Черные крылья синего неба (джен)

Аркх Кабул

Зарак

День был дерьмо, да и вся неделя тоже. Жара стояла ужасная. В подземных чертогах вообще не продохнуть. Мои лучшие бойцы на тренировках обливались потом и задыхались. Вождь, пожрала бы его Тьма со всеми потрохами, жаждал зрелищ, и я обязан был их ему предоставить. Шел месяц боев. Битвы между братьями были под строжайшим запретом, но любой из них по желанию мог выйти на арену против человека, который, естественно, становился трупом спустя пару минут. Это не считалось почетной победой и случалось нечасто. Но в этот год будто ветром Тьмы всем повыдувало мозги и заполнило головы жаждой крови. Что ни день, приходилось заставлять рабов разжигать десятки погребальных костров для погибших гладиаторов. И как так вышло, что именно я отвечаю за всю эту возню с грязью, которую люди производят и которая остается после них?

А вчера вождь громогласно объявил, что задолбался править за почти тысячу лет и хочет передать власть. Но нужен достойный. Двое къерго, которые одержат больше всего побед в последний день месяца боев, сразятся между собой, и сильнейший (понимай, выживший) получит всю полноту власти. Говоря это, он косился в мою сторону. Совсем из ума выжил, если считает, что мне охота управлять кучкой беглецов и толпами рабов-людей. Да если бы мне нужна была эта долбанная власть, я бы ее мог взять еще на Сель. А косить ради этого на арене тех, кого сам худо— бедно обучал — херня какая-то. Но наверняка найдутся желающие. Чую: ждет меня в последний день кровавая жатва.

Насмешка судьбы: нам, всегда любившим прохладу и свежесть, при жеребьевке досталось это адское пекло. Къерго старались не выходить за пределы подземных чертогов, особенно летом в дневное время. К сожалению, ко мне и к надсмотрщикам за людьми это не относилось. Земля для нас стала настоящей ловушкой. Поначалу мы пытались жить, как привыкли на Сель. Ритуальные битвы в первую сотню лет оставили в живых меньше четверти из тех, кто совершил переход, после чего вождь вынужден был запретить их.

Тогда, чтобы не давать застаиваться ярости, мы переключились на людей. Но, несмотря на то, что их женщины рожали много и часто, скоро мы поняли, что дети не успевают вырасти и скоро не кому будет пасти скот, сеять хлеб и служить в подземных чертогах. Молодых мужчин, пригодных к битам, практически не осталось. Их самки тоже были слабы и чаще всего соитие с нами оборачивалось для них смертью. Пришлось опять менять законы: ввести правило месяца боев, запретить брать себе больше пяти женщин в год. Я тогда как раз провинился, и вождь спихнул на меня ответственность за поиск и тренировку новых бойцов, способных сделать из сражения яркое зрелище.

Поначалу мне это было отвратительно. Особенно сами люди — их слабость, хрупкость и покорность, Но современем я понял, что мне оказали неплохую услугу, повесив это ярмо. Мне не было скучно, как остальным, я научился драться так, чтобы не причинять непоправимый вред соперникам, и в то же время горячить кровь и упиваться арзартом.

И бойцы мои, клянусь Тьмой, были не так уж плохи. Некоторым удавалась продержаться много сезонов — таких я отпускал доживать свой век почти на свободе, запрещая надсмотрщикам приближаться к ним и их семьям. Я всегда ценил и уважал стойкость, даже ее в таких ничтожных существах. И они благодарили меня, сами приводили подросших сыновей — ведь принять смерть на арене всяко приятнее и почетнее, чем сдохнуть в бараках от очередной эпидемии или на полях от усталости. А если удавалось пережить месяц боев, то до следующей осени жизнь в сытости и комфорте была обеспечена — и бойцам, и их семьям.

Но в этот год все мои братья как с цепи сорвались. Из пяти сотен моих бойцов уже сейчас осталась только сотня, да и то больше половины находились в таком состоянии, что не могли больше выдержать ни одного боя. А впереди еще четыре дня, включая последний, в время которого одна Тьма знает, что будет твориться. Я сбился с ног, прочесывая людские бараки в поисках хотя бы уверенно стоящих на ногах особей. Ни о какой нормальной тренировке речи уже не шло.

