Серый Союз (джен)

О событиях того рокового вечера Безымянный не мог рассказать что-либо связное даже сейчас, три дня спустя. В его распоряжении остались лишь мятые обрывочные воспоминания о том, как он, вдруг очутившись рядом с мертвым человеком, с перепугу бросился куда-то бежать, как слышал бешеный лай спущенных с поводков собак за спиной, как вскарабкался на крышу невысокого домишки, надеясь укрыться там от погони, и как кто-то его с этой-самой крыши столкнул. Столкнул прямо в зубы к проносившимся мимо псам городской стражи. Выскочившая с утра здоровенная шишка на затылке вкупе с головной болью и тошнотой предоставили Безымянному богатую пищу для весьма неутешительных размышлений касательно всего этого кошмара, происходящего наяву.

Стоит ли говорить о том, что в слова пойманного рядом с местом преступления вора, одежда, оружие и руки которого были измазаны в свежей крови, никто не поверил? И внешний вид, и отвратительный запах дешевого пойла вполне сошли за дополнительные доказательства виновности монтермарца. Его прения со служителями закона продлились сравнительно недолго, и он вынужден был признать чужой грех за свой, да еще и объяснить свои действия ненавистью к язычникам-северянам. От судебной ошибки Безымянного не спасла даже попытка откупиться: "ведроголовые", традиционно любившие денежку, на этот раз оказались настолько правильными, что стало даже противно.

Теперь расследование завершилось, и в документах появилась запись о том, что справедливость восстановлена, а злодей, более не отрицающий своей вины, вскоре понесет заслуженное наказание. За шесть зверских убийств смертная казнь ему была обеспечена.

* * *

"Таррат вокэндо рэфдеротт"⁽¹⁾, — Безымянный еще раз повторил про себя содержание круговой легенды⁽²⁾ той-самой золотой монеты, что он нашел в своей кархоре. — Видно, зря я смеялся, когда ты кричал, что найдешь того, по чьей милости тебя с позором отстранили от должности герцога Картаганского... Решил, значит, меня под суд сдать, как когда-то сдал тебя я. Даже картаганскую монету старого образца сохранил специально для этого случая. Креччи Уилз, твой намек понят! Четыре года прошло, а ты все за опубликованную переписку с мошенницей Ийэроль обижался, с ума сойти... Только вот как твои изнеженные белые ручонки добрались до моей шеи? Данторру ты подослал, а Ирдари? Ирдари так настаивал, чтобы я взялся учить именно ее! Неужели и он меня продал? Неужели мог так спокойно смотреть мне в глаза, зная, что меня ждет? Нет, я не хочу в это верить..." — размышлял Безымянный над причинами своего фиаско, вытачивая отмычку из ложки, найденной под вонючим соломенным матрасом. Орудием труда ему служил крошечный ножик, извлеченный из кожаного пояса. Кандалы, рассчитанные на среднестатистических людей со среднестатистическими запястьями, валялись рядом.

История с отмычкой вопреки ожиданиям успехом не увенчалась. Как, впрочем, и предыдущая попытка к бегству, когда Безымянный прикинулся больным, намереваясь удрать по дороге к врачу. Однако подорвать его воли к победе не смогла даже случившаяся на четвертый день третья неудача с честно сворованными ключами и переодеванием в служебную форму, и неудавшийся беглец взялся за разработку последнего плана самоамнистии. Последнего, потому как вечером того же дня ему сухо сообщили, что перед Кувьеном он предстанет уже завтра, через два часа после рассвета.

* * *

Пятый день неволи. В ожидании неизбежного Безымянный не смог сомкнуть глаз ночью, и теперь неподвижно сидел на койке спиной к двери, укрывшись оставленной ему худенькой шкуркой какого-то животного да скорбно глядя на слабо светящееся узкое окошко, затянутое бычьим пузырем. Не пройдет и получаса, как маленькое северное солнце, так любимое Безымянным, поднимется над горизонтом и засияет ярко и радостно, словно в издевку.

В предрассветную тишь, нарушаемую лишь мирным похрапыванием приставленного лично к Безымянному стражника, что сидел под дверью его камеры, ворвались громкие шаги даже не марширующих, бегущих по коридору людей. Приговоренный не верил, что время пришло. Должно было оставаться еще чуть меньше часа. Хотя кто знает, может, после пережитого он просто повредился рассудком, и теперь ему лишь кажется топот конвоя? Нет, не кажется. Послышалась настоящая реварская ругань, защелкал спешно поворачиваемый в дверной скважине ключ. «Ну, вот и все...» — промелькнуло в мыслях Безымянного. Внутри у него все похолодело; пальцы судорожно впились в складки одежки.

