Сквозь листву она видела звезды (гет)

Это началось в конце сентября, когда жара ускользнувшего лета еще не спала, но по утрам и вечерам стало прохладно так, что приходилось кутаться в ветровку и прятать покрывающуюся мурашками шею. Цуко любила это время года, когда солнце все еще ярко светило, но постепенно делалось красным, растягивало ласковые лучи, превращающие вечера в театр света и тени. Она и без того любила гулять, но в такие дни и вовсе торчала на улице все свободное время, пока Кея, возвращаясь домой неизменно после заката, не утягивал ее за руку. Что-то происходило, и Цуко слушала, любопытно оттопырив уши, пока это что-то не дохнуло ей в лицо запахом крови и взметнувшейся пыли.

Нападения происходили и раньше, незначительные, не опаснее драк между школьными бандами, так что на них привычно не обращали внимания. Кея с друзьями ставили на место особо зарвавшихся, посягнувших на их территорию, но в основном до них доходили лишь, как ленивые отзвуки взрывов, самые безбашенные и отчаявшиеся. Теперь же, один за другим, в больницу попадали не только бандиты и школьники, но и спортсмены, до этого в драках не светившиеся. Первым делом, конечно, Цуко устроила допрос Тсунаеши-куну, а затем подвернувшемуся под руку Реборну, но первый лишь испуганно округлил глаза, а второй отмахнулся. Кея сказал, что это не стоит ее внимания, но нечто в груди Цуко яростно скреблось, будто томившееся до этого тревожное предчувствие наконец созрело, вылупившись мерцающей паранойей. Цуко чувствовала себя глупо, потому что все только и говорили, что ей не стоит волноваться, пока вечером пролетевший мимо нее парень не впечатался в стену, выплевывая сгустки крови.

Лица нападавшего она разглядеть не успела, видела только, как сверкнули по-звериному яркие глаза, а потом клубящийся в груди страх обратился в ярость. Все это время Цуко была права, потому что всегда права, но не могла сделать ничего, кроме как шляться по улицам и подслушивать чужие разговоры! И раз уж она все равно влипла в мафию по уши, стоило непременно с этой собственной беспомощностью разобраться.

Первым делом, какой бы глупостью это ни казалось, она подстриглась, так что теперь их с Кеей лица казались абсолютно одинаковыми, и, если Цуко бы оделась в его одежду, их было бы совсем не отличить друг от друга. Теперь собственное отражение в зеркале казалось ей странным, почти пугающим, но неожиданно привлекательным. Цуко всегда знала, что она красива старомодной японской красотой, однако теперь ей казалось, что с новой прической она могла бы завоевать себе маленькую армию фанатов. Если бы, конечно, у Кеи с его подпорченной репутацией не было такого же лица.

На втором шаге, который должен был стать поворотным в ее жизни, Цуко зависла, потому что обращаться за помощью ей было совершенно не к кому. Она знала в Намимори едва ли не всех влиятельных людей, но знание это было лишь поверхностным, а эти самые влиятельные люди о ней и вовсе не слышали. Можно было бы торговать информацией, но стоило признать, что Цуко вращалась в кругу школьников и, хоть и слышала краем уха кое-что по-настоящему стоящее, продавать это было некому. Наверное, можно было воспользоваться маминым именем, Цуко даже пару раз назначала встречи, но нечто внутри каждый раз ее останавливало. В конце концов ей было всего лишь пятнадцать, так что прыгать с обрыва в полулегальный мир было немножечко боязно. Хотя в конце концов Цуко бы сделала это, не останови ее некоторые обстоятельства.