Корх и Штрат — главные надсмотрщики северного и западного секторов Кабула, уже шипели, едва завидев меня. Их тоже можно понять: если я выгребу всю рабочую силу и жрать зимой из-за этого будет нечего, вождь их по головке не погладит. Хотя, если вождь сменится, старые законы могут станут прахом.

Сегодня я направился в восточный сектор. У нас с Торшем (его главным надсмотрщиком) была договоренность: он обещал подкинуть мне с десяток молодых ребят. Крепких и не слишком замордованных полуголодным существованием и тяжелой работой.

Он ждал меня под тенью развалин Ид Гах. Когда-то это был красивый дом, в котором люди молились своему Богу, теперь же от него остались только две обшарпанные узкие башни, да полу-рассыпавшиеся ворота. Закон запрещал людям собираться вместе, не под надзором, чтобы чтить своего бога и справлять обряды. Это не жестокость, а простая предусмотрительность: чем меньше будет свободы, тем в реже будут вспыхивать бунты. Так поколение, помнящее прежние времена и грезящее лучшей жизнью, вымерло, и достаточно быстро, а за ним пришло покорное и безликое.

Рядом с Торшем топталась группа оборванцев, и если он позволил себе возлежать на принесенных подушках в прохладной тени, то им приходилось жарится под прямыми солнечными лучами, стоя на ногах. В группе я заметил странную пару: старика с обрубком вместо одной руки и полростка, держащегося позади него. Я кивнул на них брату. Тот пожал плечами.

— Умолял взять с собой, мне лень было отказывать. Говорит, из твоих бывших птенцов.

В лицо я этого дедка не помнил, но это ни о чем не говорило: люди меняются быстро. Я еще раз, более внимательно оглядел остальную добычу.

— Что-то ты для меня одно дерьмо насобирал. Они же на ногах с трудом стоят, куда им на арену.

— Бери, что есть, брат, — он вздохнул. — Ты меня и так, считай, раздел и обобрал. Поверь, я с худшим дерьмом на руках остался. Не знаю, как зиму протянут.

Раздраженно сплюнув, я шагнул к рабам.

— За мной идите. А ты, со щенком своим, — я обернулся к старику, — обратно топай. Мне немощь не нужна.

Он кинулся мне в ноги, хватая за штаны. Потрясал укороченной конечностью, плакал, умоляя взять сына, из которого получится отменный боец, а на полях жизнь его будет короткой. Я пристальнее вгляделся в мальчишку.

— Да, он у тебя, дед, никак слеп! Ты что же, калеку на верную гибель спроваживаешь? Или досадил тебе чем? Так есть менее болезненные способы с жизнью расстаться.

Довольный своей шуткой, я рассмеялся.

— Хозяин, вы не думайте! Он, как муха пролетает, слышит. Все, что не может увидеть, он предчувствует. Арена для него спасеньем будет.

Мне было жарко, тошно, и по сердцу кто-то скребся. Как не крути, а после столь долгого и плотного общения с людьми я начал испытывать к ним что-то вроде сочувствия (если я правильно понимаю значение этого типично человечьего слова). Но тут вариантов не было. Я наклонился к его уху.

— Послушай, старый!! Даже если ты не врешь, сейчас точно не время для спасенья кого-либо. Все, кого я сейчас забрал, полягут к концу недели. Ты хочешь для него такой судьбы? Продержитесь год, и в начале следующей осени мы поговорим.

Он поник и отстранился. Я ушел, не оглядываясь. Покорные смертники с трудом ковыляли за мной. Печальный, гнетущий взгляд старика буравил мне спину.

Мы привыкли жить вместе, бок о бок. В подземных чертогах были места для еды, места для разговоров и тренировок, а также лежбища. Я знал, что другие расы ценят одиночество. Но близко столкнулся с этим, только наблюдая за людьми. Для меня было диким их желание иметь что-то свое: спальное место, тарелку и ложку, украшения. У нас единственной личной вещью было только оружие, и то лишь потому, что это больше чем предмет, почти часть тела. С тонкими длинными ножами, изготовленными из собственных спиленных подростковых рогов, расставаться было нельзя, а потерять их — значило навлечь на себя немыслимый позор. Все же остальное принадлежало племени, и любой из братьев одновременно владел всем и ничем.