В камеру шагнул начальник темницы, Эйзерд. Заговорил он лишь после того, как оторвал взгляд от скомканной и будто бы нарочито брошенной на самом видном месте смирительной рубашки⁽³⁾. Невольник, словно змея, сумел выползти даже из нее. Были в тюремном реквизите и другие приспособления, способные обездвижить, пожалуй, даже такого изворотливого мерзавца, как Безымянный, но — увы и ах — король признал их негуманными, а потому к употреблению настрого запретил.

— Доброе утро. Как настроение? — раздался, наконец, голос вошедшего.

— Определенно лучше, чем ваша личная жизнь, — мрачно отозвался пленник.

— Еще остались силенки зубоскалить? Поразительно. Ставьте здесь, — сказал кому-то начальник темницы, отопнув рубашку в угол. В помещение вошли трое его сопровождающих и закрыли за собой дверь. Что-то с металлическим звуком стукнуло об пол, булькнула вода. — Надеюсь, ты уже помолился, — обратился к Безымянному Эйзерд. — Вставай.

Вор усмехнулся. Молиться? Кому и зачем? Безымянный не чувствовал за собой греха, а в десятки языческих северных богов, ровно как и в воспеваемого южанами единого духа всего сущего, Санрарка, давно и прочно не верил. С какой стати? По рассказам фанатиков, боги были едва ли не всемогущи: могли исполнить сокровенное желание, покарать забывших о законах совести, заступиться за добрых и несправедливо обиженных, даровать вечную, полную счастья жизнь после смерти... Но ни один из них ни разу не помог Безымянному, когда тот даже не просил, молил о помощи. Более того, кто-то свыше будто намеренно добавлял в его жизнь горечи, выжидая, когда он сломится, опустит руки. На кого тут надеяться, кроме как не на самого себя?

— Оглох? Вставай, я сказал, — вновь донеслось из-за спины.

Безымянный, сделав самый несчастный вид, отложил в сторону шкурку, под которой ему почти удалось согреться, поднялся с койки и, поджав правую ногу, бегло глянул на сапоги стражников. «Кинжалы держат с внешней стороны правого сапога и с внутренней — левого. Я все помню правильно...» — подумал вор.

— Раздевайся.

— Ч-что? Это еще зачем? — недоуменно посмотрел на вошедших Безымянный. В руках одного из конвоиров лежал набор свежей одежды. У ног другого стояло ведро с водой, от которого шел теплый пар. Третий держал темную стеклянную баночку и лоскуты чистой ткани, четвертый — плошку с помоеобразным содержимым. — Знаете, господа, свою рубаху я честно купил на рынке да носил в горе и в радости последние пять лет. Умереть предпочел бы в ней же. Долой казенщину.

— Раздевайся. Сейчас же, — процедил сквозь зубы Эйзерд.

Выждав паузу, осужденный шмыгнул носом и скинул с плеч растерзанную служебными собаками меховую накидку, снял теплую зеленую котту, подпоясанную кожаным ремнем, и бывшую еще недавно белой любимую льняную рубашку, ныне обратившуюся в грязные лохмотья, что болтались на отощавшем Безымянном как на вешалке. Худое израненное тело защипал мороз.

— Умойте его. Быстро.

Один из конвоиров смочил тряпку в теплой воде и взялся начисто вытирать запекшуюся кровь под носом Безымянного, с его рук и тела, а другой, державший дубинку, на всякий случай стоял рядом. Когда с умыванием было кончено, в коридоре вновь послышались спешные шаги.

— Гости уже прибыли! — донеслось оттуда.

— Да знаю я! — рыкнул Эйзерд. — Проси подождать.

За дверью кто-то развернулся и убежал прочь. Начальник темницы критически осмотрел отмытого Безымянного. Многочисленные ссадины, синяки, крохотные порезы и с пяток похожих один на другой ожогов осужденному красоты не прибавляли.

— Нет, это совсем никуда не годится… Кардерд, ну кто просил тебя бить его в бубен?! — воскликнул Эйзерд, указывая на пронзительно-фиолетовый фингал под глазом пленника. — Был же уговор: никаких следов на морде и руках!

— Дык он сам со своими шуточками нарывался, капитан, — пожал плечами конвоир, державший склянку. — Я и это, того...

Эйзерд лишь раздраженно отмахнулся. Ответа он и не ждал.

