Сказ о двух птицах (джен)

Яромиру не спалось этой ночью, хотя погода стояла на редкость приятная. Было тепло, около получаса моросил дождик, и теперь от листвы молодых дубов, росших у окон, шел приятный запах свежести.

Он несколько раз вставал чтобы пройтись по горнице, делал несколько кругов и снова опускался на кровать, но сон все равно не шел. Чувство беспокойства грузом повисло где-то в горле, рядом с кадыком, и, не прекращая, тревожило его с того момента, когда они с Лихим заперли травника до утра в пустом амбаре.

"В амбаре поди не сладко, — в сотый раз оказавшись у раскрытого окна, подумал Яромир. — Крыша течет, грязь, стены как решето, дует".

Неспешно одеваясь, он мысленно разбирал последствия поступка, который собирался совершить. Конечно, Лихой по-настоящему озвереет оттого, что гарантированная награда уплыла из рук, может быть, даже пойдет с жалобой к воеводе или к самому царю. Но это не так уж и страшно: все-таки он свой, да еще и царский сын, не уморят.

В пустых темных коридорах гулял ветер. Яромир шагал по дощатому полу, низко склонив голову, и про себя радовался отсутствию освещения — никто не узнает его, даже если будет приглядываться.

Наконец он отпер черный ход и тенью проскользнул на маковое поле. Красные цветы доходили ему до щиколотки, сладко пахло, и Яромир на минуту остановился. До амбара оставалось совсем чуть-чуть.

Показавшаяся из-за облаков луна осветила Священную Дубраву голубоватым тусклым сиянием, и маковое поле, оставшееся позади, стало казаться черным.

У амбара было тихо. Перед тем, как отворить дверь, Яромир ухом прижался к стене, прислушиваясь. С трудом различалось тихое присвистывание — то ли ветер гулял, то ли травник развлекался.

Дверь отворилась, и амбар залил лунный свет. В углу, у оставшегося нетронутым стога сена, сидел, развалившись, травник и тихо посвистывал. Сразу замолкнув, он поднял перепачканную голову и посмотрел на своего освободителя. Яромир поежился, чувствуя, как мурашки побежали по всему телу, когда в тусклом свете блеснула та же змеиная улыбка.

— И в чем подвох? — тряхнув головой, спросил травник.

— Ни в чем. Вставай.

Травник невысоко подкинул ноги, и что-то бряцнуло, гулко отдаваясь эхом в пустом амбаре.

— В колодках далеко не упрыгаешь.

И правда, на щиколотках у него смыкались деревянные колодки, добротные, дубовые. Наверное, Лихой решил подстраховаться и приволок их из темниц, много лет пустовавших.

Колодки, конечно, серьезное препятствие, особенно если у тебя нет ключа. Но так просто Яромир сдаваться не собирался.

— Сиди здесь, никуда не уходи — сказал он, выходя на улицу, и только после пущенного в спину едкого смешка сообразил, какую глупость сморозил.

Небо опять затянули облака, так что идти пришлось почти впотьмах. Яромир не знал, что точно ищет, пока не заметил желтый квадрат окошка сторожки, в которой один из престарелых витязей нес ночной караул. Срубленный много лет назад, домик порос мхом не только по стенам, но и на крыше, так что больше напоминал заброшенную лесную избушку, чем сторожевой пост. У крыльца кто-то хаотично расставил раскрытые ящики с соломой.

"Раз ящики открыли, значит, были инструменты,"— подумал Яромир, прежде чем, крадучись, подобраться к ящикам. Он не ошибся — за одним из них оказалась потертая кожаная сумка, а внутри — нож с зазубринами на лезвии. "Сойдет". Взяв нож, он вдруг неаккуратно подался назад, едва не смахнув стоящие один на другом ящики. Звук получился отнюдь не громким, но сторож услышал его — внутри избушки все затихло, будто там оставили дела, чтобы поймать нарушителя. Распахнулась дверь, и на порог вышел низкий коренастый старик с чадящим масляным фонарем. Вытянув руку вперед, он сощурился, пытаясь разглядеть ночного нарушителя, а потом медленно побрел к ящикам.

Сердце у Яромира сжалось и упало куда-то в брюшину; еще чуть-чуть и его накроют! Он вздрогнул, когда что-то мягкое и теплое потерлось о его ногу, но тут же успокоился — это был любимый кот всей кухонной прислуги. Недолго думая, Яромир подхватил мяукнувшего от удивления кота и бросил его прямо под ноги сторожу.