Первым звоночком стал очутившийся на ее подоконнике Реборн, вальяжно покачивающий шляпой. Тени от его топорщащихся волос вились по стенам, вырисовывая причудливых монстров, страшных разве что для детей, но Цуко все равно зажгла свет, щелкнув переключателем. Черные глаза Реборна, по-детски огромные, непривычно не скрытые шляпой сверкнули в загоревшемся свете, и теперь сам он походил на монстра гораздо более страшного, чем нелепые выдумки. Цуко, признаться, в глубине души хотела захлопнуть дверь и ринуться в комнату Кеи, но только прошла внутрь, защелкивая за спиной замок. Она понятия не имела, на что собиралась решиться, никогда не хотела ввязываться в опасности, однако теперь, будто к шее оказался привязан железный канат, нечто волоком тащило ее вперед, не позволяя остановиться ни на мгновение. И, наверное, броситься наперегонки казалось Цуко своего рода защитной стратегией, в которой она могла бы обмануть всех и остаться самой собой.

— Не стоит так торопиться, — высокий голос Реборна оборвал ее внутренний монолог, а сам он спрыгнул с подоконника в комнату, так что теперь Цуко пришлось опустить голову, чтобы смотреть на него, — у тебя будет время проявить себя.

Цуко на мгновение показалось, будто он говорил с таким знанием дела, словно был по меньшей мере знаком с ней достаточно долго. Она думала, что Реборн наверняка говорил с ее взрослой версией, но верить в будущее отчего-то не хотелось, к горлу подкатывал ком от одной мысли об обволакивающем ее розовом дыме. Взрослый Тсунаеши-кун сказал ей не верить человеку по имени Бьякуран, а взрослый Кея заявил, что всегда будет ее защищать, так что теперь Цуко была стопроцентно уверена, что скоро что-то случится. Начнется война или на Землю упадет метеорит, но спокойная жизнь Хибари Ацуко определенно закончилась на первой ее нечаянной встрече с Савадой Тсунаеши.

— Меня пугает то, что происходит, — она протяжно вздохнула, и Реборн ответил стремительно, едва отзвучал последний вылетевший из ее горла звук:

— Еще ничего не происходит. У меня есть кое-что для тебя, тебе ведь недавно исполнилось пятнадцать.

От стремительной смены темы что-то щелкнуло в голове, и Цуко не сразу сообразила, что он говорит. Даже пересчитала на пальцах, хохотнула, закусывая губу и заметила, что день рождения ее был всего лишь не далее полугода назад.

— Посылка из Италии слегка задержалась, — невозмутимо пожал плечами Реборн, и что-то звонкое шлепнулось на покрывало рядом с ее рукой, — это от старика Девятого.

Девятого босса мафиозной семьи Вонгола, преемником которого должен был стать Тсунаеши-кун, добавила про себя Цуко и мысленно присвистнула, взвешивая в ладони сверток. Внутри что-то звякнуло, и она вопросительно подняла глаза — Реборн позволительно качнул головой, и в следующее мгновение Цуко уже совершенно беззаботно примеряла идеально круглый тяжелый браслет, пара которому осталась лежать у нее на коленях. Металл казался холодным настолько, что обжигал пальцы, однако нагрелся сразу же, стоило ей нацепить браслет на запястье. Цуко тряхнула рукой, проверяя, но браслет только мотнулся вверх-вниз, будто сам по себе уменьшился, подстраиваясь под ее руку. Второй такой же она надевать не спешила, разглядывая его идеальный круг без единого шва. Всего на мгновение в груди толкнулся червячок сомнения, но тут же затих, зачарованный мерцающим золотым светом. Она даже забыла, что Реборн все еще в комнате, а когда подняла глаза, его уже не было, только колыхались на вечернем ветру прозрачные занавески.

В течение всей следующей недели назойливая Нагата Юкико несколько раз читала ей лекции о надлежащем внешнем виде учениц средней школы Мидори, и каждый раз Цуко слушала ее вполуха, перебирала в пальцах болтающиеся на запястье браслеты и обещала во что бы то ни стало завтра обязательно прийти в идеальной школьной форме только ради сохранения ее душевного равновесия. На следующий день Цуко, конечно, приходила как обычно в цветных колготках и блестящих браслетах, и все повторялось по кругу. На самом деле не то чтобы она когда-нибудь интересовалась подобными побрякушками, а из украшений носила разве что небезызвестные многострадальные колготки и подаренную Кеей резинку, просто эти два круглых браслета так хорошо вписались, что она была не в состоянии заставить себя их снять.

