Старательно написанный рассказ (гет)

История вновь изменила свое направление — превратившись в волшебную сказку из рассказа о привидениях, теперь она стала… наверно, опереттой — романтичной, милой и даже немного смешной. Коротая свои дни, Эдит частенько ловила себя на том, что напевает разные мотивчики себе под нос, как будто само ее сердце подсказывало ей либретто — песню за песней.

По приезде, поселившись в маленьком прибрежном отеле, они были в Барселоне всего лишь туристами, очень похожими на любую другую молодую пару англичан или американцев.

Другие путешественники, которых они встречали, как один поражали Эдит своей ограниченностью, чрезмерной озабоченностью собственным богатством или титулами и нежеланием узнавать как можно больше об Испании или ее жителях. Она доверяла собственному живому уму и была уверена, что довольно скоро освоит и испанский, и каталонский языки. Их новый банкир сносно говорил по-английски и помог открыть здесь новый банковский счет, на который они смогли положить положить почти все их деньги — б?ольшую часть наследства Эдит.

— Можем снять оставшиеся средства с наших счетов в Англии, — предложила она однажды.

Но Томас резко выпрямился, положив ей руки на плечи:

— Те деньги пропали. Они для нас потеряны. Мы на них не претендуем, слышишь?

По наивности она решила, что он лишился денег, сделав неправильное вложение, и стыдится в том признаться. О леди Люсиль Шарп, которая будет сидеть в кабинете банкира и пробегать длинными пальцами по колонке гроссбуха в поисках имени получателя, она и не подумала.

Кроме того, поначалу Эдит хотелось находиться лишь в обществе мужа и разговаривать лишь с ним. Они прогуливались рука об руку по булыжным мостовым, пили хорошее вино и лакомились свежей рыбой в разнообразных кафе с видом на океан — в общем, создавали себя заново для жизни, наполненной солнечным светом и морским воздухом. Эдит выбирала себе прелестные платья, легкие и воздушные, причем все сплошь светло-зеленые, золотистые и цвета слоновой кости, а Томас покупал первые новые костюмы за десять лет. Хотя она немного и скучала по романтическому старосветскому образу, которым он некогда представал в одеждах из черного бархата, он ей также безумно нравился в бледно-голубом, светло-коричневом и безупречно белом.

Ну а по ночам…

По ночам история Эдит словно бы сходила со страниц книг, которые хранились в в библиотеке Баффало в запертом шкафу с табличкой «Для ограниченного пользования». Она однажды злоупотребила доверием своей старинной подруги, которая работала библиотекарем, стащив у нее ключ, и проводила долгие бессонные ночи, изумленно изучая «Камасутру», труды о римском эротическом искусстве и прочие книги, источающие запах плотских наслаждений. В самом по себе знании ничего плохого нет, думала она, только в том, как оно применяется.

И она, кажется, нашла своим знаниям отличное практическое применение…

От сдержанности ее мужа, которую он проявлял во время ее траура, не осталось и следа. Томас словно заново родился — страстным, эмоциональным, раскованным. Эдит наслаждалась близостью с ним во всех ее проявлениях: вкусом его поцелуев, его конвульсивными гримасами, ощущением его плоти в своем теле, а его губ — на своей груди и даже запахом, пропитывающим постельное белье после их любви.

— Скажи, что любишь, — шептал он, стягивая с нее чулки. — Еще раз скажи…

— Люблю тебя…

— Скажи, что это — наяву.

— Это не сон. И не сказка. Это — наяву. Очень-преочень.

Томас осыпал поцелуями ее грудь, живот и, наконец, самое сокровенное место, стоя перед ней на коленях, как будто в преклонении, пока она не заходилась в крике блаженства. Тела любовников были достойны древнеиндийского изваяния или рисунка на переплете книги (у Люсиль была настоящая страсть к таким вещам) — материального воплощения экстаза, вырезанного из слоновой кости или выписанного киноварью.

И все же, несмотря на их с Томасом счастье в делах альковных, страшные сны видеть она не перестала.

Обширный банный зал, странный зеленоватый свет, мерцание газовых светильников на стенах и алое скелетообразное существо с внушительного вида мясницким ножом в черепе, корчащееся в ванне, поворачивающееся к Эдит…

От ночных кошмаров Эдит просыпалась, охваченная таким ужасом, что ей даже на мгновение казалось, что она снова в Аллердэйл Холле. Она крепче прижималась к Томасу — отогнать страхи это помогало лишь частично… и все же она ни разу не слышала ни странного стука по стенам, ни жутких низких стонов. Привидения, которые она видела, существовали на самом деле — она точно это знала — но, кажется, в Испанию они за ней не последовали.

