Сквозь листву она видела звезды (гет)

Цуко отряхнула школьную юбку, стряхнула с парты остатки раскрошившегося карандаша, выглянула в окно. Там, почти вплотную к стеклу покачивалась массивная унизанная ярко-зелеными почками ветка, то и дело скребущая его, будто просящая впустить ее внутрь. Цуко фыркнула, поднялась. Именно из-за этой ветки окно никогда не открывали, но и спиливать ее никто не спешил. Цуко нравилось следить за ее обитателями во время уроков, нравилось, как с весны по осень пробивающийся сквозь густую листву свет рисовал узоры на ее парте.

Из-за этого Цуко было даже немного жаль, что совсем скоро она перейдет в другой класс и больше не увидит полюбившуюся ветку.

Как бы грустно ни было это признавать, друзей у Цуко не было. Ну разве что ветку и щебечущих на ней птичек и лазающих белочек можно было назвать приятелями, если бы Цуко не смотрела на них, отделенная толстым стеклом. При таком раскладе это больше походило на поход в зоопарк, и от этого делалось совсем уж печально.

Не то чтобы Цуко была одиночкой, не то чтобы была из тех, кого обычно травили в школе. У Цуко был старший брат, лицо которого знал едва ли не каждый житель Намимори от мала до велика. Цуко не посчастливилось родиться с точно таким же лицом спустя почти год после рождения брата, так что шишки она собирала вместо него. У них были не то чтобы хорошие отношения, скорее обычные, прохладно-нейтральные на уровне привет-как дела-пока. Они учились в разных школах, но оба были во втором классе, так что их принимали за близнецов чаще, чем Цуко это устраивало. Она, честно говоря, в глубине души надеялась поступить в старшую школу в Токио, Киото или Осаке и переехать туда, где никто не знал ее лица. У нее были достаточно хорошие оценки, чтобы попытаться, но на переезд и проживание в другом городе требовалось много денег, а единственным условием во многих школах, которые она рассматривала, было то, что ученики не должны работать. В общем, если сократить, Цуко предстояло каждый день смотреть на саму себя в брюках и с грозным выражением лица еще как минимум четыре года.

Цуко потянулась, забросила сумку на плечо поверх натянутого кое-как пальто. Если бы в ее школе был Дисциплинарный комитет, ее бы непременно отругали за колготки вместо чулок, яркую резинку для волос с пушистой оранжевой с фиолетовой серединкой хризантемой и расстегнутую на две верхних пуговицы блузку. Но в ее школе Дисциплинарного комитета не было, так что Кея мог разве что шипеть на нее дома. Цуко было давно и прочно плевать на все его замашки драчуна и придирки по поводу ее внешнего вида.

На улице еще было прохладно, так что она поплотнее запахнула пальто, дернула болтающуюся на одной нитке пуговицу, оторвала и сунула ее в карман. Стоило попросить маму пришить, когда та вернется домой.

Практически все ученики уже разошлись по домам, за исключением разве что дежурных и членов клубов, так что во дворе было пусто и тихо. На улицах оказалось практически также, редкие прохожие покачивали пакеты из магазинов, время от времени мелькали несколько расцветок школьной формы. Учащиеся расходились по домам после прогулок и развлечений, постепенно наступало время возвращающихся с работы взрослых, гуляющих студентов и разгульной молодежи. Цуко, не имевшая привычки задерживаться дольше определенного времени, неспешно брела домой.

Снег, довольно редкий в Намимори гость, если и был в этом году, то давно сошел, уступил место все еще жухлой прошлогодней траве и пробивающимся сквозь холодную землю новым росткам. Пахло сыростью, хотя дождя давно не было, с неба светило солнце, еще далекое и колюче-прохладное. Домики, расположившиеся почти вплотную друг к другу, выглядели совершенно одинаково, и только именные таблички возле калиток давали знать, кто живет именно здесь. Цуко разглядывала фасады и искала между ними отличия, заглядывала в не зашторенные окна и подтверждала собственные догадки. Конечно, за два года она успела запомнить все фамилии на пути от школы до дома и обратно, и тем более интригующе было искать крохотные неуловимые изменения.

У Цуко была довольно странная привычка-хобби, она знала большинство приметных жителей Намимори в лицо и заочно, любила бродить по улицам и слушать, собирая сплетни. Часто полученная информация была ей полезна, потому что враги ее братца, бывало, приходили к ней в поисках отмщения. С помощью информации Цуко могла за себя постоять.

Это было не так уж и сложно — знать все обо всех. Хватало хорошего слуха, длинных волос, чтобы иногда скрывать за ними характерное лицо и брата-грозы города. Да, с помощью Кеи Цуко иногда получала даже больше, чем планировала. Шантажировать Дисциплинарным комитетом средней Намимори во главе с братом она умела прекрасно.

Недалеко послышался крик. Цуко, имевшая неплохую память на голоса тоже, без труда узнала по характерным интонациям Миуру Хару, девочку из ее школы. У Миуры, раньше тоже не пользовавшейся популярностью из-за дурацких замашек косплеерши и странного навязчивого поведения, не так давно появилось несколько друзей во главе с бывшим Никчемным Тсуной из средней школы Намимори.

Никчемный Тсуна резко изменился чуть меньше года назад, когда в его доме появился странный якобы репетитор Реборн, одетый в костюм и шляпу младенец. Сначала Савада бегал голышом по улицам и признавался в любви, затем переполошил свою школу, а с ней и весь город заодно, заимел несколько похожих на бандитов друзей и даже несколько раз сталкивался с братом Цуко и остался жив. Цуко никак не могла понять, как так получилось, потому что до появления странного репетитора Никчемный Тсуна если и привлекал внимание, так именно своей никчемностью и потрясающей бесполезностью.

Когда Цуко завернула за угол, чтобы выяснить, что происходит, Миуры Хару там не оказалось. Зато оказался только что припомненный Савада вместе со своим репетитором в шляпе и еще одним мальчишкой. Цуко знала и его тоже, это был Бовино Ламбо, зовущий себя Ламбо-саном, еще один появившийся из ниоткуда ребенок в доме Савада.

— Хи-и, Хибари-сан! — завизжал Савада. — Ламбо, остановись!

Цуко закатила глаза, на всякий случай посмотрела на школьную юбку, открывающую обтянутые колготками колени. Ее еще ни разу не путали с братом, когда она была одета как девочка. Никому в целом свете в голову бы не пришло, что гроза всея Намимори может носить юбки.

— Разуй глаза, Никчемный Тсуна! — ребенок в черном костюме подпрыгнул, ловко залепил Саваде затрещину. — Это девочка.

Цуко никогда прежде не видела его так близко, и теперь он производил на нее еще более странное ощущение. От этого Реборна веяло силой, неправдоподобной для ребенка его возраста, а то, как он подпрыгнул на высоту человеческого роста, поражало. Цуко заинтересованно прищурилась.

Бовино Ламбо, про которого с ее появлением все забыли, растерянно переводил взгляд с Савады и Реборна на Цуко и обратно, шмыгал носом и утирал ладошкой выступающие слезы. Вот уж кто был похож на настоящего ребенка, крикливого и капризного, льющего слезы по пустякам, и не преодолевал предел человеческих возможностей. Этот ребенок был одет в пятнистый комбинезон с капюшоном в виде афро-прически и пускал из носа сопли. Этот ребенок почему-то очень пристально смотрел на Цуко.

— Цуко-чан! — всхлипнул он неожиданно. — Реборн снова меня обижает!

Цуко вздрогнула. Бовино Ламбо подлетел к ней, вцепился в ногу мертвой хваткой и принялся вытирать сопли о новые серые с черными звездочками колготки. Никчемный Тсуна и Реборн перестали спорить.

Они так и стояли молча несколько минут, пока один ребенок вытирал об нее вытекающие из организма жидкости, а другой тупо пялился на это. Реборн в черной шляпе, меньше всех здесь на самом деле похожий на ребенка, приблизился, взглянул на Цуко снизу вверх, мило улыбнулся и пнул Ламбо по попе. Цуко вздрогнула снова, на этот раз от пробравших все тело мурашек. Ламбо на мгновение перестал плакать, утер рукой нос, завопил «Цуко-ча-а-ан!» и вскарабкался по ней, как по дереву.

— Эй, Л-ламбо, — промямлил стоящий как не родной Савада, осторожно протягивая руки, — т-ты знаешь эту девушку?

Цуко ощутила, как у нее задергался глаз. Кажется, никто не собирался снимать с нее этого прилипчивого ребенка, так что стоило самой с этим что-нибудь сделать. Новые колготки было жаль, но они уже были безнадежно испорчены, а Бовино Ламбо все карабкался и приближался опасно близко к школьной юбке и подолу светлого пальто.

— Савада, — прошипела Цуко разозленно, — если ты сейчас же не снимешь с меня своего ребенка, дальнейшая жизнь покажется тебе адом.

Очень хотелось добавить «загрызу до смерти», но Цуко сдержалась. Подражать голосу брата было полезно, но не стоило забывать, что у него тоже есть уши по всему Намимори. Не то чтобы Кея бы ей что-то сделал, но часовая лекция от Кусакабе-сана, его заместителя, тоже не казалась местом отдохновения.

— В-вы знаете мое имя? — этот мальчишка, кажется, совсем не умел расставлять приоритеты. — П-простите, я сейчас… ну же, Ламбо, мама наверняка купила виноград, так что слезай…

Ребенок не слушался, продолжал реветь, сползал вниз по ноге Цуко и подтягивался обратно. Другой ребенок, Реборн в черном костюме, успел куда-то исчезнуть. Цуко снова показалось, что она слышала голос Миуры Хару, но оглядываться сейчас было не с руки.

— Цуко-чан добрая, — донеслось сквозь неразборчивое мычание, — Цуко-чан всегда кормит Ламбо-сана конфетами и виноградом… Ламбо-сан любит Цуко-чан и маму, а не этого придурка Реборна.

Цуко глубоко вздохнула, покосилась на скрывшиеся за телом ребенка испорченные серые с черными звездочками колготки, осторожно коснулась пальцами черного афро. Нечто, напоминающее волосы, оказалось упругим и затягивающим, и Цуко едва смогла отдернуть руку. В этот момент Савада наконец смог отцепить от нее прилипчивое тело, и они вместе с ребенком полетели назад. Цуко как в замедленной съемке наблюдала, как из черной копны вылетает фиолетовая труба (похожая, внезапно, на базуку?), и летит прямо в нее. Она не успела отскочить, вдохнула окутавший ее бледно-розовый дым и закашлялась.

 

Когда Цуко распахнула глаза, она оказалась вовсе не на улице. Голова немного кружилась из-за странного дыма, ей казалось, будто все вокруг куда-то летит и вращается. Цуко вцепилась в подлокотники изо всех сил.

Она сидела в кресле за письменным столом с ровной стопкой бумаг в углу и несколькими фотографиями. Написанные латиницей буквы плясали перед глазами и складывались в как будто знакомые слова, но это совершенно точно был не английский. Цуко сделала глубокий вдох и зажмурилась. Она не знала, где и как оказалась, но с этим совершенно точно нужно было что-то делать.

Одна из фотографий привлекла ее внимание яркими красками и знакомыми черными звездочками на сером фоне, но прежде, чем Цуко смогла ее рассмотреть, чья-то рука опустила рамку картинкой вниз. Цуко едва не завизжала от неожиданности.

Поднимать глаза было страшно. Чужая рука исчезла из поля зрения, но Цуко не слышала шагов, так что могла предположить, что таинственный незнакомец все еще стоял перед столом. Губы неожиданно задрожали, и Цуко прикусила язык только чтобы не разреветься от страха.

— Вы меня похитили? — наконец выдавила она из себя неверным голосом.

Цуко все еще смотрела вниз, разглядывала отполированную столешницу и собственную выглядывающую из-под пальто школьную юбку. Сопли и слюни Бовино Ламбо на ее колготках все еще были свежими и липкими, так что она поспешно отмела мысль о том, что могла надолго потерять сознание.

— Конечно нет, — незнакомец вздохнул, — ты вернешься обратно примерно через три минуты. Извини, я не засек точное время твоего появления.

Цуко осторожно приподняла голову, тряхнула волосами, так чтобы они скрывали ее лицо, уставилась на все еще стоящего напротив незнакомца исподлобья. Его голос звучал мягко и совсем не страшно, но Цуко все еще не спешила подниматься с места, неуверенная в устойчивости собственных ног.

— Ты кто? — выдохнула она осторожно.

Выглядел он тоже совсем не страшно. У него были мягкие черты лица, пушистые каштановые волосы, торчащие во все стороны, и яркие карамельные глаза, глядящие точно Цуко в лицо. Она почувствовала, что краснеет, и снова опустила голову, занавесившись волосами.

— Это вопрос для следующего раза, — незнакомец снова вздохнул.

Цуко вздрогнула. Как это — следующего раза?

— Ты что, собираешься похитить меня еще раз?

Цуко зыркнула на него, сдула с лица мешающие пряди. После ее слов лицо незнакомца изменилось: он как будто испугался чего-то, на мгновение расширил глаза и усмехнулся. Цуко подавилась воздухом, закашлялась, не успела отреагировать на открывшуюся дверь. В помещение, оказавшееся кабинетом, вошел еще один человек.

— Десятый, это от Варии, они снова просят разрешение устранить… О, — человек с пепельными волосами и сигаретой в зубах, заметив Цуко, растянул губы в ехидной улыбке, — маленькая Цуко-сан. Это первый раз, да?

На последней фразе он снова вернул свое внимание незнакомцу с карамельными глазами. Цуко прищурилась, пристально следя, как один незнакомец забирает у другого какие-то документы. Они оба казались ей знакомыми, но второй совершенно точно был похож на Гокудеру Хаято, одного из новых друзей Никчемного Тсуны. К тому же именно Гокудера Хаято называл последнего Десятым.

— Спасибо, Гокудера-кун, — Цуко показалось, будто она начала стремительно падать.

Дверь за спиной незнакомца с пепельными волосами и сигаретой захлопнулась. Незнакомец с каштановыми волосами и карамельными глазами положил полученные бумаги на верхушку стопки, снова вздохнул и сунул руки в карманы. Только теперь Цуко обратила внимание, что одет он был в серые брюки, белую рубашку и жилетку с пересекающей солнечное сплетение золотой цепочкой от часов.

— Это просто совпадение, — пробормотала Цуко, впиваясь пальцами в подлокотники кресла, — всего лишь дурацкое совпадение.

— Ацуко, — Цуко вздрогнула; от мягкого мелодичного голоса незнакомца у нее мурашки расползлись по загривку, — открой, пожалуйста, верхний ящик слева.

Цуко послушно сделала то, что он сказал. Ей вдруг снова стало страшно, так что она едва заставила себя отлепить ладони от уютных подлокотников, несколько раз промазала мимо ручки. Голова снова закружилась, в горле пересохло. У Цуко в мыслях проносилось то, что она могла увидеть в этом ящике — от пистолета до компромата и смертельного яда. Время тянулось оглушительно медленно, и Цуко почувствовала, как что-то будто сваливается ей на голову, когда ящик оказался полностью выдвинут.

Вопреки ее глупым ожидания там не оказалось ни пистолета, ни странных таблеток или приборов. Поверх нескольких ручек, карандашей, ластиков и блокнотов лежала упаковка серых с черными звездочками колготок. Совсем таких же, какие были на ней прямо сейчас, тех, которые напрочь испортил Бовино Ламбо.

— Это, — от внезапного облегчения хотелось смеяться и плакать одновременно.

Цуко не закончила, оборвалась на полуслове. Незнакомец с каштановыми волосами и карамельными глазами смотрел на нее тепло, будто они были давным-давно знакомы, улыбался уголками губ. Цуко подавилась воздухом, закашлялась, неловко схватила колготки и прижала их к груди. Сердце отчего-то оглушительно громко стучало.

— Не злись на Ламбо за это, — его голос потонул в странном гуле, — похоже, время вышло.

В следующее мгновение, стоило Цуко моргнуть, она снова оказалась посреди улицы с Никчемным Тсуной и Бовино Ламбо. О странном происшествии напоминали прижатые к груди колготки.

* * *

Тсуна сидел посреди дороги, прижимал к себе хлопающего глазами и хлюпающего носом Ламбо и настороженно смотрел на постепенно рассеивающийся розовый дым. Эта девочка, Цуко-чан как ее назвал Ламбо, та, кого он от неожиданности принял за Хибари-сана, только что исчезла от взрыва базуки десятилетия. Это значило, что вот-вот должна была появиться ее взрослая версия, и Тсуна заранее не предполагал ничего хорошего. Тсуне хватало постоянных появлений Ламбо-через-десять-лет и редких попаданий под раздачу его неуклюжести И-пин. Тсуна совсем не хотел видеть кого-то еще из будущего и на всякий случай готовился кланяться и все объяснять.

— Цуко-чан! — Ламбо, до этого сидевший смирно подозрительно долго, радостно засмеялся. — Цуко-чан пришла поиграть! Цуко-чан принесла Ламбо-сану конфеты!

Розовый дым рассеивался, Тсуна постепенно начинал видеть длинные ноги в узких брюках, сложенные на груди руки и распущенные черные волосы. Тсуна не видел лица, потому что оно было слишком высоко, но даже не подумал встать с земли. Вместо этого взрослая Цуко-чан присела перед ними на корточки.

— Ламбо-сан ведь обещал Цуко-чан бережно хранить базуку и не размахивать ею на улице, — ее глаза угрожающе сверкнули.

Тсуна непроизвольно пискнул, сглотнул. Ее лицо, путь более взрослое и женственное, совершенно точно было копией лица Хибари-сана, самого страшного человека, которого Тсуна когда-либо встречал. Ламбо, похоже, думал также. Он прижался к боку Тсуны, задрожал и забормотал что-то нечленораздельное. Только теперь Тсуне пришло в голову, что, раз мелкий Ламбо знает ее, она, вероятно, тоже является мафиози.

Цуко-чан наконец обратила на него внимание, и Тсуна, честно слово, был совершенно не рад. Ее лицо все еще выглядело грозно, глаза были сощурены, а рот капельку приоткрыт, так что Тсуна видел, как она касается языком верхних зубов. Он и сам был готов распахнуть рот и завопить от страха, но почему-то чувствовал, что эта женщина не сделает ему ничего плохого.

Ее лицо вдруг изменилось. Глаза расширились, взгляд стал теплым, губы расползлись в улыбке. Цуко-чан больше не выглядела взрослой копией Хибари-сана, и Тсуна вдруг подумал, что она очень красивая. Цуко-чан протянула ему раскрытую ладонь, склонила голову набок:

— Ацуко, — и, подумав, добавила, — Хибари.

Тсуна как по команде дернулся, вскочил, стряхивая с себя подозрительно притихшего Ламбо, и принялся оглядываться. Если Хибари-сан здесь, у него большие проблемы, потому что Хибари-сан страшный, а Тсуна наверняка опять нарушил какое-нибудь правило.

Женщина с лицом Хибари-сана рассмеялась, звонко и чисто, так, как смеются маленькие дети, и до Тсуны наконец дошло. Он остановился, втянул голову в плечи и, кажется, покраснел до корней волос. Конечно, Хибари-сана здесь не было, потому что прямо сейчас Хибари — это всего лишь фамилия Цуко-чан.

— Ацуко, — повторила она, отбрасывая волосы за спину и склоняя голову набок, — не зови меня Цуко-чан.

— А… но я, — только подумал об этом, а не сказал, пронеслось в голове Тсуны; но вслух он произнес другое, — х-хорошо, Ацуко… сан.

Ацуко-сан удовлетворенно кивнула, а Тсуна почувствовал, как только сошедшая краска возвращается на его лицо. Накрывший ее розовый дым не дал Тсуне додумать мелькнувшую в голове мысль, он распахнул рот, чтобы что-то сказать, но проглотил слова.

Ацуко-сан из этого времени тоже была красная, Тсуна видел, как у нее трясутся колени, к тому же она прижимала к груди какой-то плоский пакет. Она была совсем не такая, как взрослая Ацуко-сан, более мягкая и низкая. Тсуна скосил глаза на грязные от соплей Ламбо колготки, и его будто молния ударила. У нее ведь фамилия Хибари, а мелкий Ламбо испортил ее вещи!

— Я… это, — к счастью, Ацуко-сан из этого времени, похоже, не собиралась забивать его до смерти, — пока!

Она просто развернулась и сбежала в мгновение ока! Тсуна подумал, что стоило сделать также еще давно, когда он столкнулся с ней пять минут назад, но сожалеть было поздно. Неправдоподобно тихий Ламбо держался за его штанину и смотрел убегающей Ацуко-сан вслед широко раскрытыми глазами.

— Цуко-чан классная, — выдохнул он, краснея, — Ламбо-сан любит Цуко-чан.

Тсуна дернулся, попытался отцепить ребенка от себя, но Ламбо как всегда держался достаточно крепко.

— Ты знаешь эту девушку, Тсуна-сан? — голос Хару заставил его дернуться снова. — Она такая красивая.

Реборн, исчезнувший в никуда пять минут назад, появился из ниоткуда. Он сидел на плече сложившей руки лодочкой и мечтательно улыбающейся Хару, и глаза его подозрительно ярко сверкали. Тсуна знал, что этот блеск не предвещает ничего хорошего никому и в первую очередь ему самому.

— Давай, Тсуна, — Реборн спрыгнул на землю, заломил Тсуне руку, — пригласи ее в семью.

Тсуна отчаянно взвыл.

Ацуко появилась в своем времени в клубах розового дыма, закинула руки за голову и громко протяжно вздохнула. Тсунаеши смотрел на нее с легкой улыбкой, верхний левый ящик стола был выдвинут, и собственноручно Ацуко положенных туда колготок не было. Странное ощущение неправильности свербело в горле, но Ацуко не придала ему значения, опустила локти на стол, а голову — на сцепленные пальцы и прищурилась.

— И как тебе маленькая я? — спросила она, буравя Тсунаеши пристальным взглядом.

И Тсунаеши был бы не Тсунаеши, если бы не сказал следующую фразу:

— Перемещение сильно тебя напугало.

Ацуко надула губы. Тсунаеши рассмеялся. На этом, похоже, состоятельный диалог закончился. Фотография, на которой Ацуко и Тсунаеши были запечатлены во время их первого свидания, лежала картинкой вниз, и Ацуко поспешно перевернула ее и поставила на место. Маленькая она на снимке смущенно улыбалась мимо камеры, прикрывала ладонями любимые серые с черными звездочками колготки, придерживая юбку. Ветер тогда дул в спину, и волосы постоянно лезли в лицо, так что Тсунаеши, смущаясь и краснея, купил ей в киоске резинку для волос, которая впоследствии надолго сменила ту, что с оранжевой с фиолетовой серединкой хризантемой. Сам Тсунаеши на фото был красный до самых корней волос (Ацуко даже видела виднеющееся из-за копны волос ярко-красное ухо). Он протягивал руку в сторону фотографирующего и, кажется, что-то смущенно-разгневанно кричал.

— Это ведь Реборн нас тогда снимал? — Ацуко легла грудью на стол и вытянула вперед руки. — Кажется, будто прошла целая вечность.

Тсунаеши подошел ближе, навис над ней, разглядывая фото под странным углом. На его лице блуждала мечтательная улыбка, и Ацуко невольно сравнивала его нынешнего с мальчиком на фотографии. И с тем Тсуной из прошлого, которого только что видела своими глазами.

— Я думал, что позвал тебя в тайне ото всех, но в итоге свидание превратилось в нашу обычную прогулку, — он мягко рассмеялся, коснулся пальцами рассыпавшихся по столу волос, — больше всех меня тогда испугал взявшийся непонятно откуда Хибари-сан.

Ацуко прикрыла глаза, наслаждаясь прикосновениями. Стоило признать, что Тсунаеши за десять лет очень сильно изменился. Так что было совершенно неудивительно, что не знающая подробностей о мафии Цуко не узнала стоявшего перед ней минуту назад Никчемного Тсуну. Ацуко невольно рассмеялась. За десять лет они все заметно изменились.

— Я ведь больше половины жизни думала, что безразлична ему, — Ацуко протяжно вздохнула, щелкнула по скрывающему фотографию стеклу ногтем, — глупый Кея.

Пальцы Тсунаеши вплелись ей в волосы, принялись массировать кожу. Ацуко уткнулась лицом в собственные руки и блаженно застонала, одновременно фыркая и представляя довольное лицо Тсунаеши. Он часто так делал — отвлекал Ацуко прикосновениями, смотрел пристально и пронизывающе. Ацуко нравился этот его взгляд, немного печальный и очень ласковый, но смотреть на него сейчас не стоило. У Тсунаеши сегодня было еще слишком много работы.

— Десятый, я принес… — Гокудера ворвался без стука; Ацуко зарычала, — пожалуй, зайду попозже.

Дверь захлопнулась оглушительно громко. Звонкая тишина прокатилась по кабинету Десятого босса Вонголы, разбилась о стены и со свистом вылетела в окно. Откуда-то слышались крики, кто-то смеялся. Кроме того, Ацуко отчетливо услышала сотрясающие стены взрывы.

— После нашей встречи у меня появилось много новых друзей. Это оказалось, — Ацуко приподняла голову, заглянула Тсунаеши в яркие карамельные глаза, — утомительно.

Тсунаеши обреченно засмеялся.

* * *

Цуко придирчиво разглядывала собственное отражение в зеркале. Кажется, она немного поправилась в последнее время, так что следовало возобновить бег по вечерам. Не то чтобы она была зациклена на внешности и определенном весе, просто тот бросался в глаза при малейшем наборе, и Цуко становилась похожа на шарик. Первыми толстели щеки и шея, так что, казалось, будто голова опухла, и Цуко превратилась в пельмень на ножках. Поэтому Цуко старалась придирчиво следить за собственным весом и не есть слишком много вредного на ночь.

Цуко была красива истинно японской, не особенно модной сейчас красотой. У нее были узкие, но крупные раскосые глаза, мягкие черты лица, белая кожа и черные волосы, пушащиеся от малейшего воздействия влаги. Цуко нравилась бы собственная внешность, если бы не тот факт, что ее лицо оказалось точной копией лица ее старшего брата, известного в Намимори как Глава Дисциплинарного комитета и самый опасный парень, связываться с которым себе дороже. Одним словом, если бы не ужасающая репутация старшего брата, Цуко наверняка бы пользовалась большой популярностью среди противоположного пола.

Мама часто называла ее куколкой, и Цуко страшно обижалась на нее за это. В глубине души Цуко хотела быть хоть чуть-чуть похожей на драчливого Кею, чтобы ей не приходилось собирать на потенциальных обидчиков компромат, а просто отправлять их в больницу парочкой ударов. Цуко где-то в глубине души восхищалась силой старшего брата, но все равно считала его страшным букой, не воспринимающим нормальные слова.

Входная дверь громко хлопнула, что возвещало о возвращении Кеи домой, и Цуко поспешно выбежала из ванной. Ей хотелось поприветствовать его и поговорить, потому что разговаривать ей кроме него было практически не с кем, но в глубине души Цуко также знала, что совершенно старшему брату безразлична. Единственным проявлением какой-никакой теплоты от него была подаренная во втором классе начальной школы яркая резиночка для волос с оранжевой хризантемой с фиолетовой серединкой.

— С возвращением! — воскликнула Цуко, сбегая со второго этажа и перескакивая через ступеньки. — Как прошел день?

Кея смерил ее придирчивым взглядом с ног до головы, неудовлетворенно хмыкнул и отвернулся. Цуко надула губы, сложила руки на груди и громко раздосадованно фыркнула. Ее домашняя одежда представляла из себя совершенно обычные серые бриджи и темно-фиолетовую футболку, но старшему брату как будто все равно что-то не нравилось. Уж не хотел ли он, чтобы она весь день до самого сна проходила в школьной форме? Хотя, учитывая его помешанность на школьных правилах и дисциплине, такое было вполне возможно. Цуко вздернула подбородок, затянула волосы болтающейся на запястье резинкой, прошла мимо к выходу.

— Ужин в холодильнике, — она махнула рукой, усаживаясь на пол, чтобы обуться, — пока.

Мама, постоянно разъезжающая по командировкам, появлялась дома редко, так что можно было сказать, что Цуко и Кея воспитывали сами себя и друг друга. Отца у них не было, так что единственным мужским влиянием были учителя из школы и одноклассники, оставшиеся для Цуко за порогом начальной школы.

— Куда ты идешь? — спросил Кея, когда Цуко потянулась за пальто.

Цуко пожала плечами. На самом деле она не выносила эту тишину между ними, когда они оба были дома и расходились по своим комнатам. Так что Цуко довольно часто уходила на короткие прогулки перед сном, но Кея все равно каждый раз спрашивал, куда она идет.

— Пойду прогуляюсь, — буркнула Цуко, не оглядываясь, — скоро вернусь.

— Не уходи далеко, — безразлично бросил Кея.

— Ага, — кивнула Цуко, закрывая за собой дверь, и повторила, — пока.

Замок противно щелкнул. Прохладный воздух колол легкие, ветер трепал стянутые резинкой волосы. Постепенно темнело, так что Цуко подумала, что задерживаться сегодня и в самом деле не стоило. Не то чтобы она постоянно уходила далеко и надолго, но потом ей же приходилось, возвращаясь в темноте, вглядываться в каждый куст и каждое дерево и шарахаться от собственной тени.

Цуко сунула руки в карманы, перекатилась с пятки на носок и вдохнула свежий вечерний воздух. Сумерки пахли влагой, ложились на плечи прозрачным покрывалом и будто бы подбадривали. Цуко, невысоко подпрыгнув, направилась в сторону ближайшего парка.

Она собиралась немного пройтись, покачаться на качелях и пойти обратно, но качели оказались заняты. Цуко остановилась перед входом на детскую площадку в парке, задрала голову к небу и на несколько мгновений задумалась. Первые, немногочисленные в черте города звезды будто подмигивали, то появляясь, то исчезая в облаках, и Цуко тяжело вздохнула. Что ж, она ведь в конце концов разучится общаться с людьми, если будет разговаривать только с членами семьи, продавцами в магазинах и учителями в школе.

Одни из качелей были заняты Савадой Тсунаеши, мальчиком, с которым Цуко встречалась уже второй раз за сегодняшний день. Он сидел, свесив голову на грудь, редко отталкивался от земли мыском кроссовка и лениво раскачивался. Цуко опустилась на соседние качели и неловко замолчала. Кажется, общаться с нормальными людьми она уже разучилась.

— Вот уж я точно ненормальный, — пробурчал Савада, отталкиваясь от земли.

Цуко дернулась, уставилась на него широко раскрытыми глазами и почувствовала, как заливает лицо краска смущения. Савада кивком подтвердил, что последнюю фразу она сказала вслух. Он, вообще-то был точно такой же красный, и спустя полминуты гляделок, они хором расхохотались.

— Прости за Ламбо сегодня, — вздохнул, снова становясь грустным, Савада, — он всегда творит какую-то дичь, а мне достаются все шишки.

Цуко сильно оттолкнулась, схватившись ладонями за удерживающие качели железные прутья. Пышная шевелюра Савады пролетела мимо, сменилась черно-зелеными в темноте кронами елей и сосен и вернулась обратно. От покачивания немного кружилась голова, стволы деревьев в вечерней темноте казались причудливыми длинными монстрами, тусклые городские звезды лениво мерцали над покрытыми почками ветками. Ярко светила обгрызенная луна. Цуко оттолкнулась снова:

— Если тебе нужно выговориться, я к твоим услугам.

Савада поглядел на нее непонимающе, раскрыл рот и захлопнул его. Цуко пожала плечами, затормозила пяткой, так что песок посыпался из-под ботинок и на ботинки. Мимо парка, переговариваясь и хихикая, проходили две женщины — одна из них была матерью одноклассницы Цуко, а вторая работала в продуктовом магазинчике неподалеку.

— Я правда хочу рассказать! — громкий крик Савады заставил ее подпрыгнуть на месте. — Но не могу же я втянуть Ацуко-сан в дела мафии!

Он тут же захлопнул рот, сообразив, что ляпнул лишнее, но Цуко уже услышала достаточно для срабатывания механизма. Хватило одного слова «мафия», чтобы происходящие вокруг Савады странные события начали складываться в нечто более-менее вразумительное.

— Савада, — Цуко подалась вперед, прижалась щекой к железяке, — или ты рассказываешь мне все, или я начинаю копать. Как думаешь, что опаснее?

Савада Тсунаеши отшатнулся с громким пронзительным «хи-и-и!», свалился с качелей и уставился на нее снизу вверх. Цуко сощурилась, меряя его предупреждающим взглядом, но не выдержала, когда он начал кланяться и истерически извиняться. Цуко расхохоталась.

— Ты так ярко реагируешь, совсем как маленький зверек, — Цуко оттолкнулась сильнее, подмигнула ярко-красному Саваде, — это забавно. Но я не помню, чтобы говорила тебе свое имя.

Савада, как раз пытающийся встать, рухнул обратно на землю. На его лице было странное смущенно-неловкое выражение с капелькой недовольства и бурной мозговой деятельности. Он, похоже, хотел возмутиться, что тоже не представлялся, но потом подумал, что с его репутацией, особенно среди школьников, его имя было довольно известно. Цуко проводила взглядом проходящих мимо старшеклассников, глубоко вдохнула стремительно холодеющий вечерний воздух.

— Но, значит, мафия, — Цуко покосилась на взобравшегося на качели Саваду, — это многое объясняет.

Савада снова взвизгнул, зажал себе рот ладонями. Цуко, пожалуй, начинала уставать от его эмоциональности.

— Эм, Ацуко-сан, ты, — он смотрел на нее вопросительно, в огромных карамельных глазах плескалась почему-то надежда, — ты веришь в мафию?

Цуко непонимающе моргнула, фыркнула и снова рассмеялась. Один из ближайших фонарей замигал, затрещал и загорелся снова.

— Почему ты говоришь так, будто мафия — это какая-то волшебная несуществующая фея? — Цуко затормозила, мысок ботинка полностью зарылся во влажный от вечерней росы песок. — В Намимори полно всяких бандитов. Например, хозяин суши-бара Ямамото Тсуеши-сан бывший наемник. К тому же это ведь ты в прошлом году побил банду якудза Момокекай.

Цуко не спрашивала, потому что знала точно, но Савада еще в середине ее тирады принялся остервенело мотать головой. Где-то вдалеке громко заплакал ребенок, и Саваду от этого звука словно током прошибло. Цуко сочувственно усмехнулась, потянулась, чтобы похлопать его по плечу, и замерла с протянутой рукой.

— Все обычно зовут меня Тсуна, — Савада опустил голову, легонько оттолкнулся, — по фамилии как-то непривычно, будто ты учитель или еще кто.

Цуко фыркнула, крутанула запястьем, ткнула его кулаком в плечо. Савада непонимающе вздрогнул, посмотрел на нее как будто обиженно. Цуко вдруг показалось, что в огромных карамельных глазах она видит отражение мерцающих звезд.

— Тогда я буду звать тебя Тсунаеши-кун, — она вытянула ноги, зарылась пятками в песок и встала, подпрыгнув, — пока, Тсунаеши-кун, расскажешь мне про мафию в следующий раз.

Цуко сделала несколько шагов, пнула валяющийся на песке камешек и широко усмехнулась.

— Да я и сам ничего не знаю! — заорал ей вслед Тсунаеши-кун. — Реборн ведь мне совсем ничего не объяснил!

Цуко рассмеялась, предвкушающе сощурилась.

Дома Кея уже успел поужинать, помыть за собой посуду и скрыться в своей комнате. Цуко сразу отправилась спать.

* * *

Уроки подходили к концу, а Цуко все никак не могла сосредоточиться. Непослушные волосы постоянно лезли в лицо, привычной резинки для волос на запястье не было, и это приводило Цуко едва ли не в бешенство. Внешне, правда, она напоминала скорее ленивую амебу, но делу это нисколько не помогало. Цуко напряженно размышляла, где могла потерять драгоценный ее сердцу аксессуар.

Вчера перед выходом на прогулку Цуко точно стянула волосы резинкой. Дул прохладный ветер, и она определенно заметила бы, если бы волосы болтались во все стороны. Но Цуко напрочь не помнила, была ли резинка, когда она вернулась домой. В памяти отложилось, как она попрощалась с Савадой Тсунаеши, вернулась домой, почистила зубы и легла спать, но тогда резинка должна была быть при ней вечером. Однако утром Цуко перерыла весь дом, но заветной оранжевой хризантемы с фиолетовой серединкой не нашла. В общем, по дороге домой сегодня Цуко вознамерилась дойти до парка и перекопать там все к чертям.

Стоило учителю покинуть класс и пожелать им хорошего вечера, одноклассницы принялись обсуждать дорамы, поход по магазинам и новую кондитерскую у станции. Цуко лениво прислушивалась скорее по привычке, чем от необходимости, но все равно оставила мысленную заметку как-нибудь заглянуть в эту кондитерскую. Она не очень любила сладкое, но скоро был день Святого Валентина, и ей хотелось непременно сделать что-нибудь для Кеи. Но сначала стоило найти несчастную резинку, иначе Цуко попросту не сможет посмотреть брату в глаза.

— Я нашла тебя, Хибари Ацуко-семпай! — заорала девчонка, которую Цуко мгновение спустя идентифицировала как Миуру Хару.

Она стояла посреди коридора, вытянув одну руку вперед и уперев в бок другую, широко расставив ноги и занимая собой, кажется, все пространство. Спешащие по домам девочки протискивались мимо нее осторожно, оглядывались на застывшую напротив Цуко и спешили убраться с места происшествия. Цуко глубоко вздохнула, прошла мимо, отодвигая почти упирающийся в стену локоть и направилась к выходу. Все ее мысли занимала пропавшая резинка для волос, так что Миуре Хару в ее голове не оставалось и капельки места.

Около выхода Цуко неспешно переобулась, сунула школьную обувь в шкафчик и захлопнула дверцу с негромким звяканьем. Сегодня на улице было теплее, и холодный ветер не гулял в распущенных волосах. Ученицы из ее школы выходили за ворота, смешивались с другими бредущими по домам и развлекаться школьниками и из учениц элитной школы для девочек превращались в самых обычных заурядных девчонок. Цуко собиралась сделать точно также, слиться с толпой, но голос Миуры Хару достиг ее и здесь.

— Хибари Ацуко-семпай! — в этот раз голос звучал из-за спины. — Не смей игнорировать Хару, когда Хару пытается признаться!

Цуко дернулась, закатила глаза. Окружающие их девочки прибавили шаг и все разом замолчали. В школьном дворе теперь было слышно, как в классах дежурные двигают стулья.

Миура Хару, воспользовавшись секундной заминкой, оббежала Цуко вокруг, оказалась прямо перед ее носом и растянула губы в широкой, немного пугающей улыбке. В голове Цуко по-прежнему крутилась только резинка для волос с оранжевой хризантемой с фиолетовой серединкой.

— Цуко, — на автомате поправила Цуко, обходя надоедливую девчонку, — не называй меня Ацуко.

Она успела дойти до ворот, когда громкий возглас «хахи!» прилетел ей в спину. Цуко вздохнула, задрала голову к небу и досчитала до трех. Она собиралась считать до десяти, но на четырех Миура Хару вновь возникла перед ее лицом. Цуко хотела было обойти ее снова, но девчонка вытянула руки в стороны и перегородила весь путь. Наклоняться, чтобы подлезть под ее руку, было слишком лень, и Цуко склонила голову набок:

— Что тебе нужно?

Миура Хару набрала воздух в грудь, раскрыла рот, замерла на мгновение и шумно выдохнула Цуко в лицо. Цуко оглядела ее с головы до ног, сунула руки в карманы пальто и все-таки наклонилась, чтобы подлезть под загораживающую проход руку. Нужно было начать поиски резинки как можно скорее, пока на площадку не высыпали детсадовцы. Хотя Цуко уже не особо рассчитывала, что найдет пропажу, и оттого настроение становилось все хуже и хуже.

— У тебя что-то случилось? — Миура Хару поймала ее за руку.

Ее ладони были теплыми и мягкими, приятными на ощупь, но они мешали Цуко идти вперед, так что она вывернула руку и сунула ее обратно в карман. Кто-нибудь из детей уже мог найти ее резинку и присвоить себе. На плечи будто легло целое небо.

— Я, — Цуко почувствовала, как защипало глаза, — потеряла кое-что очень важное.

Небо растрескалось и скатилось под ноги. Цуко упрямо шмыгнула носом, пошла дальше, не обращая внимания на оставшуюся на месте Миуру Хару. Дорога под ногами расплывалась, губы предательски дрожали; Цуко остановилась, неуверенная, что сможет дойти до дома и не разреветься.

— Цуко-семпай, не расстраивайся! — размытое лицо Миуры Хару возникло перед ней темным пятном. — Хару поможет тебе найти! Что ты потеряла, и где последний раз это видела? Я могу позвать кое-кого, и мы поищем все вместе!

Она говорила так быстро, что Цуко едва осознавала ее слова. Еще не договорив, Миура Хару схватила ее за руку и потащила куда-то, хотя Цуко даже не успела сказать, где может оказаться предполагаемая пропажа. Дорога и одинаковые дома смазывались в кривое пятно, ноги шагали сами собой, но каким-то неведомым образом они все же оказались поблизости от той самой детской площадки в парке. А также в непосредственной близости от средней школы Намимори.

— Тсуна-сан! — закричала Миура Хару, не отпуская руку Цуко.

Цуко принялась вытирать слезы рукавом. Глаза пекло, и это было стыдно, плакать на людях в средней школе, так что ко всему прочему добавился еще и румянец не щеках и ушах. Цуко раздосадованно цокнула, тряхнула головой так, чтобы волосы закрыли хотя бы часть покрасневшего лица и наверняка успевших опухнуть глаз.

Савада Тсунаеши приближался в компании довольно известного в городе Гокудеры Хаято, а также Ямамото Такеши, сына того самого бывшего наемника Ямамото Тсуеши-сана, о котором она вчера рассказывала Цуко. Миура Хару остервенело махала рукой и подпрыгивала, и Цуко никак не могла расцепить ее пальцы, чтобы поскорее сбежать.

Гокудера Хаято презрительно цокнул языком, закрывая собой Тсунаеши-куна, и они с Миурой Хару встретились взглядами, так что Цуко почти почувствовала стреляющие между ними молнии. Ямамото Такеши беспечно рассмеялся, а Тсунаеши-кун махнул ей рукой и неловко пожал плечами. Цуко все еще пыталась незаметно сбросить впившиеся в кожу чужие пальцы.

— Уйди прочь, женщина, — грубо буркнул Гокудера, не позволяя Хару приблизиться к Тсунаеши-куну, — ты мешаешь Десятому пройти.

— По-моему именно ты стоишь посреди дороги, — рассерженно прошипела Хару.

Ямамото Такеши пристально разглядывал ее, пока между Гокудерой Хаято и Миурой Хару завязывалась перепалка. Он склонил голову набок и прижал пальцы к подбородку, но Цуко все равно ни капельки не поверила его задумчивому виду. Тсунаеши-кун пытался кое-как разнять едва не дерущихся приятелей, но его голос был настолько тихим, что тонул в карканье спорщиков.

— Твое лицо выглядит точь-в-точь как лицо Хибари, — засмеялся, тыкая в Цуко пальцем, Ямамото Такеши.

Цуко обреченно вздохнула, наконец смогла сбросить пальцы отвлекшейся Миуры. Перепалка все набирала обороты, и она осторожно дернула Хару за рукав, посчитав, что нужно хотя бы предупредить, прежде чем уходить.

— Спасибо за помощь, но я поищу сама, — едва слышно пробурчала Цуко.

Ее голос тоже потонул в каркающих криках. На них уже начинали оборачиваться прохожие, кое-кто довольно громко обсуждал невоспитанную молодежь. Цуко, отчаявшаяся найти резинку, уже хотела хотя бы просто уйти и больше не связываться с утомительными шумными людьми.

— Ацуко-сан, ты что-то потеряла? — встревоженный Тсунаеши-кун возник перед ее лицом.

Цуко невольно закатила глаза, подумав, что насмотрелась сегодня на людей в непосредственной близости на несколько лет вперед. Рассказывать про резинку для волос не хотелось, но со словами Тсунаеши-куна перепалка резко прекратилась, и теперь все взгляды были направлены на Цуко.

— Да! Не расстраивайся, Цуко-семпай! — вскинула кулак в воздух Миура Хару. — Тсуна-сан потрясающий, он мигом найдет твою пропажу!

Цуко стушевалась, ссутулилась. Она никогда не разговаривала со столькими людьми за раз, и тем более не просила ни у кого помощи. Но все-таки потерянную резинку было жалко, так что Цуко глубоко вздохнула и выложила все как на духу.

— Что? — непонимающе моргнул Тсунаеши-кун. — Резинка для волос?

— Просто купи новую, дура, и не отнимай у Десятого время, — фыркнул Гокудера Хаято.

Цуко вдруг отчаянно захотелось ему врезать. Или на худой конец подружиться с его сестрой, от вида которой грубиян непременно падал в обморок.

— Ну-ну, Гокудера, — Ямамото Такеши положил ему руку на плечо, — для девочек это важно. Так нам нужно найти резинку для волос? Давайте поторопимся, пока не стемнело.

Тсунаеши-кун неуверенно кивнул. Цуко снова вздохнула, задирая голову и разглядывая набухающие на деревьях почки. Миура Хару первой бросилась на поиски.

Однако ни через десять минут, ни через полчаса, ни даже через час никакой резинки они не нашли. К тому же Гокудера Хаято успел несколько раз упрекнуть почему-то Хару, что она мешает его драгоценному Десятому заниматься, так что они вновь едва не начали перепалку. Ямамото Такеши смотрел на них и смеялся, а Тсунаеши-кун никак не мог повысить голос настолько, чтобы перекричать спорщиков.

Когда Цуко уже собиралась сдаться и попросить всех разойтись, словно из ниоткуда появился восседающий на плече сестры Гокудеры Реборн. Гокудера Хаято тут же принялся кричать и с пеной у рта потерял сознание, Тсунаеши-кун что-то закричал, а Ямамото принялся смеяться еще громче. Цуко подумала, что без друзей ей было как-то спокойнее.

— Уже сдаешься, Никчемный Тсуна? Бросаешь плачущую девушку в беде? — Реборн спрыгнул на землю, достал из внутреннего кармана черного костюма пистолет. — Тогда умри.

Цуко вздрогнула. Громыхнуло, Тсунаеши-кун с дыркой на лбу и вытекающей из нее струйкой крови упал на спину. На несколько мгновений повисла тишина, Хару и Ямамото Такеши оторвались от поисков, сестра Гокудеры Бьянки перестала шлепать по щекам своего брата. Цуко растерянно села на корточки рядом с ухмыляющимся Реборном, покосилась на пистолет в его маленьких ручках.

Живот лежащего на земле Тсунаеши-куна вздулся и лопнул, из него показалась растрепанная копна каштановых волос с горящим пучком ярко-рыжего пламени. Из собственного мертвого тела выпрыгнул одетый в одни трусы Тсунаеши-кун с белыми, будто потерявшими белки глазами, высоко подпрыгнул и принялся бегать по парку с криками:

— Я найду резинку Ацуко-сан силой моей Предсмертной Воли!

К ногам Цуко тут же полетели разнообразные резинки и заколки для волос разной степени свежести, откуда-то взялась даже красивая ярко-зеленая атласная лента, но все это было не то. Цуко заинтересованно разглядывала не гору аксессуаров для волос, а размахивающего руками прыгающего тут и там Тсунаеши-куна, едва ли не перекапывающего землю. Реборн рядом с ней наблюдал за ним с удовлетворенной, несколько садистской улыбкой, и Цуко склонилась ниже.

— Это ведь была настоящая пуля, — она не спрашивала, констатировала факт.

Ребенок в черном костюме и шляпе посмотрел на нее снизу вверх, хмыкнул себе под нос и коварно ухмыльнулся. Цуко его улыбка заинтриговала. Уж Реборн-то точно знал, что здесь творится.

— Пуля Предсмертной Воли, — четко проговорил Реборн, глядя на копающегося в кустах Тсунаеши-куна, — особая разработка Вонголы.

Цуко заинтересованно сощурилась:

— Тсунаеши-кун обещал рассказать мне про мафию.

Реборн посмотрел на нее коротко, сверкнул глазами из-под шляпы:

— Конечно.

Ровно пять минут спустя пламя на голове Тсунаеши-куна погасло, и он растерянно уставился на кучу резинок и заколок у ног Цуко. Цуко пожала плечами, без слов ободряя, но он все равно выглядел расстроенным и грустным. Гокудера Хаято, все это время громко подбадривающий Десятого и сканирующий собственноручно сочиненные речевки, похлопал его по плечу и зачем-то пригрозил смеющемуся Ямамото Такеши кулаком.

— Прости, Ацуко-сан, я не нашел нужную, — Тсунаеши-кун печально ссутулил плечи и едва не плакал.

— Не расстраивайтесь, Десятый, это же просто девчачьи заморочки! — хохотнул Гокудера.

Горка разномастных аксессуаров у ног Цуко выглядела довольно внушительно, и она вздохнула, принявшись перекладывать их на скамейку. В конце концов кто-нибудь может найти в этой куче свою пропажу, и тогда старания Тсунаеши-куна не буду совсем уж напрасными.

— Спасибо за старание, Тсунаеши-кун, сегодня я узнала кое-что интересное благодаря тебе, — Цуко склонила голову набок и мило улыбнулась, тут же меняя выражение лица и обращаясь к Гокудере. — Эй, ты! Поделись со своим обожаемым Десятым курткой, пока он не замерз и не заболел!

Уже дома, когда Цуко делала домашнее задание, Кея ввалился в ее комнату без стука, швырнул на стол ту самую резинку с оранжевой с фиолетовой серединкой хризантемой и громко хмыкнул:

— Не теряй больше.

И вышел, не позволив Цуко сказать хоть слово.

Никто никогда не видел, как Дисциплинарный Комитет средней школы Намимори в полном составе с самого утра прочесывал парк и детскую площадку в поисках старой резинки младшей сестры их уважаемого главы.

Цуко на самом деле не очень любила готовить. Но, во-первых, позволить себе и брату питаться полуфабрикатами она не могла, а во-вторых, это было практически единственное их нормальное взаимодействие. Цуко готовила, Кея ел, мыл за собой посуду и изредка бросал ей несколько скупых на эмоции фраз. Иногда Цуко находила на столе пирожное из слоеного теста или плитку горького шоколада.

Цуко не любила сладкое, но ей нравились горький шоколад с перцем, слойки с сыром и мороженое с соленой карамелью. Кея не оставлял ей ничего другого, хотя сам, Цуко прекрасно знала, был падок на пирожные с кремом и молочный шоколад. Кея, в отличие от нее, сладким не пренебрегал.

Неспешно приближался День святого Валентина, и Цуко уже вовсю придумывала, что бы такого в этом году подарить старшему брату. Она не часто занималась выпечкой, поэтому на самом деле ее шедевром были приготовленное на уроке домоводства в прошлом году шоколадное печенье. Кее, впрочем, кажется, было все равно, как она готовила, он молча принимал подарок, кивал и уходил, оставляя Цуко теряться в догадках. В этом году Цуко хотела непременно добиться от него хоть какой-то реакции, поэтому начинала тренироваться уже за несколько недель. Основная проблема заключалась в том, что Цуко нужен был кто-то, любящий сладкое, чтобы понять, движется ли она по правильному пути.

— Цуко-семпай! — Миура Хару размахивала руками у ворот школы.

Цуко сделала глубокий вдох и на мгновение прикрыла глаза. Колючее утреннее солнце слепило глаза, но Хару все равно казалась ярче. Остальные школьницы обходили девчонку стороной и громко перешептывались, но Хару, кажется, это вовсе не волновало.

— Привет, — Цуко махнула рукой, растянула губы в вежливой улыбке.

Помимо Дня святого Валентина приближались также и экзамены, и семестровые тесты, поэтому многие школьники сейчас вплотную взялись за учебу.

— Цуко-семпай, давай приготовим шоколад вместе, — заявила Хару, когда они шагали по коридорам.

Это не звучало как вопрос, и Цуко тихо фыркнула, склоняя голову. Классы первогодок и второгодок находились на разных этажах, так что возле лестницы Цуко замерла и вскинула брови. До начала первого урока оставалось еще несколько минут, но тратить их попусту все равно не стоило.

Миура Хару так и прицепилась к ней после того случая с резинкой, так что Цуко морально проще было принять ее как первую в жизни подругу. Хару была утомительной и шумной, но поразительно упертой и целеустремленной, так что Цуко решила просто смириться и плыть по течению. Кто знает, может нормальные люди так друзей и заводят?

— Я в воскресенье хочу сходить в магазин за ингредиентами и попробовать что-нибудь испечь, — кивнула Цуко, хватаясь рукой за перила, — мы можем…

— Конечно, Цуко-семпай! — Хару подпрыгнула, звонко хлопнула в ладоши. — Давай сходим вместе и приготовим самый вкусный на свете шоколад!

Цуко подавила желание закрыть уши. Голос Хару был пронзительным и громким, так что, стоило ей заговорить, все вокруг тут же обращали на нее внимание.

— Тогда договорились, — Цуко хихикнула, подтянулась и вспрыгнула сразу на третью ступеньку, — увидимся позже, пока.

Общение с людьми утомляло, общение с Миурой Хару утомляло втройне, практически высасывало из нее все силы, и Цуко порой невзначай задавала себе вопрос — а не энергетический вампир ли девчонка часом? Громкий голос отдавался звоном в ушах еще несколько минут после прощания, и Цуко никак не могла сосредоточиться на начавшем урок учителе. Внимание постоянно сбивалось на бьющуюся о стекло ветку, покрытую ранними едва зелеными почками, и шныряющую по ней туда-сюда белочку.

Учитель рассказывал что-то об экзаменах, о важности третьего и последнего года обучения в средней школе и поступлении в старшую. Каждый учитель твердил им это уже добрые полгода, хотя до момента выбора будущей школы было еще много времени. Цуко не знала, в какую школу собирается поступать, так что каждый раз решала обдумать все услышанное позже. Единственным условием для новой школы у нее было отсутствие Кеи в пределах учебной территории. Вторым условием могло бы стать отсутствие Миуры Хару, но тут даже Цуко понимала, что так просто от девчонки теперь не отделается.

У Цуко не было друзей с самого детского сада, когда находящийся с ней в одной группе Кея побил всех ребят едва ли не в первый же день. Она, конечно, могла заступиться за брата и сказать, что ребята первые начали его задирать и вообще сами виноваты, но проблем этот поступок доставил всем. К счастью, никто серьезно не пострадал, но отвадил от них других детей Кея прочно и надолго. Как бы Цуко потом ни старалась, никто не хотел с ней даже разговаривать. И также вполне естественно, что небезосновательный страх при подстрекательстве родителей вылился насмешки и игнорирование. Кею задирали из-за девчачьего лица, а Цуко — из-за лица Кеи, так что им обоим оставалось только научиться защищать себя. Кея выбрал кулаки, а Цуко сбор информации и компромат, но вместе с врагами оба они лишились возможности завести друзей. Их даже называли проклятыми близнецами, хотя Цуко вообще-то была младше Кеи почти на год. На тот самый фатальный почти, из-за которого они когда-то оказались на одном году обучения.

Оживившееся обсуждение привлекло ее внимание, и Цуко оторвалась от разглядывания царапающей стекло ветки и перевела взгляд на рассуждающего учителя. Он все еще рассказывал о важности старшей школы, а также перечислял выдающиеся школы, в которые выпускники средней Мидори могли бы поступить. На самом деле Мидори представляла из себя целый комплекс от детского сада до чуть ли не колледжа, но только средняя школа у них была исключительно для девочек. Цуко не знала, хочет ли поступить в общую или раздельную школу, и ей в общем-то было все равно, если никто на ближайшие несколько тысяч километров не будет знать ничего о проклятой фамилии Хибари.

— А теперь поделитесь со мной своими соображениями, — взмахнул руками учитель, а Цуко закатывала глаза, выслушивая варианты о Токио, Киото и старшей Мидори, пока речь не дошла до нее:

— Что-нибудь на Хоккайдо, — не задумываясь, буркнула Цуко.

В такую даль теплолюбивый Кея уж точно не поедет.

* * *

Воскресенье выдалось прохладное, будто издевалось над сидящими шесть дней в неделю в школе учениками. Всю неделю светило теплое солнце, и самые отчаянные даже стягивали куртки и ограничивались школьной формой, а теперь Цуко как назло пришлось закутаться в пальто да еще и повязать на шею плотный шарф. Кея следил за ее сборами, лениво восседая на диване в гостиной, и это, кажется, было впервые, когда он просто так торчал дома в выходной. Цуко фыркнула, не придав этому особого значения, подхватила сумку и молча направилась обуваться.

— Куда ты идешь? — очнулся Кея, когда она уже схватилась за дверную ручку.

Цуко фыркнула, надула губы и подтянула сползающую с плеча сумку.

— У меня свидание, — бросила она, не оборачиваясь и открывая дверь, — пока.

Кея презрительно хмыкнул, но Цуко этого не услышала, захлопнув дверь и щелкнув замком. По улице гулял прохладный, забирающийся под одежду ветер, и Цуко покосилась на скрытые колготками со звездочками коленки. Юбка была не то чтобы короткой, да и штаны она никогда особо не носила, но пальто прикрывало только до бедер, так что выбранная сегодня широкая плиссированная юбка могла в любой момент взметнуться на радость всяким извращенцам. Но, что ж, это уже будут их, а не ее проблемы.

Миура Хару ждала ее возле выхода на торговую улицу, разговаривала с коротко стриженной девочкой и живо размахивала руками, так что проходящему мимо ни в чем неповинному парню едва не досталось грациозной девчачьей ладошкой по морде. При ближайшем рассмотрении в девочке Цуко узнала Сасагаву Кеко, младшую сестру Сасагавы Рехея, главы клуба бокса средней Намимори и по совместительству негласного друга Кеи. Сам Кея, конечно, с таким определением был бы не согласен, но его не спрашивали ни Цуко, ни тем более Рехей. Цуко однажды даже видела его, и с первого взгляда Сасагава Рехей показался ей ужасно шумным и надоедливым.

А вот его сестра выглядела иначе. Она терпеливо слушала выкрики Миуры Хару и отвечала тихо и вежливо, коротко извинялась перед застигнутыми врасплох неуправляемыми вертушками-руками прохожими и мило кивнула, сложив перед собой руки, когда Хару ткнула в Цуко пальцем и громко закричала, подзывая ее к себе. Право слово, будто Цуко имела хоть малейшую возможность ее не заметить.

— Цуко-семпай! — Хару схватила ее за руку, едва Цуко достаточно приблизилась. — Это Сасагава Кеко, она тоже хочет приговорить шоколад ко Дню святого Валентина, будет здорово, если мы повеселимся все вместе!

— Да, я, — Цуко едва не сказала «я знаю ее», но вовремя захлопнула рот, — я Хибари Ацуко, но, пожалуйста, зови меня Цуко.

Сасагава Кеко выглядела мило, тепло улыбалась и хлопала длинными пушистыми ресницами. Цуко знала, что в средней Намимори она считается самой красивой девочкой школы и даже в глубине души капельку завидовала. Цуко тоже была красивая, но из-за старшего брата ее никогда не называли даже милой.

— Ты очень похожа на Хибари-сана, — кивнула Сасагава, протягивая руку, — мой надоедливый брат дружит с ним, так что я рада с тобой познакомиться.

Рука у нее была узкая и мягкая, с длинными тонкими пальцами и аккуратным естественным маникюром. Цуко покосилась на собственную ладонь с обрезанными под корень ногтями и поспешно спрятала ее в карман.

Первым делом Хару потащила их почему-то в магазин аксессуаров, где рассматривала и шумно обсуждала сумочки, платки и брелоки, примеряла все подряд и надевала на не сопротивляющуюся Сасагаву и скептически настроенную Цуко особо приглянувшиеся экземпляры. Цуко было шумно и капельку скучно несмотря даже на дергающую ее без конца Миуру, она лениво ходила между стеллажей и полок кружными долгими путями и разглядывала всякую всячину. Хару и Сасагава застряли возле стойки со штучками для рукоделия, торчали там уже битых пятнадцать минут, а Цуко все наворачивала круги и уже третий раз проходила мимо сидящего за кассой паренька-студента. Он натянуто приветливо ей улыбался и вскидывал брови, а Цуко кивком головы указывала на щебечущих девчонок. Если так обычно подружки ходили по магазинам, то Цуко, пожалуй, не нравилось.

Шить Цуко не умела. Нет, пришить пуговицу или криво-косо заштопать дырку она, конечно, могла, но вот вышивать платки и фартуки как другие девочки из ее класса она не собиралась даже пробовать, вместо этого обращаясь к девочке из другой школы. Цуко хранила ее маленький секрет, а та взамен кое в чем ей помогала. Если нужно было сшить что-то прямо на уроке, Цуко обычно прогуливала или делала вид, что занята чем-то другим очень-очень важным, и учителя оставляли ее в покое.

В очередной раз поравнявшись со скучающим кассиром, Цуко разочарованно вздохнула и выглянула на улицу. Людей снаружи было много, а вот магазинчик отчего-то стоял полупустой, и единственным посетителем, кроме их компании, была снующая между полок проворная бабулька, на которую кассир-студент явно не обращал должного внимания. В толпе людей, проходящих мимо магазина, Цуко видела знакомые и не очень лица и в уме подсчитывала, кого было больше — тех, на кого у нее кое-что было, просто знакомых понаслышке или вовсе новых в маленьком Намимори лиц. Последних, естественно, не было вовсе, потому что все приезжающие тут же на некоторое время попадали под пристальное внимание привыкшей все про всех знать Цуко.

Нечто ткнулось ей в ноги с размаху, едва не заставило сесть попой на грязный холодный пол. Цуко покачнулась, хватаясь рукой за стойку кассы, и глянула вниз на врезавшийся в нее снаряд. Это оказался Бовино Ламбо, в очередной раз размазывающий сопли по ее колготкам и крепко прижавшийся к ее ногам. Цуко фыркнула, осторожно касаясь пружинящей под пальцами пушистой шевелюры, и ребенок тут же поднял на нее огромные глаза и растянул губы в широченной улыбке:

— Цуко-ча-а-а-ан!..

На этот раз колготки на ней были не серые с черными звездочками, а наоборот, но и они уже оказались вымазаны в противных детских соплях. Цуко неприязненно поморщилась, покосилась на оживившегося студента и пожала плечами.

— Ламбо-сан пошел с мамой и другими придурками по магазинам, — затараторил, захлебываясь словами, Бовино, — Ламбо-сан увидел вот такую конфету и пошел за ней, но потом увидел Цуко-чан. Цуко-чан обязательно должна поиграть с Ламбо-саном, иначе Ламбо-сан очень-очень обидится!

Цуко фыркнула и склонила голову набок. Этот ребенок смотрел на нее так, будто видел не второй раз в жизни, а знал уже достаточно давно. Это интриговало и немножко бесило, так что Цуко просто опустилась перед ним на корточки и сощурилась, укладывая ладонь на черные синтетические кудри:

— Но я не хочу с тобой играть.

Кассир дернулся и с грохотом рухнул под стойку, а Ламбо, хлопнув огромными глазами, раскрыл рот и завопил, изрыгая из глаз фонтаны слез:

— Цуко-ча-а-а-ан!!! Игра-а-а-ать!!!

Он потянулся к волосам, и Цуко отступила, закусив губу. Это была та самая фиолетовая штука, стреляющая розовым дымом, после выстрела которой Цуко оказалась неизвестно где в компании парня, сильно напоминающего Саваду Тсунаеши. Она хотела, чтобы мальчишка выстрелил в себя, но он запутался в собственных ногах и рухнул на пол, снося стоящую ближе всех стойку. Фиолетовая штука подскочила в воздух и крутанулась, переворачиваясь, и Цуко не успела даже выругаться, как ее снова накрыло облаком розового дыма.

 

Она сидела в каком-то кафе за крохотным круглым столиком напротив мужчины, поглядывающего на нее с нескрываемым интересом. Он опустил подбородок на ладонь и прищурился, так что и без того узкие глаза стали совсем щелочками, качнул головой, и короткие черные волосы растрепал теплый ветерок. Цуко могла поклясться, что точно так же выглядел бы внезапно повзрослевший Кея. Это был либо он, либо отец, которого она никогда в жизни не видела, и Цуко верила скорее в перемещения во времени и пространстве, чем в сидящего перед ней блудного папочку.

Он махнул рукой, подзывая официантку, сказал ей что-то на незнакомом Цуко языке и вернулся в прошлое положение. Цуко осторожно глянула на часы и вздрогнула, когда перед ней поставили вазочку с двумя шариками мороженого. Она сидела здесь уже полторы минуты, а этот похожий на взрослого Кею человек так не сказал ни слова, если не считать короткого разговора с официанткой. Он так и сверлил ее взглядом прищуренных черных глаз, усмехался как-то странно, отчего у Цуко комок застревал в горле, и преследовал буквально каждое ее движение.

— Ешь, — бросил он чуть более низким голосом Кеи.

Цуко послушно схватилась за ложку, и он громко фыркнул, скрывая рот ладонью. Цуко надулась, ковырнула один из шариков — коричневый с крупными белесыми крупинками. Второй шарик оказался светло-зеленого цвета почти без запаха, так что Цуко с первого взгляда не могла угадать его вкус. Коричневое с крупицами оказалось конечно же карамелью и солью, любимым вкусом Цуко, а вот салатовое на пробу имело вкус отдающего рыбой зеленого чая. Она прищурилась, перекатывая на языке стремительно растворяющийся кусочек, и удовлетворенно кивнула, признавая, что да, вкусно. Настоящий японский зеленый чай Цуко не особенно любила именно из-за рыбного привкуса, но мороженое с этим вкусом оказалось на удивление приятным. Кея со взрослым лицом сказал официантке что-то еще, и та исчезла на кухне.

— Ты ведь Кея, да? — он одуряюще медленно кивнул. — Что это за фиолетовая штуковина? Что-то типа машины времени? Как оно работает, и зачем вообще…

— Какой это раз? — оборвал ее взрослый Кея.

Цуко не сразу догадалась, о чем он спрашивал, склонила голову набок. Если верить часам, она была здесь всего чуть меньше четырех минут, но Цуко казалось, будто она сидит за этим крохотным столиком уже целую вечность. Наверное, они с Кеей никогда не находились так близко столь долгое время.

— Второй, — ответила Цуко, когда дыра между глаз стала ощутимо жечь.

Отмеченное время приближалось к пяти минутам, и Цуко охватывало возбуждающее предвкушение, будто вот-вот должно было что-то случиться.

— Зверек тебе все расскажет, — тоже оглянувшись на часы, улыбнулся Кея.

Цуко на самом деле не могла припомнить, улыбался ли он ей когда-нибудь вообще, и от этого в груди расплывалось странное противное чувство.

— Зверек? — Цуко облизала ложку и опустила ее за новой порцией. — Тсунаеши-кун?

Он потянулся, перегибаясь через стол, коснулся ее макушки и растрепал волосы, и если бы Цуко не опустила ложку в вазочку, она наверняка бы ее выронила. Взрослый Кея улыбался ей тепло и мягко, будто был кем-то другим, и Цуко даже задумалась насчет варианта с отцом. Было странно приятно, когда теплые пальцы касались головы и перебирали волосы, и Цуко замерла, боясь спугнуть терпкое на языке ощущение.

Кея со взрослым лицом открыл рот, чтобы сказать еще что-то, но не успел, Цуко заволокло розовым дымом, пол уплыл из-под ног, и она оказалась там, где была примерно пять минут назад, с той только разницей, что вход в магазинчик аксессуаров остался где-то за ее спиной. Она стояла посреди шумной торговой улицы, проходящие мимо люди толкали ее локтями и ругались в спину, и никто, кажется, вовсе не обращал внимания на развеивающиеся клубы розового дыма.

— Цуко-семпай! — послышался голос Хару, и Цуко заметила ее на другой стороне улицы возле кондитерского магазина.

Рядом с Миурой Хару топтался довольный Бовино Ламбо, а за его спиной маячила Сасагава Кеко, и Цуко даже на секунду замялась, прежде чем идти к ним. У каждой из девочек в руках было по несколько пакетов, будто закупились они не на День святого Валентина, а на весь год вперед, а по смущенным и довольным лицам можно было догадаться, что внутри не только ингредиенты для шоколада.

— Цуко-ча-а-ан! — рванул к ней сквозь толпу Бовино Ламбо. — Цуко-чан купила Ламбо-сану леденцы, а Ламбо-сан добрый, поэтому подарит один Цуко-чан!

Цуко едва успела ухватить мальчишку за шкирку, прежде чем он с размаха врезался в идущего наперерез мужчину. Мужчина выругался и приказал лучше следить за детьми, а Цуко закатила глаза в ответ и показала ему в спину средний палец. Ламбо, будто совсем ничего не заметив, широко улыбался ей прямо в лицо и протягивал леденец в виде спирали размером с его ладонь. Цуко фыркнула, похлопала его по пружинящей под пальцами шевелюре и указала в сторону мелькнувшего в стороне взволнованного лица Савада Наны. Бовино Ламбо пискнул и сорвался с места, так и забрав с собой леденец, а Цуко только вздохнула и покосилась на высыхающие, не так уж и сильно испачканные в этот раз колготки.