Мысли о торговле информацией исчезли как-то сами собой, будто Цуко уже находилась там, где должна была быть, и это на самом деле немного пугало. Окутывающие ее сомнения разом развеивались, стоило взглянуть на тяжелое золото подаренных браслетов, Цуко уверенно вскидывала голову, и даже Тсунаеши-кун, испуганно пискнувший при виде ее новой прически, не мог поколебать ее внезапную уверенность. В последнее время они встречались довольно часто, потому что Реборн придумал просить у Цуко помощи в подготовке домашнего задания, так что она даже успела привыкнуть к творящемуся в доме Савада шумному балагану.

— Но ты уверена, что все в порядке? — Тсунаеши-кун спрашивал это уже, наверное, десятый раз, и Цуко по-прежнему пожимала плечами. — Если это принадлежит мафии, разве не могут они однажды прийти и потребовать отплатить за подарок?

Не то чтобы Цуко совсем не думала о подобном раскладе, просто обещание защищать ее, запальчиво данное Тсунаеши-куном, отчего-то навевало спокойствие и уверенность. Или, может быть, Цуко просто-напросто лишилась рассудка, погрязнув по уши в яме творящейся вокруг чертовщины.

— Десятый, Девятый вовсе не такой человек! — Гокудера Хаято хлопнул ладонью по столу и подскочил с подушки. — Он не стал бы что-то требовать взамен на подарок!

Они расселись вокруг низенького столика в гостиной дома Тсунаеши-куна и, вообще-то, делали домашнее задание, пока разговор не зашел в ставшую уже привычной напряженную колею.

— Никто не дарит подарки просто так, — Цуко пожала плечами, чиркнула ответ на задачу и показала закусившему кончик карандаша Тсунаеши-куну, — к тому же разве ты знаешь его лично, чтобы судить о мотивах?

Повисла недолгая пауза, после чего Гокудера шлепнулся на подушку, отчего-то красный, как закладка в его тетради. Тсунаеши-кун понимающе кивнул и принялся строчить что-то в своей, а после показал Цуко два верно решенных примера. Откуда-то из кухни заговорила хозяйка дома, и разговор сам собой прервался, как всегда оборвавшись на полуслове.

Происшествия с нападениями то ли на время затихли, то ли Цуко настолько погрузилась в собственные мысли, что напрочь позабыла обо всем на свете, потому что когда это снова произошло у нее прямо перед носом, что-то неприятно толкнулось в груди, и страх заколотил в висках. Сгорбившийся парень в шапке крутил забрызганное кровью йо-йо, а другой лежал ничком у ног Цуко, раскинув в стороны руки, и свистяще постанывал. Глаза нападавшего на мгновение сощурились, и сердце Цуко пропустило удар, а после обыкновенная детская игрушка врезалась в стену с такой силой, что на землю посыпалась штукатурка. Цуко едва ли запомнила, как добралась домой, а на следующий день, переполошив половину района, в больницу попал Кусакабе-сан, будто напоминая, что не стоит расслабляться, когда происходит нечто очевидно плохое.

О, Цуко прекрасно знала, что в заброшенном парке развлечений в пригороде поселились странные личности, но теперь страх, червячком грызший ее подсознание, вспыхнул рыжим пламенем, обдал руки и стих, натолкнувшись на очевидное решение. Кея непременно пойдет наводить порядки, а Тсунаеши-кун обещал защищать Цуко, так что ей всего лишь нужно было ломануться, сломя голову, опуститься в яму по самую макушку и там и погрязнуть в собственном разъедающем мысли высокомерии. Следить она умела прекрасно, оставить сообщение тоже получилось легко, вот только Цуко не учла, что странности ее мира оканчивались на перемещении в будущее, но ведь помимо этого существовало еще множество всяческих штук, выходящих за границы реального.