Все быстро разрешилось: сторож попытался плюнуть в кота, нарушившего его покой, но тот увернулся. Старик, бормоча себе под нос разные ругательства, скрылся в сторожке, на прощание хлопнув дверью.

Обратный путь почти не занял времени. В этот раз Яромира встретили дружелюбнее.

— Вернулся таки, — сказал травник, тут же протягиваю закованные в колодки ноги. Но вместо того, чтобы просто открыть замок ключом, ему бросили нож.

— Хочешь на волю — пили.

Дело двигалось медленно: во-первых, травник стал пилить не в самом удобном месте, а во-вторых, опыта у него, похоже, в таких делах не было. Наконец, Яромир не вытерпел и, отобрав инструмент, сам принялся за работу. Колодки, распиленные всего в одном, зато правильном месте, легко получилось разомкнуть.

Пошатываясь, травник поднялся и попытался размять ноги, но лишнего времени не было.

— Идем, — сказал Яромир перед тем, как скрыться за дверью.

Травник следовал за ним по пятам до ближайшей границы. Протопать нужно было с четверть мили — весь путь они проделали молча.

Остановившись у высокого частокола, сделанного из цельных бревен, Яромир и травник многозначительно переглянулись.

— Веревки у тебя нет, — не спрашивая, а больше утверждая, заключил травник.

— И без нее обойдемся.

Яромир присел на корточки и быстро скомандовал:

— Залезай!

Как только травник забрался к нему на плечи, он резко встал, покачнулся, и пока тот пытался подтянуться вверх, стал объяснять:

— За забором болота, пойдешь по тропинке направо, у березы на развилке свернешь налево и до конца. Выйдешь аккурат к Змеиным горкам, там уж как знаешь. Смотри, с тропинки не сверни, утопнешь.

Стало вдруг совсем легко; Яромир задрал голову вверх и увидел ухмыляющегося травника, который удобно устроился на заборе.

— Не утопну, не зря ж ты старался.

Опять по его лицу проскользнула змеиная улыбка.

— И даже не спросишь, зачем я это делал?

Раз, два,три! — травник развернулся, оттолкнулся и спрыгнул вниз по другую сторону частокола. Ответа на вопрос можно было уже и не ждать, но Яромир все равно стоял и прислушивался.

— Эй, витязь, — позвал приглушенный голос. — Если сделал, значит, тебе надо было.

Голос помолчал с минуту, а потом тихо, неуверенно, как будто в первый раз, сказал:

— Спасибо.

Внутри Яромира тут же сгладились все сомнения и укоризны самому себе. Он сам сначала не понимал, почему улыбается, а потом сообразил — оттого, что не зря старался.

— Тебя как звать хоть?

— Терном кличут.

— А я Яромир.

После недолгой паузы голос продолжил:

— Ну, бывай, Яромир.

— Бывай.

По ту сторону зашелестели травы, зашептали вслед уходящему травнику со странным именем Терн. Яромир вдруг заметил, что скоро начнет светать, и возвращаться нужно как можно скорее.

Нож он, размахнувшись, перебросил через забор, чтобы никто не нашел, и тому сторожу не влетело — разве ж он виноват, что постарел. Старость, она к каждому придет, каждого сделает беспомощным, так что стоит к пожилым быть помилосерднее.

Рассвело, когда Яромир добрался до макового поля. "А, была ни была, здесь останусь. Если что, только вышел воздухом подышать". Он нашел более или менее не заросшее цветами место и уселся прямо на траву. С крупных маков скатывались вниз капли росы, и пахло в поле по-особенному приятно.

Жаркое ярило осветило сотни маковых бутонов, добралось выше, к стягу на одной из смотровых башен. Птица на развевающемся флаге будто кивала головой, мол, хороший день будет, солнечный.

Распахнулись главные ворота, двое витязей вышли на караул. Один из них заметив Яромира в поле, свистнул ему, помахал рукой. Яромир прищурился из-за слепящего глаза солнца, пригляделся к караульным. Нехотя он поднялся, подошел к ним.

Тот витязь, который свистел, снял шлем, и солнечный луч коснулся огненно-рыжих кудрей. Россыпь веснушек на щеках и носу сильно молодила своего обладателя, выставляя его мальчишкой-подростком, хотя было ему уже двадцать лет.

— Здорово, брат, — поприветствовал он подошедшего Яромира, не забыв протянуть ему руку.

Яромир с удовольствием пожал его ладонь.

