Голос проклятого (джен)

— В каком смысле «спас»? — Джесси режет слух собственный голос. Высокий, визгливый. Ей кажется, что взгляды всех собравшихся направлены на неё, трясущуюся от нервов и нетерпения. Хотя, вероятнее всего, не кажется.

Она краем глаза замечает тётю, входящую в гостиную через вторые двери. Вид у той такой, будто она хочет расцеловать новоприбывших, но борется с собой, потому что понимает, что сейчас не время.

Время ответов на вопросы, а не встречи старых друзей. Ответов, к которым Джесси не готова и никогда не будет.

— Когда ты меня спас?! — повышает голос почти до крика. Неучтиво. Но была ли учтивой её пощёчина?

Рука всё ещё болит, напоминая о том, что она выбрала весьма оригинальный способ встречи гостей. Слишком уж был велик гнев, что это Луи, подлец и враг, показался на пороге, а не Лестат, чьего присутствия ей так недостаёт. Приходят все, кроме него, даже те, кому не рады. И всё же… Их с Луи связывает общее… Что?

— Он вытащил тебя… — начинает спутник Луи, но тот его обрывает.

— Я сам, Арман. Спасибо.

Луи продолжает смотреть Джесси в глаза, и во взгляде его нет ни жаркого золота, выдающего сильные чувства, ни холодного серебра, которым глаза горят при гневе.

Ничего. Бледно-коричневая радужка, чуть настороженный беззлобный взгляд.

— Я бы предпочёл начать знакомство иным способом, — без тени эмоций проговаривает Луи. — Но раз уж обстоятельства сложились подобным образом, я прошу хотя бы уединенного диалога. Тет-а-тет.

Джесси сковывает страхом. Нет. Нет, она не хочет тет-а-тет. Она знает этого вампира, знает, что он пацифист и старается не причинять вреда смертным. Но она боится не телесного вреда. Ей кажется, что-то, что он собирается ей сказать, очень сильно перевернёт всю её жизнь. От этого не защитят никакие сейфы. В этом не поможет даже то, что откровения этого вампира, записанные на три часовых кассеты, она прослушала от первого до последнего слова как минимум раз семь.

Джесси даёт себя вывести. Пока тётя Маарет идёт рядом, есть ощущение защищённости. Джесси надеется, что и разговор с Луи произойдёт в её присутствии. Вот только тётя пожимает руку сперва вампиру, потом ей, и остаётся в коридоре.

Библиотека, выбранная для объяснений, впервые кажется такой огромной и холодной, и в то же время пространство сужается до них двоих, давит своей ограниченностью. От Луи всё ещё не исходит ощущение опасности, и явно не потому, что там, за дверью, тётя Маарет наверняка прислушивается к происходящему.

— Джессика, — спокойно начинает он.

— Ты пытался убить Лестата, — гневно перебивает она, хотя ей и казалось, что эмоции поутихли. — Что бы ты ни сказал, знай — твоего предательства это не умалит, и я всё ещё буду ненавидеть тебя.

Луи едва заметно улыбается и жестом предлагает Джесси присесть. Она через силу заставляет себя не бросить едкий комментарий, что она бóльшая хозяйка в этом доме, и это она должна давать позволение на что-либо. Промалчивает лишь потому, что уверена: сейчас сейф её мысли не способен сдержать, а значит, Луи и так уже всё слышал.

Он занимает соседнее кресло сразу же после того, как Джесси опускается в своё. Она тянет руки к огню, но продолжает ощущать холод от напряжения.

— Я не жду хорошего отношения, — тихо говорит Луи, повторяя её движение — вскидывая ладонь над пламенем. Слишком близко, начинает пахнуть жареным.

Луи словно не замечает этого, продолжает водить пальцами над огнём, и лишь когда от ладони начинает исходить тёмный дымок, медленно убирает её и без интереса осматривает повреждения.

Сколько позёрства в каждом движении. Это у них семейное, что ли? Лестат, Луи, Габриэль, Маркус, да даже Арман — каждый из них похож на вечного актёра на сцене жизни. Натурального в них — лишь то, что сокрыто глубоко внутри.