— Гриву подбери, — сказал он дрожащему от холода Безымянному.

Вору подали ленту для волос. Тот кое-как пригладил безобразно растрепанные сальные патлы, что свисали ниже плеч, и собрал их в хвост.

— Может, объясните, за каким лядом нужен этот марафет? Заплечных дел мастера, как мне известно, шея интересует немного больше, чем лицо.

— На тебя будут смотреть очень важные люди. Не следует оскорблять их эстетическое чувство.

— М-м-м… — понимающе покивал Безымянный. — Убийство безоружного — зрелище, воистину достойное важного человека!

— Убийство такого, как ты, — не убийство, а богоугодное дело. Нам зачтется.

Загноившиеся укусы собак, другие ранки и отекшие, превратившиеся в сплошные синяки лодыжки и запястья Безымянного обработали мазью из темной склянки; наскоро перевязали пальцы на его правой ноге, ногти которых того и гляди могли оторваться, да натянули поверх этого уродства сапоги. После перевязки озябшему пленнику позволили облачиться в чистую одежду.

В коридоре знакомый уже голос прокричал: «Гости беспокоятся! Поспешите, капитан!»

— Передай, бирки перепутали и ключ подобрать не могли! Через несколько минут будем! — гаркнул в ответ Эйзерд. Четвертый его сопровождающий по команде подал Безымянному ложку и миску, наполненную серой бесформенной массой.

Кажется, это была еда. Никакой пищи вору не перепадало с того-самого дня, когда он, отправляясь на последнюю свою прогулку с Данторрой пять дней назад, беспечно умял вкусный горячий пирожок. С того вечера прошло так много времени, что Безымянный даже перестал чувствовать голод. Да и предлагаемое яство отнюдь не вызывало у него аппетита. Сидящий на койке пленник с выражением неприязни помешал угощение ложкой.

— Скажите честно: это собачье варево стухло, и вы решили скормить его мне?

— Это вчерашняя каша.

— Поправочка: это вчерашняя холодная каша с комочками. Вам следовало угрожать мне ею, а не железяками... Уверяю: признание было бы добыто уже в первый день! — Безымянный отодвинул миску, в которой стояла накрепко увязнувшая гнутая ложка, подальше от себя.

— Не желаете ли узнать, как мы потчуем ваших друзей-фальшивомонетчиков свинцом? Нет? Так извольте жрать по-хорошему. И поживее.

Безымянный мысленно окрестил начальника темницы парочкой отборных ругательств из орочьего языка, какие никогда не позволял себе произносить вслух, и принялся за трапезу.

Видимо, тюремный повар не считал нужным приправлять кашу солью и хоть каким-нибудь маслом, так что комки липли к зубам и застревали поперек горла. Эйзерд наблюдал, как осужденный давится этим месивом, сжав губы в ниточку и быстро постукивая по полу носком сапога. Все в его облике выдавало напряжение и спешку. Прошло несколько минут, и ожидание завершилось: остатки каши были как следует размазаны по дну и стенками посудины.

— Встань. Вяжите его.

Узник безропотно поднялся, скрестил руки за спиной и бросил прощальный взгляд на свою старую-добрую одежку. Два человека скрутили ему запястья и взяли приговоренного под руки, третий надел на его понурую голову черный мешок. Больше Безымянный не видел ничего.

— Когда тебе дадут право говорить, жаловаться на жизнь не вздумай. Иначе я позабочусь, чтобы твои сожаления на этот счет было слышно далеко за пределами площади. Уяснил? — услышал он вкрадчивый голос Эйзерда, стоящего в полушаге напротив. Безымянный всей душою желал хорошенько вдарить ему по носу лбом, но это, к сожалению, шло вразрез с новым планом. Пришлось сдержаться и понятливо кивнуть. — Умничка. Идем.

Процессия покинула крохотную комнатку с низким закопченным потолком и двинулась по коридорам темницы. По сторонам слышны были стоны, рыдания, звон оков и храп спящих еще заключенных.

Безымянный едва тащился, сильно припадая на правую ногу и стараясь опираться на внешний свод стопы. Однако ни жалкий вид, ни отвратное самочувствие не мешали ему начать претворение своего плана в жизнь. Отправляющиеся в последний путь осужденные имели право спеть любую песню, какую только хотели. Обычно выбирали ободряющие или жалобные. Не упустил свой шанс и воришка-южанин:

Одна нога — на дыбе,

Одна рука — в котле!