— Цуко-семпай так хорошо ладит с Ламбо-чаном, — мечтательно выдохнула Миура Хару. — А мы уже все купили. Цуки-сан сказала, что ты хочешь приготовить торт, и помогла нам выбрать ингредиенты.

Цуко покосилась на нее вопросительно, но Хару проигнорировала ее взгляд, продолжая болтать о некой прекрасной Цуки-сан, которая вот только вышла поискать в толпе Цуко, и сама куда-то испарилась.

— Она сказала, что твоя кузина. Похожа на тебя как две капли воды, только старше, — Сасагава мягко улыбнулась и качнула головой, — лет на десять.

На десять, повторила про себя Цуко. Никакой кузины по имени Цуки у нее, разумеется, не было, но теперь становилось более-менее понятно, как работает эта фиолетовая штука с розовым дымом. Если Цуко действительно попала в будущее, значит Цуки — это взрослая она, с которой они поменялись местами. Ведь Кея со взрослым лицом явно сидел в том кафе не один, и в прошлый раз Цуко, кажется, тоже заняла чье-то место. Звучало глупо и неправдоподобно в условиях реального мира, но вместе с тем на розыгрыш никак не походило.

Цуко хмуро фыркнула, и Сасагава снова улыбнулась, вручая ей один из пакетов. Внутри обнаружилось все необходимое, что Цуко в самом деле планировала купить, но если Цуки действительно была ей же из будущего — ничего необычного в этом не было. Однако теперь Цуко не отпускало странное чувство: с одной стороны, о будущем она знать ничего не хотела, но с другой, это ведь так занимательно, иметь возможность не допустить ошибок и направить жизнь в нужное русло. И, если уж говорить честно, Цуко хотела знать больше и об этой фиолетовой штуке, неведомо как оказавшейся в бездонной шевелюре Бовино Ламбо, и о мафиозной семье Вонгола, члены которой создавали в тихом Намимори все больший переполох.

— А где мы будем готовить? — спросила Цуко, когда они выходили с торговой на менее оживленную улочку.

Хару обернулась на нее удивленно, распахнула темные глаза и захлопала ресницами. Сасагава задумчиво прикусила губу и склонила голову набок, и Цуко поняла, что ни одна из них вообще об этом не задумывалась. Она бы позвала всех к себе, но Кея терпеть не мог посторонних в доме, так что подобная затея грозила внеочередной нудной лекцией от Кусакабе-сана.

— Братик всегда вертится под ногами и отвлекает, когда я готовлю, — замотала головой Сасагава, — обычно я задерживаюсь в школе, но…

Но Цуко и Хару учатся в другой школе. Цуко вздохнула, перевела взгляд на Миуру, и та тоже замахала руками:

— И у меня младший брат под руку лезет. И мама, настоящая тиранша, постоянно стоит над душой и все на свете критикует.

Все трое синхронно вздохнули и повесили головы. Цуко тряхнула сумкой, перебрасывая ее из одной руки в другую, глянула на небо и скуксилась.

— Жалко, если не получится, — буркнула она, — я не очень хороша в выпечке, поэтому хотела, чтобы кто-нибудь сначала попробовал.

— День святого Валентина послезавтра, — пнула камешек на дороге Хару, — но у меня завтра соревнования, так что вместе готовить мы можем или сегодня, или уже послезавтра.

Она замолчала, проводив глазами ускакавший в кусты камешек и шумно выдохнула, прижимая к груди пакет. Цуко хлопнула ладонью по покрытым сочными ярко-зелеными почками веткам, так что пальцы царапнуло и кольнуло, и махнула пакетом. Вечер еще даже не приближался, так что теоретически Кеи дома быть не должно, но Цуко все равно сомневалась, не рассердится ли он, если узнает, что она притащила кого-то в гости без спроса. Но тем не менее в своих способностях приготовить торт с первого раза она уверена не была и нуждалась в практике. В конце концов, если он ничего не узнает, все ведь будет нормально?

* * *

Ацуко моргнула, повинуясь рванувшему ее пространству, и оказалась там же, где и была пять минут назад — за столиком маленького кафе в Сицилии. Кея по-прежнему сидел напротив и поглядывал на нее с интересом, опустив подбородок на ладонь, позвякивал аккуратной маленькой ложечкой в чашке и щурился, отчего его и без того узкие глаза делались совсем неразличимыми на лице щелочками. Ацуко фыркнула, опуская локти на стол и делая точно такое же выражение лица, и Кея презрительно хмыкнули и откинулся на спинку стула.

— Ты кормил маленькую меня мороженым? — Ацуко хихикнула, сунула в рот целую ложку и довольно причмокнула. — Хотя с зеленым чаем тут не очень, в Японии оно гораздо вкуснее.

Кея хохотнул, сделал небольшой глоток и со звоном поставил чашку на блюдце. Ацуко сделала глубокий вдох, смущенно хихикая про себя, и дождалась, пока он снова поднесет чашку к губам:

— Я представилась как Цуки перед Кеко и Хару.

Кея поперхнулся, едва не плюнув в нее чаем, но быстро нацепил свое обычное безразличное выражение лица. Ацуко схватила салфетку и протянула ему с самым что ни на есть невинным видом.

— Я случайно, — добавила она, вжимая голову в плечи, — так получилось.

Солнце для первой половины февраля было теплым, но макушку не пекло, ласкало вскользь, едва задевая слишком белую для Италии кожу. Ацуко откинулась на спинку стула, ковырнула шарик мороженого с карамелью и солью, звякнула ложечкой о прозрачные стенки вазочки. Было недалеко за полдень, и Ацуко теперь перебирала вертевшиеся в ее голове лет десять назад планы. Тогда все это казалось ей таким занятным и захватывающим, но сейчас она чувствовала себя несколько утомленной. Надвигающаяся тень скрывала небо из виду, ложилась на плечи тяжелым махровым платком.

Но если бы Ацуко дали возможность что-то изменить в собственном прошлом, она бы непременно все оставила как есть.

Кея глянул на часы и допил чай одним большим глотком, кивнул куда-то ей за спину и презрительно хмыкнул. По одному его виду, Ацуко, конечно, догадалась, кто там, и назло растянула губы в широкой улыбке.

Тсунаеши склонился, загораживая солнце, коснулся губами виска и отстранился под гневным взглядом хмурого Кеи. Ацуко захихикала, задирая голову и глядя на него снизу вверх, и коснулась макушкой плотно застегнутого пиджака. Пахнуло туманом.

— Мы ведь ждем еще кое-кого?

Тсунаеши медленно кивнул, обошел ее стул и уселся рядом, жестом подзывая официантку:

— Он вот-вот будет здесь.

Ацуко кивнула, соскабливая со стенок вазочки остатки мороженого и отправляя в рот все сразу. Мороженое уже не было холодным, напоминало скорее вязкий, разбавленных молоком и водой сироп, а крупные крупицы соли скрипели на зубах. Огромное облако накрывало небо, скрывая солнце и тепло, Кея сверлил хмурым взглядом Тсунаеши, а сам он о чем-то размышлял, поглядывая по сторонам.

— Простите, что заставил ждать. Не ожидал увидеть Ацуко-сан лично…

— Цуко, — хором оборвали его Кея и Тсунаеши.

Ирие Шоичи, неправдоподобно рыжий для настоящего японца, вскинул брови и руки и смущенно улыбнулся, мгновение спустя скривившись так, будто у него резко разболелся живот. Ацуко вздохнула, ощущая на себе пару пристальных взглядов, и рассмеялась.

* * *

Цуко воровато огляделась, глянула на стоящий посреди стола торт и поспешила обуться и выскочить за дверь. Сегодня она собиралась уйти пораньше, потому что за свой торт ей, честно говоря, было немножечко стыдно. Он не то чтобы не удался, скорее наоборот, но Кея, она могла поспорить, догадался, что Цуко приводила кого-то домой. И Цуко очень не хотела, чтобы он прямо перед ней понял, что это было ради торта на День святого Валентина.

Весь вечер позавчера Цуко, Миура Хару и Сасагава Кеко посвятили готовке сладостей, а потом употреблению улик и неудавшихся экземпляров, а вчера Цуко по назойливой просьбе Хару полдня торчала на школьных соревнованиях по художественной гимнастике. Торт она готовила под вечер, а потом прятала в своей комнате, но все равно ей казалось, что все вокруг непременно знают об этой задумке. Нет, конечно, Кея не был бы против, но это все-таки должен был быть сюрприз, потому что торты Цуко никогда прежде не пекла.

Так что сегодня Цуко встала пораньше, выставила подарок на стол и ретировалась как можно скорее. На улице было прохладно и сумрачно, ленивое солнце только-только выкатывалось из-за горизонта, промозглый туман лип к волосам и щекам, и Цуко сунула руки в карманы пальто и нащупала притаившуюся там резинку. Людей было мало, хотя сонные школьники редкими группками шагали в направлении, заданном исключительно мышечной памятью и инерцией. Цуко разглядывала лица, заглядывала в скрытые занавесками окна однотипных, будто картонных домов и считала пройденные шаги. Свежий воздух волнами врывался в легкие и холодил, заставляя кожу покрываться мурашками, трепал собранные в низкий хвост волосы и гладил по щекам. Цуко шагала вперед, пересчитывая попадающиеся на глаза дома и вспоминая их обитателей, держалась подальше от идущих по той же траектории одноклассниц и старательно не слушала перешептывания за плечом.

Цуко училась в школе для девочек, но этот факт не мешал этим самым девочкам дарить шоколад друг другу и на День святого Валентина, и на Белый день через месяц. Цуко никогда в этом участия не принимала, даже когда они собирались всем классом и обменивались подарками, чем вовсе не улучшила собственную репутацию. Хотя Цуко не была уверена, взял бы вообще хоть кто-нибудь из ее рук дурацкий шоколад.

Миура Хару как самая настоящая ранняя пташка стояла у ворот школы и энергично махала руками. Цуко знала, что сегодняшнюю утреннюю тренировку отложили из-за вчерашних соревнований, потому что Хару вчера прожужжала ей об этом все уши, но никак не думала, что девчонка не воспользуется подвернувшейся возможностью, чтобы поспать подольше. Впрочем, Цуко явно ее недооценивала.

Вчера Хару огорошила ее новостью, что Гокудера Бьянки любезно согласилась обучить их (и Сасагаву тоже) какой-то секретной технике приготовления шоколада сегодня после уроков. Цуко идею не поддержала, но будто бы кто-то в самом деле интересовался ее мнением. Она даже думала не пойти в школу, но потом решила, что подобное знакомство могло оказаться полезным. К тому же слушать нотации от Кеи после того, как она так старалась над чертовым тортом, совершенно не хотелось.

Гокудера Бьянки была известна как Отравительница или Ядовитый скорпион, и одно это прозвище говорило само за себя. Цуко слышала, что любая еда, к которой Отравительница прикасалась, тут же становилась самым что ни на есть смертельным ядом, а от вида ее лица ее младший брат, крикливый Гокудера Хаято, непременно падал в обморок. И с этой пугающей женщиной она должна была познакомиться сегодня, чтобы та обучила ее какой-то секретной технике. Цуко мысленно потирала руки и гадко хихикала, хотя сильно сомневалась, что на самом деле сможет кого-нибудь отравить.

После окончания занятий Хару также стояла возле ворот и размахивала руками, так что Цуко, сколько бы не сомневалась в правильности затеи, улизнуть просто-напросто не могла. Еще утром Миура пообещала приготовить что-нибудь специально для нее, и Цуко искренне надеялась, что для этого ей помощь Гокудеры Бьянки не потребуется. Хотя тот факт, что проживала отравительница в доме семьи Савада (будто он был бездонный, в самом деле), оказался для Цуко очень удачным, потому что там же проживали и Тсунаеши-кун, и Бовино Ламбо со своей фиолетовой с розовым дымом машиной времени.

Для начала они зашли в среднюю Намимори за заканчивающей немного позже Сасагавой, а после бодреньким шагом устремились по направлению к явно перенаселенному дому Савада. Цуко в уме загибала пальцы, подсчитывая, и оказалось, что в разное время в этом доме проживало аж десять человек, не считая постоянных организуемых Реборном посиделок и ошивающихся вокруг людей в черных костюмах. При таком раскладе было бы даже странно, не верь Цуко в мафию или нечто подобное.

Дом семьи Савада был совершенно обычный, один из тех типичный домиков с тонкими стенами и маленькими комнатами, но Цуко интересовал вовсе не он, а его обитатели. Савада Нана встретила их теплой улыбкой и сразу пригласила на кухню, под ноги тут же бросился Бовино Ламбо, а за ним понеслась еще одна маленькая девочка — И-пин, плохо говорящая по-японски, но прекрасно умеющая драться и взрываться в самый неподходящий момент. Тсунаеши-куна еще не было, не было и Реборна, а значит у Цуко было время в самом деле что-нибудь приготовить.

И Цуко, забившись в дальний угол кухни, даже успела испечь и упаковать партию печенья, прежде чем замок на двери щелкнул, и щебечущие девчачьи голоса разбавила пара детских, но мальчишеских. Цуко чувствовала себя утомленной. Она на самом деле не любила готовить, тем более готовить для кого-то кроме Кеи, но сейчас у нее была цель, и интерес колол в груди. Цуко нужно было узнать больше об этой Вонголе, и не было источника информации достовернее, чем парнишка, во всеуслышание именуемый следующим боссом. К тому же большая часть печенья все равно предназначалась для Кеи, только того, что из будущего и со взрослым лицом.

— Тсуна-сан пришел! — шлепнула себя по щекам Хару. — А мы еще не закончили, он не должен увидеть, это же сюрприз!

Они совместными усилиями (Бьянки пока только наблюдала и подсказывала) пекли торт для Тсунаеши-куна и всех остальных, и Цуко в глубине души злорадно надеялась, что Отравительница в конце концов приложит к готовому шедевру руку. Не то чтобы она была кровожадной и желала чьей-то смерти, но было все-таки любопытно, как эта женщина могла отравить еду одним своим прикосновением.

— Я уже закончила свое печенье, — Цуко склонила голову набок и потрясла несколькими прозрачными, перетянутыми ленточками кулечками, — так что могу отвлечь его, пока вы тут заканчиваете.

К тому же Цуко не хотела, чтобы девочки видели, как работает эта фиолетовая штуковина.

— Цуко-семпай! — Хару бросилась ей на шею, и измазанные в муке ладони оставили на школьной форме белые отпечатки. — Мы быстренько закончим и присоединимся, верно, Кеко-чан?

Сасагава кивнула и отерла ладони об одолженный у Савады Наны фартук. Они были даже чем-то похожи, обе маленькие и милые с короткими стрижками, искрящимися глазами и теплыми улыбками, и Цуко никак не могла понять, нравится ли ей такой типаж. Цуко даже пока не могла сообразить, нравится ли ей вообще общаться с людьми и иметь друзей.

— Тсунаеши-кун, — Цуко перегородила спиной вход на кухню и премило улыбнулась, — ты ведь не против, что я зашла в гости? Сегодня же День святого Валентина, так что держи.

Цуко протянула ему один из мешочков, склонила голову набок и спрятала остальные в карман школьного пиджака. Тсунаеши-кун стоял посреди коридора собственного дома, смотрел на нее непонимающе и капельку испуганно, но за подарком послушно потянулся. Реборн, прошмыгнувший мимо них в гостиную, где обосновалась Савада Нана, сверкнул глазами и коснулся шляпы, тенью скрывая коварную ухмылку.

— А-ацуко-сан, — Тсунаеши-кун прижал кулечек к груди и отступил, — я видел Кеко-чан и думал… разве она не пришла сюда с Хару?

Он выглядел как маленький зашуганный зверек, и Цуко едва не облизывала губы в предвкушении. Оставшееся печенье оттягивало карман и мешалось, и она достала еще порцию, подбрасывая ее на ладони.

— Они на кухне вместе с Бьянки-сан, — Цуко шагнула вперед, и Тсунаеши-кун сделал крошечный шаг назад, — Тсунаеши-кун, ты ведь сделаешь для меня кое-что в обмен на печенье?

Тсунаеши-кун пискнул, глянул на закрытую дверь в кухню и вжал голову в плечи. Он прижимал ее подарок к груди, будто нечто очень ценное, и Цуко едва подавила желание забрать печенье назад.

— Н-но Кеко-чан и Бьянки, — промямлил он, — отравленная кулинария… нужно остановить их, пока…

— Об этом я и говорю, — Цуко сделала еще шаг и уперла указательный палец в грудь Тсунаеши-куна рядом с перетянутым оранжевой лентой кулечком, — ты расскажешь мне все, что знаешь об этой вашей Вонголе, и получишь не отравленный шоколад от твоей обожаемой Сасагавы Кеко.

Послышался смешок, и Цуко обернулась. Реборн стоял, привалившись к дверному косяку, полы шляпы скрывали его глаза, но Цуко отчетливо видела заинтересованность, блуждающую на его лице. Тсунаеши-кун замотал головой, и Цуко фыркнула, подбрасывая кулечек и убирая вторую руку в карман.

— Если нет, — она отстранилась, повернулась в сторону гостиной, — у меня есть другой вариант. Ламбо-сан, у Цуко-чан есть для тебя подарок!

Тсунаеши-кун снова замотал головой и уперся спиной во входную дверь, но Бовино Ламбо уже показался в коридоре. Он несся сломя голову, не замечая ничего вокруг, и Реборн громко презрительно цыкнул, когда тот задел его рукой. За Ламбо неслась та девочка, И-пин, кричала что-то на своем языке и делала очень забавное грозное лицо.

— Подарок! Ламбо-сану от Цуко-чан! — мальчишка протянул руки и зачем-то широко открыл рот. — Ламбо-сан готов!

Что ж, в этот раз он хотя бы не вис на ней и не портил одежду, но Цуко мальчишка все равно упрямо не нравился. Может быть взрослая она и когда-нибудь поладит с ним, но только не она нынешняя и только не сейчас.

— Ламбо-сан, — Цуко присела перед ним на корточки и спрятала печенье за спиной, — Цуко-чан подарит тебе печенье в честь Дня святого Валентина, если ты поделишься с ней одной своей игрушкой, ладно?

— У Ламбо-сана мно-о-ого игрушек, — он широко развел руки и захихикал, — Ламбо-сан поделится с Цуко-чан, потому что Цуко-чан хорошая и дает Ламбо-сану конфеты и его любимый виноград. Но только ненадолго.

Цуко склонила голову набок, глянула на застывшего все в той же позе Тсунаеши-куна и вздохнула, натягивая самую приветливую улыбку, на которую только была способна.

— Тогда ты не мог бы одолжить мне ту фиолетовую штуку, похожую на базуку? — Цуко качнула головой и вытянула из кармана еще один кулечек с печеньем. — Буквально на пять минуточек.

Бовино Ламбо вздрогнул и стушевался, спрятал руки за спиной и надулся, мотая головой и бормоча себе под нос. Тсунаеши-кун икнул, но с места не сдвинулся, а Реборн продолжил молча наблюдать, сложив на груди руки. К нему у Цуко тоже было полно вопросов, но она понимала, что простым переносом во времени тут не обойтись.

— Базуку десятилетия, — Ламбо шаркнул ножкой и отвел глаза, — Ламбо-сану запретили показывать ее, но если это Цуко-чан… Цуко-чан даст Ламбо-сану печенье… и никто не узнает… Цуко-чан хорошая, Ламбо-сан любит Цуко-чан…

Его по-детски огромные глаза заблестели от слез, он отвернулся совсем, затрясся, будто собирался расплакаться, и сунул руки в густую афро-шевелюру. Ярко-фиолетовая базука устремилась вверх, но руки Ламбо дрожали, и он не смог удержать ее, так что штуковина крутанулась в воздухе и полетела вниз прямо на него. Цуко, только этого и ожидавшая, сунула ему в руки печенье, подхватила базуку и наощупь нашла нечто вроде спускового крючка.

— Что ты собираешься делать? — Реборн запрыгнул ей на плечо и усмехнулся в самое ухо.

Цуко тряхнула базукой, обхватила ее поудобнее и широко улыбнулась. Бовино Ламбо закричал что-то вроде «я ничего не вижу!» и сбежал, прихватив печенье, но никто не обратил на него внимания.

— Добывать информацию, — фыркнула Цуко.

Реборн одобрительно хмыкнул. Тсунаеши-кун раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но Цуко не дала ему заговорить, нажала на спусковой крючок, и все вокруг заволокло густым розовым дымом.

Тсуна крепко зажмурился и зачем-то сжал кулаки, намереваясь стоять так все пять минут своего неожиданного путешествия в будущее, но поскользнулся, запутавшись в собственных ногах, и рухнул, ударяясь обо что-то рукой. Похоже, неудачником он остался даже десять лет спустя.

Пятая точка, бедро и предплечье болели, к тому же кто-то, кажется, тихо смеялся, и Тсуна осторожно открыл глаза, надеясь, что это хотя бы будет не кто-нибудь, кого он знает. Перед глазами, правда, оказалась высокая резная спинка деревянного стула, перегораживающая свисающую с круглого стола скатерть. Чуть ниже виднелась массивная темная ножка на круглом, похожем на блин основании, еще четыре штуки поменьше и чьи-то голые ноги. Тсуна, икнув, зажмурился снова.

Смешок раздался над самым ухом, Тсуна вскрикнул и отшатнулся, падая на спину и ударяясь теперь ногой и затылком. Правда внизу оказался спасительный ковер, но на ноге все равно наверняка будет огромный синяк. Вот так всегда, стоит ему двинуться, он непременно тут же попадает в неприятности.

Чья-то ладонь опустилась на его лоб, растрепала челку и звонко шлепнула, исчезая. Тсуна, все еще не желающий открывать глаза, глубоко вздохнул и понадеялся, что этот человек не окажется кем-то из мафии. Через десять лет-то он точно сможет отбрехаться и от Реборна, и от Вонголы?!

— Ты такой забавный, — глубокий женский голос заставил его пожелать провалиться сквозь землю, — и ты, кажется, кое-что потерял, Тсунаеши.

Нечто зашуршало где-то над головой, раздался хруст, и что-то легкое опустилось на макушку и упало на плечо. Тсуна осторожно нащупал это ладонью и подскочил, стукаясь несчастным лбом о слишком твердый для обычного дерева стул.

— Печенье Ацуко-сан!

Перед ним была Ацуко-сан, только вовсе не та, что вручила подарок, а другая, которую он уже видел в их первую встречу. Ацуко-сан-через-десять-лет сидела перед ним на корточках, смотрела, прищурившись и склонив голову набок, и ела печенье из развязанного пакетика, ленточку от которого Тсуна сжимал в ладони.

— Да, — серьезно кивнула Ацуко-сан из будущего, — она очень рассердится, если узнает, что ты потерял ее подарок. Но есть кое-что, что ты можешь дать ей взамен.

Тсуна перевел взгляд с ее жуткого лица-копии Хибари-сана вниз на кулек с печеньем. Он был уже наполовину пуст, а Ацуко-сан как раз отправила в рот еще одну штучку.

— Я даже дам тебе кое-что, если ты согласишься выполнить мою просьбу, — Ацуко-сан склонила голову набок, так что волосы упали на ее лицо, и растянула губы в зловещей ухмылке, — о, и думай не слишком долго, осталось всего полторы минуты.

Тсуна проследил за ее взглядом и уперся в висящие над какой-то слишком резной дверью часы. Напротив него возвышался массивный темный шкаф, а за правым плечом Ацуко-сан стояло кресло. Стул и стол, о которые Тсуна почти убился, напоминали обеденные, а прямо за спиной (Тсуна отполз подальше) оказалась мягкая обивка дивана. Обстановка была похожа на гостиную из какого-нибудь западного фильма. Точно-точно, прямо стопроцентно ни капельки не про мафию.

Ацуко-сан хмыкнула и улыбнулась, и на этот раз ее улыбка показалась Тсуне не такой уж и страшной. Только теперь он решился опустить взгляд ниже ее лица и рук, и оказалось, что голые ноги, которые он видел в самом начале, тоже принадлежали ей. Ацуко-сан из будущего сидела на корточках, положив локти на колени, и Тсуна мог видеть чуть прикрытые платьем коленки. Сам не понимая почему, он почувствовал, что краснеет.

— Время, — Ацуко-сан поднялась, и платье задралось еще выше, — перестань глазеть на меня и отвечай, будешь ли ты сотрудничать?

Тсуна страдальчески застонал, поджимая под себя ноги, но Ацуко-сан смотрела прямо, и на лице ее теперь не было ни грамма улыбки. Тсуна покосился на часы на стене, и что-то врезалось ему в грудь как раз перед тем, как он провалился обратно в прошлое.

Кто-то дунул ему в ухо, и только потом Тсуна сообразил, что снова зажмурился. То, что он непроизвольно схватил, оказалось небольшой плиткой шоколада, но обрадоваться неожиданному подарку Тсуна не успел. Из-за угла на полной скорости вылетел Ламбо, проскользил, тормозя, по покрытому лаком полу, выхватил шоколадку из его рук и, хохоча, скрылся на кухне. Реборн, оказавшийся на плече Тсуны, презрительно хмыкнул и больно шлепнул его по щеке. Тсуна надулся, краем глаза заметил валяющийся совсем рядом сверток и поспешно сунул его в карман. Почему-то ему было очень важно не потерять еще и этот подарок.

Дверь кухни распахнулась прямо ему в лицо, и оттуда показались несущие в руках нечто отвратительное Кеко-чан и Хару. Бьянки, скрывающаяся за их спинами, широко улыбалась, и от этого у Тсуны холодок пробежал по спине.

— Тсуна-кун, — мило улыбнулась прекрасная Кеко-чан, — мы приготовили для тебя торт по рецепту Цуко-семпай и Бьянки-сан.

— Пожалуйста, попробуй, Тсуна-сан! — кивнула Хару.

Тсуна покосился в сторону, но Реборн уже исчез из обозримой видимости. В нос ударил странный приторный запах, отчего живот мгновенно скрутило. Торт, который ему любой ценой нужно было не съесть, определенно был отравлен.

* * *

Тсунаеши поморщился, поддаваясь толкнувшей его в никуда силе. Это был единственный раз, когда он менялся с собой местами, и Ацуко каждый раз таинственно улыбалась, когда он спрашивал ее об этом. Тсунаеши помнил собственные смешанные ощущения от того путешествия десятилетней давности, а еще отчетливо помнил, как пялился на голые коленки Ацуко, а потом, прячась ото всех, разворачивал завернутую в записку крохотную шоколадную конфету. Сейчас Тсунаеши было смешно от прошлого себя, но тогда первый в его жизни подарок от девочки был приравнен почти к божественному благословению несмотря даже на преследовавшее его в кошмарах лицо Хибари Кеи.

Реборн сидел на плече Ацуко, глядел на него пристально и вызывал отдающую горечью в животе ностальгию. Тсунаеши сглотнул, вспоминая былые ощущения от его убийственных тренировок, для него маленького еще даже не начавшихся, махнул рукой и огляделся. Дома все было также, будто время здесь застыло на десять лет, и даже Ацуко стояла перед ним с направленной ему в грудь базукой десятилетия.

— Ацуко, — она вздрогнула то ли от голоса, то ли от обращения, насупилась и попятилась, — ты хотела что-то у меня спросить?

Ацуко мотнула головой, и вечно растрепанные волосы закрыли ее уголки глаз и щеки. Тсунаеши нравилось, когда Ацуко улыбалась, но такое выражение лица тоже было милым. Впрочем, он считал, что любое ее выражение лица было милым, но комментировать это стоило не всегда.

— Тсуна, — Реборн спрыгнул с ее плеча и оказался перед его лицом резко, так что Тсунаеши едва успел подставить ему руку.

Реборна, похоже, его реакция удовлетворила, и он спрыгнул, скрываясь в углу коридора и натягивая на глаза шляпу. Леон, моргнув глазами-бусинками, скрылся за его головой.

Что-то врезалось в его грудь и хрустнуло, и Тсунаеши едва успел поймать устремившийся к полу небольшой кулек с печеньем, обвязанный фиолетовой ленточкой. Ацуко тряхнула волосами, отбрасывая их за спину, перебросила базуку десятилетия из руки в руку и попятилась снова. Кажется, в прошлый раз он произвел на нее не самое радостное впечатление. Следовало как-то исправить ситуацию, и он даже широко улыбнулся самой приветливой улыбкой, на которую только был способен и вскинул руки, пальцем указывая на болтающийся теперь на уровне лица кулек.

— Это…

— Кее, — резко оборвала его Ацуко, — передай.

Тсунаеши почувствовал себя разочарованным. Он, конечно, не особо рассчитывал на подарок, но теперь, когда ему в руки швырнули что-то, предназначающееся другому мужчине, пусть даже и брату, Тсунаеши чувствовал себя малость преданным и раздавленным.

Ацуко быстро глянула на часы и одними губами пробормотала «еще полторы минуты». Реборн усмехнулся, и она насупилась еще сильнее и громко фыркнула.

— Разве не ты призвала меня сюда? — Тсунаеши склонил голову и сунул печенье в карман.

В конце концов может же Хибари-сан с ним чуточку поделиться?

— Я отправила его, — Ацуко снова мотнула головой, и длинная челка упала на глаза, — туда. Ты — побочное явление.

Тсунаеши фыркнул и, не удержавшись, рассмеялся. Он и забыл, какая маленькая Ацуко была мило упрямая. Если уж так подумать, многие ее проблемы случились именно из-за него, так что нельзя было винить ее за открытое недоверие. Но Тсунаеши все равно было самую малость обидно.

Дверь за его спиной хлопнула так, что волосы растрепал бросившийся в коридор ветер. Тсунаеши спиной почувствовал полный холодной ярости взгляд и тут же догадался, кто был его обладателем. Вот уж кто за десять лет вообще не изменился.

Ацуко округлила глаза и отбросила базуку в сторону, но Хибари-старший, кажется, и не думал на нее смотреть. О, Тсунаеши знал, что Ацуко сказала ему перед уходом, но не думал, что со всем придется разбираться ему. Хотя кому же еще, если он-маленький никакого разъяренного Хибари Кеи у себя дома не застал.

— Травоядное, — прорычал он за правым плечом Тсунаеши, — загрызу до смерти.

Ацуко сдавленно пискнула и застонала, опускаясь на корточки. Теперь, опустив взгляд ниже, Тсунаеши заметил, что на ней были те самые серые с черными звездочками ее любимые колготки. Он вздохнул, придумывая, как бы избежать драки, но Ацуко опередила его, схватила брата за руку и потащила прочь из дома. Мгновение спустя пол под ногами Тсунаеши поплыл, но он успел увидеть коварную ухмылку из-под полей черной шляпы с ярко-оранжевой лентой.

* * *

Ладонь горела от прикосновения, а легкие — от быстрого бега, но Цуко и не думала останавливаться или отпускать руку. Кея послушно шагал следом, и краешек тонфа, которые он все еще крепко сжимал, касался ее предплечья, постепенно нагревался от тепла тела и мешал нормально вытянуть руку. Они прошли уже несколько домов и приближались к парку, от которого до дома было рукой подать.

— Ацуко.

Несмотря на внешнюю схожесть, голоса у Кеи и Цуко были совершенно разные уже в раннем детстве. Голос Кеи был низким и покатым, никогда не прыгал вверх, к тому же старший брат всегда четко и медленно проговаривал слова, будто таким образом гипнотизировал. Цуко свой собственный голос не очень нравился, потому как казался ей слишком девчоночьим и неравномерно высоким, особенно когда она слышала себя на записи. Цуко умела подражать голосу Кеи, но специально делала это редко и обычно в целях устрашения, потому что у многих в этом городе на него был практически условный рефлекс. У нее самой, как оказалось, тоже.

Цуко резко остановилась, разжала пальцы и сцепила ладони в замок перед собой. У нее в голове проносилось множество мыслей, и все они путались и переплетались, так что в итоге получалась какая-то белиберда. Брата Цуко не боялась, но в последнее время случилось слишком много всего, и ее собственные нервы оказались не то чтобы расшатаны — почти разорваны в клочья. Цуко глубоко вздохнула, нацепила на лицо дежурную приветливую улыбку и резко развернулась, едва не сталкиваясь лбом с лбом Кеи.

— Кто это был? — он смотрел на нее пристально, будто уже что-то прочитал в ее голове.

Со всеми этими путешествиями во времени Цуко уже не сомневалась в существовании телепатов или, например, пришельцев. Вот Реборн наверняка был пришельцем откуда-нибудь с Нептуна. Она пожала плечами с самым невинным видом, на который только была способна, но Кею это, кажется, не устроило. Впрочем, Цуко мало волновало, что его устроило, а что нет, она прошла еще немного, завернула вглубь парка и уселась на качели.

— Ты сказала, что у тебя свидание, — не унимался Кея.

Цуко хмыкнула и вздернула подбородок. Мимо проходили мамы с детьми и редкие отцы, но все резво сворачивали, заметив, что детская площадка занята двумя из семьи Хибари.

— Позавчера, — Цуко оттолкнулась мыском туфли и принялась неспешно раскачиваться, — мало ли что я сказала. Твои приспешники все равно следили за мной до самого дома.

Так было всегда. Стоило Цуко выйти куда-то одной, за исключением школы и дополнительных занятий, разумеется, как кто-нибудь обязательно увязывался следом так, будто она каким-то чудом могла не заметить. Кея, кажется, и завел-то эту свою банду, именуемую Дисциплинарным Комитетом, только чтобы кто-то постоянно был у Цуко на хвосте. Со всем остальным вроде запугивания жителей, драк и установления дурацких правил он прекрасно справлялся и сам. Цуко привыкла, хотя к такому привыкать, в общем-то, не стоило, давно перестала обижаться на него за это, но все равно иногда чувствовала себя неуютно из-за сверлящего затылок взгляда.

— Они не мои приспешники, — попытался возразить Кея, и Цуко неверующе вскинула брови.

Кея глубоко вздохнул, резко выдохнул и уселся на соседние качели, так что теперь Цуко приходилось сворачивать голову, чтобы увидеть выражение его лица. Она никогда не собиралась с ним ссориться, тем более что сегодня был праздник, но накопившийся в последнее время стресс вырывался дрожащими уголками губ и срывающимся голосом.

— Я могу за себя постоять, — буркнула Цуко, отталкиваясь от ровной земли.

Кея посмотрел на нее скептически, и Цуко закатила глаза и отвернулась. Небо было чистым и ярким, и только несколько пушистых облачков перетекали с одной стороны горизонта на другую. Цуко откинулась головой на нагревшиеся от прикосновения цепи, оттолкнулась от холодной земли и поджала ноги, приподнимаясь на руках и ощущая, будто летит.

— Я знаю, — несколько минут спустя ответил Кея.

Цуко хихикнула и рассмеялась, соскочила с качелей и ловко приземлилась, вытянув руки в стороны для равновесия. Начинало темнеть, так что пора было идти домой и готовить ужин, но Цуко отчего-то хотелось прогуляться еще. Свежий воздух врывался в легкие с каждым глубоким вдохом, холодил внутренности и возвращался тусклым облачком белесого пара. До дома идти было меньше половины квартала, и Цуко не хотелось возвращаться, но делать все равно было нечего.

— Ладно, — она глубоко вздохнула, закружилась, раскинув руки, и остановилась, слегка покачиваясь, напротив усмехающегося Кеи, — пойдем домой, а то холодно.

Кея моргнул, пожал плечами и молча вытянул вперед руку. Цуко склонила голову набок, непонимающе хлопнула глазами, проследила за его взглядом и фыркнула. Кея смотрел на торчащую из кармана ее пальто последнюю упаковку печенья, которую позже она собиралась вручить Кусакабе-сану. Цуко мотнула головой и отступила, складывая на груди руки, и Кея хохотнул, потянулся и вытащил кулек, перебросив его из ладони в ладонь. Он не стал долго ждать, тут же развязал болотно-зеленую ленточку и отправил в рот почти все печенье разом.

Налетевший ветер швырнул в лицо волосы, затрепетал школьной юбкой и опал, будто шаловливый мальчишка. Цуко фыркнула, отплевываясь от попавших в рот прядей, разгладила юбку и покосилась на качели. Кея сидел как ни в чем не бывало, дожевывал печенье и выглядел таким довольным, будто только что избил толпу нарушителей порядка. Цуко закатила глаза, подхватила сумку и фыркнула, не говоря ни слова устремляясь в сторону дома.

Вот теперь Цуко могла с уверенностью заявить, что не хочет домой, потому что дверь была открыта, на кухне горел свет, а в дверях стояла, оглядываясь по сторонам, мама. Цуко резко затормозила, и идущий за ней по пятам Кея врезался в ее спину, вытянулся над ее макушкой, опуская руки на плечи, и тихо выругался. Цуко кивнула и уже было собралась разворачиваться и давать деру, но мама замахала руками и двинулась к ним навстречу.

— Ке-кун, Цуки-Цуки! — Цуко дернулась, заставляя Кею отступить, и едва не рванула в ближайшие кусты.

Каждый раз, когда мама приезжала домой, случалась катастрофа. Что-нибудь из бытовых приборов сгорало или взрывалось, ломались краны и протекал унитаз, и однажды в комнате Цуко даже провалилась крыша, так что оставшееся до окончания ремонта время ей пришлось спать на диване в гостиной. Мама постоянно падала, спотыкаясь о собственные ноги, несколько раз ломала руки и пальцы, роняла на себя тяжелые предметы и непременно сжигала еду. А соседи во время ее приездов старались как можно реже выходить на улицу, потому что мама могла до смерти заболтать любого. Цуко понятия не имела, как мама жила во время этих ее командировок, но очень радовалась, что в это время забота о ней — совершенно не ее дело. Не то чтобы Цуко не любила маму, но, честно, без нее жить было проще.

— Привет, мам, — тихо поздоровалась Цуко, — давно ты приехала?

Кея фыркнул и отвернулся, но мама, кажется, не обратила на это внимания. Она всплеснула руками, обхватила их обоих разом и прижала к себе так, что у Цуко затрещали ребра.

— Ох, мои дорогие, я так хотела сделать вам сюрприз, поэтому не сообщила о своем приезде, — защебетала высоким резковатым голосом мама, — но вас не оказалось дома, я уже хотела пойти искать, и тут вы идете, представляете? И я привезла вам подарки на день рождения!

Цуко кашлянула, едва не выплевывая легкие, и мама наконец отпустила их, уставилась сияющим, ожидающим похвалы взглядом. Отдышавшись, Цуко сунула руку в карман, но печенья там больше не было, так что страдать было нечему. Кроме ее ребер и итак ненадежной психики, разумеется.

— Сюрприз удался, — прохрипел, отступая подальше, Кея.

В последнее время каждый раз, когда мама собиралась приехать, он находил тысячу причин, чтобы не появляться дома до ее отъезда, так что Цуко приходилось разбираться со всеми сыплющимися на голову бедами самой. Он бы наверняка смылся и в этот раз, если бы только мама не сверлила его цепким взглядом.

— Но мам, — Цуко отряхнула пальто и перехватила поудобнее сумку, — мой день рождения только через месяц. А у Кеи вообще через два.

— Ну Цуки-Цуки, — сияющее лицо мамы потускнело, а голос сделался по-детски сюсюкающим, — я хотела бы остаться на оба ваших праздника, но меня могут вызвать на работу в любой момент, так что я привезла подарки заранее. Пока я здесь, давайте устроим самый лучший праздник!

Цуко обреченно выдохнула и насупилась, сдаваясь под маминым напором. Если уж эта женщина что-то задумала, переубедить ее было попросту невозможно, проще смириться и плыть по течению. Кея предпринял попытку незаметно слинять, пока мама отвлеклась, но та цепко поймала его за руку и воодушевленно затрясла:

— Правда ведь, Ке-кун?

Кее не оставалось ничего, кроме как кивнуть и послушно последовать за стремительно переключившейся на другую тему мамой.

* * *

«Расскажи или умри» было аккуратно выведено на крошечной тонкой бумажке. Тсуна пискнул и отшатнулся, едва не падая со стула. В записку была завернута маленькая шоколадная конфета, и Тсуна воровато огляделся, прежде чем отправить ее в рот. Конфета оказалась очень вкусной, но быстро растаяла на языке, оставив скорее разочарование, чем наслаждение. Хотя это ведь, можно сказать, был его самый первый подарок от девочки. Про то, что это подарок от Хибари Ацуко-сан из десятилетнего будущего, завернутый в записку с угрозой, на несколько минут можно было забыть.

Тсуна покрутил бумажку, посветил на нее лампой и попробовал на зуб, но больше ничего необычного не было. Он бы даже подумал, что это писал Реборн, уж очень было похоже на его фразочки, но Тсуна все еще в глубине души надеялся, что в будущем Реборна не будет. Или он хотя бы оставит его в покое со своими испытаниями «в стиле Вонголы». Не собирается Тсуна быть ничьим боссом, да и не получится у него никогда.

Дверь неслышно скрипнула, и Тсуна дернулся, поспешно пряча записку в карман. Он не знал, почему не хочет показывать ее, но все равно делиться каждой мелочью с приставучим Реборном не входило в его планы.

— Итак, Тсуна, — Реборн запрыгнул на стол и подозрительно осмотрелся, — ты уже придумал, что будешь дарить в ответ?

Тсуна моргнул и непонимающе раскрыл рот. Что бы Реборн ни задумал в этот раз, ничем хорошим это по определению закончиться не могло.

— Дарить кому? — он на всякий случай подался назад, но Реборн все равно больно стукнул его по лбу. — И в ответ на что?

Реборн стукнул его еще раз, теперь с размаху по щеке так, что искры посыпались из глаз. Тсуна сморгнул выступившие слезу и закусил губу, прекрасно понимая, что спорить с самозваным репетитором себе дороже. В последнее время Тсуна только и ждал, когда уже Реборн самолично убедится в его никчемности и наконец уберется восвояси.

— Никчемный Тсуна! — почти озвучил его мысли Реборн. — Девочки старались, чтобы сделать тебе подарок, а ты даже не понимаешь, что должен что-то подарить в ответ?

Тсуна вжал голову в плечи и заскулил. Живот разболелся при упоминании о подарках Кеко-чан и Хару и отравленной кулинарии Бьянки, шедевр которой ему все-таки пришлось попробовать. И то ли Тсуна был бессмертным, то ли яд оказался не таким уж и ядовитым, но отделался он легким испугом и расстройством желудка.

Реборн, глядя на него, хмыкнул, потянулся так, что Тсуна отскочил и все-таки больно рухнул со стула. Ушибленные сегодня голова, рука и нога запульсировали болью, и Тсуна едва смог подавить желание свернуться калачиком и заплакать. Как только Реборн уйдет, он обязательно выплеснет накопившееся расстройство и не будет выходить из комнаты неделю.

Зашуршала бумага. Тсуна, не оставлявший ничего не столе, осторожно приоткрыл глаза, все еще на всякий случай закрывая руками голову и живот. В руках у Реборна была крохотная бумажка, убористо исписанная с обеих сторон, и Тсуна на всякий случай залез в карман. Как и ожидалось, записки от Ацуко-сан из будущего там не оказалось. Но Тсуна-то точно помнил, что на клочке бумаги была написана только одна-единственная фраза.

Когда Тсуна поднял взгляд, Реборн пакостно улыбался. Он, кажется, перечитывал содержание записки снова и снова, и с каждый разом его коварная ухмылка становилась все шире. Тсуна сглотнул, пытаясь присмотреться и вытягивая шею, но не смог разобрать ни слова. Реборн хохотнул, глянув на него поверх исписанной бумажки, сложил ее самолетиком и бросил, так что она плавно приземлилась Тсуне на грудь.

«Ты ведь уже знаком с доктором Шамалом и его милыми москитами? В той конфете, которую ты только что съел, был уникальный разработанный им яд, противоядия от которого в вашем времени не существует. Если ты не расскажешь то, что должен рассказать, умрешь медленно и мучительно. Советую самому прежде узнать побольше, чтобы никто не был разочарован.

P.S. Белый день подойдет». Следом была нарисована рожица, подозрительно напоминающая его торчащими в разные стороны волосами, только вместо лица были недвусмысленный крестик и карикатурно высунутый язык.

Тсуна отбросил от себя записку, будто это она, а не конфета была ядовитой, и принялся старательно отплевываться. Реборн смотрел на него сверху вниз, стоя на его письменном столе, и улыбался себе под нос. Он явно был доволен происходящим. Впрочем, Реборн всегда был доволен, пока Тсуна страдал.

— Вот и идея для ответного подарка, — Реборн склонился совсем низко, надвинул на глаза шляпу, — ты уж постарайся все подготовить так, чтобы никто не остался разочарован.

Тсуна рухнул на пол, раскидывая руки и ноги звездочкой, стукнулся затылком и отчаянно взвыл.

Тсуна был в ужасе. Исписанная убористым почерком крошечная бумажка с недвусмысленной угрозой до сих пор стояла перед глазами, а вкус его самой первой конфеты, полученной в подарок от девочки, горькой сладостью растекался по языку. Несколько дней подряд он пытался вызнать у Реборна хоть что-нибудь, но тот продолжал пакостно улыбаться, скрывать лицо шляпой и упрямо молчать, будто наступающая Тсуне на пятки смерть в самом деле доставляла ему удовольствие.

О Вонголе Тсуна знал так мало, что все имеющиеся у него сведения могли бы уместиться в пару коротких предложений. Если сократить совсем, Тсуна мог бы охарактеризовать эту семью двумя или четырьмя словами в зависимости от того, нужны ли Ацуко-сан подобные бессмысленные детали.

Чокнутые мафиози, несущие смерть. Вот, что Тсуна бы сказал Ацуко-сан сейчас, добавив никогда не сталкиваться с ними во имя сохранения собственной жизни, но она из будущего велела ему самому узнать побольше, «чтобы никто не остался разочарованным». Что ж, Тсуна определенно был разочарован уже сейчас, но его мнением как всегда не интересовался совершенно никто.

Не могла же взрослая Ацуко-сан быть мафиози? Тсуна размышлял об этом уже несколько дней, постоянно напоминая себе, что Ацуко-сан сестра Хибари-сана и ожидать от нее можно все что угодно. Но, пусть даже лица у них были и одинаковые, Ацуко-сан не вызывала чувство сжимающейся в тугое кольцо угрозы и вела себя вполне мирно, не проявляя желания загрызть его до смерти. Маленькая Ацуко-сан по крайней мере, потому что взрослую с некоторых пор он считал едва ли не собственным главным врагом.

— Доброе утро, Десятый! — голос Гокудеры-куна резанул по ушам, и Тсуна резко дернулся, промахиваясь мимо дверного проема.

Гокудера-кун ударил его по спине, так что она звеняще разболелась вместе с многострадальным лбом. Ямамото присвистнул и рассмеялся, закидывая руку Тсуне на плечо и выворачивая его в сторону класса. Тсуна протяжно простонал, воровато оглядываясь в происках вездесущего Реборна, но среди кучи устремленных на него насмешливых и жалостливых взглядов его определенно не было. И Тсуна даже представить боялся, что самозваный репетитор замышляет на этот раз.

— Так она тоже играет в мафию? — рассмеялся Ямамото, когда Тсуна рассказал все на обеденной перемене. — Это здорово! Чем больше людей — тем лучше.

— Балда! — рявкнул Гокудера-кун, отвешивая ему затрещину. — Если эта девчонка угрожает Десятому, мы должны во что бы то ни стало остановить ее!

— Я думаю, она хороший человек, — кивнул Ямамото, совершенно не обращая на Гокудеру-куна внимания, — это ведь ее потерянную заколку мы искали? Ты был тогда суперкрут, Тсуна!

Тсуна протяжно вздохнул, откидываясь на прохладную школьную стену, и притянул колени к груди, разглядывая плывущие по небу облака. В одном из них ему почудился квадратный листочек, а другое показалось сложенными горсткой конфетами, совсем такими, одну из которых дала ему Ацуко-сан из будущего.

— Гокудера-кун, — Тсуна состроил самое жалостливое лицо, на которое только был способен, — ты можешь рассказать мне о Вонголе все, что знаешь?

— Но Десятый! — тут же откликнулся Гокудера-кун, перестав спорить с хохочущим Ямамото. — Ты не можешь уступить ей. Давай просто пойдем и избавимся от угрозы!

Едва закончив говорить, он крякнул и повалился вперед, впечатываясь лицом в крышу. Тсуна ойкнул и потер собственный нос, Ямамото снова рассмеялся, а вставший на спине Гокудеры-куна статуей самому себе Реборн угрожающе сверкнул глазами, размахивая в воздухе тем самым листочком. Тсуне, кажется, стремительно поплохело, в животе забурчало, и он прижал колени к груди, обхватив их руками и заодно зажав ладонью собственный рот.

— Никчемный Тсуна! — как всегда торжественно провозгласил Реборн, одетый в костюм комара. — Здесь написано, что ты отравлен ядом Шамала. Пойди и убеди его создать противоядие, использовав влияние семьи.

— Но Реборн, — попытался возразить Тсуна, и несчастная бумажка вылетела из тонких комариных лапок и приземлилась ему на грудь.

Следом за бумажкой в лоб прилетел ощутимый удар, Тсуна взвыл, падая на спину, ударяясь затылком и замечая два длинных похожих на тонфа облака. Тошнота подкатила к горлу, поджилки затряслись, и Тсуне даже показалось, что он кожей ощущает полный жажды убийства взгляд. Все-таки обратиться к Шамалу было безопаснее, чем следовать самоубийственному плану Гокудеры-куна.

Оказавшись возле медкабинета после уроков, он опасливо оглянулся на довольного Реборна и хмурого Гокудеру-куна. Ямамото отправился на тренировку, пожелав ему удачи с широкой глуповатой улыбкой, и Тсуна даже на мгновение позавидовал его непосредственности. Ямамото все еще считал мафию и Вонголу игрой, постоянно смеясь и не воспринимая всерьез ни единого слова, и так, наверное, было куда как проще. Уж сохраннее для собственных потрепанных нервов точно.

Дверь неожиданно открылась, угодив ему в лоб, и Тсуна взвыл, принимаясь усиленно тереть пострадавшее место. Какой дурак вообще придумал поставить единственную в школе открывающуюся нараспашку дверь именно в медкабинете? Чтобы пришедшие поспать и прогулять урок ученики получали реальные травмы и ложились в больницу с сотрясением мозга?

Шамал, глянув на него сверху вниз, скривился и ничего не сказал, точно таким же взглядом одарив презрительно хмыкнувшего Гокудеру-куна. Реборн, все еще одетый в костюм комара и не перестающий улыбаться, спрыгнул с плеча последнего и молча протянул доктору записку взрослой Ацуко-сан. Все в той же тишине Шамал прочитал ее от начала до конца раза три, смял в ладони и выбросил, небрежно отпихивая Тсуну в сторону.

— П-подождите! — перебивая раскрывшего рот Гокудеру-куна, воскликнул Тсуна. — Вы мне не поможете? Это ведь ваше изобретение, и…

— Ты не девушка, — презрительно бросил Шамал, взмахивая рукой и вскидывая брови, — так что мне на тебя плевать. К тому же подобный яд я еще не изобрел.

Смятая в неровный исписанный шарик бумажка покатилась, ударилась в стену и отрикошетила Тсуне в ботинок. Тсуна вздрогнул, поднял записку, сунул ее в карман и едва успел дернуть доктора за подол халата, прежде чем он вышел на полную школьников лестницу.

— Н-но, — Тсуна сглотнул горький комок и уставился Шамалу в глаза, — там написано, что противоядия не существует, но ведь вы можете его создать, и тогда…

— Раз нет противоядия, значит нет и яда, — оборвал его Шамал, вырывая и отряхивая халат, — я создам его, когда придет время, но пока оно не пришло.

Тсуна ощутил страшное разочарование, волной прокатившееся от желудка, дрожью вылившееся в кончиках пальцев и застывшее на макушке посреди топорщащихся во все стороны непослушных волос. Что, в конце концов, Тсуна должен делать, если никто не хочет ему помогать?!

— Тсуна съел конфету с твоим ядом, — внезапно встрял Реборн, заодно отвешивая ему подзатыльник, — разве не будет достижением создать его раньше?

Гокудера-кун, уже готовый наброситься на несговорчивого Шамала с кулаками, выдохнул и пробурчал себе под нос, что, раз за дело взялся Реборн, все будет хорошо. Тсуна был с ним категорически не согласен, но от постоянных подзатыльников голова гудела и плохо соображала, а спрятанная в карман бумажка огнем жгла пальцы. Не могла ведь Ацуко-сан быть его врагом и подстроить все это, чтобы убить его еще в прошлом?

— Достать готовый яд из него, — Шамал махнул рукой, длинным пальцем указывая Тсуне в лоб, и потер переносицу, — было бы сродни жульничеству. Я честный человек, будущий Вонгола, а ты не вызываешь у меня желания нарушить принципы.

Разве не так получают яды, хотел взвыть Тсуна, пропустив мимо ушей вторую половину сказанного. Человек нечаянно травится, а потом ученые извлекают яд из его организма и получают противоядие. Все предельно просто, думал Тсуна, так почему этот несговорчивый доктор, увивающийся за девчачьими юбками, не может просто разок закрыть глаза на его пол и помочь просто потому, что нужна помощь.

От постоянных ни к чему не приводящих размышлений болела и без того постоянно страдающая голова, Тсуна чувствовал себя вареной тряпочкой, бултыхающейся на бельевой веревке под палящим солнцем. Прозрачные тонкие крылья костюма Реборна мелко подрагивали, будто были настоящими и собирались взлететь, Тсуна наяву слышал комариный отвратительный писк и видел, как будто в замедленно съемке Шамал закатывает глаза и все-таки уходит, не став слушать ни единого аргумента. Тсуна видел, как становится большим и наклонным пол, и чувствовал, как разливается по лбу тупая прокатывающая волнами боль.

* * *

— Цуко-семпай! — стоящая у школьных ворот Хару махала рукой с зажатым в ладони телефоном, едва не подпрыгивала на месте и кричала так, что Цуко слышала ее голос еще у шкафчиков со сменкой.

Тут же захотелось развернуться, спрятаться где-нибудь в школе и выждать достаточно времени, чтобы громкоголосая Хару устала ждать и ушла по своим делам. Еще сильнее хотелось сделать так, чтобы не идти домой. Приехавшая на неопределенный срок мама уже успела установить в доме свои порядки, сбить привычный ритм и запугать до нервной дрожи в голосе. Кея старался возвращаться как можно позже, а то и вовсе по нескольку дней не приходил ночевать, так что вся головная боль легла на хрупкие плечи Цуко, теперь по несколько раз на дню убирающей беспорядок, переделывающей испорченные блюда и старательно оберегающей нервы соседей-японцев, неприспособленных к подобному балагану под предводительством вроде бы взрослой на вид женщины.

Пока Цуко размышляла о творящемся дома бардаке, она успела дойти до размахивающей руками Хару, попасться в ее цепкие пальцы и даже взглянуть на длинное сообщение от Сасагавы Кеко, прочитать которое, впрочем, ей не предоставили никакой возможности. Хару тряхнула телефоном, так что текст поплыл перед глазами, встревоженно пискнула и прижала руки к груди.

— Кеко-чан сказала, Тсуна-сан упал в обморок в школе! — воскликнула она, перед этим выдав нечто несвязное и нечленораздельное. — Мы должны навестить его и придать ему сил!

Цуко едва удержалась от того, чтобы закатить глаза. Ничего она Тсунаеши-куну не должна, а вовсе даже наоборот, но Хару, наверное, знать об этом не обязательно. Она бы на самом деле непременно отказалась, если бы не промышляющая в доме мама, удваивающая собственный хаос каждым новым прикосновением.

— Ладно, — пожала плечами Цуко, про себя добавив, что это отличная возможность выведать что-нибудь новенькое.

Хоть в доме Савады она уже и была, Цуко не могла представить себе ничего интереснее жилища, загадочных людей в котором с каждым днем становилось все больше.

Хару просияла, сунула телефон в карман и все-таки подпрыгнула и бросилась вперед, таща Цуко как на буксире. Цуко не могла сказать, что ей нравится эта шумная девочка, но и не могла утверждать обратное, потому что почти впервые в жизни ее дни состояли не из одинокого молчания, переглядываний с братом и дел по дому, перемежающихся редким переполохом с приездом мамы. Так продолжалось почти с самого детства, мама постоянно работала где-то далеко, оставляя Цуко и Кею друг на друга и на добродушных соседей, время от времени приезжала в отпуск совершенно спонтанно и привозила дурацкие подарки вроде игрушечного оружия и невкусных приторно сладких конфет, оставляющих горькое послевкусие на языке. Цуко понятия не имела, как живут нормальные семьи, и, возможно, именно из-за этого совала свой нос в чужие самые секретные дела.

К величайшему сожалению Цуко они пошли не к Саваде домой, а в среднюю школу Намимори, где каждый ученик, бросавший на нее случайный взгляд, отшатывался и разве что не молиться начинал вслух. Хару, не обращающая внимания вообще ни на что, тащила ее вперед, в главное здание и вверх по лестнице и остановилась только перед белоснежной дверью с табличкой «медпункт» наверху. В коридоре вокруг никого не было, но Цуко готова была поклясться, что чувствует чей-то пристальный взгляд. Это не мог быть Кея или кто-то из друзей Кеи, потому что на своей территории те не стали бы подглядывать исподтишка, так что Цуко не придала щекотному чувству на затылке особого значения, но на всякий случай резко обернулась, краем глаза заметив исчезающий за поворотом кусок черной школьной юбки.

Дверь неожиданно распахнулась и едва не врезала Хару по носу, так что Цуко едва успела подставить ладонь. Запястье отдалось тупой ноющей болью, Цуко шикнула и закусила губу, а из-за какого-то черта распахивающейся в японской школе двери выглянуло миловидное лицо Сасагавы Кеко. Сама Кеко, то ли испуганно, то ли смущенно ойкнув, появилась следом, прикрыла за собой дверь и протяжно вздохнула, растягивая губы в неправдоподобно широкой улыбке.

— Тсуна-кун уже пришел в себя, — она вздохнула, затеребила пальцами подол черной юбки, — но он бредит, просит не убивать его и обещает, что все расскажет. Похоже, от переутомления ему приснился очень страшный сон.

Сделав глубокий вдох, Цуко проглотила смешок и постаралась сделать самое сострадательное выражение лица, на которое только была способна. Похоже, в будущей себе она не ошиблась, и та действительно произвела на Тсунаеши-куна необходимое впечатление. Хотя слова про убийство немного пугали, возросший к чужим делам интерес оказался сильнее, так что Цуко усилием воли задавила в себе жалостливые порывы.

Прохладная рука легла на плечо, заставив вздрогнуть; открывшая рот, чтобы сказать что-то еще, Сасагава Кеко пискнула и расплылась в широкой улыбке, а проследившая за ее взглядом Хару порозовела и широко распахнула глаза. Цуко фыркнула, закатывая глаза, сбросила руку Кеи и снова увидела исчезающую за углом черную юбку. Похоже, в этой школе тоже есть кто-то, чрезмерно интересующийся чужой личной жизнью.

— Посторонние должны покинуть среднюю школу Намимори, — холодным голосом отчеканил Кея, теперь опуская ладонь на плечо Хару, — таковы правила.

— Утром мама сказала, что приготовит пудинг, — Цуко, не оборачиваясь, склонила голову набок.

По телу Кеи прошла крупная дрожь, рука исчезла с плеча Хару, и бьющее в затылок дыхание тоже испарилось, сменившись промозглым холодком ранней весны. Послышались презрительный смешок и отдаляющиеся шаги, и Цуко все-таки обернулась, взглянув в напряженную спину брата. Сладости у мамы получались почти так же хорошо, как у Гокудеры Бьянки, но, так как Кея сладкое очень любил, она постоянно готовила что-нибудь этакое. Сама Цуко спасалась лишь тем, что мама была в курсе ее нелюбви к подобного вида лакомствам.

— Я скажу ей, что у тебя сегодня клубное мероприятие! — Цуко хохотнула, представляя себе разочарованное мамино лицо.

И лицо Кеи, когда он узнает, что сегодняшний пудинг был всего лишь разминкой перед совместным празднованием их дней рождения.

— Потрясающе, — пискнула Хару, прижимая ладони к лицу, — вы выглядите одинаково, как отражения в зеркале.

— Это первый раз, когда Хибари-сан ушел, никого не наказав, — хихикнула Сасагава Кеко, убирая за уши короткие пряди.

Цуко покачала головой, обернулась вслед уже скрывшемуся Кее и едва удержалась, чтобы не показать в пустоту язык. Из-за двери за спиной Сасагавы Кеко слышались шумящие звуки и сиплые голоса, будто кто-то горячо спорил, и Цуко тут же прислушалась, едва не вытягивая вперед шею. Ей даже показалось, будто она слышала собственное имя, но мгновение спустя дверь снова распахнулась, пролетев в паре миллиметров от носа Хару, и на пороге возник хмурый растрепанный Гокудера Хаято. Он, презрительно хмыкнув, смерил Цуко взглядом с головы до ног, брякнули навешанные на пояс цепочки, и громко хлопнула, отрезая любопытные разговоры, многострадальная дверь.

— Женщина, — выплюнул Гокудера Хаято, не отводя от Цуко пристального взгляда, — ты мешаешь Десятому отдыхать. Не ученикам нельзя находиться в школе без разрешения.

Он разве что ручкой не махнул, старательно делая вид, что Цуко стоит прихватить Хару и проваливать как можно скорее. Обилие разных дешевых на вид украшений превращало его в подобие новогодней елки, и Цуко даже пришла в голову мысль, что он, однажды нарядившись для праздника, так и остался в этом образе, забыв снять с себя лишние побрякушки. Он ведь не думал в самом деле, что все эти бренчаще-сверкающие гирлянды делают его крутым в чьих-то глазах?

— У меня есть разрешение, — Цуко моргнула, выдерживая пристальный взгляд, и переключила внимание на Сасагаву Кеко, — можешь показать мне, где кабинет Дисциплинарного комитета?

Кто-то за дверью сдавленно заорал, что-то бухнуло и покатилось, и Цуко вскинула брови, склоняя голову набок и засовывая руки в карманы пальто. Гокудера Хаято вздрогнул, дернулся, разворачиваясь, и кашлянул, старательно натягивая на лицо важно-безразличное выражение. Дверь снова открылась, ударив его по спине, появившееся в проеме лицо Тсунаеши-куна вытянулось и побелело, и кусок пластика с жалобным хлопком встал на место. Цуко фыркнула, разворачиваясь на пятках, попросила Хару рассказать потом, что же все-таки случилось, и направилась в сторону недавнего движения Кеи. Увязавшаяся следом показывать дорогу Сасагава Кеко тут же принялась щебетать, рассказывая о школьной жизни, и Цуко, вопреки обыкновению, слушала ее вполуха, пребывая где-то в собственных мыслях.

Было на самом деле немного обидно. Она не знала, что она из будущего сделала с Тсунаеши-куном, но такая реакция вызывала колючее чувство обиды в груди и желание поскорее разорвать все и без того призрачные связи, скрепленные любопытством и капелькой симпатии. В Саваде Тсунаеши и окружающих его людях было слишком много необычного, странного и необъяснимого, чтобы так просто отвести взгляд, но почему-то теперь, когда она смотрела на него в упор, все это превращалось в раздражающее желание помимо информации получить еще и неведомые раньше эмоции.

— Тсуна-кун хороший, — Сасагава Кеко похлопала ее по плечу и остановилась перед непримечательными двойными дверьми без каких-либо указательных знаков, — просто слишком эмоциональный. Ну вот мы и пришли. И я хотела спросить, ты свободна в это воскресенье? Мы с Хару-чан…

— Извини, — оборвала ее Цуко, открывая дверь, — в этот раз я занята. Встретимся как-нибудь еще, пока.

Сасагава Кеко осталась в коридоре за дверью, и только тогда Цуко выдохнула, отпуская ручку. В кабинете Дисциплинарного комитета было тихо, из открытого окна тянуло влажной прохладой, а сидящий за столом Кея смотрел на нее таким взглядом, что Цуко на мгновение даже захотелось провалиться сквозь землю. Этот его взгляд чем-то напоминал того Кею из будущего, и от него мурашки разбегались по телу и волосы на загривке вставали дыбом.

— Не общайся с Савадой и его шайкой, — бросил Кея как бы между прочим, склоняясь над стопкой бумаг на столе.

— Я и не общаюсь, — Цуко пожала плечами, стянула пальто и бросила его на диван, — он мне просто кое-что должен. Я посижу у тебя немного? Не хочу идти домой…

Кея бросил на нее короткий взгляд, не отвечая, и зажатая в пальцах ручка быстро заскребла по бумаге. Цуко никогда не интересовалась его делами в комитете, хотя прекрасно знала обо всех законных и не очень делишках. Иногда ей казалось, что единственными людьми, не вызывающими у нее интерес, были члены ее собственной семьи, и от этого на самом деле становилось как-то тянуще грустно.

Ворвавшийся в открытое окно и растрепавший занавески ветер холодом обдал щеки и залез под воротник, заставив Цуко поморщиться и дрогнуть от пробравшего холода. Кея, которому на макушку лег край занавески, будто не обратил на это внимания, чиркнул что-то размашисто, поднял взгляд и стремительно развернулся на стуле, захлопывая окно. Цуко фыркнула, подтянула к себе сумку и только теперь вспомнила, что специально оставила приготовленные на уроке домоводства онигири с тунцом и маринованной сливой. Хлопнув себя по лбу, Цуко вытащила прозрачный контейнер, поднялась с места и поставила его перед Кеей прямо поверх парочки сложенных аккуратной стопкой бумаг.

— Вообще-то я пришла сюда ради этого, — гордо вздернула подбородок Цуко, глядя на поднявшего голову Кею, — понятия не имею, чем ты питаешься, когда мама готовит, так что это для моего спокойствия.

На лице Кеи появилось забавное задумчивое выражение, и без того узкие глаза сощурились еще больше, он хмыкнул и снова уткнулся в свои бумажки. Цуко, моргнув, надулась, цокнула и накрыла контейнер крышкой, так и оставляя его стоять поверх покрытого рассортированным и наверняка ни капельки неважным бумагами стола. Зашелестела отъехавшая в сторону дверь, послышался сдавленный кашель Кусакабе-сана, и Цуко тут же просияла, разворачиваясь к нему лицом.

— Кусакабе-сан, ты уже обедал?

Коробочка попыталась ускакать от нее, и Цуко цокнула и крепче сжала пальцы, натягивая на лицо еще более широкую улыбку. Кусакабе-сан кашлянул, глядя ей за спину, повел плечами и отмахнулся, не спеша подходить ближе:

— Я не голоден, Хибари-сан, благодарю.

Кусакабе-сан, пожалуй, был единственным, не считая учителей, кто звал ее по фамилии. Цуко, впрочем, не чувствовала себя от этого неуютно, потому что он же был единственным, кто не звал по фамилии Кею.

— Я закончил, — коробочка все-таки выскользнула из ее пальцев, а в спину ткнулась прохладная ладонь, — идем.

Цуко протяжно вздохнула, послушно зашагала вперед, подхватила пальто и сумку и вышла за дверь, проводив улыбнувшегося Кусакабе-сана печальным взглядом. В коридорах средней Намимори было тихо, совсем не так, как в средней Мидори после занятий, ученики будто чувствовали приближающегося Кею и старались освободить дорогу, но Цуко все равно ощущала странную щекотку на затылке, будто кто-то сверлит ее недружелюбным взглядом.

— Я должен извиниться перед Ацуко-сан силой моей Предсмертной воли! — послышалось откуда-то из соседнего коридора.

Кея цокнул и отпустил ее руку, сунул контейнер с онигири и вытащил неведомо откуда свои излюбленные тонфа. Цуко чувствовала на себе пристальный взгляд, и оттого макушка чесалась и начинал нервно подергиваться глаз. Она не любила, когда кто-то незаметно смотрел на нее, предпочитая самостоятельно наблюдать за другими, и сейчас ей казалось, будто колючее оцепенение растекается по телу, парализует и пришпиливает, словно бабочку на пробковую доску. Цуко чувствовала обиду из-за странного поведения ее, в общем-то, ни капельки не друга и даже не приятеля, хотела забиться в гулкую подводную лодку и наблюдать за всеми через перископ, едва торчащий над поверхностью воды.

Тсунаеши-кун вылетел из-за угла, резко затормозил, так что от голых пяток повалил густой дым. Кея, хмыкнув, преградил ему дорогу, и Цуко кожей ощутила исходящее от него желание подраться. В руках у нее покоился ставший как будто непомерно тяжелым контейнер с онигири, затылок зудел и чесался, а губы так и растягивались в хищной улыбке.

Цуко никогда не верила в сверхъестественное. Расхаживающие средь бела дня якудза, местные группировки, перестрелки в самом тихом городе Японии, тайные эксперименты на людях или создание и распространение наркотиков и даже настоящая итальянская мафия — обо всем этом она знала чуть ли не с пеленок, прислушиваясь к каждому проскальзывающему в уши слову. Цуко видела то, с чем нормальный обычный человек никогда в жизни мог не столкнуться, но она попросту не признавала существование призраков, магии, духов и всякой другой мифической чепухи из глупых легенд и сказок. Цуко не верила в то, чего не видела своими глазами.

