Покинутый (джен)

Всё поглотила тьма. О, как было велико желание предаться её объятьям в сладостном забвении. Послать всё к чёрту и, наконец, обрести покой… Но я очнулся от своего мрачного видения. От ударов дождя… Лёжа на земле. Ощущение постоянного дежавю уже начинало надоедать. Сил у меня не было даже на то, чтобы приподняться. На секунду я испугался, что заново получил все травмы и теперь не смогу двигаться. Но с огромным трудом мне удалось приподнять голову и с хрипом перевернуться на бок. Что ж, по крайней мере не проваливался сквозь землю, как тогда, и нет больше безумных мыслей искать больницу. С другой стороны, идей о том, что мне делать дальше, тоже не появлялось. Собрав в пучок капли своих оставшихся сил, я переместился к тому же дереву возле школы, чтобы перевести дух и немного подумать.

— Итак, — выдохнул я. — Подведём итоги. Я покончил с собой, потерял брата, обрёк на страдания мать и покалечил психику маленького мальчика. Просто отлично, Яков, так держать, — я правда старался хоть как-то поддержать себя, но получалось ровно наоборот. — Хорошо хоть я остался один, и некому сказать, какой я придурок. Но что же я ещё должен сделать, чтобы наконец сдохнуть и убраться отсюда? — голова гудела от боли и усталости. Я ужасно хотел спать, и это чувство было мне в новинку. Не мог даже заново представить, что это такое — заснуть. — Я должен найти брата… Лёша, где же ты?

Теперь я действительно вспомнил всё. От первого крика и до последнего вздоха, даже то, чего не помнил при жизни. Весь пройденный путь, как на ладони лежащий перед глазами широкой лентой, что продолжала свои петли в невиданные мне дали. И я даже не очень-то и хотел знать, куда она меня ведёт. Я уже вообще больше ничего не хотел узнавать, состояние напоминало апатию, а существование казалось куда более бессмысленным, чем при жизни. Для чего я был оставлен здесь? И… почему Анис слышал меня? Сейчас я мог смело утверждать, что никогда не виделся с ним, между нами нет никаких точек соприкосновения и, тем не менее, мы были связаны, это я чувствовал до сих пор. И сама эта мысль не давала покоя. Зачем? Чем я могу ему помочь? Какой опыт может дать наивный глупец, сбежавший от боли, что захлестнула его? Вновь передо мной вставал вопрос: шанс ли это что-то исправить или сделать, али же просто проклятье за мой грех, которое я должен нести до конца своих дней.

Неожиданно для самого себя я понял, что давно уснул, и мои рассуждения были лишь сном. Проснулся, как ошпаренный, и вскочил с места, будто проспал в школу, как в юности. Был уже день, ярко светило солнце, ослепляя меня своим светом, отчего приходилось прикрываться рукой. Но это меня не спасало. Моё тело медленно таяло в пространстве, становилось полупрозрачным.

— Что же… Это? — шептал в изумлении я. А потом удивился сам себе. — Неужто я боюсь просто исчезнуть? Что за глупость? Ни этого ли я хотел?

От мыслей меня отвлекли приближающиеся шаркающие шаги. Анис прошёл от меня в сантиметре, небрежно задев рукой, и направился в сторону дороги. Я замер, смотря ему вслед; всё внутри меня будто завязали в узел. Должен ли я заговорить с ним? Всё объяснить? Конечно, должен. Но, уже будучи на полпути, открыв рот, чтобы окликнуть его, я остановился. Я же обещал себе не вмешиваться в людскую жизнь. Нет. Мне нет места в его мире. Это было правильно: так я решил. И уже собрался было повернуться и уйти, навсегда простившись с моим любимым собеседником, позволил жить ему самостоятельно, как и должно быть. Но какая-то неведомая сила не позволяла мне сделать и шаг в сторону. И всё же, преодолев себя, я переступил через это, в последний раз обернувшись, чтобы взглянуть на него. И оторопел…

Анисий споткнулся посреди дороги. Развязался шнурок. Потянув к себе ногу, мальчишка стал завязывать узел, совершенно не заметив, как из-за угла вылетела машина. Она неслась прямо в его сторону. Страх сковал меня на месте. Я безудержно переводил взгляд то на него, то на машину. Расстояние стремительно сокращалось. Времени всё меньше.