Например, она совершенно не была готова к возникшему прямо из воздуха дереву сакуры, от вида которого Кея стал задыхаться, хватая ртом воздух подобно выброшенной на берег рыбе, а еще к натуральному избиению, которое за этим последовало. Все внутри холодело, когда металлический стержень опускался на тело ее старшего брата, а в глазах то и дело темнело, потому что сама она стояла, прибитая к стене пронзившей ее насквозь усыпанной розовыми цветами веткой, и расплывавшаяся от живота боль казалась ей совершенно реальной. Из глубокой царапины на виске сочилась, заливая правый глаз, густая красная кровь, колени подкашивались, и Цуко думала, что нужно всего лишь проснуться, чтобы она оказалась в привычном нормальном мире, где во лбу у людей не горит пламя, и деревья не появляются из воздуха.

Вот только нормальность, похоже, заканчивалась там, куда лежал ее взгляд, потому что, открыв глаза в следующий раз, Цуко увидела закутанных в черные тряпки угловатых чудовищ, тянущих по полу звенящие тяжелые цепи. Висок обдало болью, захотелось зажмуриться и непременно проснуться в прошлом году, когда самым странным в ее жизни казался похожий как две капли воды старший брат, влезающий в драки направо и налево и держащий в страхе половину города. Но ни заснуть, ни проснуться не получалось, Цуко тупо пялилась в полуразрушенный потолок некогда торгового центра, убеждала себя, что люди не могут появляться и исчезать прямо из воздуха. Люди много чего не могут, рассуждала про себя Цуко, а тяжелые золотые браслеты грели запястья, будто успокаивая ее звучащей только в ее голове колыбельной, похожей на стрекочущее на ветру пламя. Тсунаеши-кун смотрел на нее сверху вниз и постоянно извинялся, а лицо его тоже было покрыто кровью, как причудливой маской. Цуко видела лежащего без сознания Кею и поправляющего шляпу Реборна, а еще людей с носилками в белых халатах, и в какой-то момент все вокруг стало белым, как чистый хрустящий под ногами снег.

Когда она открыла глаза в следующий раз, сверху вниз на нее смотрел белый потолок, а потом еще и еще раз, пока потолок не сменился на домашний, белый — на черный мрак под одеялом, а сама Цуко не проснулась однажды от стойкого ощущения чужого присутствия в голове. Или, может быть, на руках, потому что кончики пальцев ее горели, испуская рыжее с фиолетовыми крапинками пламя, исчезнувшее, стоило только моргнуть. Тяжелые золотые браслеты тянули вниз и обдавали смешанным с холодом приятным теплом, и Цуко, крепко зажмурившись, нырнула под одеяло с головой, велела себе спать и вслух заявила, что все это — всего лишь галлюцинации, как вырастающая прямо из воздуха сакура, пронзившая ее насквозь. Никаких шрамов на ней не было и быть не могло, исчез даже порез на виске, будто все это ей просто привиделось, и Цуко с радостью поверила бы в собственное сумасшествие, если бы окутавшая ее цепь звеньями не тянулась до самого будущего.

— Могу понять твое желание вернуться к нормальной жизни, — мелодичный смех раздался вокруг и в ее голове разом, — хочешь, я помогу тебе осуществить эту великолепную задумку?

Цуко сидела на цветастом ковре в обнимку с книгой, и это определенно был сон, потому что в маминой комнате все давно было не так, а еще потому что было ей от силы лет пять. Чужому человеку в маленькой комнате взяться было решительно неоткуда, так что Цуко попросту проигнорировала его предложение. Глаза ее слепо блуждали по строчкам, прыгающим из стороны в стороны, ковер колол ноги, и все вокруг казалось таким настоящим, что от ужаса подрагивали пальцы. Нарушал странную картину единственный белоснежный потолок, поднимающийся куполом далеко вверх, по которому плыли, перетекая из стороны в сторону, голубоватые облака.

— Ну же, это совсем просто, — воркующий голос появился у самого уха, влажноватым теплом огладил плечи, — нужно только…

— Уйди из моей головы.