В руках у нее тяжелел контейнер с едой, Тсунаеши-кун в одних трусах и со сгустком оранжевого пламени на лбу смотрел на Кею, как на преграду, а брат в свою очередь по-звериному скалился и обещал загрызть до смерти нарушителя школьных правил. Цуко не верила в сверхъестественное, но прямо перед ней стоял мальчишка с огнем на голове, а за его спиной лукаво ухмылялся, придерживая шляпу, ребенок, совсем на ребенка не похожий. Цуко не верила в сверхъестественное, пока не увидела бегающего по городу в одних трусах Саваду Тсунаеши со сгустком теплого рыжего пламени на лбу.

Размахнувшись, она швырнула в него контейнер с онигири, сбивая трепещущий огонь, и Тсунаеши-кун, крякнув, рухнул на пол и как будто на долгое мгновение потерял сознание. Цуко фыркнула, отряхивая ладони, подобрала выпавшую из его руки бумажку и сунула ее в карман, пробежавшись глазами. Кея то ли разочарованно, то ли понимающе хмыкнул, выпрямился и бросил взгляд на скрывшегося в тени Реборна.

— Не появляйся перед людьми в подобном виде, — бросила она потирающему лоб Тсунаеши-куну, — это разочаровывает.

Тсунаеши-кун, пламя на лбу которого успело погаснуть, пискнул и стукнулся затылком о стену. Глаза его были огромными и полными ужаса, он часто закивал и попытался подняться, но запутался в собственных ногах и рухнул снова. Кея неприязненно скривился, спрятал оружие и взял Цуко за руку, утягивая ее в сторону выхода из школы.

Покидать среднюю школу Намимори сейчас было определенно слишком рано, чересчур уж много нерешенных вопросов осталось позади. Но тем не менее Цуко послушно шла, выжидая наиболее удобный момент, потому что знала, что Кея из своего убежища лишний раз носа не высунет. И верно, после очередного поворота, когда уже стали видны шкафчики с обувью, он резко затормозил будто нерешительно, хлопнул глазами и сжал ладонь Цуко крепче. За углом с другой стороны снова мелькнул край черной школьной юбки, и Цуко почувствовала, как сами собой растягиваются в азартной улыбке губы. Кем бы то ни была эта девочка, следить за Цуко — не самая здравая идея, зачем-то пришедшая в ее прелестную голову.

Где-то в отдалении были слышны каркающий крик Гокудеры Хаято и визгливые вскрики Миуры Хару, определенно спорящих между собой, и именно это, скорее всего, и заставило Кею остановиться. Он просто-таки не мог уйти, зная, что кто-то нарушает правила его любимой школы. О, Цуко прекрасно помнила, как в младшей школе Кея выстраивал учеников в стройные шеренги и популярно объяснял каждому, что будет, если кто-то вздумает его ослушаться или нарушить придуманные им же правила.

Иногда Цуко задумывалась, с какой такой стати каждый член их семьи не просто со странностями, а почти что на самом деле чокнутый, особенно если смотреть со стороны и в нужном контексте. Потом Цуко приходило в голову, что в Намимори чокнутый каждый второй, и она делала вывод, что сумасшествие распространяется по воздуху, как какой-нибудь вирус. Или, может быть, в этой местности какие-то особенные атмосферные или геосферные колебания, или повышенный радиационный фон…

Впрочем, от размышлений ее отвлек сдвинувшийся с места Кея. Он резко развернулся, все еще держа Цуко за руку, и быстрым шагом направился в обратном направлении. Вытянувшая в удивлении шею Цуко успела лишь краем глаза заметить мелькнувший край белого халата и мамины ярко-красные волосы, которые совершенно точно ни с чем невозможно было спутать. И если она пришла сюда, значит в средней Мидори мама наверняка уже побывала.

— И что, мы просто спрячемся от нее в твоем кабинете? — фыркнула Цуко, снова оглядываясь, хотя холл уже давно не был виден. — Я не думаю, что это хорошая идея.

Она же может перевернуть школу вверх дном, в прямом смысле этого слова. И даже если мама по чистой случайности ничего не сломает и никого не покалечит, сама она может пораниться обо что угодно, даже просто о воздух. Хотя Цуко, признаться, при всей ее неуклюжести никогда не видела у матери серьезных травм. Но по крайней мере никто на первый взгляд не сможет определить, чья именно мама наводит тут шорох, потому что на маму Кея и Цуко не похожи вообще ни капельки.

— Кусакабе скажет ей, что у меня собрание, — бросил Кея, не сбавляя шаг, — а тебя здесь нет.

Цуко вздохнула, проглатывая смешок. Судя по интонации, Кея сам не верил, что это может сработать, но других вариантов у них не было. Разве что надеяться на чудо и всякое сверхъестественное, вроде Савады Тсунаеши в одних трусах и с огнем во лбу. Ну или на крайний случай Реборна, младенца, который вел себя как угодно, но не как нормальный младенец. Да уж, Цуко явно поторопилась, называя каждого второго жителя Намимори сумасшедшим, потому что таким определенно был, за редким исключением, каждый первый.

Щелкнула, закрываясь, дверь в кабинет Дисциплинарного комитета. Кусакабе-сан, как раз разбирающий оставленные Кеей бумаги, вопросительно вскинул бровь, но спрашивать предусмотрительно ничего не стал. Для пущей надежности Кея заставил его вывесить на дверь табличку «идет совещание» и совсем на всякий случай запереть дверь. Наконец выдохнув, Кея потер переносицу и уселся за свое кресло уважаемого Главы, которого каждый в этой школе либо уважал, читай боялся, либо ненавидел, что, в общем-то, то же самое. Цуко, хохотнув, выглянула в окно и, пискнув, тут же юркнула обратно, прячась за стеной и задергивая шторы. И, для пущей надежности, прикладывая палец к губам, будто отсюда кто-то мог их услышать.

На улице в компании потрепанного мужчины в белом халате стояла никто иная как мама собственной персоной. Отсюда не было слышно, о чем они разговаривали, но выражение лица обоих демонстрировало едва ли не крайнюю степень смущения. Точнее, на мамином лице помимо пунцового румянца светилась еще и широкая насмешливая улыбка, а вот мужчина старательно отводил от нее глаза и смотрел только, стоило ей отвернуться. Они явно были знакомы уже давно, и, кажется, этот парень знал маму куда лучше, чем Кея или сама Цуко. Что определенно не могло не вызывать бурного любопытства. Именно из-за которого Цуко, отмахнувшись от одернувшей ее руки, снова выглянула в окно, совсем чуть-чуть отодвигая плотные занавески.

— Что вы двое знаете о вашем школьном враче? — спросила Цуко, всматриваясь в исходящий от зажженной сигареты легкий дымок.

Ответить ей никто не успел. В дверь несмело постучали, можно сказать поскребли по-кошачьи, и каждый из присутствующих невольно подобрался. Это, конечно, была не мама, потому что она не стала бы даже стучать и к тому же только что стояла на улице, но и без того напряженное ощущение ожидания разом сгустилось и зазвенело в воздухе. Цуко кашлянула, аккуратно задергивая и расправляя занавеску, и спрятала за спиной руки, приваливаясь спиной к стене ровно за креслом Кеи, а сам Кея предпочел сделать вид, что вовсе ничего не заметил. Один лишь Кусакабе-сан, которые был тоже знаком с разрушительной силой их матери, протяжно вздохнул и открыл дверь.

На пороге, вопреки разыгравшемуся воображению, стоял сжимающий ее контейнер в руках Тсунаеши-кун. Теперь, полностью одетый и без горящей во лбу пламенной звезды, он выглядел обычным учеником провинциальной средней школы, производящим впечатление вечного нытика и неудачника. Цуко даже стало жаль его на мгновение, а потом и это чувство испарилось, задавленное тщательно взращенным любопытством. Сейчас Цуко больше всего на свете хотела знать все, что связано с этим парнем, потому что иногда казалось, будто все происходящее в городке с некоторых пор крутилось именно вокруг него.

— Ацуко-сан, — он поднял глаза и испуганно сжался, а Цуко почувствовала, как неуловимо напрягся Кея, — я… это…

Тсунаеши-кун запнулся на полуслове, и по лицу его снизу вверх, будто кто-то заливал изнутри томатную пасту, расползся яркий румянец. Глаза его бегали с Цуко, на Кею и Кусакабе-сана, и лишь на последнего он смотрел не иначе как на ангела среди демонов. Цуко даже ощутила мимолетный укол ревности, но поспешно задавила его. Она обошла стол Кеи и направилась точно вперед, выдавливая Тсунаеши-куна из кабинета. В конце концов при подобной концентрации одинаково угрожающих лиц немудрено, что парнишка совсем потерял самообладание. Для полноты картины сейчас не хватало разве что стреляющего соплями Ламбо с фиолетовой базукой наперевес.

Когда дверь едва слышно захлопнулась за спиной, Цуко почувствовала, как неловкость накатывает еще сильнее. В коридорах средней Намимори было пусто, не было слышно теперь даже криков Гокудеры и Миуры Хару, и Цуко, кажется, почти слышала, как бешено колотится сердце Тсунаеши-куна. Уж точно не ее собственное, извечно медленное и спокойное, до зубовного скрежета скучное и постоянное.

— Так, — Цуко хлопнула себя по бедрам и кашлянула, проглатывая вставший в горле комок неловкости, — что ты хотел?

Конечно, более идиотского вопроса она задать попросту не могла. Тсунаеши-кун все еще крепко сжимал в пальцах ее контейнер, теперь уже без онигири, отмытый и отчищенный едва ли не до сверкающего блеска. Цуко, честно говоря, вообще не могла представить, чтобы этот парень был способен вымыть хоть что-нибудь.

— Я хотел, — Тсунаеши-кун повел плечами, пожевал губы, — хотел извиниться перед тобой за свое поведение. Сегодня и вообще я… всегда веду себя глупо, и… еще этот Реборн и остальные…

Бумажка, которую она подобрала и сунула в карман, развернулась и кололась, будто напоминая о себе. Цуко хмыкнула, накрывая карман юбки ладонью, и что-то в груди кольнуло тоже.

— Прости, я не смогу рассказать тебе о Вонголе, потому что сам еще ничего не знаю! — набрав в грудь побольше воздуха, выкрикнул Тсунаеши-кун.

Кланяясь и зачем-то протягивая ей контейнер на вытянутых вперед ладонях.

* * *

Вилки сегодня звенели особенно громко. Ацуко никогда не любила ужинать в большой компании, все еще чувствовала себя неуютно под взглядами почти десятка пар глаз. Впрочем, никогда еще не было такого, чтобы кусок не лез ей в горло; особенно кусок того, что не она сама приготовила. В животе забавно щекотало, и казалось, что кто-то высверливает точку в ее лбу.

— О, — выдохнула Ацуко, вспоминая это чувство.

— О? — переспросил Тсунаеши, откладывая вилку и вытирая салфеткой рот.

Все остальные напряглись, ожидая, что она сейчас скажет, что собирается снова поменяться местами с собой на десять лет младше. Но Ацуко, вопреки их стройным надеждам, не собиралась.

— Это значит, что я вспомнила кое-что забавное, — пояснила она, лукаво жмурясь, — произошедшее ровно десять лет назад.

Все остальные синхронно выдохнули, и только Кея вдруг нахмурился. Конечно, он тоже помнил, что случилось ровно десять лет назад. Забавно, конечно, было только теперь, десять лет спустя. А тогда, Ацуко помнила это особенно четко, маленькая она чувствовала себя загнанным в ловушку зверьком, совсем маленьким и совсем сбитым с толку.

На лице Тсунаеши растянулась широкая улыбка. Он, совершенно очевидно, тоже понял, что она имела в виду, и теперь наслаждался собственными воспоминаниями. Ну конечно, сам-то он попадал в прошлое всего один раз, и то вовсе не в такую стрессовую ситуацию, когда непонятно вообще ничего и хочется просто провалиться сквозь землю.

— В свое оправдание могу сказать, что в тот единственный раз ты напугала меня довольно сильно, — хохотнул Тсунаеши и пояснил: — у тебя все на лице написано.

Ацуко фыркнула и нахмурилась, тряхнув руками, и зазвенели надетые на запястье браслеты. Все остальные все еще молчали, хотя Ламбо любопытно сверкал глазами из-под полуопущенных век, Ямамото блаженно улыбался, а Гокудера непонимающе хлопал глазами, Хром как всегда пропадала где-то в собственных мыслях, а Сасагава вообще не проявлял ни капельки интереса. Кея все еще хмурился, хотя со стороны могло показаться, что это просто его обычное лицо. Такое же, как у Ацуко, у которой, оказывается, все на нем, конечно, написано.

— Ты ведь знаешь, что там не было никакого яда, — пожала плечами Ацуко.

С тарелки на нее смотрел кусочек аппетитного слоеного торта, и она как раз собиралась его съесть, наплевав на всякие события десятилетней давности. Кого вообще волнует то, что случилось уже так давно, будто целую вечность назад?

— Сейчас, — прищурился Тсунаеши, опуская согнутую в локте руку на стол.

— В том и смысл, — лучезарно улыбнулась Ацуко.

Кусочек слоеного торта оказался совершенно невкусным, и Ацуко отодвинула его вместе с тарелкой. Стоящий перед Тсунаеши определенно казался лучше, хоть и был на вид совершенно точно таким же. Утащивший ее тарелку Ламбо закивал, соглашаясь с тем, о чем не имел ни малейшего понятия. Гокудера кашлянул, поднимаясь из-за стола и тут же усаживаясь обратно. Ацуко всегда считала его немного тормозом, но, право слово, никогда не могла подумать, что настолько.

— Десятый, это!..

Все взгляды скрестились на нем, и Гокудера послушно замолчал, утыкаясь носом в тарелку. Ацуко хмыкнула, отламывая кусочек от тортика Тсунаеши, и довольно сощурилась. Что ж, на этом предпраздничный ужин можно было заканчивать.

* * *

Цуко проснулась от ощущения того, что на нее смотрят. Пристально так, едва ли отрываясь, будто хотят просверлить дыру ровно посередине ее лба. Ощущение было до ужаса неприятным, но Цуко все еще хотела спать и поддаваться так просто не собиралась. Так что она причмокнула и натянула одеяло до самой макушки, собираясь посмотреть еще как минимум один сон.

Смотрела, конечно, мама. Во-первых, потому, что Кея ни за что не стал бы заниматься подобной ерундой, а во-вторых, потому, что она уже так делала. Каждый год снова и снова, в определенный день, словно по расписанию или будильнику, мама вставала утром перед ее кроватью и молча прожигала в Цуко дыру. То ли это было своеобразным поздравлением, то ли наоборот наказанием, но Цуко настолько привыкла, что со временем научилась не обращать на это внимания. Особенно если сравнивать эту с остальными, куда более разрушительными мамиными странностями.

В конце концов Цуко, конечно, сдавалась и поднималась, но все равно до последнего сжимала веки и делала вид, что спит, пытаясь игнорировать все и уснуть по-настоящему. Впрочем, вставала она вовсе не по собственной воле, а из-за Кеи, который, едва проснувшись, влетал в ее комнату и утаскивал маму с таким грохотом, что дальше спать было попросту невозможно. Это стало самой настоящей до смерти раздражающей семейной традицией, без которой Цуко не могла представить ни один собственный день рождения. В детстве Цуко считала Кею самым настоящим счастливчиком, потому что на его день рождения мама почти всегда уезжала, и ему подобный потрясающий подарок не доставался.

Вот и сегодня, стоило ей прокрутить в голове ежегодный сценарий, дверь ее комнаты с грохотом распахнулась. Мама восторженно пискнула, и не издавший ни единого звука Кея вытянул ее прочь, с громким хлопком закрывая за собой дверь. Цуко зажмурилась крепче, залезла под одеяло с головой и свернулась клубочком. Каждый год все происходило по одному и тому же сценарию, и сейчас ей больше всего на свете хотелось просто почувствовать себя нормальным подростком в нормальной семье. Но, словно говоря, что как бы не так, снизу послышался страшный грохот, и заорал дурниной взявшийся из ниоткуда Бовино Ламбо.

Цуко дернулась, едва не падая с кровати, и притихла, прислушиваясь. Слов в потоке ора было не разобрать, но отчего-то ей казалось, что это вовсе не крик страха. Скорее узнавания или, может быть, крик стыдливый, или вовсе пораженный. Ламбо мог кричать по любому поводу и без повода вовсе, всегда был слишком громким, и Цуко, в общем-то, не нравилось, что она начинает настолько буднично воспринимать этого нервирующего ребенка. Ор внизу постепенно сменялся ревом, но Цуко все еще не могла разобраться, из-за чего весь сыр-бор образовался. Хотелось встать и взглянуть хотя бы одним глазком, но, с другой стороны, не хотелось вылезать из-под одеяла совершенно, покидать теплый уютный кокон и окунаться в однообразную рутину скучной реальности. Цуко не любила собственный день рождения потому, что в этот день никогда ничего не менялось, и единственной ее надеждой на сегодня была та стащенная у Тсунаеши-куна записка. Даже несмотря на то, что он уже заявил, что не сможет ничего рассказать.

На самом деле Цуко несколько пугала мысль о том, что она-через-десять-лет могла кого-то отравить. И даже не кого-то, а Тсунаеши-куна, которого первым встретила в будущем. Кея из будущего сказал, что он все ей расскажет, но Цуко не верила ему, потому что верила лишь в то, что видела собственными глазами. Цуко видела мафию, младенцев с разумом взрослого и базуку для путешествия во времени, а еще теплый огонек во лбу Тсунаеши-куна, но сделала неутешительный вывод, что он скорее проболтается случайно, чем посвятит ее в суть происходящих событий. Знал он что-то на самом деле или нет, он Тсунаеши-кун не чувствовал себя настолько близким другом, чтобы доверять Цуко подобную информацию. И Цуко не было от этого ни капельки, вот вообще ни одного мгновения не обидно.

— Я могу тебе все объяснить, — сказал по-детски писклявый голос со стороны окна, — в общих чертах, разумеется.

В одеяле было жарко настолько, что у Цуко уже начинались слуховые галлюцинации. Окно она закрыла еще вчера вечером, проверила замки и даже заперла двери, но это не остановило ни маму, ни пробравшегося в ее комнату Реборна. Скинув одеяло, Цуко рывком поднялась и хлопнула глазами. Реборн сидел на ее подоконнике, из приоткрытого окна задувал ветер, треплющий длинную светлую косу и полы красного сарафана.

— Ты ведь не ребенок на самом деле, — Цуко склонила голову набок, сбрасывая одеяло на пол и поднимаясь на ноги.

Даже без неизменной шляпы тень закрывала половину лица Реборна, ровнехонько до предлинного носа, и Цуко отчетливо видела скользнувшую по его губам ухмылку. Он взмахнул рукой, с зажатым в ней кончиком косы, перегнулся через подоконник и в следующее мгновение исчез, точно капнем рухнул вниз. Цуко фыркнула и покачала головой, но на всякий случай все равно выглянула на улицу, где никого, конечно же, не оказалось. Зато, словно в противовес, только затихшие внизу крики возобновились снова, но теперь кричал уже не Бовино Ламбо. Или, если быть совсем точной, определенно не пятилетний Бовино Ламбо.

Цуко потребовалось не больше полминуты, чтобы кое-как одеться и выскочить из комнаты. Громкие звуки, доносящиеся с первого этажа, стихли, и теперь вместо них слышались только приглушенные спокойные голоса, и от этого Цуко становилось лишь интереснее. Эта мысль крутилась в ее голове уже давно, но теперь она знала почти точно — мама вовсе не обычный человек. Гораздо более необычный, чем Цуко могла себе представить, потому что теперь она была твердо уверена, что мама имеет какое-то отношение к нашествию мафиози в спокойный раньше Намимори. Походило на то, что мама и сама была так называемой криминальной личностью и работала, как отец Савады Тсунаеши, совсем ни разу не на обычной вахтовой работенке в другом регионе.

Когда она спустилась, внизу стало совсем тихо. Мамин и как будто смутно знакомый мужской голос исчезли, как исчезли и любые другие звуки. Цуко вдруг почувствовала себя привычно одинокой в этом большом доме и невольно замедлила шаг. Сегодня был единственный день в году, когда все вертелось вокруг нее, а Цуко с головой погрязла в чужих проблемах и тайнах.

Они сидели в гостиной. Мама и высокий парень с уставшим лицом и растрепанными черными кудрями смотрели друг на друга, не отводя взгляда, будто вместо них были картонные копии, застывшие в нарисованных чьей-то не слишком умелой рукой позах. Воздух между ними, казалось, искрил и стрелял электричеством, но при этом лица обоих не выражали ничего, кроме ленивого любопытство. Впрочем, стоило Цуко войти, оба они словно сделались настоящими, синхронно повернули головы и разулыбались.

— С днем рождения, Цуки-Цуки, — сказала мама, сцепляя ладони на коленке.

— Так вот о чем ты говорила за ужином, — кивнул этот парень, слегка прищурившись.

Часы показывали ровно десять утра. После недолгих размышлений Цуко пришла к выводу, что взрослая она жила где-то в Италии, если судить по речи и внешности окружающих ее людей. И это, безусловно, значило, что там сейчас было два часа ночи только-только начавшегося четырнадцатого марта. Цуко пока не решила, для чего ей такие подробности ее будущей жизни, но они определенно были для чего-то невероятно важными.

С негромким «пуф» парень с усталыми глазами исчез, а на его месте возник довольный Бовино Ламбо. Ребенок хлопнул глазами непонимающе, вытер заляпанный шоколадом рот и округлил глаза так, что они стали похожи на чайные блюдца. Мама, завидев его реакцию, презрительно фыркнула, поджала губы и скрестила на груди руки, вопросительно поднимая бровь.

-А-а-ако-чан, — залепетал Ламбо, едва проговаривая звуки.

Фиолетовая базука, которую он крепко сжимал в руках, исчезла в синтетических бездонных волосах. В глазах его моментально скопились слезы, и он распахнул рот, будто готовый прямо сейчас перейти на ультразвук. Мама вскинула руку, указывая на выход, и Ламбо испуганно дернулся, часто закивал и сбежал, пролезая между Цуко и дверным проемом. Они явно знали друг друга, это было понятно и без слов, но у Бовино Ламбо была волшебная игрушка, позволяющая перемещаться в будущее, а сам он, как и многие недавние пришельцы, относился к одной из европейских мафиозных семей.

— Мама, — Цуко шагнула в гостиную, а в следующее мгновение ее как будто дернули и куда-то потянули.

 

Когда розовый дым наконец рассеялся и Цуко открыла глаза, она оказалась в подозрительно знакомом дворе. Конечно, многие дворы в Намимори были ей знакомы, но в данном случае и представшие перед ней лица были не такими уж и чужими. Цуко почти нос к носу столкнулась с Савада Наной, а рядом с ней, стоило чуть скосить глаза, стоял, безусловно, ее маленький сын. Тсунаеши-кун хлопал огромными глазами непонимающе, грыз ноготь на большом пальце правой руки и был таким умилительно милым, что хотелось оттолкнуть его и позорно сбежать.

— Сестр-р-рица! — закричал этот ребенок, старательно проговаривая букву «р» и раскрывая руки, и кто-то позади Цуко громко рассмеялся.

Маленький черноволосый мальчик бросился вперед, раскинув руки в стороны, и отгородил Цуко от пискнувшего и сжавшегося Тсунаеши-куна. Цуко неловко хохотнула и переступила с ноги на ногу, и мальчик, маленький Кея, обернулся, поднимая на нее взгляд, и лучезарно улыбнулся. Интересно, подумала Цуко, помнит ли Кея случившееся, учитывая, что сама она ни о каком путешествии в будущее была ни слухом, ни духом?

— Надо же, наконец-то сработало, — сказала, все еще посмеиваясь, мама.

Она была чуть моложе, чем обычно, в длинном красном платье, по цвету сливающемся с волосами, и с до ужаса непривычной, чуточку высокомерной улыбкой. Цуко смотрела на нее долго, до тех пор, пока маленький Кея, протяжно вздохнув, не уткнулся носом в ее колени. Цуко мигом позабыла обо всяких ненужных воспоминаниях, и в голове ее теперь крутился только один вопрос: это правда ее старший брат младше на десять лет? Кто ты, ребенок, и куда дел немногословного хмурого Кею, постоянно влезающего в драки ради собственного удовольствия?

— Так случается со всеми новыми разработками, — продолжила говорить мама, и Савада Нана понимающе закивала, — срабатывает в самый неподходящий момент.

Цуко мотала головой туда-сюда, переводя взгляд с одной на другую, и никак не могла понять, какого черта происходит. Ни мама, ни ее собеседница не были удивлены, будто увидели что-то настолько будничное, что не стоит и крупицы внимания. Маленький Кея продолжал обнимать Цуко за ноги, а Тсунаеши-кун спрятался за маминой юбкой и стрелял оттуда умилительно любопытным взглядом. Цуко же изо всех сил отсчитывала секунды, торопясь вернуться обратно и потребовать объяснений, но ощущение проваливающейся земли под ногами все не приходило. Две женщины мило беседовали между собой, тикали часы, отмеряя пять заветных минут, и никто отчего-то не обращал внимания на сидящего в тени дерева старика, цепким взглядом следящего за происходящим.

* * *

Тсуна придирчиво осмотрел гостиную в собственном доме, вздохнул и рухнул на диван, устало прикрывая глаза. Реборн заставил его расстараться, зачем-то подготавливая вечеринку, и теперь Тсуна чувствовал себя еще более несчастным, чем обычно. Ему было немного стыдно перед Ацуко-сан, но страх перед неизвестным ядом как-то сам собой рассосался, и Тсуна постепенно смирился с любой ожидающей его участью. К тому же, пришел он к выводу, пораскинув мозгами, он же менялся с кем-то местами, значит через десять лет Савада Тсунаеши должен быть все еще жив. Почему он из будущего находился в одном помещении с пугающей Ацуко-сан, вроде как накормившей его отравленной конфетой, Тсуна предпочитал не думать.

Выглянувшая из кухни мама водрузила на стол тарелку с печеньем. Она улыбалась лукаво, будто знала какую-то тайну, но не собиралась говорить, пока Тсуна сам не догадается, и от этого ее вида свербело во лбу и рот наполнялся горькой слюной. Ладно-ладно, если уж говорить откровенно, Тсуна боялся умереть, но в глубине души отчего-то не верил, что все это происходит с ним на самом деле. Реборн, Вонгола и все остальные все еще казались ему страшным сном, от которого стоит только проснуться, и мир непременно снова перевернется с головы на ноги. С другой стороны, просыпаться не очень-то и хотелось, потому что только с появлением всего этого мафиозного дурдома его скучная жизнь заиграла хоть какими-то яркими красками.

— Тсу-кун, ты подготовил подарок? — мама потрепала его по волосам и отодвинула тарелку с печеньем на дальнюю сторону стола.

Тсуна проследил за ее рукой, проглотил скопившуюся во рту слюну и хлопнул глазами. Снаружи, прильнув к стеклу так, что лицо его отвратительно сплющилось, смотрел, пуская слюни, Ламбо. Базука десятилетия опасно торчала из его шевелюры, и Тсуна скорчился, пытаясь показать мальчишке, что не стоит разбрасываться опасными игрушками. Мама уселась на столик, привлекая его внимание, и мечтательно улыбнулась, будто вспоминая что-то далекое, но приятное.

— К-какой еще подарок? — пискнул Тсуна, старательно вжимая голову в плечи.

Ни о каких подарках Тсуна и не думал. Сегодня было четырнадцатое марта, Белый день, и он по приказу Реборна просто собирался устроить вечеринку для девочек, подаривших ему шоколад. День Святого Валентина в этом году был первым, когда кто-то вообще вспомнил о его существовании, но Тсуна предпочитал не думать, насколько сильно обязан этому тирану-репетитору.

— Но Тсу-кун, — мама посмотрела на него укоризненно, и Тсуне даже стало на мгновение стыдно, — разве сегодня не день рождения твоей подруги?

Раздался глухой стук, и Ламбо по ту сторону стекла завыл, будто бродячая собака. Тсуна дернулся, едва не падая с дивана на пол, а мама лишь вскинула бровь, оглядываясь на окно, которое Ламбо продолжал долбить собственным лбом. Печенье с тарелки постепенно исчезало, а базука десятилетия в волосах мальчишки высовывалась все сильнее.

— День рождения Кеко-чан ведь уже прошел…

Теперь стук раздался звонкий, такой, что у Тсуны эхо завыло в ушах. Он не сразу сообразил, что это мама хлопнула по столу ладонью, и тарелка с печеньем перевернулась, падая на пол. Ламбо за стеклом замер и беззвучно расхохотался, широко открывая перепачканный шоколадом рот. Сердце рухнуло в пятки, лицо мамы показалось темным и страшным, но в следующее мгновение она уже привычно ласково и наивно улыбалась, прикрывая ладонью приоткрытый в удивлении рот. Тсуне показалось, что у него двоится в глазах или начались галлюцинации, потому что еще в следующее мгновение Ламбо за окном пронзительно завизжал, и во двор вошла красноволосая женщина, ведущая за руку маленькую черноволосую девочку.

Когда девочка подняла глаза, Тсуна вздрогнул всем телом. Она смотрела прямо на него хмуро и немного обиженно, и эти глаза он узнал бы из сотен других в любое время дня и ночи. В животе забурлило, комок подступил к горлу, и Тсуна почувствовал, как задыхается.

— Вот и Ако-чан! — воскликнула мама, звонко хлопая в ладоши. — Цуко-чан такая милашка, правда ведь, Тсу-кун? Ты должен подарить ей лучший подарок.

Перед глазами у Тсуны поплыло. Ламбо во дворе пронзительно визжал, заталкивая свою базуку поглубже в волосы, девочка смотрела на него, совсем не улыбаясь, а красноволосая женщина громко и как будто зловеще смеялась. Нет-нет, только не говорите ему, что эта девочка и есть Ацуко-сан, и именно у нее сегодня день рождения!

Ламбо изо всех сил вцепился в ладонь маленькой Ацуко-сан и вращал огромными полными слез глазами. Сама маленькая Ацуко-сан хмуро вертела головой, то и дело пытаясь вырвать руку из крепкой хватки, и обиженно поджимала губы. Сегодня у нее был день рождения, а значит этой девочке только что исполнилось пять лет. Красноволосая женщина, которую мама назвала Ако-чан, старательно запихивала фиолетовую базуку обратно в волосы хлопающего огромными глазами Ламбо и приветливо улыбалась, дожидаясь, пока мама откроет дверь. Тсуна сидел на диване, сквозь полуопущенные ресницы смотрел на развешенные по стенам бумажные гирлянды и думал, через сколько его дом, милый дом окончательно взлетит на воздух.

— Ако-чан, Цуко-чан! — голова Ламбо звонко стукнулась о стекло, и маленькая Ацуко-сан неприязненно поморщилась. — Боже, Ламбо-кун, должно быть очень больно.

Ламбо старательно замотал головой, и фиолетовая базука снова подозрительно высунулась из его пушистых волос. Маленькая Ацуко-сан любопытно хлопнула глазами, протягивая к игрушке руку, и красноволосая женщина быстрым движением запихала ту глубоко внутрь.

— Не могу поверить, что этот день уже наступил! — продолжала щебетать мама, будто не замечая вовсе ничего необычного. — Десять лет пролетели слово десять дней!

— А-а-а-ако-чан! — заикаясь, залепетал Ламбо, прячась за спину маленькой Ацуко-сан. — Я п-правда ничего не д-делал!

Маленькая Ацуко-чан наконец выдернула руку, вздернула подбородок и уверенным шагом направилась в дом, вдруг усаживаясь на диван рядом с Тсуной. Тсуна пискнул, поймал полный фальшивой теплоты взгляд красноволосой женщины и подавил порыв сбежать наверх якобы делать уроки. Мама помахала им ладонью, и закрыла дверь с легким шелестом, отрезающим ощущение призрачной возможности на спасение. Успевший прошмыгнуть внутрь Ламбо забрался в кресло напротив, сунул руки в полупустую тарелку с печеньем и громко расхохотался.

Тсуна чувствовал себя не в своей тарелке. В последнее время он постоянно ощущал себя в сумасшедшем доме и на минном поле одновременно, а теперь ему и вовсе казалось, что все вокруг просто-напросто нереально, а сам он в коме видит сны, от которых хочется умереть. Маленькая Ацуко-сан молчала, оглядывала развешенные по стенам самодельные гирлянды, то и дело бросала короткие взгляды на жующего Ламбо и, казалось, вовсе не обращала на Тсуну внимания. Не то чтобы он чувствовал себя оскорбленным или обиженным этим, просто от хрусткого молчания все его кости ныли, ожидая развязки сюрреалистичной до одури ситуации.

— Это, — он откашлялся, подвинул к маленькой Ацуко-сан тарелку с крошечными заварными пирожными, — с днем рождения.

На мгновение повисла гнетущая тишина, даже Ламбо перестал жевать и открыл рот, так что куски печенья повалились обратно на тарелку. Маленькая Ацуко-сан смерила Тсуну как будто разочарованным взглядом, протяжно вздохнула и отодвинула от себя угощение.

— Я не люблю сладкое, — бросила она забавным запинающимся на сложных звуках голосом, — спасибо.

Стук передвигаемой туда-сюда по столу тарелки заглушил презрительный смешок Ламбо. Мальчишка широко растянул губы, уголки которых дергались от сдерживаемого смеха, бросил в тарелку надкусанное печенье и хлопнул ладонями по столу.

— Тсуна, болван! — расхохотался он, плюясь во все стороны крошками. — Не знаешь, что Цуко-чан терпеть не может сладкое!..

— Замолчи, — тихо буркнула маленькая Ацуко-сан, и Ламбо вдруг послушно прикусил язык и снова набил полный рот печенья.

Тсуне казалось, будто все вокруг него кружится. Он бросил взгляд на часы, но даже так мог с уверенностью сказать, что заветные пять минут давно истекли. Если маленькой Ацуко-сан перед ним было не больше пяти, значит она поменялась местами со взрослой собой, старше на десять лет. Значит большая Ацуко-сан сейчас находилась в прошлом. Значит десять лет назад базука десятилетия уже существовала, но, похоже, была еще не совсем такой, как сейчас. Все это, прокручиваясь у Тсуны в голове, казалось ему слишком сложным, мозги как будто постепенно закипали, а на макушке шевелились волосы. Мама разговаривала с красноволосой женщиной на улице, то и дело мягко улыбаясь в их сторону, а в гостиной тем временем становилось все труднее дышать.

Сейчас маленькая девочка, сидящая на диване рядом с Тсуной и задумчиво оглядывающая еще не накрытый стол, ни капельки не напоминала грозного Хибари-сана. В их первую встречу Тсуне показалось, что они похожи как две капли воды, однако Ацуко-сан, кажется, все же была чуть более искренней. Например, Хибари-сан в аналогичной ситуации ни за что не стал бы благодарить и в довесок избил бы его до полусмерти, если бы Тсуна предложил ему что-нибудь нелюбимое. Впрочем, Тсуна даже представить не мог, чтобы Хибари-сану хоть что-нибудь по-настоящему нравилось.

— Если хочешь, я принесу что-нибудь из кухни, — Тсуна едва не проглотил последние слова, запнувшись, когда маленькая Ацуко-сан подняла на него чернильно-черные сверкающие глаза.

Она задумчиво склонила голову набок, причмокнув губами, и согласно качнула головой. Тсуна уже было подорвался, собираясь на самом деле сбежать на кухню, когда маленькая ладошка схватила его за рукав. Маленькая Ацуко-сан соскочила с дивана и уверенно потянула его за собой:

— Я хочу сама выбрать.

Примерно в это же мгновение Тсуна снова поймал приторно-сладкий взгляд красноволосой женщины, и отчего-то натянутая внутри струна напряжения перепугано затряслась. Тсуна кивнул, перехватывая крохотную ладошку, и маленькая Ацуко-сан улыбнулась, вздергивая подбородок:

— Сегодня ведь мой день рождения.

* * *

Ацуко переступила порог, захлопнула за собой дверь легким движением, и черная тонированная машина, не дожидаясь от нее каких-нибудь указаний, двинулась с места. Высокое здание, от белизны которого слепило в глазах, высилось перед ней горой упругого пенопласта, а начищенные до блеска входные двери отражали ее безукоризненно черную фигуру. Ацуко фыркнула себе под нос, поправляя торчащие из-под пиджака манжеты рубашки, и зацокали по асфальту высокие лакированные каблуки. Она до сих пор не была уверена, стоило ли сюда приходить, но теплое ощущение на кончиках пальцев успокаивало достаточно, чтобы не сбивался уверенный шаг.

Внутри, в этом будто пластилиновом слепяще-белом здании было пусто. В высокие окна светило яркое весеннее солнце, блестели отполированные поверхности, и казалось, что на сверкающем полу можно поскользнуться. Ацуко снова фыркнула, крутанула надетое на палец кольцо и отбросила щекочущие плечи волосы. Она определенно пришла сюда не развлекаться, однако встречающая ее широкая улыбка будто бы предвкушала обратное.

Бьякуран Джессо сидел на одном из диванчиков для посетителей, вывалив на стол целую пачку разнообразных конфет, а у Ацуко от одного его вида сводило зубы. Он приветливо улыбался, помахивая рукой и подзывая ее к себе, похлопал ладонью по месту рядом, и Ацуко, демонстративно пройдя мимо, села в кресло напротив. Тишина между ними длилась всего мгновение, после чего зашуршали обертки конфет, и Бьякуран подвинул все это вываленное на всеобщее обозрение великолепие ближе к ней.

— Не знал, что именно может тебе понравиться…

— Не люблю сладкое, — перебила Ацуко, закидывая ногу на ногу.

Короткий смешок вырвался из его горла и показался отчего-то шипяще-угрожающим. Ацуко вопросительно вскинула брови, сцепляя пальцы в замок на животе, и рот Бьякурана растянулся в приторно-сладкой улыбке. Его длинные тонкие пальцы сгребли конфеты и подтянули ближе к себе, и некоторые из них с шелестящими шлепками посыпались на пол. Ацуко цокнула, отталкивая одну из них носком туфли, и прикрыла глаза, разглядывая белое недоразумение сквозь полуопущенные ресницы.

— Мне тут пришла в голову одна замечательная идея.

Впрочем, назвать Бьякурана Джессо недоразумением было бы слишком ласково. Он подался вперед, опуская локти на стол, и фиолетовые глаза его засверкали потусторонними вспышками. С этим парнем что-то было определенно не так, и у Ацуко буквально слюнки текли от желания узнать, что именно.

— Я расскажу тебе один свой секрет, если ты мне кое-что пообещаешь, — глаза Бьякурана сверкали искорками-смешинками, пальцы неспешно разворачивали одну конфету за другой, — Ацуко-чан.

От подобного обращения мурашки расползлись по коже, и Ацуко улыбнулась, качнув головой и вытянув вперед скрещенные ноги. Бьякуран смотрел на нее пронзительно, ждал реакции, а Ацуко все больше казалось, что все-таки зря она сюда заявилась.

— Предпочту узнать условие, прежде чем давать ответ, — Ацуко поймала покатившуюся в ее сторону конфету, подбросила ее на ладони.

Несколько коротких смешков разбили тишину, после чего снова зашелестели обертки. Бьякуран, точь-в-точь как маленький Ламбо, набил полный рот конфет, старательно из прожевал и встряхнул руками, разбрасывая блестящие фантики по полу.

— Это очень просто условие, Ацуко-чан, — голос Бьякурана звенел, словно подвешенная на оконной раме музыка ветра, и все вокруг было завораживающе белым, — отдай мне свое кольцо.

Длинный тонкий палец указал в сторону ее лежащей на животе левой руки, и Ацуко, подбросив в правой конфету, презрительно цокнула. Обертки и разноцветные шелестящие фантики валялись на столе и под ногами, россыпь конфет напоминала какую-нибудь настольную игру, а от ухнувшей тишины на мгновение заложило уши. Живот подозрительно скрутило, и Ацуко на мгновение поморщилась, предчувствуя неладное. Бьякуран смотрел на нее выжидающе, будто с самого начала не знал ответа, а Ацуко во что бы то ни стало не хотелось оставлять его наедине с самой собой.

В конце концов, выдержав поистине театральную паузу, она качнула головой, положила конфету на стол и поднялась, придавливая носком лакированной туфли несколько фантиков. Ответ ее заглушила расползшаяся розовым дымом вспышка, но Ацуко, кажется, все равно слышала отпечатавшийся в ушах нахальный смешок.

После долгого перерыва перемещения во времени отчего-то казались ей новым и необычным опытом, вызывающим, впрочем, чувство приятной ностальгии на кончике языка. Розовый дым окутывал искрящейся на солнце сахарной ватой, рывок переворачивал внутренности и, стоило проморгаться, она словно попадала в собственный сон на бескрайние пять минут. Подобное ограничение по времени всегда казалось Ацуко глупым, но мама когда-то все же объяснила ей устройство базуки и необходимость некоторых жертв. Будучи подопытным кроликом едва ли не до самого совершеннолетия, Ацуко не могла понять, какая же ее мама на самом деле, однако теперь от одного ее вида кололо между бровей и срывался с губ страдальческий вздох. У Ацуко было всего пять минут, чтобы сполна насладиться умиротворенным спокойствием десятилетней давности, и она никак не собиралась отвлекаться на досадные неприятности.

— Цуко-чан, ты принесла мне конфету? — пятилетний Ламбо забавно склонил голову набок, пристально разглядывая зажатые у нее в кулаке разноцветные фантики.

Ацуко не обратила внимания, когда схватила со стола горсть конфет, сосредоточиваясь на окутывающем внутренности покалывании, предупреждающем о скором обмене местами. Бьякуран всего мгновение назад смотрел на нее с нескрываемой угрозой во взгляде, но в то же самое время Ацуко чувствовала разливающийся липкой патокой интерес.

— Не-а, — она пожала плечами, засовывая конфеты в карман.

Ламбо скорчил обиженную мину, проследив за ее рукой, и в уголках его глаз заблестели кристаллики слез. Фиолетовая, будто игрушечная базука десятилетия валялась в сторонке посреди окутанной самодельными гирляндами комнаты, мама болтала на улице с Наной-сан, а Тсунаеши застыл в дверях с миской, полной соленых крекеров. Ненадолго повисла неловкая, чуточку забавная тишина, разрываемая одинокими всхлипываниями, а потом глаза Тсунаеши широко распахнулись, и миска полетела на пол с негромким испуганным писком.

Смешок вырвался из горла сам собой и вызвал у Тсунаеши еще более забавную реакцию. Он взвизгнул, взмахнул руками, развернулся и исчез, захлопнув дверь в кухню. Проводивший его взглядом Ламбо надрывно расхохотался и принялся расхаживать по комнате с видом победителя. Ацуко хихикнула, присела на корточки, водрузив миску на колени, и принялась неспешно собирать рассыпавшиеся у порога крекеры. Изредка она бросала взгляды на беседующих снаружи женщин и на отсчитывающие оставшиеся минуты часы на стене. Поставив полную тарелку на стол с негромким стуком, Ацуко вздохнула, поправила кольцо на пальце и перевела взгляд на танцующего какой-то замысловатый танец Ламбо. Сейчас он казался ей не более чем забавным малышом, но Ацуко прекрасно помнила свои собственные чувства десять лет назад, когда только познакомилась с этим раздражающим ребенком в костюме коровы.

— Сколько раз я просила тебя не разбрасывать игрушки? — Ацуко цокнула, взглядом указав на базуку десятилетия под столом, и Ламбо мгновенно остановился, замерев в нелепой позе.

Впрочем, от преждевременной смерти мальчишку спас появившийся в дверях Тсунаеши, безжалостно мнущий край футболки. Ламбо, почувствовав, что внимание Ацуко теперь направлено не на него, стремительно сунул оружие в шевелюру и по-детски шаркнул ножкой, отходя в сторонку.

— Я, это… Ацуко-сан, — Тсунаеши замялся, едва ли произнеся связную фразу, а лицо его делалось то белым, как мел, то пунцово-красным, — у вас сегодня день рождения, и раз так… я хотел…

— Я могу выбрать себе какой-нибудь подарок? — перебила Ацуко, подаваясь вперед.

Времени оставалось совсем мало, но Тсунаеши так мило мялся, что возвращаться не хотелось совершенно. Мысленно Ацуко сравнивала его со взрослой версией, старше на десять лет, и так и не могла решить, какой из них ей нравится больше. Но, что ж, оба они были для нее одной.

— Если Ацуко-сан хочет, я, — Тсунаеши снова замялся, проглотил несколько слов, хлопнул глазами, — я сделаю все…

— Замри на минутку, пожалуйста, — Ацуко усмехнулась, невесомо коснулась пушистых волос.

Тсунаеши послушно замолчал, вытянувшись по струнке, и даже глаза зачем-то крепко зажмурил. В этом времени ему было только четырнадцать, и Ацуко уже почти забыла, каким милым и забавным он был, когда они только познакомились.

Губы коснулись теплой щеки за мгновение до того, как мир снова закружился, потонув в розовой вспышке, и Ацуко показалось, что она еще никогда не была такой удовлетворенной и разочарованной одновременно. Огромный опустевший холл встретил ее ярким светом и разбросанными по полу фантиками, а еще звенящей в ушах тишиной и ощущением неумолимо нависающей под небесами угрозы.

* * *

Иногда Цуко казалось, будто в какой-то момент между Новым годом и ее пятнадцатилетием она просто-напросто сошла с ума. Словно все происходящие вокруг нелепицы — не больше, чем плод ее собственного воображения, и нет на самом деле ни сияющего теплого пламени на лбу едва знакомого мальчишки, ни всего того, что случилось после их первой мимолетной встречи. Возможно, думала Цуко, она была сумасшедшей с самого начала, привязанной к кровати маленькой девочкой в комнате с мягкими белыми стенами. Или, может быть, впавшей в кому старухой, вспоминающей жизнь, которой у нее никогда не было. И, если обобщить все бушующие в голове Цуко мысли, можно было прийти к выводу, что прямо сейчас вокруг нее творился какой-то прямо-таки несусветный бред.

Пять минут истекли примерно полтора часа назад, двое маленьких детей буравили друг друга взглядами, а мама, которая единственная могла ей что-нибудь объяснить, преспокойно беседовала с матерью Савады Тсунаеши так, будто с ее маленькой дочерью не случилось вовсе ничего странного. Нормальный человек наверняка бы перепугался, если бы его ребенок внезапно исчез в клубах розового дыма, а на его месте материализовался незнакомый подросток, но ни мама, ни Савада Нана ни выказывали вообще никакого удивления. Маленький Кея называл ее сестрой, старательно выговаривая сложные буквы, и обнимал за ноги, а маленький Тсунаеши-кун бросал исподлобья короткие завистливые взгляды. Цуко стояла посреди чужого двора десять лет назад и, кажется, впервые в жизни понятия не имела, что теперь делать. В голове у нее крутились сотни тысяч вопросов, но рот упрямо не открывался, не позволяя даже издать страдальческий стон.

Когда все заволок долгожданный привычный розовый дым, и Цуко провалилась в кроличью нору, ей казалось, что мир прямо сейчас рушится. Внутренности противно скрутило, тошнота подступила к горлу, и она наконец буквально вывалилась из вязкой переливающейся пустоты на ворсистый ковер. Встретили ее дружные крики и хлопки в ладоши, высокий писк Тсунаеши-куна и окутавшая с ног до головы темнота. Цуко даже на мгновение показалось, что она ослепла, потому что, как только зрение стало понемногу стало возвращаться, мир снова рванулся, и приятная мягкость ковра исчезла, сменившись холодом жесткого мрамора.

Стоило Цуко распахнуть глаза и проморгаться, яркий свет ослепил. Она сидела на полу в огромном помещении с редкими диванчиками и небольшими столиками, а над ней, приторно-сладко улыбаясь, нависал беловолосый мужчина. Он стоял, уперев ладони в колени, склонял голову набок и что-то жевал, не спеша протягивать руку и помогать Цуко подняться. Человек как будто казался смутно знакомым, Цуко отчетливо ощущала поднимающуюся изнутри неприязнь, а от его широкой фальшивой улыбки хотелось крепко зажмуриться и вслух считать оставшиеся минуты.

— Меня зовут Бьякуран, Ацуко-чан, — мужчина склонился еще ниже, загораживая головой горящий на потолке фонарь, — я твой самый лучший друг.

Он лгал. Просто и бессовестно, Цуко ощущала это по растягивающейся шире улыбке и по абсолютно безэмоциональным глазам. В животе у нее бурлило, к горлу подступал тугой горький комок, а время, отведенное на перемещение в будущее, никак не кончалось. Цуко ощущала себя крошечной букашкой под увеличительным стеклом, а он все не сводил с нее изучающего взгляда.

— Не похоже на то, — в конце концов каркнула Цуко, отчего-то ощутив собственную бесстыжую безнаказанность.

Беловолосый человек покачал головой и громко усмехнулся, вдруг поднимаясь и делаясь невероятно высоким. Он теперь возвышался над сидящей на полу Цуко, словно Пизанская башня, оглядывался куда-то по сторонам и словно долго-долго раздумывал, как лучше ответить на ее слова.

— Почему ты так решила? — он снова склонился ниже, разглядывая ее, как высохшего червяка, прилипшего к новому ботинку.

— Ты до сих пор не помог мне встать, — хохотнула Цуко, ощущая, как внутри снова все переворачивается.

Она висела в непрозрачной пустоте не дольше пары мгновений, после чего снова очутилась на приятно мягком обволакивающем длинным ворсом ковре. Голова все еще немного кружилась, солнечный свет бил в глаза, и только теперь Цуко осознала, что от нескрываемой угрозы в странных глазах беловолосого мужчины, назвавшегося ее лучшим другом, дрожали руки и подкашивались колени, так что Цуко непременно упала бы, если бы и так не развалилась на полу, словно на самой лучшей кровати.

— Цуко-ча-а-а-ан! — заорал вдруг Ламбо, цепкой хваткой обхватывая ее за шею.

Затылок ударился о ковер с глухим бульканьем, Цуко моргнула, неловко пытаясь пошевелить руками, и мальчишка завыл только громче. Рядом стоял отчего-то красный, как помидор, Тсунаеши-кун, глядел на нее сверху вниз, то протягивая, то убирая руки, а где-то в стороне раздавался вызывающий щекотку по линии роста волос хохот.

— Цуко-чан, я сделаю все-все на свете, буду убирать игрушки и перестану убивать Реборна, стану самым послушным, — причитал Ламбо, размазывая сопли по ее рукаву, — только не надо больше!

Чего ей не стоит делать, Цуко разобрать никак не могла, Ламбо уткнулся носом ей в руку и нещадно проглатывал слова, издавая только нечленораздельные неопределенные звуки. Тсунаеши-кун стоял, все еще красный, и не спешил помогать, лишь нелепо бормотал что-то себе под нос. Смеялась на улице мама, разговаривающая с хозяйкой дома, а все происходящее все больше напоминало Цуко какой-то сюрреалистичный мультфильм, в котором никто не может понять, что все-таки происходит. Особенно ее нервировали странные кривоватые самодельные бумажные гирлянды, развешенные по стенам, и хрустнувшее под локтем печенье.

И, наверное, она бы закричала, чтобы все это остановилось, если бы минуту спустя дверь на улицу не открылась, впуская находящегося очевидно не в духе Кею.

— Что ты здесь делаешь?

Раздающийся у самого уха назойливый шум наконец-то затих, и Ламбо, всхлипнув и хлопнув огромными глазами, неспешно и будто рассерженно отлепился от промокшей насквозь Цуко. Тсунаеши-кун пискнул, резко побледнел и забормотал что-то еще более невнятное, а Цуко ощутила, как подкатывает к груди нервный хохот.

— Мама привела меня, — вздохнула она, указывая на беспечно болтающую горе-родительницу.

— В таком виде? — склонил голову набок Кея.

Удивлялся он вполне справедливо, потому что, выскакивая утром из комнаты, Цуко удосужилась разве что набросить на ночную рубашку кофту да обуть первые попавшие под ноги сандалии, а потому выглядела сейчас не то чтобы неопрятно, а попросту неприлично. Это же объясняло цвет лица Тсунаеши-куна, потому что кофта сползла с одного плеча, а сорочка задралась из-за долгого сидения на полу. Так что в ответ на вопрос Цуко только развела руками, демонстрируя свою полную неспособность хоть как-то повлиять на сложившуюся ситуацию.

Разрываемая шелестом дыхания тишина повисла ровно до того момента, когда дверь снова распахнулась, впуская в обитель напрочь запутавшегося прошлого и будущего новые действующие лица. Сасагава Кеко и Миура Хару громко переговаривались, и от звуков их голосов Кея тут же скривился, пряча руки в карманы, а Тсунаеши-кун едва не расплакался, будто подражая шмыгающему носом в уголке Ламбо. Цуко протяжно вздохнула, покосилась на промокший рукав кофты и оттянула задравшиеся полы ночной рубашки. Выглядела она, очевидно, не очень, так что даже желание взглянуть на себя в зеркало напрочь отсутствовало.

— Тсуна-сан, мы должны подготовить все как можно скорее, чтобы как следует поздравить Цуко-семпай с днем рождения! — воскликнула Хару, появляясь в комнате вместе с хихикающей Кеко.

Сасагава сообразила, что происходит какая-то ерунда, гораздо быстрее воодушевленной сверх меры Хару. Она окинула всех собравшихся долгим сканирующим взглядом, кивнула сама себе и схватила все еще сидящую на полу Цуко за руку. Сама Цуко не успела моргнуть, как уже оказалась в одной из комнат на втором этаже под любопытным взглядом подруги своей подруги.

— Неужели ты берешь пример с Тсуна-куна и тоже расхаживаешь по улице в нижнем белье? — звонким шепотом заговорила она, а Цуко почувствовала, как поднимается изнутри жаркая стыдливая волна. — Но Цуко-семпай, Тсуна-кун — мальчик, а ты…

Цуко страдальчески вздохнула и взмахнула руками, опуская голову так, чтобы растрепавшиеся волосы закрыли покрасневшие щеки. Не то чтобы Цуко на самом деле было стыдно, просто от неожиданной лекции о хорошем и плохом поведении злость прокатилась снизу вверх тугой звонкой волной. Сасагава Кеко смотрела на нее не осуждающе, но обеспокоенно, а Цуко больше всего ненавидела, когда за нее беспокоились малознакомые люди.

— Все в порядке, — наконец выдавила из себя Цуко, отталкивая вцепившуюся в ее предплечье руку, — спасибо за беспокойство, но мне уже пора домой.

Все, что случилось в последнее время, перевернуло спокойную и даже кое-где скучную жизнь Цуко с ног на голову. Не то чтобы она не знала об ошивающейся в городе мафии, не то чтобы не имела представления о странностях большинства современных подростков, однако Цуко нравилось просто наблюдать. Смотреть со стороны, не влезая и не впутываясь в неприятности, словно длинный сериал по телевизору. Наверное, ей просто нужно было еще немного времени, чтобы привыкнуть быть внутри, а не снаружи, хотя на самом деле ничего и не изменилось. Сейчас Цуко хотела спрятаться от всего мира, забыть обо всех витающих вокруг нее загадках и стать обыкновенной девочкой из средней школы. Совсем ненадолго, чуть-чуть, только чтобы чуточку отдышаться.

Она едва ли помнила, как сбегала с лестницы, придерживая сведенными пальцами спадающую кофту, как прощалась со всеми, хватала Кею за руку и тащила домой. Цуко не помнила, как поглощала праздничный ужин, слушая мамино щебетание, и как разрасталась дырка во лбу, образовавшаяся от пристального взгляда старшего брата. Сегодня произошло слишком много всего, но Цуко отчего-то казалось, что сумасшедшие приключения, в которые она уже влипла по самые уши, только начинаются.

Тем же вечером Цуко, прислушиваясь к каждому звуку, аккуратно закрыла за собой входную дверь, звякнула ключами и отправилась на прогулку. Погода в середине марта стояла уже достаточно теплая, но небо все еще было затянуто густыми облаками, а по ногам гулял прохладный, забирающийся под одежду ветер. Цуко бесцельно ходила вдоль одинаковых домов, мысленно проговаривая секреты каждого из их жителей, и ей казалось, будто чего-то отчаянно не хватает. Измятая записка в кармане куртки колола пальцы, выведенные на ней буквы застыли перед глазами, но Цуко уже не была уверена, что хочет знать. Чужие секреты комом стояли в груди так, что тяжело было сглотнуть, написанная ее собственной рукой угроза убийства пылала под веками. Цуко не была уверена, способна ли убить кого-то, и думать об этом откровенно не хотелось.

В конце концов она свернула в тот самый парк, где Тсунаеши-кун помогал ей отыскать потерянную резинку, уселась на низкие детские качели и оттолкнулась от земли мыском ботинка. Здесь же он сказал, что сам ничего не знает, а Цуко смеялась, потому что отчего-то верила этому странному мальчишке со сгустком теплого рыжего пламени на лбу. Цуко не хотела признаваться даже самой себе, что ей нравился Тсунаеши-кун, и оттого злилась, пиная землю все яростнее.

Ветер свистел в ушах, черные волосы то взлетали, застилая обзор, то опадали на плечи колючим ободом. Небо казалось бескрайне-черным за облаками, а то и дело выглядывающая из-за туч луна окрашивала все серебристым цветом. Прохладный ветер целовал щеки и холодил пальцы, и с каждым новым взлетом Цуко казалось, что она вот-вот оторвется от земли. Нечто будто подталкивало ее в спину, мешая остановиться, шелестела сухая, еще холодная земля, и переговаривались между собой угловатые голые ветки. Весна уже наступила, но тепло упрямо задерживалось, позволяя промозглой прохладе царствовать чуточку дольше.

Цуко резко затормозила, взрывая мысками ботинок землю, крепче вцепилась в качели и выплюнула попавшие в рот волосы. Сегодня был ее день рождения, случающееся только раз в жизни пятнадцатилетие, а она бездумно глядела на темное небо, так и не получив ни единого ответа на свои вопросы. Нельзя было отрицать, что все случившееся сегодня выбило ее из колеи, но Цуко была бы не Цуко, если бы позволила себе расслабиться и безвольно опустить плечи.

— Как долго ты собираешься там стоять? — буркнула Цуко, снова отталкиваясь от земли.

Наверное, стоило сказать Тсунаеши-куну, что в конфете не было никакого яда, но это бы в любом случае было только предположением. Цуко знала себя сейчас, но понятия не имела, какой будет через десять лет, поэтому не могла безоговорочно утверждать, что не способна кого-нибудь отравить, пусть даже и ради интересующей ее информации.

Тсунаеши-кун на мгновение замялся, неловко хохотнул и подошел ближе, усаживаясь на соседние качели. Ветер свистел у Цуко в ушах, она смотрела вперед, а не вбок, но все равно отчего-то была уверена, что на лице его блуждает слегка смущенный румянец.

— Я на самом деле почти ничего не знаю о Вонголе и мафии, — Тсунаеши-кун тоже оттолкнулся, но почти сразу затормозил, — не уверен, что смогу ответить на все твои вопросы.

— Просто расскажи все, а я сделаю из этого какие-нибудь выводы, — пожала плечами Цуко.

Смешок сорвался с губ и тут же потонул в порыве налетевшего ветра. Цуко улыбнулась, склоняя голову набок, остановила качели и уперлась пятками во взрытую ее собственными ногами землю. Тсунаеши-кун рассказывал подробно, но сбивчиво, время от времени переходил на крик негодования, и тогда Цуко позволяла себе смеяться. Наверное, они все-таки были немного похожи, потому что приключения, выпавшие на долю обычного ученика среднестатистической японской средней школы, вызывали у Цуко покалывающую в уголках губ зависть. Тсунаеши-кун тоже смеялся, хоть сначала и не мог понять, что такого потрясающего в его злоключениях, потому что ему нравилось, что теперь он не одинок.

Из-за затянувших небо облаков выглядывала серебристая луна, почти полная, без какого-то крошечного кусочка. Цуко глядела вверх, изредка поворачивала голову и встречалась с огромными карамельными глазами, в самой глубине которых мерцал теплый рыжеватый огонек. Когда рассказ наконец-то закончился, и повисла теплая тишина, Цуко оттолкнулась сильнее, соскочила с качелей и приземлилась, широко раскинув руки. Она обернулась, не скрывая растянувшуюся на лице широкую улыбку, и выставила вперед руки, будто ожидая подарок в честь дня рождения:

— Если что-нибудь еще случится, расскажи мне.

Тсунаеши-кун испуганно моргнул, после чего кивнул и спрятал замерзшие подрагивающие пальцы в карманах. Цуко знала, что ему было страшно, потому что все случившееся сегодня напрочь выбивало воздух у нее из легких, но облака все еще надежно скрывали небо, а неполная, будто обкусанная луна ярко светила, высвечивая волшебные разноцветные огоньки.

Период экзаменов прошел на удивление мирно и даже кое-где скучно в основном из-за того, что мама уехала почти сразу после празднования дня рождения Цуко. На прощание она вручила ей и Кее по подарку, наказав открыть оба одновременно, и сказала, что вряд ли сможет приехать снова в апреле, на что брат только облегченно вздохнул и совершенно неискренне пожелал ей счастливого пути. Цуко знала, что в глубине души он был обижен на маму за постоянное отсутствие, потому что сама она обижалась определенно. Мама приезжала пару раз в год, наводила шороху и исчезала, оставляя их самих по себе, а Цуко иногда просто хотелось поговорить с ней по душам или посидеть молча, и чтобы мама похвалила ее и погладила по голове. Впрочем, думала Цуко, она никогда не смогла бы признаться в подобном желании даже самой себе, так что продолжала рассматривать редкие фотографии и отсылать остающиеся без ответа письма. Уезжая, мама всегда оставлял деньги и пару бесполезных напутствий, однако сказанные в этот раз слова заставили Цуко крепко задуматься. Перед выходом из дома мама поцеловала ее в лоб, зачем-то пообещала, что все будет хорошо, и сказала, что все это сумасшествие не такое страшное, каким кажется на первый взгляд. Тогда Цуко впервые подумала, что мама тоже может оказаться связана с мафией, но тут же выбросила эту пугающую мысль из головы.

Короткие весенние каникулы начались с прощальной речи и выпуска третьеклассников и тут же продолжились предложением от поджидавшей ее у выхода из школы Хару пойти на пикник. Цуко, собиравшаяся предаться священному ничегонеделанию, неохотно согласилась и уже на следующий день пожалела об этом. Возле средней Намимори, как у стартовой точки, собирались, помимо Хару и Кеко, Тсунаеши-кун, Гокудера Хаято, Ямамото Такеши, а также мелкий Бовино Ламбо, лысая девочка с косичкой на макушке и сверкающий хитрыми глазами из-под шляпы Реборн. И, когда Цуко хотела уже, наплевав на все, уйти, именно последний запрыгнул к ней на плечо и убедил остаться. Точнее, он обещал ей рассказать кое-что интересное, хотя Цуко искренне сомневалась, что, учитывая опыт их общения, такое может в самом деле случиться.

— Цуко-семпай, ты уже выбрала старшую школу? — Хару подхватила ее под руку, — перед каникулами нам раздали анкеты, в которых нужно рассказать о планах на будущее. Некоторые девочки из моего класса уже выбирают университет.

Погода для пикника выдалась не слишком солнечная; темные тучи накрывали небо, но то и дело рассеивались, пропуская на землю тусклый белесо-желтый свет. Цуко время от времени косилась наверх в ожидании дождя, как всегда пропускала половину сказанного мимо ушей и оглядывала их разношерстную компанию. Она лениво пожала плечами, и Хару затараторила снова, перебирая одну за другой все старшие школы Намимори. Список, впрочем, быстро закончился, и разговор как-то сам собой свернул в другое русло.

— Твоя мама ведь работает в Италии? — спросил все еще сидящий у Цуко на плече Реборн, наклоняясь к самому ее лицу. — Не думала о том, чтобы поехать учиться туда?

Глаза его сверкали желтоватыми огоньками, будто яркие молнии на черном небе, а тень от привычной шляпы падала до самого кончика носа. Теплое дыхание щекотало щеку, так что Цуко непроизвольно отстранилась, помотав головой, тут же оказавшись слишком близко к Хару. Тсунаеши-кун, будто его снова что-то напугало, завращал вытаращенными глазами и пискнул, скрываясь за спиной Гокудеры Хаято. Последний рявкнул почему-то на Хару, получил тычок под ребра от Кеко и обиженно засопел.

— Мы пойдем в парк смотреть на цветущую сакуру? — Цуко задрала голову к снова темнеющему небу. — Погода не очень удачная.

— Мы ждем кого-то еще? — впервые с самой их встречи подал голос Ямамото Такеши.

За последнюю неделю резко потеплело, но погода все еще стояла прохладная. То и дело налетал порывами прохладный, забирающийся под воротник ветер, бросающий по дорогам взявшийся неведомо откуда мусор, а солнце совсем не радовало глаз. Серые тучи наливались тяжестью и будто зависли над самой макушкой, а Цуко все безуспешно пыталась вспомнить, положила ли в корзинку зонтик. Еще ее волновало, взял ли зонтик Кея, ушедший куда-то с самого утра, но на этот факт она все равно уже никак не смогла бы повлиять.

— Братик опаздывает, потому что сперва ему нужно было куда-то зайти, — покачала головой поглядывающая на часы Кеко.

Стоило ей замолчать, повисло неловкое молчание. Завыл прямо в ушах снова налетевший ветер, и Цуко зябко поежилась, запахивая поплотнее ветровку. Реборн с ее плеча спрыгнул на землю и дал пинка тут же заверещавшему Ламбо, принявшемуся размахивать руками и вытирать сопли обо всех подряд.

В большой компании Цуко чувствовала себя неловко, то, что в день ее рождения рассказал Тсунаеши-кун, вертелось в голове и отчего-то все больше и больше казалось дурацкой небылицей. Цуко на самом деле никогда не сталкивалась ни с чем опасным, потому что Кея опекал ее даже слишком хорошо, и оттого осознание реальности настоящих мафиози прямо под боком несколько сбивало с толку. Цуко не могла сказать, что по-настоящему боится, потому что мафия, пламя и все остальное не выходили за рамки подростковой дурашливости, но вот пробирающий до костей взгляд Реборна, которому явно от нее было что-то нужно, нервировал и сбивал с толку. Тсунаеши-кун рассказал, что Ямамото Такеши считает все это игрой, оба Гокудера — настоящие мафиози, а бегающие вокруг детишки тоже не лыком шиты. Ну а что касается Реборна — тот самый настоящий дьявол во плоти.

Наверное, больше всего ее шокировала последняя встреча в будущем. Тот светловолосый мужчина казался опасным с первого взгляда, а еще ему тоже что-то от Цуко было нужно. Она сидела перед ним на полу целых пять минут, и с каждым его словом, текущим словно горячий мед, что-то внутри нее сворачивалось в тугой комок. Он мог бы убить ее, если бы захотел, Цуко отчетливо это чувствовала, а то, что в будущем она будет как-то с ним связана, приводило в ступор еще сильнее. Вообще все эти перемещения туда-сюда во времени все больше казались Цуко развивающейся шизофренией или глупым сном в реальности, но даже странный мамин подарок, стоящий запечатанным в углу ее комнаты, наводил на мысли, что либо сошли с ума все вокруг Цуко, либо наоборот.

— Ацуко-сан, — прохладная ладонь коснулась плеча и тут же исчезла, — ты в порядке?

Тсунаеши-кун смотрел на нее почти жалостливо, и оттого что-то внутри дрогнуло и рассыпалось. Цуко огляделась по сторонам, пожала плечами и качнула головой, снова бросая взгляд на затягивающие небо тучи. Странное предчувствие кололо в груди, казалось, будто ее глупые страхи — всего лишь начало, и Цуко медленно вдыхала и протяжно выдыхала прохладный весенний воздух.

— Я знаю хорошее место в парке, но… — она оборвалась, покосилась на наплывающую на стоящую дальше всех Кеко тень, — хотя погода сегодня неподходящая.

— Отлично, Цуко-семпай! — схватила ее за руку Хару. — Пойдем быстрее, пока его никто не занял.

Вряд ли сегодня в парке будет много народу, лениво подумала Цуко, вспомнив, что запасной зонтик должен лежать на самом дне корзинки. Оглядевшись, она отметила, что состав их компании не изменился, но со стороны дальней улицы стремительно бежало, поднимая клубы пыли, нечто, отдаленно напоминающее человека. Замахавшая руками Кеко выкрикнула «братик, скорее!», но неугомонная Хару уже вовсю тянула ее в сторону парка.

Впрочем, Сасагаву Рехея увеличивающееся расстояние не остановило. Он догнал их буквально за полминуты, затормозил так, что заскрипели подошвы его кроссовок, и тут же получил шлепок от разгневанной Кеко:

— Братик, ты опоздал!

— Прости, Кеко, я экстремально задержался!.. О, сестра Хибари с тобой!

Он смотрел на Цуко почти минуту, буравил ее взглядом, а после расхохотался, потянувшись, очевидно, чтобы потрепать ее по волосам. Цуко, нахмурившись, ловко увернулась от его руки, но та, словно самонаводящаяся пуля, потянулась снова.

— Сделаешь это, и я отгрызу тебе руку, — буркнула Цуко, вздергивая подбородок.

Натужный писк за спиной заставил хохотнуть, и Цуко мигом растеряла всю свою невероятно серьезную угрозу. Тсунаеши-кун звонко захлопнул рот ладонями, а молчаливый Ямамото Такеши покачал головой:

— Вы правда одинаковые.

