Направит тебя к миру (гет)

Прошло почти два года с переворота в Стране Земли, и пока что мир для Конохагакуре шатко, но продолжался, несмотря ни на что — это было довольно вдохновляюще. Договор ее мужа со Страной Земли был аннулирован новым даймё, но после его рассудительно заменили на более равноправный, который Мадара был счастлив подписать после минимальных переговоров с амбассадором и несколькими мелкими поправками в пунктах, которые наверняка были включены только для того, чтобы его проверить. Переворот также оказался хорошим для общей политической атмосферы, так как новый даймё Страны Земли пока что был сосредоточен на укреплении власти на родине и на рассмотрении жалоб разных вассальных наций на юге и западе своей страны, что значительно снизило уровень беспокойств в тех местах.

Страна Ветра тоже подуспокоилась, и отношения с Конохагакуре слегка потеплели, несмотря на предыдущую ошибку Хаширамы в поддержке восстания в Стране Песка. Кита подозревала, что действия Мадаре в принуждении даймё Страны Земли обратить внимание на внутренние дела, сыграли здесь роль. Теперь в Конохагакуре каждую осень на месяц останавливался караван бунраку, который, как отлично знали и она, и Мадара, насколько торговал, настолько и шпионил. Они в любом случае принимали марионеточников: это был караван, с которым у Учих были давние связи, и их творческий вклад привлекал аристократов со всей Страны Огня (никто так умело не ставил представления театра бунраку, как шиноби-марионеточники из Страны Ветра), так что это было хорошо для деревни. Ее печати приватности обеспечивали то, чтобы они не могли шпионить за частными резиденциями, и в отделении полиции стояли более мощные печати безопасности, как и в бюро обработки миссий, а школа была защищена еще лучше. Плюс действительно деликатные политические процессы проходили в селении клана Учиха, который находился далеко от деревни и, следовательно, не был доступен для посетителей.

К этому моменту в деревне уже появился гостевой дом Учих, так что она с Мадарой могли принимать аристократов и других важных гостей, но они все равно жили в селении с теми другими Учихами, которые тоже предпочитали некоторое уединение от большой и довольно шумной деревни. Здесь постоянно жила едва ли четверть клана, но Мадара организовал совместные тренировки для шиноби деревни в старом павильоне Внешней Стражи для приватности и безопасности, так что клан был не настолько изолирован, насколько возможно. Достаточно членов клана приходили, чтобы навестить друзей и членов семьи, которые предпочитали селение Учих. «Едва ли четверть» насчитывала чуть больше, чем двести людей, и немалое число внеклановых шиноби тоже наносили визиты.

Тобирама определенно часто приходил в гости с Юкино и упоминал, что ценит относительное уединение. Несколько других Хатаке тоже приложили все усилия, чтобы подружиться с теми Учихами, кто живет отдельно: одна из причин, судя по всему, заключалась в том, чтобы заполучить людей, могущих присмотреть за детьми, которые бы не жили в деревне, так что здесь явно было что-то культурное и потенциально связанное с призывами. Не то чтобы Кита могла их винить: было определенно менее напряженно знать, что ее младшие бегают только по селению, а не по всей деревне. Может, Адатаре уже было четыре, но она была все еще оставалась слишком маленькой, чтобы знать, как безопасно взаимодействовать с полными незнакомцами, немало из которых сейчас постоянно проходили сквозь деревню.

Может, Конохагакуре была мирной, но она отлично знала, что мирный — это не то же самое, что и безопасный. Если бы деревня была «безопасной», им бы не нужна была полиция.

Истинной безопасности вообще не существует (жизнь небезопасна), но селение Учих было настолько близко к этому, насколько Кита могла разумно получить для своих детей, и она была удовлетворена этим.

Ее дети выросли так быстро. Тоши и Азами уже исполнилось шестнадцать, и они были поглощены своими соответсвующими ученичествами (Тоши у придворного музыканта, что было довольно сложно организовать, а Азами в одной из печатных мастерских деревни), так что она едва видела их. Тоши жила при дворе несколько месяцев подряд, используя свою позицию, чтобы продавать товары деревни и разнообразную продукцию Учих на заказ, а Азами была в не меньшем восторге от новообретенной взрослой жизни и зрелости, так что редко приходила домой. Бентен окончательно съехала два года назад, чтобы жить с несколькими другими членами Внешней Стражи, и пока что, кажется, она не была склонна начинать ухаживать за кем-то или принимать ухаживания. Однако она регулярно навещала их.