Совсем крошечная в этой маленькой комнате Цуко протяжно вздохнула и захлопнула книгу. Читать все равно не получалось, назойливый голос все крутился вокруг, уговаривая и убеждая, вот только Цуко не хотела никуда возвращаться. На обложке книги, которую она держала в руках, красовалось изображение оранжевого огонька, разделяющееся на еще шесть таких же, только других цветов, от голубого до красного. Цуко нравился фиолетовый огонек, пристроившийся в самом конце и почти упирающийся в угол, и она касалась его кончиками пальцев, будто вот-вот могла почувствовать исходящий от книги жар.

Голос тем временем не унимался; его огонек был темно-синим и гипнотизирующим, так что долго смотреть на него определенно не стоило. Этот голос терроризировал Цуко уже несколько дней, появлялся во сне или когда она прикрывала глаза, проваливаясь в ленивую дрему посреди уроков, и заводил одну и ту же надоевшую до зубовного скрежета шарманку. Голос предлагал Цуко пустить его в ее тело, чтобы он мог избавиться от докучающей ей мафии, а потом она определенно точно вернулась бы к своей привычной скучающей жизни. Вот только идея ей с самого начала совершенно не нравилась, потому что тело Цуко принадлежало ей и никому другому, и уж точно она не собиралась пускать туда всякие говорящие назойливые синие сгустки.

Комната, в которой они встречались, всегда была одинаковой, заполненной книгами до самого потолка, так что Цуко всегда брала что-нибудь новенькое, беззастенчиво рылась на стеллажах и забиралась на самый верх. Она протягивала руки, чтобы дотронуться до пушистого облака, но каждый раз, хоть и прекрасно знала, что именно так и будет, упиралась ладонями в изрисованный красками потолок. Когда-то в детстве Цуко нравилась эта комната с цветастым ковром и огромными полками с книгами, а теперь, когда она заходила туда — внутри были только голые стены и аккуратно убранная кровать. Книги исчезли из ее детства вместе с разрисованным потолком, а теперь голос, чарующий и завораживающий, воспроизводил в ее разуме воспоминания, от которых на глаза невольно наворачивались слезы. В этот раз он поймал ее на уроке, усадил на ковер и сам всучил в руки книгу, а теперь кружил темно-синим огоньком, уговаривал что есть мочи, а Цуко, завороженная скорее декорациями, нежели актерской игрой, до сих пор ни разу не отказала.

— Ты можешь угомониться? — Цуко, маленькая, будто тоже ненастоящая, протяжно вздохнула, пробежала взглядом по полкам в поисках того места, где должна стоять стянутая огоньком книга. — Пожалуйста?

Просьба прозвучала глупо, будто сама Цуко вовсе не была уверена, хочет ли прекращать, и кружащий возле ее головы огонек тут же рассмеялся. В нужный момент он делал вид, что не понимает сказанных слов, взлетал куда-то под нарисованный потолок, прятался в облаках и спускался только когда Цуко прекращала выискивать его глазами. Их встречи начинались ленивыми перепалками и оканчивались ленивыми перепалками, и в какой-то момент Цуко просто смирилась, что он постоянно торчит в ее голове. Были моменты, когда она чувствовала себя опустошенной и одинокой, и это значило, что он снова пытается внушить ей обманчивое ощущение зависимости, будто темно-синий гипнотизирующий огонек был частью ее собственного тела. Сейчас же, когда Цуко отчетливо ощущала себя спящей посреди урока, опустив голову на парту, присутствие его казалось как никогда утомительным. Огонек все болтал и болтал, не позволяя ей проснуться, смеялся и прятался в облаках, а сама она так и сидела на колючем ковре с закрытой книгой в руках.

— Да ладно тебе, — голос продолжал настаивать, хоть самого огонька давно уже не было видно, — нужно всего-то пустить меня в свое тело, чтобы я мог…

Что-то внутри Цуко протяжно щелкнуло, и она отбросила книгу в сторону, не глядя, как та сама собой возвращается на положенное ей место. Глубокий вдох надорвал скопившийся в животе клубок, облака осыпались с разрисованного потолка штукатуркой, и Цуко рявкнула, ударяя ладонью по парте:

— Я велела тебе проваливать!

