За северным ветром. Часть II: Мститель (джен)

Грузный немолодой мужчина с обвисшим лицом, изуродованным шрамами от оспы, переступил порог грязной тёмной допросной комнаты, в которой воняло сыростью и копотью горящих факелов. На нём был надет тёмно-бордовый кафтан, через плечо перекинута белая парадная лента с серебристой каймой, на голове напудренный парик, а на носу круглые очки в золотой оправе.

На груди у него красовалась искусно выполненная брошь — герб Царской стрелецкой службы: изображенное на синем фоне Древо жизни, обхватывающее ветвями большой круглый щит, позади которого диагонально пересекаются бердыш и мушкет, а на самом щите изображен лучник, натягивающий тетиву со стрелой, одетый в кольчугу и шлем.

Мужчина вошел вместе с двумя надзирателями в чёрных мундирах, прошел по скрипящему деревянному полу и сел за письменный стол, открыл книгу и смочил перо в чернилах. Записав что-то в книге, он чмокнул губами, отложил перо в сторону, поднял глаза и сквозь линзы очков задумчиво взглянул на надзирателей.

— Приведите обвиняемых, — приказал он хриплым голосом.

— Сию же минуту, господин тиун, — ответил один из надзирателей, и они удалились.

Спустя несколько минут дверь отворилась, и надзиратели затолкнули в комнату двух закованных в кандалы мужчин, чьи наглые физиономии не переставали выражать презрение ко всему, что попадало им на глаза.

Первым был высокий тридцатипятилетний мужчина со светло-голубыми глазами, худым квадратным лицом, бородой и растрёпанными тёмно-русыми волосами. Второй был младше лет на десять. У него были зеленовато-голубые глаза, овальное лицо с широким открытым лбом, короткая стрижка и трёхдневная щетина. Оба одеты недешевые сюртуки тёмно-зелёного цвета, пришедшие в неприглядное состояние.

— Назовите свои имена, — беспристрастным судейским тоном произнёс тиун, поочерёдно взглянув на каждого из заключённых.

— Слышь, папаша, ты головой ударился что ли? — съязвил молодой заключённый. — Судя по твоей роже, тебя в детстве роняли в кипяток, а потом ещё отхлестали розгами, что, мол, сам виноват. Это с тех пор ты такой красивый? Бабы, похоже, тебе прохода не дают?

Тиун, казалось, никак не отреагировал на оскорбительные слова молодого человека, сохранив холодное, безразличное выражение лица. Только очень внимательный человек смог бы разглядеть, как приподнялись спущенные уголки его губ, показав некое подобие улыбки на изуродованном лице. Обвиняемые ничего не заметили. Один из надзирателей хотел огреть деревянной дубиной по спине молодого человека, непочтительно ведущего себя, но его остановил предупредительный взгляд тиуна, который показал, что ничуть не обижается на подобные речи.

— Назовите имена, — повторил тиун своё требование.

— Бес с вами! — выругался старший обвиняемый и харкнул на пол. — Не притворяйтесь, вы знаете, кто мы такие. Меня зовут Серафим Салманов, — с гордостью представился он, вскинув подбородок.

— Богдан Салманов, — назвался второй и презрительно ухмыльнулся в лицо тиуну. — Скажи, папаша, за какую сумму ты подставляешь свою жопу Елмановым? Мы заплатим больше… гораздо больше. Хочешь, пришлём тебе красивых девок с большими сиськами, каких только хочешь: светленьких, тёмненьких, рыженьких… рыжие северянки — просто огонь! Не упусти шанса и почувствуй себя молодым, папаша.

Тиун оставался беспристрастен, только уголки губ, казалось, вновь поднялись чуть выше, и в глазах заиграли весёлые искорки, — он улыбался, но всячески старался не показать этого.

Надзиратель едва не сорвался, чтобы поучить арестанта хорошим манерам. Он шагнул вперёд, сжимая в руке дубину, но предупредительное движение головы тиуна вновь остановило его.

— Для чего вы нас позвали? — спросил Серафим, пробарабанив пальцами по краю стола.