Луи ухмыляется. Очевидно, прочитав её мысли.

— В Андрее не так много позёрства, как в Лестате, — тянет он, проводя ногтем правой руки по обгоревшей коже левой ладони. — Или во мне.

Джесси одаривает его вопросительным взглядом, Луи кивает на дверь.

— Арман, — поясняет он. — Он актёр уже очень давно. Он был учителем Лестата некоторое время, сразу после того, как Габриэль избрала бессмертный сон. Арман очень хороший актёр. Лучший. Но Андрей, каким я его знаю — просто русский мальчишка, который выживает как может.

Для Джесси это неожиданно. Личных записей Армана в Таламаске не было, а Лестат и сам знал о нём немного. Очередной вампир, который совсем не тот, кем кажется на первый взгляд? Слишком много тайн сокрыто в бессмертии, не утонуть бы.

Луи устремляет взгляд на огонь, рассеянно счищая с ладони кусочки обгоревшей кожи. Они сыплются ему на брюки, а Джесси знает, ей и видеть не нужно: ладонь снова гладкая и нежная.

— Все мы — лишь мальчишки, пытающиеся выжить.

— Ты хотел объяснить мне, что имел в виду Арман, говоря, что ты спас меня.

Джесси не то что не интересно всё, что Луи говорит, но ей куда более важно то, о чём он молчит.

В свете тёплого камина Луи де Пон дю Лак кажется обычным молодым человеком: весьма интеллигентный с виду, задумчивый. Таким он был и на страницах дневника Лестата, и на кассетах собственной биографии. И всё же перед ней дважды убийца Лестата, и никакие его речи не могут поколебать устоявшееся ощущение неприязни. Потому и хочется поскорее закончить с этим и вернуться в гостиную.

— Андрей не должен был ничего говорить, — качает головой Луи, словно теперь это имеет какое-то значение. — Я хотел преподнести эту информацию мягко, не сразу. Но… Раз уж так вышло…

Он поудобнее устраивается в кресле, вытягивая ноги вперёд. Почти касается её ботинок лакированными туфлями, и Джесси забирается в кресло с ногами. Она не хочет касаться его, не хочет иметь с ним ничего общего. Они и так уже ближе друг к другу, чем ей хочется.

— Однажды ты была ко мне ещё ближе, Джессика Мириам Ривз, — говорит Луи, переводя на неё взгляд. — Одиннадцатое августа тысяча девятьсот девяносто первого. До сих пор помню тот день как сейчас.

Джесси хочет его ненавидеть. Хочет раздражаться. Но слыша точную дату своего рождения, она подаётся вперёд, всем своим видом выражая, что готова и хочет это услышать. То, о чём она почти догадывается.

«Это было просто чудом,» — сказала ей однажды тётя Маарет. — «Твоя мать была первой из всего рода, с кем я была готова встретиться. Она ожидала тебя, была вдовой, и я предложила ей защиту и поддержку. Мириам ехала ко мне, когда случилась та жуткая авария. Её машину перевернуло дважды, она погибла мгновенно. Но ты… Ты родилась из её мёртвого тела. Это было больше, чем чудо — проведение».

— Верно, это не было чудом, — говорит Луи, снова покопавшись в её голове. Джесси напоминает себе, что стоит держать сейф, и почти физически вытесняет нежеланного гостя из своей головы. Её мысли слишком личные, чтобы ими делиться.

— Моя мать погибла в автомобильной аварии, — бурчит она с неохотой. — Была ночь, темно, она влетела в ограждение.

Её голос звучит уверенно, хотя Джесси понимает: она не знает ничего.

— Я был там, — Луи встречается с ней взглядом и словно умоляет перестать его бояться. — Обычно я охочусь на бездомных животных в тех краях. Всё ещё предпочитаю гуманный способ пропитания.

— Современные вампиры давно уже перешли на донорскую кровь, — не может не съязвить Джесси, вспоминая многочисленные мейнстримные сериалы. Луи хмыкает.

— Холодная кровь дико противная. Животная куда лучше. Для тех, кто не любит одурманивать жертв и пользоваться внушением. Я не убийца.

Дважды попытавшийся убить Лестата.