— Экстремально! — подтвердил старший Сасагава, все же посмевший коснуться макушки зазевавшейся Цуко.

Уроки самообороны от Кеи все же принесли плоды, и Цуко, ни на мгновение не задумавшись, вывернулась из-под руки Рехея, прижала к себе корзинку с едой и врезала ему по колену. Сасагава от неожиданности отступил на два шага, скосил глаза вниз, на оставшийся на светлых штанах отпечаток ботинка, и сделал то, чего Цуко ожидала меньше всего.

— Экстремально вступай в мой боксерский клуб!

Кеко прыснула, хлопнула глазами и шлепнула брата по спине, но выражение его лица ни капельки не изменилось. Цуко закатила глаза, отступила на три шага назад, зачем-то спрятавшись за спиной Тсунаеши-куна, и громко фыркнула:

— Я учусь в другой школе. И девочек не берут в боксеры.

Словно завершающая их разговор точка, на землю упала первая крупная капля дождя. Где-то вдалеке громыхнуло, особенно сильный порыв ветра встрепал волосы и листву, и громко заплакала Ламбо. Девочка с косичкой на самой макушке расхохоталась, и на свет из топорщащейся во все стороны афро-прически появилась фиолетовая базука. Цуко вздрогнула, успела только подумать, что, видимо, такова ее судьба, и мир уже привычно схлопнулся в комок розового едкого дыма.

Впрочем, стоило ей открыть глаза, розовое вокруг осталось розовым. Тихий смешок раздался у самого ее уха, и Цуко отскочила, прижимая к груди корзинку. Сверху вниз на нее смотрел взрослый Тсунаеши-кун, и в глазах его было что-то, отчего воздух напрочь застревал в горле и руки до самых локтей покрывались мурашками. Они стояли посреди аллеи цветущей сакуры, а вокруг не было совершенно никого и ничего, отвлекающего внимание от пушистых облаков над головой и странного теплого взгляда взрослого Тсунаеши-куна.

— Почему почти каждый раз, когда я оказываюсь в будущем, ты оказываешься рядом со мной? — Цуко тряхнула растрепавшимися от ветра еще в прошлом волосами.

Здесь-сейчас было гораздо теплее, чем мгновением раньше, так, что хотелось распахнуть или вовсе стянуть ветровку, но Цуко лишь повела подбородком, крепче сжимая ручку корзинки. Взрослый Тсунаеши-кун не ответил, перевел взгляд на дорогу вперед и засунул руки в карманы джинсов. Прежде, каждый раз, когда Цуко видела его, он был в костюме, производил впечатление солидного джентльмена и даже немного пугал разительной разницей с собой прошлым. А теперь, словно совсем другой человек, в джинсах и свободной рубашке он очень сильно напоминал себя-школьника, разве что был гораздо выше и не вздрагивал забавно от каждого ее слова.

— Я тоже связана с мафией? — задала следующий вертящийся в голове вопрос Цуко, следуя за двинувшимся вперед Тсунаеши-куном.

И снова не получила ответ. Взрослый Тсунаеши-кун бросил на нее короткий взгляд, опустил его на корзинку в ее руках, и что-то в его глазах азартно сверкнуло.

— В прошлый раз была Италия, да? А теперь снова Япония?

Деревья цветущей сакуры стояли так плотно друг к другу, что превращали всю аллею в пушистый нежно розовый туннель без входа и выхода.

— Мы вернулись совсем недавно, — вздохнул Тсунаеши-кун, замедляя шаг настолько, чтобы Цуко не приходилось за ним бежать, — ты очень хотела полюбоваться сакурой.

— Мы? — Цуко вытянула шею, но он отвернулся и снова не ответил.

Отвечает только на те вопросы, на которые вздумается, фыркнула про себя Цуко, отворачиваясь тоже. Время тянулось медленно, однако Цуко не могла сказать, что прогулка ей не по нраву. Она любила любоваться цветущей сакурой, но делала это в основном одна или с молчаливым Кеей. Сегодняшний пикник сорвался из-за дождя, а это как всегда незапланированное путешествие словно вышло для нее компенсацией.

— Я могу взять это? — внезапно спросил взрослый Тсунаеши-кун, протягивая руку к ее корзинке. — Пикник ведь все равно не состоялся.

Когда он почти коснулся ручки корзинки пальцами, впавшая на мгновение в ступор Цуко прижала ее к груди и шагнула в сторону. Рука взрослого Тсунаеши-куна потянулась следом, словно пытаясь поймать ее, и Цуко, надув губы, шлепнула по ней ладонью.

— Я отдам это Кее, — припечатала она, глядя на то, как стремительно исчезает с лица Тсунаеши-куна задорная улыбка.

Ладонь замерла практически у самого ее лица, внезапно изменила направление и плюхнулась Цуко на голову. Взрослый Тсунаеши-кун потрепал ее по волосам и протяжно вздохнул, и отчего-то из-за его прикосновения стало странно тепло и немного щекотно.

До того, как она успела открыть рот, чтобы что-то сказать, мир снова рванулся, исчез в едкой розовой дымке, и Цуко выбросило прямо под льющий изо всех сил дождь. Пискнувший Тсунаеши-кун отшатнулся от нее, словно от прокаженной, и только теперь Цуко почувствовала, как предательски наливаются краской щеки. Вокруг них не было никого из ребят, только лил отрезвляющий, приводящий в норму мысли дождь, стекающий за шиворот и пропитывающий тяжелеющую одежду. Доставать зонтик уже не было никакого смысла, потому что Цуко успела напрочь промокнуть всего за мгновение, и Тсунаеши-кун стоял напротив нее такой же мокрый и чуточку испуганный.

— Я пойду домой, — каркнула Цуко, собирая в кулак всю оставшуюся волю, — пока.

Она развернулась на пятках, рванула в темноту бьющего по плечам дождя и обернулась, только дойдя почти до самого дома. Сердце отчего-то заполошно билось в груди, так и норовя выскочить, руки сами собой все еще прижимали корзинку, а где-то на самом ее дне болтался оставшийся бесполезным зонтик.

Уже вечером, помывшись и высушившись, Цуко разложила оставшиеся целыми угощения на столе, печально вздохнула и покосилась на расклеившуюся от дождя ручку корзинки. Большая часть ее содержимого напрочь промокла так, что потеряла всякий товарный вид, но оставалось еще немного печенья, которое Цуко, сама не зная зачем, еще утром упаковала в отдельный контейнер. Готовить ужин было катастрофически лень, и Цуко просто-напросто растянулась на кухонном стуле, вытянула ноги и сунула в рот одно из печений. Щелкнул замок, хлопнула входная дверь, и уже полминуты спустя на кухне появился Кея, оглядевший Цуко одним из своих раздражающе невыразительных взглядов. Цуко подавила порыв показать ему язык, прожевала печенье, открыла и закрыла рот, в последний момент передумав что-либо говорить.

— Дождь закончился, — сказал Кея, стряхивая с волос мелкие капельки.

Цуко согласно угукнула, взяла еще одно печенье и повертела его в пальцах. У нее из головы никак не желало уходить странное тянущее предчувствие, будто эта история с мафией и перемещением во времени в итоге не приведет ни к чему хорошему. Хищное лицо беловолосого человека, зачем-то назвавшегося ее лучшим другом, навевало на мысль, что у будущей нее определенно неприятности, а от самой мысли о будущем хотелось закрыться в комнате и спрятаться под одеялом.

— Я сегодня воспользовалась одним из тех приемов, — вместо этого бросила Цуко.

Выражение лица Кеи неуловимо изменилось, брови подскочили наверх, а губы стали совсем тонкими. Цуко фыркнула, пожала плечами и с хрустом откусила добрую половину печенья.

— Сасагава Рехей погладил меня по голове, — добавила она, съезжая по стулу ниже.

Что-то громко хрустнуло, будто лопнула натянутая струна, разломалось в пальцах следующее печенье. Только теперь, съев две с половиной штуки, Цуко обратила внимание, что страшно проголодалась.

— Загрызу до смерти, — упавший голос Кеи резанул по ушам, и Цуко положила печенье обратно в контейнер, накрыла его крышкой и развернулась прямо на стуле.

Кто-нибудь со стороны сейчас наверняка бы испугался и назвал лицо Кеи ужасающе страшным, но Цуко буквально видела в нем собственное отражение, и потому страшным его никогда не считала. За окном постепенно темнело, зажигались редкие фонари, а и без того редкие прохожие постепенно исчезали с улиц вовсе. Цуко хотела есть, и теперь никак не могла выбросить эту мысль из головы, а еще, она вдруг вспомнила, тот беловолосый человек разбросал вокруг себя кучу фантиков, будто умудрился слопать целую тонну конфет Ламбо на зависть.

— Примерно так я и сказала, — она невольно хохотнула, оперлась рукой о спинку стула, — поедим сегодня окономияки? Мне лень готовить.

— Идем, — после минуты молчания выдавил Кея, скрываясь в коридоре.

— Ура! — пискнула Цуко, подрываясь с места и убирая печенье в шкафчик.

* * *

Очутившись в своем времени, Ацуко улыбнулась и, потянувшись, потрепала опешившего на мгновение Тсунаеши по волосам. Он, поймав ее взгляд и задорно сощурившись, перехватил ее ладонь у самого своего лица, чмокнул костяшки и дернул на себя так, что Ацуко уперлась плечом в его плечо. Она успела немного промокнуть, самую малость, не так сильно, как могло показаться на первый взгляд, но Тсунаеши, словно заботливая мама-гусыня, уже утирал рукавом воду с ее лица. Ацуко проглотила смешок, задрала голову и подхватила Тсунаеши под руку, опуская голову ему на плечо и заставляя замедлить шаг.

Деревья цветущей сакуры по обе стороны аллеи создавали ощущение дыма от перемещения вокруг, так что отчего-то казалось, будто она вот-вот снова окажется в прошлом.

— Что-то случилось? — теплые пальцы Тсунаеши невесомо коснулись щеки и упали ниже, мгновение спустя исчезая вовсе.

На голубом-голубом небе болталось яркое желтое солнце, а пушистые деревья походили на окрашенные им облака. Небо окутывало все вокруг, было теплым и мягким, но все равно слишком далеким, чтобы дотянуться рукой.

— Не-а, — мотнула головой Ацуко, а после добавила после полуминутной паузы: — хочешь, расскажу тебе секрет?

Ответа она на самом деле не ждала, потому что нечто тягучее и теплое в груди шевелилось и щекотало, вызывая мечтательную улыбку и мурашки по всему телу.

— Сначала я влюбилась во взрослого Тсунаеши, — качнула головой Ацуко, крепче сжимая теплую ладонь, — и только потом осознала, что Тсунаеши, который младше меня, мало чем отличается от себя взрослого.

Смешок раздался словно в ответ на ее признание, и Ацуко фыркнула, отстраняясь и сощуриваясь. Тсунаеши, откровенно смеющийся, вскинул свободную руку и вдруг коснулся губами ее лба. Теплый, почти обжигающий отпечаток истлел на ветру мгновение спустя, Тсунаеши продолжил, улыбаясь, смотреть ей в глаза, и было там что-то, чего Ацуко, знакомая с ним чуть больше десяти лет, до сих пор не могла осознать. Что-то такое очаровывающее, тающее на губах и вплетающееся в волосы, как ощущение теплого ветерка и игривых солнечных зайчиков.

— Тот я считал себя неудачником, — хохотнул Тсунаеши, и исходящая от него чарующая магия рассыпалась искрящимися под ногами осколками.

Ацуко фыркнула, пересчитывая костяшки его пальцев, раскрыла рот и тут же его закрыла, чем вызвала еще несколько теперь уже давно не неловких смешков.

— Тот ты был забавным, — пожала плечами Ацуко, отводя взгляд, — потратил полдня, пытаясь найти мою резинку. Это было так мило с твоей стороны, хоть и совершенно бесполезно.

Пушистые розовые кроны зашелестели на ветру, и тот же ветер растрепал Ацуко волосы, заставив ее пропустить мимо ушей очередной смешок Тсунаеши. Она фыркнула, выплевывая прядь и сдувая остальные с лица, и переступила с ноги на ногу, поправляя съехавшую на одно плечо кофту.

— Справедливости ради, у меня не было выбора, Реборн выстрелил в меня пулей Предсмертной воли, — вздохнул Тсунаеши, аккуратно заправляя волосы Ацуко за ухо.

— Но ты хотел мне помочь, — пожала плечами она, поднимая на него взгляд.

Тишина между ними лопнула и забилась сердцем в груди, новый порыв ветра бросил волосы Ацуко ей на лицо, и на мгновение взор ее заволокла черная пелена. От аккуратных, почти невесомых прикосновений мурашки табунами расползлись по телу, дрожь прошла снизу вверх и застыла где-то в горле. Ацуко закатила глаза от полезших в голову дурацких мыслей и вздрогнула, когда сжимавшая ее ладонь рука скользнула вверх и потянула ее вперед.

— В первую нашу встречу Реборн сказал мне позвать тебя в семью. Всю следующую ночь я думал о том, что это слишком опасно, а еще что ты наверняка откажешься, но Хибари-сан все равно убьет меня, — дыхание Тсунаеши ударилось о кончик носа Ацуко и расплылось краской по ее щекам, — во вторую нашу встречу я проболтался тебе о мафии, а в третью думал, что небо прямо сейчас рухнет мне на голову, если ты не перестанешь плакать. Я убеждал себя, что боюсь тебя, потому что у тебя лицо и фамилия Хибари, но радовался каждый раз, когда ты приходила. А когда ты обиделась на меня из-за болезни Хибари-сана, я…

— Ну хватит, — выдохнула Ацуко, поднимаясь на цыпочки и прижимаясь губами к его губам.

Со всех сторон по воздуху к ним приближались белые пятна, совсем не похожие на плывущие по небу ленивые облака.

* * *

Несколько дней весенних каникул пролетели незаметно, за ними последовали церемония открытия школы, смена школьной формы с зимней на летнюю и порвавшиеся серые с черными звездочками колготки. Из-за последнего пункта списка Цуко грустила особенно сильно, хоть и понимала, что несчастные изделия текстильной промышленности итак продержались достаточно долго. Именно эти колготки особенно нравились Цуко то ли из-за приятной затейливой расцветки, то ли из-за того, что получила она их во время своего первого настоящего приключения. Если, конечно, неожиданное перемещение во времени, напугавшее ее до дрожи в пальцах, можно было назвать приключением. Впрочем, думала про себя Цуко, не назвать тоже — нельзя.

Поход по магазинам в поисках замены отнял у Цуко еще несколько дней, и в конце концов серые с черными звездочками сменились оранжевыми с яркими фиолетовыми кляксами. В гардеробе у Цуко было еще несколько разных упаковок ярких колготок, но сейчас ей категорически хотелось либо старые черные с серыми звездочками, либо новые, в первый же день вызвавшие ужас у школьных учителей и представительниц местного Дисциплинарного комитета.

От очередного предложения посмотреть все-таки на цветущую, уже сбрасывающую лепестки сакуру Цуко решительно отказалась. Странное колючее предчувствие преследовало ее с последнего ее перемещения в будущее, и оно не то чтобы говорило, прямо-таки кричало, что не стоит больше ввязываться во всякие опасные переделки. Цуко, не ввязывавшаяся раньше вообще никуда, твердо решила избегать мафиозную компанию целиком и полностью, потому что ничего более странно опасного в этом скучном городе быть не могло. От этого немного кололо в груди, но Цуко уверяла себя, что это чувство вызвано скорее облегчением, чем чем-то еще. Цуко на самом деле нравилось совать свой нос куда не следует, но и она, младшая сестра грозы всея Намимори, прекрасно осознавала границы, которые не следовало переступать. И если раньше окружающая ее возня напоминала копошение ребятишек в песочнице, теперь все ее естество твердило, что дальше детишкам придется стремительно взрослеть и крепчать, пока их заживо не закопали в песке мальчишки постарше.

— Это просто неприемлемо! — кто-то схватил ее за руку, и резкий девчачий голос резанул по ушам.

Цуко, остановившаяся сразу после школьных ворот, лениво обернулась на тощую девчонку, намертво вцепившуюся в рукав ее ветровки. Девчонка возвышалась над Цуко почти на полголовы, сверлила ее гневным взглядом угольно-черных глаз, а пышные темно-каштановые волосы плохо скрывали несколько дырок от сережек в ухе. На плече ее красовалась повязка Дисциплинарного комитета средней школы Мидори.

— Школьный устав ясно определяет допустимую школьную форму! Юбка должна быть на два пальца выше колена, допустимы только белые носки или гольфы, никаких колготок, тем более цветных! — глаза девчонки пылали праведным гневом, а пронзительный голос, казалось, был слышен в соседнем районе. — Назови свое имя и класс!

Яростный приказ на мгновение выбил Цуко из колеи, и она поморщилась от бьющего по ушам громкого звука. Вокруг них уже успела собраться толпа девчонок, а шепотки их походили на шелестящие на ветру лепестки сакуры.

Девчонка, все еще держащая ее за руку, была то ли не местной, то ли самоубийцей.

— Хибари Ацуко, — хмыкнула Цуко, чуть склоняя голову, — класс 3-1.

Окружающие их шепотки сделались громче, а потом и вовсе стихли, когда не в меру резвая первокурсница достала блокнотик, и, наконец отцепившись, старательно записала туда полученную информацию. Скорее дура, подумала Цуко, потому что первокурсникам уже прочитали лекцию о том, кого в этой школе трогать точно не стоит. Впрочем, никто из остальных новичков в разрастающийся конфликт вмешиваться не спешил.

— Я вынесу тебе предупреждение. Наша школа считается элитной именно потому, что в ней строгие правила, и…

— Нагата Юкико, — перебила Цуко, наконец вспомнив имя приставучей девчонки, — если ты вступила в комитет, чтобы самой нарушать правила, лучше бери пример с меня. Мне достаточно одной фамилии.

Девчонка раскрыла рот, и Цуко отдернула ее юбку, на целых три пальца короче нормы. Вот-вот должен был начаться первый урок, а к обеду обязательно нужно было сдать очередную дурацкую анкету самоопределения. Цуко злилась, потому что чаще всего ее воспринимали всерьез только из-за репутации старшего брата, но ведь она могла и сама постоять за себя. Чего только стоила Аритака Иру, цеплявшаяся к ней весь первый месяц ее первого года в средней школе.

— Цуко-семпай! — Хару налетела на нее сзади так, что сама Цуко едва не уткнулась лбом в грудь Нагаты Юкико. — Я уже говорила, но на следующих выходных мы опять пойдем смотреть на сакуру, может все-таки пойдешь с нами, Тсуна-сан обещал придумать для всех развлечение! О, у тебя такие классные колготки!

Поток речи, половину из которого Цуко бессовестно прослушала, прервал звонок на первый урок. От постепенно рассасывающейся уже как пять минут толпы не осталось почти ничего, и оставшиеся девчонки теперь тоже рванули по классам. Цуко качнула головой, глядя на поджавшую губы Нагату Юкико, сняла с плеча руку Хару и развернулась, проходя мимо них обеих.

— На эти выходные у меня уже есть планы, — пожала плечами Цуко, ускоряя шаг и скрываясь в раздевалке.

Стоило опустить голову, чтобы переобуться, оранжево-фиолетовые колготки замерцали перед глазами слишком ярким, непривычным пятном. Цуко, хмыкнув, похлопала себя по коленям, стянула слишком жаркую для такой погоды ветровку и вошла в класс под царящую там звенящую тишину. В этом году день рождения Кеи выпал как раз на воскресенье, и, раз уж мамы и в это раз не будет, Цуко твердо решила в кои-то веки устроить ему нормальный праздник.

* * *

День не задался ровно с того момента, когда Реборн отправил его занимать места в парк. Тсуна не мог поверить, что ради этого он даже позвал Гокудеру-куна с Ямамото, которые теперь как всегда переругивались между собой из-за сущей ерунды.

— Но все-таки поздновато для любования сакурой, она уже начала отцветать, — ворчал Гокудера-кун, поигрывая зажатой в зубах сигаретой.

— Разве так не лучше? — не согласился Ямамото. — Бледно-розовые лепестки кружатся в воздухе и опадают под ноги, а деревья все еще пышные, и стоишь как в розовом вихре.

На словах о розовом вихре Тсуна непроизвольно вздрогнул, подумав совсем о другом. Улыбающееся лицо Ацуко-сан из будущего непроизвольно встало перед глазами, и Тсуна сглотнул ставшую горькой слюну. Обе они, маленькая и взрослая, пугали его одинаково, но Тсуна все равно не мог понять, почему в глубине души жалеет, что ни одна из них не согласилась сегодня прийти.

— А я говорю, — повысил голос Гокудера-кун, — лучше, когда сакура только расцвела.

Ямамото на его слова рассмеялся и задрал голову к небу:

— Погода все равно была неподходящая.

Тсуна снова вздрогнул, вспомнив, что именно так говорила в их прошлую прогулку Ацуко-сан. Сегодня небо было ярко-голубое почти без облаков, но он все равно зачем-то положил в карман маленький складной зонтик.

— А ты что скажешь, Тсуна? — Ямамото хлопнул его по плечу, окончательно вырывая из мыслей.

— Да, Десятый, рассуди нас! — поддакнул Гокудера-кун.

Теплое утреннее солнце грело макушку, а на улицах было пусто. Реборн выгнал их из дома в самую рань, едва Тсуна успел продрать глаза и свалиться с кровати, так что прохладная роса все еще поблескивала на траве, а почтальон развозил газеты. Тсуна протяжно вздохнул, вдыхая запах влажного, стремительно теплеющего утра, и тоже задрал голову, принимаясь разглядывать редкие, похожие на клочки ваты облака.

— Главное, чтобы было красиво, — он пожал плечами и заметил облако, похожее на звезду.

— Правильно! — тут же поддержали его в один голос парни.

— Поэтому так важно найти удачное место, — покивал головой Гокудера-кун.

— Хорошо бы сесть в тени сакуры, — рассмеялся Ямамото, прикладывая ладонь козырьком к глазам, — сегодня будет солнечно.

Они прошли уже почти целый квартал, до парка оставалось рукой подать, и потому все они неосознанно прибавляли шаг. Несмотря на ворчание, каждый из них хотел занять наиболее удачное место, чтобы весело провести время с друзьями, и именно поэтому никто из них всерьез не спорил с отправившим их вперед Реборном.

— Да, хорошая погода, — согласился Тсуна, засовывая руки в карманы.

Несмотря на сказанные слова, что-то все равно неприятно тянуло в груди. Странное предчувствие чего-то нехорошего то и дело накрывало Тсуну с последней их встречи со взрослой Ацуко-сан, но он упрямо отбрасывал его, продолжая беззаботно смеяться в компании обретенных благодаря Реборну друзей.

В парке было пусто. Совсем ни одного человека в такую хорошую погоду, несмотря на расстелившееся на земле полотно нежно-розовых лепестков. Тсуна на мгновение затормозил, замер в нерешительности, но Гокудера-кун с Ямамото уже пошли дальше, громко обсуждая, как им несказанно повезло. Деревья сакуры стояли достаточно близко, чтобы касаться друг друга пышными кронами, редкие лавочки по обе стороны от узкой дорожки были покрыты опавшими лепестками и было тихо так, что у Тсуны звенело в ушах. Утро еще только наступило, но он прекрасно помнил, сколько было народу, когда они ходили в парк с мамой в прошлом году и год назад, и еще год назад.

— Эта часть парка закрыта для посещения, — словно озвучивая его мысли, сказал выскочивший из кустов парень с зачесанными вперед волосами, — проваливайте.

Основная часть его монолога звучала безукоризненно вежливо, но вот последнее слово резко выбивалось из общей картины. Парень в черной школьной форме послал их грубо, махнув рукой куда-то в сторону, а после мило улыбнулся, складывая на груди руки. Гокудера-кун тут же разразился бранью, а у Тсуны в голове мелькнула мысль, что, пока не стало совсем плохо, лучше убраться отсюда подобру-поздорову. Но ни Ямамото, ни тем более Гокудера-кун, впрочем, не были с ним согласны.

— Это место никому не принадлежит! — рявкнул Гокудера-кун, ударяя парня в форме по голове так, что тот ничком повалился на землю. — Пойдемте, Десятый!

Они шумели так сильно, но до сих пор никто больше не появился. Парень с зачесанными как у бандита волосами остался лежать на земле, а они прошли вглубь парка, выбирая место получше. Тсуна то и дело оборачивался, вздрагивал от каждого шороха и в глубине души думал, что стоит все-таки пойти поискать место пооживленней. Парень в черной школьной форме и с зачесанными вперед волосами подозрительно напоминал одного из подручных Хибари-сана, а это само собой означало, что ничего хорошего им в предстоящей заварушке не светит.

— Я все думал, кто это тут шумит, — тихий вкрадчивый голос раздался откуда-то сбоку, и Тсуна дернулся, оборачиваясь, — а это снова ты.

Сложивший на груди руки Хибари-сан смотрел прямо Тсуне в глаза, игнорируя всех остальных, и казался предельно расслабленным. Тсуна замер, цепенея под его взглядом, и с губ Хибари-сана сорвалась звонкая в наступившей на мгновение тишине усмешка.

— Р-ребята, — пискнул Тсуна, не отрываясь от глядящих прямо насквозь черных глаз, — давайте п-пойдем куда-нибудь еще.

Глава Дисциплинарного комитета средней Намимори вызывал ужас не только у большинства школьников, но и у многих взрослых. Тсуна слышал слухи о том, как безжалостно он расправлялся с врагами и как любил ввязываться в драки, и даже сам был несколько раз избит до полусмерти. Но, как, впрочем, и всегда, ни Ямамото, ни тем более Гокудера-кун не были с ним согласны.

— Ты не можешь запретить нам любоваться сакурой, — вполне миролюбиво сказал Ямамото, вскидывая руки.

Повисла недолгая пауза, во время которой Хибари-сан посмотрел сначала направо, а потом налево, пожал плечами и развел руками:

— Могу.

Гокудера-кун вспыхнул и разразился бранью, даже выплюнув сигарету, а Тсуна подумал, что шанс слинять от назревающей драки он давно уже упустил.

— Я предлагаю игру, — писклявый голос Реборна раздался с нависающей у Тсуны над головой ветки, — Хибари против команды Тсуны, один на один. Проигравший должен уйти навсегда.

— О, — перебил другой, не совсем внятный голос Шамала, — а сестры у тебя нет?

Он оказался вдруг прямо у Хибари-сана перед носом, и тот, лишь коротко поморщившись, отправил горе-доктора отдохнуть под деревом одним быстрым ударом. Тсуна только и успел подумать, что есть, как холодный блестящий взгляд снова прорезал дыру у него между глаз.

— Я согласен, — кивнул Хибари-сан, и глаза его азартно блеснули.

Первым вызвался запальчивый Гокудера-кун. Он бросился на Хибари-сана так быстро, что Тсуна едва успел моргнуть, прежде чем последнего окутало облако дыма. От взрыва на мгновение заложило уши, запахло дымом и гарью, и Тсуна закашлялся, принимаясь махать перед собой рукой. Он не думал, что такой взрыв может победить Хибари-сана, он вообще не думал, что что-то может его победить, и потому совсем не удивился, когда Гокудера-кун как подкошенный рухнул на землю.

Следующим на очереди был Ямамото. Он как всегда мягко улыбался, только уголки губ его слегка подрагивали, но Хибари-сан, казалось, не обращал внимания ни на него, ни на бранящегося Гокудеру-куна. Он смотрел куда-то вдаль на скрытое деревьями нечто, и Тсуна невольно преследовал его взгляд. Реборн тяжелой ношей спрыгнул ему на плечо, вырывая из накативших вновь мыслей, неприятно похлопал по щеке и приказал не отвлекаться.

— Ты следующий, Тсуна, — каркнул Реборн, и только тогда Тсуна увидел, что сжимающий в руке биту Ямамото тоже лежит на земле.

— Я не, — пронзительный взгляд снова прошил его насквозь, и Тсуна сглотнул горькую слюну, — не собираюсь я драться! Пойдемте лучше в другое место.

Колючий презрительный смешок врезался в уши, намертво ввинтился в голову, и Тсуна почувствовал, как краснеет. Хибари-сан смеялся над ним, покручивая испачканные кровью его друзей тонфа, и все еще то и дело поглядывал куда-то в сторону. Тсуна рвано вздохнул, проследил за его взглядом, и едва не подавился, заметив скрытую розоватой тенью Ацуко-сан.

В следующее мгновение, до того, как он успел собраться с мыслями, тупая боль прошила голову, и в глазах на мгновение потемнело. Перемешанная с азартом ярость вырвалась наружу оранжевым пламенем, и Тсуна взвыл, не в силах сформулировать свое предсмертное желание. Его кулак с силой врезался в теплый от крови тонфа, и улыбка Хибари-сана стала как будто бы одобрительной.

— Ты то сильный, то слабый, — протянул он, отбрасывая Тсуну в сторону, — не могу тебя прочитать.

Пятки взрыли землю, но Тсуна едва ли почувствовал боль. Перед глазами плясали яркие пятна, оранжевые с фиолетовыми кляксами, а Ацуко-сан смотрела на них, поджав губы. Следующий удар пришелся Хибари-сану в плечо, и тот неожиданно оступился, падая на колено. Пламя Предсмертной воли погасло, и Тсуна пискнул, удивляясь собственному везению. Хибари-сан нахмурился и прижал руку к груди, а откуда-то как будто издалека раздался встревоженный возглас Ацуко-сан.

— Это сделал не ты, Тсуна, — каркнул Реборн, обрывая гул в ушах, — Шамал выпустил в него зараженного москита еще в самом начале.

Что-то внутри упало глухо и безвозвратно, Тсуна дернулся, отер вспотевшие ладони о единственную оставшуюся на нем деталь одежды. Стоять в трусах перед Ацуко-сан было стыдно, а еще от ее разгневанного взгляда что-то колыхалось и билось в груди. Тсуна чувствовал, как медленно краснеют щеки, и как гулко бьется сердце с каждым ее приближающимся шагом.

— Ситуация накалилась, поэтому я заразил его болезнью, при которой он не сможет находиться рядом с сакурой, — блестящий взгляд Шамала тоже следил за Ацуко-сан, и оттого Тсуна хотел ему врезать, — синдром дезориентации сакурой.

Стоило ладони Ацуко-сан коснуться плеча Хибари-сана, как тот резко поднялся, непроизвольно отталкивая ее от себя. Он сильно шатался, а глаза его сделались мутными, так что казалось, будто он вот-вот упадет замертво.

— Правила есть правила, — прохрипел Хибари-сан, делая несколько шагов вперед, — наслаждайтесь сакурой.

Странное колючее чувство разливалось у Тсуны в груди. Он одновременно был рад, что кто-то победил самого страшного на свете человека, но и хотел провалиться сквозь землю или отмотать время вспять, чтобы этого никогда не происходило. Ацуко-сан не смотрела на него, сосредоточив все свое внимание на ухмыляющемся Шамале, и оттого что-то в животе у Тсуны неприятно скреблось, будто старалось выбраться наружу.

— Вылечи его, — тихо приказала Ацуко-сан, и голос ее эхом разнесся по пустому парку, — сейчас же.

Глаза Шамала ярко сверкнули, он заулыбался еще шире и подался вперед, наклоняясь так, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с лицом Ацуко-сан.

— Милая сестрица, — Шамал выдержал театральную паузу, вглядываясь в темные глаза Ацуко-сан, — а ты мне что взамен?

Шлеп. Звук пощечины заставил вздрогнуть и замереть, глядя на Ацуко-сан во все глаза. Ноздри ее раздувались, губы были плотно сжаты, а левая ладонь покраснела. Шамал выпрямился, потирая щеку, и хмыкнул, и Ацуко-сан развернулась на пятках и зашагала следом за давно скрывшимся между деревьев Хибари-саном. Только теперь, когда солнце осветило ее лицо под другим углом, Тсуна заметил, что в глазах ее блестели слезы.

— Ты провалился, Тсуна, — в наступившей тишине каркнул Реборн.

Тсуна даже не пискнул, только пожелал, чтобы небо наконец рухнуло, навсегда погребая его под собой.

С каждым днем становилось все теплее и теплее, неизбежно подступающее лето оставляло на телах людей все меньше и меньше одежды. Сакура отцвела как будто слишком быстро, рассыпалась розоватыми лепестками в волосах и исчезла, сменившись густой сочной зеленью. Новый учитель, вообразивший из себя невесть что, придумал пересаживать их каждый месяц, а еще под страхом какого-то невероятно жуткого по его собственным словам наказания запретил меняться местами вне полученных по жребию номеров. Цуко, большую часть школьной жизни просидевшая у окна, смиряться с такими правилами категорически не собиралась и сейчас лениво наблюдала, как переставляют свои парты остальные девочки. Она, честно говоря, вообще не понимала, почему им дали нового классного руководителя, только закончившего университет молодого парня, приехавшего в Намимори то ли из Токио, то ли откуда-то еще.

Многие девочки уже сохли по нему, постоянно перешептывались между собой и обсуждали его внешность. Цуко, впрочем, он совершенно не нравился, высокий и какой-то слишком прилизанный в светло-зеленой рубашке и черном галстуке. В мыслях сразу всплывал образ взрослого Тсунаеши-куна в белой рубашке с двумя расстегнутыми пуговицами, и Цуко невольно начинала злиться. С того происшествия в парке больше ничего необычного не случалось, болезнь Кеи так и не прошла, а странного доктора Цуко не видела. Приближался к своему исходу май, школьники снова заговорили о летних экзаменах и следующих за ними каникулах, а новый учитель отчего-то все продолжал твердить о правильном выборе старшей школы. Цуко понятия не имела, куда хочет пойти учиться, но средняя Мидори ей до того надоела, что время от времени снилась в кошмарах. Изначально она собиралась уехать куда-нибудь далеко, но теперь все больше сомневалась, оглядывалась на хмурого больше обычного брата и то и дело ждала, что взор снова затянет розовым дымом.

Это странное ожидание тоже раздражало неимоверно, Цуко хлопала себя по щекам и кусала губы, забросила в дальний ящик все яркие колготки, особенно серые с черными звездочками, натянула как полагается по школьному уставу белые гольфы до колена и опустила юбку. Было холодно и страшно неудобно, Хару, впервые увидев ее в таком виде, несдержанно взвизгнула, а Цуко казалось, будто теперь странное ощущение только усиливалось. Словно кто-то буравил взглядом ее затылок, выжидая подходящий момент, а тот все не наступал и не наступал, прожигая в ее голове дырку насквозь.

— Хибари-сан.

Тихий мягкий голос резанул по ушам, и Цуко дернулась, поднимая взгляд на нового учителя, что стоял прямо над ней, сложив за спиной руки.

— Я не хочу менять место, — она вздернула подбородок, но не отвернулась, глядя нарушителю ее душевного спокойствия прямо в глаза.

Короткая волна перешептываний сменилась звенящей тишиной, девочки остановились, и теперь вообще все взгляды в классе были направлены на нее. Цуко пожала плечами, опуская локти на парту, и подумала, что неплохо было бы оттаскать нового учителя за свисающий галстук.

— Я припрятал для тебя последний оставшийся номер, — он словно бы пропустил ее слова мимо ушей, протянул на раскрытой ладони сложенную вчетверо бумажку, — ну же, Хибари-сан, в этом нет ничего страшного.

Он говорил с ней, словно с капризным ребенком, и Цуко едва не вспылила, громко хмыкнула и взяла бумажку, разворачивая ее под нескрываемые смешки. Нумерация мест шла с первого ряда слева направо, если смотреть из глубины класса, так что первые номера оказались ближе всего к учительскому столу, а место, на котором Цуко все еще сидела, было тринадцатым. На бумажке же, словно насмехаясь над ней, не слишком аккуратным почерком была выведена цифра три, единственная, все еще не зачеркнутая в схеме на доске.

— Отлично, — новый учитель ласково улыбнулся, опустил ладонь рядом с ее правым локтем, — давай я помогу тебе передвинуть парту.

И, не дожидаясь ее ответа, он подхватил парту и потащил вперед, оставляя Цуко сидеть на стуле с дурацкой бумажкой в руках. Кто-то за ее спиной неприятно засмеялся, и рядом тут же возникла девчонка с нарисованным прямо на парте номером тринадцать. Она склонила голову набок, так что черные волосы ее рассыпались по плечам, а длинная челка скрыла глаза, и посмотрела в окно прямо поверх макушки Цуко.

— Извини, Хибари-сан, — она растянула ее фамилию, цокнула ногтями по нарисованному мелом на парте номеру, — ты сидишь на моем месте.

У Цуко никогда в жизни не было друзей, зато были страшное лицо грозы всея Намимори и возможность нарушать правила, как только хочется. А еще хобби — смотреть и слушать, знать все про всех и использовать эту информацию, чтобы защитить себя от ненавистников брата. Но разве стоило тратить ее на глупых девчонок, завидующих и повторяющих друг за другом? Так что Цуко провела рукавом по чужому столу, стирая ненужное, и подхватила ручку, пририсовывая рядом с кривой тройкой аккуратную единицу.

— Учитель! — она вскинула руку с зажатой между пальцев бумажкой. — Вы все перепутали, здесь написано тринадцать, верните мой стол на место!

Глухие шаги отдавались гулом в повисшей тишине, так что, казалось, было слышно, как скрежетали зубы. Цуко протянула склонившемуся над ней учителю бумагу с дорисованной впереди тройки единицей, широко улыбнулась и закинула ногу на ногу. Парта ее осталась стоять в первом ряду, а остальные девочки как-то слишком быстро расселись по своим местам.

— И правда, — учитель хохотнул, распрямился и развернулся к единственной оставшейся стоять девчонке, — Момосе-сан, где твой номер?

— Сейчас! — она встрепенулась, словно вышла из оцепенения, и полезла в карман, а Цуко хлопнула ладонью прямо поверх стертой ее собственным рукавом единицы:

— Вот же он.

Повисла короткая и гулкая, как удар сердца, пауза, и Цуко похлопала снова. Белесый мел испачкал пальцы, рукав ее пиджака окрасился некрасивым пятном, и Цуко подумала, что раз сегодня все равно придется затеять стирку, неплохо будет почистить заодно и форму Кеи.

— И правда, — повторил учитель, и на лице его расплылась самая что ни на есть дурацкая улыбка, — кажется, я все перепутал. Момосе-сан, твое место в первом ряду, Хибари-сан, я сейчас верну тебе твою парту.

Оставшееся до конца урока время прошло в полной тишине, так что было слышно тиканье чьих-то наручных часов и скрип ручек по бумаге. Цуко смотрела в окно, то и дело отвлекаясь на снующих по школьному двору прогульщиц, и ощущала, как один за одним на ней останавливаются испепеляющие взгляды. Цуко уже говорила, но ей можно было нарушать правила из-за одной лишь фамилии, и новый молодой учитель уж точно не смог бы это право у нее отобрать. Дьявольские близнецы, как их с Кеей все еще называли за глаза местные полулегальные банды, были слишком влиятельны в Намимори, а слухи здесь всегда распространялись достаточно быстро.

После окончания уроков возле ворот ее ждала Хару. Она стояла, прислонившись спиной к кирпичному столбу, прижимала к груди портфель и что-то быстро набирала в телефоне. Цуко хмыкнула, намереваясь обойти ее по широкой дуге, но Хару всегда была слишком зоркой, замахала руками, стоило заметить ее, и бросилась навстречу. Не слушая никаких возражений, Хару схватила ее за руку и потянула за собой, увлекая в сторону стоящих вплотную друг к другу домов, в тенях которых прятался короткий путь в сторону средней Намимори.

— Цуко-семпай, ты наверняка уже знаешь! — дыхание Хару сбилось, но она все равно продолжала кричать прямо на ходу.

Конечно, Цуко знала все, что бы ни происходило в Намимори, но в последнее время, если не брать в расчет постоянно влезающего в неприятности Тсунаеши-куна, совершенно ничего не случалось. Весна постепенно подходила к концу, становилось все жарче и жарче, а Цуко все продолжала ходить в школу в пиджаке, несмотря на введение летней формы. Короткий рукав и открытые руки ей совершенно не нравились, а вот нарушать общеизвестные правила — наоборот, да и кто мог бы ей запретить? Цуко не мучилась от жары, упрямо поджимала губы и то и дело влезала в мамину комнату в поисках хоть чего-то, что могло ответить на скопившиеся у нее в голове вопросы. Цуко всегда хотела знать все и обо всех, но, казалось, теперь совершенно запуталась. Творившиеся в Намимори с приездом Реборна вещи вводили ее в ступор, теплое мерцающее пламя во лбу мальчишки в одних трусах пробуждало колючее любопытство, а обволакивающий розовый дым, возвещающий о перемещении во времени, раздражал до дрожи в кончиках пальцев и рвотных позывов. Что бы она ни говорила, Цуко нравилась ее дурацкая скучная жизнь, и потому происходящие в ней перемены казались чем-то сродни проклятию. О да, думала Цуко, она определенно проклята, потому что теплое рыжее пламя с фиолетовыми искрами однажды появилось в ее собственных ладонях.

— Наверняка уже знаешь! — продолжала сбивчиво кричать Хару, перекрикивая свистящий в ушах ветер. — Поэтому я тебе не скажу!

Они вынырнули на широкую улицу со скрытой деревьями тропинки между домов, распугали шагающих школьников и рванули в обход средней Намимори, снова скрываясь на узкой дорожке. Высокий забор отгородил их от территории школы, но сквозь редкие черные прутья все равно все было видно. Пока они бежали вперед, Цуко разглядывала занавешенные тонким тюлем окна, мелькающих в коридорах школьников и собравшуюся во дворе компанию. Тсунаеши-кун выделялся среди собравшихся по-девичьи низким ростом и растрепанной шевелюрой, а стоящая напротив него девочка держала его за руки и что-то жарко говорила. Слышно не было, на улице стоял мерный гул сливающихся в привычную какофонию шагов, голосов, шелеста листвы и звуков проезжающих автомобилей и велосипедов, однако выражение лица Тсунаеши-куна было красноречивее некуда. Он стоял с красным до самых корней волос лицом и тоже что-то говорил, но вырваться не пытался, позволял девчонке крепко сжимать его ладони.

Едва не сбившись с шага из-за попавшего под ноги камешка, Цуко фыркнула, резко тормозя и заставляя Хару остановиться тоже. Идти дальше отчего-то отчаянно не хотелось, и она переминалась с ноги на ногу, пытаясь отдышаться и стаскивая прилипший к рукам пиджак. Хару хлопала глазами и что-то восторженно пищала, глядя на Тсунаеши-куна, тыкала в него пальцем и привлекала внимание каждого, кто проходил мимо.

— Тсуна-сан нашел девушку! — наконец завопила она, не выдержав распирающего ее изнутри восторга. — Я люблю Тсуна-сана и поэтому мне немного грустно, но я рада, если он счастлив!

Наконец собравшаяся в школьном дворе компания заметила их, и оттого лицо Тсунаеши-куна, казалось, стало еще более красным. Цуко фыркнула, завязывая пиджак вокруг пояса за рукава, еще раз переступила с ноги на ногу и уже собралась было уходить, когда, стоило ей отвести взгляд, что-то со звоном стукнулось о прутья забора. Где-то недалеко должен был быть секретный проход со сломанным прутом, который Цуко нашла, когда Кея только сюда поступил, но искать его не было смысла. Громкий вопль сотряс воздух, сизая струйка дыма вытекла изо лба лежащего на земле Тсунаеши-куна, а еще один Тсунаеши-кун в одних трусах и с теплым рыжим огоньком на лбу карабкался вверх по прутьям как обезьянка в зоопарке. Он кричал что-то о том, что должен извиниться силой своего предсмертного желания, а у Цуко вдруг от страха подкосились коленки. Выражение лица его было наполнено яростью, брови нахмурены, а губы плотно сжаты, и только пазухи носа раздувались, и выступали на лбу напряженные вены.

Вскарабкавшись наверх, он на мгновение застыл, пристально глядя Цуко в глаза, а после спрыгнул, тяжело приземляясь на согнутые ноги. Цуко отпрянула, придерживая взметнувшуюся от ветра юбку, и Тсунаеши-кун вдруг вырос перед ней, близко настолько, что она могла почувствовать на лице тепло его дыхания. Огонек на лбу трепетал от ветра, но не гас, рос, кажется, прямо из-под кожи и ощутимо нагревал воздух. Цуко хотела было прикоснуться, уже протянула руку, но Тсунаеши-кун вдруг отступил на шаг и низко склонился, так что видела она теперь только его пушистую макушку и узкие острые плечи.

— Ацуко-сан, прости меня! — закричал он, и Цуко показалось, что каждый в городе может услышать его голос. — Я не смог уговорить Шамала вылечить Хибари-сана!

Злость вдруг подкатила к горлу тугим комом, взметнулась жаром к щекам, и Цуко неприязненно хохотнула, выплевывая обжигающий глотку воздух. Мягкий рыжий огонек погас, а Тсунаеши-кун так и остался стоять перед ней, склонив голову, в одних дурацких трусах.

— Не стоит, — собственный голос показался ей ужасным вороньим карканьем, — мы же все-таки не друзья.

На мгновение ей показалось, будто что-то лопнуло и упало. Тсунаеши-кун вскинул голову, и на лице его больше не было ни сдвинутых бровей, ни сжатых губ. Смотрел он на нее непонимающе и капельку отчаянно, будто пытался сказать что-то еще, но слова невовремя застряли в горле. Хару вскрикнула и принялась лупить ее по плечу, а от девчонки, еще минуту назад державшей Тсунаеши-куна за руки, не осталось и следа. Они стояли у самых ворот школы, и все вокруг глазели на них, как на зверей в цирке, и оттого тошнота подступала к горлу, а взор постепенно заволакивала белесая пелена. Цуко казалось, будто она вот-вот расплачется, а Тсунаеши-кун все продолжал и продолжал смотреть на нее с раскрытым ртом, будто выброшенный посреди дороги щенок.

Чей-то пронзительный крик резанул по ушам, бросился вперед и закричал Тсунаеши-кун, и в следующее мгновение розовый дым уже поглотил Цуко, как мягкое спасительное одеяло, в которое можно зарыться с головой, спрятавшись от всего на свете. Большая горячая ладонь коснулась макушки, протяжный понимающий вздох растворился в вырывающихся из горла всхлипах, и Кея, тот, что старше нее не на год, а на целых одиннадцать, прижал Цуко к себе, позволяя плакать столько, сколько захочется, но не больше пяти минут.

И, когда время вышло, появившийся из розового дыма ее Кея зло цокнул, стянул с плеч пиджак с нашивкой главы Дисциплинарного комитета и набросил Цуко на голову, скрывая размазанные по ее лицу слезы в темноте и уютном тепле.

* * *

Когда розовый дым рассеялся, и Ацуко увидела полуголого Тсунаеши, застывшего с широко раскрытыми глазами и красными пятнами на лице, единственное, что она смогла сделать, это выругаться. Кашляющая Хару вскрикнула, бросая спрашивать у нее, куда подевалась Цуко-семпай; будто из ниоткуда вырос сверкающий глазами из-под шляпы Реборн. То краснеющий, то бледнеющий Тсунаеши что-то несвязно лепетал, опуская голову все ниже и ниже, и никто из его самопровозглашенных последователей не спешил ему помогать.

— Вот же черт, — выдохнула Ацуко, зачесывая назад волосы.

Реборн пнул раззявившего рот Хаято, и тот наконец отмер, принявшись стягивать с себя кофту. Хару пискнула, отцепляясь от ее рукава, приказала застывшему по ту сторону забора Такеши принести спортивную форму и сама юркнула следом, ловко пролезая между прутьев. Ацуко протяжно выдохнула, развернулась на каблуках и следом за Хару пролезла в дыру в заборе, впрочем, дальше направившись совершенно в другую сторону.

Коридор школы встретил ее суматохой и криками. Большинство школьников собирались расходиться по домам или попрятались в клубных комнатах, дежурные убирали классы, а учителя скрылись в учительской, не желая высовывать даже носа. Никто не обращал на нее внимания, так что Ацуко преспокойно дошла до кабинета Дисциплинарного комитета, стукнула пару раз костяшками пальцев по двери и вошла внутрь, тут же встречая ехидную улыбку и нагловатый прищур. Кея сидел, закинув ноги на стол, и больше в кабинете никого не было, только слышались доносящиеся со двора крики.

— Цуки, — ухмыльнулся он, растягивая буквы, — верно же?

Хохот вырвался из горла сам собой, Ацуко приблизилась в пару широких шагов, склонилась, упираясь ладонями в теплую поверхность стола, и утерла выступившие от смеха слезы. Кея качнул головой, не отрывая от нее ехидного взгляда, однако ноги опустил, теперь, кажется, развалившись в кресле еще вальяжнее.

— Какой же ты все-таки засранец! — каркнула Ацуко, опуская ладонь ему на макушку. — Заставляешь мучиться догадками, так еще и огрызаешься.

Выражение его лица в одно мгновение стало серьезным, Кея вынырнул из-под ее руки, откинулся на спинку кресла и сложил на груди руки. Ацуко цокнула, глянула на часы, и лицо ее тоже разгладилось. Они смотрели друг на друга несколько десятков секунд, будто встретились впервые после долгой разлуки, и когда Ацуко распрямилась, Кея поднялся следом.

— Мне, — он на мгновение замялся, и Ацуко подумала, что никогда не видела подобного выражения на его подростковом лице, — следует все рассказать?

Крики со двора постепенно стихали, отдаляясь, а минутная стрелка часов неумолимо приближалась к самому низу циферблата. Ацуко хохотнула, сунула руки в карманы и переступила с ноги на ногу, устремляя взгляд на город куда-то поверх головы Кеи. Она не могла с уверенностью ответить на его вопрос, потому что для нее все это в любом случае давно уже прошло, и оттого выражение его лица теперь неизбежно вводило в ступор.

— Не знаю, — в конце концов Ацуко пожала плечами, — не могу сказать, что эта информация пошла мне во вред. Впрочем, и не на пользу определенно тоже.

Клубы едкого розового дыма заволокли ее до того, как Кея успел еще что-то сказать, и другой такой же он вынырнул перед ней с почти таким же выражением лица, быстро сменившимся привычной маской слегка рассерженно-безразличной заинтересованности. Во всем этом мире только Кея, думала Ацуко, умеет смотреть так, что совершенно не поймешь, о какой гадости он думает в данный момент.

— Иногда я думаю, — он медленно прожевал слова, опустил ладони ей на плечи, — что было бы, не расскажи я тебе.

— Этого мы уже никогда не узнаем, — со вздохом хохотнула Ацуко, похлопывая Кею по руке, и в желтом свете лампы одно из колец на ее пальце ярко сверкнуло.

* * *

Тсуна сжимал ладонями гудящую голову, крепко жмурился и стискивал зубы, потому что Реборн, словно в насмешку, продолжал болтать, обвиняя его во всех смертных грехах разом. Реборн будто всегда делал все назло, лишь бы позлить и без того обессиленного, осознающего собственную никчемность Тсуну, и слова его, признаться честно, непременно имели эффект.

— Одиннадцать лет назад Девятый заключил соглашение с Хибари Ако, — Реборн вдруг сменил тему, и Тсуна встрепенулся, прислушиваясь.

Он будто бы поначалу хотел сказать что-то другое, но в последний момент передумал, отвернувшись к окну. Тсуна проследил за его взглядом, после чего вскрикнул, шлепая себя ладонью по лбу:

— Так Ацуко-сан тоже связана с мафией!

Улыбка Реборна на мгновение сделалась то ли сочувствующей, то ли лукавой, Тсуна не успел разглядеть; тень упала репетитору на лицо, и его крошечное детское тело стало похоже на стоящую у окна фарфоровую куклу. Реборн замолчал, словно злясь на то, что Тсуна его перебил, и Тсуна замер, складывая на коленях руки и прислушиваясь к тиканью настенных часов. Они просидели так почти десяток минут, пока спина у Тсуны вовсе не затекла, и тогда он склонил голову набок и протяжно вздохнул, откидываясь на кровать.

— Она не знает об этом, да? Так же, как я ничего не знал о Вонголе.

За окном, совсем близко к поднятому стеклу, пролетела птица. Реборн моргнул, Леон на его шляпе потянулся и зевнул, и снова повисло молчание. Тсуна поежился, спрыгнул с кровати, вытянул из сумки тетрадь с домашним заданием и раскрыл ее на середине. Ему было стыдно за то, что он снова предстал перед всеми в неподобающем виде, за то, что снова все перепутал, и за то, что снова заставил Ацуко-сан плакать. Нет, на самом деле Тсуне было стыдно еще очень за многое, но из мыслей никак не желала выветриваться именно эта сцена, где все закончилось самой настоящей ерундой. Ведь кто же знал, что та девочка, имя которой уже выветрилось у него из головы, приглашала Тсуну именно для того, чтобы подобраться поближе к Ямамото? А тот ведь даже ничего не понял!

Он повторил это вслух, и Реборн вдруг встрепенулся, повернулся к нему, но странная глубокая тень все так же скрывала выражение его лица. Тсуна сглотнул, захлопнул тетрадь и забросил ее под кровать, протяжно вздыхая и накрывая лицо ладонями.

— Все он понял, никчемный Тсуна, — тихо сказал Реборн, поглаживая Леона по носу, — один ты ничего не понимаешь.

— И что мне теперь сделать!? — злость, смешанная со стыдом, вдруг взвилась в груди. — Таков уж я! Тупой и никчемный, уж извини, что тебе приходится тратить на меня свое время! Я ведь с самого начала говорил, что мне ничего этого не нужно, но ты никогда меня не слушал и все твердил о своем!

В носу засвербело, Тсуна сделал глубокий вдох и вздрогнул, сталкиваясь с темным взглядом Реборна. Крупная дрожь прошла по всему телу, заставляя оцепенеть, словно кролика перед удавом, и горькая слюна скопилась во рту. Маленькое, словно кукольное, тело Реборна покачнулось, и Тсуна не успел увидеть, когда лба его коснулось холодное дуло пистолета. Осознание того, что прямо сейчас он может умереть, прошило насквозь, а Реборн, словно в подтверждение собственной готовности, мягко улыбнулся, растягивая по-детски пухлые губы, и поправил шляпу так, чтобы тень больше не скрывала его лица.

— Если ты откажешься от титула Десятого, Никчемный Тсуна, Хибари Ацуко умрет, — сказал он, и голос его, мягкий и обволакивающий, эхом расплылся по всей комнате.

Слова застряли в горле, Тсуна не смог даже пискнуть, лишь крепко зажмурился, а когда открыл глаза, Реборн все еще улыбался, а пистолет в его крошечной ручке ни капли не дрогнул.

— Таково было соглашение, — кивнул Реборн, убирая пистолет от его лица, но Тсуна не почувствовал облегчения, — ты должен защитить ее и ее брата.

— Но я… — начал Тсуна и замолчал, прикусывая язык.

Он хотел было сказать, что это несправедливо, ведь десять лет назад он был слишком маленьким, и все снова решили за него. Тсуна хотел сказать, что не сможет, он ведь правда уже провалился по всем статьям, но разве он мог теперь отступить? При таких условиях у него не было никакого права, ведь от принятого им решения зависела не только его собственная жизнь. И хоть Ацуко-сан сказала, что они вовсе не друзья, Тсуна не мог так запросто рисковать ее жизнью. Ведь именно сейчас, при всех его обыкновенных дурачествах, Реборн ни капельки не шутил.

— Ну что, Тсуна, — он протянул руку, будто собирался что-то у него забрать, — отказываешься?

— Ты снова заставляешь меня делать то, чего я не понимаю, — Тсуна страдальчески простонал, помотал головой, — я ведь совсем не хочу быть главой мафии!

— Я даю тебе последний шанс, — улыбнулся Реборн, стоя с протянутой рукой.

Напоминал он внезапно ожившую куклу из фильмов ужасов, особенно Тсуну пугало его мягкое выражение лица. Реборн смотрел на него прямо, и было странно осознавать, что это действительно его последний шанс. Отказаться от всего, забыть о существовании мафии в общем и Реборна в частности, потерять всех обретенных друзей, позволить Ацуко-сан умереть. Тсуна не желал знать ни единой детали этого проклятого соглашения, заключенного людьми, которых он даже никогда не встречал, и, наверное, он даже смог бы пережить смерть девочки из другой школы, младшей сестры навевающего ужас Хибари-сана. Тсуна, наверное, не расстроился бы, исчезни навсегда и сам Хибари-сан, только если бы не прозвучали слова Реборна о том, что в этом будет виноват он сам. Разве Тсуна когда-нибудь смог бы собственными руками кого-то убить?!

— Никакого шанса! — рявкнул Тсуна, зачем-то представляя Ацуко-сан в окружении белых погребальных цветов. — Ты же сам понимаешь, что не оставляешь мне выбора.

— У тебя есть выбор, Тсуна, — Реборн спрыгнул со стола прямо ему на колени, ткнул пальцем в лоб, — ты можешь выбрать свою жизнь, — он на мгновение замолчал, указал куда-то на темнеющее небо, где одна за другой зажигались звезды, — или чужую.

Он словно бы говорил, что Тсуна никогда не узнает об их смерти, просто в один день большая часть его новых знакомых просто исчезнет, будто никогда и не существовала. За прошедшее с тех пор, как Реборн стал его репетитором, время он привык к боли, к ранним подъемам, ужасным требованиям и постоянным пинкам. Тсуна смирился с взрывающимися в его доме бомбами, с чужими детьми-убийцами и друзьями, из-за которых он сам едва не пропал. И, пожалуй, Тсуна не готов был теперь от всего этого отказаться.

Едва ли осознавая эгоистичность собственных мыслей, Тсуна хотел сохранить все как есть только потому, что теперь не был один.

— Давай уже спать, — он погасил свет, забрался под одеяло, — завтра мне снова влетит, потому что я не сделал домашку.

Гулкий смешок разлетелся эхом по комнате, послышались шорохи, и пару минут спустя забравшийся в гамак Реборн протяжно засопел. Тсуна приоткрыл один глаз, осторожно выглянул из-под одеяла и сел на кровати, вытягивая из-под нее тетрадь. Яркие звезды на небе перемигивались между собой, точно смеясь над его глупостью, а Тсуна строчил невпопад, то и дело поглядывая на качающегося в гамаке Реборна, и думал, что было бы хорошо, если бы ничего в его жизни больше не изменилось.

* * *

Цуко лежала на кровати, раскинув руки, бездумно смотрела в потолок и никак не могла понять. Желание знать все обо всех было ее маленькой слабостью еще с детства, оправдываемой в глубине души необходимостью защититься, и вот теперь Цуко чувствовала себя в дураках. Она собирала информацию, подслушивала и подглядывала, складывала одно с другим, но так и не пришла к выводу, почему так много народу за ней следит. Почему каждый встречный норовил напасть на Кею еще в самом детстве, почему мама появлялась дома так редко. Почему она сама смотрела так внимательно, сторонилась и оглядывалась, по ночам пугаясь собственной тени, и почему история Тсунаеши-куна казалась ей такой занимательной.

Она сама мало от него отличалась, такая же несведущая, по уши втянутая в чужие дела беспомощная девчонка…

Перевернувшись набок, Цуко уставилась в стену, подложила ладони под щеку. Кея рассказал, что отец был какой-то мафиозной шишкой, а они оба вроде как теперь претендовали на его место. Что убили его, когда Цуко было четыре, прямо на их глазах, а мама выторговала их жизни, заключив сделку с кем-то еще более влиятельным. Цуко не сомневалась, что окружающие ее люди ждали одной лишь ошибки, смотрели на нее, как на мишень в тире, и именно поэтому Кея дрался со всеми подряд, собрал собственную банду и завоевал кое-какой авторитет. Впрочем, думала Цуко, для настоящих бандитов это все наверняка были детские игры, копошение младенцев в песочнице. И все-таки они до сих пор оставались в живых.

Заснуть никак не получалось, шестеренки вертелись в голове с оглушительным скрипом, и в конце концов Цуко рывком поднялась, вздрагивая от обдавшего босые ноги холода. Сквозь распахнутое настежь окно в комнату проникал прохладный ветер, наполненный запахами поздней весны, перемигивались между собой редкие для города звезды, и было тихо так, что слышался скрип чьей-то заржавевшей калитки.

Кея сидел на кухне, опустив руки на стол и сложив на них голову, в полной темноте, разбиваемой лишь светом уличного фонаря. Цуко опустилась напротив, поджимая под себя ноги, и осторожно коснулась его вечно растрепанных волос. У нее было так же, прическа никак не хотела складываться, и она все думала, как же выглядит через десять лет. И ее, и Кею и правда занесло в мафию, но теперь Цуко думала, что на самом деле у них не было никакого выбора. Никакого, кроме как между своими и чужими жизнями.

Мысли о смерти пугали, но Цуко продолжала думать, перебирая в пальцах черные волосы Кеи, подсвеченные желтым фонарным светом. У нее все еще оставалась целая куча вопросов, на которые едва ли кто-нибудь смог бы ответить. Ламбо очевидно знал маму, так значило ли это, что отец был из семьи Бовино? Был ли он когда-то наследником, и почему ее и Кеи жизни оказались настолько важны? Или их хотели убить просто за компанию, чтобы окончательно уничтожить отца, но тогда почему не сделали этого сразу? С кем связалась мама, и что она делает теперь, большую часть времени находясь так далеко от дома? Был ли кто-то, кто мог по-настоящему защитить их, потому что теперь Цуко было отчаянно страшно, так, что сбивалось дыхание и слезы выступали в уголках глаз.

— Ацуко, — Кея приподнял голову, и рука ее безвольно шлепнулась на стол, — почему ты не спишь?

Глупый вопрос, подумала Цуко, от того, кто сам сидел на кухне посреди ночи.

— А ты? — переспросила она, склоняя голову набок.

Смешок ударился ей прямо в лоб, и Цуко скопировала его в точности.

— Думаешь, правильно ли ты поступил? — Цуко почесала висок, откидываясь на спинку стула. — Ну, теперь многое встало на свои места. И появилось еще больше вопросов.

Невольно хохотнув, Цуко уперлась взглядом в такое же как у нее лицо. На улице поверх его головы светил желтый фонарь, почти не видно было в синевато-сизой дымке звезд, и только яркая белая луна заглядывала в окно любопытным глазом.

— Не хочу завтра идти в школу, — буркнула Цуко, по-детски обиженно надувая губы.

— Не ходи, — качнул головой Кея.

Смешавшийся со светом фонаря свет луны мазнул по его волосам и высветил на лице темные от усталости круги.

— Ты тоже не пойдешь? — встрепенулась Цуко, подаваясь вперед.

Я теперь боюсь одна, хотела добавить она, но слова так и застряли в горле. Впрочем, Кея, и так обо всем догадавшийся, кивнул, подпирая кулаком подбородок. На лице его расцвела слабая, будто осторожная улыбка, и Цуко невольно улыбнулась тоже, копируя его лицо до мельчайших деталей.

— Посмотрим какой-нибудь фильм, — Цуко мечтательно зажмурилась, причмокивая.

— Крестного отца? — хохотнул Кея, и Цуко от неожиданности едва не свалилась со стула.

— Ну да! — она взмахнула рукой, не в силах сдержать рвущийся из груди смех. — Ай, теперь я хочу есть.

Луна и фонарь, мешаясь, окрашивали кухню серебристо-желтым светом, призрачным, будто в сновидении. Цуко смеялась, утирая выступающие в уголках глаз слезы, не в силах теперь остановиться, смотрела на такое же, как ее собственное, лицо напротив, и думала, что мама, наверное, сделала эту дурацкую базуку, чтобы повернуть время вспять. Кея поднялся, отодвигая стул со страшным резанувшим по ушам скрипом, открыл холодильник, и лицо его от загоревшейся лампочки стало желтым и ужасно некрасивым. Как будто мертвым, подумала Цуко, хранящимся в холодильной камере в морге, и тут же отбросила дурацкую мысль, стоило дверце захлопнуться, а лампочке погаснуть.

На стол перед ней опустилась тарелка с хлебом и две банки, одна с паштетом, другая с джемом; Кея вытащил из шкафчика нож, и лезвие его ярко блеснуло в лунно-фонарном свете. Цуко, не до конца осознавая собственные действия, схватила его за руку, и на лице его отразилось такое же как у нее испуганное выражение.

— Пойдем спать, — Цуко поднялась, потянула его за руку к лестнице, — а то завтра не сможем проснуться, и не будет нам никакого кино.

Кея хохотнул ей куда-то в макушку, послушно пошел следом и лишь у самой двери пожелал спокойной ночи. Цуко кивнула, переступила с ноги на ногу и скрылась в комнате, сталкиваясь взглядом с любопытной ярко-белой луной.

Лето, казалось, только начавшееся, завершилось стремительно, потонуло в школьных буднях, одинаковой форме и участившихся опросах о выборе старшей школы. Цуко даже казалось, что все учителя надеются, что она пойдет учиться куда угодно, кроме школы Мидори, и из-за подобного их отношения ей все больше хотелось уехать на Хоккайдо и затеряться в снегу. Теплолюбивый Кея наверняка остался бы в Намимори, так что им бы пришлось разделиться, и никто бы больше не пугался, только взглянув мельком Цуко в лицо. Летние каникулы прошли скучно, погода стояла не слишком жаркая, а еще Цуко отказалась от всех предложений Хару куда-нибудь сходить, предпочтя бессмысленное блуждание по улочкам города и наблюдение за прохожими. Встречаться ни с кем не хотелось, накатила густым туманом апатия, вот только жизнь продолжалась, время текло, а над головой было все такое же небо, полное облаков, за которыми скрывались, перемигиваясь, серебристые звезды.

Учеба началась с очередной перемены мест, но в этот раз учитель, коварно ухмыляясь, сам протянул Цуко бумажку с номером тринадцать, чем вызвал молчаливое и не очень негодование остальных девочек. После предыдущей его выходки с подменой номеров внимание к нему поостыло, теперь половина школы сплетничала об их с Цуко романе, и только меньшая часть девочек все еще влюбленно вздыхала. Цуко было плевать, тем более что не делал ничего ни директор, засыпанный жалобами и кляузами, ни другие учителя, ни сам объект сплетен, продолжающий всем любезно улыбаться и как ни в чем не бывало проводить уроки. Время текло само по себе, будто отдельно от застрявшей в одном мгновении Цуко, солнце вставало и садилось и проглядывали в городском белесом тумане редкие звезды. Лето окончилось проливным дождем, смывшим осевшую на асфальте пыль, и Цуко, попавшая под самый его грандиозный финал, промокшая насквозь, застыла, задрав к небу голову и позволяя теплой воде литься за шиворот.

Она стояла так, пока совсем не продрогла, а перед глазами не встала плотная сизая пелена, накрывшая мир подобно траурной вуали. Непрекращающийся дождь бил по щекам и капал с кончиков пальцев, а затянутое облаками небо было таким низким, что, казалось, вот-вот рухнет на голову. За последние несколько месяцев не случалось совершенно ничего особенного, и такая размеренная скучная жизнь теперь отчего-то казалась Цуко докучливой и однообразной. У нее на самом деле никогда не было друзей, только шептались за спиной одноклассницы и другие девочки из школы, а еще Кея говорил не гулять слишком далеко от дома и учил приемам самообороны. Миура Хару время от времени пыталась поймать ее в коридорах и караулила у школьных ворот, но Цуко с самого детства прекрасно умела избегать нежелательных встреч. Тем более что Хару привлекала много внимания, и разговоры об очередной ее выходке часто приходили вперед нее самой.

Цуко не могла бы с уверенностью заявить, что за последние полгода ее жизнь кардинально переменилась, однако знакомство с таким количеством людей и все эти мафиозные дела, неожиданно коснувшиеся ее самой, утомляли до искусанных губ и синяков под глазами. Цуко нравилось знать все и обо всех, но сама она никогда не стремилась быть в центре внимания, удовлетворяясь наблюдением со стороны. Тсунаеши-кун и его шайка казались забавными ровно до того момента, пока на нее не падала фиолетовая базука, и Цуко не сталкивалась с ним же взрослым, потому что, кажется, становилось разом слишком много понятно. В будущем они определенно были близки, к тому же Цуко, очевидно, тоже связалась с мафией, и от осознания этого свербело между бровей и чесались пальцы. Она, говоря откровенно, предпочла бы забыть последние полгода как страшный сон и вернуться к своей однообразной жизни, полной блуждания между типовых домиков и разглядывания соседей.

— Цуко-семпай! — Хару снова поджидала ее у ворот школы, а зависшая в собственных мыслях Цуко вовсе пропустила ее заметную фигуру с торчащим вверх хвостиком.

Поговаривали, что недавно в районе заброшенного парка развлечений в пригороде появились призраки. Кто-то говорил, будто слышал доносящиеся из развалин истошные крики, кто-то — будто видел подсвеченные силуэты в окнах, а другие заявляли, что все это выдумки и в заброшенных домах просто поселились дикие звери. Цуко, в последнее время подозревающая все и вся, считала, что в любом случае ничем хорошим новое соседство не закончится. Именно этой новостью Хару пыталась привлечь ее внимание, раз за разом развешивая плакаты и выкрикивая дурацкие кричалки, словно рекламировала новый фантастический фильм, а не пересказывала сплетни.