— Как вы знаете, — начал говорить тиун, — вы обвиняетесь в серьёзном преступлении: незаконном перемещении крупной партии алкоголя через границу нашего царства. Во всяком случае, до недавнего времени это было так. По закону вам грозило семь лет каторги и штраф в размере трёх тысяч червонцев, но…

— Папаша, — перебил Богдан, — мы дадим тебе десять тысяч, только выпусти нас на волю. Представь, получишь за раз пятьдесят своих жалований. И здешней тюремной челяди перепадут крошки со стола. Пусть подавятся твари.

— Помолчи, Богдан! — рявкнул Серафим и снова обратился к тиуну, понимая, что тот должен сказать что-то важное. — Что «но»?

— Вашим делом заинтересовался лично государь Валерий Данилович, поэтому… — тиун сделал паузу, словно не решался сказать.

— Что, мать вашу?! — нетерпеливо закричал Серафим. — Говорите!

— Вам вынесен смертный приговор, — холодным тоном произнёс тиун.

Серафим побледнел и стал белее покрашенной известью стены. Из груди вырвался сдавленный крик, дрожь прошла по телу, а изумлённые глаза едва не вывалились из орбит. Богдан в свою очередь покраснел, как помидор, оскалил зубы и злобно фыркнул, кинув полный ненависти взгляд на тиуна.

— Вот же тварь Валерий! — закричал Богдан, пытаясь вскочить, но кандалы, приковывавшие его к стулу, не дали ему этого сделать. — Чёртов ублюдок! Я его шлюху-мать драл во все щели!

На этот раз выходка молодого Салманова перешла все границы, и спасти его от побоев не смог даже тиун.

— Не сметь так выражаться о Его царском величестве! — надзиратель приложился несколько раз дубиной по спине Богдана, и тот взвыл от боли.

Грозный взгляд тиуна заставил надзирателя остановиться и отойти в сторону.

— Постойте! — воскликнул Серафим. — Почему нас не судили, как положено по закону? Где справедливый суд? Что мы такого ужасного совершили? Да, мы завезли контрабандный алкоголь, и вы нас поймали. Мы этого не… уже не отрицаем. Разве можно казнить человека за такое преступление? Мы будем полезнее государю живыми, чем мёртвыми. Мы можем выкупить свои жизни… дорого, очень дорого.

— Это всё Елмановы! — завопил Богдан, едва отойдя от боли. — Эти выродки заплатили за нашу смерть. Им конец! Томо разорвёт их голыми руками, когда узнает о нашей казни. Ненавижу мразей! Всю их семейку нужно пустить под нож, мужчин и женщин, детей и стариков.

Тиун удивительно быстро встал с места, учитывая его возраст и вес, поправил брошь с гербом стрельцов на груди и произнёс:

— Приговор царя будет приведён в исполнение этим утром на Коляхской площади, вместе с другими ворами и убийцами.

— Как, утром?! — воскликнул Серафим, казалось, побледнев ещё сильнее. — Разве осужденным не даётся несколько дней перед казнью? Почему не действуют законы? При Дмитрии Александровиче такого себе не позволяли. Тогда закон был главнее всего!

— Разве вы руководствовались законом, когда перевозили ворованный алкоголь через границу, а затем пытались его продать? — неожиданно спросил тиун и ухмыльнулся со странной, можно сказать, красивой белоснежной улыбкой, которая резко контрастировала с его изуродованным лицом. Казалось, это была не его улыбка. — Уведите их, поручик, и погрузите в тюремную карету. Также прикажите запрячь в мой экипаж свежих лошадей. Я лично сопровожу их к месту казни.

— Вы совершаете самую глупую ошибку в своей жизни! — сказал Серафим, когда надзиратели силком его выталкивали из комнаты. — Мы могли сделать вас богатым… Вас всех озолотить!

Богдан уходя сыпал трёхэтажной нецензурной бранью.

Через полчаса вереница из шести экипажей, сопровождаемых конными всадниками, покинула тюремный двор и двинулась по дороге через Доброславский посад в сторону Коляхской площади — традиционного места казни всех воров и разбойников.

Несмотря на потрясение и съедающие чувство приближающейся смерти, братья Салмановы вели себя достойно, не впадая в истерику и не моля о пощаде. За решетчатым окошком тюремной кареты мелькали здания и деревья, но осужденные их не видели — крохотное окошко находилось слишком высоко, чтобы в него можно было выглянуть. Они сидели почти в кромешной тьме, наблюдая за тем, как высоко над головой движутся серебряные лунные лучи, пробивающиеся в отверстие окна. Богдан вскоре уснул, положив голову на плечо брата, а сам Серафим не смог сомкнуть глаз и вспоминал о прожитой жизни, о том, о чём мечтал, о том, что не успел сделать. Казалось, только чудо может спасти их.