Звенящая тишина обрушилась на плечи вместе с осознанием того, что она больше не спит, и Цуко даже открыла рот, чтобы что-то сказать в свое оправдание. Учитель смотрел на нее, развернувшись вполоборота, выжидающе и будто удовлетворенно, а взгляды одноклассниц жгли не хуже раскаленных щипцов, вырывающих ногти. Молчание продолжалось почти полминуты, ладонь саднило от удара, а подскочивший карандаш, покатившись, с грохотом упал на пол, и только тогда учитель кашлянул, отложил мел и коротко кивнул в сторону выхода:

— Хибари-сан, вы выглядите бледной. Полагаю, вам будет лучше отдохнуть в медкабинете.

Обманчиво ласковый голос заставил дернуться, будто Цуко ударили по щеке, и она, не отвечая ни единого слова, выскочила вон из класса. От быстрой ходьбы зазвенели на запястьях браслеты, в груди неприятно сдавило, и Цуко ненадолго остановилась перед умывальником, зачесывая назад растрепавшиеся волосы. Она так и не привыкла к короткой стрижке, успела укорить себя за импульсивность и еще десяток раз пожалеть, что заставила Тсунаеши-куна рассказать ей о мафии. Это, конечно, ничего бы не изменило, но отчего-то Цуко злилась именно на этого забавного мальчика с теплым оранжевым огоньком на лбу, будто он на самом деле должен был защищать ее даже от нее самой.

В медкабинете медсестра услужливо уложила Цуко на одну из кроватей, а когда та проснулась — в школе не было никого, кроме занимающихся допоздна клубов, так что она, заскочив в класс за сумкой, с чистой совестью пошла домой.

* * *

— У тебя тоже было такое чувство? Будто либо ты сходишь с ума, либо чокнулись все вокруг?

Она задала этот вопрос сидящему напротив Тсунаеши-куну, и тот привычно испуганно пискнул, отрывая взгляд от тетради с домашним заданием. Спящий до этого на диване Ламбо подскочил и завопил «Да-а-а!», ринувшись на кухню, из которой высунулась Нана-сан, спрашивающая, не нужно ли им чего-нибудь. Тсунаеши-кун снова позвал Цуко помочь с домашним заданием, потому что, по его словам, Реборн мог только запугивать и стрелять из своего пистолета, а Гокудера учил просто отвратительно, так что понятно становилось еще меньше, чем до начала «урока».

— Мне больше нравится вариант со всеми вокруг, — Тсунаеши-кун хохотнул, встрепал ладонью и без того торчащие во все стороны волосы.

Почему-то рядом с ним становилось удивительно тихо, несмотря на творящийся вокруг перманентный балаган, будто так на самом деле и должно было быть. Обхватывающие запястья тяжелые браслеты позвякивали при каждом движении, Цуко то и дело цепляла оба на одну руку, чтобы удобнее было писать, а Тсунаеши-кун косился на них, как на торчащую из шевелюры Ламбо фиолетовую игрушечную базуку. Жуткая машина не стреляла уже довольно давно, так что Цуко к собственному удивлению успела соскучиться по странному будущему, однако теперь странностей с лихвой доставало и в реальном времени.

Конечно, Тсунаеши-кун рассказал ей в подробностях, что случилось в заброшенном торговом центре, а вот Цуко в свою очередь скрыла от него присутствие синего огонька в собственной голове, так что теперь чувствовала себя несколько неловко. Впрочем, это была только ее проблема, утекающая в застарелые воспоминания, рассованные по пыльным полкам книжных шкафов, упирающихся в разрисованный потолок старой маминой комнаты. Комната с цветастым колючим ковром принадлежала только Цуко и никому больше, так что даже назойливому голосу она не собиралась позволять торчать там дольше необходимого. На самом деле Цуко позволяла все это именно из-за комнаты, которой в реальности давно не существовало, потому что именно там она могла чувствовать себя по-настоящему маленькой девочкой и не беспокоиться ни о чем, кроме выбора очередной интересной книжки.