С удавкою на шее

Паршиво как-то мне!

А голова — на плахе,

И в брюхе вскрытом — нож!

Со свинкой в мясной лавке

Я буду очень схож!

Но страха не увидит

Палач в моих глазах!

Ему я в морду плюну,

Как Джойерд онф Эрзах!...⁽⁴⁾

Вот так, подняв голову, он громко декламировал частушки собственного сочинения, в которых поносил всех и вся: от отвратительной организации судопроизводства до внешней политики и женского коварства (и особенно женского коварства). Причем чем дальше — тем больше непечатных выражений фигурировало в его элегии: хороший словарный запас вора стремительно иссякал.

Звуковое сопровождение здорово подбешивало конвоиров. Из спокойных и внимательных сопровождающих они сделались озлобленными дядьками, все мысли и мечты которых касались скорейшей кончины злополучного пленника. А тому того и было надо! Из предыдущих своих попыток к бегству он неплохо запомнил спасительный путь за стены тюрьмы и точно знал, что сейчас его должны провести по лестнице, на которой и планировалось свершение главного действа. Чтобы все прошло гладко, стражу следовало немного позлить.

Поворот, еще четыре шага и первая ступенька. Безымянный оступился и едва не упал на спину, да те стражники, что держали вора под руки, не дали ему удариться об пол.

— Иди нормально, если не хочешь, чтобы мы волокли тебя за волосы! — с силой тряхнул пленника Кардерд, что держал его под левую руку.

— Ох, простите Ревна⁽⁵⁾ ради! Я очень дурно себя чувствую, ноги совсем не держат… — оправдывался тот, пряча в рукав кинжал. Ножны, прикрепленные к сапогу Кардерда, после "случайного" падения Безымянного остались пустыми.

— Видел я вчера, как они тебя не держат! Закрой рот и быстро иди, куда ведут, покуда хуже не стало, — злобно прорычал начальник тюрьмы. Как и следовало ожидать, никто из четырех стражников пропажи не заметил.

Дальше шли в тишине: стихи закончились, да и угроза тюремщиков, очевидно, не была пустой. Безымянный отсчитывал шаги и думал, в какой момент лучше вырваться. «Пожалуй, на улице, когда на сани грузить будут. Может, лошадь удастся угнать… Посмотрим по обстоятельствам».

Однако что-то пошло не так. Там, где следовало еще долго идти прямо, конвой повернул и спустился по лестнице. Ничего не видящий осужденный внутренне запаниковал, завертел головой, крепче сжал оружие: «Куда? Куда? Где я? Зачем меня сюда ведут?»

С глухим стоном отворилась какая-то дверь, из-за которой послышался тихий говор. Стража повернула в ее сторону и, судя по всему, вошла в помещение. Дверь, оставшаяся позади, с тихим скрипом затворялась.

Безымянный не выдержал. Резким движением он перекинул связанные за спиной руки вперед, одновременно сорвав с головы страшный мешок. Локтем ударил стоящего справа стражника в живот, освободился от его хватки и пнул по колену того, что еще держал его за левую руку. От хромоты пленника не осталось и следа.

Спасительная дверь уже была заперта человеком в королевской форме, не похожим на обычного тюремщика. Свет факелов слепил глаза, но Безымянный понял, что пробиться к выходу ему не удастся: в помещении, не отличающемся от обычной камеры на четырех человек, было по меньшей мере трое королевских солдат, не считая тюремного конвоя. Почему-то никто не двигался. Вытянув перед собой связанные руки, сжимающие кинжал, вор, загнанным волком глядящий на окруживших его людей, сделал несколько шагов назад и уперся спиной в угол. Угасла последняя надежда Безымянного. Бежать было некуда.

— Вы все видели, — сказал кому-то Эйзерд, скрестив руки на груди. — Рылом в пол его. С пальцами осторожнее — эта тварь кусается.

На Безымянного двинулись трое. В отчаянии он попытался сделать выпад, но противники оказались быстрее: после нескольких секунд неравной борьбы вор, уткнувшись физиономией в холодную каменную кладку, растянулся на полу во весь рост. Ранки на груди и животе дали о себе знать с новой силой; от боли у Безымянного на мгновенье побелело в глазах.

— И это уже четвертый раз за пять дней, понимаете? Я с удовольствием перебил бы ему ноги еще после первой такой выходки, если бы не ваш запрет. Советую пересмотреть его — уж больно много прав у всякого скота появилось, — едва сдерживая раздражение, продолжал, медленно подходя, Эйзерд. Оказавшись достаточно близко, он наступил сапогом на запястья поваленного Безымянного, заставив того разжать пальцы, и осторожно взял из его рук кинжал. — Чей? — он выставил клинок на всеобщее обозрение. Присутствующие зашевелились, проверяя обмундирование.