«Мне тридцать пять лет, всего тридцать пять… Бесовские силы! Умирать мне не хочется. Я думал, что окочурюсь лет в семьдесят, нажравшись вина до посинения и до последнего вздоха держа в руках сиську какой-нибудь молоденькой шлюхи. А ведь у меня было всё: семья, деньги, влияние. Я мог пить сколько влезет, играть в азартные игры, кататься в роскошной карете, затащить в постель любую бабу Антейграда. Нас боялись… Почему я говорю в прошедшем времени? Нас и сейчас боятся, но для меня это время прошло. Томо ещё на свободе, и он отомстит тем, кто устроил нашу смерть. Жаль Богдана, он слишком молод и не заслуживает такой смерти. Спит как младенец… Кто облажался с тем бухлом? Я, и только я! Эх, если бы всё можно было исправить, то я бы изменил свою жизнь… Женился, наверное, на какой-нибудь девчонке, завёл свору детей, перестал бы пить и играть в карты, стал бы заботиться только о своей семье. Только семейное дело я бы не забросил — это выше моих сил. Братья Салмановы не бросают друг друга…»

Неожиданно карета стала сбавлять ход и остановилась, прервав размышления Серафима. Тряска прекратилась, лунный луч замер, и снаружи послышались голоса.

— Эй, что вам нужно? Прочь с дороги! Царская Юзильная служба!

— И я рад вас видеть, коллеги! Ильяградский стрелецкий корпус.

— Да хоть, мать её, царская гвардия! У нас есть приказ. Мы конвоируем осужденных царём опасных преступников к месту казни. С нами один из ваших — уполномоченный стрелецкий тиун Гавриил Коновалов. Нам приказано слушать его.

— Значит, мы не ошиблись. Среди ваших осужденных, как я понимаю, есть братья Салмановы?

— Да, а откуда, мать вашу, вы знаете об этом?

— У нас тоже есть приказ… приказ царя. Мы должны забрать ваших осуждённых и перевезти их к месту казни другим путём.

— Не понял. Каким ещё путём? В чём дело?

— Салмановы с группой лиц планируют напасть на вас в пути, перерезать вам глотки и освободить своих братьев. Ведёт их сам Томислав Салманов. Представляете? Если мы схватим его на месте преступление, то эта сволочь уже не отвертится от петли.

Услышав имя старшего брата, Серафим подскочил, как ужаленный, схватился закованными в кандалы руками за решетки окошка, подтянулся и выглянул наружу. В лицо сразу ударил свежий ветерок и запах мокрой почвы — было приятно почувствовать их после затхлого воздуха внутри кареты.

— Что такое, брат? — пробурчал разбуженный Богдан, сморщим сонное лицо.

Снаружи шумел лёгкий дождь. Впереди стояла карета, где сидел тиун, а рядом с ней находились пять всадников, закутанные в длинные алые плащи. У четверых в руках были факелы, а их главный разговаривал с кучером. Серафим не разглядел их лиц. Дверь кареты отворилась, и из неё медленно, кряхтя, слез тиун, которого трудно было спутать с кем-то другим.

— Доброй ночи, сударь, — обратился тиун к стрельцу. — Если вы действительно действуйте от имени царя, то покажите документ. Я тиун Коновалов.

— У меня есть нечто большее, Гавриил Леонидович, — ответил всадник. — Со мной личный приказ царя, который мне приказано передать вам.

— Вот как? Давайте сюда. Посветите мне!

Стрелец передал тиуну свёрнутую бумагу с печатью. Тот быстро сломал печать и при свете факела пробежался глазами по тексту, стараясь прикрыть бумагу рукой от дождя.

— Гербовая бумага, печать и подпись царя — настоящие. Его величеству удалось раскрыть запланированное преступление. Он приказывает передать осужденных этим людям, а самим двигаться дальше, чтобы рыбка заглотила наживку. Впереди ждёт засада, которую организовали Салмановы, но стрельцы уже в курсе и готовы схватить шайку с поличным. Так что не бойтесь, друзья, никто не пострадает.