Заведя свои приобретения в тренировочные ямы, я передал их самому толковому из моих бойцов-людей. Сегодня он посмотрит, стоит ли кто-то из них того, что бы его поберечь, или же все пойдут на разогрев более опытным мужчинам. Я учил, их как зрелищно и достаточно долго вести с такими бой, чтобы зрители не были совсем уж разочарованы неравной схваткой. Сам следить за его проверкой не стал, ушел спать. До ночных боев оставалась еще четыре часа, а я не ложился много дней. Не то чтобы ощущал себя совсем измотанным, но отдохнуть стоило. Слава Тьме, спим мы очень мало — время, потраченное на это, считается потерянным, а занятие бессмысленным. Но раз в несколько дней все же приходилось этим заниматься.

В лежбище было пусто и темно, только из угла доносились хрипы и болезненные стоны. Видимо, кто-то из братьев притащил рабыню развлечься. Звуки были неприятными, но сильно помешать мне не могли. Я улегся на ближайшую к выходу кучу шкур и закрыл глаза.

Стоило мне только провалиться в дремоту, как звук большого колокола оповестил всех об общем сборе. Ругаясь сквозь зубы, я принял сидячее положение. Брат, которому не дали закончить начатое, ругался из своего угла куда как сильнее. Я не узнал его по голосу и поспешил выйти первым, чтобы не пересекаться. Я не понимал, тех кто пытался удовлетворить свою похоть с рабынями. Может, слишком хорошо помнил наших женщин, оставшихся на Сель, их мудрость, силу и величие. Людские самки по сравнению с ними казались жалкими и желания не вызывали вовсе.

Центральный зал был забит до отказа. Чадили факелы, развешанные по стенам. Братья стояли и сидели, недовольно переговариваясь в ожидании вождя. Большой колокол звонил редко, это всегда означало что-то важное. Хотя с последнего сбора времени прошло не так много. Тогда вождь объявил о своем решении найти преемника и вернуть себе имя (стать обычным членом племени). У вождя имени нет и быть не может — он голос всех братьев, их чаяний и деяний.

Я должен был приблизится к помосту, на который он взойдет, как его «нож», чей долг — всегда быть поблизости на таких собраниях. «Нож» — признанный лучшим воин племени. Он — защита вождя и палач для него же. Я получил этот титул еще на Сель, и продолжал волочить почетное ярмо и здесь, на Земле.

С трудом мне удалось протиснуться сквозь галдящую толпу и занять подобающее место. Вождь, как видно, только этого и ждал. Он ввалился в зал в сопровождении чужаков. Один был мне хорошо знаком — Раш Хамам, брат императора тьерто, второго же видел впервые. На секунду показалось невозможное: что он мой маленький брат, не достигший возраста зрелости. Но когда присмотрелся, осознал, что он слишком хрупкий даже для подростка кьерго. Короткие рога и несколько других деталей окончательно убедили меня в том, что я обманулся. Несомненно, наша кровь текла в нем, но очень разбавленная. Странно, я слышал, что опыты с полукровками полностью провалились... Но что, во имя Тьмы, эта странная парочка здесь забыла? Похожие мысли, видимо, возникли у всех, поскольку гомон и разговоры усилились. Вождь поднял, руку призывая к тишине, и не сразу, но она наступила.

— Братья мои, как вы видите, к нам прибыли нежданные-незваные гости. Они очень хотели побеседовать со мной наедине, но, видимо, они не знают , что у племени нет тайн друг от друга.

Гул стал одобрительным и угрожающим в то же время.

— Выкладывай, тьерто, зачем пришел и просил о встрече.

Раш плотно сжал губы и окинул презрительным взглядом племя. Ему явно было не по нраву говорить перед всеми, но он не позволил проявиться этому на своем лице.