Наверное, она давно догадалась, что мерцающий синим огоньком голос — это тот самый парень из заброшенного торгового центра, который по рассказам Тсунаеши-куна мог завладеть телом человека, которого оцарапает своим трезубцем. Кроме того, он страстно мечтал уничтожить мафию на корню, и именно это назойливый голос и предлагал сделать, чтобы Цуко могла вернуться к нормальной жизни. Цуко делала вид, что всерьез раздумывает, перебирала в пальцах теплые шершавые страницы книг, а Тсунаеши-кун каждый раз всем своим видом пытался показать ей, что от мафии не стоит ждать ничего хорошего. Непременно вылезающий как черт из табакерки Реборн опровергал каждое его слово, сверкал глазами из-под шляпы и почему-то особенно пристально глядел в ее сторону. Вот и сейчас он сидел, свесив с дивана ноги, постоянно перебивал Тсунаеши-куна, когда тот готов был дать ответ на задачу, и бросал на Цуко взгляды, от которых хотелось спрятаться под тетрадью или забраться под стол.

— Мне тоже, — протяжно вздохнула Цуко, перелистывая страницу, — но мне все-таки кажется, что под влиянием всеобщего сумасшествия я тоже становлюсь того…

Она театрально покрутила пальцем у виска, и Тсунаеши-кун рассмеялся заливисто и громко, хоть и звучали в его голосе привычные нервные нотки. Реборн буравил взглядом ее спину, Цуко отчетливо ощущала тлеющую дыру у себя аккурат между лопаток, и из-за этого ее саму захлестывала нервозность, от которой позвякивали браслеты на левой руке. Во лбу неприятно пульсировало и чесалось, будто кто-то рылся прямо в ее черепушке, и Цуко небрежно зачесала назад волосы, убирая непослушные пряди со лба. Хоть Реборн и сказал, что ничего еще не началось, нечто все еще происходило, отчего цифры прыгали перед глазами, а в ушах стоял страшный гул, который хотелось во что бы то ни стало прекратить.

А потом в голове что-то щелкнуло, Цуко подскочила, снося напрочь журнальный столик, и раздался шипящий надломленный хохот, вырывающийся, кажется, из ее собственного горла.

* * *

Когда колючий взгляд Реборна в очередной раз упал на пишущую что-то в тетради Ацуко-сан, Тсуна вдруг подумал, что предлагать ей дружбу было самым худшим решением в его жизни. Ацуко-сан не отрывала взгляда от строчек перед глазами, но то и дело вела плечами и едва слышно бормотала себе под нос. Тсуна винил себя из-за того, что втянул Ацуко-сан в дела мафии, но еще больше из-за произошедшего недавно. Едва ли он ожидал, что Рокудо Мукуро, завладев ее телом, будет нападать на него, и уж тем более Тсуна не ожидал того, что произошло в самом конце. Будто глядя в прошлое, Тсуна смотрел на преследующий его во снах образ, раскрывающийся огненными лепестками, и едва ли мог вдохнуть нагревшийся от разбушевавшегося пламени воздух.

— Ой-ей, Тсуна, — Реборн швырнул в него подушкой, и только тогда Тсуна смог рвано вздохнуть и отшатнуться в сторону.

Ацуко-сан горела, стояла посреди гостиной его дома, объятая трепещущим рыжим пламенем, поднимающимся от запястий и облизывающим руки, а вырывающийся из ее горла смех, кажется, ей вовсе не принадлежал. Так же было и в схватке с Рокудо Мукуро, когда она, внезапно вскрикнув, загорелась почти полностью, но тогда Реборн выстрелил в нее одной из своих странных пуль, и пламя стремительно стихло. Теперь же, сколько бы Тсуна ни смотрел, широко распахнув глаза, огонь не опадал, лишь поднимался выше, охватывая уже почти все ее лицо целиком. Фиолетовые крапинки отлетали игривыми искорками, тлели на ковре и диване, оставляя в ткани маленькие обугленные дырки. Глаза Ацуко-сан были закрыты, но она все продолжала смеяться, сжимала и разжимала кулаки и громко рвано дышала, будто пыталась справиться с пышущим вокруг нее жаром.