— Но ты убивал, — голос Джесси сочится порицанием.

Короткий кивок со стороны собеседника.

— Я убивал. Много. Но я не убийца.

Вот она, разница между ним и Лестатом. Последний никогда не отрицал своей чёрной сути, каждое убийство он помнил, каждое отразил в своём дневнике. Луи же продолжает строить святошу. Страдальца. Но Джесси знает: он отнюдь не святой.

— У нас разные понятия убийства, и я не думаю, что время обсуждать это, — отрезает она, желая поскорее вернуться к главному вопросу. — Моя мать погибла в аварии. Ты был там. Ты что-то видел? Её убили? Это не было случайностью?

О маме Джесси знает лишь то, что тётя Маарет смогла ей рассказать. Общие факты. Была замужем, овдовела, погибла по дороге к бессмертной родне. Сам факт, что сейчас она может узнать больше, вызывает такое волнение, которое физически невозможно скрывать. Джесси трясёт крупной дрожью, ног она не ощущает вовсе, а сердце, кажется, переместилось куда-то в живот. Узнать больше о той, которая дала ей жизнь. Которая любила бы её так, как не мог любить никто другой. Мария и Мэтью Годвин были хорошей, любящей семьёй, но любовь матери, Джесси не сомневается, была бы в разы сильнее. Возможно, эта любовь смогла бы оградить её от всех совершенных ошибок. Будь мама рядом, Джесси не бросилась бы на поиски бессмертных, не связалась бы с Лестатом, и её сердце не сжималось бы теперь так болезненно от мысли об этом сплошь искусственном мальчике. Она бы, непременно, сохранила ясность ума и интересовалась куда более земными вещами.

Но мечтать и сожалеть смысла нет. Маму ничто не вернёт, а прошлое — не исправит. Можно лишь приоткрыть завесу тайны, найти ещё один потерянный кусочек себя. В её жизни остаётся всё меньше белых пятен, и очень скоро Луи поможет избавиться чуть ли не от последнего из них.

— Твою маму никто не убивал, — качает он головой. — Дорога была пуста. Я не слышал и не чувствовал больше никого. Я выслеживал дикого пса, когда до ушей моих донесся грохот такой силы, словно земля разломилась на части. Я ощутил даже лёгкую вибрацию ступнями.

Джесси тоже ощущает вибрацию. Скорее, землетрясение, баллов эдак десяти. Одно дело просто знать о смерти матери, другое — слышать подробную картину произошедшего. Она не перебивает, и снова забывает о сейфе — ей не до этого.

Луи не может не ощущать её волнения, но он не реагирует на это. Всё так же сидит, подперев обожжённой прежде рукой подбородок, смотрит ей в глаза, но скорее сквозь неё.

«Мыслями он весь там», — понимает Джесси. — «В той ночи, когда мама погибла».

— Я нашёл твою мать уже мёртвой, — говорит Луи через силу, — но я слышал тихий стук сердца. Твоего. Каким-то чудом ты ещё боролась за жизнь. Я не знал, как поступить. В первый момент продумал, что нужно просто вспороть живот и вырвать тебя из мёртвого тела. Я не нашёл чем, да и видел в этом что-то неправильное.

Он прерывается на миг, для того лишь, чтобы облизать пересохшие губы, а Джесси, пользуясь моментом, поднимает колени к груди. От правды не спрячешься, нужно принять её. Встретить, как бы трудно ни было. Не хватает кожанки Лестата, она б придала хоть каплю уверенности.

— То, на что я решился, было рискованно. Такого до меня никто не делал, и я не был уверен, что выйдет. Но я следил за твоим сердцебиением и готов был голыми руками разорвать тело твоей матери, если потребуется. Но пока мог, я планировал действовать тоньше. — Луи привстаёт и чуть ближе продвигает к креслу Джесси своё. Теперь он совсем близко, но это не беспокоит. А его слова — да. — Я всегда ценил человеческую жизнь. Как можно меньше повреждений, уважение к живым и к мёртвым — этого не отняла у меня даже моя новая суть.