Кита сказала и Мадаре, и Хикаку, что им следует просто оставить ее в покое. Не то чтобы Бентен надо было выйти замуж, когда клан уже стал таким большим. Ее девочка была счастлива, и именно это было важно.

Такахаре было одиннадцать, и он все еще был больше заинтересован в истории своего рода (и клана в целом), чем в фактических повседневных делах вышеупомянутого клана. Мадара наконец начал осознавать, что его первенец не совсем подходит для руководства, и поменял уроки с Такахарой, чтобы соответствовать страсти мальчика, связывая политические детали с историческими документами, а логистику — со старыми письмами и торговыми контрактами. У их сына будут все необходимые теоретические знания, чтобы руководить Внешней Стражей, но его темперамент был таковым, что ему наверняка никогда не придется воплощать их на практике. Он был намного более заинтересован в мелких деталях, чем в подразумеваемом страдании людей, и Мадара отлично знал, что лидер, слишком фокусирующийся на деталях, может настолько же сильно навредить клану, насколько и тот, кто слишком очарован общей картиной. Фокус лидерства — это что-то, что должно меняться вместе со сферой того, чем и кем руководят, а также вместе с необходимостью никогда-никогда не упускать из виду благополучие причастных людей.

Внешняя Стража была только одной частью клана, так что ей надо было управлять по-другому, чем как управляется весь клан, но глава Внешней Стражи также отвечал за дипломатические вопросы от имени всего клана, что требовало совершенно иного подхода. И это не углубляясь в сложности того, что глава Внешней Стражи теперь де-факто был главой обороны Конохагакуре и отвечал за контроль за совместными тренировками с рядом внеклановых шиноби, что опять требовало другого подхода. Может, Мадара захочет разделить эти должности и создать новую должность «главы», а не оставлять так много разных и противоречащих друг другу обязанностей единственному наследнику. А пока что Изуна занимался большей частью дипломатической работы, так что Мадара мог сосредоточиться на клане и деревне.

Сукумо было почти девять, и она уже упрашивала своего дядю Изуну об уроках гендзюцу, каждый раз когда не клянчила у Киты уроки по фуиндзюцу. Ее уже не такая маленькая девочка заплетала свои длинные волнистые волосы в два круглых пучка, как мышиные уши, повторяя личный стиль Мито, и она была видимо полна решимости стать следующим мастером печатей клана. Ее каллиграфия была отличной для ее возраста, и она споро управлялась с иглой, так что у Киты было чувство, что у ее дочерей не будет никаких проблем в достижении мечты. Она уже пыталась создавать дизайны собственных печатей (в основном печати гендзюцу) и иногда добивалась успеха. То, как быстро она понимала сложные концепции, снова напоминало Ките, что Учихи рано созревают в плане интеллекта: ей надо будет усердно работать, чтобы убедиться, что Сукумо все еще уделяет время обычным детским вещам, как социализация и игры, иначе ее дочь обнаружит себя неожиданно изолированной к тому времени, как станет подростком. Кита слишком хорошо помнила удивление осознания (вскоре после ее помолвки), что она едва ли занималась чем-то кроме вышивки, печатей, ухаживания за шелкопрядами и помощи с сестрами и братьями дома предыдущие два года: необычайно долгое время, чтобы ребенок не общался со сверстниками.

У Митамы не будет таких проблем. Восьмилетний мальчик всегда бегал по округе со своими друзьями, когда не ходил вместе с ними на уроки, тренировался с ними или радостно не учился у своего отца. У Киты было чувство, что Митама больше подходит для Домашней Стражи, чем для Внешней, но с учетом того, что Такахары появились другие интересы, Сукумо не хотела иметь с этим абсолютно ничего общего, а Шираками был слишком маленький, именно на Митаме в данный момент сосредотачивался ее муж, чтобы обучать на роль наследника. У Митамы определенно не было никаких проблем в понимании и сочувствии теоретическим и историческим людям на уроках. Проблема, кажется, заключалась в том, что он хотел, чтобы все были счастливы, члены клана или нет, что, судя по всему, Мадара находил неприятно напоминающим его собственные уроки в детстве.

Конечно, Мадара не наказывал сына за мягкое сердце, как делал с ним Таджима, но возраст и зрелость означали, что теперь он мог видеть, как нежелание противостоять другим может быть катастрофическим для клана Учиха. Кита знала, что иногда ее мужу действительно сложно учить Митаму, слова в его горле путались, как скомканный шелк, когда голос его отца эхом звучал в памяти, но Мадара пытался, и именно это было важно. Он не бездумно повторял за Таджимой и не причинял страдания, которые испытал сам, сердобольному сыну.

