

Удавкой перетягивает горло. Дышать невозможно, кричать невозможно — голос пропал, как в старых детских кошмарах.

Уже собираюсь наброситься на врача, если надо — по стенке размазать, но узнать, где ты сейчас находишься, и понимаю, что этого и не требуется: встречаюсь с тобой, замотанной в смирительную рубашку, только-только отмытой от крови моей сестры, взглядом.

Эпизод — как в замедленной съёмке, и, по ощущениям, вокруг никого, кроме нас.

Говоришь беззвучно, шевелишь одними губами, но я понимаю. Слова выжигаются узором на каждой клеточке существа.

«Теперь мы квиты».

А затем твоё личико озаряет та самая нежная, любящая улыбка, отражается в глазах. Тянет за собой.

Ты, Майя, никогда не умела злиться долго. Ты сделала свой ход, и теперь выбор за мной.

Потерять или обрести?