Джесси нетерпеливо ёрзает, хотя даже рада тому, что Луи говорит так неспешно. По-прежнему не готова слышать правду, хоть и жаждет её, как попавший в пустыню — воды.

Однако Луи медленно, но верно приближается к самой сути.

— Никто и никогда не давал кровь вампира мёртвым. Это было бессмысленно, к жизни вернуть не могло, так что моё решение показалось даже мне самому несколько сумасшедшим. Я открыл рот твоей матери, вскрыл себе вену и позволил крови течь в мёртвое горло. Чего я ожидал, не знаю, действовал по наитию, будет правильнее сказать. Как бы то ни было, а моя кровь смешалась с кровью твоей матери и снова погнала её по венам. Не жизнь — скорее, остаточное явление. Но его, представь себе, хватило, чтобы тело запустило определённые процессы. — Луи щурится, оценивающе глядя на Джесси, будто прикидывает, сама она догадается или её подтолкнуть. Чуть подумав, решает, видимо, пояснить: — Схватки. — Он всё наблюдает за её реакцией, а Джесси ловит ртом воздух от шока. — Тело твоей матери, будучи уже мёртвым, но разбуженное моей кровью, исторгло тебя, и я был тем, кто доставил тебя в ближайшую больницу. Семимесячную, хрупкую, но с непреодолимой жаждой жизни. Бесспорно, ведьмовские корни тоже поспособствовали твоему выживанию, но именно я был тем, кто поприветствовал тебя в этом мире.

Всё это странно, страшно, и снова вопросов больше, чем ответов.

— Твоя кровь… — Джесси закусывает губу до боли, в обращённых на Луи глазах плещется тревога. — Она ведь смешалась и с моей. Это значит, что яд вампира… Что он сделал… Со мной?

Глупо, конечно, задавать подобный вопрос сейчас, зная, что явно ничего плохого тогда не произошло.

— Мог ли твой яд усилить магию? Не из-за него ли я видела призраков все эти годы?

— В крови вампира не яд, а сила, — Луи смыкает пальцы под подбородком, внимательно всматривается в её испуганное лицо. — Яд на клыках. А сила… Да, теоретически, она могла стать причиной твоих видений. Пробудить древнюю магию Великой семьи. Отдать тебе часть моих знаний. Просто отголоски.

Отголоски. Всё сразу становится на свои места: первая встреча с Лестатом и ощущение, что они знакомы. Наверняка кровь Луи, содержащая память о Лестате, и здесь сделала своё дело. А чувства? Желание встретиться? Не кровь Луи ли вызывала подобные желания? Может быть, сам интерес к Лестату — вовсе не её собственные чувства? Пустышка? Но почему тогда с Клодией и Арманом не произошло того узнавания?

Джесси издаёт тихий стон и обхватывает виски пальцами. Теперь она не уверена ни в чём, даже в желаниях своего сердца.

— Ты не спас меня, — глухо говорит она, ощущая непреодолимое желание расплакаться. — Ты украл мою личность. Подверг мучительным голосам, видению призраков, странным дежавю.

— Мы не можем знать наверняка.

Джесси не хочет слушать Луи. Не хочет даже допускать мысли, что он ни при чём. Это он. Всё он. Не собственное сердце — чувства Луи вывернули её душу, одарив нездоровым интересом к вампиру, чудовищу, убийце. К несчастному юноше, ангелу, мужчине. Заставили ощущать то, чего разум не принимает.

— Мы не знаем точно, — повторяет Луи, подаваясь вперёд. Делает попытку коснуться, но Джесси шарахается от прикосновения.

— Послушай, — продолжает Луи осторожно, — когда-то давно Мариус передал часть своей мудрости Лестату, Акаша передала часть мудрости Лестату, а он потом передал их мне, помноженные на собственный опыт и страсти. Весь этот коктейль, разбавленный веками, я поглотил. До меня дошли крупицы, потому что кровь смертных с их собственными чувствами и тревогами ослабляет и разбавляют бессмертную мудрость, и если в тех каплях, что попали к тебе, и было чуть меня, чуть Лестата, чуть Акаши и Мариуса, то сохранилось оно не более, чем далёкими отголосками. Снами, может быть. Не более. Я убеждён, что твоё сердце сильнее внушения и способно само выбирать привязанности.