Однако такой безустальный самоанализ и самоцензура были эмоционально изматывающими. У Киты было свободное время в расписании после уроков Митамы, чтобы Мадара мог сидеть с ней в ее кабинете и отдыхать, пока она делает чай, играет на музыкальном инструменте, шьет или пишет.

Шираками почти исполнилось пять, и он был весьма очаровательным кошмаром. Он хотел знать обо всем, запоминал из этого больше, чем было хорошо для спокойствия души кого угодно, и агрессивно души не чаял в младшей сестре, чем Адатара бесстыдно пользовалась и что заставляло Охабари-оба смеяться с придыханием и ворковать о том, что они точно как Мадара и Изуна в этом возрасте. У Шираками также были лохматые волосы и пухлые губы своего отца, что еще сильнее усиливало сходство — однако Адатара была почти миниатюрной Китой с гладкими волосами, овальным лицом, тонкими запястьями и худощавым телосложением, но с глазами и ушами Мадары.

У Шираками был нос точно как у ее папы, что причиняло боль, но все равно было совершенно восхитительно. У него были и квадратные руки папы, недостаточно ловкие, чтобы запросто получались ниндзюцу, но с проворными рефлексами для искусной работы с проволокой и с сильными ладонями, чтобы действовать молотом как бумажным веером. Если он решит быть воином, вполне возможно, что он возьмет массивный гунбай Мадары, что определенно будет зрелищно. Или он выберет более тяжелый меч, чем обычная катана, которая была бы слишком легкой для него: он был крепким и энергичным мальчиком, и нигде ни в теле, ни в разуме не осталось следов ранних родов.

Адатаре было четыре, и она училась созданию композиций рисунков у Киты с того момента, когда ей исполнилось два и когда она потребовала, чтобы ей позволили присоединиться к шитью, и не заскучала за пару недель, как произошло с ее старшими сестрами и братьями. Два года спустя она все еще была совершенно очарована вышивкой, и ее стежки на глаз постепенно становились все более аккуратными. К счастью, ей также нравились курицы и пение, так что она с удовольствием выполняла домашние обязанности, ходила на подготовительные уроки клана и играла на улице. Она также обожала всех своих старших сестер и братьев, при всем при том что она бесстыдно пользовалась тем, что она самая младшая, но это наверняка было нормально.

Четыре года после того, как она родила, пять прекрасных детей, наполняли ее дом счастьем и бардаком, но все равно какая-то часть ее сердца хотела еще одного ребенка. Давно растаяло все раздражение и дискомфорт лет чуть до и после рождения Адатары, и она ловила себя на взглядах на колыбель и детский футон, который Адатара и Шираками давно переросли, мечтательно думая о том, чтобы снова бросить кости и рискнуть жизнью, чтобы увидеть, какое чудо она с Мадарой приведет в мир в этот раз.

Может, она снимет контрацептивную печать и посмотрит, что получится. В любом случае, может, пройдут годы, прежде чем у нее будет еще ребенок (у Митамы и Шираками была разница в три года, и ей уже было тридцать четыре, так что наверняка она была менее фертильной), но сейчас она чувствовала себя готовой. Если у нее не будет больше детей… ну. Юкино-чан Тобирамы была умилительной трехлеткой, и второй сын Сакурадзимы Кодзусима был очень милым двухлетним мальчиком. И да, ей было абсолютно все равно, что счастливый малыш родился с голубыми глазами, что указывало на то, что у него никогда не появится шаринган: ему не нужен был дар кеккей генкая Учих, чтобы быть умилительным и любимым.

Кита точно не знала, будут ли у Сакурадзимы еще дети после Кодзусимы, только потому что это могло создать впечатление, что она с мужем пытаются заменить своего «дефектного» второго сына. С другой стороны, Сакурадзима никогда не была той, кого волновало мнение других людей, и Какузу определенно сделает что-то коварное и ужасающее с любым, кто снова скажет это при нем или при его сыновьях: то, что он сделал в первый раз, и так было плохо, и то, что Мадара заставил его пообещать не применять кровавое насилие к соклановцам, его не остановит.

Кита знала, что ее муж добился этого обещания только потому, чтобы ему не приходилось снова делать выговор Какузу за то, что из-за него люди попали к целителю, и Какузу тоже это знал. Муж Сакурадзимы был достаточно умным и способным, чтобы безжалостно отомстить не подставляя себя, и любой, кто говорит подобное о ребенке, определенно сам напрашивается, соклановец или нет.