— Я приветствую народ кьерго. Думаю, смысла представляться нет — уверен, вы все хорошо меня помните. Нынче я пришел к вам с дурными вестями.

Кто-то из толпы фыркнул.

— Когда это змеелюды приносили с собой что-то не дурное?

Не отреагировав, он продолжал:

— Мы проникли в этот мир, спасаясь от Хаоса, но скоро он последует за нами. И бежать от него больше некуда. Есть лишь одна возможность — остановить его, не дать проникнуть на Землю. Не позволить стать явью видениям миин’ах. Я мог бы долго убеждать вас, что это не выдумка, но я знаю, что само мое появление в Кабуле, говорит вам больше о правдивости моей вести, чем мог бы выдать мой язык. Вы ведь не любите словесного блуда.

Повисло напряженное молчание. Тьерто обернулся к вождю и вопросительно вскинул бровь.

— Странные вещи ты говоришь, — величаво отозвался вождь. — Мне не хочется в них верить, но лгать тебе смысла нет. И все же не могу понять, что ты хочешь от меня и моего народа? Поставить нас заслоном наперерез Хаосу? Ты же прекрасно знаешь, что мы перед ним так же бессильны, как и все прочие.

Раш отрицательно покачал головой.

— Никакие заслоны не помогут. Всё, что мы можем — вскрыть запечатанные врата в аркхе Норильск, пройти через Сель и уничтожить то место, через которое Хаос может прорваться сюда.

Вождь захохотал.

— Пройти через мертвый, полный Хаоса мир? Да вы просто безумцы и самоубийцы!

— С нами будет Асаи. Он поможет остаться незамеченными. Он освобожден и дал слово.

Рокот прошел по толпе кьерго, а вождь подавился смехом, и лицо его скривилось. Он замолчал, переведя напряженный взгляд на другого гостя. Будто впервые увидев, сосредоточенно рассматривал мальчика.

— Зачем ты пришел не один? Отчего, словно в насмешку, приволок с собой полукровку?

Парень дернулся, но Раш положил ему на плечо руку успокаивающим и удерживающим жестом, и он смолчал.

— Я сам не знаю, почему он является частью этой мозаики, которую составляет судьба. Но поверь, в его появлении здесь нет оскорбления тебе и твоему племени — это всего лишь обстоятельства, сложившиеся таким причудливым образом.

Вождь недоверчиво хмыкнул. Задумчиво пожевал нижнюю губу.

— Что ж, выходит, вам нужна королевская печать, чтобы отомкнуть врата, и один из моего племени для этого же. И вы дали свободу и возможность вернуться на Сель уцелевшему ублюдку из Проклятого Дома?

Последние слова он выделил нажимом. В интонациях сквозила ненависть. Я словно почувствовал, как пенится его кровь и застит красным глаза при одном упоминании о последнем из Тса.

Раздались возмущенные выкрики.

— Сейчас не время вспоминать старые счеты. К тому же, месть уже давно свершилась. Без Асаи у нас нет никаких шансов, так что выбор не велик. Точнее, его просто не существует.

Вождь молчал, размышляя. Наконец, когда шепоток в толпе стал совсем громким, заговорил вновь.

— Вы хотите печать? Забирайте. Все равно эта штуковина стала абсолютно бесполезной.

Он снял с пояса круглую кроваво-красную печать с вырезанным на ней ножом, воткнутым в камень, и протянул Рашу. Но тот брезгливо покачал головой, и печать забрал полукровка, принявшийся с любопытством ее разглядывать. Меня передернуло от такого обращения со святыней, но я смолчал. Затихли и другие в ожидании продолжения. Вождь оскалился, весело и злорадно.

— И кто же пойдет с нами в качестве добровольца? — Тьерто, подозрительно прищурившись, не сводил с него глаз.

Тот пожал плечами и улыбнулся еще шире.

— Не мне ты должен задавать этот вопрос.

Вождь повел рукой в сторону недовольно гомонящей толпы. Раш перевел взгляд на племя. Готов поклясться Тьмой, что услышал, как он недовольно скрипнул зубами.