В словах Луи есть смысл, но Джесси знает, что переубедить её он не сможет. До конца своих дней она будет оглядываться назад и задаваться вопросом: действительно ли она — она?

— Спасибо, — бурчит через время, просто потому, что нужно что-то сказать. — Что спас. Но…

Хочется добавить много чего. «Но ты сломал мне жизнь», «но ты пытался убить Лестата», «но всё равно ты чудовище». Джесси сдерживается, и лишь ещё раз повторяет: «Спасибо».

Она сосредотачивается на внутреннем сейфе, потому что пускать Луи в голову совершенно не хочется. Ему она не доверяет и никогда не станет, несмотря ни на что.

— Если мы всё выяснили, — Луи поднимается, протягивает Джесси руку, но она встаёт, отвергнув помощь, — я хотел бы поговорить с Маарет. И, если ты хочешь знать больше о своей семье, я дам тебе кое-что.

Луи извлекает из кармана телефон и протягивает его Джесси.

— На главном экране документ. Ты найдёшь для себя кое-что интересное. То, что случилось после интервью.

Он выходит прежде, чем Джесси успевает что-то на это ответить, и она некоторое время колеблется перед тем, как взять смартфон в руки. От тайн Луи только хуже. Может, стоит оставить часть из них тайнами?

Вот только пальцы уже делают своё дело. Файл на главном экране один, его Джесси и открывает, снова забираясь в кресло. Краем сознания вспоминает, что не заперла дверь, но уже не может оторваться от курсивных букв на стилизованном под пергамент фоне. Остаётся надеяться, что никто не вторгнется в её убежище и не оторвет её от древних тайн.

Не отвлекают. И часа через три она всё ещё одна, только служанка оставила поднос с чаем и печеньем на ближайшем к дверям столике около сорока минут назад.

Джесси прикончила всё это механически, куда более важной пищей для неё были слова. История о последних годах, начиная с интервью Дэниелу Моллою. Видимо, Луи не хотел, чтобы из его жизни выпадал пусть даже один момент.

Маарет однажды объяснила Джесси, зачем вампиры ведут дневники.

«Когда проживаешь такую длинную жизнь, детали стираются. Остаётся только общая история, в которой многие месяцы или даже годы становятся белыми пятнами. Мы пишем, чтобы предотвратить забывание. Чтобы даже через сотни лет помнить случайно оброненное слово или мимолётную мысль. Это важно».

То, что Луи исписал беседу с Моллоем в самых мелких деталях, лишь подтверждает: этот вампир из тех, кто ничего не намерен забывать.

Из записей Джесси понимает, что к пропаже таламаскского журналиста Луи де Пон дю Лак не имеет никакого отношения. Сразу после интервью они мирно расстались, гость отбыл, а Луи отправился на ночную охоту за бродячими псами.

Далее следует упоминание, что ночи были однообразны, а печаль велика, и что Луи снова и снова боролся с желанием вернуться к Лестату. Гнев и гордость не позволяли ему этого сделать, и неизвестно, как сложилась бы его жизнь дальше, не случись та авария.

Описание того инцидента Джесси намеренно проматывает, лишь краем глаз взглянув на текст. Он более детальный, чем рассказ Луи, а переживать те события подробно Джесси не хочет. Возвращается она лишь тогда, когда начинаются события, которые вампир не упомянул.

«Я стоял у дороги с окровавленным младенцем на руках, завёрнутым за неимением вариантов в мой пиджак, подавляя тошноту, которую вызывало желание совсем чистой, первозданной крови. Слишком сладко, пришлось даже губу прикусить, чтобы успокоиться. Молодая кровь ласковая, изумительно нежная, ароматная, в ней ещё нет примеси человеческой пищи, никотина, выхлопов, способных нарушить совершенный букет. И уж конечно эта кровь обещала быть куда вкуснее животной. Сдерживаться от соблазна испить подобной крови было очень непросто, но вкус собственной крови на губах чуть успокоил жажду и охладил разум.