— Мой… — ответил Кардерд, показывая пустые ножны, прикрепленные к правому его сапогу. Как такое могло произойти, стражник не понимал: держал же он, крепко держал негодяя!

В глубине комнаты кто-то тихо рассмеялся.

— Хотите сказать, что он обобрал вас вслепую, со скрученными за спиной руками? Неплохо, неплохо… — протянул властный голос. — Как твое настоящее имя? — последняя фраза адресовалась уже Безымянному.

— Прекрасная принцесса, — огрызнулся заросший грубой щетиной вор.

Эйзерд с выражением гордости, свойственной охотнику, сумевшему взять долго сопротивлявшегося опасного зверя, поставил ногу на спину пленника и заговорил:

— Собачье клеймо⁽⁶⁾, две ладошки⁽⁷⁾, сорок семь полос, оставленных кнутом, и больше полутора сотен — плетьми, да знаменитый ожог на весь левый бок... Полное соответствие ориентировке. Это вор по прозвищу Книжник, мерзавец, которого за многочисленные кражи и преступления, порочащие имена высокопоставленных господ, ищут в Хардостале, Иррау и Вартре. Начал мелким карманником, закончил жестоким убийцей. Безумие таких, как он, лечится лишь топором да виселицей. Предлагаю смотреть следующего кандидата: из этого отребья ничего хорошего не выйдет, ручаюсь.

— Это я решу сам, позволите? — ответил властный голос. — Отпустите его.

Стража убрала руки от обезоруженного Безымянного и отступила. Тот отлежался, встал на колени и, придерживаясь за стену, тихо поднялся на ноги. Не проявляя ни малейшего интереса к окружающим, он взялся зубами за веревку, немилосердно впившуюся в запястья, и принялся растягивать узел в стороны. Когда петли ослабли, Безымянный с мастерством фокусника изогнул гибкие пальцы и подцепил ужу, дернул ее за концы. Узел распался. Заключенный с выражением облегчения подул на проглядывающие из-под кархор синюшные борозды, оставленные на его руках веревкой, но беспалые перчатки, вот уже много лет скрывавшие под собою две позорные «ладошки», так и не снял.

— Чтоб вам жены такие же удобные носки вязали, какие вы мне — путы... — от всей широкой монтермарской души пожелал он тюремщикам.

Из тени вышел статный человек в темном плаще и скинул капюшон. Безымянный недоуменно глянул на него да прямо-таки обомлел. Как он мог не узнать лицо, которое красуется на звонкой монете Хардостала? Это был король Хангерд. Не хватало ему только короны. Видимо, его визит в тюремное заведение должен был остаться тайной.

— Так значит, ты и есть знаменитый вор Книжник, мастер строить и расстраивать интриги? — поинтересовался немолодой уже правитель у обладателя броского фингала под глазом.

— Предпочитаю определять себя как Безымянный. Не слишком рад встрече, ваше величество, — преступник отвесил реверанс и вежливо улыбнулся.

— Ты и впрямь расправился с шестью людьми лишь за то, что они иной веры, чем ты сам, а, монтермарец? — спросил король, пристально глядя осужденному в глаза. Тот уже слабо верил, что его слово повлияет хоть на что-нибудь, а потому, опасаясь новых издевательств за "неверный" ответ, сказал осторожно:

— Клянусь своей печенкой, что, кажется, нет.

— Поясни.

— Я не питаю злобы к язычникам, ваше величество. И людей не бью. Я же не фанатик и не разбойник какой, право.

— А это тогда как объяснишь? — правитель взял из рук своего сопровождающего исписанный на редкость корявым даже по меркам целителей почерком лист бумаги, в котором Безымянный признал свое «раскаяние».

— Мне... немного помогли признание составить, — выдавил он из себя, с опаской глянув в сторону Эйзерда. Тот незаметно погрозил вору кулаком. — Подсказывали, как правильно пишется слово «ножом», — тут же добавил, утерев нос запястьем, Безымянный. — Всю жизнь думал, что через букву «а», представляете? — усмехнулся он, надеясь, что тонкий намек не останется незамеченным. И не прогадал.