Гул стал громче. Раздались отдельные оскорбительные выкрики:

— Пусть в другом месте поищет того, кто под его началом пойдет!

— Нашел себе слуг!

— Взашей их отсюда!

— Лучше с Хаосом схлеснуться, чем опять змеелюдам и их прихвостням повиноваться!

Вождь развел руками.

— Как видишь, племя чужаков не жалует. Вряд ли ты найдешь здесь того, кто согласится идти с тобой добровольно. Да и подкупить, сомневаюсь, что удастся. Если бы еще среди посланцев не было Проклятого... Впрочем, и тогда вряд ли нашел бы. Но у тебя, Раш Хамам, есть выход и есть выбор.

— Что ты еще придумал? — бросил свысока тьерто. — Разве сама цель не стоит вашей идиотской гордости?

— Ты со словами-то поосторожнее. Глядишь, и шею свернут ненароком — в аркхе Кабул нынче всякое может произойти. И да: цель ваша не стоит моего бойца. Так вот, о вариантах. Ты можешь взять подмышку этого детеныша и свалить. Врата я открою и даже с нужным аркхом свяжу. Авось у этого недомерка получится воспользоваться печатью — всё же, как я вижу, наша кровь еще не добила его. Правда, это риск: назад уже не впущу никого, а тот, кто проникнет тайно, будет освежеван и выкинут в Мертвые земли…

— Или? — Лицо тьерто, и так не богатое на выражения, застыло совсем уж каменной маской. — Варианты подразумевает некий набор из нескольких предложений.

— У нас подходит к концу месяц боев. Племя истосковалось по разнообразию зрелищ. В последний день я пообещал им развлекушку, но раз тут такие новости привалили, придется ее пока отменить. Предлагаю вам выйти на арену, можете вдвоем со щенком, а я против вас выставлю одного из племени. Одержите победу — он подчинится тебе и последует, куда скажешь. Нет, — он еще раз развел руками, — тут уж я ничего не могу сделать.

— Ты думаешь, я не знаю, что ваши бои всегда заканчиваются чьей-либо смертью?

— А кто тебе сказал, что дорога должна быть выложена лепестками цветов? Зато будет прекрасный способ убедиться, на чьей стороне столь любимая миин’ах судьба.

Раш размышлял долго. Я думал — нет, я был уверен, что он откажется. Тьерто неплохие воины, но они издревле предпочитают прятаться за спинами подконтрольных существ. Но он удивил меня.

— Хорошо, вождь, я согласен. На какой день назначен поединок и кого ты выставишь против нас?

Вождь довольно потер руки.

— Думаю, это будет прекрасным завершением месяца боев, так что три дня в запасе у вас есть. Вы слышите, братья? — громко возвестил он. — Все слышали, какое зрелище я подарю вам в этом году?

Рокот стал восторженным.

Вождь повернулся к Рашу.

— А противника ты хорошо знаешь. Им станет Зарак. Видишь, как велико мое уважение к тебе? Я готов пожертвовать лучшим воином и собственным «ножом» при этом. Будет славное месиво.

Все звуки слились в моих ушах в единый грохот, или, может быть, это взыгравшая кровь билась о барабанные перепонки. Больше всего мне хотелось садануть об что-нибудь или кого-нибудь со всей силы, и лучше всего — вождя. Такой подарок мне подкинул — просто радости через край! Одно утешало: приятно было наблюдать стремительно бледнеющее лицо Раша. Значит, слава обо мне до сих пор блуждает по аркхам.

Я дождался окончания собрания, в ходе которого чужаки решили дождаться дня боя наверху. Неудивительно: в подземных чертогах непривычно и плохо всем, кроме кьерго.

Вождь проводил их ехидным взглядом и собрался так же свалить. Мне удалось перехватить его у самого выхода из центральной залы. Я огляделся в поисках лишних ушей, но племя уже расходилось, оживленно общаясь, и желающих подслушать наш разговор не было.

— Зачем ты сделал это?

— Я хочу, чтобы ты убил их. Ты справишься с этим запросто.

— Но почему? Ты не веришь в то, что они рассказали? В приближение Хаоса?