— Всё так и есть, — закивал всадник. — Завтра утром мы казним не двух Салмановых, а сразу пятерых одним махом. Всех чёртовых братьев, что наводят ужас на жителей Антейграда.

Серафим готов был зубами перегрызть решетки, если бы у него хватило сил. Он был не против пожертвовать жизнью, лишь бы спасти братьев.

«Нет, чёрт возьми, нет! Они не должны поймать Томо. Нужно что-то придумать… как-то предупредить его. Твою мать, что же делать?!»

— Я поеду с вами, — тиун тем временем продолжал разговор со стрельцом. — Прослежу лично, чтобы они в целости и сохранности прибыли на Коляхскую площадь. Придётся сделать крюк, я так понимаю.

— Ваше право, — согласился всадник.

— Тогда пусть их пересадят в мою карету. Поручик, — обратился он к офицеру, подъехавшему на коне из хвоста колоны, — отправляйтесь дальше и будьте настороже. Вас защитят стрельцы, но всякое может случится.

— Мы не девки в юбках, — уверенно ответил тюремный офицер. — Упакуем всех братцев в эту же телегу. Если хотите, забирайте этих, но я уверен, что даже если они останутся, то всё равно не попадут на волю, пока я и мои ребята охраняем это колону.

— Да уж, точно не девки в юбках, — прошептал тиун себе под нос, и на его лице вновь показалась та самая безмолвная улыбка, которую никто не мог заметить.

Увидев надзирателей, приближающихся к их тюремной карете, Серафим отпустил прутья решетки и спрыгнул вниз, приняв прежнее положение рядом с братом. Дверь отворилась, и их грубо вытащили наружу.

Серафим понял, что это его шанс, если не сбежать, то хотя бы подать сигнал. И он не смог ничего лучше придумать, чем крикнуть во всю глотку, надеясь, что ночное эхо дойдёт до тех, кто сидит в засаде:

— Томоооо!!! Беги!!! Брат!!! Бег…

Он не успел договорить — его прервали ударом кулака в живот и повалили мордой в сырую почву у дороги, добавив по спине дубинами.

Богдан стал сыпать ругательствами, и его тоже огрели дубинами и уложили на землю.

— Заткнитесь, мрази! — рявкнул поручик.

— Воткните им кляпы и усадите в мою карету, — приказал тиун. — Быстрее! Если колона задержится, то у тех, кто сидит в засаде, могут возникнуть подозрения. Не будем терять время.

Тюремщики быстро заткнули кляпами рты осуждённым, накинули им на головы тёмные непроглядные мешки и так затянули на шее шнурки, что братьям стало тяжело дышать. В дальнейшем они уже ничего не видели, а только чувствовали и слышали. Тюремщики подняли их с земли и усадили в карету, которая вскоре затряслась, и заскрипели колёса. Братья поняли, что их снова куда-то повезли, только теперь был слышен свист плети и ругань только одного кучера, а не шести сразу.

Прошло ещё около часа, и вот-вот должен был наступить рассвет, последний рассвет в жизни Серафима и Богдана. Когда экипаж остановился, у них обоих бешено забились сердца, и они уже стали представлять, что будет дальше: сейчас их выведут из кареты, проведут к центру площади, снимут мешки и под ликование толпы отрубят головы на плахе. Всё началось так, как они и думали.

Салмановых вывели из кареты и молча повели куда-то. Серафим пытался вслушаться к окружающим звукам, услышать людской гул и лязг топора, который точит палач, но всего этого не было. Вокруг царила тишина, и слышны были только их собственные шаги, и шаги тех, кто вёл их под руки. Они не хотели сопротивляться, пытаться вырваться и умереть в бою, они, казалось, смирились с неминуемой смертью. Теплилась только надежда, что Томиславу удалось скрыться.

Послышался скрип двери, их завели в тёплое помещение, насколько мог судить Серафим по резкому изменение температуры воздуха. Сквозь ткань мешков пробивался свет.

— Снимите мешки, — словно эхом раздался чём-то голос, властный, но приятный.

Братьям развязали шнурки на шее, дав вздохнуть свободнее, затем аккуратно сняли мешки и вытащили кляпы. От ударившего в глаза яркого света Серафим и Богдан, привыкшие ко тьме, защурились с гримасами на лицах. Когда их глаза привыкли к свету, они огляделись по сторонам и поняли, что находятся в каком-то просторном деревянном доме.