— Сейчас тебе нечего опасаться. Говори правду — это в твоих интересах. Как ты здесь оказался, если и впрямь не совершал ничего предосудительного? — спокойно спросил Хангерд, несколько раз сложив лист с «раскаянием» пополам.

— Не помню, — признался Безымянный. — Я лишь шел к Ревущему Утесу короткой дорогой. В здравом уме был. И собачонки блохастой бы не обидел, а тут... Многие люди мне зла желают, ваше величество. Подстроено это все. Не того, не того вы схватили! Настоящий убийца разгуливает сейчас на свободе!

Хангерд кивнул, наискось разорвал «признание» осужденного и положил клочки в пламя факела. Безымянный не верил счастью: ему поверили!

— Да лжет он! На допросе во всем сознался! — вмешался начальник заведения.

— Уверен, иной благочестивый человек во всех подробностях рассказал бы, как грабил белтонские галеоны, перевозящие говорящих пегасов⁽⁸⁾, на вашем допросе…

— МОЛЧАТЬ!!! — рявкнул Эйзерд. — Как ты смеешь дерзить при короле?!

— …а еще меня и других приговоренных морят голодом, ваше величество, — продолжал составление нелестного отзыва об условиях проживания Безымянный. — Говорят, что мы смертники, и что нам казенные харчи переводить не положено. Увольте, пожалуйста, этого человека, — вор показал на Эйзерда пальцем, рассудив, что теперь на его предостережение можно и наплевать. Он знал, что Хангерд не одобряет жестокого обращения с заключенными вплоть до момента приведения приговора в исполнение, так что не сомневался: персоналу заведения теперь светят крупные неприятности.

— Кашей тебя по три раза в день кормят, как и всех, шакал ты монтермарский! — не сдавался Эйзерд.

— Ах, тысяча извинений! Как же я забыл про воображаемую кашу? — мечтательно пробормотал Безымянный, привалившись к стене спиной. — У неё еще вкус такой, как у воздуха. Но раз в пять дней она-таки материализуется, становясь похожей на кучу позавчерашних отбросов! М-м-м…

— Это правда? — спросил король, повернувшись к начальнику темницы.

— Ваше величество, он, как и другие преступники, чист и накормлен. Вы можете это проверить.

— Обязательно проверю. Вы свободны...

— Благодарю, — Эйзерд поклонился и направился на выход из камеры. Должно быть, уже прикидывал, как успеть накормить, приодеть и запугать остальных заключенных.

— ...советую вам не теряя времени понапрасну собирать вещи и решать, куда отправитесь дальше. В Северном Озерном Крае как раз не хватает рабочих рук, — улыбнулся ему король.

— Но... почему, ваше величество?

— Потому что я просил вас следовать примеру ваших коллег с юга, которые в поисках истины предпочитают использовать голову, а не оборудование подвалов. Вы не соответствуете занимаемой вами должности.

— Не соответствую? А коллеги с юга смогли бы добиться того же, чего добился я, за считанные дни? В трех ближайших тайниках, о которых нам любезно поведал южанин, мы обнаружили порядка двух сотен золотых. И это только начало. Точки нелегальной торговли, десятки имен скупщиков, заказчиков, воров, информаторов и контрабандистов — все, что знал Книжник, теперь стало нашим достоянием! Уже к концу месяца мы избавим от этой скверны Вейвкраг, после чего займемся чисткой других городов Хардостала. Вот тогда и посмотрим, кому и на кого следует равняться!

Король Хангерд с выражением едва скрываемого презрения посмотрел на потупившегося Безымянного. Да, вор ответил на все заданные ему вопросы, донес на товарищей, чтобы сохранить свою шкуру хоть сколько-нибудь целой. Информация, предоставленная им, действительно имела большую ценность для власти. Но сам Безымянный при этом обрек на гибель доверявших ему людей, опустился до предательства. А предателей никто и нигде не уважал.

— Пойдите прочь, — правитель сделал жест рукой, и начальник тюрьмы удалился, бросив на заключенного испепеляющий взгляд. Остальным тюремщикам без него, казалось, даже полегчало.

— Ты неплохо себя проявил сегодня. Думаю, что рассказы о твоих проделках — не просто болтовня.

— Вы посетили этот приют страданий и смерти, только чтобы похвалить меня? — равнодушно спросил оставшийся недвижимым вор.

— Хочу предложить работу.

— Я есть внимание! — оживился Безымянный, почуявший шанс выбраться.

— Кто-то желает избавиться от меня и моих наследников. Было совершено уже два покушения, и… — начал обрисовывать свое положение король, но вор его перебил:

— Как раз плюнуть. Условия?