* * *

Шла тринадцатая годовщина мирного договора с Сенджу, и Конохагакуре была забита. Тут были аристократы со двора даймё, которые жили в рёкане и бродили по рынкам, шиноби из таких отдаленных мест, как Страны Снега и Демонов, любовались видами первой деревни шиноби в Элементальных Нациях (Мадара смирился с этим прозвищем, хотя ходил самодовольным, что его деревня шиноби была таковой только потому, что больше двух третей ее жителей принадлежали к кланам шиноби), и всевозможные фермеры и торговцы и другие гражданские гости тоже приехали сюда. Конохагакуре была богатой и щедро делилась своими успехами, и люди каждого сословия стекались, чтобы поучаствовать в предлагаемом изобилии.

Лично Мадара чувствовал, что теперь у клана Учиха больше денег, чем действительно адекватно или резонно иметь, так что он с радостью поощрял разнообразные и неизбежно дорогие планы жены для долгосрочного улучшения жизни их разнообразных гражданских соседей, а также бесклановых шиноби деревни. Теперь здесь были разные семейные детские дома для детей гражданских и шиноби без живых родственников (смешанные семейные детские дома, чтобы никакой ребенок не вырос неосведомленным о том, как быть тем или другим), а не приюты, которые находились при разных кланах, шиноби с маленькими детьми получали дополнительный доход из казны деревни вдобавок к оплате миссий, кланы поощряли платить больше десяти процентов налогов в казну деревни в качестве демонстрации силы и богатства, и многочисленные магазины и рестораны в конце дня бесплатно выдавали продукты с почти закончившимся сроком годности, просто потому что они могут.

Благодаря этому деревня была сплоченной, и даже Хатаке, кажется, немного осваивались здесь, несмотря на то, что едва ли кто-то из них жил в деревне все время. Мадара даже видел несколько их воинов на рынке, несмотря на то, что у соседних лавок что-то покупали Сенджу: ему было довольно очевидно, что конкретно Хатаке имели против Сенджу, но Хаширама все еще этого не понимал. Ну, он знал (Тобирама ему сказал), но он не понимал, почему тот факт, что Буцума нарушил их договор в тот момент, когда Сенджу Кикуно умерла, означал, что Хатаке все еще отказываются напрямую взаимодействовать с Сенджу почти тридцать лет спустя, или почему и Мадара, и Тобирама считают такую отчужденность ожидаемой и приемлемой.

Кита понимала. Она была той, кто мягко уговорил Охабари-оба и других глав родов согласиться позволить Хатаке неограниченное собирательство на большом участке учиховского леса, что дало поразительно продуктивный результат, заключающийся в том, что урожай грибов на этой территории вырос почти в три раза. Никто не был достаточно груб, чтобы спросить, как Хатаке это делали (ответ, несомненно, был клановым секретом), но клан Учиха определенно получал от этого выгоду, как и вся деревня. Вышеупомянутые главы родов теперь были чрезвычайно довольны исходом (некоторые грибы были невероятно редкими и ценными), и Хаширама был рад не меньше: оказалось, что его любимое блюдо — это грибной суп, который Сенджу Кикуно регулярно готовила, когда он был ребенком.

Кстати об этом, никто еще не упоминал при Хашираме, что его матерью была не Хатаке Кикуно. Мадара был почти уверен, что Тобирама догадался об этом (он прошел через фазу, когда зарывался в архивах своего клана в свободное время и проводил многие часы подряд просто молчаливо сидя рядом с Китой, когда не сражался со старыми документами), но младший брат Сенджу еще ничего не сказал. Что было ясно, потому что иначе у Мадары на коленях несомненно оказался бы рыдающий Хаширама, воющий больше часа о том, что «вся его жизнь — ложь» или что-то в этом духе.

В целом, Мадара был благодарен за то, что пока этого избежал. Ему бы очень хотелось продолжать избегать этого, что казалось вероятным: очень мало Сенджу оставалось в живых из тех, кто без тени сомнения знал, кем была мать Хаширамы. Те, кто знал, были достаточно умны, чтобы видеть, что клан Хатаке действительно заинтересован только в том, чтобы устанавливать контакт с Тобирамой, но они были готовы позволить впечатлению Хаширамы о связи оставаться, даже если это означало разрешать своим детям взаимодействовать с его. Если Хаширама узнает правду, эти тонкие связи примирения порвутся, и все старшие Сенджу теперь были глубоко заинтересованы в успехе деревни. Они видели своих внуков, в некоторых случаях встречали своих правнуков и наблюдали за тем, как эти дети растут без сокрушающего веса постоянного конфликта.