Я слышал звук сирен вдали, и я знал, что сейчас на место аварии прибудут парамедики. Они заберут ребёнка в больницу, и на этом моё участие в его жизни закончится. Но я чувствовал, что не могу этого сделать. Не могу отдать малышку, которая пахла так же, как пахла Клодия в первые годы после обращения. Запах невинности, детства. Эта девочка и была моим шансом на лучшее будущее. Надеждой на что-то новое, хорошее, что я так давно искал.

Я решил, что не смогу её отдать, но знал, что не могу её и украсть. Надеясь на свой природный дар убеждения, присущий мне как и любому другому вампиру, я остался возле машины и во всех красках разыграл безутешного мужа и отца. Видел бы меня Лестат в тот миг: я был просто первоклассным актёром.

Девочку направили в больницу, отметив моё имя в графе отцовства, её мать мне позволили похоронить, и я сделал бы всё это, если бы что-то более древнее не помешало мне.

Они пришли той же ночью: Дети Тысячелетия, первые созданные, и заявили свои права на ребёнка. Я не боялся их, я благоговел. Лестат рассказывал мне прежде обо всём, что ему удалось узнать сперва от создателя, затем из крови Царицы, и я понимал, что передо мной высшие создания, достичь величия которых я смогу не ранее, чем через несколько тысяч лет. Их звали Хайман и Маарет, они представились дядей и тётей девочки по материнской линии и предложили отправиться с ними в обитель, где я более никогда не буду один. Это было лучшее предложение из всех, что я когда-то мог получить, и я согласился, не раздумывая, вместе с девочкой, которую нарекли Джессикой, переступив порог обители».

Далее неспешное повествование меняется быстрым пересказом, Джесси не знает, виной тому слишком сильные эмоции, не давшие поделиться мыслями и чувствами даже с телефоном, либо тот период отражён где-то в другом месте и не подходит для случайных глаз. Рассуждать об этом долго она не может, тайны её прошлого манят. Она так долго искала Лестата, считая, что только он может помочь ей найти себя, а выходит, всё это время искать нужно было Луи. Впрочем, именно знакомство с Лестатом и привело её в это место, к этим вампирам и ко всем ответам.

«Я был принят весьма радушно. В месте, где вовсе не нуждались в человеческой крови, никто подобно Лестату не насмехался над моим животным рационом. Я много времени проводил с Хайманом и малышкой, видел её первый шаг, слышал первое слово. Рядом с ней я словно снова был жив, я был частью её жизни, а она — моей. И пусть я больше не видел в ней Клодии, это не мешало радоваться её успехам и горевать из-за неудач.

А потом она подросла, начала задавать вопросы, делать неверные выводы. Она знала, кто мы такие, и в неполные шесть пожелала присоединиться к нам, чем очень напугала всех нас.

Я до сих пор с болью вспоминаю тот день, когда Маарет стерла Джессике все воспоминания о нас и отослала к опекунам. В тот день моё сердце разбилось в который раз. Это было необходимо, я знаю, но от осознания этого боль и тоска не становятся меньше. Я потерял мою девочку, потерял всё то, что делало меня живым. Я снова был мёртв, и я не хотел поддерживать видимость жизни. После отъезда Джесси я покинул обитель. Я снова был один».

Телефон в руках Джесси дрожит, а желудок связывает в такой тугой узел, будто из него выкачали весь воздух, оставив только болезненный вакуум. Гулко стучит в висках потревоженное сердце, оно явно не готово понять и принять.

Она жила в этом месте ребёнком. Ходила по этим коридорам, была окружена семьёй, любящими людьми, и… Забыла это. Если Луи не лжёт, она хотела стать подобной им. Очередной Клодией. Конечно же, близкие пожелали уберечь её от этого. А потому… Стёрли часть её. Ей дали возможность вырасти нормальным ребёнком, прожить обычную жизнь обычного человека. Если Луи не лжёт, тётя и дядя отдали ей куда больше своего сердца, чем она думала. Если Луи не лжёт, то и он ей не чужой. Он не просто спас её, он её воспитал, он был ей почти что отцом. Лестат создал его, дал умирающему возможность выжить, а тот, благодаря этому, спас однажды её. Поступок Луи, поступок Лестата, поступок Мариуса привели её к этому моменту.

