Родная кровь – не водица (джен)

Гарри был на удивление тихим мальчиком. По письмам Лили казалось, что ее ребенок пусть и не такой маленький разбойник, как Дадли, но и не тихоня. Лили писала о малыше, который охотно играл с отцом и крестным, даже когда сама Лили пугалась их слишком опасных развлечений. А Гарри тихо сидел в манеже, позволяя Дадлику пинать и щипать себя, и хныкал по ночам, не давая Петунье спать.

Что-то с ним было не так.

Детский врач утверждал, что малыш совершенно здоров. Миссис Полкисс, с которой Петунья нередко встречалась на детской площадке, рассказала, что ее сынишка тоже плачет по ночам и что это режутся зубки. Даже посоветовала какую-то успокаивающую настойку, мазать десны. Настойка не помогла, а Петунье вспомнилось вдруг, как Лили однажды сказала, смеясь: «Я бы сварила тебе зелье от прыщей, Туни, вот только на магглов зелья действуют слишком слабо». Это было еще в школе, Петунья тогда смертельно обиделась на сестру-ведьму, и в памяти застряла только обида — где-то на одной полочке с чашками, превращенными в крыс, и жабьей икрой в карманах. Теперь же обида куда-то делась, истаяла, как снег под апрельским солнцем. И этой холодной февральской ночью, когда за окном раскачивались под ветром голые ветки деревьев, а волшебные совы наверняка сидели где-нибудь в тепле, Петунья задумалась не о чувствах, которые вызвали у нее когда-то давно слова сестры, а о той информации, которую они несли.

Зелья слишком слабо действуют на нормальных людей, но волшебники-то успешно ими лечатся! Может, и не только лечатся, но об этом Петунья решила не думать. Ей нужно было лекарство для Гарри, который снова плакал вместо того, чтобы спать самому и дать поспать своей бедной уставшей тетке. И, едва задумавшись о волшебных лекарствах, она тут же поняла, где нужно их искать. Там, где Лили покупала всяческую гадость для летних домашних заданий — ту самую жабью икру, и глаза угрей, и панцири жуков, и каких-то мерзких склизких червей. Петунья совершенно точно помнила, что над лавкой со всеми этими гадостями, а может, по соседству с ней, раскачивалась и скрипела на ветру жестяная вывеска «АПТЕКА».

Одно воспоминание потянуло за собой другие. Темный, тесный и обшарпанный бар, через который можно было пройти на волшебную улицу — «совершенно неприличное место», как шепотом высказалась мама, когда они вошли туда. «Неприличное» — это было еще мягко сказано, подумала Петунья, вспомнив, как они с Лили, две домашние девочки, шарахнулись от пропитой рожи какого-то мерзкого типа и наткнулись на уродливую старуху с трубкой в желтых кривых зубах, и как та старуха хихикала им вслед и бормотала о маленьких симпатичных маггляночках, соблазнительно невинных и вкусно пахнущих. И как ухмылялся тип за стойкой, видя их испуг. И как маме пришлось объяснять этому типу, что дочка идет в школу, вот письмо, нужно попасть к магазинам, а тот неторопливо протирал залапанные стаканы, а потом открыл им проход — рядом с вонючим мусорным баком! Хорошего же волшебники мнения о собственном мире, раз вход в него располагается на помойке!

Но все же волшебный мир тогда потряс ее. Скрипучие старинные вывески, люди в странных одеждах, ухающие совы, метлы в витрине магазина «Все для…» Для чего, Петунья не помнила, странное какое-то было слово, но точно не «для уборки». Огромный глобус в другой витрине — ночная сторона Земли на нем была залита тьмой, а города отмечали скопления огоньков. И еще витрина — с волшебными двигающимися игрушками! Вкуснейшее мороженое с кусочками фруктов и сверкающими искорками, щипавшими язык, как пузырьки в лимонаде. Белоснежные колонны и высокие ступени волшебного банка, в котором они меняли нормальные деньги на золотые и серебряные кругляши, словно добытые из пиратского клада. Их с Лили страх, когда навстречу посетителям вышло странное существо — сердитый коротышка в алой с золотом униформе.