Мадара знал слишком много старейшин клана Учиха, которые думали так же, что существует очень малое, что они не сделают, чтобы сохранить неожиданное счастье, которое приходит от наблюдения за тем, как дети растут бесстрашными и не отмеченными смертью. Ну, не не отмеченные, но значительно менее отмеченные, чем его поколение в этом возрасте.

Он видел, как Кита улыбается бесшабашности и полному энтузиазма любопытству их детей, видел ее тихий восторг от созданной дружбы, которая была бы немыслимой (была немыслимой) чуть больше, чем десять лет назад. Радость его жены бальзамом ложилась на его сердце и была для него огромным источником силы: Мадара отдаст почти все, что угодно, чтобы сохранить то, что он получил, все вещи, которые, как он не мог до конца поверить, у него будут. Красивые мечты, но такие же далекие и недостижимые, как луна, идеалы, ради которых стоит жить, но до которых невозможно дотянуться.

Без Киты он бы никогда не увидел, как эти смелые мечты были на самом деле почти в пределах досягаемости, что ему надо было только протянуть руку и схватить их. Он любил ее больше, чем мог выразить словами, только за это, и она дала ему намного больше, чем только это.

Стоял великолепный весенний день, и парк с сакурой был забит до отказа, в основном потому что Хаширама был жульничающим плутом, у которого, если быть честным, время от времени возникали хорошие идеи, так что все деревья сакуры Конохи цвели дважды: один раз ранней весной, а потом опять на годовщину мирного договора. Поэтому теперь существовала и укоренившаяся традиция пикников с любованием сакуры, чтобы отметить это, вместе с огненными танцами по вечерам и всей фестивальной едой и играми. Все вокруг Мадары, шиноби и гражданские из более чем дюжины стран, ели и разговаривали друг с другом, а дети бегали по дорожкам и по траве, одетые в удобные летние наряды.

— Муж!

Мадара повернулся и сжал руки Киты в своих, наклонился, чтобы почти прикоснуться лбом к ее лбу, но не совсем дотрагиваясь, чтобы не размазать ее макияж.

— Жена, — ответил он, чувствуя, как слова пророкотали у него в груди, а в животе расцвело желание. Кита всегда была прекрасной, но что-то в том, чтобы видеть ее в юкате, которую он специально заказал (с единственном в своем роде рисунком, который он придумал сам), заставляло ее казаться невозможно красивее.

— Как дела у моего мужа в этот прекрасный день? — игриво спросила Кита, и легкое шевеление ее пальцев в его руке вокруг веера выдало ее желание кокетливо помахать им перед лицом.

— Лучше после того, как увидел тебя, жена, — со всей серьезностью сказал ей Мадара, не отпуская ее руки. — Могу ли я как-то помочь моей жене в это самое благоприятное утро?

Ресницы Киты опустились, и дразнящая тень на мгновение появилась в уголке ее очень вежливой мягкой улыбки:

— Разве жена не может просто наслаждаться компанией своего мужа?

— Как невежливо с моей стороны, — нежно ответил Мадара, отпустив одну ладонь, а другую положив себе на руку. — Могу и я тогда немного прогуляться с моей женой, чтобы мы вместе могли насладиться сакурой?

— Это было бы чудесно, — ее голос был таким кротким, но последний раз, когда она сказала эти слова, был прошлой ночью, и аллюзия была такой откровенной для опытного слуха Мадары. Его жена была довольно утонченной, но ни в коем разе не скромной — и он любил ее только сильнее за ее открытое лукавство и озорство.

— Я стараюсь угождать моей жене во всех вещах, — нежно напомнил ей он, ведя ее по тропинке и кланяясь разным другим гуляющим между цветущих деревьев.

То, как ее глаза опустились и пульс затрепетал, когда она на мгновение прижалась к нему, сказало ему больше, чем могла бы поведать любая поэзия.

Позже, думая об этом моменте, Мадара никогда не сможет определить, что конкретно заставило его поднять взгляд от нижней губы его жены, которую она так очаровательно прикусывала, что побудило его коротко посмотреть на густо усыпанный розовым парк. Что-то на периферии зрения? То смутное предчувствие, которое было почти шестым чувством для шиноби, находящихся на поле боя с детства, которые доживали до тридцати? Это определенно не была его способность ощущать чакру: он и близко не был достаточно чувствительным. Может, это был его слух, так тонко настроенный на высокие голоса его детей и почти незаметные различия в тоне, которые предвещали дискомфорт и страх, а не веселье?

Чем бы это ни было, он поднял глаза.