Перед ними за столом сидел мужчина — кареглазый брюнет в чёрном костюме и чёрных перчатках. Рядом с ним у стола в какой-то немужской позе, вытянув одну ногу вперёд, стоял тиун. А в стороне у вещевого шкафа находился стрелец, закутанный в длинный алый плащ. Серафим и Богдан не понимали, что происходит, и почему они здесь, а не на плахе в Ильяграде.

— Добро пожаловать! — поприветствовал брюнет. — Рад видеть вас в целости и сохранности.

— Они могли бы ещё избежать парочку синяков, если бы следили за своими языками, — сказал тиун, как-то странно провернувшись на месте, словно танцуя. — Слышали бы вы, как они предлагали мне девушек. Ха-ха! Мне? Да, рыженькие просто огонь! С этим трудно не согласиться.

— Ты была неподражаема, — произнёс с улыбкой стрелец в плаще, казалось, обращаясь к женщине, которой здесь не было. Серафим узнал этот голос — этот человек говорил с кучером час назад.

— А как же иначе, — заулыбался тиун в ответ, снял со своей груди брошь со стрелецким гербом и бросил его на стол перед брюнетом.

Как только рука перестала касаться броши, в одно мгновение тиуна с головы до ног окутали переливающиеся цветами радуги магические чары. Потом они резко рассеялись, сверкнув яркой вспышкой, ослепившей всех присутствующих.

Когда Серафим и Богдан открыли глаза, у них отвисли челюсти от удивления — вместо старого уродливого тиуна стояла прекрасная рыжеволосая девушка с бирюзовыми глазами. Взмахнув головой, она рассыпала длинные волосы на плечи тёмно-бордового кафтана.

— Что за чертовщина? — проговорил Богдан, едва придя в себя.

— Чертовщина? — переспросила девушка с очаровательной ухмылкой. — Разве я похожа на тварь из Зазеркалья?

— Это магия, — ответил брату Серафим, проводя взгляд по всем присутствующим, тщетно пытаясь встретить знакомое лицо. — Порой мне кажется, что некоторые женщины появились прямиком из тёмных уголков Зазеркалья. Я никогда не встречал подобных заклинаний, способных менять облик человека.

— Я не меняла свой облик, а всего лишь делала так, чтобы все видели меня иначе — это магия иллюзии. Если бы меня встретил диакон или какой-либо другой чародей, то он бы мог меня запросто раскусить, но мне повезло.

— Наша Анна очень талантлива в чародействе, — сказал брюнет, улыбнувшись девушке.

— А куда вы дели настоящего тиуна? — спросил Богдан.

— Вот он голубчик, жив и здоров, — ответил стрелец в плаще, распахнув дверь шкафа.

В шкафу в одной ночной рубашке лежал настоящий тиун, связанный по рукам и ногам и с кляпом во рту. Открыв глаза и увидев братьев Салмановых, он что-то замычал, и его глаза гневно засверкали. Дверцу снова захлопнули.

— Знали бы вы, — сказала девушка, скинув с себя кафтан и сев за стол, — как мне пришлось морально страдать, совершая ритуал Озрак Заяти, превращая себя иллюзией в этого жирдяя, а затем в поте лица зачаровывать личную вещь оригинала, — она указала на брошь, — чтобы поддерживать заклинание без применения собственных магических сил.

— Может, — обратился Серафим, — теперь вы объясните, почему вытащили нас из тюрьмы? И, наконец, назовётесь. Я не знаю, как к вам обращаться.

— Меня зовут Мирослав Любомир, — представился брюнет. — Это имя вам ничего не скажет, зато вы знаете некого Томислава Салманова.

— Где наш брат? Я слышал, как говорилось о засаде…

Анна звонко засмеялась, и Серафим понял, что это был обман. Никакой засады Томислава в помине не было, а настоящей засадой были те самые стрельцы, передавшие приказ, якобы от царя, а тиун, то есть Анна в его обличье, сделала всё так, чтобы тюремщики поверили, что это действительно настоящий приказ.

— Ваш брат работает на меня, — сказал Мирослав, положив руки в перчатках на стол. — Совсем скоро он будет здесь, в этой деревеньке, а потом мы двинемся в Ильяград. Я пообещал ему освободить вас в обмен на помощь в одном деле.

— Каком деле?

— Свержении царя Валерия.