Джесси вспоминается Клодия. Разъяренная маленькая девочка, очень агрессивная, злая. Что если дело не только в дневнике? Вдруг проблема ещё и в ревности к Луи? К тому, что Джесси посмела на некоторое время заменить её?

Впрочем, всё это не важно. Не имеет значения мёртвая Клодия, куда важнее живые.

До конца дневника ещё масса страниц, но Джесси не может ждать. Она блокирует экран и бежит прочь из библиотеки. Сталкивается по пути с венской парой, устраивающей ночной променад, они лишь успевают посторониться; выскакивает во внутренний дворик, где обнаруживает только Пандору; не говоря ни слова бежит дальше, к свободным комнатам, куда наверняка заселятся Луи и его друг. Чутьё не подводит, она в самом деле находит одного из гостей, Армана. Не его ей хотелось увидеть сейчас. Тётю Маарет, Луи, хоть кого-то из них, а лучше их обоих.

— Они в саду, — подсказывает Арман, не поднимая головы от телефона. — Вижу, ты уже сожалеешь о пощечине.

Джесси не отвечает, снова бросается по коридорам, но уже в обратную сторону. Спальни, внутренний дворик, где всё так же за вышивкой проводит время Пандора. Мимо неё, из дома, в тихую ночь, в хруст листьев под ногами.

Горло саднит от шумного дыхания, гул собственной крови в голове глушит, но одна мысль сильнее всех ощущений, перекрикивает самые громкие сомнения: её на самом деле любили. Её не бросали на произвол, не сбрасывали в чужие руки, как лишний балласт. Она была нужна, и её оставили лишь из-за острой необходимости.

Силуэты медленно прогуливающихся вампиров Джесси вылавлиет ещё с крыльца, а Маарет и Луи, ощутив её присутствие, останавливаются и поворачивают к ней головы.

Её родные. Её самая настоящая семья.

На место запала приходит усталость. Она искала, она нашла, остаются лишь силы на слёзы.

Маарет бросается навстречу, и, если глаза не подводят, на щеках вампирши также блестят слёзы, алые от крови. Жутко, но куда более трогательно.

— Девочка моя, — Маарет подбегает ближе, и её руки обвиваются вокруг Джесси. Окружают коконом покоя и тепла. Ледяная кожа не кажется таковой. Самые уютные объятия.

— Я люблю тебя, люблю, — повторяет Джесси снова и снова, всхлипывая и пряча слёзы на плече прародительницы. — Тебе было очень сложно, теперь я знаю это. Очень…

Её слова переходят в рыдания, а Маарет, поглаживая её по голове, заверяет, что это не важно, всё не важно, особенно теперь, когда они снова вместе.

В какой-то момент Джесси ощущает руку Луи на своём плече. Не отрываясь от Маарет, она тянет ладонь в его сторону, и он переплетает их пальцы. Почти отец, её спаситель и наставник. Украденных воспоминаний не вернуть, но Джесси не сомневается: то было хорошее время.

— Я расскажу тебе всё то, что больно было оставлять дневнику, — говорит Луи, крепче сжимая её ладонь в своей. — Мы оба расскажем тебе то, что ты забыла.

На улице октябрь, а на Джесси лишь тонкий джемпер, но ей не холодно. Она почти счастлива в этом моменте. Не хватает лишь Хаймана, дорогого дядюшки. И Лестата, для привязанности к которому Джесси ещё не подобрала слов. Теперь, когда прошлое вернулось в её жизнь, когда она глубоко погрузилась в на удивление прекрасную тьму, присутствие всех близких кажется особенно важным. Джесси не чувствует себя способной сидеть, сложа руки, и ждать, что Мариус за оставшиеся два дня соберёт приличную армию. Она не может позволить Лестату погибнуть. В объятиях родных людей она особенно остро ощущает связь с семьей и потребность в присутствии всех близких. Лестат ей близок, он тоже её семья, и если прежде были некоторые сомнения, теперь Джесси знает точно: она его не бросит. Разумно или нет, но она поборется за Лестата, даже с той, кого нельзя убить.