Тёмные скалы (гет)

— Я вам верно говорю, парома сегодня уже не будет. Не сказать, что штормит — а всё-таки зыбь, лучше поберечься.

Смотритель пристани, в чей дом я постучался, поднял фонарь чуть выше — рыжий свет полоснул по глазам, как лезвие. Щуриться тоже было больно, но я стиснул зубы, пытаясь сосредоточиться на главном.

— А завтра?

— Завтра — это надо посмотреть; стихия, мистер, не живёт по расписанию.

— А шхуна? Я видел шхуну справа от пирса.

— Верно. Это шхуна мистера О`Дейла, — вчерашнего дня он как раз уехал из Ярбора, — только с ней какие-то неполадки.

— Значит, почта тоже не прибудет на остров? — меня самого качало, как волны залива — пришлось прислониться к перилам крыльца.

Первое письмо я отправил ещё из Денсвилля, второе — на подъезде к портовой деревушке Ярбор. Неужели ни одно из них не дошло до Лорелин?

— Стало быть, нет, — он пожал плечами. — Кто же вам так нужен из тамошних — уж не отец ли Лоуренс? Слыхал я, он привечает всех страждущих…

— Лорд Эшвуд, — ответил я, поглядывая на тёмный берег. Если непогода продлится ещё несколько дней, придётся ждать его прямо здесь. Он не должен попасть в Вест-Ро раньше меня.

— А! Да, ему повезло больше, чем вам — он успел переправиться утром.

— Как — утром?!

Ослышался, — я, конечно, ослышался!

— Вот так: приехал с двумя важными джентльменами, очень радушно поговорил со мной — я проводил их до парома. «Давненько вы не были в родных краях, милорд, — это я ему так сказал, — мистер Берк, который у вас служит, недавно справлялся у меня о верёвках: ему для чего-то было надобно двадцать мотков. Я их отложил — не затруднит ли вас передать, что он может забрать…». «Нет, если не позабуду, — ответил он. — Я не так скоро буду дома: прежде мы остановимся на восточном берегу», — смотритель вдруг осёкся и поднялся на пару ступеней, будто стремился скорее сбежать. — Слушайте! Э-э, да ведь вы совсем больны! Знаете что? Неотправленное письмо не может убить, а вот хворь… Подите к доктору, мой вам совет.

Дверь захлопнулась. И капкан тоже — на этот раз по-настоящему. Что теперь оставалось — сделаться волком, отгрызающим собственную лапу? Пролить малую кровь, чтобы не пролилась большая?

Но разве я не пытался?..

Разве я не последовал — ещё давно — совету человека, который наградил меня этим проклятьем? Я помнил этот совет так же ясно, как помню лицо Лори. Тогда, перед самой первой своей выставкой, я выслушал немало упрёков за то, что убрал из зала одну из картин. Ту самую, с которой всё началось — на ней был Олли. Он был таким живым на этом полотне, мой мёртвый друг, но таким безответным и беззащитным под сотнями взглядов. Как я мог отдать этот образ на растерзание толпе? Мой профессор живописи не разговаривал со мной неделю; но сэр Далтон Марш не молчал. «Вы, — сказал он серьёзно, без обычной усмешки, — самовольно сняли с выставки картину, которая, тем не менее, числилась в списках. Причину вы так и не назвали — может быть, боитесь сгореть на ритуальном костре критики, мистер Койн? Так вот, если вы решили вырвать из огня одну жертву, будьте любезны тут же заменить её другой. Таков закон, и это касается не только искусства. Запомните на будущее».

Но позже, во время пожара, огонь не принял мою жертву. Его не интересовала моя смерть — я был нужен ему живым. Так что же его, чёрт возьми, интересовало?!

Теперь у меня не оставалось ни дня, чтобы выяснить это — только считанные часы.

Берег пустовал. Я бросился к рыбацкому причалу, и там удача наконец-то улыбнулась мне: я увидел человека, который спешно отвязывал кормовые концы единственной, но большой и крепкой на вид шлюпки.

— Постойте!

Он замер, и хотя в полутьме я почти не видел его лица, мне казалось, что он смотрит на меня недобро, исподлобья.

— Вы собираетесь на остров?

— А хоть бы и так! — сказал человек с вызовом.

— Я хорошо заплачу вам, если возьмёте меня с собой, — руки сами потянулись к карману; купюры колыхались на ветру, как флаги надежды.

Он подошёл, жадно разглядывая и их, и меня.

— А потонуть не боишься? С лодкой управляться умеешь? Знавал я таких храбрецов — проку от вас никакого, а воплей-то, воплей — оглохнуть можно.

Однако он быстро сменил гнев на милость, взяв деньги, и спустя миг мы уже работали бок о бок. Когда лодка вышла на большую воду, мой спутник подробно объяснил мне маршрут («сойдём с пути — это уж верная гибель»); на вёсла мы садились попеременно. Залив пока только угрожающе дрожал мелкими волнами, и я заклинал его не гневаться. Несмотря на все наши усилия, пару раз лодка всё же зачерпнула носом немного воды, но куда страшнее было то, что я слабел с каждой секундой. Залив и дурнота одолевали меня одновременно, и я еле расслышал крик своего спутника:

— Бросай вёсла; к чёрту! Ты чуть дышишь, всё одно убьёшься — лучше сделай это с толком для меня.

Волна плеснула в лицо ледяной россыпью брызг, приводя в чувство.

— С толком? — крикнул я в ответ и увидел, как что-то опасно блеснуло в его руках. Нож?

— Сперва хотел прирезать тебя, как щенка. Да ты всё же славно мне помог — самый сложный рубеж мы уже прошли. Лодка эта не моя, а я не рыбак — но я человек, который слыхал, что на острове можно укрыться и жить не по-скотски. Будь послушным, прыгай сам. Отмучаешься быстро, море милосердно. Точно тебе говорю.

Беглый преступник, скрывающийся от правосудия? Теперь, когда я почти достиг цели? Я смотрел на него, и у меня не хватало сил даже подняться, — он это видел. Всё было кончено.

Лори! Я не защитил тебя, а разрушил всё до основания. Ты оказалась жертвой моего огня — я ведь говорил, как страшен он может быть!

…если вы решили вырвать из огня одну жертву, будьте любезны тут же заменить её другой. Таков закон…

О, как страшен он может быть!..

И будет. Будет!

Сэр Далтон Марш тоже принёс новую жертву вместо намеченной роком — Доминика Бертрана — и выгадал для своей Луизы несколько недель жизни.

У Лорелин будут годы.

Живительная ярость взметнулась во мне зверем: я видел ужас в глазах своего спутника за мгновение до того, как с размаху ударил его веслом, опрокидывая за борт. Он ещё пытался цепляться за привальный брус, но я оттолкнул беспокойные пальцы подошвой ботинка.

Всё было кончено.

Фиолетовым гребенчатым драконом залив лежал у моих ног — лежал смирно и смотрел на меня с неба внимательным алым глазом восходящего солнца.

Но мне ещё предстояло добраться до берега — в одиночку, с тяжким клеймом убийцы на сердце.

О, дождись меня, дождись! Ты ведь тоже говорила, что море милосердно.

Настало время убедиться в этом, Лорелин, ундина моя.