— Цуко-семпай пойдет с Хару! — воскликнула девчонка, крепко вцепившись Цуко в локоть.

Когда волновалась, она всегда начинала говорить о себе в третьем лице, а Цуко в такие моменты казалось, будто она разговаривает с куклой-повторюшкой, а не с живым человеком. Ухватившая ее за руку Хару рванула куда-то в сторону, огибая школу и ныряя в узкий переулок, и Цуко невольно последовала за ней, резво перебирая ногами и перепрыгивая не успевшие высохнуть лужи. Они направлялись в сторону средней Намимори, Цуко прекрасно знала эту дорогу, вот только на полпути Хару резко свернула, потащила ее в парк и вдруг остановилась, пытаясь отдышаться. Она все еще крепко держала Цуко за руку, другую упирала в колено, стояла, согнувшись, и жадно глотала воздух. Цуко, тоже несколько запыхавшаяся от стремительного бега, сделала глубокий вдох и едва е закашлялась, потому что на нее налетело нечто черно-белое и пятнистое, едва не сбило с ног и принялось карабкаться вверх, цепляясь за юбку. Пискнувшая Хару наконец отпустила ее руку, и Цуко ухватила сопливого Ламбо за шкирку, пытаясь отодрать его от испорченных напрочь колготок.

— Цуко-чан, накажи придурка-Реборна, который смеет издеваться над Ламбо-саном! — причитал, не желая отцепляться, Ламбо. — Цуко-чан бросила Ламбо-сана одного так надолго, но Ламбо-сан все равно любит Цуко-чан, потому что Цуко-чан дает Ламбо-сану конфеты и защищает от проклятого Реборна! Цуко-чан должна остаться с Ламбо-саном навсегда-навсегда!

Мальчишка в костюме коровы крепко обхватывал колени Цуко, терся носом о колготки, оставляя на темно-фиолетовой ткани уродливые липкие кляксы. Со стороны лавочек к ним бросилась Савада Нана, а находящаяся рядом Хару только умиленно вздохнула. Цуко же, неспособная даже переступить с ноги на ногу, чувствовала, будто ее прямо сейчас стошнит, ровно до того момента, пока из жесткой черной шевелюры не показался блестящий фиолетовый бок. Интересно, подумала Цуко, если она выстрелит в цепляющегося за нее Ламбо, поменяется только он, или она тоже отправится в будущее?

Застивший взор розовый дым ответил на ее вопрос вместе с рванувшейся из-под ног землей, и Цуко зачем-то крепко зажмурилась, изо всех сил отдирая от себя то ли завизжавшего, то ли захохотавшего Ламбо. Мгновение спустя она оказалась сидящей за длинным столом, и взгляды всех присутствующих разом скрестились на ней. Во главе стола, рядом с ней, сидел улыбающийся Тсунаеши-кун, а еще здесь были Гокудера Хаято, взрослую версию которого Цуко уже доводилось видеть, Ямамото Такеши, как две капли воды похожий на себя-подростка, старший брат Кеко Сасагава Рехей, несколько людей, которых Цуко не знала, и хмурый Кея, со скрипом отодвигаемого стула поднявшийся из-за стола. Очутившийся на одном из стульев Ламбо замолчал и захлопал глазами, и кто-то дал ему конфету и потрепал по волосам.

— Думаю, пора сделать небольшой перерыв, — улыбнулся Тсунаеши-кун, и комната стремительно опустела.

Забрали даже шмыгнувшего носом и потребовавшего «еще много-много конфет» Ламбо, так что Цуко осталась сидеть в компании опустившего локти на стол Тсунаеши-куна и вставшего ровно напротив ее места Кеи. Ее все еще немного тошнило, голова как будто кружилась, так что Цуко изо всех сил вцепилась пальцами в стол и вжала голову в плечи. Она не хотела знать будущее, не желала знать, что творится в ее собственной жизни, впервые пропускала мимо ушей и глаз все вокруг и только считала секунды до возвращения. Путешествие всегда занимало пять минут, и отсчет уже начался.

— Ацуко, — они заговорили одновременно, замолчали и глянули друг на друга, а потом Кея усмехнулся и отступил на шаг.

То есть, сделала вывод, сама того не желая, Цуко, в этой компании главным был Тсунаеши-кун. Он же продолжил мгновение молчания спустя, не сводя с нее тяжелого странного взгляда:

— Мне жаль, что я втянул тебя во все это, и тем не менее я рад, что ты здесь. Прошу тебя, Ацуко, помоги прошлому мне…

Слова его оборвались, повиснув в воздухе, и Кея снова усмехнулся и сощурился, опуская ладони на спинку пустого стула.

— Я не хочу, — мотнула головой Цуко, глядя взрослому брату в глаза.

— Я знаю, — кивнул Кея, пронизывая ее взглядом.

Откуда-то из-за двери послышался оглушительный хохот Ламбо, приглушенный, словно сокрытый прозрачной водной гладью, и Цуко вздрогнула, переводя взгляд с брата на Тсунаеши-куна. Лица их обоих, сосредоточенные и хмурые, ей совершенно не нравились, и оттого свернулось в животе густое липкое ощущение надвигающегося шторма. Цуко думала, что ее дурацкая мирная жизнь закончилась со знакомством с Тсунаеши-куном, но теперь, кажется, должно было стать только хуже. От острого взгляда взрослого Кеи тошнило, а секунды тянулись так медленно, словно пять минут собирались обратиться в настоящую вечность.

— Так, — Цуко сделала глубокий вдох, прожевала на языке слова, — чем ты хочешь, чтобы я помогла?

Лицо Тсунаеши-куна на мгновение стало торжествующим и одновременно печальным, а Кея выругался себе под нос, словно бы оба они надеялись, что Цуко откажется, пошлет их обоих к черту и сделает вид, что забыла о собственном скребущем в груди любопытстве. Вот только, кажется, Цуко нравился взрослый Тсунаеши-кун, а еще до встречи с его маленькой версией у нее никогда не было друзей.

— Ты ведь уже встречала человека по имени Бьякуран? — тон Тсунаеши-куна посерьезнел, и Цуко медленно кивнула. — Что бы ни случилось, не верь ему. Что касается остального… я прошу у тебя прощения за свое поведение десять лет назад.

Он замолчал, словно бы сказал все, что хотел, но так и не ответил на вопрос, и Цуко вопросительно вздернула брови. Для просьбы помочь объяснений было слишком мало, а для простого извинения — слишком много, и отчего-то казалось, будто самое главное Тсунаеши-кун предпочел опустить. Кея, все это время молча буравивший ее взглядом, вдруг улыбнулся, перегнулся через стол и потрепал ее по волосам, так что Цуко показалось, что сейчас ее сердце просто-напросто остановится.

— Ты моя младшая сестра, Ацуко, — сказал он, и Цуко почувствовала, как звенит в ушах и кружится голова, — я всегда буду тебя защищать.

Взрыв розового дыма заволок ее взор как всегда в самый неподходящий момент, и Цуко, зачем-то по-детски взвизгнув, потянулась, пытаясь ухватить его за руку, но поймала лишь гулкую клубящуюся пустоту. Щеки ее отчетливо горели румянцем, сердце колотилось у самого горла, а рука, стоило дыму рассеяться, схватила чью-то руку и потянула на себя, так что Цуко подбородком стукнулась о чей-то лоб. Ладонь, которую она бесцеремонно схватила, оказалась теплой и мягкой, вот только приятное ощущение оборвали взорвавшийся болью подбородок и резанувший по ушам почти ультразвуковой писк, эхом разнесшийся по округе.

Взвывший Тсунаеши-кун хлопнул огромными карамельными глазами, распрямился и вдруг залился краской, такой же яркой, как расцвеченное закатом небо. Цуко, вдруг осознав собственную оплошность, вырвала руку и отскочила, едва не запутавшись в своих же ногах. Они оказались в другой части маленького парка, а еще рядом теперь не было никого, кто мог бы разрядить неловкую ситуацию.

— Я, эм, — Цуко хотела было уже попрощаться и сбежать, но Тсунаеши-кун вдруг сам схватил ее за руку и покраснел еще сильнее:

— Прости меня, пожалуйста, Ацуко-сан! Я неудачник, никчемный Тсуна, и никогда не хотел иметь ничего общего с опасностью, но раз уж так все сложилось, я… я обещаю тебя защищать, потому что Ацуко-сан мой дорогой друг!

Смешок вырвался из горла неожиданно, и Цуко застыла, распахнув глаза и ощущая, как клокочет в груди будто сбившийся в клубок ветер. Тсунаеши-кун, голос которого то испуганно падал, то взвивался до самых небес, на мгновение побледнел и испуганно сглотнул, а потом вдруг широко улыбнулся, и от взгляда его, полного оранжевых искорок, становилось тепло. Они стояли, окруженные колючими кустами, совсем рядом по тротуару проходили люди, а откуда-то издалека слышался вой тоже вернувшегося обратно Ламбо. Нечто в груди у Цуко яростно билось об острые ребра, свистело и кричало, а сама она не могла вымолвить ни слова, кроме рвущегося из груди искристого смеха, похожего на клубящиеся на голубом небе белые облака.

— Взрослая я тебе что-то сказала? — она склонила голову набок, и Тсунаеши-кун, только-только, кажется, пришедший в себя, снова залился краской.

Подбородок его упал на грудь, кулаки крепко сжались, а губы превратились в тонкую белую линию, но в ответ на вопрос он лишь медленно напряженно кивнул и тряхнул пушистыми волосами. Выражение его лица менялось так быстро, делалось то решительным, то испуганным, то вовсе смущенным, и Цуко отчего-то казалось, будто небо сейчас разверзнется, обрушив им обоим на головы холодный осенний ливень. Она вдруг обиженно подумала, что Тсунаеши-кун мог предлагать ей дружбу лишь из-за слов ее взрослой, а потом решила, что этот забавный зверек ей слишком нравится, чтобы принимать подобное во внимание.

— Давай будем друзьями, — в конце концов пожала плечами Цуко, невольно потянувшись, чтобы потрепать Тсунаеши-куна по торчащим по все стороны пушистым волосам, — если мне нужна будет помощь, я скажу тебе. Взамен ты будешь рассказывать мне все, что знаешь о мафии.

По ее словам, походило, пожалуй, скорее на односторонневыгодное сотрудничество, вот только Цуко, никогда прежде не имевшая друзей, едва ли умела правильно выражать собственные чувства. В груди у нее полыхало пламя, улыбка так и просилась на лицо, растягивая упрямо губы, вот только Тсунаеши-кун не видел выражения ее лица, все еще глядел себе под ноги, и оттого хотелось вцепиться ему в волосы и заставить поднять голову. Он будто все еще не осознавал сказанных Цуко слов, завис где-то между пространством и временем в клубящемся розовом дыму, а потом, словно кто-то щелкнул переключателем, вскинулся и радостно заулыбался. Ошеломленная запоздалой реакцией Цуко невольно отступила на шаг, и клубящийся в горле смех сорвался с языка искорками облаков на чистом прозрачном небе.

* * *

— Ацуко, — визгливо высокий голос Реборна выдернул его из раздумий, и Тсуна дернулся, сбиваясь с шага.

Она стояла в парке, окруженная Хару, мамой и сидящим у ее ног взрослым Ламбо, в рядом прыгала и радостно хохотала И-пин, и выглядели они все вместе так правильно, словно всегда так было и должно было быть. Будто услышав голос Реборна, она обернулась, черные волосы ее рассыпались по плечам, а на губах вспыхнула гулкая улыбка, от которой у Тсуны на мгновение быстрее заколотилось сердце. Он сглотнул скопившуюся во рту слюну, ойкнул, потому что Реборн больно потянул его за волосы, и тоже улыбнулся, неловко и наверняка глупо, зачем-то поднимая в приветствии руку. Настоящую Ацуко-сан он не видел почти все лето, и от этого почему-то неприятно кололо в груди.

История Реборна со сделкой поставила его в тупик, потому что Тсуна не собирался на самом деле связываться ни с опасностью, ни тем более с мафией, вот только выбора у него, кажется, не оставалось. Никто не рассказал ему деталей, вот только теперь Тсуна, будто и в самом деле был кем-то важным, чувствовал ответственность из-за чужих обязательств, клеймом выжженных у него на руках. Хибари-сан вполне мог защитить себя самостоятельно и скорее побил бы Тсуну за одну только попытку, а Ацуко-сан была похожа на него так, что от страха сводило горло и невозможно было сделать и вдох. На самом деле, думал Тсуна, его самого следовало бы защищать, потому что взрослый мир, в который он еще даже не вступил, казался ему удушающе страшным, а взрослая Ацуко-сан смотрела так, что делалось еще страшнее.

— О, молодой босс, — взрослый Ламбо махнул рукой, будто копируя его жест, и Тсуна хотел было возразить, что никакой он не босс, но вместо слов вырвался лишь потерянный вздох. — Идем, прогуляемся.

От сменившегося тона голоса Тсуна снова вздрогнул, а взрослый Ламбо ухватил за руки маму и поднявшую И-пин Хару и потащил их куда-то в сторону горки и качелей. Тсуна пропустил вздох, получил тычок от Реборна в висок и закашлялся, вдруг вспомнив, что нужно дышать. Ацуко-сан долго смотрела ему в лицо, а потом вдруг в два шага приблизилась и потрепала его по волосам.

— Не настраивай себя на плохое раньше времени, — голос ее показался Тсуне насмешкой, густой и колючей, и он насупился, пряча руки в карманах.

Вот только не спешил ни уходить, ни отворачиваться, смотрел на нее в упор снизу вверх, слегка задрав голову, пока ее теплая ладонь как будто ласково касалась его головы.

— Раньше времени? — вопрос Реборна ввинтился в уши, и теплая ладонь исчезла.

Стоило зажмуриться, подумал Тсуна, хотя бы мгновение назад, потому что взгляд Ацуко-сан, горький и безжалостный, ударил, будто кто-то звонко хлопнул в ладоши, и рассеялся вокруг мерцающим в тишине эхом. Тсуна никогда не был особенно догадливым, вот только теперь даже он понял, что десять лет спустя случится что-то…

— Думаю, это последняя наша встреча в прошлом, — Ацуко-сан качнула головой, оборвав его мысли, и несколько тонких колец на ее пальцах сверкнули в ярком солнечном свете.

Перед глазами у Тсуны отчетливо встала их первая встреча, когда он до ужаса испугался, приняв ее за Хибари-сана. С тех пор прошло полгода, и взгляд ее, тогда искрящийся и насмешливый, теперь отчего-то превратился в печальную усмешку, застывшую в приподнятых уголках губ и черных, как пустота, глазах. Но даже так Тсуна все еще думал, что Ацуко-сан очень красивая, едва ли разделяя ее на маленькую и взрослую версии.

— Тсунаеши, — она вдруг рассмеялась, спрятала руки за спиной и склонилась так, что Тсуна почувствовал на лице ее дыхание, — ты ведь будешь меня защищать?

Внутренние часы, отсчитывающие пять минут, заголосили, буквально взвыли, и до того, как Тсуна успел наотрез отказаться, взрослая Ацуко-сан исчезла, а маленькая, которую он еще даже не успел разглядеть, схватила его за руку и дернула на себя. Тсуна, не удержавший равновесие, стукнулся лбом о ее подбородок, пискнул и поспешно отпрянул, хлопая глазами. Он собирался решительно отказаться, послать к чертям всякие чужие обещания, касающиеся его жизни, вот только во взгляде маленькой Ацуко-сан, ее настоящей, тоже плескалась горечь. Лихорадочный румянец блуждал на ее щеках, глаза блестели, черные и затягивающие, и все слова, которые он отчаянно перекатывал на языке, исчезли, сменившись гулким пустым звоном в голове. Так что Тсуна не смог сделать ничего другого, кроме как крепко ухватить ее за руку и признаться в собственных чувствах.

И вместе с тем в глубине души Тсуна страшно разозлился. Ведь как мог взрослый он позволить Ацуко-сан так ужасающе печально смотреть?!

* * *

Десять лет назад Ацуко не могла бы и подумать, что когда-нибудь будет скучать по ощущению рухнувшей под ногами земли и густому розовому дыму, застилающему взор и превращающему реальность в тоскливое, покалывающее на кончиках пальцев воспоминание. Десять лет назад Ацуко ненавидела свои путешествия в будущее, зарождающиеся в груди смущающие чувства и свалившиеся на ее голову знакомства, перемешавшиеся с неловкостью отпрянувшего одиночества. Десять лет назад Ацуко знала все обо всех в своем маленьком городке и вовсе не представляла, что когда-нибудь небо будет падать ей на голову.

Тогда, целую вечность назад, когда она впервые оказалась в будущем, что-то внутри перевернулось, так и не пожелав больше никогда встать в правильном направлении. Ацуко затянуло водоворотом событий, отражающихся в теплых карамельных глазах Тсунаеши, и было уже неважно, что реальность оказалась куда более жестокой, чем всякие возможные представления о жизни пятнадцатилетней девочки. Ацуко, признаться, завидовала себе маленькой, потому что для нее все это только начиналось, и ненавидела, потому что в ее жизни уже ничего не могло измениться. Она знала, что чувства эти были по-детски глупыми, но ведь и направлены они были на нее же саму. Потому что данные ей обещания защитить пока еще не провалились.

Неловкий подросток, Тсунаеши времен их первой встречи, теперь отчего-то казался Ацуко последней ступенькой, которую во что бы то ни стало нужно было переступить, чтобы спастись. Ее мир, который она защищала так усердно, уже рухнул, а этот все еще ни о чем не подозревающий мальчик мог все исправить. Не потому что хотел, а потому что Ацуко не собиралась оставлять ему выбор.

— Я просто ужасна, — смешок вырвался из горла, и она откинулась на спинку диванчика, запрокидывая к потолку голову.

— Не знаю, о чем ты, но не согласен, — меланхолично ответил Ламбо, не отрывая голову от книги.

Страшно захотелось съязвить; Ацуко подхватила подушку и принялась яростно мять ее, закусывая дрожащую губу. Было немного страшно, обидно и одиноко, а этот засранец даже не смотрел на нее, когда разговаривал!

— Ты ведь в курсе, что десять лет назад я тебя ненавидела?

Ацуко сказала и тут же пожалела, захлопнула рот и отшвырнула подушку в сторону. Ламбо же всего лишь оторвался от книги, глянул на нее лениво и пожал плечами, перелистывая страницу.

— Зато я люблю тебя, — он покачал головой, подумал, пробегая взглядом по строчкам, и добавил: — и даже если бы встретил первой другую, все равно бы любил.

Еще одна подушка метко прилетела ему в голову, отчего та покачнулась, будто привязанный за веревочку воздушный шарик. Густая кудрявая челка упала на его лицо, скрывая черные посреди белого полотна глаза-кляксы, и Ацуко фыркнула. Злость не испарилась, свернулась клубком в животе и гулко зевнула, выжидая теперь наиболее подходящий момент.

Повисла тишина, разбиваемая лишь тиканьем настенных часов, а темнота за окном казалась густой и колючей, совсем как та, что клубилась у Ацуко внутри. Прошлое и будущее не могли, не должны были пересекаться, если бы только мама не придумала эту дурацкую игрушку, так и не сработавшую ни разу, как полагается. Ацуко до сих пор не понимала, зачем это было нужно, и тем более почему она отдала такую опасную вещь маленькому Ламбо. В голове ее вертелись сотни догадок, но даже спустя десять лет Ацуко так и не смогла принять, кто такая и какова ее мать на самом деле.

— Ты ведь думаешь, что молодой босс мог бы победить, потому что у него есть кольцо, — Ламбо не спрашивал, будто озвучивал собственные мысли, — хотя пока нет, но все равно…

Он замолчал, прервавшись на полуслове, и погрузился в чтение, словно и правда все это время разговаривал сам с собой, а Ацуко усмехнулась, опустила на пол ноги и сделала глубокий вдох, собираясь с мыслями. У маленького Тсунаеши пока не было кольца Неба Вонголы, того, что могло бы спасти или разрушить, а у взрослого его не было уже. Пальцы невольно скользнули по собственным кольцам, тонким и гладким, остановились на одном из них, и взгляд Ацуко устремился на задумавшегося над чем-то Ламбо. За окном давно уже стемнело, стоило бы выдернуть Тсунаеши из кипы дел и отправить спать, а потом можно было бы долго смотреть на мерцающее звездами небо, сливающееся с черной в ночи листвой.

Скрипнувшая дверь оставила задумавшегося над чем-то Ламбо наедине с мерцающими за окном ненастоящими звездами, а ее — в компании длинного коридора и тишины. Ацуко проглотила вздох, перекатилась с пятки на носок и сцепила за спиной ладони, глядя сначала в одну, а потом и в другую сторону. Густая тоска, смешавшаяся с липким страхом, билась в виске, улыбка ее исчезла, как легко исчезает отражение в зеркале, а от накатившей удушающей волной тишины зазвенело в ушах. Ацуко зажмурилась, отерла вспотевшие ладони о штаны, вздернула подбородок и, вздохнув еще раз, направилась в сторону кабинета Тсунаеши. Он наверняка был все еще там, прятал собственный страх в кипе всевозможных дел, каждое из которых легко мог бы поручить кому-нибудь другому, и сейчас Ацуко отела видеть его больше всего на свете.

Коснуться рукой плеча, склониться, зарываясь носом в пушистые волосы, оставить на виске мимолетный поцелуй, чтобы кожа под ним стала горячей, и опуститься ниже, прижимаясь к скрытым обычно одеждой участкам. Ацуко всегда была жадной, и теперь, когда все могло пойти прахом в любой момент, чувства эти обратились глубокой алчностью, яростью и ревностью, пеленой застилающими взор.

— У меня ведь получилось удивить тебя?

Вместо того, чтобы сидеть в кабинете, Тсунаеши стоял посреди коридора, сложив на груди руки, и улыбался так, что нечто внутри Ацуко билось и рассыпалось, прежде чем заново собраться. Сегодня, возможно, был их последний день, а этот дурак и в самом деле ее удивил.

И тем не менее Ацуко вздернула подбородок, ухмыльнулась и сунула руки в карманы, больно прикусывая губу, только чтобы заставить себя не заплакать. Тсунаеши рассмеялся, тихо и как будто печально, и Ацуко ощутила, как предательски запекло глаза. Лицо ее наверняка некрасиво скривилось, а после весь мир исчез в тепле объятий и завораживающем запахе его тела.

— Ты ведь помнишь, что тебе нельзя нервничать? — поцелуй ласково коснулся виска, теплое дыхание запуталось в волосах.

Ацуко хотела было вырваться, закричать или расхохотаться, однако получилось у нее только протяжно всхлипнуть и ухватиться пальцами за рубашку.

— Вот и не заставляй меня…

Она осеклась, уткнулась носом в его плечо и сцепила руки за спиной, обнимая так, словно бы Тсунаеши разом стал единым с ней целым. Смешок, протяжный и будто бы обреченный запутался в волосах, дыхание Тсунаеши коснулось виска, и следом прижались теплые губы, успокаивающие и тревожащие одновременно. Ацуко хотела бы спросить, почему нельзя просто пропустить эту встречу, осуществить план по-другому, завалила бы Тсунаеши тысячей вариантов и вопросов, вот только она прекрасно знала каждый его ответ. Тишина вилась в воздухе обреченным молчанием, сердце ее то затихало, то пускалось в заполошный пляс, а время, предательски неумолимое, беспечно тикало в настенных часах. Пять минут, разделяющие прошлое и будущее, остановились, как замерла длинная секундная стрелка, в нетерпении ожидающая следующего своего шага. Ацуко слушала мерное дыхание Тсунаеши, считала удары собственного сердца и не могла поверить, что механизм завертится уже завтра.

— Ты так хорошо делаешь вид, будто тебе совсем не страшно, — это был вздох то ли сожаления, то ли зависти, и Ацуко, испугавшись собственных слов, еще крепче обхватила Тсунаеши за пояс.

Эта война предназначалась теперь не для них, они ставили все на детей, еще не научившихся защищать друг друга, и оттого все то, что еще не началось, казалось глупым рассказом, написанным на полях школьной тетради нетвердой подростковой рукой. Вздохнув, Ацуко расцепила пальцы, ухватила Тсунаеши за руку и потянула в сторону, прячась за дверью комнаты, как испуганный ребенок прячется под одеялом. Мама когда-то сказала, что если чему-то суждено случиться — это обязательно случится, вот только до этого момента Ацуко предпочитала сама контролировать собственную судьбу.

— Мне казалось, встретив тебя, я влипла по уши, — Ацуко вскинула голову, закусила губу, — а потом выяснилось, что сидела в яме с самого рождения. Я обещаю, что захлопну твою ловушку.

На мгновение повисла звенящая пауза, а потом Тсунаеши звонко рассмеялся, потрепал Ацуко по волосам и выдохнул так, будто с его плеч пропал огромный груз. Ладонь его упала ей на плечо, скатилась ниже, цепляясь за бедро, и ухватила ее ладонь, переплетая пальцы. Ацуко вздохнула, хмыкнула и покачала головой, легко утягивая его в сторону кровати.

— Больше всего я обожаю эту твою решительность, — дыхание Тсунаеши мазнуло по щекам и обдало губы.

— Больше всего? — наигранно обиженно переспросила Ацуко, дуя губы и пытаясь увернуться от заставшего ее врасплох поцелуя.

Мягкое прикосновение коснулось уголка губ, скользнуло выше, и Тсунаеши жарко зашептал ей на ухо, вызывая волну мурашек и рвущийся из груди хохот. Ацуко откинулась на спину, и он навис над ней, прижимая и обволакивая своим теплом. В конце концов, у них была еще целая ночь, а потом, что бы ни случилось, заведенный механизм не остановится, а звезды на ночном небе продолжат ярко светить, перемигиваясь между собой.

Это началось в конце сентября, когда жара ускользнувшего лета еще не спала, но по утрам и вечерам стало прохладно так, что приходилось кутаться в ветровку и прятать покрывающуюся мурашками шею. Цуко любила это время года, когда солнце все еще ярко светило, но постепенно делалось красным, растягивало ласковые лучи, превращающие вечера в театр света и тени. Она и без того любила гулять, но в такие дни и вовсе торчала на улице все свободное время, пока Кея, возвращаясь домой неизменно после заката, не утягивал ее за руку. Что-то происходило, и Цуко слушала, любопытно оттопырив уши, пока это что-то не дохнуло ей в лицо запахом крови и взметнувшейся пыли.

Нападения происходили и раньше, незначительные, не опаснее драк между школьными бандами, так что на них привычно не обращали внимания. Кея с друзьями ставили на место особо зарвавшихся, посягнувших на их территорию, но в основном до них доходили лишь, как ленивые отзвуки взрывов, самые безбашенные и отчаявшиеся. Теперь же, один за другим, в больницу попадали не только бандиты и школьники, но и спортсмены, до этого в драках не светившиеся. Первым делом, конечно, Цуко устроила допрос Тсунаеши-куну, а затем подвернувшемуся под руку Реборну, но первый лишь испуганно округлил глаза, а второй отмахнулся. Кея сказал, что это не стоит ее внимания, но нечто в груди Цуко яростно скреблось, будто томившееся до этого тревожное предчувствие наконец созрело, вылупившись мерцающей паранойей. Цуко чувствовала себя глупо, потому что все только и говорили, что ей не стоит волноваться, пока вечером пролетевший мимо нее парень не впечатался в стену, выплевывая сгустки крови.

Лица нападавшего она разглядеть не успела, видела только, как сверкнули по-звериному яркие глаза, а потом клубящийся в груди страх обратился в ярость. Все это время Цуко была права, потому что всегда права, но не могла сделать ничего, кроме как шляться по улицам и подслушивать чужие разговоры! И раз уж она все равно влипла в мафию по уши, стоило непременно с этой собственной беспомощностью разобраться.

Первым делом, какой бы глупостью это ни казалось, она подстриглась, так что теперь их с Кеей лица казались абсолютно одинаковыми, и, если Цуко бы оделась в его одежду, их было бы совсем не отличить друг от друга. Теперь собственное отражение в зеркале казалось ей странным, почти пугающим, но неожиданно привлекательным. Цуко всегда знала, что она красива старомодной японской красотой, однако теперь ей казалось, что с новой прической она могла бы завоевать себе маленькую армию фанатов. Если бы, конечно, у Кеи с его подпорченной репутацией не было такого же лица.

На втором шаге, который должен был стать поворотным в ее жизни, Цуко зависла, потому что обращаться за помощью ей было совершенно не к кому. Она знала в Намимори едва ли не всех влиятельных людей, но знание это было лишь поверхностным, а эти самые влиятельные люди о ней и вовсе не слышали. Можно было бы торговать информацией, но стоило признать, что Цуко вращалась в кругу школьников и, хоть и слышала краем уха кое-что по-настоящему стоящее, продавать это было некому. Наверное, можно было воспользоваться маминым именем, Цуко даже пару раз назначала встречи, но нечто внутри каждый раз ее останавливало. В конце концов ей было всего лишь пятнадцать, так что прыгать с обрыва в полулегальный мир было немножечко боязно. Хотя в конце концов Цуко бы сделала это, не останови ее некоторые обстоятельства.

Первым звоночком стал очутившийся на ее подоконнике Реборн, вальяжно покачивающий шляпой. Тени от его топорщащихся волос вились по стенам, вырисовывая причудливых монстров, страшных разве что для детей, но Цуко все равно зажгла свет, щелкнув переключателем. Черные глаза Реборна, по-детски огромные, непривычно не скрытые шляпой сверкнули в загоревшемся свете, и теперь сам он походил на монстра гораздо более страшного, чем нелепые выдумки. Цуко, признаться, в глубине души хотела захлопнуть дверь и ринуться в комнату Кеи, но только прошла внутрь, защелкивая за спиной замок. Она понятия не имела, на что собиралась решиться, никогда не хотела ввязываться в опасности, однако теперь, будто к шее оказался привязан железный канат, нечто волоком тащило ее вперед, не позволяя остановиться ни на мгновение. И, наверное, броситься наперегонки казалось Цуко своего рода защитной стратегией, в которой она могла бы обмануть всех и остаться самой собой.

— Не стоит так торопиться, — высокий голос Реборна оборвал ее внутренний монолог, а сам он спрыгнул с подоконника в комнату, так что теперь Цуко пришлось опустить голову, чтобы смотреть на него, — у тебя будет время проявить себя.

Цуко на мгновение показалось, будто он говорил с таким знанием дела, словно был по меньшей мере знаком с ней достаточно долго. Она думала, что Реборн наверняка говорил с ее взрослой версией, но верить в будущее отчего-то не хотелось, к горлу подкатывал ком от одной мысли об обволакивающем ее розовом дыме. Взрослый Тсунаеши-кун сказал ей не верить человеку по имени Бьякуран, а взрослый Кея заявил, что всегда будет ее защищать, так что теперь Цуко была стопроцентно уверена, что скоро что-то случится. Начнется война или на Землю упадет метеорит, но спокойная жизнь Хибари Ацуко определенно закончилась на первой ее нечаянной встрече с Савадой Тсунаеши.

— Меня пугает то, что происходит, — она протяжно вздохнула, и Реборн ответил стремительно, едва отзвучал последний вылетевший из ее горла звук:

— Еще ничего не происходит. У меня есть кое-что для тебя, тебе ведь недавно исполнилось пятнадцать.

От стремительной смены темы что-то щелкнуло в голове, и Цуко не сразу сообразила, что он говорит. Даже пересчитала на пальцах, хохотнула, закусывая губу и заметила, что день рождения ее был всего лишь не далее полугода назад.

— Посылка из Италии слегка задержалась, — невозмутимо пожал плечами Реборн, и что-то звонкое шлепнулось на покрывало рядом с ее рукой, — это от старика Девятого.

Девятого босса мафиозной семьи Вонгола, преемником которого должен был стать Тсунаеши-кун, добавила про себя Цуко и мысленно присвистнула, взвешивая в ладони сверток. Внутри что-то звякнуло, и она вопросительно подняла глаза — Реборн позволительно качнул головой, и в следующее мгновение Цуко уже совершенно беззаботно примеряла идеально круглый тяжелый браслет, пара которому осталась лежать у нее на коленях. Металл казался холодным настолько, что обжигал пальцы, однако нагрелся сразу же, стоило ей нацепить браслет на запястье. Цуко тряхнула рукой, проверяя, но браслет только мотнулся вверх-вниз, будто сам по себе уменьшился, подстраиваясь под ее руку. Второй такой же она надевать не спешила, разглядывая его идеальный круг без единого шва. Всего на мгновение в груди толкнулся червячок сомнения, но тут же затих, зачарованный мерцающим золотым светом. Она даже забыла, что Реборн все еще в комнате, а когда подняла глаза, его уже не было, только колыхались на вечернем ветру прозрачные занавески.

В течение всей следующей недели назойливая Нагата Юкико несколько раз читала ей лекции о надлежащем внешнем виде учениц средней школы Мидори, и каждый раз Цуко слушала ее вполуха, перебирала в пальцах болтающиеся на запястье браслеты и обещала во что бы то ни стало завтра обязательно прийти в идеальной школьной форме только ради сохранения ее душевного равновесия. На следующий день Цуко, конечно, приходила как обычно в цветных колготках и блестящих браслетах, и все повторялось по кругу. На самом деле не то чтобы она когда-нибудь интересовалась подобными побрякушками, а из украшений носила разве что небезызвестные многострадальные колготки и подаренную Кеей резинку, просто эти два круглых браслета так хорошо вписались, что она была не в состоянии заставить себя их снять.

Мысли о торговле информацией исчезли как-то сами собой, будто Цуко уже находилась там, где должна была быть, и это на самом деле немного пугало. Окутывающие ее сомнения разом развеивались, стоило взглянуть на тяжелое золото подаренных браслетов, Цуко уверенно вскидывала голову, и даже Тсунаеши-кун, испуганно пискнувший при виде ее новой прически, не мог поколебать ее внезапную уверенность. В последнее время они встречались довольно часто, потому что Реборн придумал просить у Цуко помощи в подготовке домашнего задания, так что она даже успела привыкнуть к творящемуся в доме Савада шумному балагану.

— Но ты уверена, что все в порядке? — Тсунаеши-кун спрашивал это уже, наверное, десятый раз, и Цуко по-прежнему пожимала плечами. — Если это принадлежит мафии, разве не могут они однажды прийти и потребовать отплатить за подарок?

Не то чтобы Цуко совсем не думала о подобном раскладе, просто обещание защищать ее, запальчиво данное Тсунаеши-куном, отчего-то навевало спокойствие и уверенность. Или, может быть, Цуко просто-напросто лишилась рассудка, погрязнув по уши в яме творящейся вокруг чертовщины.

— Десятый, Девятый вовсе не такой человек! — Гокудера Хаято хлопнул ладонью по столу и подскочил с подушки. — Он не стал бы что-то требовать взамен на подарок!

Они расселись вокруг низенького столика в гостиной дома Тсунаеши-куна и, вообще-то, делали домашнее задание, пока разговор не зашел в ставшую уже привычной напряженную колею.

— Никто не дарит подарки просто так, — Цуко пожала плечами, чиркнула ответ на задачу и показала закусившему кончик карандаша Тсунаеши-куну, — к тому же разве ты знаешь его лично, чтобы судить о мотивах?

Повисла недолгая пауза, после чего Гокудера шлепнулся на подушку, отчего-то красный, как закладка в его тетради. Тсунаеши-кун понимающе кивнул и принялся строчить что-то в своей, а после показал Цуко два верно решенных примера. Откуда-то из кухни заговорила хозяйка дома, и разговор сам собой прервался, как всегда оборвавшись на полуслове.

Происшествия с нападениями то ли на время затихли, то ли Цуко настолько погрузилась в собственные мысли, что напрочь позабыла обо всем на свете, потому что когда это снова произошло у нее прямо перед носом, что-то неприятно толкнулось в груди, и страх заколотил в висках. Сгорбившийся парень в шапке крутил забрызганное кровью йо-йо, а другой лежал ничком у ног Цуко, раскинув в стороны руки, и свистяще постанывал. Глаза нападавшего на мгновение сощурились, и сердце Цуко пропустило удар, а после обыкновенная детская игрушка врезалась в стену с такой силой, что на землю посыпалась штукатурка. Цуко едва ли запомнила, как добралась домой, а на следующий день, переполошив половину района, в больницу попал Кусакабе-сан, будто напоминая, что не стоит расслабляться, когда происходит нечто очевидно плохое.

О, Цуко прекрасно знала, что в заброшенном парке развлечений в пригороде поселились странные личности, но теперь страх, червячком грызший ее подсознание, вспыхнул рыжим пламенем, обдал руки и стих, натолкнувшись на очевидное решение. Кея непременно пойдет наводить порядки, а Тсунаеши-кун обещал защищать Цуко, так что ей всего лишь нужно было ломануться, сломя голову, опуститься в яму по самую макушку и там и погрязнуть в собственном разъедающем мысли высокомерии. Следить она умела прекрасно, оставить сообщение тоже получилось легко, вот только Цуко не учла, что странности ее мира оканчивались на перемещении в будущее, но ведь помимо этого существовало еще множество всяческих штук, выходящих за границы реального.

Например, она совершенно не была готова к возникшему прямо из воздуха дереву сакуры, от вида которого Кея стал задыхаться, хватая ртом воздух подобно выброшенной на берег рыбе, а еще к натуральному избиению, которое за этим последовало. Все внутри холодело, когда металлический стержень опускался на тело ее старшего брата, а в глазах то и дело темнело, потому что сама она стояла, прибитая к стене пронзившей ее насквозь усыпанной розовыми цветами веткой, и расплывавшаяся от живота боль казалась ей совершенно реальной. Из глубокой царапины на виске сочилась, заливая правый глаз, густая красная кровь, колени подкашивались, и Цуко думала, что нужно всего лишь проснуться, чтобы она оказалась в привычном нормальном мире, где во лбу у людей не горит пламя, и деревья не появляются из воздуха.

Вот только нормальность, похоже, заканчивалась там, куда лежал ее взгляд, потому что, открыв глаза в следующий раз, Цуко увидела закутанных в черные тряпки угловатых чудовищ, тянущих по полу звенящие тяжелые цепи. Висок обдало болью, захотелось зажмуриться и непременно проснуться в прошлом году, когда самым странным в ее жизни казался похожий как две капли воды старший брат, влезающий в драки направо и налево и держащий в страхе половину города. Но ни заснуть, ни проснуться не получалось, Цуко тупо пялилась в полуразрушенный потолок некогда торгового центра, убеждала себя, что люди не могут появляться и исчезать прямо из воздуха. Люди много чего не могут, рассуждала про себя Цуко, а тяжелые золотые браслеты грели запястья, будто успокаивая ее звучащей только в ее голове колыбельной, похожей на стрекочущее на ветру пламя. Тсунаеши-кун смотрел на нее сверху вниз и постоянно извинялся, а лицо его тоже было покрыто кровью, как причудливой маской. Цуко видела лежащего без сознания Кею и поправляющего шляпу Реборна, а еще людей с носилками в белых халатах, и в какой-то момент все вокруг стало белым, как чистый хрустящий под ногами снег.

Когда она открыла глаза в следующий раз, сверху вниз на нее смотрел белый потолок, а потом еще и еще раз, пока потолок не сменился на домашний, белый — на черный мрак под одеялом, а сама Цуко не проснулась однажды от стойкого ощущения чужого присутствия в голове. Или, может быть, на руках, потому что кончики пальцев ее горели, испуская рыжее с фиолетовыми крапинками пламя, исчезнувшее, стоило только моргнуть. Тяжелые золотые браслеты тянули вниз и обдавали смешанным с холодом приятным теплом, и Цуко, крепко зажмурившись, нырнула под одеяло с головой, велела себе спать и вслух заявила, что все это — всего лишь галлюцинации, как вырастающая прямо из воздуха сакура, пронзившая ее насквозь. Никаких шрамов на ней не было и быть не могло, исчез даже порез на виске, будто все это ей просто привиделось, и Цуко с радостью поверила бы в собственное сумасшествие, если бы окутавшая ее цепь звеньями не тянулась до самого будущего.

— Могу понять твое желание вернуться к нормальной жизни, — мелодичный смех раздался вокруг и в ее голове разом, — хочешь, я помогу тебе осуществить эту великолепную задумку?

Цуко сидела на цветастом ковре в обнимку с книгой, и это определенно был сон, потому что в маминой комнате все давно было не так, а еще потому что было ей от силы лет пять. Чужому человеку в маленькой комнате взяться было решительно неоткуда, так что Цуко попросту проигнорировала его предложение. Глаза ее слепо блуждали по строчкам, прыгающим из стороны в стороны, ковер колол ноги, и все вокруг казалось таким настоящим, что от ужаса подрагивали пальцы. Нарушал странную картину единственный белоснежный потолок, поднимающийся куполом далеко вверх, по которому плыли, перетекая из стороны в сторону, голубоватые облака.

— Ну же, это совсем просто, — воркующий голос появился у самого уха, влажноватым теплом огладил плечи, — нужно только…

— Уйди из моей головы.

Совсем крошечная в этой маленькой комнате Цуко протяжно вздохнула и захлопнула книгу. Читать все равно не получалось, назойливый голос все крутился вокруг, уговаривая и убеждая, вот только Цуко не хотела никуда возвращаться. На обложке книги, которую она держала в руках, красовалось изображение оранжевого огонька, разделяющееся на еще шесть таких же, только других цветов, от голубого до красного. Цуко нравился фиолетовый огонек, пристроившийся в самом конце и почти упирающийся в угол, и она касалась его кончиками пальцев, будто вот-вот могла почувствовать исходящий от книги жар.

Голос тем временем не унимался; его огонек был темно-синим и гипнотизирующим, так что долго смотреть на него определенно не стоило. Этот голос терроризировал Цуко уже несколько дней, появлялся во сне или когда она прикрывала глаза, проваливаясь в ленивую дрему посреди уроков, и заводил одну и ту же надоевшую до зубовного скрежета шарманку. Голос предлагал Цуко пустить его в ее тело, чтобы он мог избавиться от докучающей ей мафии, а потом она определенно точно вернулась бы к своей привычной скучающей жизни. Вот только идея ей с самого начала совершенно не нравилась, потому что тело Цуко принадлежало ей и никому другому, и уж точно она не собиралась пускать туда всякие говорящие назойливые синие сгустки.

Комната, в которой они встречались, всегда была одинаковой, заполненной книгами до самого потолка, так что Цуко всегда брала что-нибудь новенькое, беззастенчиво рылась на стеллажах и забиралась на самый верх. Она протягивала руки, чтобы дотронуться до пушистого облака, но каждый раз, хоть и прекрасно знала, что именно так и будет, упиралась ладонями в изрисованный красками потолок. Когда-то в детстве Цуко нравилась эта комната с цветастым ковром и огромными полками с книгами, а теперь, когда она заходила туда — внутри были только голые стены и аккуратно убранная кровать. Книги исчезли из ее детства вместе с разрисованным потолком, а теперь голос, чарующий и завораживающий, воспроизводил в ее разуме воспоминания, от которых на глаза невольно наворачивались слезы. В этот раз он поймал ее на уроке, усадил на ковер и сам всучил в руки книгу, а теперь кружил темно-синим огоньком, уговаривал что есть мочи, а Цуко, завороженная скорее декорациями, нежели актерской игрой, до сих пор ни разу не отказала.

— Ты можешь угомониться? — Цуко, маленькая, будто тоже ненастоящая, протяжно вздохнула, пробежала взглядом по полкам в поисках того места, где должна стоять стянутая огоньком книга. — Пожалуйста?

Просьба прозвучала глупо, будто сама Цуко вовсе не была уверена, хочет ли прекращать, и кружащий возле ее головы огонек тут же рассмеялся. В нужный момент он делал вид, что не понимает сказанных слов, взлетал куда-то под нарисованный потолок, прятался в облаках и спускался только когда Цуко прекращала выискивать его глазами. Их встречи начинались ленивыми перепалками и оканчивались ленивыми перепалками, и в какой-то момент Цуко просто смирилась, что он постоянно торчит в ее голове. Были моменты, когда она чувствовала себя опустошенной и одинокой, и это значило, что он снова пытается внушить ей обманчивое ощущение зависимости, будто темно-синий гипнотизирующий огонек был частью ее собственного тела. Сейчас же, когда Цуко отчетливо ощущала себя спящей посреди урока, опустив голову на парту, присутствие его казалось как никогда утомительным. Огонек все болтал и болтал, не позволяя ей проснуться, смеялся и прятался в облаках, а сама она так и сидела на колючем ковре с закрытой книгой в руках.

— Да ладно тебе, — голос продолжал настаивать, хоть самого огонька давно уже не было видно, — нужно всего-то пустить меня в свое тело, чтобы я мог…

Что-то внутри Цуко протяжно щелкнуло, и она отбросила книгу в сторону, не глядя, как та сама собой возвращается на положенное ей место. Глубокий вдох надорвал скопившийся в животе клубок, облака осыпались с разрисованного потолка штукатуркой, и Цуко рявкнула, ударяя ладонью по парте:

— Я велела тебе проваливать!

Звенящая тишина обрушилась на плечи вместе с осознанием того, что она больше не спит, и Цуко даже открыла рот, чтобы что-то сказать в свое оправдание. Учитель смотрел на нее, развернувшись вполоборота, выжидающе и будто удовлетворенно, а взгляды одноклассниц жгли не хуже раскаленных щипцов, вырывающих ногти. Молчание продолжалось почти полминуты, ладонь саднило от удара, а подскочивший карандаш, покатившись, с грохотом упал на пол, и только тогда учитель кашлянул, отложил мел и коротко кивнул в сторону выхода:

— Хибари-сан, вы выглядите бледной. Полагаю, вам будет лучше отдохнуть в медкабинете.

Обманчиво ласковый голос заставил дернуться, будто Цуко ударили по щеке, и она, не отвечая ни единого слова, выскочила вон из класса. От быстрой ходьбы зазвенели на запястьях браслеты, в груди неприятно сдавило, и Цуко ненадолго остановилась перед умывальником, зачесывая назад растрепавшиеся волосы. Она так и не привыкла к короткой стрижке, успела укорить себя за импульсивность и еще десяток раз пожалеть, что заставила Тсунаеши-куна рассказать ей о мафии. Это, конечно, ничего бы не изменило, но отчего-то Цуко злилась именно на этого забавного мальчика с теплым оранжевым огоньком на лбу, будто он на самом деле должен был защищать ее даже от нее самой.

В медкабинете медсестра услужливо уложила Цуко на одну из кроватей, а когда та проснулась — в школе не было никого, кроме занимающихся допоздна клубов, так что она, заскочив в класс за сумкой, с чистой совестью пошла домой.

* * *

— У тебя тоже было такое чувство? Будто либо ты сходишь с ума, либо чокнулись все вокруг?

Она задала этот вопрос сидящему напротив Тсунаеши-куну, и тот привычно испуганно пискнул, отрывая взгляд от тетради с домашним заданием. Спящий до этого на диване Ламбо подскочил и завопил «Да-а-а!», ринувшись на кухню, из которой высунулась Нана-сан, спрашивающая, не нужно ли им чего-нибудь. Тсунаеши-кун снова позвал Цуко помочь с домашним заданием, потому что, по его словам, Реборн мог только запугивать и стрелять из своего пистолета, а Гокудера учил просто отвратительно, так что понятно становилось еще меньше, чем до начала «урока».

— Мне больше нравится вариант со всеми вокруг, — Тсунаеши-кун хохотнул, встрепал ладонью и без того торчащие во все стороны волосы.

Почему-то рядом с ним становилось удивительно тихо, несмотря на творящийся вокруг перманентный балаган, будто так на самом деле и должно было быть. Обхватывающие запястья тяжелые браслеты позвякивали при каждом движении, Цуко то и дело цепляла оба на одну руку, чтобы удобнее было писать, а Тсунаеши-кун косился на них, как на торчащую из шевелюры Ламбо фиолетовую игрушечную базуку. Жуткая машина не стреляла уже довольно давно, так что Цуко к собственному удивлению успела соскучиться по странному будущему, однако теперь странностей с лихвой доставало и в реальном времени.

Конечно, Тсунаеши-кун рассказал ей в подробностях, что случилось в заброшенном торговом центре, а вот Цуко в свою очередь скрыла от него присутствие синего огонька в собственной голове, так что теперь чувствовала себя несколько неловко. Впрочем, это была только ее проблема, утекающая в застарелые воспоминания, рассованные по пыльным полкам книжных шкафов, упирающихся в разрисованный потолок старой маминой комнаты. Комната с цветастым колючим ковром принадлежала только Цуко и никому больше, так что даже назойливому голосу она не собиралась позволять торчать там дольше необходимого. На самом деле Цуко позволяла все это именно из-за комнаты, которой в реальности давно не существовало, потому что именно там она могла чувствовать себя по-настоящему маленькой девочкой и не беспокоиться ни о чем, кроме выбора очередной интересной книжки.

Наверное, она давно догадалась, что мерцающий синим огоньком голос — это тот самый парень из заброшенного торгового центра, который по рассказам Тсунаеши-куна мог завладеть телом человека, которого оцарапает своим трезубцем. Кроме того, он страстно мечтал уничтожить мафию на корню, и именно это назойливый голос и предлагал сделать, чтобы Цуко могла вернуться к нормальной жизни. Цуко делала вид, что всерьез раздумывает, перебирала в пальцах теплые шершавые страницы книг, а Тсунаеши-кун каждый раз всем своим видом пытался показать ей, что от мафии не стоит ждать ничего хорошего. Непременно вылезающий как черт из табакерки Реборн опровергал каждое его слово, сверкал глазами из-под шляпы и почему-то особенно пристально глядел в ее сторону. Вот и сейчас он сидел, свесив с дивана ноги, постоянно перебивал Тсунаеши-куна, когда тот готов был дать ответ на задачу, и бросал на Цуко взгляды, от которых хотелось спрятаться под тетрадью или забраться под стол.

— Мне тоже, — протяжно вздохнула Цуко, перелистывая страницу, — но мне все-таки кажется, что под влиянием всеобщего сумасшествия я тоже становлюсь того…

Она театрально покрутила пальцем у виска, и Тсунаеши-кун рассмеялся заливисто и громко, хоть и звучали в его голосе привычные нервные нотки. Реборн буравил взглядом ее спину, Цуко отчетливо ощущала тлеющую дыру у себя аккурат между лопаток, и из-за этого ее саму захлестывала нервозность, от которой позвякивали браслеты на левой руке. Во лбу неприятно пульсировало и чесалось, будто кто-то рылся прямо в ее черепушке, и Цуко небрежно зачесала назад волосы, убирая непослушные пряди со лба. Хоть Реборн и сказал, что ничего еще не началось, нечто все еще происходило, отчего цифры прыгали перед глазами, а в ушах стоял страшный гул, который хотелось во что бы то ни стало прекратить.

А потом в голове что-то щелкнуло, Цуко подскочила, снося напрочь журнальный столик, и раздался шипящий надломленный хохот, вырывающийся, кажется, из ее собственного горла.

* * *

Когда колючий взгляд Реборна в очередной раз упал на пишущую что-то в тетради Ацуко-сан, Тсуна вдруг подумал, что предлагать ей дружбу было самым худшим решением в его жизни. Ацуко-сан не отрывала взгляда от строчек перед глазами, но то и дело вела плечами и едва слышно бормотала себе под нос. Тсуна винил себя из-за того, что втянул Ацуко-сан в дела мафии, но еще больше из-за произошедшего недавно. Едва ли он ожидал, что Рокудо Мукуро, завладев ее телом, будет нападать на него, и уж тем более Тсуна не ожидал того, что произошло в самом конце. Будто глядя в прошлое, Тсуна смотрел на преследующий его во снах образ, раскрывающийся огненными лепестками, и едва ли мог вдохнуть нагревшийся от разбушевавшегося пламени воздух.

— Ой-ей, Тсуна, — Реборн швырнул в него подушкой, и только тогда Тсуна смог рвано вздохнуть и отшатнуться в сторону.

Ацуко-сан горела, стояла посреди гостиной его дома, объятая трепещущим рыжим пламенем, поднимающимся от запястий и облизывающим руки, а вырывающийся из ее горла смех, кажется, ей вовсе не принадлежал. Так же было и в схватке с Рокудо Мукуро, когда она, внезапно вскрикнув, загорелась почти полностью, но тогда Реборн выстрелил в нее одной из своих странных пуль, и пламя стремительно стихло. Теперь же, сколько бы Тсуна ни смотрел, широко распахнув глаза, огонь не опадал, лишь поднимался выше, охватывая уже почти все ее лицо целиком. Фиолетовые крапинки отлетали игривыми искорками, тлели на ковре и диване, оставляя в ткани маленькие обугленные дырки. Глаза Ацуко-сан были закрыты, но она все продолжала смеяться, сжимала и разжимала кулаки и громко рвано дышала, будто пыталась справиться с пышущим вокруг нее жаром.

Первым порывом было спрятаться куда-нибудь подальше и оставить разбираться со всем Реборна, который наверняка был как всегда в курсе странных особенностей его знакомых, вот только мелкий репетитор спрятался за диваном сам, махнул в сторону Тсуны пистолетом и приказал решить проблему, если не хочет впредь жить на угольках. Тсуна протяжно вздохнул, оглянулся на дверь кухни, из-за которой должен был доноситься голос моющей посуду мамы, вытащил из кармана варежки, ни капельки не похожие на оружие, натянул их и бросился вперед. Во лбу закололо, стоило ему коснуться охваченных пламенем ладоней Ацуко-сан, и Тсуна с легкостью стащил с нее браслеты, из-за которых, казалось, это все и происходило. Ацуко-сан хлопнула глазами, словно пришла в себя, и в следующее мгновение пламя вспыхнуло до самого потолка!

Закачалась, норовя упасть, потолочная люстра, взрыв фиолетовых искр обдал лицо, а Тсуна прочно ухватил Ацуко-сан за ладони, будто она тоже могла взлететь под самую крышу, подхваченная порывами горячего воздуха. От шума пламени не было слышно ничего, кроме собственного дыхания и немного поутихшего хохота Ацуко-сан, перемежающегося теперь несвязным бормотанием. Тсуна крепко держал ее за руки, но понятия не имел, что дальше делать, чтобы его дом не превратился в многострадальные угольки. Охватившее Ацуко-сан пламя перекидывалось на него тугими волнами, но вовсе не обжигало, было теплым и ласковым, а вот прячущиеся в нем фиолетовые искры больно царапали кожу, выжигали дыры на одежде и исчезали хлопками. Наверняка было что-то, какое-нибудь простое действие, чтобы все разом закончилось, чтобы даже мафия исчезла из его жизни, оно, может быть, даже крутилось у Тсуны на языке, вот только он смотрел, как зачарованный, в черные глаза Ацуко-сан и крепко сжимал ее ладони, пока она сама не завалилась вперед, падая на его плечо, так что оба они рухнули на подпаленный местами ковер.

— Я… сказала, — Ацуко-сан давила слова, и горячее дыхание ее обдавало плечо и ключицу Тсуны, — что не согласна!

С негромким «пуф!» пламя погасло, так что в напоминание о нем остались только саднящее лицо и дымящиеся дырки на диване, Ацуко-сан дернулась назад, окончательно приходя в себя, и глаза ее стали почти такими же огромными, как у Тсуны.

— Боже мой! — ворвавшаяся в гостиную мама перевернула журнальный столик, быстро собрала разбросанные тетради. — Тсу-кун, я же говорила тебе, что зажигать фейерверк в доме опасно! Цуко-чан, ты в порядке?

Голос ее сменился с пораженного на грозный и обеспокоенный так быстро, что у Тсуны зарябило в глазах. Ацуко-сан мотнула головой, перевела взгляд с него на маму и неловко улыбнулась, высвобождая собственные ладони из вспотевших рук Тсуны. Тем не менее она все еще сидела у него на коленях, и от этого сердце его колотилось так, будто собиралось вот-вот взорваться одной из петард Гокудеры-куна.

— Да, Нана-сан, — голос Ацуко-сан показался Тсуне хриплым, но таким холодным, что голова его сама собой вжалась в шею, — я в полном порядке, спасибо.

Теперь, с этой своей короткой прической, она походила на Хибари-сана до такой степени, что разбушевавшееся было сердце затихло, и затряслись колени. Вынырнувший из-за дивана совсем невредимый Реборн отряхнул шляпу, прежде чем нацепить ее на голову, и острый взгляд Ацуко-сан вперился в него злобно и вопросительно. Не хватало только фразы «загрызу до смерти», чтобы Тсуна, доведенный до ручки, пискнул и окончательно потерял сознание.

Фойе отеля, единственного в Намимори посреди маленьких гостевых домиков, встретило ее блеском потолка, в котором можно было увидеть свое отражение, и ужасно приторной улыбочкой девицы на стойке регистрации. Конечно, одетая в школьную форму (потому что Реборн выдернул ее прямо по дороге домой) Цуко смотрелась в этом месте решительно странно, но было в ее пронизывающем взгляде что-то такое изучающее, от чего покрывалась мурашками шея. Цуко глазела по сторонам, то и дело задирала голову и, поймав на себе изучающий взгляд, пристально смотрела девице в глаза. Реборн вел ее между мраморными колоннами прямиком к лифту, минуя стойку, и оттого казалось, что назойливый взгляд прожжет в ней сквозную дыру.

Вопросов у Цуко скопилась целая уйма, так что шла она за Реборном исключительно из надежды получить на них хоть крупицу ответов. Голос в ее голове больше не появлялся, и исчезла вместе с ним мамина старая комната, в которой с разрисованного потолка ей в руки слетали птицы. Вечно подозревающий что-то Кея усилил за ней контроль, так что Цуко почти постоянно, стоило повернуть голову, натыкалась на какого-нибудь члена его комитета, и вдруг воспылавший нежными чувствами Тсунаеши-кун стал постоянно звать ее в гости. Во всем остальном, если не считать привычно крикливой Хару и надоедливых учителей, все оставалось по-прежнему до зубовного скрежета скучным, будто всякая фантастическая ерунда происходила все-таки где-то мимо нее.

Мелодично звякнувший лифт вырвал ее из раздумий, и Цуко даже успела увидеть, как ухмыляется из-за шляпы Реборн. Внутри они остались наедине, отрезанные от всех остальных тихой музыкой и металлическими дверьми, и маленький репетитор, который, кажется, никогда не был ребенком, повернулся к ней и вдруг подмигнул. Впрочем, как-то отреагировать на его выходку Цуко не успела, потому что музыка со звонком замолкла, распахнулись двери, и перед ними предстало помещение еще более сверкающее, чем пресловутое виденное уже фойе. Растерявшись, Цуко задрала голову, шагнула наружу только когда Реборн больно пнул ее по ноге, и сцепила в замок ладони, давая себе зарок не трогать вообще ничего, даже если ее попросят. Убранство этого помещения выглядело дорогим настолько, что целой ее жизни могло бы не хватить, чтобы расплатиться за заляпанный грязными ботинками пол.

— Мне стоило догадаться.

Взгляд ее после недолгих блужданий остановился на том самом новом учителе, о котором теперь, зачем-то приплетая ее, сплетничала целая школа. Реборн, спрятав лицо за шляпой, выразительно кашлянул, и Цуко даже показалось, будто она услышала одобрение в этом крошечном жесте. Будто застеснявшись, учитель махнул рукой и скрылся за дверью, и комната на целое мгновение погрузилась в тишину. Машина, на которой они приехали, наверняка все еще стояла внизу, ожидая команды на обратный путь, но Цуко, честно сказать, предпочла бы прогуляться пешком. Отсюда до дома было достаточно далеко, чтобы Кею начало беспокоить ее отсутствие, но в самый раз, чтобы переварить все, что ей все еще предстояло услышать. Впрочем, ей пока еще ничего не сказали, а предчувствие уже было самым что ни на есть отвратительным.

Наедине с развалившимся на диване Реборном они пробыли недолго. Пару минут спустя учитель вернулся в сопровождении двоих стариков, кожа одного из которых по цвету напоминала густой молочный шоколад. Они обсуждали между собой что-то на итальянском, и Цуко, хоть и копалась ради интереса в словаре, ни слова не понимала. Мама свободно говорила по-итальянски и в детстве учила их с братом основам грамматики, однако в случае Цуко все уроки прошли напрасно. Кея же в детстве разговаривал довольно бегло, но Цуко уже давно не слышала, чтобы он говорил на чем-либо, кроме японского.

— Синьорине тоже стоит присесть, — все трое теперь смотрели на нее в упор, а учитель указывал на крошечный диванчик, половину которого заняли Реборн и его шляпа. — Перед вами синьоры Висконти и Крокент. Они испытывают огромное сожаление, потому что не говорят по-японски, так что сегодня я побуду вашим переводчиком.

Учитель говорил высокопарно, но, пожалуй, слишком частил. Молчавший все это время Реборн постучал пальцами по шляпе будто бы недовольно, и Цуко подумалось, что тот уж наверняка превосходно знает оба языка. Впрочем, согласия ничьего сегодня не спрашивали, так что они все, очевидно, предпочли бы проводить время по-отдельности где-нибудь в другом месте.

— Подручные Девятого Вонголы, — угрюмо пояснил Реборн.

Цуко хотела уже было сказать, что догадалась, но взгляд, брошенный на нее всего на мгновение, заставил поспешно закрыть рот. Реборн отчего-то был зол, постукивал пальцами по лежащей рядом на диване шляпе, а хамелеон его жутко вращал глазами и никак не мог решить, какого цвета окончательно сделаться. Двое на другом диване его будто бы проигнорировали, принявшись тараторить что-то на итальянском, и учитель уже раскрыл было рот, чтобы перевести все это, когда длинный черный палец больно ударился об ее лоб. Вспыхнувшие перед глазами искры погасли уже через мгновение, Цуко ойкнула и отшатнулась, и принялась потирать пострадавшее место ладонью.

Из-за того, что Реборн направил на чернокожего дылду пистолет, разразился скандал, и их выставили вон так стремительно, что Цуко решительно ничего не успела понять. Учитель смешно размахивал руками и, очевидно, безрезультатно пытался решить конфликт, и потом, когда они уже уходили, выскочил из комнаты и поклонился, извиняясь. Цуко злорадно подумала, что обязательно расскажет все Кее, чтобы они поймали его и все выспросили, или сама зажмет его в каком-нибудь школьном углу, порождая новую волну слухов. Реборн на прощание даже не обернулся, надел свою шляпу и громко презрительно фыркнул, приказывая Цуко нажать на кнопку вызова лифта. Вниз они ехали молча, оба проигнорировали ждущую у отеля машину и свернули на удивительно пустой для вечернего времени тротуар.

Вопросов в голове крутилось так много, что все они спутывались в клубок разноцветной пряжи, распутать который казалось решительно невозможно, так что Цуко терпеливо ждала, молча шагая рядом с бурчащим себе под нос Реборном. За время их маленького путешествия наступил вечер, и, хоть знакомство с верхушкой Вонголы окончилось для нее едва ли начавшись, Цуко казалось, будто определенно случилось что-то хорошее. Гнетущее ощущение, преследовавшее ее в последнее время, на мгновение отступило, открыв спрятавшиеся в густой листве крошечные серебристые звезды, и стало даже как будто бы легче дышать. Прохладный вечерний воздух наполнял легкие, одно за другим зажигались в домах желтые окна, и хотелось сделать что-нибудь непременно дурацкое, от чего запылают щеки и от стыдливой насмешки заколотится сердце. Сделав еще несколько шагов, Цуко пнула лежащую у мусорного бака смятую банку, подхватила ее в воздухе и зашвырнула в следующую урну.

— Мне показалось, вы друг другу не нравитесь?

Отличное начало разговора, буркнула про себя Цуко, но сказанных слов уже все равно забрать не могла. Она покосилась на Реборна, отвернувшего от нее голову так, что Цуко видела только тень от полей его черной шляпы, и он, вопреки ее опасениям, не стал наставлять на нее пистолет. Вместо этого он погладил перебравшегося ему на руки хамелеона и вдруг запрыгнул ей на плечо.

— Вонгола ведет себя слишком высокомерно, — голос его почти слился с шумом проезжающей мимо машины.

— Разве вы тоже не Вонгола? — очевидный вопрос сам собой сорвался с языка.

Вместо ответа Реборн презрительно фыркнул и больно ущипнул Цуко за щеку. Отчего-то думалось, что, принадлежи он какой-то семье, никогда бы не оказался в нынешнем своем положении.

Местность начинала принимать привычные очертания, а это значило, что скоро они дойдут до дома, и получить ответы у Цуко еще долго не будет возможности. Однако Реборн, точно прочитав ее мысли, заговорил первым:

— Твой отец погиб из-за Тимотео. Поэтому он так старательно идет на уступки касательно твоей защиты.

Сказанное рубануло наотмашь, так что Цуко едва услышала вторую фразу. Нет, Цуко, конечно, предполагала, что отца ее скорее всего давно нет в живых, но отчего-то услышать это от почти незнакомого, если быть честной, мафиози оказалось куда более ошеломляюще, чем она когда-либо смела вообразить. Цуко не помнила его, кажется, едва ли вообще когда-то встречала, и теперь теплящиеся глубоко в сердце надежды со звоном разбились вдребезги. На мгновение закружилась голова, а потом Цуко выдохнула сквозь зубы, зачесала назад короткие волосы, утирая выступившую на лбу испарину, и закрыла глаза, воображая себя в маминой комнате, где с потолка ей в руки летели птицы, и были тысячи книг, которые она еще не смогла прочитать.

— В семье Бовино идет грызня за место босса, — добавил Реборн, будто сказанного им было все еще мало, — ты претендентка. Дальше…

Дальше Цуко слушала вполуха. Разговор, скорее напоминающий монолог, занял всего пару минут, за время которых Реборн успел коротко рассказать ей о видах пламени и ее собственном, уникальном из-за смешения двух типов. Дальше, не заботясь о том, внимательно ли она слушает, и пустившись в праздные объяснения, Реборн рассказал о позвякивающих на ее запястье браслетах, с помощью которых можно было это самое пламя укрощать. С каждым шагом и сказанным словом они приближались к дому, Цуко успела увидеть нескольких членов Дисциплинарного комитета, сливающихся с сумеречной темнотой, но мысли ее все же были заняты чем угодно другим. Она помнила, как разозлилась на болтающий без умолку голос, и как посыпались с полок в старой маминой комнате книги, а потом разрисованный потолок вспыхнул медным и фиолетовым. Цуко могла отчетливо представить себе ощущение теплого, ласкающего кожу пламени, и тогда, стоило на мгновение крепко зажмуриться, вспыхивали в кончиках пальцев рыжеватые и пурпурные искры. Она, кажется, с самого начала могла просто-напросто избавиться от визгливого голоса, но Цуко просто нравилось сидеть в старой маминой комнате и лазать по полкам, доставая то одну, то другую книгу.

— Он сказал, что может вернуть все обратно, — слова вырвались из горла сами собой, и Цуко испуганно застыла посреди дороги.

На самом деле она никогда не хотела возвращаться назад, не желала даже оборачиваться, вспоминая о прошлом. Цуко нравилось быть одной, пока она была одна, и весело оказалось проводить время с друзьями, что бы еще на самом деле ни происходило. Отпечатавшееся в ее глазах рыжее пламя Тсунаеши-куна, искрящееся у него прямо на лбу, перевернуло ее жизнь с ног на голову, и Цуко какое-то время даже считала себя сумасшедшей. Потом ненормальным стал целый мир, где возможно переместиться в будущее с помощью нелепой фиолетовой игрушки и розового тумана, и где ее собственная мать создавала подобные ужасные штуки. Цуко умела слушать и смотреть по сторонам, однако одного лишь этого не всегда хватало, чтобы не задавать вопросов.

— Так работает это пламя тумана? — о, в детстве она заваливала маму тонной вопросов и на каждый получала терпеливый ответ. — Позволяет проникнуть в разум или навести галлюцинации, или?..

— В любом случае это все не по-настоящему, — до этого разглядывающий ее лицо Реборн отвернулся, и Цуко почудилась горечь в его детском высоком голосе, — даже реальные иллюзии все еще остаются иллюзиями.

Они стояли посреди тротуара, скрытые подстриженными деревьями от проезжающих мимо машин, и желтые фонари высвечивали улицу чуть впереди и чуть позади, оставляя их прятаться в черном пятне. Завтра Цуко нужно было рано вставать, потому что ее очередь была дежурить в классе, однако после увиденного сегодня она решила, что непутевый учитель уж как-нибудь справится с этой работой.

— Вы сказали, что пламя неба объединяет все остальные, а облако наоборот наблюдает со стороны и, вроде того… — Цуко потерла ладони, глянула на звякнувшие браслеты и тяжело вздохнула — от переизбытка информации она не могла сформулировать мысли. — Может прозвучать избито, но я не собираюсь быть никаким мафиозным боссом.

На этом, пожалуй, разговор можно было закончить, но Реборн, вместо того, чтобы спрыгнуть и уйти домой, зачем-то похлопал ее по щеке. То ли ободряюще, то ли ласково, Цуко не разобрала до конца, и, хихикнув, неловко протянула ладонь. Жать руку младенцу, сидящему на твоем плече, было странно, ручка его ощущалась крохотной, но Цуко ощущала в ней силу, доступную не каждому взрослому.

— Почему Тсунаеши-куну нельзя отказаться? — Цуко на мгновение показалось, будто ее отказ приняли и зафиксировали, и она, преисполнившись наглости, решила просить о том же для своего друга.