Он увидел…

…Шиноби из Страны Молнии, собравшиеся вместе, по количеству минимум два полных отряда…

… короткие рога, торчащие из золотистых и серебряных волос лидеров…

… Мадома со сжатыми кулаками и вызывающе поднятым подбородком…

…окруженные…

… Сукумо за Мадомой, прижимающая к себе Адатару…

… Золотоволосый, находящийся слишком близко к Мадоме…

… нож…

* * *

Ежегодное празднование мирного договора Учих-Сенджу превратилось из чисто учиховского события в деревенский фестиваль, длящийся целый день, затем два дня, а после десятилетней годовщины он увеличился до целой недели, привлекая артистов, дворян и шиноби в равной степени, которые заполняли Конохагакуре до отказа. Артисты ставили пьесы, пели и танцевали не только в театрах и чайных домиках, но также в парках, гостиницах и даже в онсэне, шиноби сплетничали и тратили с трудом заработанные деньги на учиховскую сталь, торговали информацией и наводили справки о перспективах поездок на дальние территории, а также обсуждали более долгоиграющие дела, как договорные браки.

Конохагакуре, судя по всему, сейчас считалась нейтральной территорией для подобных вещей, что Тобирама находил чрезвычайно забавным. Все больше мелких кочующих кланов начали пускать корни, особенно в Странах Травы, Дождя и Рек, но все эти кланы теперь были в довольно дружеских отношениях с Конохагакуре, частично благодаря его с Мадарой усилиям искоренить некомпетентность и неправомерное поведение во многих вассальных нациях между Странами Ветра и Земли.

Может, эти шиноби не считали Страну Огня своим домом, но они были не меньшими сторонниками кланов Учиха и Сенджу, и они это знали. У Конохагакуре уже появились крепкие торговые контракты с большинством из них.

Дворяне начали заглядывать из любопытства, чтобы пялиться на шиноби, занимающихся повседневными делами, как будто они кирины* в зверинце, но в настоящее время они приезжали ради рёкана, безупречно эстетичных общественных парков и садов, разнообразных традиционных блюд кланов деревни и, конечно, ради их ремесленных изделий. Таких как керамика, создаваемая шиноби в четырех разных печах, шелк Учих и Абураме, веревки и чайники Сарутоби, рисунки и картины Курама, брусочные панели и каменные фонари, высекаемые водой, Сенджу, краски и семена Яманака, специи Акимичи, лекарства Нара, кожаные изделия Инузука и в последнее время грибы Хатаке.

*Примечание переводчика: кирин или цилинь — мифическое существо, известное в китайской и других культурах Восточной Азии. Это своего рода химера: как правило, у него несколько рогов, зелёно-голубая чешуйчатая кожа, тело коня, ноги оленя, голова дракона и медвежий или бычий хвост. Он живёт не менее 2000 лет, но увидеть его дано только избранным

Конечно, среди многих других были и более обыденные товары, которая производила каждая деревня, такие как однотонные и с рисунками изделия из льна, разнообразные по стилям шляпы касы*, бумажные талисманы (хотя омамори Конохагакуре обычно содержали настоящее фуиндзюцу: каждый год клан Учиха каждый зарабатывал много денег на своих талисманах «спокойного сна») и так далее. В этом году Учихи открыли новую лавку и стали продавать бамбуковые флейты, искусно сделанные и мелодичные, с разными размерами, создающими разные ноты, и интерес был достаточно высоким, так что Тобирама подозревал, что создатель, вполне возможно, уйдет в отставку из Внешней Стражи, чтобы делать флейты постоянно, а не только в качестве хобби.

*Примечание переводчика: каса (яп. 笠) — японский национальный головной убор. Представляет собой конусообразную шляпу

Мадара всегда радовался, когда один из его воинов находил гражданское ремесло, на которое мог жить, он желал ему или ей всего наилучшего и часто хотел вложить деньги в зарождающийся бизнес.

Так как фестиваль длился целую неделю и деревня была полна чужаков, уроки, обучающие навыкам шиноби, в это время не проводились. Частично из соображений безопасности, но в основном потому что не было смысло заставлять детей быть внимательными, когда они знают, что веселые и захватывающие вещи происходят в другом месте. Однако уроки в классах продолжались, потому что занятым родителям был нужен кто-то, кто будет присматривать за их детьми часть дня. Тобирама обнаружил, что только его самый продвинутый класс фуиндзюцу мог сосредоточиться на каллиграфии, когда приходило время фестиваля, так что вместо ожидания того, что младшие дети станут запоминать кандзи, он учил их оригами, как делать и расписывать маски, и на уроках истории рассказывал о происхождении разных традиций, а на уроках географии — о фестивалям, проводимых в других странах.