— Анис, вставай! — закричал во всю глотку я. Тот поднял голову и застыл, уставившись в мою сторону. Не шевелился, будто окоченел. — Не замирай! Анис! БЕГИ!

Машина уже совсем рядом. Паника охватывает всё моё существо. Забыв о клятве, которую я дал себе меньше минуты назад, подбегаю к нему в отчаянном прыжке. На мгновение я ощутил, будто снова обрёл тело. Каким-то неведомым образом я смог оттолкнуть его, приняв удар на себя. Боль разом пронзила всё моё существо; я закричал, вновь чувствуя, будто всё во мне разрушается и растекается багровой рекой. Машина так и проехала дальше, из водительского окошка послышалось что-то невразумительно-оскорбительное в сторону мальчика. А я попытался встать на колени и отдышаться. Всё внутри полыхало, не то от вновь пережитых эмоций, не то от ярости. Ведь было понятно, что ещё секунда — и на моём месте был бы он. А Анис так и сидел неподвижно там, куда я оттолкнул его, и смотрел прямо на меня.

Его взгляд пронзал меня, как тысячи тончайших игл. Это пугало и настораживало, после смерти никто никогда не смотрел на меня прямым взглядом. Тем более таким, как сейчас. Глаза, полные обиды и детского разочарования, гнева. Казалось, он хочет прямо здесь разорвать меня на куски своими собственными руками.

— Анис? — осторожно начал я, поднявшись с земли. — Ты видишь меня?

— Кто ты? — прошипел он, так же поднимаясь на ноги, немного покачиваясь и стирая кровь с пораненного колена.

— Анис, я… — попытался оправдаться я.

— Кто ты?! — требовательно повторил свой вопрос мальчик.

— Меня зовут Яков, — вздохнул я. — Послушай, я всё объясню.

— Почему я должен тебе верить? Ты же лгал мне! Лгал всё это время!

— Анис, это не так. Выслушай меня.

Он замолчал, продолжая испепелять меня испытывающим взглядом. Никогда прежде я не видел его таким: обозлённым, яростным, жестоким. Ненавидящим. Этот светлый и невинный мальчуган, который сейчас всем сердцем презирал меня. Я видел в его глазах непонимание, граничащее с тоской. Видел этот немой вопрос: «зачем ты это сделал?» От этого сквозь землю хотелось провалиться… Но во всём был виноват я. И пора было взять ответственность за свои действия.

— Послушай, ты злишься и у тебя есть на это полное право, — подобрать слова так тяжело. Да и как это вообще можно объяснить? — Я совершил ошибку, солгав тебе…

— Грубую ошибку, — резко прервал меня он. Проходящая мимо женщина изумлённо взглянула на него и притормозила. — На что вы уставились?

— Меня видишь только ты, — напомнил я, наблюдая, как оскорблённая пешеходка, поправив сумочку, поспешила удалиться.

Его тяжёлый взгляд на мгновение смягчился. Казалось, он снова начинал доверять мне и прислушиваться. И это был мой шанс объясниться.

— Хорошо, Анис. Я буду откровенен с тобой. У меня нет оправдания тому, что я сделал. Но ты был так уверен, что я твой отец, что у меня не было и шанса сказать тебе правду.

Зрачки немного расширились от удивления, на лице застыло маской равнодушие и ступор. Это было явно не то, что он ожидал от меня услышать. Но вывод напрашивался сам собой:

— Ты использовал меня.

— Нет! — я опешил от такого прямого заявления, хоть и ожидал его, — то есть да, но…

— Зачем я вообще тебе понадобился? Почему не кто-нибудь другой?

— Потому, что ты единственный, кто слышал меня! Единственный, во всём мире, с кем я мог поговорить.

Он недовольно скалил зубы и начал бродить, будто лев по клетке, нервно зачёсывая волосы назад, пытаясь разобраться и держать себя в руках, хоть это и не давалось ему в такие моменты, как сейчас. Запас терпения явно быстро исчерпывал себя.

— А как же другие призраки? Чем они хуже?

— Покинутые не говорят друг с другом, — покачал головой я.