— Он умрет, — Реборн ответил отрывисто, оттолкнул ее руку и спрыгнул на землю, махнув на прощание шляпой. — Не выбрасывайте подарки. Эй, Тсуна, проводи-ка Ацуко домой!

Оставив ее в полнейшей растерянности, Реборн скрылся в ближайших кустах, зашуршал там и вскоре совсем исчез где-то в темноте улицы. Крутанувшись на пятках, Цуко отерла ладони о юбку и склонила голову набок, и тут же столкнулась взглядом с огромными, будто чайные блюдца, глазами Тсунаеши-куна. Он стоял, сжимая в руке мороженое на палочке, а в другой держал пакет из супермаркета, и весь вид его выражал полнейшее, буквально вселенское непонимание. Цуко могла представить, что он что-нибудь слышал, если бы не медленно закрывающиеся за его спиной автоматические двери.

— Не слишком холодно для мороженого? — Цуко фыркнула, указывая на сладость пальцем.

Прохладный ветер обдувал шею, трепал короткую юбку и забирался под воротник рубашки. В голове сразу всплыло воспоминание о том, как взрослый Кея угощал ее мороженым в будущем, и Цуко, смутившись, заявила, что купит себе что-нибудь тоже. Скрывшись за прозрачными стенками магазина, она глубоко вздохнула, схватила из морозильника два стаканчика и скрылась у кассы. Рассчитываясь, она то и дело поглядывала на привалившегося к дереву Тсунаеши-куна, который разглядывал что-то на небе, и почему-то ждала, когда он уйдет. Странное трепещущее предвкушение давно и прочно смешалось со страхом, выжигающим все новое, что бы только ни происходило. Цуко отчаянно хотела знать, получить ответы на свои вопросы и успокоиться, но вместо них появлялись все новые и новые препятствия, которые нужно было перешагнуть. Цуко, пожалуй, всегда умела смотреть и слушать, но никогда не могла найти общий язык с другими детьми.

— Папа приехал, — ответил на просроченный вопрос Тсунаеши-кун, когда Цуко вышла на свежий воздух, — теперь в доме будет в десять раз более шумно.

Он рассмеялся неловко и немного неуклюже, облизал вымазанные в мороженом пальцы и выбросил в урну обертку. Пакет его успел уже покрыться влажными капельками конденсата, но Тсунаеши-куна, кажется, это вовсе не волновало, он смотрел куда-то поверх голову Цуко, хоть и был чуточку ниже нее, и, похоже, тоже видел там ответы, до которых не мог дотянуться.

— У вас с ним натянутые отношения? — смутившись собственного бесцеремонного вопроса, Цуко поспешно вжала голову в плечи и прикусила губу. — Мне показалось… извини, это не мое дело.

Раньше Цуко засыпала бы его вопросами, наплевав на эмоциональную атмосферу, а теперь не могла даже понять, что именно изменилось. Тсунаеши-кун выглядел грустным, раскачивал в руке влажный пакет и еле волочил ноги, шаркая ботинками по асфальту. На запястье его расцветало несколько новеньких синяков, кровоточила рассеченная бровь, и Цуко потянулась, утирая ее рукавом. На манжете стремительно расплылось пятно, почти черное в темноте, и только потом Цуко подумала, что Кея из-за этого наверняка будет волноваться. Тсунаеши-кун, остановившись, завороженно проводил ее руку взглядом, и лицо его, кажется, стало еще более печальным.

— Почему нельзя просто оставить меня в покое!? — взгляд Тсунаеши-кун вдруг встрепенулся, он выбросил пакет и рухнул на корточки, закрывая голову руками. — Зачем я должен терпеть все эти издевательства?! Никто даже не заплачет, если я умру!

— Я буду плакать, если ты умрешь, — выдохнула Цуко, опуская ладонь на его пушистую макушку.

Она поддалась порыву, совсем не осознавая, что именно делает, и оттого мгновение спустя залилась пунцовой краской до самых корней волос. Тсунаеши-кун замер, перестав причитать, и она, избегая его взгляда, отвернулась, махнула рукой в сторону дома и каркнула, что они, оказывается, уже пришли. Свет горел на первом и втором этажах, сердце колотилось как бешеное, так что Цуко сунула руку в почтовый ящик, вытащила оттуда письмо и развернулась к Тсунаеши-куну всего на мгновение.

— Ты поможешь мне завтра с уроками? — он сбил ее с мысли, такой же красный и жмурящийся, и Цуко, пытаясь угомонить трясущиеся руки, часто закивала и попятилась:

— Да, обязательно, я пойду домой, пока, спокойной ночи.

Дверь за ней захлопнулась так быстро, что она даже не успела понять, когда достала ключи. Ее собственный пакет с мороженым бухнулся рядом с дверью, следом полетели ботинки и почтовый конверт. Сделав два размеренных глубоких вдоха, которые, впрочем, ни капли не помогли, Цуко выглянула в окно, но Тсунаеши-куна там уже не было. От мысли, что Тсунаеши-кун научился исчезать у Реборна, Цуко рассмеялась, переобулась, подобрала конверт и мороженое, наверняка теперь побитое жизнью, и скинула все это на кухонный стол. Кеи внизу не было, и капелька облегчения смешалась с капелькой стыда, потому что она никогда не собиралась ничего скрывать от брата. Его гиперопека порой казалась ошеломляющей, Цуко даже говорила, что уедет куда подальше, но все, на что ее храбрости в свое время хватило, это поступить в среднюю школу для девочек. Из-за чего все интересные события в городе теперь обходили ее стороной.

— Ты топаешь, как слониха, — облегчение и стыд испарились, когда Кея, довольно ухмыльнувшись, перегнулся через перила второго этажа.

— Я купила мороженое! — Цуко тряхнула пакетом, не упоминая, в каких перипетиях тот успел побывать. — С каких пор почту доставляют так поздно?

Покосившись на стопку писем на столе, Цуко подхватила кончиками пальцев то, что достала из ящика, будто там могли быть яд или бомба. Спустившийся Кея хохотнул и подтянул к себе пакет, зарываясь в него чуть ли не с головой, уселся на стул и только потом перекрутился, чтобы достать из ящика ложки. Одну он оставил себе, а второй постучал Цуко по лбу, заставляя оторваться от пристального изучения пустого конверта. На бумаге не было никаких опознавательных знаков, ни имени, ни адреса отправителя или получателя, так что вполне могло статься, что его даже бросили не туда. Цуко была уверена, что никто из них конверта не ждал, и потому осторожничала, а Кея в свою очередь наблюдал за ней с ленивым интересом. Он, кажется, спросил, убирать ли ее порцию в холодильник, и Цуко неопределенно мотнула головой, цокнула языком и прихлопнула конверт ладонью.

Внутри ощущалось что-то маленькое и жесткое, как неправильной формы шарик, Цуко осторожно открыла сначала один глаз, а затем и второй, покосилась на хмыкнувшего насмешливо Кею и показала ему язык. В конце концов она надорвала конверт, перевернула его, и на стол выпало нечто, похожее на сломанное кольцо. Внутри него даже был фиолетовый камень, будто расколотый надвое, с одной стороны острый, как лезвие, но вовсе не шатающийся из-за хлипких креплений. Металл кольца украшали узоры, странные, обрывающиеся будто посередине, но Цуко не успела их рассмотреть. Кея выдернул кольцо из ее рук, покрутил в пальцах, зажав ложку в зубах, и, закатив глаза, бросил на середину стола:

— Выброси его.

Цуко недовольно пискнула, накрыла кольцо ладонью и потянула его к себе.

— Почему это? — звякнули, ударяясь о стол, браслеты, и она шикнула, подтягивая руку ближе к себе.

Однако Кея, кажется, свой замысел объяснять вовсе не собирался. Он отложил ложку и протянул раскрытую ладонь, давая понять, что спорить не собирается.

— Ацуко.

Это был последний аргумент без аргумента, когда Кея называл ее просто по имени и молчал, ожидая реакции. Цуко всегда злилась от этого, жевала губы и фыркала, но в конце концов уступала, всем своим видом показывая, что вовсе не проиграла. Вот и теперь она убрала руку, и Кея взял сломанное кольцо, поднялся и выбросил его в окно как ни в чем не бывало, будто так и должно было быть. После этого он вернулся к отставленному в сторону мороженому, и Цуко обиженно буркнула, что он может взять и ее порцию тоже.

Утром, как и ожидала, она проспала, подорвалась только когда Кея принялся громко топать, проходя туда-сюда мимо ее комнаты. До школы оставалось всего ничего, только добежать кое-как перед звонком к началу первого урока, так что уж точно ни о каком дежурстве и речи не шло. Можно было, конечно, не торопиться, забить на все на свете и оставить учителя прикрывать ее, но о них, пожалуй, и так уже слишком много говорили, так что Цуко скатилась с кровати, прошлепала босыми ступнями в ванную и умылась, всего мгновение задержавшись на собственном отражении. Она не жалела, что подстриглась, просто так оттянула челку, заставив ее прикрыть половину глаза, и фыркнула, растрепав ладонью короткие волосы.

Кея ждал ее внизу вопреки собственной пунктуальности, неспешно намазывал на хлеб вишневый джем и покачивал головой в такт мыслям. Еще парочка бутербродов лежала в тарелке в сторонке, будто дожидалась сонливую Цуко, и она ухватила один, засунула в рот почти целиком и потянулась за следующим. Они все равно бы уже не успели к началу урока, так что она развалилась поудобнее, угукнула вместо пожелания доброго утра и принялась дожевывать свой трофей. Кея уже был полностью готов, только пиджак висел на спинке стула, и маленькая непривычная деталь портила его образ. То вчерашнее безобразное сломанное кольцо поблескивало фиолетовым на его пальце как ни в чем не бывало, будто так и должно было быть, а не он сам выбросил его в окно.

— Меня уговорили, — заметив ее взгляд, хмыкнул Кея.

— Ага, — скептически пожала плечами Цуко, воображая, как такое вообще возможно.

В школу она в сопровождении старшего брата добралась примерно к середине первого урока. Заваливаться в класс было катастрофически поздно, так что Цуко заперлась в одном из кабинетов театрального кружка, секретный вход в который ей показывала Хару, среди различного рода тряпья, бумажных корон и пенопластовых облаков. Здесь было темно и тихо, слышался из-за стенки бубнеж учителя второгодок, и можно было, задумавшись о своем, просто смотреть в окно. Цокнув себе под нос, Цуко стянула браслеты, положила их друг на друга на парту и постучала ногтем, извлекая разве что некрасивое заяканье. Тсунаеши-куну нужна была специальная пуля, чтобы появился огонек во лбу, а Цуко в тот раз, кажется, просто-напросто разозлилась. Сейчас злиться на получалось даже от собственного бессилия, не загорались даже маленькие искорки-всполохи на кончиках пальцев, только тишина окутывала дурацкими костюмами и реквизитом.

В такой бесполезной тишине она просидела до конца урока, а потом, только уже в классе среди шумных девчонок, до конца учебного дня. Учитель старательно не обращал на нее внимания, даже не сказал ничего, когда она заявилась едва ли не со звонком на второй урок, и больше, почему-то, ее вообще никто не трогал, даже Миура Хару за целый день так и не показалась. Тишина сгущалась предчувствием скорого взрыва, но у Цуко не выходили даже слабые искры, только звенели натужно браслеты, перекатываясь по запястью и ударяясь друг о друга.

Взрыв все же, маленький, как будто бы пробный, случился по дороге домой, когда второй день подряд Цуко напрочь перегородили путь. Только на этот раз это была задравшая голову к небу и уперевшая руки в бока мама, будто только и поджидающая ее прихода.

— Ах, Ацуко, пойдем-ка со мной, надо кое-что обсудить, — мама опустила голову, и Цуко застыла, не зная, куда бежать.

Обычно полным именем ее называли самые близкие, это было как особое разрешение, нечто вроде рычага давления на нее, вот только мама всегда звала Цуко дурацкими прозвищами, какими-нибудь выдуманными сокращениями, милыми, но раздражающими в своей простоте. Когда же мама звала ее полным именем, оставалось разве что замереть, подняв руки вверх, и беспрекословно повиноваться.

— Когда ты успела приехать? — Цуко же предпочитала тактику бесконечных вопросов, которая срабатывала в зависимости от количества удачи на ее стороне.

Мама смерила ее долгим испытующим взглядом, и Цуко догадалась, что сегодня никакая вообще тактика не сработает. Тогда она принялась озираться по сторонам, словно из-за дерева вот-вот должен был вылезти член Дисциплинарного комитета в черной мальчишеской школьной форме.

— У Кеи тренировка, — оборвала ее мама взмахом руки.

— Я обещала Тсунаеши-куну…

Последняя попытка провалилась под мамину широкую улыбку и раскрытые для объятий руки:

— Он тоже будет занят какое-то время.

Цуко сдалась со вздохом, закинула рюкзак на плечо и в последний раз оглянулась в поисках неугомонной Хару, которая могла бы отвлечь маму хоть ненадолго. Но улица за ее спиной и впереди была совершенно пуста, будто все жители Намимори разом решили пойти домой выпить чаю. Осознав собственную победу, мама цепко ухватила ее за запястье и потянула по знакомому маршруту, чередуя один шаг с целой тирадой не слишком-то понятных Цуко слов. Мама держала ее так, что браслеты, снова надетые на одну руку, не могли шевелиться, зажатые между ее пальцев, и Цуко отчего-то казалось, будто они вот-вот сломаются пополам. Определенно она была зла, вот только прежде Цуко никогда не приходилось видеть последствия подобной злости.

Дорога принесла их к двухэтажному домику, такому же, как другие на этой улице, с металлической крышей и тонкими бумажными стенами. Все еще было непривычно тихо, а мама все болтала и болтала, рассказывая Цуко что-то про свои изобретения. За всю дорогу они не встретили никого из тех, кто обычно ходит по этой улице, будто целый город разом застыл, погрузившись в сонное оцепенение. Цуко не собиралась спорить с мамой, слушала ее вполуха и крутила головой направо и налево, выглядывая в занавешенных прозрачным тюлем окнах людей, пока они не дошли, остановившись перед калиткой. Возле дома Тсунаеши-куна тоже было спокойно, словно внутри почти никого не осталось, и оттого странное щекочущее чувство усиливалось, и начинало покалывать пальцы.

Они постучали, и дверь им открыл незнакомый мужчина в майке и со щетиной на лице, увидев которого мама скривилась и хлопнула Цуко по спине:

— Бей его, Ацуко!

Синхронное «Э?» слилось с восторженным писком выскочившего из-за угла Ламбо, звякнули, обретя свободу, браслеты, и дальше, как обычно бывает, все произошло одновременно. Цуко выбросила вперед сжатую в кулак ладонь, покрытую взявшимся из ниоткуда рыжим с фиолетовыми искорками пламенем, и выпала из бездонной шевелюры Ламбо игрушечная фиолетовая базука. Кажется, во время прогулки мама сказала, что сделала эту штуку именно для нее, и теперь, пожалуй, настало время закатить глаза и решительно не согласиться. Эту штуку мама явно придумала против нее, потому что каждый раз, когда они находились рядом, базука падала на Цуко, а Цуко падала в будущее.

* * *

Ацуко знала, что все в порядке. Твердила себе из раза в раз, что так и должно быть, все идет согласно выстроенному тщательно плану, и что потом, когда все закончится, они вместе над этим посмеются. Выпьют, может быть, немного вина, потанцуют, пока совсем не стемнеет. Это закончится скоро, уже вот-вот, осталось лишь сделать последний вдох и задержать дыхание, пока холодный ветер будет накатывать, забираясь под воротник.

Она водила пальцами по опрокинутой фотографии, стучала ногтями по холодному дереву. Все хорошо, все это скоро закончится. Настанет время вдохнуть, и тогда ветер невесомо подхватит, рассыплет погребальный венок и сбросит у гроба крышку. У нее есть всего пара минут, чтобы подумать об этом, прежде чем она сядет в самолет и вернется домой в роли очередной приманки, которой бесцельно водят под носом.

За окном расстилался начинающийся тусклый вечер, шум в доме не стихал уже несколько дней, и Ацуко казалось, будто они давно попались, пытаясь запутать друг друга. Несмотря на все эти сложные схемы и манипуляции, у их противника была единственная громкая победа на счету, а они безнадежно отстали. Все хорошо, твердила про себя Ацуко, потому что именно эта победа должна была стать для их врагов поражением.

— Надеюсь, Джанини построил для меня комнату с мягкими стенами, где ничего невозможно сломать, — Ацуко фыркнула себе под нос и поднялась, когда ручка двери ухнула вниз.

Остановившиеся из-за сквозной дыры часы Ацуко не могла назвать беспорядком, а вот выброшенный в окно диван давно уже стоило заменить.

Легкое головокружение накрыло ее за мгновение до того, как распахнулась дверь, зашелестел обволакивающий тело розовый дым, и все исчезло, а потом другое все появилось. Она вновь стояла в этом доме, будто в насмешку, а в дальнем углу коридора поспешно запихивал в шевелюру базуку десятилетия маленький Ламбо. На валяющегося перед ней Емицу Ацуко вовсе не обратила внимания.

— Ламбо-сан, — она присела на корточки, вытащила из кармана целую пригоршню леденцов, — мы с тобой поменяемся, ладно? Давай мне эту опасную штуку, а я отдам тебе все эти конфеты.

За спиной послышался смешок, Ламбо замотал головой и поджал губы, прижимая к себе базуку, но взгляд его оказался намертво прикован к ее раскрытой ладони. Хватило всего нескольких секунд, чтобы он сдался, осторожно зашагал вперед, сунул ей в руки игрушку и сгреб леденцы в охапку, и в следующее же мгновение след его вовсе простыл.

Добившаяся желаемого Ацуко выпустила самую чуточку пламени и разломала фиолетовую машину покореженных судеб к чертовой матери.

— Ты же все равно сделаешь ему новую, — она цокнула, поднимаясь, отряхнула с брюк пластмассовые осколки, — а я всегда хотела ее сломать.

— Ну конечно, — она буквально слышала, как мама закатила глаза, — вам с братом только дай в руки — так сразу ломать, никакого уважения к чужому труду.

Простонал приходящий в себя Емицу. Ацуко в глубине души надеялась, что это она так ему врезала, потому что иначе она врезала бы еще раз, но тогда уже весь дом пришлось бы чинить, а в этом времени у нее пока не было доступа к бюджету Вонголы.

— Если ты когда-нибудь выйдешь замуж за моего сына, зови меня папой, — прокряхтел Емицу, продирая глаза и пытаясь подняться, — о.

Мама громко расхохоталась, а Ацуко лишь головой мотнула, старательно изображая презрение на лице. Пять минут в прошлом как обычно пролетали стремительно, время уже выходило, и очень хотелось остаться хотя бы немного подольше, чтобы на это время все действительно стало хорошо.

— Ты похожа на свою мать.

Ленивое замечание Емицу заставило ее обернуться, разглядывая и сравнивая, и мама улыбнулась ей и зачем-то взмахнула рукой. Сейчас Ацуко могла видеть ее настоящей, без напускных улыбок и нелепой показной неуклюжести, и мама перед ее глазами была высокой и худой, с расползающимися от глаз морщинками и отпечатавшейся в глазах усталостью. Они никогда не были похожи на самом деле, как полные друг другу противоположности, и Емицу как обычно оказался совершенно неправ, так что мама тоже покачала головой несогласно. Пять минут подходили к концу, Ацуко как всегда ничего не успела, и теперь прошлое навсегда должно было оказаться в прошлом.

Уже вот-вот она сядет в самолет до Японии, спрячет гроб в лесу и будет наблюдать, потому что дальше шестеренки должны будут вращаться самостоятельно. Сейчас Ацуко в прошлом, и все равно думает об этом в любую минуту.

— Никогда не хотел знать ничего о будущем, но касательно назревающего конфликта колец…

Взметнувшийся клубами розовый дым не позволил Ацуко спросить, что такое конфликт колец, как не позволил Емицу закончить. В мгновение ока она вернулась обратно в собственное проклятое время, где посреди кабинета стоял бесполезным грузом самый настоящий гроб, но где все еще все было в порядке, потому что Савада Ацуко так решила.

* * *

Впервые, пожалуй, за все время ее жизни, включая несколько перемещений в будущее, Цуко довелось видеть удивленное лицо собственного старшего брата. Застывший на пороге Кея-старше-на-десять-лет округлил глаза и даже приоткрыл рот, а потом покосился на стоящий посреди комнаты, точно заменяющий отсутствующий диван, гроб, и Цуко безразлично пожала плечами. За время их безмолвного переглядывания она успела заметить разбитые напольные часы, замершие на полуночи или полудне, разорванную в клочья картину и перевернутую фотографию на столе. Были еще, конечно, всякие мелочи вроде валяющихся на полу декоративных подушек и оборванных хрустальных ниток на люстре, но гроб в этой феерии чувств был все-таки самым примечательным экспонатом. Цуко так и подмывало сказать что-нибудь вроде «это не я» и вскинуть повиновенно руки, а еще заглянуть внутрь, вот только гроб наверняка был пустой. Потому что ни один нормальный человек не будет хранить труп посреди кабинета.

В собственной нормальности Цуко сомневалась уже какое-то время, однако делала скидку на возраст взрослой себе. Она все-таки была старше на десять лет, ей было уже двадцать пять, и было решительно очевидно, что с Вонголой ее связывает куда больше, чем старое пыльное обещание.

— Мама только что приказала мне побить отца Тсунаеши-куна, — покаялась Цуко, все-таки вскидывая вверх руки, — мне стоит поймать Ламбо и побыть здесь подольше? Он выглядит важной шишкой.

Детально рассмотреть его Цуко не успела, все слишком быстро смазалось и покрылось розовым дымом, но кое-какое впечатление этот человек все же оставил. У него были короткие волосы и ужасная щетина на лице, крепкое тело, которое он будто специально выставлял напоказ, и цепкий колючий взгляд, от которого нестерпимо хотелось куда-нибудь спрятаться.

— Он выглядит идиотом, — Кею, кажется, ее исповедь ни капельки не тронула, но Цуко все равно решила его немножко поправить:

— Он выглядит важной шишкой, маскирующейся под идиота.

Они встретились взглядами всего на мгновение, а потом Кея устало пожал плечами и едва слышно фыркнул себе под нос. На бледном лице его, пусть и почти незаметные, залегли темные круги, и оттого глаза казались и вовсе пустыми провалами. В этом времени что-то происходило, он был удивлен ее появлению, но Цуко, по привычке навострившая уши, вовсе не хотела вдаваться в подробности. Она не понимала всего, что происходило с ней настоящей, и оттого влезать в собственное будущее, где пустой гроб стоял посреди кабинета, пока было рано. Пока, потому что Цуко отчетливо ощущала тонкую связывающую их нить, за которую нужно было лишь посильнее дернуть, чтобы все вокруг вовсе перемешалось.

И все-таки, повинуясь собственному безмерному любопытству, Цуко толкнула крышку гроба, оказавшуюся гораздо легче, чем она себе представляла. Внутри действительно было пусто, только устилали дно замысловатой периной белые искусственные цветы, в которых можно было бы спрятать не один, а парочку трупов.

— Он пустой, — отчего-то разочарованно пискнула Цуко и втянула голову в плечи.

— Разумеется, он пустой, — кивнул Кея, сделал пару шагов и задвинул крышку обратно.

Массивные напольные часы не ходили, так что за временем следить было сложно, но у Цуко внутри будто метроном секунды отсчитывал. Оставалось еще пару секунд, нить натягивалась, и отчего-то начинало тошнить, будто ее наизнанку каждый раз этим перемещением выворачивало. Удивление давно исчезло из взгляда Кеи, и теперь он смотрел на нее сочувственно, и от этого его взгляда тоже хотелось спрятаться, скрыться подальше. Такое чувство уже посещало ее, гулкое и громкое, и теперь набат стучал в голове, трубил и предостерегал о том, что она вот-вот провалится в кроличью нору, из которой не выбраться.

Стоило поторопиться и высказать опасения, может быть даже расплакаться за оставшееся время, притвориться маленькой и беспомощной, чтобы кто-нибудь вычеркнул ее из сценария, вымарал старой замазкой, от которой остаются уродливые белые кляксы и рвется бумага. Стоило рвануться, запустить руки в цветы и нащупать или поднять опущенную фотографию на столе, или попросту выглянуть в коридор. Но между ней и всем этим стоял опустивший голову Кея, ссутулившийся, будто в чем-то перед ней виноватый, и Цуко смотрела на него, не отводя взгляд.

Когда Цуко вернулась, мама удержала ее за локоть, не давая упасть. Она все еще стояла за ее спиной, фиолетовые осколки валялись у нее под ногами, а отец Тсунаеши-куна как-то подозрительно одобрительно смеялся. Они будто знали друг друга, были старыми знакомцами, и оттого Цуко чувствовала себя лишней и маленькой в чужом припорошенном пылью мире. Мама не отпускала ее, держала достаточно крепко, а с кухни восхитительно пахло пирогом с яблоками.

— Ну вот, — мама хлопнула в ладоши, отпуская ее, и отец Тсунаеши-куна подорвался, вставая перед ними по стойке смирно, — а теперь мы с вами сядем и все вместе поговорим.

Дымящийся в чашке чай отчего-то казался ей едва теплым, Цуко делала глоток за глотком, не различая вкуса, и вздрагивала каждый раз, стоило маме произнести ее полное имя. Савада Емицу тоже говорил о ней, и Цуко казалось, будто она не понимает ни слова, слушает какой-то незнакомый язык и витает в облаках, давно потеряв ветвистую нить повествования. Суетящаяся Нана-сан радовалась встрече и подкладывала в тарелку исчезающее со скоростью света печенье, но и она тоже, это было решительно очевидно по затуманенному взгляду и широкой улыбке, ни слова не понимала. Или не хотела понимать, потому что разговор все больше сворачивал, уходя от школьных будней к будням мафиозным, в которых смерти тянутся одна за другой.

Может быть, стоило догадаться, что с этим человеком мама вместе училась, вот только он выглядел на десяток лет старше с заросшим щетиной лицом и в растянутой майке, а Нана-сан рядом с ними ощущалась такой маленькой, будто была почти одного возраста с Цуко. Их нелепый разговор Цуко слушала краем уха, цеплялась за отдельные фразы и все размышляла, кому мог принадлежать тот гроб в будущем. В кабинете она оказалась в свое самое первое путешествие в будущее, сидела за массивным дубовым столом и больше ни на что не обращала внимания, потому что взрослый Тсунаеши-кун говорил ей какую-то ерунду, а потом с мыслей ее вовсе сбил Гокудера Хаято. Иногда Цуко думала, что ей стоит смотреть и слушать внимательнее, а потом снова терялась в собственных размышлениях, будто оказывалась заперта в той самой комнате с книгами и разрисованным птицами потолком. Откровенно говоря, Цуко не нравилось повышенное внимание к ее персоне, она любила наблюдать и слушать, а не вращаться где-то внутри, так что теперь сердце неприятно стучало в висках, а мысли лихорадочно цеплялись одна за другую, выстраивая какую-то уж больно сумасшедшею для ее привычного мира теорию.

В будущем, пожалуй, было слишком много подсказок, созданных специально для нее, но Цуко упрямо отмахивалась от них, закрывалась ладонями от слепящего солнца и высматривала рисунки на листьях. Взрослый Тсунаеши-кун почти всегда был рядом, а теперь посреди кабинета стоял заполненный белыми цветами гроб, и Цуко побоялась разворошить их, сунув поглубже загребущие руки. Кея, пусть и старшее ее обыкновенного брата, впервые в жизни выглядел в чем-то перед ней виноватым, но Цуко не завалила его вопросами, а трусливо отвела взгляд и пожала плечами, будто все это вовсе ее не касается. Логично было предположить, что она появляется в будущем вовсе не в случайном месте, тем более Тсунаеши-кун говорил, что происходит обмен с будущей версией, так что одно его первое появление должно было все ей по-настоящему рассказать. Реборн велел ей не выбрасывать подарки, а теперь Цуко хотела стащить с себя все чужое, сунуть в руки маме или кому-то еще и сбежать куда-нибудь на Хоккайдо, где ни один мафиози никогда ее не найдет.

— Ну так что, — оборвал ее размышления Емицу, которого мама повелительным тоном разрешила звать просто по имени, — не хочешь выйти замуж за моего сына?

Тарелка с печеньем грохнула по столу, голова Емицу мотнулась вниз и немного в сторону, и он взвыл почти так же, как выл от обиды Тсунаеши-кун. Мама и Нана-сан переглянулись, отсалютовали друг другу пострадавшими от чугунной головы Емицу ладонями, и каждая как ни в чем не бывало вернулась к своим делам. Мгновение спустя к печенью добавился стакан сока, будто горячего чая все еще было мало, и мама шустро поменяла с ним пустую чашку. Цуко фыркнула и скривила губы, мотая головой из стороны в сторону, и только-только поднявший голову Емицу стукнулся лбом о столешницу. Со стороны их нелепые отношения могли казаться забавными, однако было в них нечто, из-за чего у Цуко табунами по телу проходили мурашки и вставали дыбом волоски на предплечьях. Начинавшаяся, как детская сказка, история постепенно окрашивалась в зловещие краски, и теперь Цуко была уверена, что белый от снега Хоккайдо непременно ей подойдет.

— Мне вообще-то пятнадцать, если вы не в курсе, — буркнула Цуко, морщась от сладости.

Она все-таки сунула руку в тарелку с печеньем, постучала им о бортик, чтобы стряхнуть лишний сахар, и теперь делала глоток за глотком, чтобы перебить приторный вкус. Емицу глядел на нее насмешливым взглядом, а Нана-сан вдруг сунула под руку еще одну чашку. Все вокруг выглядело бы до боли нелепо, если бы не витающая в воздухе серьезность, такая же яркая, как мамины алые волосы. Десятилетнее будущее подкрадывалось к ней осторожно, а Цуко упрямо делала шаг назад, уворачиваясь от холодящего затылок дыхания.

— Плохо, конечно, что ты старше Тсуны, но год кажется вечностью только в детстве, — Емицу философски пожал плечами, а потом вдруг похлопал проходящую мимо Нану-сан по бедру, — в конце концов, я хочу, чтобы моего сына окружали надежные люди.

Что-то было в его словах не терпящее возражения, такое отвратительно властное, будто Емицу не уговаривал ее на сущую глупость, а просто-напросто отдавал приказы. Глаза его были холодны, глядели точно Цуко между бровей, точно он мог копаться в мыслях, ворошить ее разум и добавлять собственные установки одним только неправдоподобным нелепостью словом.

— А Тсунаеши-куна вы не забыли спросить? — Цуко фыркнула, принимая игру.

Если уж на то пошло, ее собственная мать была такой же до нелепости властной, так что сдаваться так просто Цуко не собиралась. Емицу она видела первый раз в жизни, а он уже страшно не нравился, и Цуко бы непременно сказала что-то еще, не помешай ей внезапно повисший на ноге маленький Ламбо.

Мальчишка пролез в приоткрытую дверь, распростер руки так, будто готов был обнять само небо, и намертво прилип к опешившей и оттого не успевшей увернуться Цуко. Слезы текли из его глаз градом, смешивались с соплями и слюнями и снова пачкали цветные колготки. Бурчал Ламбо нечто невразумительное, захлебывался в собственных словах и тряс пушистой макушкой, из которой сыпались шелестящие обертками леденцы. Цуко хотела было сбросить его, но дыхание застряло в горле, когда вместе с леденцами на пол посыпались фиолетовые осколки игрушечной детской базуки, из-за которой, по ее мнению, происходили все на свете несчастья.

— Цуко-ча-а-ан! — причитал Ламбо едва различимо, проглатывая слова и размазывая сопли по ее ноге. — Ламбо-сан не злится на Цуко-чан, так что Цуко-чан может забрать конфеты обратно! Ламбо-сан простит Цуко-чан все-все на свете, только пусть Цуко-чан больше не плачет!

Цуко понятия не имела, когда это она плакала, совершенно не имея, в отличие от устроившего настоящую истерику Ламбо, подобной привычки, но ребенок говорил так убедительно, что она и сама на мгновение поверила и прониклась. Когда спрятанные в волосах конфеты и пластиковые осколки закончились, Ламбо пробурчал что-то еще вовсе невнятно, дернул с себя пятнистый комбинезон и бросил его Цуко под ноги. Все это время лоб его не отрывался от колготок Цуко, уже напрочь испорченных, так что даже сквозь ткань она ощущала исходящий от него жар. Ламбо рыдал искренне и заливисто, как умеют рыдать только дети или могла бы орать сирена скорой помощи, и все вокруг него выстраивались в линию, пропуская мимо себя направленную не на них бурю.

— Когда это я плакала? — спросила Цуко, краем глаза наблюдая, как Емицу выводит прочь обеспокоенную Нану-сан.

— Ламбо-сан велит сестрице Цуко больше не плакать! — топнул ногой не желающий униматься мальчишка. — Цуко-чан нельзя плакать!

Разговор между матерью и Емицу Цуко слушала вполуха, но все еще умела складывать два и два. Пока они говорили о прошлом, речь несколько раз заходила об отце и некой Леоноре, то ли его младшей сестре, то ли какой другой родственнице, и в какой-то момент Цуко стало решительно очевидно, что именно она была матерью маленького Ламбо, заботу о котором зачем-то скинула на чужую по сути женщину и еще более чужую семью. Цуко, в общем-то, не было до их родства никакого дела, но Ламбо все еще обмазывал соплями и слезами ее колготки, уже насквозь пропитавшиеся, и отчего-то не желал верить, что плакала она последний раз примерно четыре года назад, когда перебинтовывала разбитые руки подравшегося с кем-то Кеи.

Настоящие волосы Ламбо, не скрытые дурацким капюшоном костюма, оказались на удивление мягкими. Кудряшки облепляли его заплаканное лицо, липли к рукам и едва скрывали красные уши, и Цуко зачем-то еще раз провела по ним пальцами. Она понятия не имела, как правильно обращаться с детьми, только трепала Ламбо по волосам и, вздыхая, обещала никогда больше не плакать, хотя сама готова была разрыдаться от отвращения и смущения. Взгляд матери, любопытный и снисходительный, она ощущала затылком, и оттого краснели ее собственные, тоже едва ли прикрытые короткими волосами уши. Хуже всего было то, что Савада Емицу тоже все еще был где-то здесь, и было в нем нечто такое расчетливо зловещее, из-за чего Цуко с легкостью поверила бы, что все события последнего года вовсе не были совпадением. Но вместо того, чтобы думать, она уговаривала Ламбо перестать рыдать, лично встав на заполненную фигурами доску.

Пожалуй, Цуко либо стоило слушать разговоры взрослых внимательнее, либо вовсе не совать нос дальше собственного маленького двухэтажного дома. В детстве мама учила их с братом итальянскому, постоянно приносила домой какие-то странные штуки и была неуклюжей настолько, что сыпалась со стен штукатурка. В детстве Цуко забиралась матери на колени, слушала ее рассказы и хлопала в ладоши, обещая тоже стать самой умной на свете. Цуко помнила, как мама трепала ее по макушке и советовала поменьше слушать, и вместо этого Цуко смотрела, широко раскрыв глаза, и видела звезды сквозь нависшую низко листву. Это была ее маленькая тайна, как рыжее пламя, греющее руки, и колючие фиолетовые искры, прожигающие ковер в гостиной, и мама знала о ней тоже, уходила куда-то, сколько бы Цуко ни цеплялась за ее рукава. Мама приносила ей разноцветные игрушки, а Цуко болтала ногами и ела конфеты, потому что кто-то смутно знакомый велел ей закрыть глаза. Сладкое Цуко разлюбила несколько позже, когда вместо игрушек и мамы ей остались только книги и разрисованный птицами потолок. И, думала Цуко, все-таки было бы лучше, перестань она и вправду слушать, потому что тогда у нее остались бы только звезды, а вовсе не книги, и дурацкие подарки не нашли бы своего получателя.

Взобравшись к ней на колени, Ламбо теперь тихо сопел, причмокивал и все еще просил никогда больше не плакать, сжимая кулачками плотную ткань ее пиджака, а Цуко гладила его по вихрастой макушке монотонно задумчиво, совсем потерявшись в собственных действиях. Раньше ей никогда не нравились требующие внимания шумные дети, и теперь Цуко ни за что бы не сказала, что все изменилось. На ее коленях сейчас сидел полуголый ребенок, измазавший ее слезами и соплями с головы до ног, и от отвращения к собственному нелепому виду у Цуко подергивалась нижняя губа. Но, вот удивительно, Ламбо был теплым и прижимался так доверчиво, что Цуко готова была позволить ему просидеть с ней в обнимку еще немного, пока ее собственное терпение не обратилось бы в пыль. Потом он стал бы для нее прежним раздражающим карапузом, размахивающим опасными игрушками, требующим конфет и не имеющим к ее семье никакого отношения.

— Вообще-то у меня к тебе другое предложение, — возник будто из пелены голос Емицу, и Цуко поспешно замотала головой, — даже выслушать не хочешь?

Когда-то в детстве мама велела ей перестать слушать и только смотреть, и сейчас Цуко глядела прямо перед собой на чернявую макушку заплаканного ребенка, цепляющегося за нее изо всех сил, и вовсе не могла его отпустить. Она никогда не приветствовала решение конфликтов с помощью силы, ругала ввязывающегося в драки Кею и подслушивала чужие разговоры, чтобы иметь на обидчиков брата влияние. Цуко умела за себя постоять, разучивала удары и носила в кармане электрошокер и газовый баллончик, так что ей вовсе не нужно было смотреть дальше собственного носа. Все дома на их улице казались ей одинаковыми, но отличались занавесками или стоящей возле калитки лейкой, а еще были цветы и деревья, ухоженные, выстриженные газоны и дурацкие садовые гномы. У Цуко были любимые серые с черными звездочками колготки и резинка для волос с оранжевым с фиолетовой серединкой цветком, и все это, пожалуй, было бы абсолютно бессмысленно, не разгляди она бегущего в одних трусах мальчика с рыжим пламенем на лбу, из-за которого улыбка сама собой расцветала на хмуром вечно лице.

 

Любопытство, будто запоздалая искорка отгремевшего фейерверка, зародилось в ней позже, когда вспыхнула на небе неестественно яркая луна и россыпью заблестели звезды. Впервые они шли вдвоем с мамой молча, и отчего-то Цуко казалось, что сейчас было самое время засыпать ее вопросами, выслушать каждый ответ и выбросить из головы все, что она до этого знала. То, что велела ей мама, обычно не относилось к ней самой, так что Цуко, пригладив взлетающую от вечернего ветра юбку, отвернулась в сторону, только чтобы не видеть реакцию на собственные слова:

— Ты знаешь, что это было за другое предложение?

Напрочь испорченные Ламбо колготки остались валяться в ближайшей к дому Савада урне, а сам мальчика какое-то время тащился за ними, пока не начал засыпать на ходу. Удачно подвернувшийся под руку Емицу утащил ребенка домой, но не забыл напомнить Цуко о предложении, детали которого она снова отказалась слушать. Теперь же мама насмешливо фыркала, разглядывала удивительно ясное для Намимори небо и не спешила с ответом.

— Емицу руководит отелом внешней разведки Вонголы. Сам себе босс, но действует в интересах семьи, — мама рассмеялась как-то мечтательно, точно предавалась воспоминаниям о далеком прошлом, — полагаю, он хотел сделать тебя своей преемницей…

Она замолчала, оборвавшись на полуслове, и Цуко вопросительно вскинула голову. Мамины ярко-красные волосы совсем растрепались на вечернем ветру, и теперь, будто впервые в жизни взглянув дальше собственного короткого носа, Цуко увидела некрасиво отросшие черные корни. Всю ее жизнь мама была яркой и неуклюжей, а теперь оказывалось совершенно иначе, и оттого мурашки обосновались на шее, заставляя ежиться и смотреть внимательнее.

— Твой отец терпеть его не мог, а Емицу постоянно над этим подшучивал, — Цуко хотела было спросить, почему, но мама уже продолжала, и так отвечая на не прозвучавший вопрос, — говорил, не понимает, что творится в этой безумной голове. Я же всегда угадывала мысли Емицу без слов, мы даже встречались какое-то время…

Цуко скривилась, пропустив несколько следующих слов, представила держащихся за ручки маму и Емицу и закатила глаза. Она, пожалуй, тоже не понимала намерений отца Тсунаеши-куна, и оттого в груди неожиданно теплело. Связь, которой никогда не было, постепенно выстраивалась из разорванных звеньев, а звезды на небе перемигивались лукаво и заговорщицки, словно это они подговаривали ветер виться вокруг и подслушивать.

— Как его звали? — вопрос сорвался с языка до того, как Цуко успела его осознать.

Не то чтобы она когда-нибудь стыдилась собственного любопытства, однако мама отчего-то всегда избегала разговоров о папе, так что Цуко привыкла молчать и воображать, добавляя выдуманное, похожее на ее собственное лицо, на немногочисленные совместные фотографии. В какой-то момент несколько лет назад Цуко решила, что папа бросил их, и лелеяла эту мысль до сих пор, заталкивая глубже собственный интерес, и теперь он рвался наружу дрожащими пальцами и прилипшим к небу языком, так что не оставалось решительно никакой возможности оставаться немой.

Мама глянула на нее сверху вниз поначалу недоуменно, склонила голову набок и поджала губы, точно раздумывала, пытаясь вспомнить одно-единственное простое слово. Ветер кружил вокруг, шелестел листьями и путал дорогу, и складывалось ощущение, будто они ходили кругами, только чтобы не завершать преждевременно разговор. В другой раз, думала Цуко, она струсила бы и не раскрыла рта вовсе, и мама бы снова уехала, оставшись в образе неуклюжей почти незнакомой женщины, изредка приезжающей на какой-нибудь праздник.

— Линдор, — Цуко икнула от неожиданности, и мама понимающе хихикнула, — Бовино Линдор, о, как я хохотала, когда впервые это услышала!

Образ отца вырисовывался у нее прямо перед глазами, превращался из эфемерного слова в настоящего человека, и Цуко, прыснув, все-таки рассмеялась. Колючие искорки щекотали в груди назойливо, как игривый котенок, а губы сами собой тянулись и складывались в улыбку. Дурацкое непонятное слово имело теперь реальное, пусть и глупое, имя, и оттого одиночество, тоже загоняемое обыкновенно в самую глубь, било в затылок, склоняло голову вниз и лупило в висках так, будто репетировал где-то рядом целый оркестр. Глаза у Цуко слезились, но она все еще улыбалась, исподтишка глядела на отвернувшуюся зачем-то маму и думала, что у нее, наверное, вместо оркестра взлетно-посадочная полоса.

— Все говорят, — Цуко вжала голову в плечи, сглотнула тугой комок и зажмурилась, словно так ее следующие слова могли стать чуть менее обжигающими, — он умер из-за Девятого Вонголы…

Вопрос застрял в горле, и Цуко даже перестала дышать, ожидая отчего-то, что что-нибудь тяжелое вот-вот упадет ей на голову. Но ничего не случилось, и даже ветер вокруг затих, оставляя им с мамой на двоих лишь смазанное дыхание и грохот биения сердца. Цуко ожидала какой угодно реакции, криков и ругани или непрошенных слез, но вместо этого получила ответ на вопрос, который даже не задавала.

— Я сказала, что сделала базуку десятилетия для тебя, но это неправда, — мама шумно вздохнула, собрала растрепавшиеся волосы ладонью, — скорее это было для меня. Я так боялась за тебя и Кею, что не придумала ничего лучше, чем построить машину времени и поговорить с тобой из будущего. Со многими вариациями тебя, потому что, как оказалось, базука выдергивала тебя не только из будущего, но и из параллельного мира.

— Была ли ты удовлетворена этими разговорами? — каркнула Цуко, не узнавая собственный голос.

Горячая ревность полоснула по горлу, заставляя жмуриться и проглатывать вздохи, иррациональная и алчная, будто бы был в ней в самом деле какой-нибудь смысл. Цуко ревновала к самой себе свою же собственную мать, как бы нелепо это ни выглядело, потому что так у них было всегда: мама беспокоилась и исчезала, а потом исчезала Цуко, и все заволакивало дурацким розовым дымом, и пять минут делались вечностью. Цуко не помнила об этом ни капельки, словно кто-то намеренно стер ее память, а мама продолжала молчать, разглядывая неправдоподобную, точно нарисованную кем-то луну.

До дома они дошли молча, разошлись в разные комнаты и заперлись там, отгораживаясь друг от друга тонкими стенами. Кея пропадал где-то, и без него дома было отчаянно тихо, будто исчезло нечто жизненноважное, и Цуко заперлась в ванной, только там позволив себе разрыдаться.

* * *

Тсуне было отчаянно страшно. Не так привычно, по-обычному страшно, как было с тех пор, когда в жизни его появился Реборн, а совершенно иначе, так, что сводило пальцы и подкашивались колени. Его отец, глупый, постоянно пропадающий на работе папа оказался самым настоящим мафиози, и это, пожалуй, шокировало куда сильнее предстоящего конфликта. Человек, с которым ему предстояло сражаться за место Десятого босса Вонголы внушал ужас, и Тсуна решительно отказался бы в первую секунду, если бы не одно осознание — его убьют сразу, стоит стать бесполезным. Сейчас Тсуна был жив благодаря тренировкам Реборна и друзьям, однако имел ли он право и дальше прикрываться их спинами? Реборн говорил, что он должен защищать еще и Ацуко-сан, но Тсуна, пожалуй, вовсе не был уверен, что выживет в предстоящей заварушке сам.

Он шел по вечерней дороге, едва переставляя от усталости ноги и засунув в карманы изрезанные ссадинами руки, и думал, что стоило бросить все и сбежать после того первого взрыва, когда жизнь его разом перевернулась с ног на голову. Теперь уже за его спиной стояло слишком много людей, но, может быть, думал Тсуна, они все отстанут, стоит ему одному умереть? Не то чтобы он всерьез хотел умирать, просто так, почему-то, Тсуне казалось более справедливо. Он был и оставался всегда Никчемным, ни на что не способным Тсуной, а теперь ему предстояло доказать собственное призрачное право на жизнь, отобрав его у людей, отнявших уже столько чужих жизней, сколько ему и не снилось. Сегодня должен был состояться первый бой, сражаться предстояло старшему братцу, пусть самому сильному из них, но, наверное, стоило перестать верить в хороший исход и отмахиваться глупой игрой в мафию. Все было с самого начала реальным, и теперь, когда на кону стояла не только его собственная жизнь, Тсуне было отчаянно страшно сделать хотя бы еще один шаг.

Вперед маячил черный школьный забор, четыре этажа зияли черными окнами, и даже темнота неба казалась сегодня какой-то особенно черной. Звезд совсем не было видно, луна тоже скрылась за густыми сизыми облаками, и не предвещала эта темнота ничего, кроме очередного кошмара. Тсуна отчаянно хотел встретиться с Ацуко-сан, рассказать ей об отце и конфликте колец, выговориться, а потом посмеяться, потому что смеяться с Ацуко-сан было так же легко, как разговаривать. Но у Ацуко-сан были свои дела и проблемы, а Тсуна считал, что уже достаточно втянул ее в мафиозное безобразие.

Осознание собственной отчаянной беспомощности перед этими страшными монстрами било не хуже стальной пластины по кулаку. В какой-то момент, казалось, Тсуна и сам ощутил, как с хрустом ломаются пальцы и как выгорают напрочь глаза под ядовитым искусственным светом. Они вроде как победили, старший брат собрал свое кольцо целиком, но, что куда хуже, очутился в больнице, едва способный и дальше размахивать кулаками. В какой-то момент Тсуна готов был спрятаться, притвориться сумасшедшим или придумать что угодно еще, однако острый взгляд, впившийся в спину, останавливал не хуже привязанной к ошейнику цепи. Для полного отчаяния не хватало понимания, что на тот свет следом за ним отправятся все, кого Тсуна успел втянуть. Черное здание школы, маленькое и одновременно огромное в темноте теперь возвышалось за его спиной, накрывало тенью и скрывало своим неуклюжим боком странную конструкцию-клетку с рассыпанным под ногами битым стеклом. Ноги у Тсуны вовсе не двигались, идти домой не хотелось, но и оставаться было невыносимо, словно некто все еще прожигал его насмешливым, полным презрения взглядом, от которого кровь стыла в жилах. На завтра уже был назначен следующий бой, и Тсуна никак не мог придумать, куда бы сбежать, потому что сбегать одному было решительно некуда.

Вялые, едва слушающиеся ноги в конце концов привели его на детскую площадку в парке, где когда-то, словно очень-очень давно, Тсуна искал для Ацуко-сан потерянную резинку. Почти не осознавая собственных действий, Тсуна коснулся ладонью лба, потер переносицу и растрепал волосы, потому что надо было куда-то деть руку. Следующий бой должен был состояться между хранителями Грозы, и за ним бы неизбежно последовал еще и еще один, пока не придет его собственная очередь. В самом конце, думал Тсуна, перебирая в пальцах кольцо с неровными острыми гранями, он должен будет защитить то, что осталось, но отчего-то все еще отчаянно сомневался, что хоть что-то останется. Они были простыми школьниками против взрослых наемных убийц, и выглядел их навязанный кем-то конфликт наверняка как схватка букашки и цапли, в которой заведомо известны все проигравшие.

Тсуна мог бы спросить у взрослого Ламбо об исходе конфликта, потребовать у него каких-нибудь объяснений, записать все и придумать стратегию, но в голове все равно не укладывалось, не желало рассортировывать факты по полочкам охватившее его чувство ужаса, пробирающее жаром глубоко изнутри.

— Что бы ты тогда сделал?

Низкий голос Ацуко-сан вырвал его из раздумий, и только тогда Тсуна осознал, что бормочет себе под нос одно и то же без остановки. Скрип качелей смешивался со стуком крови в ушах и шелестом гравия под ногами, так что он едва ли заметил ее присутствие рядом. Ацуко-сан сидела, слегка отталкиваясь мыском, на соседних качелях, смотрела, не отрываясь, куда-то на темное беззвездное небо, а Тсуна, словно умалишенный, твердил, будто должен во что бы то ни стало расспросить о будущем взрослого Ламбо.

— Что бы ты сделал? — повторила Ацуко-сан, не поворачивая к нему головы. — Если бы Ламбо рассказал тебе о будущем, каким бы оно ни было?

Одинокий фонарь мутно высвечивал бледное пятно ее лица, голые ноги и рыжие кеды, и Тсуне отчего-то казалось, что щеки ее блестели будто от влаги. Ацуко-сан держалась руками и точно лениво отталкивалась ногами, то взлетая, от падая вниз, и голос ее тоже то и дело делался выше. Ответа на ее вопрос Тсуна не знал, но и Ацуко-сан, кажется, он вовсе не требовался, так что она продолжала раскачиваться, говоря о чем-то своем, а он глядел на нее сбоку и оставался на месте.

— Ты бы перестал сражаться? Поверил бы его словам и пустил все на самотек? — Ацуко-сан говорила медленно, тщательно прожевывая слова, словно собеседником ее оказался маленький несмышленый ребенок. — Если все будет хорошо, то все хорошо. Стоит беспокоиться только если все будет плохо. О каком будущем ты бы хотел узнать?

Она не ждала ответа, но Тсуна все равно каркнул, точно оправдываясь перед судом:

— Я бы хотел быть уверен, что из-за меня никто больше не пострадает.

— Тогда сделай так, чтобы никто больше не пострадал, — эхом откликнулась Ацуко-сан, взлетая вверх.

Звучало просто, до одури примитивно и настолько жалко, что Тсуна хохотнул и тоже оттолкнулся пяткой. Воздух в груди взметнулся, прохладный ветер мазнул по щекам, а затем сердце ухнуло и осталось висеть, так что пришлось отталкиваться снова, чтобы его поймать. Ацуко-сан отчего-то захихикала тоже, и Тсуна отчетливо увидел, как заблестело влагой ее лицо. Она скрылась позади, стоило Тсуне достичь вершины, и он вывернул шею, толкнулся назад и вдруг уперся взглядом в ее чуть ссутуленную спину. Короткие волосы Ацуко-сан разметались черным пушистым пятном вокруг ее головы, и из-за того лицо ее казалось еще более белым, словно единственная сверкающая звезда на черном затянутом тучами небе. Тсуна оттолкнулся снова, силясь ее настичь, но снова упустил и вывернул шею, разглядывая всего мгновение тусклый в желтом фонаре силуэт.

Ацуко-сан проносилась рядом, и порыв ветра обдавал его плечо, а затем они вместе исчезали, падали вниз, когда Тсуна видел впереди только темное ночное небо, и тот же ветер лупил его с размаху в затылок. В груди поселилось чудное искристое чувство, из-за которого хотелось смеяться и одновременно сжаться в комочек и спрятаться под кроватью, и тогда Тсуна тормозил пятками, поднимая столб серой пыли, а Ацуко-сан взлетала вверх, сливаясь с шелестящими на ветру деревьями. Она хохотала, точно никак не могла остановиться, а Тсуна раскрывал рот, как выброшенная на берег рыба, давился ветром и не отрывал взгляд от ее светящегося в свете фонаря лица.

— Что я должен делать? — наконец спросил Тсуна, упираясь взглядом в ее затылок.

Он хотел как-нибудь подбодрить Ацуко-сан, утешить ее, а вместо этого снова заговорил о себе. Впрочем, Ацуко-сан, совсем не придав значения его неверным словам, ответила легко и быстро, но даже не повернула головы, пролетая мимо:

— Не знаю. Я даже не знаю, что теперь делать мне.

Голос ее звучал зачаровывающе в ночной темноте, так что Тсуна в ответ лишь понимающе пискнул. Тсуна был уверен, что ему нужны план и четкие инструкции, потому что сам по себе он всего лишь никчемный парень из средней школы, а еще потому, что он никогда на самом деле не делал ничего по собственной воле. Всю жизнь его будто вели по протоптанной дорожке, обходя шипастые кусты и овраги, и даже с появлением Реборна удерживающая его рука всего лишь превратилась в поводок и ошейник. Тсуна никогда не знал, что ему стоит делать, ничего не хотел и послушно хватался за протянутую ладонь, потому что так было проще, но теперь его затащили в самую чащу и бросили, так что выбираться предстояло самостоятельно.

От эгоистичного решения, вспыхнувшего в голове ярким фейерверком, зазвенело в ушах, и Тсуна сделал несколько шагов назад, подпрыгнул и оттолкнулся, улетая далеко вперед и оставляя Ацуко-сан позади. Холодный ночной ветер мазнул по щекам, заскрипели плохо смазанные петли, и чувство полета обрушилось на него темнеющим небом. Тсуна давно уже был не один, за ним гуськом шла целая вереница подпевал и помощников, так что он мог бы просто ухватить их всех за руки и дернуть на себя, и тогда хоть кто-то нашел бы дорогу назад. Завтра, пожалуй, Тсуна стал бы корить себя за подобное решение, но сейчас, после ужасающего первого боя он наконец-то осознавал, что не один втянут в дурацкую историю с мафией. И что ему нужно найти человека, который просто-напросто потянет его дальше вперед.

— Если ты не против, завтра состоится бой Хранителей Грозы, — Тсуна выплюнул это, едва опустившись вниз, а потом снова взлетел, потеряв Ацуко-сан из виду, — не хочешь прийти посмотреть?

— Нет.

Ему, должно быть, послышалось, почудилось в скрипе петель и шорохе гравия под ногами, а еще в свисте ветра в ушах, но Тсуна все равно резко затормозил, моргнул слезящимися глазами. Одинокий фонарь освещал детскую площадку пучком тусклого желтоватого света, в котором черное казалось еще более черным, а белое выделялось неестественно ярким пятном. Лицо Ацуко-сан, окруженное ореолом черных волос, было белым и блестящим от влаги, словно она только что ужасно отчаянно плакала, а Тсуна как обычно по собственной дурости все пропустил. Она смотрела куда-то вперед, сидела на качелях, ссутулившись, упиралась локтями в колени и вертела в пальцах нечто маленькое и блестящее, увенчанное угловатым ярко-зеленым камнем.

Подозрение шарахнуло еще одним фейерверком, настолько громким и ярким, что напрочь застило глаза и заложило уши. Реборн рассказывал ему о типах пламени, и у Ацуко-сан, он видел собственными глазами, оно было совершенно другим, чем-то похожим на его собственное, но какая для кого была разница?

— Ламбо отдал мне его вместе со всеми своими конфетами, — Ацуко-сан будто ладонью прихлопнула начавшую разрастаться во все стороны панику, — он, оказывается, мой кузен, представляешь?

Мягкий смешок ударил застывшего Тсуну в лоб не хуже пули Предсмертной воли. Мысли его совсем спутались, так что Тсуна в ответ всего лишь икнул и замотал головой, словно отвечая, что нет, ни капельки не представляет. Надоедливый плакса Ламбо никак не вязался у него со спокойной Ацуко-сан, похожей на японку настолько, что можно срисовывать идеальный типаж. Хотя еще больше, пожалуй, у него в голове не укладывался пятилетний Ламбо-Хранитель Грозы, которому завтра предстояло драться со страшным убийцей за какое-то дурацкое разломанное на две части кольцо, такое же бесполезное, как принадлежащий Тсуне учебник по физике.

Поддавшись порыву, Тсуна взвыл и схватился за голову, подвернул ногу и едва не рухнул с качелей на землю. Все его гениальное решение пошло трещинами, не успев обрести полноценный вид, и теперь непременно нужно было придумывать новое, включающее в себя куда больше людей. Тсуна, вообще-то, все еще должен был защищать Ацуко-сан, так что она стояла за его спиной одной из многих бесплотных теней, которые извечно следуют по пятам.

— Верни его обратно, ладно? — Ацуко-сан похлопала его по плечу, сунула в сжатую ладонь кольцо и исчезла, оставив Тсуну разбираться с собственными потрясениями в одиночестве.

Кольцо оказалось теплым и гладким, в отличие от его собственного будто разрезанным на две равные половины. Зеленый камень поблескивал в свете фонаря пугающей точкой лазерного прицела, нарисованного у Тсуны на груди. Собственное кольцо он засунул в коробку и спрятал под кроватью, затолкал к самой стене и задвинул старыми сумками, а на следующий день обнаружил на собственном пальце и в точности повторил ритуал. Ученик отца теперь обучал его владению пламенем, а Тсуна ощущал себя все еще бесполезным, никчемным безвольным мальчишкой. Ничего не менялось, он все еще шел вперед под чутким присмотром, а сделать шаг в сторону попросту не хватало храбрости.

* * *

На бой Цуко все же пришла, сама не зная зачем, заявилась в самом начале, когда маленький Ламбо уже стоял посреди сооруженной для него арены на школьной крыше. Из-за барабанящего ливня было плохо видно и слышно, вода заливала лицо несмотря на дождевик и зонтик, так что черные силуэты людей на другой стороне представлялись ей ужасающими чудовищами. Драки Цуко никогда не любила, предпочитала всегда иные средства воздействия, так что от открывшейся картины и вовсе хотелось плевать и ругаться. Сражение пятилетнего ребенка с шилом в заднице и хмурого верзилы в цепях могло иметь один лишь исход, и, наверное, Цуко пришла затем, чтобы в нем убедиться. На запястьях ее позвякивали скрытые дождевиком браслеты, крупные капли дождя падали под ноги и разлетались брызгами, пачкая новые колготки, а Цуко стояла, скрывшись в тени надстройки, и считала громоотводы.

Объяснение правил вместе с началом боя Цуко пропустила, очнулась только когда крышу всего на мгновение заволокло едким розовым дымом. Из-за дождя дым осел моментально, выдал Ламбо-подростка, сидящего в нелепой позе с поднесенными ко рту бамбуковыми палочками, а тот лишь захлопал глазами и усмехнулся. Даже в таком виде он выглядел слишком юным и хрупким по сравнению с противником, и Цуко неожиданно поймала себя на мысли, что не отказалась бы выставить вместо него взрослого Тсунаеши-куна. Так по ее мнению было бы справедливо, потому что взрослый Тсунаеши-кун был старше их всех, а еще производил впечатление по-настоящему сильного человека.

Впрочем, мнение спрятавшейся за надстройкой Цуко никто не спрашивал несмотря даже на то, что она ощущала на себе пристальное внимание некоторых присутствующих. Любопытные взгляды скользили по ее фигуре, впивались иглами в кожу и пробивали насквозь острыми дождевыми каплями, рассыпающимися под ногами хрустальными искрами. Система громоотводов то и дело искрила, освещая черные фигуры яркими вспышками, но даже тогда сложно было разглядеть что-то, кроме кривящих лица усмешек. Они были разными, совершенно непохожими друг на друга, и все же было в них нечто общее, отчего застывало дыхание и цепенело в груди. Каждый из них мог убить Цуко одним-единственным щелчком пальцев, а она разглядывала их как ни в чем не бывало, словно они были знакомы как минимум несколько лет.

Это, пожалуй, походило бы на смешную детскую игру, если бы не смешавшаяся с дождем кровь и прорезавший раскаты грома крик. Ламбо-подросток рухнул на пол, подхватил брошенную маленьким Ламбо базуку десятилетия и выстрелил в себя, исчезая вновь в заполнившем арену розовом дыме. Из-за дождя было плохо видно, но Цуко все равно показалось, будто взгляд появившегося мужчины был полон ностальгии и жалости. Плечи его были слегка ссутулены, черные волосы падали на один глаз, а руки безвольно болтались по бокам, но ощущение ленивой искрящейся силы окутывало яркими вспышками молний. Он видел Цуко, смотрел на нее всего мгновение, но и его хватило, чтобы в животе завязался узел, а тошнота подступила к горлу. Ламбо из двадцатилетнего будущего смотрел на всех, словно на призраков, улыбался чему-то своему и говорил нечто непременно дурацкое, как делал в далеком детстве. Он был сильным и был одиноким, воспринимал, должно быть, свое перемещение в прошлое как развлечение и собирался помочь себе маленькому остаться в живых. Ламбо из двадцатилетнего будущего больше не одаривал Цуко и взглядом, а она ощущала, как с каждым ударом проваливалось глубже сердце. Он готов был победить, вырвать собственную жизнь из грубых рук, убить в отместку, если потребуется, и все же грустная улыбка не сходила с его лица, словно все вокруг было маленьким и незначительным, таким мучительно обыкновенным, что больно дышать. Для Ламбо из двадцатилетнего будущего обыкновенным было их сумасшедшее настоящее, и Цуко даже представить боялась, какие события могли к этому привести.

Маленький Ламбо вернулся куда быстрее, чем кто-нибудь ожидал, отбросил собственную победу прочь и рухнул поломанной куклой. Цуко рванулась вперед, поддаваясь порыву толкнувшего ее в спину ветра, и зонтик вылетел из ослабевшей руки. Еще мгновение, один неосторожный удар, и Ламбо, надоедливый шумный Ламбо, который отдал ей все конфеты, лишь бы Цуко больше не плакала, мог умереть. Цуко видела это в глазах его противника, делала быстрее, чем думала, и не успела моргнуть, очутившись посреди расчерченной сети громоотводов. Она не участвовала в состязании, но это было неважно: маленькое тельце обмякло в ее руках, прижавшись доверчиво и опустив голову на плечо. Маленький Ламбо был ее двоюродным братом, подросток — едва знакомым ровесником, а взрослый смотрел так, будто когда-то не смог защитить. Будто не сделал для нее то, что Цуко сделала только что, и на всю оставшуюся жизнь скорбный плач поселился в глубине его глаз.

Едва ли Цуко обратила внимание на собственное вспыхнувшее вокруг искристое пламя, не заметила даже рванувшего к ней Тсунаеши-куна. Взгляд ее оказался прикован к единственному человеку, с ухмылкой направившему ей в лоб пистолет, и Цуко казалось, что стоит хотя бы моргнуть — она сама легко распрощается с жизнью.

Если бы Цуко сказали, что она снова будет сидеть на шикарном диване в шикарном отеле и слушать какую-то чушь, она бы развернулась и молча ушла. Не потому, что совсем не поверила бы, скорее Цуко сбежала бы от самой мысли, знаменующей, что обстоятельства снова могли бы привести ее в этот удушающий холл. Впрочем, сидящий рядом Тсунаеши-кун, кажется, ощущал себя еще более неуютно, постоянно ерзал, задевая Цуко бедром, и вертел головой, будто его настороженность теперь могла хоть немного помочь. Сама она сложила руки на коленях, изображая из себя примерную девочку, толкала Тсунаеши-кун, когда тот наваливался на нее слишком уж сильно, и не отрывала глаз от сидящего напротив убийцы.

В то, что человек по имени Занзас — убийца, поверить было решительно проще, чем в половину итальянской крови, плещущейся в венах типичной японки-Цуко. Темные глаза с красноватым отливом смотрели на нее неотрывно, будто тоже выискивали нечто похожее, развалился он так, что занял собой целый диван, а в расслабленной нарочито позе читались напряженность и легкая, едва уловимая заинтересованность. Цуко определенно заинтриговала его, и оттого в середине лба у нее все еще не красовалась дыра, и собиралась она сделать что-то еще, что позволило бы им с Тсунаеши-куном уйти на всех четырех ногах. Потому что даже с точки зрения Цуко избавиться от Тсунаеши-куна можно было в любой мало-мальски удобный момент, и тогда дурацкий конфликт между школьниками и мафиози испарился бы на подлете.

Пострадавшего Ламбо забрали в больницу, так что теперь Цуко перебирала в пальцах его кольцо с искрящимся из-за искусственного света камнем зеленого цвета. То, что эта безделушка снова оказалась в ее руках, Цуко совершенно не нравилось, как не нравились и собственные туманные родственные связи, и перемещения сквозь пространство и время, и нервничающий сверх меры Тсунаеши-кун, такой же мокрый до нитки, и торчащий из-за пояса пистолет, больше не направленный в ее лоб. Пожалуй, в сложившейся ситуации Цуко предпочла бы поскорее сбежать, уподобившись визжащему, словно щенок, пятилетнему Ламбо, однако сердце так прочно придавливало пятки к полу, что сделать хотя бы шаг казалось просто-напросто невозможным.

— Тсунаеши-кун, ты говоришь по-итальянски? — страх клекотал в горле по-птичьи, так что Цуко даже икнула, не справившись с собственным голосом. — Скажи ему, что нам завтра в школу.

Сущая ерунда сорвалась с языка так легко, что Цуко едва сама себя не хлопнула по лбу, однако Тсунаеши-кун только замотал головой и сглотнул, демонстрируя, что вовсе растерял все знания человеческой речи. Сложно было сказать, понимал ли молчащий Занзас японский, а больше в комнате никого не было, так что даже переводчика попросить они не могли. Цуко понятия не имела, что теперь делать, злилась на втянувших ее в это маму, Ламбо и Тсунаеши-куна и представляла, что будет, если она снова выпустит пламя. Опустив взгляд на собственные руки, Цуко перевернула их ладонями вверх, вздрогнула из-за звякнувших на правом запястье браслетов и решила уже делать хоть что-нибудь, когда дверь с грохотом распахнулась и длинноволосый мужчина за волосы же втащил в комнату женщину. Дергающийся Тсунаеши-кун вздрогнул и мигом сделался серьезным, а Цуко выдохнула, осознавая, что уж теперь-то дело в любом случае сдвинется с мертвой точки.

Впрочем, сперва от визга заложило уши. Другая такая же женщина влетела в комнату следом, крича и размахивая руками, однако на нее словно бы никто и вовсе не обратил никакого внимания, разве что Занзас лениво повернул голову и презрительно фыркнул. Если приглядеться, он был похож на дикого льва или тигра, рычал совершенно по-звериному и только что хвостом не помахивал, развалившись на диване. Длинноволосый, продолжая ассоциацию, отчего-то напоминал Цуко громкую птицу, кого-нибудь вроде дятла, способного продолбить в любой самой крепкой черепушке дыру. Дело было, наверное, в том, что орал он громче обеих девиц вместе взятых, так что разом застучало в висках и захотелось зажать уши руками, и Цуко даже бы сделала это, не вели объявившийся из ниоткуда Реборн всем разом заткнуться. Хотя Цуко была бы ему куда более благодарна, объявись он несколькими минутами раньше, потому что голова у нее уже нещадно болела, мешая в полной мере обрабатывать информацию.

— Глупый Тсуна! — рявкнул Реборн, стоило всем замолчать, и у Цуко снова зазвенело в ушах.

Причину подобного обвинения все поняли и без пояснений, так что на какое-то мгновение все взгляды сошлись на Цуко, и по телу ее поползли липкие мурашки. Уже несколько раз она легко могла умереть, и теперь, точно приходило запоздалое осознание, пальцы Цуко начали мелко подрагивать. Судорожный вздох застрял в горле, и она, моргнув, перевела взгляд на вскинувшего подбородок Тсунаеши-куна, все это время тоже перебиравшего в пальцах свою половинку кольца.

— С возвращением в реальный мир, — шепнула Цуко, и Тсунаеши-кун едва заметно повеселел.

Теперь, в противовес предыдущему запустению, в комнате их стало слишком много, тем более, что все остальные стояли, словно половина из них находилась в постоянно готовности, а половина — просто не имела права садиться. Кольцо с зеленым камнем казалось Цуко теплым, но, должно быть, это оттого, что она нагрела его собственными пальцами. Впрочем, свои же руки ощущались Цуко невероятно холодными, точно она добрые полчаса продержала их в ледяной воде. Пересекший помещение Реборн вдруг подпрыгнул и уселся к ней на колени, заставив Цуко наконец расцепить сведенные судорогой ладони, и она рвано вздохнула, пряча за нелепым смешком перекатывающийся в груди ужас.