— Давно не виделись, Ряпко. Как служба?

— Да как оно может-то быть? — сразу откликнулся Ряпко — тема службы была его любимой. — Стою то у этих ворот, то у амбаров, скука.

Ряпко — это только прозвище, но называли его так все, потому что настоящее имя давно позабыли. А Ряпко потому как сам он весь в веснушках, пестренький, как рябчик, да волосы огненные, как и перышки над глазами у этой птицы.

— Одно радует, — продолжил витязь, — сегодня на пир попаду, нашел человечка, который подменить меня согласился.

Они долго еще болтали о самых разных вещах: о погоде, ратной службе, потом упомянули предстоящее Ивана Купала, но больше всего говорили о вечернем пире.

Сначала далеко, почти у линии горизонта, появилось цветное пятно — оно росло и приближалось. На утоптанной, в желтой пыли дороге появились следы тележных колес — к Дубраве приближались первые гости.

Повозка, больше напоминавшая телегу, в которой возят сено с покоса, остановилась вблизи ворот. С козел соскочил высокий бородач, одетый в пестрый кафтан и красные сапоги, повернулся к перешептывающемся в повозке девицам, погрозил им пальцем и направился прямо к караульным. Вслед ему понесся звонкий девичий смех.

— У-у-у, ведьмы! — бородач погрозил хохотушкам кулаком, но довольно и даже с особой гордостью сказал витязям: — Дочери мои, все шесть. Красавицы, верно?

Ряпко, заглядевшийся на черноволосую девицу в зеленом сарафане, кивнул чуть запоздало, но гостя это вовсе не обидело, а наоборот, развеселило.

— Бери девку, молодец, коли по нраву! Это третья моя, Бажена. За такого статного витязя отдам — не пожалею.

Бородач, видимо, столкнулся с основной проблемой отцов молодых девиц — с замужеством. Пристроить же надобно, чтобы не висела мертвым грузом на шее. А когда и дочерей у тебя шесть, так проблем еще больше — попробуй-ка найди женихов на всю ораву! Вот и цеплялся он за каждого, кто взгляд на какой из его девиц задержит.

Ряпко сразу же покраснел, стряхнул руку гостя, которую тот успел положить ему на плечо, да только хуже сделал: девицы захохотали, та, что приглянулась ему, стыдливо глаза спрятала, а отец их теперь улыбался во все тридцать два зуба. Напарник-караульный тоже не спускал ухмылку с лица.

— Сколько дочери-то? — в шутку спросил Яромир, стараясь отвлечь всеобщее внимание от Ряпко. — А то может и замуж еще нельзя, негоже витязю ждать.

Лет с девятнадцать назад собрались все Яриловы витязи в Священной Дубраве, и порешили, что замуж девок отдавать надо только с шестнадцати, а лучше с восемнадцати лет. Так и у родителей пристроить их времени больше, и невеста такая уже всему обучена, мастерицей себя проявила, да в возраст вошла. Живут теперь больше, чем предки их жили, так что и торопиться сильно не надо. Мать Яромира, одна из последних "ранних" невест, подталкивала своего мужа к такому закону, да не просто так. Не хотелось Лебеди в тринадцать замуж идти, да жили родители небогато, и если брали, надо было соглашаться. С ее легкой руки и перевелись в Священной Дубраве совсем молоденькие невесты.

Гость стушевался, и от бороды его — чудо чудное! — вверх, к носу, пополз яркий румянец.

— Семнадцать годочков, молодец, на Яблочный спас осьмнадцать стукнет, в возраст войдет девка. Гляди, уведут! — и, шутливо погрозив Ряпко пальцем, бородач вернулся к повозке.

Когда телега проезжала мимо караульных, Ряпко вдруг вздрогнул и отшатнулся. Не успели скрыться из виду бородач с дочерьми, как он поднял повыше кулак и разжал руку. На ладони у него оказалась изумрудного цвета ленточка. Ряпко ошалело поглядел вслед повозке — маленькая ручка, обтянутая изумрудной тканью рукава, взметнулась и помахала ему. На одной из тугих Бажениных кос не хватало зеленой ленточки.

Пока второй караульный ушел записывать имя и прозванье прибывшего, Яромир подошел к Ряпко, заметил ленточку и сразу все понял.

— Ты, приятель, времени на пиру не теряй. Глядишь, папаша девице другого женишка найдет. — Он задумчиво глянул на ленточку и многозначительно добавил: — Сама-то она от тебя не убежит.