— Покинутые? — на секунду в его глазах зажёгся былой огонёк интереса. Любопытство в нём всегда было сильно, и сейчас оно возобладало даже над его гневом.

— Это души людей, которые остались на земле одни. Они не знают ни того, кто они, ни зачем оставлены здесь. И никто не может им помочь, кроме них самих.

Мальчик продолжал молчать, на лице мимолётно проскользнула грусть. Он всю жизнь был сочувствующим, но сейчас я видел, что эта тоска адресована явно не мне. И кротко улыбнулся.

— Твой отец не был Покинутым, — так бодро, как мог, проговорил я. — Он любил тебя. И… я тоже полюбил, — его взгляд снова иглами врезается в мою душу. Но мне уже было нечего скрывать. — Я был очень одинок, Анис. Ты спас меня. Как я сейчас спас тебя.

Сын Николая Михайловича Дмитриева тяжко выдохнул, подбирая слова. Но в итоге сказал то, что я и ожидал услышать:

— Это не оправдывает тебя. Ты не имел права обманывать меня, ты не имел права притворяться таким великим человеком, как мой отец! — он сжал кулаки и пошёл прямо на меня, видимо, надеясь, что сможет ударить. Но, разумеется, его ждало разочарование. Мальчик не оставлял своих наивных попыток, а я лишь смотрел на него, терпя эту заслуженную боль, что переполняла меня вместе с тоской и неизгладимым чувством вины. — Ты — лишь пыль в глаза. Убирайся, — Анис презрительно плюнул мне в ноги и вытер рукавом навернувшиеся слёзы. Покрасневшие глаза вновь осуждают меня, отчего становится дурно. — Не смей больше появляться. Никогда больше я с тобой не заговорю. Понял? Уходи туда, откуда пришёл, и не возвращайся.

С этими словами он оставил меня одного. Не буду врать, я был раздавлен. Опустошён. Казалось, будто я потерял последнее живое, что имел. Но в глубине души я понимал, что, возможно, так оно будет лучше для него. Или утешал себя этим. И всё же я знал, что сделал всё, что мог. И это придавало мне сил.

Однако тогда я ещё не подозревал, насколько роковым будет моё заблуждение и какой чудовищный промах я допустил. Я спас его от смерти и был уверен, что поступаю правильно… Но ошибся. Лишь спустя череду трагических событий я осознал, что не просто спас мальчика от аварии, а сотворил нечто куда более страшное. Своим безрассудством я предотвратил его естественную смерть. Анисий застрял между мирами живых и мёртвых. И смерть не раз приходила за ним после, но не могла забрать. Он стал неуязвимым, неспособным умереть повторно. И не способным жить. Люди вокруг него погибали, постепенно уничтожая его разум.

Сначала мать. Вдвоём, в страшнейшей аварии. Три машины. Один он выжил, хоть никто не понимал, как. Воспитатели в приюте, дети, взрослые — сотни смертей. Это не могли не замечать остальные, даже не суеверные люди. Они стали отдаляться от него, исключая из игр и общества, в немом стремлении сохранить свою шкуру. Анис стал изгоем. Покинутым. Я наблюдал за ним не один год.

Он ненавидел меня. Презирал. Равно как и я ненавидел себя за то, что сделал. Вечно запертый в своём детском теле, он стал его заложником. Оно и не могло развиваться, ибо, на самом деле, уже было мертво. Его отчаянные попытки самоубийства так же ни к чему не привели: повешение, порезанные вены, сломанные кости, даже угарный газ — всё безрезультатно. Раны не кровоточили, не зарастали, равно как и переломы. Прикованный к инвалидному креслу, лишённый дара речи и разума, мальчик, как и я, остался заточённым между жизнью и смертью. И всем своим существом презирал того единственного, кто смог бы его понять. И кто обрёк его на эту нечеловеческую, нерушимую муку.

А что до меня… Мне словно пришлось заново умереть. Его страдания нестерпимой болью разрывали меня на части. Никому в целом мире, даже злейшему врагу я не пожелал бы пройти то, через что прошёл я. А в результате передал этот крест на спину того, кого смог полюбить, как сына… Того, кто спас меня от моего одиночества. И чем же я отплатил ему? Правильно. Предательством. Проклятьем. Одиночеством. Смертью…

— Однако его судьба пролегает отдельно от твоей.