С возвращением в реальный мир стоило поздравить ее саму, потому что Цуко вдруг захотелось встать и сбежать, отмотать время вспять или провалиться сквозь розовый дым в то будущее, где все у всех хорошо и нет никакого Конфликта Колец или вообще мафиози.

— Согласно правилам проведения Конфликта Колец вмешательство в поединок постороннего является грубейшим нарушением, влекущим за собой дисквалификацию всей команды, — одна из женщин говорила по-итальянски, а другая тут же повторяла все на японском, — однако, так как другая сторона настаивает на продолжении состязания, мы объявляем Леви-А-Тана победителем в битве между Хранителями Грозы.

Высокий человек в длинном плаще, противник Ламбо в поединке, вдруг вырос перед Цуко, требовательно раскрыв ладонь. С рукава его капала вода, странный пирсинг на лице звенел покачивающимися от дыхания тонкими цепочками, и у Цуко на мгновение даже воздух застрял в горле, потому что навис он над ней с явно угрожающим видом. Несмотря на то, что половинка кольца ей совершенно не нравилась, отдавать ее не хотелось, и оттого тепло прокатывалось по рукам от браслетов и до ключиц, словно пламя внутри нее призывало снова защитить то, что ей дорого.

Вот только кольцо, из-за которого пострадал Ламбо, дорогим не было, так что Цуко легко вложила его в протянутую ладонь, фыркнула и вздернула подбородок, мазнув взглядом по жесткому лицу. Первая часть разбирательств оказалась завершена, и прежде, чем обе девицы открыли рты для продолжения, Занзас перевел на Цуко пронзительный взгляд, подпер висок кулаком и широко зевнул, демонстрируя по-звериному острые зубы.

— Что касается штрафа за несанкционированное вмешательство, — женщины снова заговорили одновременно, дополняя друг друга подобно расползающемуся в горах эху, — в качестве компенсации Савада Тсунаеши должен отдать свою половину кольца другой стороне.

Взгляд красноватых глаз сместился с Цуко на Тсунаеши-куна, и тот отчетливо вздрогнул, вцепившись в кольцо так, будто это было его собственное живое сердце. Реборн предостерегающе кашлянул, ткнул застывшего Тсунаеши-куна в плечо, и тот моргнул, напоминая очнувшуюся от гипноза удава жертву. Он сидел, вытянувшись в струну, так что казался теперь непривычно высоким, кадык его падал и поднимался, словно Тсунаеши-кун никак не мог проглотить наполняющую рот слюну, а от бедра его, которым он невесомо соприкасался с бедром Цуко, исходило тепло. Тсунаеши-кун рядом с ней был живым, теплым и искренним, и Цуко вдруг сделалось страшно, потому что в последний раз в будущем она видела наполненный белыми цветами гроб посреди его кабинета.

Когда Тсунаеши-кун встал, чтобы отдать кольцо, Занзас насмешливо фыркнул, поднялся тоже, отпихнул перегораживающих путь женщин и в пару шагов оказался рядом. Он был выше Тсунаеши-куна на полторы головы и шире в плечах, из-за пояса его торчали два всамделишных пистолета, и, в общем-то, походили они на слона и моську из басни. Четырнадцатилетний школьник против прожженного мафиози, последний из которых, тем не менее, так и хотел размазать первого по асфальту собственными руками, а не победить из-за глупой ошибки вмешавшейся Цуко. Это читалось в его глазах, Занзас желал победы, жаждал выгрызть титул собственными клыками, разорвать противника пополам и смешать с налипшей на подошвы ботинок грязью, так что такая простая победа, принятая из чужих рук, наполняла его разочарованием, а не восторгом.

— Проваливайте, — приказал Занзас, едва кольцо коснулось его ладони, и голос его в самом деле напоминал больше звериный рык, чем обычный человеческий говор.

Сказал он это по-итальянски, но все, кажется, безоговорочно поняли, потому что в следующее же мгновение толпились у двери, мешая друг другу выйти. В последний раз Цуко обернулась через плечо, мазнула взглядом по высокой фигуре, так и оставшейся стоять посреди комнаты, и в груди у нее что-то кольнуло. Занзас разглядывал две половинки кольца, вертел их в покрытых шрамами пальцах и не спешил соединять воедино, словно все ждал, когда же случится что-то еще. Наконец, дверь между ними закрылась, перекрывая Цуко обзор, Тсунаеши-кун дернул ее за руку, и вместе они свернули на лестницу, игнорируя набившихся в лифт мафиози.

Когда они оказались на улице, занимался рассвет. Влажный осенний воздух мазнул по лицу, встрепал волосы и подтолкнул в спину, так что еще какое-то время они молча брели по пустынным улицам, погрузившись каждый в собственные мысли. Ладонь Тсунаеши-куна была теплой, в отличие от ее собственных рук, и Цуко не спешила расцеплять пальцы, плелась за ним следом доверчивой собачонкой и пересчитывала трещины на асфальте. Где-то за домами поднималось солнце, небо делалось оранжево-красным, и смотреть на него было решительно больно.

Все произошедшее смешалось в голове и казалось теперь странным сном, который должен вот-вот закончиться. Утреннее солнце катилось по асфальту и слепило глаза, а челка у Цуко была теперь слишком короткая, чтобы закрыть ею лицо. Сквозь полуопущенные ресницы мир казался восторженно-розовым, покрытым похожим на сахарную вату туманом, дымом, отделяющим выдумку от реальности, и Цуко впервые не разглядывала его, сосредоточившись на мысках собственных туфель. Одежда ее все еще была влажной и липла к телу, но о простуде Цуко отчего-то вовсе не думала, считала шаги до дома и воображала привычные одинаковые дома с мелкими различиями вроде занавесок в цветочек и оставленной перед дверью лейки. Цуко понятия не имела, сколько конкретно времени, была уверена, что школу сегодня точно пропустит, а еще ощущала противный взгляд в спину, из-за которого чесалось между лопаток.

Теплая ладонь Тсунаеши-куна внезапно исчезла, и холод мурашками прошелся по телу, заставляя вернуться в реальность. Цуко невольно потянулась следом, от неожиданности прикусила язык и вскинула голову, сталкиваясь с огромными глазами цвета тягучей солнечной карамели.

— Ацуко-сан! — Тсунаеши-кун, точно стесняясь ее удивленного взгляда, низко склонился, оставляя ее рассматривать собственную спину и торчащие во все стороны волосы. — Пожалуйста, больше не приходи!

Наверное, он собирался сказать что-то еще, но слова застряли в горле, воздух вырвался надломленным кашлем, и стало оглушительно тихо. Тсунаеши-кун остался стоять, прижав руки к бокам и склонившись в церемониальном поклоне, а Цуко сделала шаг назад, фыркнула и позорно сбежала, потому что горло ее сдавило обидой, а в уголках глаз собрались горячие слезы.

* * *

Полуденное солнце грело макушку, слепило глаза и окрашивало мир в красный сквозь закрытые веки. Тсуна стоял, задрав голову, слушал гомонящих одновременно девчонок вполуха и думал, что поступил, как придурок. Впрочем, стоило отдать ему должное, умными мыслями Тсуна никогда не отличался, так что можно было сказать, что он попросту вернулся в свое обычное состояние непроходимого тупицы. В самом деле он собирался сказать Ацуко-сан что-то еще, но от волнения язык прилип к небу, а задрожавшие от страха колени и вовсе отказались разгибаться, так что, когда Тсуна смог выдохнуть горький воздух, — Ацуко-сан уже и след простыл. Она и в самом деле не пришла ни на один из следующих матчей, так что Тсуна не видел ее уже несколько дней, а теперь оказался зажат девчонками в углу на заднем дворе школы. Вообще-то, сегодня должен был состояться последний бой Хранителей, а за ним — сражение самого Тсуны, и времени у него ни на что не оставалось, однако отчего-то стоять так, запрокинув голову, было удивительно хорошо.

— Тсуна-сан, ты поссорился с Цуко-семпай?! — выкрикнула Хару, перестав, наконец, неразборчиво бурчать.

— Ты должен с ней помириться! — кивнула Кеко-чан, вторя подруге.

Тсуна хотел было уже удивленно пискнуть и непонимающе замотать головой, но, вообще-то, можно было и вправду сказать, что с Ацуко-сан он поссорился. Как минимум подверг опасности и довел до слез, а как максимум должен был теперь заботиться о ней по гроб жизни. Хотя заботиться, благодаря Девятому, он и так был обязан, но теперь к этому прибавились еще и обязательства из-за его собственной глупости.

— С чего вы это взяли? — осторожно спросил Тсуна, склоняя голову набок.

Выдавать себя раньше времени не хотелось, тем более что за этим непременно последовало бы ужасное девчоночье наказание.

Кеко-чан и Хару переглянулись, кивнули чему-то своему и, не сговариваясь, залепили ему пощечины с двух сторон разом. Тсуна взвизгнул и дернулся, уворачиваясь от следующего удара, зажмурился и открыл глаза только когда девчонки расхохотались. От боли зазвенело в ушах, и, хоть удары их не шли ни в какое сравнение с ударами Реборна, обидно из-за них оказалось гораздо сильнее.

— Последние пару дней Цуко-семпай ужасно задумчивая, — покачала головой Хару, нахмурившись, — я предложила ей сходить в караоке после уроков, но она сказала, что у нее дела.

— От кафе и игровых автоматов она тоже отказалась, — добавила Кеко-чан, хотя Тсуна был уверен, что девочки в последние дни не собирались втроем.

— Вчера я проследила за ней и выяснила, что Цуко-семпай ходит в больницу, — вновь взяла слово Хару, — Тсуна-сан, что, если Цуко-семпай болеет!

Конечно, это была неправда, но внутри все равно испуганно сжалось сердце, и Тсуна покачнулся, словно ударенный. Ему пора было отправляться на тренировку, потому что завтра уже предстояло сражаться самому, вот только беспокойство, едва затихшее, вспыхнуло с новой силой. Тсуна должен был во что бы то ни стало извиниться и прояснить возникшее недопонимание, вот только как это сделать, если детские игры все больше обращались суровой кровавой реальностью?

— Собираться после уроков группами вне клубов запрещено, — холодный голос Хибари-сана заставил вздрогнуть только его, — нахождение посторонних на территории средней Намимори запрещено.

Он возник из-за угла прямо за спиной Тсуны, а может быть стоял там уже какое-то время, слушал их разговор и смеялся над его глупостью. Оборачиваться Тсуна боялся, вот только Хару нахально вскинула подбородок и сложила на груди руки, а Кеко-чан забавно выпятила вперед нижнюю губу. Они обе наверняка собирались сказать какую-то ерунду, чтобы Тсуне снова влетело, и оттого он поспешно замахал руками, прося девчонок уйти. Оставаться наедине с Хибари-саном отчаянно не хотелось, но Тсуна все-таки обернулся, растянул губы в фальшивой улыбке и тут же стер ее с лица. Они были похожи, словно две капли воды, и Тсуна совсем не заметил, когда видеть расстроенную Ацуко-сан ему стало гораздо страшнее, чем ее разозленного старшего брата.

А что Хибари-сан зол было совершенно очевидно по сдвинутым бровям и прицепленным поверх ремня тонфа, показывать которые кому попало он совершенно не имел привычки. У него, наверное, тоже должна была быть какая-то тренировка, тем более что обучать Хибари-сана вызвался Дино, вот только выглядел он непозволительно свежим, будто вместо уроков спал на школьной крыше. На черной одежде не выделялось ни одного грязного пятнышка, и Тсуна невольно скосил глаза на собственную рубашку — с испачканными чернилами рукавами и пятном от соуса возле четвертой пуговицы. Мама никогда на него не ругалась, но Тсуна и сам, видя горя белья для стирки, никогда не старался облегчить ее труд счастливой домохозяйки.

— Хибари-сан, ты тоже тренировался? — это было единственным, что пришло ему в голову, и оттого Тсуна ощутил себя всамделишным идиотом.

Еще он хотел спросить, придет ли Хибари-сан на сегодняшний матч, и не посетит ли его Ацуко-сан, предоставив Тсуне возможность объясниться, но глянули на него так, что сердце ушло в пятки и провалилось сквозь землю. Ладони Хибари-сана легли на рукояти тонфа, торс его качнулся вперед, и Тсуна невольно попятился, открывая дорогу. Его собственная спина врезалась в школьную стену, и несколько синяков отозвались разливающейся по телу болью.

— Не стой у меня на пути, — безразлично бросил Хибари-сан, и на пальце его сверкнула фиолетовым камнем половинка кольца.

Глядя ему в спину, Тсуна подумал, что, каким бы сильным ни был Хибари-сан, даже он не смог бы победить по-настоящему опытного взрослого мафиози. С ними игрались, словно с младенцами, нелепо болтающими о чем-то своем, хлопали в ладоши и поднимали все выше, чтобы однажды разжать крепкие руки и позволить изломанным телам разбиться о землю.

* * *

В наползающих сумерках постепенно зажигались желтым светом квадраты окон, высвечивали тусклые пятна уличные фонари и болталась где-то совсем высоко бледная луна. Облаков на небе не было, но в городе и без них звезд было не разглядеть, разве что мерцали, лениво перемигиваясь между собой, несколько особенно ярких. Цуко брела, пиная перед собой камешек и засунув руки в карманы юбки, переводила взгляд с неба на яркие окна и, точно нечто сбивало ее с прямого пути, то и дело сворачивала, обходя район по кругу. Огороженные заборами дома больше не казались ей одинаковыми, отличными разве что разноцветными занавесками, Цуко видела мелкие трещинки на стенах, поднимающийся выше плющ и убранство внутри. Цуко заглядывала в чужие окна беззастенчиво, разглядывала столы и диваны, глядела в телевизоры и выискивала подвешенные к потолку люстры. Вдоль домов дорога ползла неспешно, то и дело перекрывали обзор высокие сплошные заборы, и тогда она смотрела в другую сторону или задирала голову, разглядывая крыши и верхние этажи. Густая листва насаженных вдоль дороги деревьев клочками скрывала небо, и оттого мир казался еще более темным, окутанным вечерним туманом, скрывающим обыденность и обращающим сказку в реальность.

Прошло всего несколько дней, но Ламбо было уже значительно лучше. Мальчишка шел на поправку поспешно, словно бежал куда-то, боясь опоздать, бормотал во сне и все еще не приходил в сознание. Цуко навещала его каждый день, отчего-то чувствуя собственную вину за полученные им травмы, сталкивалась в палате Ламбо с оглушительной пустотой и караулящими у двери охранниками. В первый раз она приняла их за обыкновенных пациентов, прогуливающихся по коридорам, однако маршрут их был решительно очевиден, так что со второго посещения Цуко здоровалась и просила не слишком бросаться в глаза. Цуко понятия не имела, были ли это люди Бовино или Вонголы, больше не задавала вопросов и предпочитала смотреть, а не слушать. Идти домой не хотелось, так что Цуко каждый раз наворачивала круги вокруг домов, пока замысловатая спираль наконец не выводила ее к знакомым местам.

Сегодня вечером была назначена битва Кеи, и он наверняка уже ушел, не дождавшись ее возвращения, но Цуко все равно ходила кругами. Утром он заявил ей, что не будет участвовать, если Цуко так скажет, но она лишь молча поджала губы и хлопнула дверью, бросив, что опаздывает на занятия. Цуко не хотела, чтобы кто-то спрашивал у нее разрешения, потому что ей самой права выбора никто не давал, и оттого жгучая зависть застилала глаза, отбрасывая прочь рациональные доводы.

Страх, словно кто-то перерубил его топором, отсутствовал вовсе, Цуко только хотела знать, что именно ее окружает. От опасности шла кругом голова, и Цуко, вытянув перед собой ладони, то и дело зажигала искрящееся фиолетовыми вспышками рыжее пламя, почти такое же, как тлело во лбу Тсунаеши-куна, когда она впервые его увидела. Зажечь его оказалось удивительно легко, тепло бежало по коже, ластилось и согревало, покачивались мелодично браслеты и билось в груди ровное, уверенное сердце. Кея учил Цуко драться, однако она никогда особенно не старалась, выбрав своим путем шантаж и подслушивание, а теперь сила копилась в ладонях, грела пальцы и поднималась к небу, окрашивая темноту яркими красками. Ее старший брат должен был сражаться сегодня, а Цуко ходила кругами, никак не могла приблизиться ни к дому, ни к школе и была абсолютно уверена, что он-то непременно одержит победу.

— Интересненько, — голос прозвучал откуда-то снизу, и Цуко остановилась, скашивая вниз глаза, — откуда на тебе отпечаток того мальчишки?

Закутанный в черный плащ ребенок не стоял, парил перед ней в воздухе, так что Цуко осторожно сделала шаг назад и склонила голову, проверяя. Неприятное чувство, словно кто-то перебирает волосы на макушке, заставило вздрогнуть, но не отпрянуть, и Цуко выпрямилась, оказываясь с ребенком лицом к лицу. Из-под глубокого капюшона не было видно ничего, кроме сверкающих глаз, завораживающих подобно змеиным, и Цуко уставилась в них, не в силах развеять гипноз.

— Ага, — Цуко моргнула, и перед ней выросла фигура подростка неопределенного пола, — маленький ублюдок неплохо обосновался в твоей голове.

Самая настоящая жаба квакнула, словно согласилась с его словами, и белая рука с длинными тонкими пальцами коснулась лба Цуко, надавливая. Темные глаза сверкали из-под глубокого капюшона, и Цуко смотрела в них, не в силах оторвать взгляд, пока неприятное ощущение не исчезло, позволяя ей снова моргнуть. Удивительная легкость накрыла сознание всего на мгновение, и Цуко показалось, что она сейчас упадет, но наваждение развеялось раньше, чем подкосились колени. Напротив нее снова висел в воздухе ребенок, и от широкой улыбки его бежали по загривку мурашки.

Цуко хотела спросить, что он только что сделал, однако рот ее открылся, и звуки сами собой сложились в другие слова. Нелепая искристая зависть исчезла, сменившись взъерошившими волосы опасениями, и Цуко рвано вздохнула, подаваясь вперед и хватая ребенка за воротник.

— Что он собирается делать?

Смешок ударился в уши, и Цуко, нащупав венчающий спрятанную под плащом цепь шарик, едва не разжала пальцы. Реборн носил на шее пустышку желтого цвета, а у этого ребенка была такая же синяя, закутанная в цепи, точно скованная, спрятанная от мира. В опустившемся на город мраке отблески ее завораживали, переливались пульсирующим в груди сердцем, однако Цуко отчего-то захотелось сорвать ее, выбросить и растоптать ногами. Глаза ребенка торжествующе сверкнули, и только теперь Цуко заметила, что жабы на его голове больше не было видно.

— Вообще-то босс приказал убить меня из-за проигрыша…

— Ни один сумасшедший не будет уничтожать своих подчиненных из-за такой ерунды, — перебила Цуко, крепче сжимая в пальцах пустышку, — поэтому скажи мне, что твой босс собирается сделать?!

Ядовитое хихиканье вовсе не походило на переливчатый детский смех, так что Цуко на мгновение растерялась, почти разжав пальцы. Пустышка в ее руке была холодной и гладкой, неуловимо мерцала ночными огнями и сковывала, несмотря на овивающие ее цепи. Ребенок, пожав плечами, коротко обернулся в сторону маячившей впереди школы, и Цуко не бросилась туда только из-за того, что ноги ее будто приклеились, не способные отчего-то сделать и шага. Глаза ребенка ярко сверкали ночными черными звездами, и только теперь Цуко заметила, что снова не может моргать.

— Любопытная девочка, — голос его расползся под ногами зловещим шепотом, а маленькие ручки легли поверх ее неожиданно замерзшей ладони, — ты еще не отплатила мне за предыдущую помощь. Но я проявлю снисхождение и дам тебе одну небольшую подсказку.

Цуко вытянула шею, боясь не услышать, но приказ врезался ей прямиком в уши, прошел насквозь и свился змеей на лодыжках. Пальцы ее ослабли сами собой, она сделала несколько неловких шагов, покачнулась, едва не падая, и круто развернулась на пятках. Ветер засвистел в ушах, пульсация крови в висках отбила напрочь всякие мысли, и Цуко не заметила даже, как дала обещание. Собственное любопытство взбурлило в груди, обожгло ладони и жаром окрасило щеки, заставляя Цуко бежать так быстро, насколько она только способна.

Знакомый, изученный до мелочей дом встретил ее горящими окнами и распахнутой настежь дверью, вот только ни привычного смеха, ни даже гомона голосов не раздавалось внутри. Тихие голоса звучали непозволительно неразборчиво, и Цуко вдруг вспомнила, что мама когда-то велела ей стать достаточно сильной, чтобы знать все, что захочется. Тогда она не понимала, зачем быть сильной, чтобы о чем-нибудь знать, а теперь готова была выжечь ответы на коже, выдрать их с корнем и собранным пазлом разложить у собственных ног. Цуко до одури устала метаться в догадках, собирать информацию по крупицам и переживать о такой ерунде, которая не стоит ни единой ее маленькой мысли. Цуко пришла в дом Тсунаеши-куна, потому что именно сейчас он был почти пуст, а раздавшийся в голове приказ велел бежать так быстро, как только возможно. Цуко собиралась вырвать ответы так же, как Занзас вырывал у Тсунаеши-куна победу, и оттого пальцы ее сами собой крепко сжимались, а губы растягивались в некрасивой усмешке.

В груди неприятно защекотало, стоило Цуко распахнуть дверь на кухню и столкнуться с насмешливым взглядом матери. Иногда она смотрела на нее так снисходительно и всепонимающе, что у Цуко от злости сводило зубы, а иногда — Цуко готова была поклясться — мамин голос звучал прямо в ее голове. Она понятия не имела, сколько на самом деле раз перемещалась в прошлое и будущее и что мама знала о ней, и оттого обидчивая злость делалась еще жарче. Цуко терпеть не могла чего-то не знать, выбрала информацию стратегией по собственной защите, а теперь оказывалось, что добыть ее было гораздо сложнее, чем просто смотреть и слушать. Цуко хотела знать, изо всех сил тянула вперед шею, но нечто держало ее на месте, словно стояла вокруг стена из людей, напрочь перекрывших обзор. В животе тянуло и казалось, словно она вот-вот провалится в пушистый розовый дым, но Цуко все равно шагнула вперед, плотно закрыла за собой дверь и сложила на груди дрожащие руки:

— Я выслушаю ваше предложение, если вы расскажете мне, что именно происходит.

Разумеется, ядовитый розовый дым выдернул Цуко в прошлое в самый важный момент, так что она даже посочувствовала себе будущей, которой приходилось испытывать это значительно чаще. Впрочем, мама рассказывала, что базука выдергивает двойника из случайной ветки реальности, так что можно было надеяться, что и самой Цуко суждено путешествовать сквозь время не так уж и часто.

Неуклюже запутавшись в собственных ногах, Цуко рухнула на ковер, пискнула, но глаз не открыла. Смотреть почему-то было страшно, хотя, в отличие от будущего, все, что она могла увидеть — произошло десять лет назад и совершенно ни на что не могло повлиять. Вот только Цуко, запустив пальцы в пушистый ковер и поджав под себя ноги, трусливо жмурилась, не желая принимать участие в маминых исследованиях. Из-за яркого света мир под закрытыми веками делался красным, пахло дымом, и чье-то мягкое прикосновение невесомо путалось в волосах. Цуко сидела, сжавшись в комок и зажмурившись, дышала сквозь сжатые зубы и вздрагивала каждый раз, когда мамина (чья еще она могла быть?) рука касалась макушки. В голове у нее крутились сотни вопросов, строились и рушились воздушные замки нелепых теорий, и тикали где-то над ухом часы, отсчитывая оставшееся на свидание время. Говорить не хотелось, тем более Цуко настроилась задавать вопросы, а не на них отвечать, глаза упрямо не открывались, и она все сидела, прислушиваясь к чужому дыханию.

Самое раннее воспоминание, которое Цуко могла припомнить, строилось из обрывков света и запаха, перетекало в следующее, чуть более отчетливое, почти такое же тактильное, как захлестнувшие ее сейчас ощущения. Она вовсе не знала, когда погиб отец, не помнила его лица, но отчего-то воображала, будто он гладил ее по волосам, совсем как сейчас. Что это не мама — призрачное воспоминание об отце, комом подступившее к горлу, и его успокаивающе мягкие руки, и хрипловатый ласковый голос. Цуко отчаянно желала узнать, что когда-то случилось, и оттого смотрела и слушала, натыкалась на стены и собирала чужие, выжженные на лбу подсказки. Часы отсчитывали время, сковывали, не позволяя броситься маме на шею, и вместо этого, точно прибитая к полу гвоздями, Цуко рухнула набок, утонула в расплывшейся вокруг бездне и только взглядом мазнула по маминому молодому лицу.

Мама больше не смотрела на нее насмешливо. В какой-то момент Цуко даже почудилось, будто за ее спиной кто-то стоит, и она даже почти обернулась, но вовремя сообразила. Всего лишь прошлое, увидеть которое теперь невозможно, стояло за ней пятилетней маленькой девочкой, которой нужна была мама, а не мотания сквозь время, которые ей было не суждено даже запомнить. Впервые, кажется, мама подумала о том, каково было тогда Цуко, потому что десять лет спустя маленькая девочка плакала, и обе они, совершенно перепугавшись, гладили ее по голове. Протянутая рука замерла и рухнула на колени, и мама широко распахнула глаза, в одно мгновение перестав смотреть далеко вперед. Цуко, пройдя пару шагов, уселась на соседний стул, неловко похлопала ее по ладони и устремила взор на Емицу, потому что приказ бежать как можно быстрее все еще набатом бился в ее голове.

— Я предлагаю тебе после меня, — Емицу теперь вовсе не походил на нерадивого шахтера-полупьяницу, взгляд его больно колол Цуко в грудь, — возглавить службу Внешней разведки Вонголы. Достаточно, чтобы утолить твое любопытство?

Он подался вперед, сцепив перед собой руки в замок, качнул головой и выжидающе уставился Цуко прямо в лицо. Емицу ждал ее ответа, а Цуко разглядывала морщины, расчертившие его лицо от глаз и ниже к носу, вовсе не похожие на смешливые лучики. Морщины Емицу были серьезными и глубокими, такими же едва видимыми, как испещрившие лицо ее матери, читались в глазах и пеплом оседали на кончике языка. Он не предлагал Цуко ничего легкого, только давал подсказку, кого бить и с кем драться, чтобы выгрызть себе путь вперед. Емицу и Занзас, лицо которого Цуко запомнила, пожалуй, слишком отчетливо, были чем-то неуловимо похожи, и оттого снова казалось, будто ей в лоб направили заряженный пистолет.

Одновременно хотелось горделиво отказаться, вздернув нос к потолку, и вгрызться зубами в протянутую руку, словно голодный зверь, и Цуко напряженно молчала. Она не обдумывала ответ, потому что уже явилась сюда, не подбирала слова, лишь вглядывалась в глубокие морщины на лице Емицу и думала, что сама сворачивает с легкой тропы. Оглядываться назад не хотелось, Цуко затылком ощущала пронзительный взгляд маленькой пятилетней себя и не хватало разве что треплющей волосы на макушке маминой теплой ладони. Сражение Кеи наверняка уже завершилось, а может быть он снова сотворил какую-то ерунду, но Цуко все равно отчаянно хотела, расправив плечи, ринуться вперед и впервые самой его защитить.

Приготовленный заранее торт пришлось убрать в холодильник, потому что ни у кого не было желания его есть. Мама уехала по делам сразу после вечернего разговора, а о том, что Кея ночевал дома, Цуко поняла только по мокрому полотенцу в ванной. Утро встретило ее ярким солнцем, промерзшей комнатой и начинающимся насморком, из-за которого нестерпимо чесался нос. Захлопнув отворившееся ночью окно и быстро позавтракав, Цуко отправилась в школу, на ходу размышляя о будущем. Кажется, она становилась похожа на маму, зациклившуюся на том, что еще не случилось, и упускавшую из вида «сейчас». За прошедшую ночь сильно похолодало, и отчего-то проходить привычную дорогу до школы было теперь до ужаса утомительно. Однотипные дома отличались друг от друга мелкими детальками, незначительными и такими неважными, сливались в единое блеклое полотно и исчезали из поля зрения, смешиваясь с дорогой, небом и зеленью. Проходя по привычной дороге, Цуко впервые смотрела себе под ноги, на все замки закрывшись внутри своей воображаемой библиотеки.

Разумеется, на предложение Емицу она согласилась, не стоило даже и думать менять решение в последний момент, но пасьянс до сих пор никак не сложился. Теперь, вовлеченная в мафиозные дела куда больше, Цуко отчасти ощущала себя предательницей, повернувшейся спиной ко всем, кто ее когда-то поддерживал, и эгоистично выбравшей третью, никому неизвестную сторону. Утром Кея ушел до того, что Цуко успела сознаться, и даже нетронутый торт на столе теперь чудился ей болезненным ударом в живот. Не то чтобы Цуко сомневалась в принятом решении, потому что, даже начнись все сначала, она поступила бы так же, но противное липкое чувство никак не желало стираться с ладоней.

Поджидавшая ее у школьных ворот Хару принялась болтать еще до того, что Цуко приблизилась, так что на какое-то время все заботы пробкой из бутылки шампанского покинули ее голову. Конечно, от глаз подруги не укрылось ее чрезмерно задумчивое состояние, и искренние попытки Хару решить ситуацию, о которой она сама ничегошеньки не знала, выглядели весьма умилительно. Впрочем, Цуко вдруг поймала себя на мысли, что смотрит на всех будто бы свысока, отделенная от остальных высоким забором. Не то чтобы она в самом деле уверовала в собственное незримое превосходство, наверное, Цуко всегда считала себя немного лучше других, но теперь окружающие люди и вовсе казались букашками. Травоядными, как называл неспособных постоять за себя Кея, и, хотя раньше относила себя к этой же категории, Цуко все равно была кем-то вроде слона — и животными не питалась, и при случае могла затоптать.

От дурацкого сравнения защекотало в горле, и Цуко невольно хихикнула, прикрывая ладонью рот. Хару тут же повернула к ней голову, перестав жевать, и на лице ее растянулась улыбка такая широкая, что Цуко взаправду испугалась, что сейчас все набитое в рот вывалится наружу. Но, сделав над собой усилие, Хару свой обед проглотила, защебетала еще восторженнее и даже похлопала ее по плечу, хотя когда-то в самом начале их дружбы Цуко предупреждала, что не любит прикосновения. Еще Хару впопыхах рассказала о соревновании сумоистов, в котором участвовали мальчики из средней Намимори, и добавила, что сегодня вечером должна была состояться финальная битва. Цуко, представив Тсунаеши-куна и Кею толстяками в набедренных повязках, снова хихикнула, икнула и тоже едва не подавилась от рванувшегося в горле смешка.

— Последним будет сражаться Тсуна-сан, потому что он самый сильный, а еще капитан команды! — воскликнула Хару, выбрасывая кулак вверх. — Мы с Кеко-чан пойдем поддержать его, ты ведь присоединишься?

Внезапно она очутилась прямо напротив ее лица, и Цуко невольно остановилась, делая в сторону незаметный шажок. Лицо Хару было так близко и светилось такой надеждой, что Цуко ничего не оставалось, кроме как обреченно кивнуть и продолжить слушать восторженные возгласы. Примерно с таким настроением — Хару не переставала придумывать подбадривающие кричалки, а Цуко слушала ее вполуха и думала о своем — они добрались до средней Намимори, где у ворот их уже ждала, заговорщицки улыбаясь, Сасагава Кеко. Взглядом она показала, что Тсунаеши-кун находился на крыше, и Хару понимающе закивала, приложив палец к губам. Впрочем, Цуко пришлось повторить ее жест, когда за углом коридора она вскользь увидела Кусакабе-сана, и тот тоже кивнул, развернувшись в другую сторону.

Первым делом, стоило выйти на крышу, Цуко в лицо ударил ветер с привкусом наступающей осени. Короткие волосы взметнулись, защекотав уши и лоб, ветер мазнул по коленкам и забрался под юбку и в рукава, словно бы собираясь надуть ее изнутри, чтобы подхватить и унести с собой далеко-далеко. Вот только Цуко не поддалась, сама шагнула вперед, невольно прячась за девочками, и неловко улыбнулась, сталкиваясь взглядами с Тсунаеши-куном. Что-то в нем решительно поменялось, можно было заметить невооруженным взглядом, будто крохотный кусочек рыжего пламени все еще горел у него на лбу, отбрасывая на лицо теплые искорки. Вздрогнув, Цуко улыбнулась вспыхнувшему в животе чувству, Тсунаеши-кун подхватил ее улыбку, и растерянность на его лице уступила место решительности и немного задору. Хару и Гокудера наперебой голосили, уже схлестнувшись в споре о том, кто же считает Тсунаеши-куна более потрясающим, и отчего-то никто больше словно ни капли не сомневался в предстоящей победе.

— Ацуко-сан, я, — Тсунаеши-кун запнулся, оглянулся, но никто больше не слушал их, — обещаю, что смогу всех защитить.

Ветер то и дело менял направление, хлестал по лицу и путался в школьной юбке, так что слезились глаза, а еще торчащие во все стороны волосы Тсунаеши-куна забавно трепыхались, то опускаясь челкой ему почти на глаза, то поднимаясь вихрастыми чубами. Исчез, казалось, детский испуг, постоянный навязанный спутник Тсунаеши-куна, разгладились мелкие, незаметные раньше складки в уголках губ, и сам он сделался чуточку выше. Не прямо сейчас, Цуко ни за что не поверила бы, что Тсунаеши-кун вырос на пару сантиметров за один день, но раньше, едва они познакомились, она была чуточку выше, но теперь ей не нужно было опускать подбородок, чтобы смотреть в глаза собеседнику. С их первой встречи Тсунаеши-кун вырос физически и морально, и, пожалуй, Цуко нравился этот его новый вид.

— Ладно, — и все же Цуко пожала плечами, довольно улыбаясь и склоняя голову набок, — я могу прийти за тебя поболеть? Мне любопытно, как люди сражаются с помощью пламени.

Оправдание звучало бессмысленно, где-то глубоко внутри все еще теплился обидчивый страх, что Тсунаеши-кун снова велит ей не приходить, но он просто кивнул и улыбнулся так широко-широко, словно просил прощения за все разом. Не то чтобы Цуко в самом деле на него обижалась, однако слова его, острые и отрывистые, все еще царапали горло, самую капельку мешая дышать. Ветер трепал ее волосы, совсем немного отросшие, но все еще не по-девчачьи короткие, ластился к ногам, точно выпрашивал ласку, а на Цуко снова были ее любимые серые с черными звездочками колготки, упаковка с которыми просто-напросто валялась в шкафу какое-то время.

Разумеется, после заключения соглашения Емицу рассказал Цуко о том, что случилось с Девятым Вонголой, и всего на мгновение в груди ее вспыхнула злость. Она не желала кого-то оправдывать или беспочвенно обвинять, но в мафии действовали другие законы, и власть здесь доставалась сильным и изворотливым, а вовсе не добрым. Тсунаеши-кун, пожалуй, был слишком хорошим для этого мира обыкновенным подростком, на голову которого разом свалилось слишком много забот. Жалости Цуко тоже старалась не предаваться, лелеяла ее в ладонях и выбрасывала прочь, оставляя подле себя одну рассудительность и чуточку подростковой мечтательности.

— Я не хочу, чтобы ты приходила, но не могу тебя останавливать, — Тсунаеши-кун рассмеялся как-то неловко, зачесал пальцами упавшую на лоб челку, — поэтому обещаю всех защитить.

В одно мгновение мир перевернулся с ног на голову и продолжал вращаться стремительно, ни капли не замедляя ход. Можно было уже привыкнуть, но Цуко, которая никогда не любила американские горки, все еще тошнило от скорости и крутых поворотов, так что каждый раз что-то внутри нее тоже переворачивалось. С каждым днем она узнавала все больше и больше, погружалась в мир мафии, но ей отчего-то не было страшно. Тсунаеши-кун обещал ее защищать, а еще у Цуко был Кея как нечто само собой разумеющееся, но в конце концов, наверное, ее нервы должны были кончиться. Натянутая внутри струна должна была лопнуть скорее рано, чем поздно, и Цуко чувствовала ее под ногами, болтающуюся от резкого ветра.

— Я подумаю о твоих словах, — хмыкнула Цуко, разворачиваясь на пятках и наконец укрываясь от пакостной осенней погоды.

Сегодня она взяла с собой обед на двоих, и, несмотря на то, что Цуко пообедала в школе, еды все еще оставалось достаточно много. Мама снова уехала, так что дома было решительно пусто, а еще Цуко не хотела бегать туда-сюда, поэтому путь ее лежал в кабинет главы Дисциплинарного комитета. Тоскливые сомнения все еще терзали ее изнутри, так что Цуко непременно необходимо было с кем-нибудь посоветоваться, а лучшего собеседника, чем собственный старший брат, она найти бы попросту не смогла. Вот только он, как самый настоящий чурбан, даже головы не поднял, лишь Кусакабе-сан кашлянул и приветливо улыбнулся, прежде чем выйти.

— Я приготовила торт в честь твоей победы, ты видел? — вместо приветствия бросила Цуко, опуская на журнальный столик свою школьную сумку. — Ты же победил?

Задавать вопрос было вовсе необязательно, потому что Цуко и так знала исход поединка, однако Кея так забавно скривился при упоминании вчерашнего матча, что не поддеть его казалось попросту невозможным.

— Съем вечером, — Кея мимолетно поднял на Цуко глаза и тут же снова уставился в какие-то бумаги, — у тебя другое лицо.

Иногда, как это случилось сейчас, Кея говорил что-нибудь такое замысловато туманное, из-за чего Цуко казалось, что мозг ее зависает, теряя связь с миром. Смысл его слов всегда оказывался предельно простым, и Кея смеялся над ее несообразительностью, а Цуко дулась на него, пока что-нибудь не случалось. Цуко вообще не умела долго обижаться на брата, и он беззастенчиво пользовался этим, даже не думая принимать правила нормальной игры. Впрочем, на этот раз, похоже, он все-таки решил над ней сжалиться.

— Ты не ждешь от меня подробностей вчерашнего боя. Обычно здесь, — Кея постучал себя карандашом между бровей, — у тебя копится любопытство, а сейчас его нет. За дорого хоть продалась?

Вопрос выбил почву у Цуко из-под ног, и она, протяжно застонав, опустилась между диваном и столиком и накрыла руками лицо. В груди закололо, стыд обдал жаром щеки, и одновременно зябкие мурашки прокатились по позвоночнику. Не то чтобы Цуко всерьез сомневалась, потому что выхода иного у нее все равно не было, но этот вопрос породил новую гору бессмысленных сожалений. Раньше Цуко никогда не приходилось просчитывать выгоду, и оттого теперь ей казалось, что стоило поторговаться подольше. Хотя Кея обычно и вовсе действовал, не раздумывая, плыл по течению и назад совсем не оглядывался, так что не в его праве было осуждать принятые Цуко решения.

— Теперь мне кажется, что продешевила, — Цуко фыркнула, переключаясь на тактику нападения, и, все еще сидя на полу между диваном и столиком, ткнула в Кею вытянутой рукой, — но ты все равно встрял больше, чем я. Сам говорил не связываться с Вонголой, а в итоге стал Хранителем нового босса.

— Это же не соревнование, — Кея, вздрогнувший от смены тональности, вздохнул и покачал головой, добавив, что кольцо он вообще потерял вчера по дороге.

Цуко победно ухмыльнулась, потому что, очевидно, больше сказать ему было нечего. Лоб ее почти упирался в край столика, спиной она прижималась к дивану, и, чтобы выбраться, нужно было отодвинуть что-то одно. Не хотелось признаваться, но Цуко глупо застряла, самостоятельно затолкала себя в неудобное положение и могла только радоваться, что никто больше ее позора не видит. Пожалуй, она могла вытянуть ноги, пригнуться и вылезти под столом, но взыгравшая невовремя гордость, и без того поддетая словами Кеи, не позволяла Цуко даже пошевелиться. Чуть задрав голову, она видела, что Кея продолжает сидеть как ни в чем не бывало, и оттого стыд и обида все больше множились в животе. Стоило попросить Кею о помощи или растоптать несчастную гордость и выбираться самой, но Цуко только уткнулась лбом в столик и обхватила колени руками. Она всегда старалась выглядеть сильной ради защищающего ее старшего брата, но теперь отчего-то хотелось по-детски заплакать.

— Я буду ученицей Савады Емицу, — выдохнула Цуко в колени, — не сейчас, через несколько лет, когда закончится школа. Он мне не нравится.

Послышался скрип отодвигаемого стула, и Кея наконец-то поднялся, но Цуко больше на него не смотрела. Признание далось ей удивительно легко, Цуко почти ничего не почувствовала, только легкое отвращение к собственным действиям ласково погладило по загривку. Цуко понятия не имела, что собирается делать дальше, но в мафию по самое не хочу она уже умудрилась ввязаться, и теперь-то вылезти из болота точно не представлялось возможным.

— Не понимаю только, почему он так уверен, что я выйду замуж за Тсунаеши-куна.

— Он видел тебя-через-десять-лет? — Кея сел рядом, немного отодвинул столик и будто случайно коснулся ее волос на макушке.

Воспоминание всплыло легко, и Цуко кивнула, задумавшись больше о том, что взрослая она тогда разломала базуку и до слез напугала Ламбо. Должно быть, мысли ее нервно скакали, потому что в следующее мгновение Цуко уже вспоминала о несчастном маленьком Ламбо, попавшем в больницу, и о том, что сегодня к нему не пришла.

— Погоди, ты считаешь, что взрослая я замужем за Тсунаеши-куном? — мысли метнулись обратно, и Цуко встрепенулась.

Если бы Кея не отодвинул стол, она бы непременно ударилась о него головой, так резко Цуко подпрыгнула. Краска прилила к щекам, и теперь это был вовсе не стыд, а еще Цуко состригла волосы, так что прикрывать лицо ей было решительно нечем. Сердце колотилось в горле, перед глазами почему-то всплыл Тсунаеши-кун из будущего, и Цуко зарделась, кажется, еще больше. Кея тем временем смотрел на нее насмешливо, как взрослые смотрят на неразумных детей, но Цуко не обращала на его взгляд никакого внимания. Внутри нее происходила настоящая вакханалия из эмоций и чувств, так что рассудительность оказалась выброшена прочь за ненадобностью, и оттого бесконечный поток сбившихся мыслей невозможно было остановить.

— Я считаю, что она просто замужем, а за зверьком или нет — понятия не имею, — Кея пожал плечами, но, сжалившись над ней, все же продолжил. — У нее много колец, но вряд ли кто-то будет специально носить тонкое золотое на безымянном пальце.

Словно выброшенная на берег рыба, Цуко хватала ртом воздух. Получается, она все себе напридумывала, поддавшись глупым увещеваниям Емицу, сама себя всполошила и сама села в лужу. Хотя Цуко все еще терзало проснувшееся любопытство, за кем это она будущая была замужем, сердцебиение постепенно стихало, уступая место колючему разочарованию. С какой стати ей быть разочарованной, Цуко постаралась не думать, уселась на диван и принялась вытаскивать из сумки контейнеры рваными движениями. Со стороны она наверняка напоминала вышедшего из строя робота, не хватало разве что щелканья и дребезжания неисправных деталей, и эта картина, вытеснившая все остальные из головы, немного привела Цуко в чувства.

Ели они молча, только изредка переглядывались, и иногда Кея будто специально смотрел так, что у Цуко кусок становился поперек горла. Обсуждение степени их проблем с Вонголой на время прервалось, но и у Цуко, и у Кеи все еще было слишком много вопросов. Давно уже они не разговаривали так серьезно, начистоту и без всяких секретов, и Цуко, признаться, чувствовала себя немножечко легче. Она все еще считала, что из-за собственного неуемного любопытства наделала глупостей, но, в конце концов, Кея тоже ввязался в эту же переделку, и, Цуко отчего-то была совершенно уверена, побуждения его тоже были отнюдь не альтруистические. Стоило решать проблемы по мере их поступления, а сейчас проблемой оставалась последняя битва, на которую Цуко хотела бы посмотреть. Разумеется, она помнила, что случилось во время поединка Грозы, и именно из-за того тревога не желала отступать ни на шаг. Цуко хотела быть рядом, но ничего поделать все равно не могла, тем более это было опасно. В глубине души ей казалось, что она играет в настольный теннис, отбивая мячик, как аргументы, и находится одновременно по обе стороны стола, ведя битву с одной лишь собой.

— Я тоже считаю, что тебе не стоит там быть, — качнул головой Кея, когда Цуко рассказала ему о словах Тсунаеши-куна, — этот человек… Занзас опасен, и никто не знает, на что он пойдет ради достижения собственной цели.

Перед глазами тут же всплыл направленный ей в лицо пистолет, и Цуко вздрогнула, на мгновение испугавшись. Повисла нестройная тишина, перебиваемая криками за окном, и Цуко, кашлянув, принялась собирать палочки и пустые контейнеры. Это было опасно, страх все еще клокотал в груди вместе с оглушающим пламенем, но именно поэтому Цуко хотела присутствовать. Емицу рассказал ей, что случилось с Девятым Вонголой, и у Цуко мурашки по коже табунами ходили от одной мысли о том, что человек может оказаться заперт внутри беспощадной машины как батарейка. Сколько он там провел, Цуко думать решительно не хотела, сочувствовала разве что Тсунаеши-куну, который едва не убил человека своими руками.

— Когда я узнал, что тот старик — Девятый Вонгола, я почувствовал злорадное удовлетворение, — Кея откинулся на спинку дивана, а Цуко глянула на него искоса, — что-то вроде «так ему и надо». Я, вообще-то, до сих пор так думаю, но… опасаюсь, что он может сделать что-то такое с тобой.

К концу голос его стал совсем тихим, так что Цуко приходилось прислушиваться, чтобы услышать. Она отложила в сторону сумку, и та, потеряв опору, завалилась набок, и одна деревянная палочка выпала из нее и покатилась по полу. Кея смотрел в потолок, не мигая, руки его были расслаблены, и можно было решить, что он устал и уснул, забыв закрыть глаза, но кадык его нервно дергался, словно он раз за разом пытался сглотнуть застрявшую в горле слюну.

У Цуко свело горло, и она опустила глаза на собственные ладони. Надетые на одну руку браслеты едва позвякивали, соприкасаясь, а на другой было пусто, и Цуко стянула один браслет, покрутила его в пальцах и натянула на другое запястье. Вызывать пламя она тренировалась уже несколько раз, и у нее даже через раз получалось, так что, стоило немного сосредоточиться, рыжие с фиолетовым искорки вспыхнули на ладонях. Емицу тоже сказал, что у нее пламя неба с примесью облака, и Цуко тогда хихикнула, что она, должно быть, будущий босс-одиночка. Сейчас Цуко испытывала ни с чем несравнимую гордость, потому что глаза Кеи удивленно расширились, и он, сменив положение, во все глаза уставился на ее руки.

— Видишь, я больше не слабая! — Цуко вздернула подбородок, не уточняя, что до красивого рыжего пламени Тсунаеши-куна ей еще ползти и ползти. — Я могу за себя постоять!

Словно в насмешку над ее гордостью, пламя плюнуло искрами и погасло, оставляя тепло между пальцев. Цуко пискнула и затрясла руками, но зажечь браслеты больше не получалось, словно на маленькую демонстрацию она израсходовала весь свой запал. Цуко так расстроилась, что все оборвалось в самый неудобный момент, что не заметила растрепавшую волосы руку.

— Я никогда не считал Ацуко слабой.

Кея улыбался, смотря на нее, и трепал ее волосы, и отчего-то Цуко сделалось так стыдно, что слезы сами собой выступили в уголках ее глаз.

* * *

Белый цвет Ацуко никогда не любила, даже свадебное платье выбрала едва заметного персикового оттенка, будто последние солнечные лучи вскользь мазнули по белоснежному кружеву. И оттого, наверное, сейчас слой белых цветов казался ей не пушистыми облаками, а затягивающей пустотой. Она глядела на них сверху вниз, и казалось, будто все это — нелепая галлюцинация, вызванная играми уставшего разума. На плечи Ацуко разом свалилось слишком много всего, так что она отчаянно нуждалась в поддержке, вот только Тсунаеши, вместо того, чтобы чмокнуть в лоб и похлопать ее по плечу, безжизненно лежал в отвратительно белых цветах.

Разумеется, он был еще жив. Цветы скрывали несколько самых современных приборов, поддерживающих жизнь в смертельно раненом теле, но от знания этого легче вовсе не становилось. Ацуко ощущала, как сводит рыданием горло, и изо всех сил старалась натянуть на губы улыбку. Тсунаеши не должен был видеть ее отчаянного лица, потому что тогда все его старания пошли бы пепельным прахом. Всех на свете Ацуко убеждала, что она достаточно сильная, и потому именно сейчас она никак не могла признать собственной слабости.

— В конце концов, это просто нечестно, — Ацуко все-таки опустилась на землю, поджала под себя ноги и оперлась ладонями о краешек гроба.

Прятать его посреди непроглядного леса казалось предательством, самым настоящим безумством, но здесь Ацуко хотя бы могла его навестить. С тех пор, как они вернулись в Японию, она ходила сюда почти каждый день, и теперь, когда фигуры были расставлены, вот-вот должна была начаться игра. Ламбо поехал за Хару и Кеко, потому что они, хоть это и не было запланировано, тоже могли попасть под удар, а Кея завершал дела и тоже должен был скоро вернуться. Сама же Ацуко была решительно не готова, хотела забыть и плыть по течению, но именно она исполняла обязанности босса Вонголы в отсутствие Тсунаеши.

Она опустила подбородок на сложенные ладони, вгляделась в бледное лицо Тсунаеши и представила, будто он дышит. Будто он просто спит, а Ацуко уже проснулась, так что у нее есть капелька времени полюбоваться его безмятежным лицом. Появившийся вчера утром Реборн смотрел на нее подозрительно, но Ацуко пока не была готова с ним говорить. Ей было поручено расставить фигуры по игральной доске, и она следовала этому указанию безукоризненно, не отвлекаясь ни на что постороннее. Маленький, давно погибший для нее Реборн был сейчас посторонним, слишком въедливым и внимательным, и Ацуко не могла позволить ему узнать этот план. Потому что для него маленький Тсунаеши был любимым учеником, а для нынешней Ацуко — всего лишь подопытным инструментом, с помощью которого можно было перевернуть мир обратно нужной ей стороной.

Теоретически, построенная Шоичи машина должна была излечить ранение Тсунаеши, и Ацуко изо всех сил верила этому обещанию. Они придумали этот план вчетвером, находясь вместе, но по разные стороны баррикад, и теперь Ацуко, пожалуй, ничего не оставалось, кроме как верить. Самоубийственная авантюра стремительно завертелась, зашла так далеко, что назад поворачивать поздно, и Ацуко раз за разом прокручивала в мыслях детали. Она дала команду Занзасу подготовиться, и тот с привычной усмешкой пообещал содрать с нее шкуру, если Ацуко угробит его. Занзас не спрашивал у нее ничего, только пил и ругался, и за это Ацуко была ему благодарна. За прошедшие десять лет они не то чтобы в самом деле стали друзьями, но помимо Тсунаеши Ацуко была единственной, чьи приказы Занзас безоговорочно исполнял.

За десять лет, прошедших с первой встречи с Тсунаеши, многое для Ацуко изменилось, мир ее буквально вывернулся наизнанку, и у самой нее в ладонях теперь тоже ровно искрило рыжее пламя с задорными лиловыми искорками.

Осторожно коснувшись губами прохладного лба Тсунаеши и накрыв гроб тяжелой крышкой, Ацуко поднялась и стремительно развернулась. Лал Мирч ждала ее неподалеку, беспощадно летели секунды, и пришло время делать свой ход.

* * *

На сражение Тсунаеши-куна она почти опоздала, потому что с Кеей они проболтали до самого вечера, а потом он внезапно отправил ее домой переодеваться, потому что похолодало. Конечно, Кея и сам сказал, что ей не стоило присутствовать, но Цуко неслась со всех ног, едва разбирая дорогу. Когда она забежала на территорию школы, ребята стояли в кругу и кричали нечто вроде победной речевки, а Кея и еще несколько незнакомых мальчишек смотрели на все это со стороны. При виде нее на лбу старшего брата образовалась едва заметная хмурая складка, он отвернулся и буркнул что-то себе под нос, но Цуко вовсе на него не обиделась. От быстрого бега в ушах у нее стучало, легкие горели, а колени подкашивались, так что она согнулась, упираясь ладонями в бедра и пытаясь отдышаться. Слишком много людей разом смотрели на Цуко, так что поднимать голову совсем не хотелось, но в конце концов ей пришлось разогнуться.

— Я все-таки пришла посмотреть, — Цуко помахала ладонью серьезному Тсунаеши-куну, и тот просто кивнул, соглашаясь с ее решением.

Острый взгляд мазнул по затылку, но Цуко не обернулась, натянула рукава кофты пониже и сдула со лба растрепавшуюся от бега челку. Реборн как ни в чем не бывало запрыгнул ей на плечо, и от его присутствия разом стало как-то спокойнее. На самом деле Цуко всерьез волновалась о Кее, Ламбо и Тсунаеши-куне, и еще немного обо всех остальных, потому что все еще считала, что школьники не должны драться на равных с настоящими мафиози. Сердце ее колотилось в груди оглушительно, и никакой холодный ветер позднего вечера не мог остудить приливающий к щекам жар. Цуко думала спрятаться дома под одеялом, но пришла к неутешительному выводу, что тогда извела бы себя пустыми переживаниями. В конце концов, раз Цуко ничего не могла поделать, она обязана была хотя бы смотреть, чтобы сделать верные выводы.

Как только Хранители разошлись по местам, а зрители заняли подготовленную для них наблюдательную позицию, Занзас ударил Тсунаеши-куна так, что тот пробил собой стену. Одна из девчонок-организаторов поспешила объявить о начале, и сражение стартовало. Признаться честно, Цуко не особенно вслушивалась в правила, запомнила только, что Хранителей отравили, и на мгновение вздрогнула, подумав о не успевшем оправиться Ламбо. Переживания за Кею отчего-то стремительно испарились, наверное потому, что Цуко все еще считала его самым сильным на свете и больше смотрела на разворачивающуюся прямо над ними страшную битву. Тсунаеши-кун получал удар за ударом, будто специально подставлял одну щеку вслед за другой, прощупывая границы, а Занзас безумно смеялся, и хохот его был слышен даже в разрастающемся гуле.

Нагретый воздух выл, подобно струне, пыль поднималась и мешала смотреть, и, несмотря на окружающих их барьер, у Цуко ужасно слезились глаза. Снова надетые на одну руку браслеты позвякивали, и только десяток минут спустя, пролетевших одним мгновением, Цуко сообразила, что это из-за того, что ее руки дрожали. Еще один младенец с пустышкой, голубой, в отличие от пустышки Реборна, запрыгнул Цуко на другое плечо, и они принялись переговариваться между собой, оценивая действия Тсунаеши-куна. Это был третий из тех, что повстречались ей на пути, и Цуко попыталась припомнить, рассказывали ли ей что-то о них. Как назло в голове было пусто, только сверкали перед глазами рыжие вспышки, так что у Цуко совсем не получалось сосредоточиться. В какой-то момент внимание двух «комментаторов» переключилось на Кею, и Цуко лениво подумала, что на обработку заработанных им мелких царапин потребуется целая вечность.

Пристальный взгляд она не отрывала от Занзаса, пыталась отыскать в его поведении нечто такое, что могло бы все объяснить, но только все больше запутывалась. Отчего-то он походил на ребенка в истерике, только от ужаса сводило дыхание. Цуко смотрела на него, точно загипнотизированная кошкой добыча, и колени ее сами собой пригибались, готовясь к прыжку. Рыжее пламя полыхало вокруг, сыпались во все стороны пыль и осколки камней, Тсунаеши-кун бил и получал удары, а Занзас становился все злее и злее. Вот он поднырнул под рукой замахнувшегося Тсунаеши-куна, ударил его по голове пистолетом и выстрелил, из-за чего заслезились от яркой вспышки глаза. Тсунаеши-кун, скрывшийся в пламени целиком, кубарем полетел по земле, утер перчаткой кровь на виске и снова поднялся. Пламя на его лбу будто коптило, то разгоралось, то почти затухало, и в одно мгновение все снова исчезло, поглощенное дымом.

Реборн читал ей на ухо целую лекцию о прорыве точки нуля, Предсмертной воле и чем-то еще, но Цуко никак не могла разобрать его слов. Голова у нее отчего-то кружилась, живот свело от накатившего ужаса, а колени наконец подкосились, и только чья-то рука удержала ее от падения. Цуко совсем забыла, что рядом был кто-то еще, но лицо, когда она подняла ошарашенный взгляд, оказалось совсем незнакомым. Точнее, конечно, она видела его мельком, когда еще не познакомилась с Тсунаеши-куном лично, а теперь он смотрел на нее сверху вниз, и губы его растягивались в мягкой улыбке.

— Я тренировал твоего брата, но ты, наверное, в курсе, — светлые волосы его казались желтыми в отблесках пламени, а куртка с подбитым мехом воротником выглядела совсем уж не по погоде, — меня зовут Дино.

Признаться, Цуко не поняла, представилась она или тупо кивнула, потому что внимание ее снова привлекла яркая рыже-алая вспышка. Казалось, прошла всего пара мгновений с начала сражения, вот только спина ее затекла, а по шее ползли мурашки от холода. Разумеется, сражающиеся холода не испытывали, но она, стоящая неподвижно, отчего-то замерзла, так что растекшееся от прикосновения тепло немного ее отрезвило. Новый знакомый не спешил отпускать Цуко, мягко придерживал ее за плечо, а его прикованный к инвалидному креслу спутник, тот самый крикливый длинноволосый мужчина требовал от своего босса ни за что не проигрывать. В разгар сражения на поле его не пустили, и Реборн тихо прокомментировал Цуко на ухо, что это Скуало — Хранитель Дождя.

Пронзительный крик, больше напоминающий рев, разнесся над школой, и Цуко подумала, что непременно упала бы, не продолжай Дино держать ее за плечо. Внутренности свело судорогой, перед глазами мелькнула белесая пелена, и Цуко тряхнула головой, отгоняя наплывшее наваждение. Скуало продолжал рассказывать им историю, подкрепленную фактами от Реборна, и в груди у Цуко разливалась неприятная злость. Конечно, в алчных амбициях Занзаса был виноват только он сам, и сам же себя он загнал в ловушку отца, вот только сейчас она видела в нем ребенка. Не стоило спрашивать, сколько Занзасу было лет, когда его сковали во льдах, но Цуко легко могла представить подростка примерно одного с ней нынешней возраста. Еще легче она представила на его месте себя, цепляющуюся за все, что осталось, такую же жалкую, алчущую чужой силы и титулов, потому что выбора ей никто не оставил. Занзас кричал, на лице его расползались огромные старые шрамы, а Цуко не жалела его, скорее испытывала липкое жгучее отвращение.

Сердце ее подскочило, когда крик испарился, и тишина зазвенела в ушах. Обессиленный Тсунаеши-кун упал на разбитую землю, а вместо Занзаса теперь стоял посреди двора настоящий ледник. На этом можно было закончить, подумала Цуко, а руки ее опустились, и оказалось, что до того она изо всех сил тянула браслеты. Запястье отдалось пульсирующей болью, разочарование ядом толкнулось в горле, и Цуко кашлянула, выплевывая его вместе с осевшей пылью на языке.

— Эй, Реборн, — хотела сказать Цуко, но губы ее отказывались разлепляться, — почему мне обидно?

Точно услышав вопрос, Реборн мазнул по ней взглядом, но сражение оказалось еще не закончено. Второй ребенок с пустышкой из тех, что видела Цуко, показал шесть колец, собранных вместе, и яркое разноцветное, почти черное в полумраке позднего вечера пламя вспыхнуло у него на ладонях. Свет разрезал наступившую ночь, у Цуко заслезились глаза, а затем дым снова перекрыл ей обзор.

Радостный крик едва не вырвался из ее горла, но Цуко вовремя затолкала его обратно, пришлепнув сверху ладонью. Занзас был жив, и, пусть ничего хорошего это не предвещало, нечто клекотало у нее прямо в легких. Цуко все еще легко могла представить направленный в ее голову пистолет и нажимающий на спусковой крючок палец, но страх отчего-то больше не вертелся у нее в животе. Этот человек не должен был победить, но он был слишком силен и слишком опасен, чтобы вот так оставлять его скованным льдом. Безумный хохот резанул по ушам, отчаянье толкнулось в груди, и Цуко невольно попятилась, упираясь в грудь Дино спиной. Она скосила глаза на Скуало, и тот улыбался, но улыбка его была отчего-то пропитана странными, горькими чувствами. Занзас смеялся, как сумасшедший, лелеял кольцо босса в ладонях, а затем, словно кто-то нажал не ту ноту, из его рта вырвалась кровь. Смех обратился задушенным воем и бормотанием, проклятия посыпались на голову градом, и Цуко зажмурилась, чтобы не видеть. Всего на мгновение они встретились взглядами, и тот злой, отчаянный страх отпечатался у Цуко на веках. Кольцо не приняло его кровь, отвергло, как чужака, и колючее осознание безнадежности собственной алчности растеклось в воздухе ядом.

Тсунаеши-кун победил, но не было в его победе радости облегчения, только гнетущая скорбь и свербящая в горле горечь, будто в самом деле проиграли здесь все. Домой Цуко возвращалась, крепко цепляясь за руку Кеи, и оба они молчали, думая о своем.

И по прикидкам Тсуны, и в реальности (у Гокудеры-куна нашлись часы) пять минут давно прошли, а они так и торчали в будущем посреди странного леса. Он не успел сообразить, о чем говорил Гокудера из этого времени, и теперь Тсуне отчетливо казалось, что с самого начала он провалил что-то важное. Еще этот наполненный белыми цветами гроб, в котором он очутился, наводил на странные мысли, от которых оказалось не так-то просто избавиться. Тсуна шарил ладонями в засохших цветах, будто пытался что-то там обнаружить, и пальцы его то и дело натыкались на какие-то выступы. Но, опять же, мыслей в голове было слишком много, чтобы нормально думать о чем-то одном. Все в этом будущем казалось Тсуне поистине ужасающим, несмотря даже на то, что он пару раз видел взрослую Ацуко-сан и все. Будто нарисованная у него на лбу мишень разом стала просто огромной, которую можно разглядеть даже из космоса. Начиная от напавшей на них, но оказавшейся вроде как другом Лал Мирч, и заканчивая странным лесом, сквозь который приходилось просто-напросто продираться, все в этом времени хотело убить несчастного Тсуну.

— Десятый, как думаете, — заговорил Гокудера-кун, когда они расселись вокруг костра, — в этом может быть какой-то особый заговор? Ну, почему мы столько времени в будущем.

Вокруг сгущались темные сумерки, и страх в животе Тсуны сгущался тоже, подступал к горлу сдавленным писком. Дурное предчувствие крепло с каждым мгновением, но спросить, что оно означало, было решительно не у кого. Реборн пропал еще вчера утром, и теперь-то у Тсуны в голове крепла мысль, что он тоже застрял. Вот только учителя все равно не было рядом, и оттого Тсуна все больше убеждался, что сам ни на что не способен. Впрочем, Гокудера-кун верил в него, как верила и его взрослая версия, и оттого на душе становилось чуточку легче. Но Тсуна все равно думал, что, будь здесь Ацуко-сан, она давно бы во всем разобралась, потому что ее он считал просто невероятно сообразительной.

— Может, базука десятилетия просто сломалась? — Тсуна осторожно склонил голову набок, не желая признавать, что все складывалось слишком удачно.

Если его хотели убить, сейчас было самое время, потому что в этом времени Тсуна был совершенно беспомощен. Он не сомневался, что был связан с Вонголой и спустя десять лет, может, даже и вправду стал боссом. Может быть, взрослый Тсуна действительно умер, а его призвали сюда на замену?

— Звучит логично, — Гокудера-кун покачал головой, соглашаясь, — сколько раз тупая корова швырял ее как попало.

Помотав головой, Тсуна отогнал глупые мысли. Кому, в самом деле, могло прийти в голову призвать его вместо его будущей версии? Нынешний Тсуна ведь слабый, ни на что не способный, от которого без Реборна нет совсем никакого проку.

Выросшего позади Гокудеры-куна огромного робота Тсуна заметил уже после того, как мелькнула фиолетовая вспышка, и жуткие многоножки Лал Мирч обвили массивное тело. Он был куда больше Гола Моски, в котором оказался спрятан Девятый, и Тсуна застыл от ужаса, не в силах сдвинуться с места. Взрыв мазнул его по щеке, встрепал волосы горячим ветром, но ноги предательски прилипли к земле, так что Тсуна смог разве что заторможено голову повернуть. От взрыва во все стороны разлетелись щепки, пахнуло гарью, и в следующее мгновение огромная ручища едва не ухватила Тсуну за голову. Нечто заскрежетало надсадно, вспыхнуло снова, и голова робота отделилась от тела, обдав Тсуну горячими искрами. Кажется, прошло всего лишь мгновение, потому что только теперь Тсуна вспомнил, что должен дышать.

Горящий пламенем круг пролетел прямо у Тсуны перед глазами, и он отшатнулся, взвизгнул и рухнул назад, запутавшись в одеревеневших ногах. Растерянный Гокудера-кун стоял, раскрыв рот в удивлении, а Лал Мирч как ни в чем не бывало прятала коробочку под длинным плащом. Она, кажется, даже не обратила внимания на спасшую их взрослую Ацуко-сан, которая смотрела теперь Тсуне прямо в глаза, и от взгляда ее у него мурашки расползались по шее.

— Цуко-сан! — из-за дерева выскочил некто, до одури напоминающий Ямамото. — Не стоило нападать на него так открыто, ты же знаешь, что за тобой следят пристальнее, чем за любым из нас.

— Мне показалось, что Тсунаеши вот-вот умрет, — Ацуко-сан пожала плечами и снова мазнула по Тсуне внимательным взглядом.

Смущенной или хоть сколько-нибудь виноватой она вовсе не выглядела, на лице Ацуко-сан читалась скорее бесконечная усталость, перемешанная с раздражением. Тсуне от ее взгляда снова стало не по себе, но Ацуко-сан уже на него не смотрела. При ближайшем рассмотрении некто похожий на Ямамото и впрямь оказался им, растянул губы в улыбке и встрепал волосы на затылке, резко меняясь, будто слетела с него вся напряженность. Ацуко-сан же, в противовес, осталась до боли серьезной, словно на ее плечах все еще лежал целый мир.

— Б-б-бейсбольный придурок! И сестра Хибари! — закричал Гокудера-кун, от удивления даже начав заикаться. — А вы что здесь делаете?

Тсуне показалось, будто взлетели испуганные, только-только устроившиеся на ночлег в своих гнездах птицы. Он все еще сидел на земле, смотрел на всех снизу вверх, и на лице его расползалась дурацкая, совсем не соответствующая ситуации улыбка. Потому что Ацуко-сан, пусть и взрослая, была здесь, а это значило, что все в любом случае будет в порядке. Окрыляющее чувство это продлилось ровно до тех пор, пока Ацуко-сан не протянула перед ним руку раскрытой ладонью, приказывая отдать кольцо. Впрочем, Тсуна готов был отдать ей все, что угодно, тем более если она хотела забрать проклятое кольцо Вонголы. Вот только на его попытку протянуть кольцо босса, Ацуко-сан устало фыркнула, закатила глаза и потребовала другое. И только тогда Тсуна вспомнил, что во внутреннем кармане кофты у него хранилось полученное от Ланчии-сана кольцо, о ценности которого он и вовсе не подозревал.

— Так это ты виноват! — налетела на него Лал Мирч гневным коршуном. — Ты понимаешь, что из-за тебя мы все могли умереть?!

Кажется, она хотела сказать что-то еще, окончательно опустить Тсуну, но Ацуко-сан взмахом ладони заставила Лал Мирч замолчать.

— Нет смысла обсуждать это сейчас, — Ацуко-сан надела на кольцо скрывающую пламя цепь и протянула его обратно, — к тому же, благодаря нему мы тоже отслеживали ваше местоположение вплоть до этого места. И я ведь все равно обещала встретить тебя на подступах к базе.

На мгновение пальцы Тсуны и Ацуко-сан соприкоснулись, и по телу его будто прошел разряд электричества. В глазах заискрило, кольцо шлепнулось о ладонь, и все исчезло. Ацуко-сан отстранилась, принимаясь рассказывать что-то важное Гокудере-куну и бурчащей недовольно Лал Мирч, и Тсуна запоздало решил, что пора подниматься. Ватные ноги слушаться не хотели, он покачнулся, нелепо взмахивая руками, и Ямамото, единственный все еще не сводивший глаз с Тсуны, поддержал его за плечо.