Конечно, он не проводил все уроки, но за года он каким-то образом оказался тем человеком, который составлял планы, чему надо учить в каждом классе в каком возрасте, как проверять знания, умения и навыки и так далее. Все младше четырнадцати теперь звали его «Бира-сенсей» как само собой разумеющееся, и это было распространено до такой степени, что он подозревал, что немало родителей даже не подозревают, что учитель, который наполняет головы их маленьких детей отвратительными фактами о плесени и паразитах (потому что быть чистым очень важно, а детям нравятся подобные вещи) был тем же человеком, что и «Сенджу Тобирама».

Тобираме, честно, это нравилось. Теперь, когда Хатаке начали обосновываться в деревне, здесь было довольно много беловолосых людей, и хотя он носил камон Сенджу на одежде, его враги всегда определяли его по доспехам и хаппури в такой же степени, в какой и по волосам. Одна копна белых волос в массе коричневых и блондинистых была заметна — теперь он был одной белой головой среди многих, торчащих из массы других цветов всех возможных оттенков от черного до красного, и он был намного больше похож на своего двоюродного брата Рёкубу, чем на Хашираму. Когда они стояли рядом, было ясно, что от отца ему достались только нос, уши и слегка более бледный тон кожи вместе с более крепким телосложением и стихией. Он всегда знал, что унаследовал внешность от матери, но только недавно он полноценно осознал, насколько он похоже на Хатаке: если бы он не был так широко известен как «Бира-сенсей», он подозревал, что большинство людей по умолчанию обращались бы к нему «Хатаке-сан», несмотря на камон Сенджу на его одежде.

Он также регулярно слышал от Барано-ба и Хируно-ба много других более незаметных вещей, в которых он походил на мать, начиная от любимой еды и заканчивая тем, как он вздыхал, когда сталкивался с кем-то, кто, как он чувствовал, является недалеким. Было очень приятно слышать детали, которые его снежные барсы никогда не думали упоминать.

— Бира-сенсей!

Конечно, он проводил уроки в классах только по утрам в это время года, так что было естественно, что он мог встретиться с его личным классом уже двенадцатилетних учеников на фестивале.

— Доброе утро, Хирузен-кун, Данзо-кун.

Пара мальчиков были хорошими друзьями и были почти неразлучны, хотя обычно их группу дополнял Кагами. Конечно, Кагами, скорее всего, присматривал за младшими братьями по просьбе матери (Хагане было восемь, а Макото пять), так что неудивительно, что он находился в другом месте.

— Сенсей, вы не видели Кагами-куна?

В классах, обучающих навыкам шиноби, все обращались друг другу только по имени, а не по фамилии, потому что в классе с пятью или больше членами клана Учиха не получалось обращаться только по фамилии, не попадая в неизбежные комичные ситуации по ошибке, что имело положительный эффект на значительные улучшения межклановых отношений.

Тобирама обдумал вопрос, потянувшись ощущением чакры в разные стороны.

— Нет. Он вместе с Такахарой-куном.

Старший сын Мадары присматривал за младшими братьями вместе с сыном Хикаку и двумя детьми Изуны, пока Изуна и Хикаку разговаривали с Бентен (нет, это был Хидака, а не Бентен) и Хидэо, которая уже была взрослой замужной женщиной с маленьким ребенком рядом с ними. Более того, она была замужем за Хидакой. Что было неловко, Тобирама научился стабильно отличать Бентен от Хидаки по чакре только после этого брака. Он знал их обоих тринадцать лет, и они даже не были одного пола, но их чакра была запутывающе идентичной с момента, когда у Бентен закончился пубертатный период.

— В каком направлении, Бира-сенсей?

Тобирама повернулся, чтобы указать:

— Вон…

Горячая, как печь, чакра взметнулась в пределах его чувств, огонь с запахом маслянистого секрета для смазывания перьев и гвоздики (Мадара), чтобы сформировать непрозрачный полусферический щит. За этим последовал всплеск другой чакры (высококачественные благовония киара и чешуя — Кита), который растянулся по его чувствам чакры так, что сбило его с толку на долю секунды, которая понадобилась ему, чтобы осознать, что он ощущает ее трансформацию в вани.

Он резко подготовился, чтобы встретиться с неминуемой битвой, пока его кости вибрировали, а в животе возник некомфортный узел. Форма вани Киты, как и более нормальные крокодилы, обладала спектром очень низких по тону вокализаций: звуки можно было слышать только поблизости. Однако их можно было чувствовать на намного большем расстоянии.