Но не только д?ухи, оставленные Эдит в Багровом пике, теперь отравляли ей существование. Она часто думала о своей потерянной рукописи. Ни ее, ни бесчисленные часы ее труда ни за какие деньги было не вернуть! Она дорожила некоторыми страницами лишь потому, что напечатала их в кабинете отца. Иногда она мечтала, как напишет Люсиль и попросит ее переслать им рукопись… но даже тогда, так мало зная об истинном положении вещей, Эдит понимала, что дверь между их прошлым и будущим должна навечно оставаться крепко запертой.

Но, как и любой преданный своему делу писатель, долго сидеть без работы Эдит не смогла. При помощи пера и чернил, найденных ею в гостиничном номере, она вновь занялась сочинительством, держа на коленях переносной секретер, купленный ею в Саутхэмптоне. Хотя у Эдит иногда сердце кровью обливалось при мысли о пропавших страницах, зато теперь, превратившись в зрелую женщину, испытавшую неземное счастье и одновременно закаленную горем, она приобрела неоспоримое преимущество. Раньше ее книга обладала слишком филигранной утонченностью и была слишком изящно выписана, чтобы обладать настоящим весом, теперь же она была менее хрупкой и более правдивой.

Но как ей было поступить с привидениями?

Это была задача, с которой ей, как автору, предстояло побороться. У Томаса же вначале проблем было и того больше.

— Хотел бы я себя реализовать в каком-нибудь достойном деле, — как-то сказал он супруге поздней ночью, лежа с ней рядом и зарывшись лицом в ее золотистые волосы. — Но, кроме моих механических штучек, ни к чему я больше не пригоден.

— У тебя талант к машиностроению, — твердо сказала Эдит. — На дворе век машин. С твоими-то способностями ты далеко пойдешь.

— Знать бы еще, с чего начать…

В первые недели они и представить не могли, с чего бы ему начать. Томас посещал нужные клубы, встречаясь там с влиятельными посетителями и все они горели желанием создать для него инвестиционные возможности — иногда даже легально. Супруги прилагали все усилия для того, чтобы сохранить и преумножить начальный капитал, но Эдит знала, что просто быть в доле Томасу недостаточно, чтобы удовлетворить его страстное желание проявить себя.

И вот однажды, спустя примерно месяц после их прибытия в Барселону, в то время, как Эдит пыталась подобрать синонимы к слову «свобода», а Лорд Байрон подремывал у нее в ногах, Томас пришел к ней сияющий:

— Я повстречал одного из самых выдающихся людей на свете, главного архитектора города!

Эдит краем уха слышала какие-то разговоры о нем.

— А, этого, как бишь его… сумасброда?

— Сеньор Гауди — не сумасброд. Но если даже он таков, в его безумном проекте я бы с радостью поучаствовал, — Томас сжал ее руки, не заметив, как посадил кляксу на ее страницу, — Его архитектура меня поражает. Ну а если ближе к делу, ему нужна керамика. В промышленных количествах, всех оттенков, различимых человеческим глазом.

— То есть, ты хочешь сказать, ему нужен изготовитель керамики, готовый к экспериментам. — Улыбка озарила ее лицо. — Который бы всю жизнь посвятил работам с глиной и муфельной печью?

— Мастерские отчаянно нуждаются в обновлении, и, хотя материалы, которые они используют, всем стандартам соответствуют, я все равно считаю, что он может работать еще лучше. И еще он не пользуется преимуществами современных красителей и технологий окрашивания, по крайней мере, не в полную силу. Он очень хотел бы найти себе помощника, который бы ведал этой частью работы и был бы готов посвятить этому делу долгие годы, — тут Томас выдохнул, — возможно, даже всю жизнь.

Будучи в приподнятом настроении, Эдит предположила, что Томас говорит образно. Но она, как никто другой, знала, что намного лучше смотреть правде в глаза, чем искать утешение в красивых образах.

А правда эта была в том, что если какое-либо дело и требовало целой человеческой жизни — все часы и все годы, отпущенные ему, на долгие годы вперед, — то это была постройка церкви.

Когда Эдит впервые пришла посмотреть на Храм Святого семейства (или, вернее, то, что должно было им вскоре стать), он ей показался скорее памятником человеческому безумию, чем церковью Господней. Хотя фундамент был уже частично заложен, в небо вздымались пока только семь шпилей, намекая на то, что полного великолепия собору еще только предстояло достичь. И эти семь пиков были непохожи ни на что, что ей доселе приходилось видеть, — в церкви ли или где-либо еще. Вместо того, чтобы гордо выситься, они извилисто поднимались вверх, как лозы, тянущиеся к солнцу. Не будучи гладкими и отполированными, они обладали причудливой формой и были инкрустированы блестящей керамической мозаикой и испещрены диковинными резными элементами, похожими одновременно и на химер и на херувимов.