Ряпко долго бы еще стоял, застыв на манер соляного столба, но вдалеке показалась еще одна повозка — не так сильно потрепанная временем и судьбой, как прошлая, но все же видавшая виды. Сверху, наподобие палантина, растянули на четырех шестах кусок холста для защиты от дождя. Запряженный ослик каждый шаг отмечал перезвоном бронзовых колокольчиков, привязанных к хомуту.

Повозка подъехала к воротам, и веселый звон колокольчиков прекратился. Невысокая полная женщина, при ходьбе перекатываясь как румяный колобок, направилась к караульным. Одета она была в пеструю поневу, сотканную из ниток всевозможных цветов, белую расшитую рубаху, а крупные браслеты на руках позвякивали как колокольчики на хомуте у ослика.

— Мир по дороге, витязи Яриловы! — голос у нее оказался низким и звучным. — Запишите: "Прибыла Голуба с семьею, вдова Славомирова".

— Того самого? — ахнул второй караульный и бросился помогать трем Голубиным ребятишкам, пытающимся самостоятельно выбраться из повозки.

Голуба нахохлилась как курица-наседка, польщенная таким бережным отношением к своему потомству, и с особым удовольствием заявила:

— Да, того самого. И ребятишки его, сокола ясного.

Яромир с интересом глядел на Голубу и ее детей. Ему невольно вспомнился Славомир, витязь, погибший лет с пять назад. Смерть добралась до него во время схватки с водяным, который несколько месяцев подряд затаскивал ребятишек в свой омут. От нечистого-то Славомир избавился, только он так много наглотался ядовитый тины, что захворал и умер на третьи сутки.

Вроде бы и не особый подвиг, чтобы звать его "тем самым", но витязи, как и все вокруг, за сто последних лет сильно измельчали. Не так много велось ныне войн, врагов из-за моря не предвиделось, да и нечисть, напуганная стремительным прогрессом, пряталась по темным закоулкам. Великих героев, о которых слагали песни и сказы, больше не было, так что и Славомир казался богатырем.

Второй караульный, на руках спустив ребятишек, подвел их к матери:

— Дальше, извините уж, пешком.

Голуба согласно кивнула, сделав такое выражение лица, будто все правила и уставы знакомы ей не понаслышке:

— Понимаю, порядок такой. Дети!

И круглая, как колобок, женщина повела своих детей по улицам Священной Дубравы. Ослик засеменил вслед за ними.

Повозки стали прибывать чаще: молодая княжна из Степного Гая в сопровождении трех нянюшек, скоморохи и танцовщицы, после следовали купцы. Яромир никак не желал уходить от ворот, хотя у него были и другие дела. Разномастные повозки с их хозяевами просто зачаровали его — никогда столько народу не появлялось в Дубраве.

Последним прибыл князь со Змеиных горок вместе с сыновьями. Их у него было двое — рослых и крепких, как молодые дубки — поэтому Ряпко, заметив в повозке третьего человека, который неподвижно лежал под старым плащом, спросил у князя, кто это.

— А, поймали с утра у дороги, — махнул рукой князь. — По тропинке от Дубравы шел, озирался, заяц. Вот и доозирался — вам привезли, лазутчика, — и князь захохотал, а вслед за ним загоготали два его сына.

Ряпко кивком головы подозвал Яромира, мол, ты царевиц и великий князь, тебе и решать, что с этим самоуправством делать — хвалить за него, али бранить.

Яромир давно догадался, кого приняли за лазутчика. Сердце у него опять опустилось в брюшину и гулко забилось, грозясь прорвать кожу. Он на негнущихся ногах подошел к повозке, при этом стараясь сохранить равнодушное выражение лица, и резко сдернул плащ. Так и есть: пойманный вчера Лихим травник Терн, тяжело дыша, лежал на животе в полуобморочном состоянии. Тут и там виднелись кровоподтеки, а под правым глазом красовался фингал. Яромир пригляделся — вся шея Терна была перепачкана грязью, так что знак травников оказался неразличимым. Неизвестно только, сам ли предусмотрительный Терн замазал татуировку, или произошло это случайно во время драки.

Нужно было действовать быстро и уверенно, а еще — надеяться на лучшее.

Яромир нахмурил брови и грозно посмотрел на сыновей князя:

— И кто из вас его так отделал?

Те сразу сообразили, что хвалить их не будут, а потому отвечать не стали, только опустили глаза. На губах у них появились злые усмешки — командуй, княже, нам ни холодно, ни жарко. Посмотрим, кто еще главным будет, ты или мы.