Оставшийся до базы путь они прошли в полном молчании. Тсуна крутил головой, пытаясь опознать в лесу знакомые деревья, но в голове его никак не укладывалось, где именно они находились. Все леса в мире по мнению Тсуны были решительно одинаковыми, так что с равной вероятностью он мог очутиться в Японии, Италии или каком-нибудь неотмеченном на карте месте, где нет ничего, кроме хищных зверей. Впрочем, неподалеку определенно водились огромные роботы, а значит — были враги, желающие Тсуне скорейшей кончины. И в своем времени он, пожалуй, привык к постоянному напряжению, однако теперь оно возросло троекратно, отпечатываясь в напряженной складке между бровей, такой же, как у Лал Мирч, Ямамото и Ацуко-сан.

О базе Вонголы Ямамото прочитал целую лекцию, а Ацуко-сан со смешком уточнила, что они в лесу Намимори, и тогда Тсуна окончательно растерялся. Недостроенная база принимала их в свои подземельные объятия, и чем дальше они проходили, тем отчетливее Тсуне казалось, что назад пути нет. Словно захлопнулась мышеловка, перебивая хребет, но не было в утешение даже крохотного куска старого сыра. Страх клекотал у Тсуны в груди, бился запертой птицей, он раз за разом вспоминал атаки Лал Мирч, огромного робота и полыхающее кольцо Ацуко-сан, способное снести кому-нибудь голову, и в голове его утверждалась мысль, что нынешний он ни на что не способен. Тсуна едва успел победить ужасного Занзаса, и теперь его забросило в будущее, где каждый встречный оказался в несколько раз сильнее его старых противников. И даже бежать, что самое отвратительное, Тсуне было решительно некуда, потому что в этом времени он был чужаком, занявшим неподобающее ему место в устланном цветами гробу.

Странное, до одури привычное ощущение боли впилось в висок, и Тсуна взвизгнул, теряя равновесие. Перед глазами мелькнули белый пол и черные туфли Ацуко-сан, Тсуна рухнул на спину, и на грудь ему свалилось нечто тяжелое, выбивающее дух. Закричал Гокудера-кун, и пронзительный голос его врезался в уши, оседая плотным туманом. Реборн в самом деле был в будущем, оказался одет в странный белый костюм и все еще бил его, что есть силы. Еще Реборн смотрел на него снисходительно и высокомерно, будто Тсуна был песчинкой под его башмаком, и от этого взгляда злые слезы скапливались в уголках глаз. Тсуне все еще было страшно так, что кружилась голова и едва держали дрожащие ноги, Тсуна понимал, что в самом деле мог умереть в любое мгновение, потому что сам мир собирался убить его, однако в груди его растеклось липкое облегчение.

— Ацуко — нынешняя глава Вонголы, — уведомил их Реборн, когда все расселись по креслам и стульям, — вам обоим стоит ее безоговорочно слушаться.

Сам он единолично занимал большой диван в самом центре маленькой комнаты. Все еще одетый в странный белый костюм, похожий на водолазный комбинезон, Реборн отчего-то казался Тсуне чужим, будто прибыл из какого-нибудь другого, параллельного мира. Безусловно, это все еще был Реборн — улыбчивый наглый младенец, его репетитор и по совместительству мафиози, но было нечто такое в его маленьких черных глазах, отчего у Тсуны кровь стыла в жилах. Реборн смотрел так, будто разом потерял все, чего никогда не имел, и искорки пламени в его взгляде заставляли Тсуну снова сжиматься в отчаянном страхе. Что бы ни произошло в этом времени, все это его не касалось, думал Тсуна, разглядывая Ацуко-сан, Реборна и Ямамото, он должен был просто вернуться и окончательно отказаться от своего статуса Десятого босса Вонголы.

— Почему? — глупо переспросил Тсуна вместо того, чтобы послушно молчать.

Гокудера-кун толкнул его локтем, зашептал на ухо, что Тсуна наверняка не просто так очнулся в гробу, и в груди у него сжалось нечто густое и терпкое. Ацуко-сан глянула на него быстро, мазнула взглядом как будто задумчиво, и Тсуна вздрогнул всем телом. В ее взгляде было то же, что и у Реборна из прошлого, застывшее багровой пеленой прямо под веками, и Тсуна готов был поклясться, что пелена эта как-то связана с ним. Совершенно невовремя он вспомнил, что обещал ее защищать, и стыд густой волной мазнул по щекам, будто это он, а не взрослый Савада Тсунаеши, разом оказался виноват во всех ее бедах.

— Временная глава, — поправила Ацуко, и Тсуна, в голове у которого крутилось слишком много вопросов, вздрогнул от ее колючего взгляда.

Она смотрела на него слишком часто, точно пыталась кое-что отыскать, и Тсуне отчего-то казалось, что взгляд ее с каждым разом становился все отрешеннее. На пальцах у Ацуко-сан было много разных колец, перетянутых цепями, и только одно из них, сверкающее на безымянном пальце маленьким камушком, оставалось нетронутым. Тсуна думал, что оно похоже на обручальное, почти такое же, как носила мама, и никак не мог понять, чья Ацуко-сан жена. Вариантов, впрочем, было не так уж и много, но Тсуна не желал принимать ни один из них, продолжая теряться в бесполезных догадках.

Взвившаяся в воздух сирена заставила его вздрогнуть, вынырнуть из тупых мыслей и задрать голову вверх, будто так Тсуна мог увидеть проблему. Ацуко-сан, точно на плечи ей разом упал целый мир, протяжно вздохнула, и Ямамото, растерявший улыбчивость еще на первой фразе Реборна, похлопал ее по плечу. Было между ними нечто такое свистяще личное, едва не интимное, отчего у Тсуны засосало под ложечкой.

На вспыхнувшем экране показались фигуры паренька и нескольких девушек, и Тсуна с трудом узнал в них Ламбо, И-пин, Кеко-чан и Хару. Все четверо были старше на десять лет и сильно отличались от прежних себя, и отчего-то Тсуне снова стало то ли стыдно, то ли противно. Он был лишним в этом мире будущего, где его собственная жизнь завершилась в гробу среди белых цветов, а все, кого он однажды пообещал защищать, оказались в опасности. Будущий Гокудера-кун велел ему убить рыжего парня на фотографии, потому что именно из-за него их мир рухнул, но Тсуна не мог представить себя палачом. Он бы непременно струсил в последний момент, даже окажись ситуация критической, и тогда в будущем все равно ничего бы не изменилось. Тсуне хотелось зажмуриться, отсчитать пять минут и вернуться обратно на вечеринку в честь их победы над Варией, а затем рассказать все-все Ацуко-сан из его времени и послушать какой-нибудь умный совет. Вот только пять минут уже давно вышли, над головами ребят на экранах вспыхнуло алое пламя, и Тсуна дернулся, инстинктивно касаясь перчаток в кармане.

— Ламбо привел девочек, — Ацуко-сан хмыкнула, пристально глядя в экран. — Надеюсь, он наткнулся на них случайно, а не привел хвост. Я схожу за ними.

Тсуна не сразу понял, что под «ними» Ацуко-сан имела в виду двоих головорезов, мелькнувших и исчезнувших в клубах алого пламени, а не испуганных, прижавшихся друг к другу Кеко и Хару. В ушах у него звенело от накатившего страха, Тсуна не мог оторвать глаз от пошедшего рябью экрана, который, казалось, полностью заволокло густым серым дымом. Звука не было, но Тсуне все равно почудился взрыв, от которого колени его окончательно подкосились.

— Нет, — Ямамото остановил сунувшую что-то в карман Ацуко-сан, ухватив за плечо, — в твоем положении глупо ввязываться в драку. Что, если с тобой или ребенком что-то случится? У нас нет оборудования, чтобы…

— Ацуко-сан беременна? — в голове у Тсуны сделалось оглушительно пусто, так что рот его, кажется, открывался сам по себе.

На экране снова взорвалась красная вспышка, и тот погас, пойдя серой рябью. Тсуну будто старым пыльным мешком по голове ударили, все мысли напрочь испарились, оставив после себя звенящую пустоту. У Ацуко-сан в животе был ребенок, а еще были загадочный муж и обручальное кольцо на пальце, и Тсуна никак не мог сложить эти факты друг с другом. Потому что он должен был защищать Ацуко-сан, и в этом, кажется, провалился.

— Но это же опасно! — Гокудера-кун вспыхнул, будто его излюбленный динамит. — Почему твой муж позволяет тебе так рисковать?!

Ацуко-сан перевела взгляд с Тсуны на Гокудеру-куна, и едва заметная улыбка окончательно исчезла с ее лица. На мгновение Тсуне стало страшно, будто перед ним предстал разозленный Хибари-сан, и он сглотнул, не решаясь одернуть товарища. Потому что Ацуко-сан была разочарована, а не зла, и глаза ее, кажется, вспыхнули ярким фиолетовым пламенем.

— Он умер.

Время словно замерло на мгновение, вздрогнуло и бросилось наутек. Тсуна услышал, как клацнули зубы Гокудеры-куна, закрывшего рот, покачал головой Ямамото, а Реборн буркнул себе под нос «идиоты». Стыд захлестнул его с головой, окрасил щеки в горячий алый, и Тсуна сжал в кулаки руки, обозвав себя из этого времени непроходимым тупицей. Голос Ацуко-сан прозвучал звонко, словно бой церковного колокола или хлесткий удар по щеке, и Тсуне на мгновение показалось, что ее ответ предназначался ему одному.

* * *

Новость о перемещении в будущее девочки восприняли довольно спокойно, неугомонная Хару даже воскликнула, что так и знала, что никакой Цуки на самом деле не существует. Они вместе с Такеши, Ламбо и И-пин переместились прямо во время вылазки по их собственному спасению и, едва оказавшись на базе, принялись наводить порядок, развлекая мальчишек. Ацуко была уверена, что случившееся шокировало девочек гораздо сильнее, чем каждая из них показывала, но самой ей было совершенно не до того. Она закрылась в кабинете, изучая принесенные Лал Мирч сведения, и пыталась определиться с дальнейшей стратегией.

Руки Ацуко мелко подрагивали, глупая ревнивая злость клубилась в груди злосчастным туманом, и буквы никак не хотели складываться в слова. Тсунаеши на десять лет младше был щуплым подростком, едва достающим макушкой до ее подбородка, всего боялся и задавал ненужные вопросы, и Ацуко никак не могла отделаться от мысли, что он обречен. Потому что, если уж его взрослая версия не справилась, Тсунаеши-подросток наверняка умрет в первой же драке. Ацуко протяжно вздохнула, откидываясь на спинку жесткого стула, вытянула вперед ноги и зарылась пальцами в волосы. В голову лезли ненужные, злые мысли, и она никак не могла заставить себя действовать трезво. Кроме того, Такеши зачем-то брякнул о ее положении, и теперь все ребята косились на нее, как на золотую статую божества. Из знакомых ей людей остались только Лал Мирч и Джанини, вот только первая тоже погрязла в ядовитой оглушающей ненависти, а второй постоянно занимался своими делами, не отвлекаясь на разговоры.

Поговорить оказалось решительно не с кем, и Ацуко, снова вздохнув, положила руки на стол и опустила на них тяжелую голову. Она, пожалуй, взвалила на себя слишком много, изо всех сил старалась все контролировать и постепенно ломалась под тяжестью неподъемных небес. Руководства Службой Внешней Разведки и остатками истребленной семьи Бовино ей хватало с лихвой, а теперь Реборн назвал ее боссом Вонголы, и Ацуко вдруг почудилось, что она падает. Злые слезы подступали к горлу, липли к ресницам и текли по щекам, а у Ацуко оказалось недостаточно власти над собственным телом, чтобы их успокоить. Может, ей стоило забрать к себе Ламбо, но тот был слишком уж проницательным и мог легко ее раскусить. Раскусить то, какой беспомощной и слабой Ацуко себя чувствовала, оставив умирающего Тсунаеши в лесу.

Ничего могло не сработать. Младшая версия Тсунаеши переместилась во времени, но нынешний он мог испариться вовсе, умереть в машине Ирие Шоичи или взаправду оказаться в прошлом и там умереть от кровопотери. В конце концов, Бьякуран все еще побеждал, и Ацуко никак не могла отделаться от мысли, что стоило поддаться ему, когда была такая возможность. Ацуко оказалась не готова вынести столько смертей, следующих одна за другой, и оттого с нетерпением ждала своей очереди, чтобы разом избавиться от всяких забот.

— Ты ведешь себя странно, — Лал Мирч ухватила ее за руку, — неужто так не терпится увидеться с ним?

Они столкнулись посреди коридора, ведущего в сторону кухни, из которой доносились приглушенные голоса. Пахло приятно, девочки наверняка приготовили что-нибудь вкусное, но есть Ацуко не хотелось. Скорее, Ацуко хотела сбежать, вырваться из хватки цепких мозолистых пальцев и вовсе не видеть пробирающий до костей взгляд. С Лал Мирч они никогда особо не ладили, не сошедшись во мнениях касательно заслуг Савады Емицу, и оттого теперь, когда они оказались в одинаковой ситуации, Ацуко не хотела ее понимать. Лал Мирч мазнула по ней снисходительным взглядом, от которого в животе у Ацуко закололо, и она вывернула руку, подходя совсем близко.

— А ты всерьез решила, что в одиночку справишься с Бьякураном? — Ацуко вздернула подбородок. — Собираешься умереть следом за Колонелло?

Лал Мирч была выше нее сантиметров на пять, так что Ацуко приходилось задирать голову, чтобы смотреть ей в глаза, но это нисколько ее не смущало. Когда-то в прошлом, примерно на втором курсе старшей школы, Ацуко комплексовала из-за роста, потому что внезапно оказалась самой низкой девочкой в классе, но потом удивительным образом Тсунаеши выветрил из нее эту дурь. У них даже была серия фотографий, на которой можно было проследить рост Тсунаеши: на первой он совсем немного ниже Ацуко, затем одного с ней роста, а к концу старшей школы — выше на добрых полголовы. Нынешнему Тсунаеши Ацуко макушкой доставала чуть выше плеча, и такой расклад ей скорее нравился, чем по-старому злил.

Тсунаеши сильно изменился за десять лет. Прежде, во время их путешествий во времени, Ацуко не придавала этому значения, отчего-то воспринимала его таким же взрослым, уверившимся в собственной силе человеком. Но Тсунаеши из прошлого оставался всего лишь подростком, маленьким, испуганным и слабым, и Ацуко никак не могла понять, почему возлагала на него такие надежды. План, который они разрабатывали вчетвером, пришел в действие, закрутились шестеренки, и теперь практически не осталось того, на что она могла повлиять. Ацуко отдала собственную судьбу в руки подростков, будто раскрошила в ладони мир, как ореховую скорлупу, и горечь клекотала у нее в горле, расправляла птичьи крылья и будто готовилась унести ее в наполненное едким розовым дымом небытие. Подростки Тсунаеши, Хаято и Такеши торчали в настоящем времени всего день, но Ацуко все отчетливее казалось, что ничего не сработает. А еще душу ее грызла ревность и зависть, словно она подсматривала за плотную ширму и видела там решительно другой мир. В десятилетнем прошлом не было никакой войны, Бьякурана и Тринисетте, и оттого дети эти продолжали радостно улыбаться, едва ли осознавая, в каком дерьме оказались по чужой прихоти.

— Цуко-семпай? — Кеко осторожно окликнула ее у самого входа на кухню, и Лал Мирч, мрачно усмехнувшись, скрылась за дверью одна.

Честно говоря, разговаривать с девочками из прошлого не хотелось, где-то в глубине души Ацуко испытывала стыд за то, что позволила втянуть их. Из-за спины Кеко выглядывала смущенная Хару, они держались за руки, и Ацуко на мгновение захотелось провалиться сквозь землю, утягивая их за собой. Из кухни послышались голоса, грянул смех Такеши, и Ацуко едва не схватилась за ручку в нелепой попытке сбежать. С Кеко и Хару, признаться, они не общались довольно давно, словно их миры разделились, оказались отделены друг от друга толстой стеной, и теперь Ацуко пачкала их в крови и саже, помогая ухватиться за протянутую сверху петлю.

— Цуко-семпа-ай! — протянула Хару надломленным шепотом. — Хару очень-очень нужна твоя помощь!

Лицо ее выглядело бледным, ладони мелко подрагивали, а сама Хару отчего-то сильно сутулилась, будто собиралась сложиться вдвое. Она воровато оглянулась, точно сбегающая с места преступления воровка, потянула Кеко за руку и махнула пальцами, шустро скрываясь в одной из комнат. Ацуко последовала за ними, тоже зачем-то оглянувшись на дверь в кухню, за которой продолжали слышаться смех и громкие переговоры. В комнатке же ее встретили полутьма и забивающаяся в нос густая серая пыль, и Ацуко чихнула, пытаясь руками растолкать спертый воздух. На базе было много таких полупустых неиспользуемых помещений, тупиковых коридоров и запутанных лестниц, единственное предназначение которых заключалось в запутывании врага. Никто не питал ложных надежд о том, что база останется незамеченной, и оттого в ней, все еще недостроенной, незавершенной картонной коробке, таились ловушки, обманки и полные сокровищ старые сундуки, в которых можно было найти как золото, так и смерть.

В полумраке лицо Хару выглядело совсем белым. Она сжимала тонкие губы, хмурилась и цеплялась за Кеко с такой силой, что, казалось, вот-вот готова заплакать. Ацуко выдохнула, совершенно не желая связываться с подростковыми проблемами, повела плечами и стыдливо склонила голову набок, одергивая себя. Эти девочки оказались в ужасном будущем и из-за нее в том числе, так что Ацуко обязана была сделать все возможное, чтобы их успокоить. Впрочем, теперь времени у нее было достаточно, потому что шестерни ходили с глухим скрежетом, раскручивая механизм, и от нее больше решительно ничего не зависело.

— Цуко-семпай, у тебя есть, — Хару запнулась, прикусила губу и сморгнула подступившие слезы, — средства личной гигиены?

На последних словах голос ее надломился, и Хару всхлипнула, а Кеко, обернувшись от Ацуко, принялась гладить ее по плечу. Должно быть, начавшиеся внезапно месячные окончательно пошатнули ее самообладание, и теперь Хару, выдернутая из привычной жизни безжалостным резком рывком, совсем растерялась. Ацуко словно по голове ударили, она вздрогнула, поспешно отвернулась и махнула рукой, приказывая следовать за собой. Все эти девчоночьи слезы она прошла давным-давно, пережевала и выплюнула, оставляя внутри себя только натянутую до звона струну. У Ацуко не было возможности плакать, когда она узнала, кто ее покойный отец, не было времени оплакивать убитую мать и не было желания вновь ощущать себя слабой. Ацуко прошла через многое, чтобы остаться в своем уме, так что нисколько не смущалась перешагивать через головы.

В ее собственной комнате тоже было темно, только ярко светили зелеными цифрами электронные часы. Ацуко щелкнула переключателем, включая свет, запустила девочек внутрь и захлопнула дверь, отсекая посторонние взгляды. Впрочем, сейчас все собрались за обедом и наверняка обсуждали планы дальнейших действий, так что можно было не переживать о лишних ушах. Во время перемещений в прошлое Ацуко жадно осматривалась, сравнивая обстановку с собственным временем, впитывала детали, но едва ли обращала внимание на знакомых людей. Кеко и Хару в ее времени не были важными, представлялись скорее старинными подругами, связь с которым сохранялась поскольку-постольку, и оттого, наверное, с такой силой накатывала ностальгия. Ацуко невольно вспомнила их с Хару первую встречу, когда девчонка едва не призналась ей в любви прямо на школьном дворе, и губы ее толкнула улыбка. С Кеко у нее никогда не было особенно дружественных отношений, они оставалась простыми знакомыми, ни больше, ни меньше, но Ацуко готова была поклясться, что именно взгляд этой девочки сейчас больно впивался ей между лопаток.

— Это все, что осталось, — Ацуко выложила на стол несколько разных прокладок, некогда запрятанных по самым необычным местам, — надо бы сходить в город и приобрести для вас все необходимое.

Раньше Ацуко об этом как-то не подумала, потому что у нее было и без того слишком много проблем, но девочки были гораздо прихотливее мальчиков. Того, что она нашла, ей самой едва ли хватило бы на один день, а больше искать было решительно негде. База все еще была не достроена, оставалось множество пустых помещений, и для немногочисленных обитателей этого казалось достаточно. Вот только собиралось здесь все больше и больше подростков, неприспособленных к полупоходной-полуосадной жизни, и даже сама Ацуко не представляла, как она маленькая могла отреагировать на это безобразие. Впрочем, Кея наверняка заберет ее к себе, а уж там-то, в его маленьком птичьем гнездышке, можно было найти не то что удобство — самую настоящую традиционную роскошь.

— Но Тсуна-кун сказал, что выходить наружу опасно, — пискнула Кеко, пока Хару принялась разглядывать «подаяние».

— Вам — да, — Ацуко покачала головой, выдвинула ящик стола и вытащила оттуда блистер с таблетками, — пока ничего не знаете об этом мире, вы находитесь в постоянной опасности.

Глаза Кеко ярко сверкнули, будто она хотела что-то сказать, но Хару выкрикнула первой, всплеснула руками, так что на пол посыпались яркие разноцветные конвертики.

— Тогда расскажи нам! — Хару шлепнула ладонями по столу, так что покачнулась стоящая на самом краю фоторамка. — Тсуна-сан твердит и твердит об опасности, говорит, что здесь много людей, стреляющих тем страшным огнем, и нам надо сидеть внутри! Но я не понимаю, как мир десять лет спустя мог стать таким страшным!

В уголках глаз Хару заблестели искорки слез, и Ацуко протяжно вздохнула. Четырнадцатилетние Хару и Кеко не были в зоне ее ответственности, Ацуко сняла с себя все полномочия, и оттого теперь в груди у нее копилось удушливое раздражение. Ее ведь тоже втянули во все это против воли, утащили в водоворот крови и смерти просто по праву рождения, так что Ацуко оставалось только мечтать о сладком неведении. Ее сгубило, пожалуй, ее собственное любопытство, но и без него не оставалось ни единого шанса пройти мимо старых семейных секретов.

— За вас отвечает Тсунаеши, ему и рассказывать, — Ацуко махнула рукой, будто прогоняла летающую прямо перед глазами мелкую мушку. — Это обезболивающее. В лазарете оно тоже есть, но там все строго отслеживают.

На этом разговор должен был завершиться, будто поставлена оказалась жирная точка, но отчего-то повисла неприятная липкая пауза. Кеко, про которую Ацуко напрочь забыла, отвлекшись на вспылившую Хару, держала в руках фоторамку, разглядывала фотографию и улыбалась так, будто победила в конкурсе красоты не меньше мирового масштаба. Лицо Хару покрылось густым некрасивым румянцем, она ухватила подругу за рукав водолазки, а затем, вздрогнув, заглянула ей через плечо.

Это была фотография со свадьбы, самая дурацкая, которую Ацуко смогла отыскать. На ней Тсунаеши, заляпанный тортом, жмурился по-кошачьи, а Ацуко согнулась от хохота и хваталась за его пиджак, прикрывая лицо съехавшей набок фатой. Снимал вроде бы Луссурия, тортом запустил разревевшийся Ламбо, и где-то рядом громогласно хохотал Занзас, которого подобное завершение скучного мероприятия более чем устраивало.

— Цуко-семпай…

Лицо Хару пошло пятнами и стало похожим на мухомор, а затем сделалось почти пурпурным, и оттого вдруг почудилось, что она вот-вот задохнется. Кеко же снова сверкнула глазами, поставила рамку на место и, присев на корточки, быстро-быстро собрала разбросанные вещи в охапку.

— Цуко-семпай, — зачем-то она поклонилась, ухватила мотающую головой Хару за локоть и дернула к выходу, — обещаю, что ничего никому не скажу.

Дверь за ними захлопнулась, и Ацуко выдохнула, наконец позволив себе рассмеяться. Смех ее отразился от гулких бетонно-металлических стен, только кое-где обшитых панелями, зазвенел и упал под ноги, покатившись по полу стеклянными шариками. Кеко поставила фотографию так, чтобы она смотрела точно на Ацуко, и тяжелый протяжный вздох вырвался из ее горла. Сейчас Ацуко отвечала слишком за многое, но больше, пожалуй, ни на что не могла повлиять, так что пришло время расслабиться. Все либо решится, либо окончательно рухнет, и в обоих случаях ей будет уже решительно все равно. Лал Мирч оказалась права, Ацуко не терпелось встретиться с Тсунаеши, прижаться к его груди и позволить себе разрыдаться, потому что небеса оказались для нее слишком тяжелыми. Вот только дверь, словно эти самые небеса не желали ей ни капельки отдыха, отворилась с размаху, со стуком врезаясь в противоположную стену.

— Почему-то я даже не удивляюсь, — Ацуко выдохнула, потерев переносицу, и опустилась в кресло, подтягивая к себе фотографию.

Так, чтобы юный Тсунаеши, застывший на пороге с Реборном на плече, ничего не заметил, будто от этого могло хоть что-нибудь поменяться. Так, чтобы точно увидел спрыгнувший на стол Реборн, развернувшийся таким образом, будто это он здесь стоял во главе. Так, чтобы сама Ацуко, скосив глаза в сторону, могла мазнуть взглядом по смеющемуся лицу, которого ей сейчас до одури не хватало.

— Прости меня, Ацуко-сан! — Тсунаеши, не сделав и шага внутрь, согнулся в церемониальном поклоне, прижав руки к туловищу.

За десять лет Тсунаеши сильно вырос, хоть Ацуко и не всегда обращала на это внимание. Дело было не только в росте, у взрослого Тсунаеши оказались совсем другие манеры, и отчего-то теперь его юная версия вызывала у Ацуко неприятные чувства. Словно бы некто залез ей под кожу, выковырял сердце и бросил его под ноги, позволяя прохожим наступать на него, втаптывая в тягучую грязь. Этот Тсунаеши, разумеется, не мог бы быть ее еще не родившимся сыном, но и воспринимать его, как того взрослого, способного на все мужчину, Ацуко не могла. Интересно, думала Ацуко, какие чувства испытывала мама, встречаясь с ней взрослой, и могло ли это ощущение несправедливой подмены заставить ее сбежать?

— Это не твоя вина, — Ацуко вскинула раскрытую ладонь, обрывая раскрывшего рот Тсунаеши, — и не твоя проблема. Я пойму, если ты сейчас убежишь. Бьякуран — страшный человек, и я не могу заставлять тебя сражаться против него.

— Но я…

— У тебя всего один шанс. Беги так далеко, как не можешь вообразить, потому что иначе я все свалю на тебя, вцеплюсь обеими руками и заставлю умереть за меня.

Голос Ацуко звучал жестко, бился о стены и отскакивал резиновыми мячиками, ударяя ее саму по затылку. Тсунаеши смотрел на нее с фотографии, жмурился насмешливо, и губы его искривлялись в лукавой усмешке, а Ацуко не могла оторвать от них взгляд. Тишина зазвенела, точно тронутая огрубевшими пальцами струна, и лопнула, осыпаясь под ноги осколками старого зеркала.

— Я пообещал защищать Ацуко-сан, — Тсунаеши все еще не сделал и шага в кабинет, так и застыл на пороге, отделенный полоской яркого белого света, — от имени себя будущего я прошу прощения за то, что не смог это сделать.

Он потянулся вперед, пересекая разрыв, только чтобы ухватить ручку и мягко затворить дверь, оставляя Ацуко наедине с разбушевавшимися чувствами. Шаги его, едва слышные, слишком мягкие и прерывистые для подобного тона, послышались на мгновение и исчезли в запутанных коридорах, а Ацуко так и смотрела на фотографию. С нее Тсунаеши, облаченный во фрак, перепачканный тортом, улыбался и жмурился, сверкая сощуренными глазами. С нее Тсунаеши смотрел на Ацуко едва укоризненно, ласково и уверенно, точно приказывал довериться этому мальчику, и она обещала себе сделать все, чтобы этот их чертов самоубийственный план оказался успешным.

Перед глазами поплыло, и, стоило только моргнуть, горячие слезы потекли по щекам. Ацуко всхлипнула, откинулась на спинку кресла и накрыла лицо ладонями. Она плакала некрасиво, содрогалась в рыданиях, ругала себя, взрослого и юного Тсунаеши и молилась, чтобы все они непременно остались в живых.

В Намимори творилось что-то странное. Не то чтобы подобное состояние не было постоянным для этого города, однако сейчас Цуко как никогда отчетливо ощущала накатывающую волнами панику. После выздоровления она ходила в школу уже второй день, однако ей упрямо казалось, будто стараниями матери она очутилась в каком-нибудь параллельном мире, совершенно этого не заметив. Все вроде бы было как обычно, даже назойливый учитель сверкал на нее глазами и продолжал выспрашивать о предпочитаемой старшей школе, вот только густая дымная тишина будто окутала городок, разом избавив его от всего сверхъестественного. Никто больше не бегал по улицам в одних трусах с рыжим огоньком во лбу, никто не признавался ей в любви посреди школьного двора, и никто не устраивал драки, после которых оставались взрытые ямы и пятна крови на битом асфальте. Конфликт колец завершился, Вария уехала восвояси, и с ними будто исчезли все знакомые Цуко, развеивающие ее гнетущую скуку.

С простудой она провалялась почти две недели, и, что казалось Цуко по-настоящему удивительным, даже вездесущая шумная Хару навестила ее всего один раз. Она заявилась в самом начале, притащила почти килограмм апельсинов, от которых только сильнее разболелось раздраженное горло, и ушла, объяснив, что у них с Кеко назначена встреча. Хару обещала заходить каждый день и приносить угощения, но больше ни ее, ни Кеко Цуко не видела. Высокая температура приковала ее к кровати, и даже теперь Цуко все еще чувствовала слабость по всему телу, будто каждый маленький шаг давался ей с огромным трудом. Впрочем, несмотря на это, Цуко даже прошлась по району, однако мама Тсунаеши-куна сказала, что никого давно нет и захлопнула перед ней дверь, а больше ничьих адресов она не знала. Еще до окончания последней битвы с Занзасом мама вернулась в Италию, а Кея проводил все время в своем комитете, так что едва ли кто-то мог бы сдержать вспыхнувшее в ней любопытство. И если вчера Цуко еще сомневалась, сегодня она была совершенно уверена, что случилось нечто плохое, потому что от странной тишины на улицах закладывало уши и хотелось отчаянно выть.

С братом Сасагавы Кеко Цуко столкнулась совершенно случайно, буквально налетела на него на улице, пока шла домой, и ухватилась пальцами за рубашку. Странное ощущение охватило ее, будто от понимания происходящего теперь отделяла эфемерная призрачная стена, которую толкнешь — и развалится к чертовой матери. Сасагава Рехей смотрел на Цуко удивленно, вскидывал одну рассеченную бровь и улыбался так тепло, будто она была не приятельницей его младшей сестры, а еще одной младшей сестрой.

— Ты знаешь, где Кеко? — выпалила Цуко и тут же захлопнула рот, осознавая, как прозвучали ее слова.

Однако Рехей все еще смотрел на нее почти ласково, чуть склонялся, чтобы разница в росте не казалась такой колоссальной, и совершенно непонимающе клонил голову набок. Он заставлял себя верить, что все происходящее — всего лишь игра, и собирался выдать ей какую-нибудь экстремальную чушь, но Цуко мотнула головой, упрямо не соглашаясь с его позицией. У Рехея была младшая сестра, а у Цуко старший брат, так что они могли, в некоторой мере, перекладывать друг на друга собственные ощущения. И Цуко была совершенно уверена, что страшно обиделась бы, притворись Кея счастливым глупцом.

— Последний раз, когда я видел ее, она собиралась поиграть с малышней, — Рехей протяжно вздохнул и растрепал волосы размашистым жестом, — сказал маме, что они все уехали на очередные соревнования, а меня не взяли с собой из-за травмы. Ты знаешь рыжего парня, который шнырял вокруг?

В его голосе слышалось беспокойство, и Цуко не сразу обратила внимание на последний вопрос. Она покачала головой и хотела было уже потрепать его по плечу, повинуясь порыву, но вздрогнула и распахнула глаза. Рыжий подросток в Намимори был только один и когда-то по нелепой случайности он получил от матери Цуко целую коробку с патронами для базуки десятилетия. Цуко знала это, потому что Ламбо трещал об этом без умолку, а еще потому, что Тсунаеши-кун рассказал все, что когда-нибудь происходило.

По имеющимся у нее данным Ирие Шоичи был тихим подростком, практически робким, учился в школе для мальчиков и помогал матери с младшими братьями. В семье их было трое или четверо, Цуко не помнила точно, но почему-то именно такого парня могла представить закулисным злодеем. Рыжий парнишка пополнял коллекцию японцев смешанной крови, а в Намимори смешанная кровь могла быть только одним сигналом — он тоже принадлежал к мафии.

— Он точно был рыжим? — на всякий случай уточнила Цуко, склонив голову набок, и Рехей серьезно кивнул.

Он больше не притворялся глупым спортсменом, и улыбка окончательно слетела с его лица. Рехей видел, что Цуко что-то подозревает, но с расспросами не спешил, оставляя ей возможность окончательно увериться в собственной правоте. Он беспокоился о сестре и других пропавших ребятах, однако не желал поднимать шум и втягивать в дела мафии гражданских, так что просто-напросто ждал, высматривая возможность. Вероятнее всего, исчезновение было связано с перемещением во времени, вот только пять минут прошли уже две недели назад, и Цуко ужасно хотела знать, каким именно образом у ребят получилось задержаться в будущем так надолго. Цуко хотела хлопнуть себя по лбу, осознавая собственную слепоту, но только закусила губу и ощутила металлический привкус крови во рту. Жгучее беспокойство захлестнуло ее с головой и шлепнуло по затылку, и Цуко, дождавшись утвердительного кивка Рехея, бросилась прочь, даже не поблагодарив.

Она должна была догадаться, что Кея не просто все время торчал в комитете — он патрулировал местность. Волнение охватило Цуко настолько, что она неслась домой, едва разбирая дорогу. Сердце стучало в горле, а золотые браслеты болтались на запястьях, и от прикосновения металла кожу едва уловимо покалывало. Цуко две недели провалялась в постели с температурой под чутким присмотром старшего брата, и, едва она встала на ноги, он обеспечивал безопасность вне дома. Шестеренки крутились, что-то происходило в будущем, и оттого у Цуко неприятно сосало под ложечкой. Она лично совсем не умела правильно контролировать пламя, то и дело вызывала лишь пурпурные вспышки, и оттого, наверное, охваченный рыжим пламенем Тсунаеши-кун казался ей суперсильным. Вот только Тсунаеши-кун был младше нее на год, ходил в среднюю школу и еще недавно был обыкновенным трусоватым подростком, пустившим собственную жизнь самотеком. Цуко ужасающе волновалась за Тсунаеши-куна, Хару и Кеко, но еще больше пугала бьющаяся в висках мысль — перемещения во времени всегда были связаны с ней. Мама создала чертову базуку десятилетия, чтобы узнать, что все будет хорошо, а теперь из-за нее проблемы растекались липким пятном под ногами.

В дом Цуко вбежала, едва запыхавшись, захлопнула дверь, запирая ее на замок, и, не разуваясь, бросилась на второй этаж. Отчего-то интуиция подсказывала, что Кея в кои-то веки был дома, так что Цуко собиралась выудить из него все. Брат определенно знал больше нее, по крайней мере не валялся в постели последние две недели, и оттого жгучая обида, перемешанная со злостью, подкатывали к горлу тугим горьким комком. Дверь распахнулась так резко, что со стуком ударилась в стену, и теперь-то Цуко почувствовала, что ужасно устала. От пробежки теперь подкашивались колени, воздух впивался в легкие, будто Цуко проглотила морского ежа, а Кея смотрел на нее так, словно вовсе не происходило ничего странного. Он сидел в школьной форме с повязкой главы Дисциплинарного комитета на рукаве пиджака, читал какую-то книгу — совершенно дурацкую по мнению Цуко — и смотрел на нее сквозь полуопущенные ресницы. Вот взгляд его скользнул вниз, и по губам Кеи скользнула усмешка, а Цуко ощутила, как к щекам приливает удушливый жар.

— Я не буду мыть пол, — вот, что он сказал ей, взбешенной до невозможности, и Цуко показалось, что она вот-вот лопнет.

Отчаянные слезы столкнулись в груди с пронзительным криком, и Цуко только и смогла что усмехнуться, криво растянув губы в улыбке. Лицо ее все еще было красным, она ощущала жар на щеках и ушах, чувствовала бой крови в висках, и оттого, наверное, едва ли способна была обращать внимание на детали.

— Ты ведь следишь за Ирие Шоичи, — выплюнула она, и Кея неопределенно повел плечами.

Вопрос оставили без ответа, и Цуко, кажется, разозлилась еще сильнее. Она хотела ответов, собиралась докопаться до истины, а Кея, который наверняка знал почти все, тем временем сидел и читал чертову книжку.

— Что происходит? — зашипела Цуко, делая маленькие шажки ближе. — Что случилось, пока я болела?

— Зверек…

— Перестань называть Тсунаеши-куна зверьком!

Рявкнув, Цуко бессильно взмахнула рукой, осознавая вдруг, что сама попала в ловушку. Кея сидел на кровати, тоже совершенно обутый, одетый в свою школьную форму, а в руках у него был ее учебник. Сумка ее лежала рядом, покосившись, но не падая под тяжестью книг, а Кея смотрел на нее, как на пойманного зверька. Он делал так в детстве, когда Цуко влезала в неприятности — просто запирал в комнате и шел разбираться самостоятельно, пока желающие цепляться вовсе не улетучивались.

— Я разберусь с Ирие Шоичи, — словно озвучил ее мысли Кея, плавно поднимаясь с кровати.

Цуко попятилась, но колени ее подкосились, ослабевшие после долгой пробежки, и Кея поймал ее за предплечье. Злость разом схлынула, оставляя вместо себя глухое отчаяние, и Цуко задушено всхлипнула. Между яростным криком и слезами победили вторые, Цуко мотнула головой, уворачиваясь, но Кея все равно потрепал ее по макушке.

— Ты должен был рассказать мне, — всхлипнула Цуко, хватаясь пальцами за черный пиджак его школьной формы, — почему только ты всегда знаешь, что происходит?

На вопрос Кея не ответил, отпустил ее, мягко усаживая на кровать, и качнул головой. Он всегда был таким — почти ничего не рассказывал, скрывал чувства и всегда справлялся самостоятельно, и иногда Цуко искренне ненавидела Кею за это. Он будто все еще видел в ней маленькую девочку с разбитыми коленками и слезами на круглых щеках, и старательно выстраивал вокруг безопасный манеж с мягкими стенами, за пределы которого Цуко никогда не должна была выходить.

— Я расскажу тебе позже, — кивнул Кея, и шаги его исчезли за закрывшейся дверью.

Щелкнул замок, и Цуко оказалась заперта в комнате собственного старшего брата в собственном доме.

* * *

Тсуна правда старался, однако выходило у него то через раз, но вовсе не получалось зажечь это дурацкое пламя в кольце. Ацуко-сан говорила, что ему не доставало решимости, и тут Тсуна был с ней согласен — больше всего на свете он хотел сбежать. Вернуться в свое время, где самой страшной опасностью была нагрянувшая внезапно Вария, спрятаться под одеяло в собственной комнате и забыть обо всем. Больше всего Тсуна хотел снова стать обыкновенным школьником, глуповатым и бесполезным, и чтобы ему больше не приходилось никого защищать. Он, конечно, выдал перед Ацуко-сан целую торжественную речь, обещал спасти ее и всех остальных, а на деле у него колени тряслись так, что невозможно разогнуться из вежливого поклона. После того разговора он прошел всего пару шагов и съехал по стенке, отчего сделался невольным слушателям истерики Ацуко-сан. Она плакала и смеялась одновременно, не удосужившись запереть за ним дверь, а Тсуна хотел сбежать, но не мог даже пошевелиться. Ему и впрямь было стыдно за себя будущего, вот только нынешний он был всего-то трусливым подростком и ни за что не мог никого защитить. Предложение сбежать билось в ушах, мешалось с громкими рыданиями Ацуко-сан, и Тсуна слушал их, привалившись к стене, все еще неспособный отвечать за собственные слова.

Пожалуй, он понимал, что им предстояло сражаться за свою прошлую жизнь, за то время, когда они собирались у Тсуны дома и просто смеялись, однако застать себя сделать первый шаг оказалось катастрофически сложно. Ноги не слушались, и Тсуна сидел под дверью комнаты Ацуко-сан, пока звуки вокруг совершенно не стихли. От оглушающей тишины зазвенело в ушах, ужас накатил с новой силой, и Тсуна наконец-то сорвался с места. На кухне он нашел готовящих ужин девочек, и они тоже оказались напуганы. Тсуна видел это в их глазах, совсем не таких ярких, как в прошлом, вот только они, в отличие от него, улыбались. Хару о чем-то громко шутила, а Кеко мягко смеялась; они спрашивали его об Ацуко-сан, но Тсуна не смог ответить, снова бросился прочь, пока не оказался наконец в тренировочном зале. Его им показывала Лал Мирч, и здесь он должен был заниматься едва ли не каждое свободное мгновение, но с тех самых пор Тсуна впервые сюда пришел. У него, в отличие от Ямамото и Гокудеры-куна, не получалось зажечь дурацкое пламя в кольце, так что делать было решительно нечего.

Еще через какое-то время они с Ацуко-сан впервые спокойно поговорили. Оказалось, она тоже ходила в этот тренировочный зал почти каждый день, торчала там, когда было свободное время, но не тренировалась. Остальные запретили ей использовать пламя кроме случаев крайней необходимости, и Тсуна, признаться, не понимал, для чего тогда она вообще приходила. Однако лишних вопросов не задавал, отчего-то терялся под ее пронзительным взглядом и спотыкался, кажется, в десять раз чаще, чем это бывало обычно. Тсуна не понимал, что именно читалось во взгляде Ацуко-сан, не спрашивал и продолжал пустые попытки, пока, сраженный собственной неуклюжестью, окончательно не сдавался.

— Я хорошо знаю твой стиль боя, — сказала однажды Ацуко-сан, впервые покидая облюбованное место в одном из углов, — не торопись так.

Она потрепала Тсуну по волосам совершенно естественно, будто делала так постоянно, расплылась в довольной улыбке и закинула руку ему на плечо. Взрослая Ацуко-сан была не сильно выше Ацуко-сан из его времени, но отчего-то именно сейчас она нависала над ним, точно скала. Тсуна замер, ощутив, как расползаются по коже мурашки, и мотнул головой, пытаясь прогнать странный гулкий шум, похожий на бой барабанов.

— Мы с вами сражались? — сглотнув, спросил Тсуна.

Язык его едва ли ворочался, а грохот все нарастал, и Тсуна снова мотнул головой. Ацуко-сан хохотнула ему прямо в ухо, так что дыхание ее защекотало висок, и Тсуна, кажется, превратился в натянутую струну. Только теперь он запоздало догадался, что грохотало в ушах его сердце, так что Ацуко-сан, казалось, могла его слышать, однако она не подавала ни единого знака, что что-то не так.

— Разве что в качестве тренировки, — она пожала плечами и отпустила его, а у Тсуны будто землю из-под ног выдернули.

Он потянулся за ней невольно, попытался ухватить, точно исчезающее видение, и Ацуко-сан рассмеялась, уходя с траектории его рук. Странная потребность в прикосновениях Ацуко-сан, родившаяся только что, обескуражила, и Тсуна запнулся на мысли, что лучше бы это была Ацуко-сан из его времени. Взрослая Ацуко-сан, пожалуй, была решительно потрясающей, однако смотрела куда-то вперед, будто поверх его головы, и Тсуна никак не мог проследить за этим пронзительным взглядом. Взрослая Ацуко-сан, очевидно, тосковала по своему умершему мужу, и нынешний Тсуна не мог сделать для нее ничего, кроме дурацкого обещания защитить. Вот только Тсуна должен был защищать Ацуко-сан из своего времени, и это свое обещание он нарушить никак не мог.

— Тогда, пожалуйста, научите меня! — Тсуна склонился в церемониальном поклоне, и все звуки на мгновение испарились, оставив его в тишине.

А потом сердце его загрохотало, точно умалишенное, и звуки снова исчезли, вытесненные этим грохотом. А Ацуко-сан как ни в чем не бывало расхохоталась, потрепала его по волосам, как ребенка, и, кажется, что-то сказала. Тсуна не слышал, смотрел только на мелькающие перед глазами кроссовки и думал, что хочет во что бы то ни стало вернуться домой.

— Но разве это не будет нечестно? — Ацуко-сан склонилась, заглядывая ему в лицо, приподняла ладонью волосы и чмокнула в лоб. — Но я могу дать тебе пару советов.

Тсуна точно сквозь вату слышал ее переливчатый смех, до того радостный, что сводило горло. Щеки его пылали так сильно, что, казалось, вот-вот могли загореться, а Тсуна все продолжал стоять, низко склонившись. Она, воодушевленная собственной шалостью, порхала по тренировочному залу, рассказывая, что Тсунаеши (так она его теперь называла, без всяческих суффиксов) обыкновенно оборонялся, а не нападал. Тсуна слушал ее монолог сквозь грохот в ушах, а когда наконец разогнулся, она снова смотрела на него пронзительно и тоскливо. Словно припорошенное волшебной пылью ненастоящее счастье улетучилось, возвращая их в глупое страшное будущее.

* * *

Напряжение стремительно нарастало: прибывший позже положенного Кея терроризировал мальчишек и раздавал указания так, будто это он был здесь хозяином, вот только никто, кроме разве что перепуганного вусмерть Тсунаеши слушаться его не спешил. Впрочем, Тсунаеши тоже то и дело бросал вопросительные взгляды на Ацуко, и оттого, наверное, раздражение внутри нее росло еще больше. Ацуко злилась на то, что совершенно ничего не могла сделать, только наблюдать за скрипучими шестеренками, и потому торчала в собственной комнате или тренировочном зале, наблюдая за почти безуспешными потугами Тсунаеши. Ему, очевидно, нужен был стимул, какой-то толчок, и нынешняя Ацуко, слишком взрослая и слишком уставшая, не могла его дать. Она могла лишь подсказывать, направлять едва уловимо, но этого было мало, потому что нынешняя Ацуко не была той Ацуко, которую Тсунаеши обещал защищать.

— Не знаю, какой у Тсуны план, но сейчас самое время сдвинуться с мертвой точки.

Реборн вошел в ее комнату неслышно, мягко притворил за собой дверь и запрыгнул на письменный стол, усаживаясь прямо посередине. Он всегда был таким — слишком наглым и проницательным, вот только у нынешней Ацуко было время привыкнуть к его уловкам. Она отложила в сторону книгу с заметками, выпрямилась и едва щит перед собой не расправила, приготовившись отбиваться от ненужных вопросов.

— Он умер, а мертвецам не свойственно строить планы, — Ацуко пожала плечами и сглотнула ставшую вдруг вязкой слюну.

Она не хотела говорить ничего подобного, напоминать себе о чертовой неопределенности, но с Реборном нельзя было быть мягкой. Он мог сожрать ее, точно спелую сливу, пережевать и косточки не оставить, а Ацуко никак не успевала эволюционировать в дерево и отрастить наполненные смертоносным ядом колючки.

— Ты ведь сама в это не веришь, — Реборн покачал головой, мазнул по ней почти разочарованным взглядом, — почему же я должен верить твоей глупой игре?

Ловушка захлопнулась слишком быстро, Ацуко проиграла, едва начав, и оттого злая улыбка расплылась на губах. Реборн был прав, она не желала верить в смерть Тсунаеши, надеялась на дурацкие приборы, поддерживающие жизнь и одновременно не позволяющие воскреснуть, потому что больше ей не оставалось решительно ничего. Ацуко понятия не имела, что будет делать после победы или поражения, если все так и останется — Тсунаеши в гробу на чертовых белых цветах и она, носящая под сердцем дитя. О, Ацуко злилась, потому что все это было совершенно невовремя (хотя война, пожалуй, никогда не бывает вовремя), и сама она совершенно выпала из реальности. Будто оставшись не у дел, Ацуко сделалась подставной королевой, защищающей короля, такой же маленькой и глупой, как шахматная фигурка.

Не желая продолжать разговор, она, точно спохватившись в последний момент, протянула Реборну ежедневник с заметками. Там было не очень много информации, Ацуко, пожалуй, начала интересоваться ей слишком поздно, но даже такие крохи могли помочь в будущем. Это не то чтобы была взятка (хотя по сути именно она и была), Ацуко отдала бы записи и при других обстоятельствах, но именно сейчас ей необходимо было отвлечь Реборна, сбить ищейку со следа и вовремя замети следы, потому что сражаться один на один с лучшим киллером современности решительно не хотелось. И наживка сработала, Реборн, едва открыв первую страницу, изменился в лице, понимающе хмыкнул и сунул ежедневник за пазуху.

— Это все, что мне удалось найти после того, как Бьякуран выпустил нон-тринисетте, — Ацуко не стала рассказывать, что было до, вывела витиеватый жест в воздухе, — будет жаль, если ты снова умрешь у меня на руках.

Глаза Реборна ярко сверкнули, и губы его растянулись в злой ухмылке. Какое-то время они просидели молча, разглядывая друг друга, а потом Ацуко со вздохом заговорила. Она должна была дать ему информацию, хоть что-то, чтобы Реборн наконец снял с нее красную точку прицела, направленную прямо в лоб. Она видела это в его глазах — Реборн готов был убить ее за единое неверное слово, и маленькая тетрадка со скудной информацией о происхождении проклятых младенцев не могла полностью сбить его нюх.

— С Ирие Шоичи я познакомилась в университете в Италии, — Ацуко выдохнула, когда Реборн едва заметно опустил веки, — они с Бьякураном учились на одном курсе. Какое-то время мы общались втроем, а потом Бьякуран стал слишком, — она повела плечами, будто сбрасывая с себя пелену, — назойливым. Мы не виделись до того, как Мильфиоре напали на Вонголу, но с тех пор и до того, как мы стали скрываться, Бьякуран связывался со мной несколько раз. В основном предлагал убить Тсунаеши и присоединиться к нему.

Ацуко говорила, так, словно ей до этого совершенно не было дела — ровно и почти безразлично, только делала паузы иногда дольше обычного. Все это время Реборн не сводил с нее взгляда, пронзительного и проницательного, и оттого зябкие мурашки бегали по спине. В ее словах не было ничего криминального, однако Ацуко будто признавалась в убийстве перед полицией, надеясь на снисхождение ввиду своего положения. Звучало глупо даже в собственных мыслях, и Ацуко поморщилась, закусывая губу. Она не оправдывалась, ей нечего было скрывать, в конце концов Реборн был ее другом, которого (пусть и версию из параллельного мира) она хотела спасти. Ацуко, признаться, хотела спасти вообще всех, включая самого Бьякурана, потому что в университете он казался ей скорее потерявшимся в большом городе ребенком, чем психопатом, мечтающим уничтожить весь мир.

— Я попрошу твоего брата тренировать Тсуну, — Реборн ничего не ответил на ее монолог, однако принял к сведению каждое слово, — они ведь были близки?

Он постучал пальцем по столу рядом со свадебной фотографией и спрыгнул на пол, в два шага оказываясь перед Ацуко. Взгляд его прошелся по ней сверху вниз, остановился на кольцах, и Реборн хмыкнул, выражая так то ли принятие, то ли презрение. Этот прошлый Реборн был для Ацуко почти незнакомцем, и она жадно всматривалась в него, пытаясь отыскать черты старого друга.

— Насколько это вообще возможно в их случае, — она пожала плечами, и оба они фыркнули, думая о своем.

— У вас милая свадебная фотография, — Реборн вдруг похлопал Ацуко по руке, склонил голову набок совершенно по-детски и улыбнулся так искренне, что комок сдавил горло, — пусть Савада Тсунаеши и умер, Саваде Ацуко не стоит за ним торопиться.

* * *

Однажды Цуко уже сбегала из дома через окно, вот только вылезала она тогда из собственной комнаты, совершенно не опасаясь слежки. Теперь же Цуко, сперва вскрыв запертую раму, высунулась наружу, прикидывая, насколько больно будет падать. Под ее окном удобно висела цветочная кадка, к тому же совсем рядом проходила сливная труба, здесь же перед глазами у нее расстилалась голая стена. Не за что было ухватиться, не на что наступить, удерживая равновесие, но Цуко вовсе не собиралась сдаваться. Она вовсе не обижалась на Кею, даже в какой-то степени понимала его, однако бултыхающаяся в груди ярость, подпитанная любопытством, толкала вперед. Цуко проторчала дома чертовых две недели, а мир вокруг за это время снова перевернулся, так что она оказалась где-то на другой стороне, позабытая всеми. Рядом больше не было шумной Хару и рассудительной Кеко, которые могли ухватить ее под руки и заставить сидеть на месте, не было Тсунаеши-куна, который рассказывал ей все без утайки, и потому Цуко во что бы то ни стало должна была выяснить, что случилось. Потому что она, черт подери, привыкла к этой дурацкой компании мафиози-подростков и ни за что на свете не хотела снова оставаться одна.

В какой-то степени Тсунаеши-куном она восхищалась. То, с какой легкостью он принимал происходящие вокруг изменения, подстраивался под них и умудрялся, кажется, совершенно не измениться, заставляли Цуко завидовать. Сама она едва ли умела нормально дружить, больше отталкивала людей и привязывалась слишком долго, а затем намертво прикипала, так что отодрать уже невозможно. В его компании она провела не так уж и много времени, но именно благодаря Тсунаеши-куну и его странным друзьям перед Цуко открылись ворота. Будто огромные ржавые двери дворца, в котором ее держали, точно в золотой клетке, оплавились под натиском его рыжего пламени, и Цуко впервые взглянула на мир своими глазами. В ее маленькой воображаемой библиотеке все еще летали под потолком стаи нарисованных птиц, вот только теперь Цуко, не обращая на них ни капли внимания, безотрывно глядела в окно. И, раз уж ворота перед ней распахнулись, Цуко должна была сделать шаг, ухватить Тсунаеши-куна и никогда больше не отпускать его руку. Он, пожалуй, был потрясающе храбрым по сравнению с трусихой Цуко, хоть и считал себя неудачником, и она ужасно, до дрожи в коленках хотела услышать от него, что все будет в порядке. Что всеобщее исчезновение — это всего лишь жалкое недоразумение, маленькая неприятность, справиться с которой не составляло труда. После они обязательно должны были обсудить, как страшно все было, поспорить, опускалось ли сердце в коленки или же в пятки, и рассмеяться, пообещав друг другу, что теперь-то все будет в порядке.

Браслеты на руке Цуко громко звенели, и она, фыркнув, стянула один и переодела на другое запястье. Прикинув расстояние, она перебросила одну ногу через подоконник, изо всех сил держась за оконную раму, и подтянула вторую, усаживаясь так, будто просто наслаждалась открывающимся видом. Впрочем, вид из комнаты Кеи и в самом деле открывался прелестный: если из окна Цуко видно было дорогу, по которой они обычно ходили, то отсюда, как на ладони, можно было рассмотреть все близлежащие закоулки. Вот как раз мимо пробежала соседская трехцветная кошка, задрала на мгновение голову, глянув точно Цуко в глаза, и скрылась в узком проходе между домами. Забор, разделяющий дома, стоял далековато, и Цуко со вздохом прищурилась, пытаясь вычислить, сможет ли допрыгнуть. Прямо по нему она могла выйти на соседнюю улицу, а затем, пройдя еще несколько кошачьих тропинок, Цуко собиралась добраться до дома рыжего парня. В том, что именно Ирие Шоичи стоит за исчезновением, у нее не осталось сомнений, так что оставалось разве что припереть его к стенке и вернуть все как было.

Вздохнув и зажмурившись, Цуко тряхнула головой, собираясь с мыслями. Ей нужно было успокоиться хоть немного, и прохладный ветер, облизывающий щеки, прекрасно с этим справлялся. Нет, разумеется, Цуко все еще злилась на Кею, именно поэтому то и дело воровато оглядывалась, опасаясь слежки, но все было тихо. Словно бы Кея, заперев ее в собственной комнате, настолько преисполнился уверенности, что Цуко никуда не сбежит, что даже и не подумал отправить к ней соглядатаев. Впрочем, самой же Цуко это было на руку, и она, тряхнув запястьями, оттолкнулась от подоконника.

Допрыгнуть не получилось, Цуко упала, ударилась коленкой и разорвала колготки, в довесок получив парочку ссадин на ладонях, и разочарование в собственных силах на мгновение накрыло ее с головой. Слезы выступили на глазах, голова закружилась, и Цуко шмыгнула носом, пытаясь прогнать поселившуюся в груди густую обиду. Кея учил ее драться, но Цуко все равно была слишком слабой, и сейчас это его отношение как никогда раньше напоминало издевку. Ее опекали едва не с рождения, и теперь Цуко, только-только выбравшись из своего замка, с первого же шага наступила на грабли. Она задрала голову к небу, зло выругалась и пнула дурацкий забор; зачем-то вернувшаяся кошка посмотрела на нее снисходительно и склонила голову набок. План с использованием кошачьих тропинок катастрофически провалился, и Цуко, отряхнув испачкавшиеся в траве и ее собственной крови колготки, кое-как вылезла на нормальную улицу.

Ладони и колени саднило, кроме того неприятно пульсировали запястье и щиколотка, но Цуко упорно не обращала на это внимания. Она шагала прямо по центральной улице и изо всех сил пыталась придумать, что собирается делать. Разумеется, первым делом нужно было найти Ирие Шоичи, которого могло и не оказаться дома, однако, как Цуко только что выяснила, сил в ней было маловато, так что угрожать мальчишке казалось решительно нечем. Семья Ирие не представляла из себя ничего примечательного, а сам Шоичи был даже немного похож на Тсунаеши-куна, разве что вместо чужих детишек у него были собственные младшие братья. Кроме того, что однажды почти год назад он вернул Ламбо посылку от мамы, Цуко ничего о нем и не знала, вот только теперь думалось, что посылка попала к нему не случайно. У мамы, думала Цуко, вообще ничего не случалось случайно, так что было вполне возможно, что и ее слишком скорый отъезд тоже что-нибудь значил. Впрочем, в последнее время вокруг Цуко тянулось слишком много всяческих заговоров, на переплетающиеся нити которых она невольно наткнулась, и гадать над еще одним не было смысла. Единственное, что она должна была сделать — это поскорее отыскать Ирие Шоичи и как-нибудь вывести его на чистую воду, заставив признаться во всех смертных грехах.

— Шоичи-кун дома? — только и смогла спросить Цуко, когда дверь ей открыл мальчишка возраста примерно первого класса начальной школы.

Они молча смотрели друг на друга почти минуту, а затем мальчишка широко ухмыльнулся, так что стало видно несколько дырок от выпавших молочных зубов, посторонился и махнул рукой внутрь. Он сказал Цуко, что мамы нет дома, а Шо-чан наверху, махнул рукой в сторону лестницы и стремительно скрылся в соседней комнате, даже не закрыв дверь. Опешившая Цуко потоптала на пороге, на всякий случай оглянулась, будто делала что-то противозаконное, и захлопнула за собой дверь. Крохотная прихожая тут же погрузилась во тьму, сердце испуганно ухнуло, и Цуко, мысленно обругав себя, устремилась наверх.

Нужную комнату она отыскала, даже не стараясь: на ней, написанная большими кривоватыми буквами, висела табличка «Комната Шоичи. Не входить никогда!». Цуко толкнула дверь раньше, чем позволила себе испугаться, и хотела уже было броситься на рыжего с кулаками, но тихое яростное шипение остановило ее. Ирие Шоичи сидел за столом над раскрытыми учебниками и тетрадями, очевидно, делал уроки, на голове его висели большие наушники, и тянулся от них к старому серому плееру длинный шнур. В комнате этой не было ничего странного вроде карты с пометками на стене, как показывали в кино, или ящика с оружием под кроватью, и Цуко опять растерялась. Она пришла домой к незнакомому человеку и собиралась обвинять его в чем-то, о чем понятия не имела, вот только не было никаких существенных доказательств его причастности. Кроме того, Ирие Шоичи, кажется, совершенно ее не услышал, потому что голова его даже не дернулась, только продолжала метаться над тетрадью рука. И, если говорить совсем откровенно, Цуко было капельку стыдно, но она уже пришла, завалилась в чужой дом совершенно без приглашения, так что отступать было решительно поздно. Так что Цуко не придумала ничего лучше, чем подойти к Ирие Шоичи в два шага и сорвать с него наушники

— Эй! — рявкнул Ирие Шоичи, еще не признав в ней незваную гостью. — Я же сказал отстать от меня!

Он стремительно развернулся, намереваясь добавить что-то еще, но так и замер с распахнутым ртом. Цуко тоже застыла, все еще сжимая в ладони наушники и — до побеления губы, и сердце ее, кажется, пробило дыру в полу и укатилось стеклянным шариком прочь. Она склонила голову, совершенно непроизвольно перенесла вес так, будто собиралась бежать, и, не моргая, уставилась в лицо Ирие Шоичи, будто там могла найти ответ на каждый вопрос. Он тоже смотрел на нее, разглядывал молча, и нечто такое мелькало в его глазах, отчего расползался в животе липкий, перебарывающий смущение страх.

Цуко определенно пришла по адресу, потому что Ирие Шоичи откуда-то знал ее лицо. Под ногами его, спрятанная под письменным столом, стояла коробка, которую он совершенно непроизвольно прикрывал собственным телом, а на столе валялся смятый листок, на котором можно было разобрать клочок имени Гокудеры Хаято. Цуко готова была поклясться, что Ирие Шоичи получал от кого-то инструкции, и что на ее счет тоже была такая же смятая, валяющаяся без дела бумажка. Ужас кольнул в горле, и Цуко вздрогнула, осознавая, что снова оказалась частью чьего-то жуткого плана, и Ирие дернулся тоже, будто отзеркалив ее движение. Он неловко взмахнул руками, и ладонь его, зацепившаяся за тетрадь, взмыла в воздух прямо у Цуко перед глазами, заставив ее отшатнуться.

— Никаких резких движений! — взвизгнула Цуко.

Она дернула рукой с зажатыми в пальцах наушниками, и длинный провод хлестнул в воздухе. Он был прижат ножкой стула, погасившей натяжение, и оттого лежащий на столе плеер не рухнул на пол. Впрочем, Ирие Шоичи все равно поймал его, прихлопнул ладонью удивительно ловко и снова впился взглядом в лицо Цуко.

— Ты Савада Ацуко, — сказал Ирие Шоичи, и голос его вовсе не прозвучал удивленным, — в инструкции о тебе сказано, что я должен отвечать на вопросы.

Когда до Цуко дошло, как именно он ее назвал, по телу будто прошел разряд электричества. Липкие мурашки растеклись по спине, щеки запекло и снова ужасно захотелось заплакать, но Цуко тряхнула головой, упрямо прогоняя дурацкие чувства. Сейчас это было совершенно неважно, она должна была узнать, что именно произошло, потому что не было никого, кто помог бы ей со всем разобраться.

— Можешь, пожалуйста, вернуть мне наушники? — Ирие Шоичи протянул к ней руку раскрытой ладонью и вздохнул. — Я работал все лето, чтобы купить их.

Голос его прозвучал настолько обреченно, что Цуко даже стало капельку стыдно. Она скосила глаза на все еще зажатые в пальцах наушники, тряхнула ими, будто так откуда-то изнутри могла вывалиться какая-нибудь замысловатая пушка, и быстро вложила в протянутую ладонь, тут же отдергивая руку. Все-таки это она ворвалась в чужой дом и не могла позволить себе еще и ломать чужие вещи, к тому же, наверное, они быстрее найдут общий язык, если именно Цуко пойдет на уступки.

— Что еще сказано в твоей инструкции? — Цуко сделала еще шаг назад и опустилась на разворошенную постель.

Ноги ее тряслись и подкашивались, засохшая кровь на разбитой коленке стягивала кожу, а браслеты, которые должны были давным-давно нагреться от тепла ее тела, неприятно холодили запястья. Только теперь Цуко вдруг поняла, что ужасно устала, так что, в сущности, ответы Ирие Шоичи имели слишком мало значения. Даже узнай Цуко, что происходит, едва ли она смогла бы кому-то помочь, потому что, несмотря на распахнутые настежь ворота, она продолжала бродить по дворцовому саду, исцарапанная шипами собственноручно высаженных высоких кустов. Несмотря ни на что, Цуко всегда кто-то спасал, так что даже сейчас в глубине души она ожидала подмоги, толчка в спину от знакомой теплой руки, чтобы преодолеть отделяющее ее от белой стартовой черты расстояние.

Она не отрывала от него взгляд, и Ирие Шоичи, кажется, совершенно не двигался. Он был похож на робота, запрограммированную машину, лишенную эмоций, и оттого делалось жутко и неуютно. Они с Цуко сверлили друг друга взглядами, и ей казалось, будто он может видеть каждую соринку у нее на лице. Большие круглые очки блестели в свете постепенно заходящего солнца, рассыпавшего по полу рыжие кляксы, и несколько блестящих лучиков, отраженных от ее браслетов, так и норовили ослепить. Коробка под столом оставалась неподвижна, Ирие Шоичи больше не пытался прикрыть ее, вместо этого обратившись в гранитную статую, не сводящую с Цуко цепкого, почти неживого взгляда.

— Я не знаю, — он наконец моргнул, разбивая образ иллюзии, но легче от этого Цуко не стало, — инструкции просто появляются у меня в голове. Потом я все забываю.

В одной руке Ирие Шоичи держал наушники. Это была та самая правая рука, которая до прихода Цуко металась над тетрадью и выводила ручкой английские буквы. Цуко видела их в учебнике и разбросанных по столу тетрадных листах, но так и не смогла прочитать ни единого слова. Буквы были знакомы, но в слова упрямо не складывались, и только теперь Цуко подумала, что он учил совсем не английский.

— Как сейчас? — она склонила голову набок, и Ирие Шоичи повторил ее движение и медленно, заторможено кивнул.

Во второй руке его тоже было нечто, чего Цуко не могла увидеть из-за плотно сжатых пальцев. Гадать не приходилось, так что теперь она мысленно считала секунды, пытаясь представить, сможет ли удрать до того, как чертов заряд долетит до нее. При самых идеальных вариантах выходило, что нет, Цуко уже успела понять уровень собственной подготовки, который будто в насмешку подтверждали разбитые колени и исцарапанные ладони. Даже если Ирие Шоичи был совсем не спортивным, ему нужно было только слегка подбросить маленький шарик, а Цуко — встать и ринуться к двери, прямиком в его сторону.

— Кто дал тебе эти инструкции? — так что Цуко оставалось разве что выудить побольше информации, раз уж Ирие Шоичи был запрограммирован отвечать на вопросы.

— Я.

Левая рука его дернулась, и Цуко выдохнула сквозь плотно сжатые зубы. Ей, черт возьми, не было так страшно, даже когда Занзас наставлял на нее пистолет, потому что тогда она его отчетливо видела. К тому же тогда рядом был Тсунаеши-кун, способный, точно по мановению волшебной палочки, решить все проблемы и только потом удариться в панику, а теперь Цуко понятия не имела, что еще было в тех дурацких инструкциях. Может, Ирие Шоичи было приказано избавиться от нее, и теперь в руке он держал не заряд от базуки десятилетия, а самую настоящую ручную гранату, сравняющую с землей весь дом? От ужаса у нее шумело в ушах и едва ворочался язык, так что следующий вопрос Цуко едва ли не выплюнула:

— Это ты отправил в будущее Тсунаеши-куна и девочек?

— Я.

И снова односложный ответ, от которого ярость, лишь ненадолго приглушенная страхом, кольнула в висках. Цуко, пожалуй, все еще была зла на весь свет, и злость эта свивалась у нее в животе алчным прожорливым змеем.

— Зачем?

— Вы можете все исправить, — голос его вдруг стал таким печальным, что нечто внутри Цуко стыдливо кольнуло.

Говорил словно он и не он одновременно, будто какая-то другая версия Ирие Шоичи, пережившая едва ли не апокалипсис предстала перед Цуко в лице этого паренька. Она мотнула головой, смахивая с себя наваждение, и рывком поднялась, сокращая дистанцию. Это были слова, заложенные в Ирие Шоичи его будущей версией, и теперь Цуко должна была узнать, почему вообще он отвечал на ее вопросы. Она могла поклясться, что он не был частью Вонголы из будущего, но знал ее и даже был близок. Вероятно, они познакомились уже после того, как она вышла замуж за Тсунаеши-куна, потому что даже в своих инструкциях звал Савадой, а не Хибари, но после, Цуко могла представить это слишком легко, их пути разошлись. Он, вероятно, был знаком с ее матерью, ведь был достаточно умен, чтобы отправлять послания самому себе в прошлое, а мама не могла оставить такой талант без внимания.

— Почему ты говоришь это мне? — Цуко нависла над ним, упираясь ладонями в подлокотники кресла. — Думаешь, буду тебе помогать? Откуда мне вообще знать, что…

— Больше никого не осталось.

Вскипевшая внутри злость испарилась розовым дымом, и Цуко вздрогнула, запоздало отшатываясь. Последним, что она видела, прежде чем дым поглотил все вокруг, была тусклая улыбка, полная отчаяния и печали. Впрочем, Цуко, кажется, слышала еще глухое «прости», но, может быть, это был оглушительный удар ее сердца, перевернувшегося и загрохотавшего в пустоте.