— Это будет совершенно восхитительно, — Томас, стоящий рядом с ней в жилете и белой рубашке с закатанными до локтей рукавами, улыбнулся, подняв взгляд на каменную кладку и наслаждаясь солнечным теплом, пока работники под его руководством сортировали керамические плитки по цветам и раскладывали их в люльки, которые другие рабочие подтягивали к вершинам шпилей. — Я бы даже сказал, сверхъестественно.

— Да, это будет шедевром. — Эдит это признала, хотя раньше и не представляла себе такой формы красоты. — Но имеет ли он хоть что-то общее с Богом?

Ее муж и сам долгое время задавался этим вопросом. Это она в первую очередь в нем и полюбила в свое время: его способность слушать, вопрошать себя и сомневаться. Наконец он ответил:

— Этот собор напоминает мне ангела Люцифера, которому Господь даровал прощение и позволил вернуться в рай. Он так же великолепен, как рай, но искажен памятью о перенесенных страданиях, познанием ада. И тем прекраснее было его возвращению к Создателю.

Поэтичность метафоры взволновала ее, так же как и то, с каким чувством Томас это произнес. Она взяла его за руку:

— Но ведь Бог не даровал Люциферу прощения.

— Ну да, это все мы знаем. Но иногда… — Томас бросил на нее нежный взгляд влажных глаз, — … иногда я в этом сомневаюсь.

Совместная работа с Гауди над собором и новым парком Гуэля занимала очень много времени, но не слишком хорошо оплачивалась, по крайней мере, не в соответствии с теми стандартами, с которыми Томас и Эдит выросли. Даже несмотря на дополнительный доход с ее инвестиций, разница в их состояниях была ощутима. Небольшие лишения в виде невозможности приобретать изделия из шелка и атласа, фарфор и столовое серебро Эдит мало волновали, она куда с большей радостью поселилась бы в хижине, чем вновь окунулась в пышное разлагающееся великолепие Аллердэйл Холла. И притом, квартиру, которую они подыскали себе в Готическом квартале, с ее наборным паркетом, изящными лепными украшениями в виде завитков в викторианском стиле, двумя спальнями и даже с библиотекой, убогой лачугой назвать было трудно. Несмотря на это, Эдит все равно волновалась, что более скромная жизнь может уязвить самолюбие Томаса.

Но она недооценивала супруга.

— А я умею жарить гренки и яйца варить, — подначил он ее в их первый вечер в новом доме. Одетый в фартук, он все же не выглядел нелепо, даже когда наклонился угостить Лорда Байрона ломтиком ветчины.

— Не забывай, у нас в доме долгие годы из помощников был только Финли, вот мы и научились выкручиваться сами.

Томас внезапно помрачнел, как было всегда, когда он, оговариваясь, произносил «мы», имея в виду себя и сестру. Эдит не могла с уверенностью сказать, снедала ли его тоска по Люсиль, или же он терпеть не мог любые упоминания о ее существовании.

А может, и то, и другое.

Но уже через минуту Томас опять повернулся к плите, и она тоже надела фартук, пообещав научить его готовить десерт «Дивинити». В ходе этого липко-сладкого дела они уже за час умаялись до головокружения и перепачкались сахаром по самые брови, и когда последняя порция кремообразной массы была выложена на промасленную бумагу, Томас подхватил ее на руки и отнес в постель, где они смогли в свое удовольствие друг друга облизать.

Более прекрасную жизнь и представить было нельзя. «Будь у меня настоящий джинн, служащий мне верой и правдой, и то лучше быть не могло бы» — так думала Эдит.

Но, зная много мифов и сказаний, она помнила, что джинн — не просто волшебный слуга, дарующий исполнение любых желаний, стоит только потереть лампу. Джинн — вид демона: ты ему можешь прийтись по душе и он одарит тебя своей добротой, а еще он может тебя искушать денно и нощно, подсказывая, какой бы еще совершить грех, пока один из них не превратит тебя в тварь еще ниже его самого. Звезды, падающие с небес — это предупреждение джиннов человеку.

* * *

Спустя три месяца после прибытия в Барселону, Эдит получила письмо с родины. Почерк Алана Макмайкла на конверте она узнала сразу же, хотя он ей Бог знает как давно не писал, с тех самых пор, когда они были очень юны и она думала было, что… а, впрочем, ничего не сбылось — Алан был слишком увлечен обучением медицине за границей, а она с головой бросилась в омут любви к Томасу.

Но что же побудило Алана ей написать? Скорее всего, то, что он был теперь обручен. Эдит могла об этом размышлять без тени ревности; его будущее счастье было для нее намного важнее сомнительного удовольствия владеть сердцем мужчины, которое было ей без надобности. Приподнимая пальцем печать на конверте, она уже представляла себе, как будет писать ему ответ, в котором расскажет как можно больше о привидениях Аллердэйл Холла. Ее рассказам о духах не верил никто, но Алан должен поверить точно. И тогда они снова будут товарищами и по переписке, и по исследованию паранормальных явлений.