— Мне и моей семье ты приносишь клятву верности, скрепленную магией…⁽⁹⁾

— Рабой вашей стать? Вот еще! — брезгливо фыркнул свободолюбивый вор. — Где гарантия, что вы меня отпустите и вообще оставите в живых, когда я выполню свою часть сделки?

— …а я обязуюсь забыть все твои грешки и даровать свободу. Конечно, ты можешь рассчитывать на щедрое вознаграждение.

— А если предатель — член вашей семьи? Мне придется мешать ему и одновременно делать так, чтобы его не разоблачили. Очень непростое положение, знаете ли.

— Это исключено. Убить пытались нас всех.

— И все же я отказываюсь приносить такую клятву. Слишком много трудностей она создает. Поверьте, я добра не забуду и от избавителя своего не убегу. Так что мы с вами можем ограничиться письменным договором или даже простым рукопожатием, — начал торговаться Безымянный.

— Что ж, я уважаю твой выбор... — кивнул Хангерд.

— Отлично! Вижу, мы поладим, — довольно улыбнулся вор, с протянутой рукой шагнув навстречу королю. Тот лишь разочарованно вздохнул и, указав на выход, продолжил:

— На площадь его! Последнего слова не давать — пусть молчит о нашей встрече. Я желаю говорить со следующим.

Один из тюремщиков вышел из камеры и где-то в коридоре вполголоса сказал: «Веди из двадцать пятой! Тот потолковее будет». Лишь после этого потерявший дар речи Безымянный заговорил вновь:

— А-ха-ха... Решили запугать меня? Отличный ход! Но давайте начистоту: кроме меня вам помочь никто не сможет. А стало быть, отправлять меня под нож — не есть умное решение...

Однако Кардерд, у которого Безымянный украл кинжал, считал иначе: наблюдая за лихорадочными попытками вора как-то исправить свое положение, он довольно усмехнулся и хрустнул пальцами. Хангерд же оставался безразличным.

Никаких предыдущих и следующих "кандидатов" на роль личного слуги короля на самом деле не существовало: узнав, какая рыба угодила в сети служителей порядка, правитель поспешил приехать в темницу именно за Безымянным. Только вот догадывался он, что, осознав свою важность, преступник попытается подмять правила игры под себя, а потому и решил пойти на хитрость. Необходимо было повернуть ситуацию так, чтобы в невыгодном положении оказался талантливый вор, а не король, нуждающийся в его помощи.

— Хорошо, признаю: убеждать вы умеете! Я готов идти на компромисс, — между тем будто нехотя предложил Безымянный. Его изрядно потрепанные нервишки едва выдерживали такое напряжение; с каждой секундой он все меньше и меньше верил в то, что Хангерд действительно блефует, а ему самому больше не угрожает позорная и мучительная смерть.

Король же не желал идти ни на какие уступки: куда-то в сторону он смотрел с таким скучающим выражением, будто Безымянного уже не существовало.

— Э-эх, сложно жить в мире скептиков! — все пытался разговорить правителя осужденный. — Кажется, вы совсем не верите в мои слова. Давайте тогда так: я поклянусь в верности, но только вам. Это-то мне точно удрать не даст!

Кардерд поднял с пола черный мешок, достал из-за пазухи веревку и, недобро сверкнув глазами, поманил горе-дипломата к себе.

— Ваше величество, вы же знаете, я не убивал тех несчастных! Да, я брал чужие вещи, очень много чужих вещей. Но чужой жизни не отнимал никогда! Будьте же благоразумны, ваше величество! — заголосил, пятясь, Безымянный. На садистски улыбающегося человека, неспешно двинувшегося в его сторону, он глядел с выражением безотчетного ужаса.

— Тирверд, помоги-ка мне. Сейчас брыкаться начнет... — позвал тот напарника, переложив веревку в левую руку, а в правую взяв дубинку.

Это стало последней каплей. Хваленая выдержка вору изменила.

— Согласен! Согласен! Принимаю все ваши условия! — безоговорочно капитулировал он, подняв руки и всем телом вжавшись в темный каменный угол камеры.

— Вот и договорились, — удовлетворенно улыбнулась королевская особа. На лице Кардерда, держащего мешок, не осталось и следа от кровожадной ухмылки; словно актер, отыгравший свою роль, он как ни в чем не бывало кивнул, убрал оружие и оставил пленника в покое.