Гоблин, вот кто это был. О гоблинах Петунья слышала и позже, намного позже. Когда женишок ее сестры, мистер «Я-волшебник-а-вы-никто», черт бы его побрал (впрочем, уже побрал!), брезгливо оглядев скромный домик Эвансов, сказал своему такому же наглому дружку: «Нет, Бродяга, даже если чертовы гоблины не позволят мне раскупорить кубышку моего склочного папаши, наши с Лил дети все равно не будут жить в таком убожестве. Я, в конце концов, волшебник! И чего-нибудь стою даже без семейных деньжат, Эванс подтвердит».

Дружок Поттера тогда рассмеялся и ответил: «Эванс всего лишь магглокровка, лучше не рассказывай ей об уплывших денежках Поттеров. Хотя, конечно, оба мы знаем — то, что ей в тебе нравится, всегда с тобой и наготове!»

Тогда Петунья заметила прежде всего пошлый намек на сестру, а еще — то, что Джеймс Поттер даже с собственной семьей ужиться не сумел. Теперь же как ударило — а ведь семья его была, похоже, не бедна. И если Поттер называл отца «склочный папаша» и бравировал тем, что тот лишил его наследства, так, может, мистер Поттер-старший был приличным человеком? И, может быть, у Гарри есть родственники и по отцовской линии — волшебники, которые не желали иметь дел с наглым молодым хлыщом, но помогут женщине, взявшей на воспитание его ребенка? Пусть даже не деньгами — возможно, они и в самом деле скряги, как знать? — но хотя бы советом! Дети часто болеют, и если с Гарри каждый раз будет столько проблем, ни к чему хорошему это не приведет. Ей нужен детский врач-волшебник, раз уж обычные лекарства так плохо помогают.

Конечно, можно было обратиться и к Дамблдору. Но однажды Петунья уже пыталась, и вспоминать о том письме и об ответе на него до сих пор было горько. Может быть, для таких, как Лили, директор волшебной школы и в самом деле готов творить чудеса, но простые люди, без всяких там ненормальных отклонений, ему не интересны.

И разве он, оставляя малыша в корзине на крыльце чужого дома, не предполагал, что у простых людей могут возникнуть проблемы с сыном волшебника и ведьмы? Но в его письме не нашлось ни советов, ни предложения обращаться, если понадобится помощь, хотя Петунья, впервые в жизни не доверяя собственным глазам, перечитала его раз десять. Только «я оставляю этого ребенка вам», «Гарри — ваша родная кровь» и «жертва его матери дала ему защиту». Петунья не понимала и не хотела понимать, чем может защитить ребенка смерть матери, но вот уж насчет родной крови совсем не обязательно было писать! Петунья Дурсль, слава Тебе, Господи, абсолютно нормальная, уважающая себя женщина, и что такое родня, понимает прекрасно!

Она снова подумала о предполагаемых родственниках Джеймса Поттера. Если они тоже понимают, что такое родная кровь, почему не забрали Гарри к себе? Может быть, для них он, как и Лили, «всего лишь магглокровка»? Ведь все эти волшебники обычных людей и за людей-то, похоже, не считают!

Что ж, если так, обойдемся без них, упрямо решила Петунья. Все, что сейчас по-настоящему нужно, это немного волшебных денег и аптека. Остальное — как уж получится.

За окном светало. Петунья зевнула, потерла глаза и вздохнула: снова придется пить крепкий кофе вместо любимого «Эрл Грея». Но теперь она знает, что делать. Вернон отвезет ее с Гарри в Лондон, она найдет тот обшарпанный паб и волшебную улицу, а там — сначала аптека, а потом — волшебный банк и гоблины. Даже нет, сначала банк, ведь в аптеке нужно расплачиваться волшебными деньгами, вряд ли они примут фунты. И обязательно узнать, где можно найти врача для Гарри!

А заодно, раз уж она все равно идет, через столько лет, на ту улочку, которую всю жизнь старалась забыть — ведь забыть всегда лучше, чем растравлять душу мыслями о невозможном! — она обязательно купит волшебного мороженого. Детям, себе и даже Вернону. И, может быть, по волшебной игрушке для Дадли и Гарри, если они не слишком дороги.

Управившись с расспросами и покупками, она позвонит Вернону на работу, и тот отвезет их домой. А Дадлика можно оставить у миссис Полкисс, ее сынишка обрадуется компании.

Петунья удовлетворенно кивнула: тщательно продуманные планы всегда добавляли ей уверенности. Сейчас она выпьет кофе, приготовит завтрак, покормит Вернона и мальчиков, а потом — за дело!