Но эти мысли испарились, стоило ей только прочесть слова Алана:

Дорогая Эдит,

Видит Бог, мне не доставило никакого удовольствия писать тебе это письмо. Я бы отдал что угодно только за то, чтобы у меня не было причин этого делать. В день твоей свадьбы я возлагал самые искренние надежды на то, что твой брак будет счастливым, а лорд Томас Шарп проявит себя достойным мужем для такой женщины, как ты.

Тем не менее, я имел случай беседовать с мистером Холли, следователем, которого нанял твой отец незадолго до смерти для того, чтобы покопаться в прошлом Томаса и Люсиль Шарпов, и обстоятельства, которые ему открылись, должны были предотвратить твое замужество — и сделали бы это, если бы не безвременная кончина твоего отца.

Ты должна сама услышать эти новости, здесь, в Баффало. Ты меня прости, но если я передам их письмом, это станет для тебя слишком тяжелым шоком. Поначалу я собирался поехать в Англию и рассказать тебе лично, но твой банкир сообщил мне, что вы с мужем переселились на материк. Он не был вполне уверен, действительно ли вы поселились в Испании или нет, так что я решил положиться на эту записку. Если ты до сих пор не порвала ее и не швырнула в камин, то вот что я тебе скажу.

Все бы отдал за возможность защитить тебя, но я также знаю то, что ты способна сама за себя постоять. Так что ты решай сама, когда настанет пора возвращаться домой и узнать всю правду. И мы вместе доведем это дело до конца.

Остаюсь твой преданный друг,

Алан Макмайкл.

Эдит не особенно любила романы в эпистолярной форме. Проза не обладает той же силой, что и разговор, и, чтобы поведать историю в письмах, автор должен пожертвовать вторым в угоду первому. Но еще никогда она так не ненавидела эпистолярный жанр, как тогда, когда в ладони ей опустилось письмо Алана, содержащее сплошные темные предзнаменования и намеки и ни одного факта.

Но, кажется, она догадалась, какое препятствие к ее браку обнаружил мистер Холли. Семейство Шарп было еще ближе к разорению, чем можно было подумать вначале, и ее отец вполне мог возражать, когда это обстоятельство вскрылось. Картер Кашинг, как человек, сам открывший свою Америку и достигший всего сам, сразу невзлюбил Томаса из-за своей предубежденности, так что убедить его противиться этому брачному союзу было очень даже легко.

Очень стройное и логичное объяснение, совсем как в современном романе, стремящемся к правде жизни и рациональности.

Но, по правде говоря, Эдит оно не вполне убедило.

Она спрятала письмо в одном из укромных местечек своего переносного секретера и время от времени его перечитывала. Однажды, взглянув на него, она поняла, что оно было как-то не так сложено — должно быть, Томас тоже его прочел.

Шпионить было не в его характере. Они оба пользовались чернилами и сургучом, который она хранила в секретере, так что ничего удивительного не было в том, что он тоже залезал в ящик. Эдит не подумала, почему такая мысль с самого начала не пришла ей в голову. Наверно, ответ был бы из области провокационных новых теорий о разуме человеческом, которые распространяли психологи из Парижа и Вены. Эти специалисты сказали бы, что Эдит подсознательно хотела, чтобы письмо нашел сам Томас, принес его ей и сам же раскрыл его секреты — то есть, и свои тоже.

Вместо этого ее муж положил письмо от Алана туда же, где его и взял. Видимо, он не хотел отвечать ни на какие вопросы, кроме тех, что Эдит задавала вслух.

И тогда она решила вообще ничего не выяснять, слишком уж счастлива была. Томас был лучшим из мужей, и жизнью их в Барселоне она была вполне довольна. Какое бы препятствие к ее браку не предъявил таинственный мистер Холли ее отцу и Алану… на деле, как выяснилось, оно вовсе таковым не являлось. Эдит согласна была оставить свои страхи позади так же решительно и безоглядно, как в свое время покинула Аллердэйл Холл.

* * *

Одна из отличительных черт эпистолярного жанра — отсрочка между известием и разоблачением. Персонажи могут очень много сделать и узнать, прежде чем сообщат корреспонденту о результатах.

И именно поэтому Эдит понятия не имела, что Алан отправил письмо в Аллердэйл Холл, ведь, в конце концов, ее юрист-консультант не был уверен, действительно ли они поселились в Испании.

Вместо нее это письмо первой прочитала леди Люсиль Шарп, и поняла, куда ей следует направить свои стопы.