Первым порывом было спрятаться куда-нибудь подальше и оставить разбираться со всем Реборна, который наверняка был как всегда в курсе странных особенностей его знакомых, вот только мелкий репетитор спрятался за диваном сам, махнул в сторону Тсуны пистолетом и приказал решить проблему, если не хочет впредь жить на угольках. Тсуна протяжно вздохнул, оглянулся на дверь кухни, из-за которой должен был доноситься голос моющей посуду мамы, вытащил из кармана варежки, ни капельки не похожие на оружие, натянул их и бросился вперед. Во лбу закололо, стоило ему коснуться охваченных пламенем ладоней Ацуко-сан, и Тсуна с легкостью стащил с нее браслеты, из-за которых, казалось, это все и происходило. Ацуко-сан хлопнула глазами, словно пришла в себя, и в следующее мгновение пламя вспыхнуло до самого потолка!

Закачалась, норовя упасть, потолочная люстра, взрыв фиолетовых искр обдал лицо, а Тсуна прочно ухватил Ацуко-сан за ладони, будто она тоже могла взлететь под самую крышу, подхваченная порывами горячего воздуха. От шума пламени не было слышно ничего, кроме собственного дыхания и немного поутихшего хохота Ацуко-сан, перемежающегося теперь несвязным бормотанием. Тсуна крепко держал ее за руки, но понятия не имел, что дальше делать, чтобы его дом не превратился в многострадальные угольки. Охватившее Ацуко-сан пламя перекидывалось на него тугими волнами, но вовсе не обжигало, было теплым и ласковым, а вот прячущиеся в нем фиолетовые искры больно царапали кожу, выжигали дыры на одежде и исчезали хлопками. Наверняка было что-то, какое-нибудь простое действие, чтобы все разом закончилось, чтобы даже мафия исчезла из его жизни, оно, может быть, даже крутилось у Тсуны на языке, вот только он смотрел, как зачарованный, в черные глаза Ацуко-сан и крепко сжимал ее ладони, пока она сама не завалилась вперед, падая на его плечо, так что оба они рухнули на подпаленный местами ковер.

— Я… сказала, — Ацуко-сан давила слова, и горячее дыхание ее обдавало плечо и ключицу Тсуны, — что не согласна!

С негромким «пуф!» пламя погасло, так что в напоминание о нем остались только саднящее лицо и дымящиеся дырки на диване, Ацуко-сан дернулась назад, окончательно приходя в себя, и глаза ее стали почти такими же огромными, как у Тсуны.

— Боже мой! — ворвавшаяся в гостиную мама перевернула журнальный столик, быстро собрала разбросанные тетради. — Тсу-кун, я же говорила тебе, что зажигать фейерверк в доме опасно! Цуко-чан, ты в порядке?

Голос ее сменился с пораженного на грозный и обеспокоенный так быстро, что у Тсуны зарябило в глазах. Ацуко-сан мотнула головой, перевела взгляд с него на маму и неловко улыбнулась, высвобождая собственные ладони из вспотевших рук Тсуны. Тем не менее она все еще сидела у него на коленях, и от этого сердце его колотилось так, будто собиралось вот-вот взорваться одной из петард Гокудеры-куна.

— Да, Нана-сан, — голос Ацуко-сан показался Тсуне хриплым, но таким холодным, что голова его сама собой вжалась в шею, — я в полном порядке, спасибо.

Теперь, с этой своей короткой прической, она походила на Хибари-сана до такой степени, что разбушевавшееся было сердце затихло, и затряслись колени. Вынырнувший из-за дивана совсем невредимый Реборн отряхнул шляпу, прежде чем нацепить ее на голову, и острый взгляд Ацуко-сан вперился в него злобно и вопросительно. Не хватало только фразы «загрызу до смерти», чтобы Тсуна, доведенный до ручки, пискнул и окончательно потерял сознание.