— Я надеюсь на это. — Вождь сбросил мои руки со своих плеч — в порыве ярости я впечатал его в стену. — Мы и так подыхаем, у нас нет будущего. Никакого. Так где справедливость, если другие расы выживут, когда мы перемрем своей смертью или перегрызем друг другу глотки от скуки и безысходности? Хаос сравняет шансы, вернее, уничтожит их для всех. Нет смысла спасать чужой мир, когда мы не смогли спасти собственный. Ты не находишь, что я прав?

— Но почему, для того что бы осуществить месть, ты выбрал именно меня?

Вождь неопределенно пожал плечами.

— Ты не умеешь проигрывать. Надеюсь, мне не требуется просить у тебя прощения за свои решения?

Мне нечего было ответить ему, и он ушел, по прежнему радостно лыбясь и даже что-то насвистывая. А я еще долго стоял, уперев горячий лоб в прохладный и влажный камень, из которого выдолблены подземные чертоги.

Когда я вышел на поверхность, чтобы остыть и пройтись, то почти не удивился при виде поджидавшего меня тьерто.

— Здравствуй, Зарак! Не поверишь, но я действительно рад видеть тебя.

— Не верю, — я сплюнул вязкую и горькую от стоящей в воздухе пыли, слюну. — Куда мальца дел?

— Ждет наверху. Приходит в себя после встречи с родственничками.

— Я думал, опыты по выведению полукровок провалились.

— Он единственный, о ком я знаю, да и то, скорее всего, не жилец.

Тьерто поймал мой взгляд и долго всматривался тяжелыми змеиными глазами. Эти их трюки с контролем на нас не действуют, но все одно было неприятно. Я молчал, не собираясь помогать ему. Наконец, вздохнув он начал говорить.

— Ты же понимаешь, насколько это важно?

— Важно что?

— Проиграть бой. Для тебя, твоего народа, да и всего мира тоже.

— Твой брат клялся, что нашел способ навсегда уничтожить Хаос. И мы поверили ему, после чего нам пришлось бежать. Твой брат обещал не замыкать врата и найти способ вернуться за нашими женщинами — и это оказалось обманом. Он привел нас сюда, где все чужое и сам мир отвергает нас. Он был тьерто, как и ты. Почему слова тьерто для меня должны хоть что-то стоить?

— Я не мой брат.

Я пожал плечами.

— А я не умею проигрывать. Больше нам разговаривать не о чем. До встречи на арене!

Ночь в Кабуле ничем не лучше дня. Жара почти не спадает. Я брел по наземным руинам, и тишина преследовала меня. Люди давно попрятались по своим норам. Для рабов установлен черный час, после которого выходить на улицу, собираться вместе и разводить огонь строго запрещено.

Пустые улицы приветствовали меня грязью и разрухой. Ноги вынесли к берегу реки, пологому, заваленному слоем мусора. Тряпки и осколки посуды, нечистоты и вздувшиеся трупы животных омывала мутно-зеленая вода. Смрад стоял страшный.

Там, где я родился, тоже текла река. Частью она проходила по поверхности, а частью скрывалась под землей. На Сель тоже существовали подземные чертоги, но они были гораздо обширнее, в них было прохладно и привольно. Умелые женские руки вырезали в камне причудливые узоры и заполнили каждую залу подстилкой из высохших трав, пахнувших пряно и сладко. Наши женщины тоже владели песнью къерго, но в их устах она не разрушала все вокруг, а напротив, сращивала ткани и залечивала самые глубокие раны. Они не лезли в мужские дела, но те, что творили сами, были намного важнее. Они были хранительницами нашей памяти, смотрительницами и жрицами. Они были балансом для нашей ярости и ненависти. Но вот уже триста лет, как баланс был нарушен, и некому было погасить наш гнев и подарить покой. Боль утраты не ослабевала, но напротив, жгла все сильнее, и как насмешка — самки людей, ни на что не способные, слабые и глупые, повсюду взгляд спотыкался об них.

Со всей силы я зашвырнул в реку острый осколок камня. Он скрылся по водой почти без всплеска. Надо было идти тренировать бойцов. До моего собственного боя оставалось три дня.