Не нужно уметь читать мысли, чтобы понять, насколько пренебрежительно относятся к нему сыновья князя Змеиных горок, а может, и сам князь вместе с ними. Он для них не более зарвавшегося щенка с владетельным отцом, который неизвестно, будет ли еще править. Даже если царь решит именно его сделать своим наследником, никто и слушать не станет — займет трон более уважаемый и сильный кандидат, хоть тот же князь Змеиных горок.

— Вы чуть не до смерти избили слугу с царской кухни, — Яромир повернулся к князю и заговорил с ним как с обвиняемым. — Ваше счастье, что он жив, потому как царь-батюшка не любит, когда глумчтся над его слугами. И не оправдывайтесь.

Он обернулся к Ряпко и уже мягче сказал:

— Помоги мне отнести его к Щуку — тебя кто-нибудь подменит, надолго не задержим. А вы, — обратился он к князю и его детям, — ступайте в горницу, на первый раз вам прощается ваш низкий поступок.

Терна осторожно перенесли на специально расстеленный на земле плащ, гораздо крепче и лучше того, каким его прикрыли князья Змеиных горок, и осторожно понесли к небольшому дому, стоявшему на отшибе. Это и была изба Щука.

Щук в Священной Дубраве занимал много должностей: царский советник, лекарь и ученый, он также в свое время стал воспитателем царского сына, что давалось ему труднее всего. Яромир с детства не любил правил и больше тяготел к шуткам и проказам, чем к учению, но и здесь Щуку удалось добиться хороших результатов. Никто точно не знал, кто он и как появился в Дубраве, но многие поговаривали, будто он леший.

Обычно жил он в выделенной ему горнице в царском тереме, но из-за наплыва гостей, слишком шумных и назойливых для него, временно переселился в эту избушку, до этого использующуюся в качестве кладовой.

Щук гостей не ожидал: дверь отпирал он на удивление медленно, сопровождая все свои действия громким ворчаньем, чтобы потревожившие его слышали, как сильно им не рады.

Но когда он наконец открыл дверь, Терн вдруг застонал.

— Заносите быстрее, — скомандовал Щук, отходя в сторону, чтобы дать витязям дорогу.

У маленького окошка стоял небольшой диванчик — Щук тяготел к современным удобствам — и именно на него уложили тихо постанывающего Терна.

Пока Щук искал что-то внутри резного шкафчика, Ряпко спросил, можно ли ему идти на пост и, получив утвердительный ответ, тихо покинул избу.

Тем временем Щук успел влить больному в рот какое-то пахучее лекарство и теперь принялся оттирать спекшуюся кровь и грязь, чтобы обработать царапины и ссадины.

Яромир хотел его остановить — сотрешь грязь, и снова будет виден разоблачающий знак на шее — но не стал этого делать, потому что понял — раны могут загноиться.

— Кто это его так? — спросил Щук, не отрываясь от работы.

— Может, он просто упал.

— Не умеешь юлить — и не старайся, не выйдет, — Щук внимательно поглядел на Яромира. — Я-то знаю, как люди бьют, а как падают.

— Князь Змеиных горок и сынки его. Решили, что это лазутчик.

Щук горько усмехнулся:

— Два недоумка да их недальновидный батька. Вот сюда смотри, — он указал на ссадину на лбу, — еще чуть-чуть левее, и дуба дал бы парнишка.

Несколько минут они молчали, Яромир только, нервничая, смотрел, как Щук все ближе спускается к татуировке.

— Ты его знаешь или так, по доброте душевной ко мне, а не к Марфе-кудеснице принес?

Марфой-кудесницей бредило все бабье население: и от порчи лечит, и детей малых от недоброго глаза заговаривает, и взрослого с того света достанет. А врачевала та простенько — поплюет через левое плечо, слова мудрёные скажет да молока кислого выпить нальет. Щук все никак не мог простить глупых баб, своих больных детей и мужей отправляющих к шарлатанке.

— Знаю немного.

Щук хотел еще что-то сказать, а потом замер, так и не закрыв рта.

— И где это ты с ним познакомился? — сердито промолвил он спустя несколько минут, а потом отодвинулся в сторону, чтобы Яромиру хорошо было видно.

На светлой коже черным выделялся знак, который в Священной Дубраве помогал узнать детей птицы Сирин, и который Яромир надеялся больше никогда не увидеть — те самые ветка папоротника и цветок, напоминавший лилию.