У Безымянного сразу от сердца отлегло; он почувствовал себя в безопасности. Но какой ценой? Только что он согласился обещать, что попыток к бегству больше никогда не предпримет, согласился променять волю на возможность еще хоть немного пожить. Пожить как несвободный человек. Разом навалилась усталость, которую Безымянный старался не замечать на протяжении долгих дней голодовки. Он опустился на край ближайшей койки, уперся локтями в колени и обхватил руками голову. Сердце колотилось так, будто Безымянный только что удрал от стаи разъяренных реварских волков⁽¹⁰⁾.

«Трус. Жалкий трус. Как же низко ты пал...» — думал про себя Безымянный. Стыд и ощущение собственной беспомощности давили на него, не позволяя даже думать о чем-либо ином.

— У меня есть просьбы, граничащие с требованиями, — после некоторой паузы сказал, успокоившись и немного осмелев, вор.

— Да?

— Верните мне сумку с набором отмычек и мой меч. Если кто-нибудь придет сюда разузнать о моем здоровье, отдайте этому человеку — кем бы он ни представился — вот эту монету, — Безымянный достал из кархоры золотой кругляшок с изображением картагана. — Пусть ему скажут, мол, скончался я после допроса, а потому на площадь не явлюсь. Моих неприятелей это должно удовлетворить. Если же визитер попросит позволения взглянуть на тело — ответьте, что меня уже отправили на общий погребальный костер. То же самое пропишите в документах. Кроме того, в вашем замке никто не должен знать, что вы кого-либо привели. В противном случае долго у вас я не протяну — придут по мою душеньку злые люди... Продолжать поиски настоящего преступника не стоит по тем же причинам. И покормите все-таки других осужденных. Им тут очень худо живется. А некоторым — даже доживается.

— Твои просьбы будут исполнены, — кивнул король.

1) в переводе с древнего реварского: "Закон творит справедливость".

Вернуться к тексту

2) легендой называется надпись на лицевой либо оборотной стороне монеты/медали. В данном случае речь идет о той надписи, что пускалась по кругу монеты.

Вернуться к тексту

3) изначально смирительные рубашки предназначались для обездвиживания тюремных заключенных (как альтернатива оковам), а уже после перекочевали в некоторые отрасли медицины.

Вернуться к тексту

4) Джойерд онф Эрзах — национальный герой, разбойник, предводитель восстания против тирании предыдущего правителя — короля Ройдерда II. Чинил беспорядки лет так двадцать — двадцать пять назад. Мятеж был жестоко подавлен, а Джойерд и его соратники — казнены. Разбойник запомнился людям не только как храбрый полководец, но и как человек, который умудрился вырваться и устроить драку прямо на эшафоте. А на требование признать власть Ройдерда и просить пощады (читай: топора) и вовсе ответил плевком в лицо своего истязателя.

Вернуться к тексту

5) Ревн — легендарный черный волк, сотворивший мир, людей и всех животных в нем. Враг Кувьена — белого волка, хозяина чудовищ, воплощения зла. Языческий Хардостал (и многие другие северные государства) поклонялись Ревну и его свите.

Вернуться к тексту

6) имеется в виду клеймо «бродячая собака», по очертаниям напоминающее худого пса. При короле Ройдерде II такие знаки ставились на шеи бездомных, бедных людей. Отмеченных «собачьим клеймом» можно было вполне законно побить за то, что они, «позоря королевство», носили драное тряпье, спали на улице или просили милостыню. Младший брат Ройдерда — Хангерд, занявший престол двадцать лет тому назад, издевательства над бродягами запретил.

Вернуться к тексту

7) ладошкой в народе называют клеймо «черная рука». Ее выжигали на тыльной стороне сперва правой, а затем — левой ладони соответственно за первую и вторую кражу на сумму более двадцати больших монет (некоторые умельцы знали, как выживать лишь на них в течение трех недель; неделя — восемь дней, если что). За третье преступление вор рисковал расстаться с пальцами правой руки и получить свою последнюю, третью "ладошку" промеж лопаток, а за четвертое — попрощаться с головой.

Вернуться к тексту

8) королевство Белтон не имеет выхода к морю, а пегасы не разговаривают.

Вернуться к тексту

9) клятву, скрепленную магией, невозможно нарушить ни прямо ни косвенно, пока от неё не откажется тот, кому поклялись.

Вернуться к тексту

10) реварские волки — очень крупные черные волки, не покидающие лесов Хардостала. Священные для северян животные, охота на которых строго запрещена. Упаси Ревн такое священное животное разозлить...

Вернуться к тексту