Раздался протяжный треск, за чем последовала серия щелчков: очевидно, вани была слишком большой, чтобы удобно поместиться среди эстетично расположенных деревьев в парке сакуры, не повредив их.

— Сенсей?

— Оставайтесь здесь, — резко приказал он, прежде чем переместиться шуншином к переполоху, слыша крики, которые начали пронизывать воздух. Что бы ни побудило Мадару призвать первую стадию своей защитной техники Мангекьё, это определенно было угрозой для всех присутствующих.

* * *

Мадара выдохнул, неотрывно смотря вперед и плотно прижимая рукоятку ножа, все еще торчащего между ребер. У него не было достаточно большого контроля для техники Инь Ёри, так что он мог только немного залатать дыру в легких вокруг лезвия, чтобы продолжить дышать, несмотря на то, что его пронзили оружием. Учитывая то, что он также держал ребра Сусаноо над детьми, он знал, что в момент, когда будет безопасно потушить Мангекьё, он наверняка упадет. Он и так уже опустился на одно колено.

— Чичи, чичи! — его младшая настойчиво подергала его за рукав юкаты.

— Тише, Адатара! Чичи занят, — прошипела Сукумо, резко выпутав пальцы сестры из ткани и оттащив ее от него, несмотря на громкие фырканья девочки, которые наверняка превратятся в крики, если быстро не принять меры.

Мадара действительно был занят. Он был очень занят обеспечением того, чтобы его Сусаноо было настолько темным и непрозрачным, насколько возможно, чтобы его дочери и Мадома не могли смотреть сквозь него. Было и так плохо, что они могли слышать, что происходит снаружи.

Резкое пыхтение, рычание, от которого дрожали кости, животные звуки и крики. Множество криков, хотя большинство из них хотя бы доносились немного издалека, так что, скорее всего, это были паникующие прохожие, а не жертвы его жены. Мадара не думал, что кто-то из них еще оставался в живых. Прошло, может быть, две секунду после того, как он принял удар, направленный в горло Сенджу Мадомы, прежде чем отбросить скелетом Сусаноо шиноби, который пырнул его, и он успел увидеть, как его жена начала прикладывать путь сквозь деревья в своей форме морского дракона, ее голова резко дернулась вперед и схватила вышеупомянутого золотоволосого шиноби и трясла его в воздухе, как крысу, и в этот момент Мадара сосредоточился на усилении непрозрачности защиты, чтобы избавить детей от жестокости поля боя.

Мадома сидел позади него, неровно дыша и прижимаясь головой к середине спины Мадары, пока сидящая рядом с ним одиннадцатилетняя Сатими пела во весь голос, ее глаза были закрыты, и она смело пыталась заглушить ужасы, которые, как она знала, находятся всего лишь в метрах от них. Сукумо присоединилась к ней, когда Адатара начала хныкать, а малышка Юкино (Мадара даже ее не увидел, так как она пряталась между Сукумо и Сатими) жизнерадостно и удивительно по-кошачьему подвывала, что заглушало крики почти сильнее, чем пение.

Он выдохнул, ощущая горячую влажность, которая просачивалась сквозь одежду, пачкая хлопок на груди и на спине. Еще один вдох. Затем выдох. Он был нужен детям.

Еще один вдох.

* * *

Тобирама вышел из шуншина как раз вовремя, чтобы увидеть, как верхние части тела двух шиноби из Страны Молнии оказались сожжены дотла тонким копьем почти белого от жара пламени: запах горящего мяса не был чем-то, по чему он скучал. Совершенно нет.

Однако форма вани Киты была намного больше, чем Тобирама помнил.

И намного более атлетичной. Морской дракон (теперь она определенно была достойна звания дракона) взвился в воздух как раз вовремя, чтобы дзюцу стихии молнии безвредно блеснуло у чешуи, она приземлилась на лапы и рванула на ужасающей скорости на неудачного нападающего, вытягивая вперед шею.

Фонтан артериальной крови добавил оттенок киновари на ближайшую сакуру.

Четверо шиноби все еще сражались (трое, поправился Тобирама, когда хвост дракона сбил одного с ног, и он упал прямо в сокрушающую пасть), но битва была прискорбно неравной. Если бы у них была хотя бы капля благоразумия, они бы сдались, ему или Хикаку, который только что появился у дальнего края резни.

Или Сакурадзиме, которая стояла далеко за спиной Киты, а ее муж крепко держал за плечи их двоих сыновей, пока она быстро заканчивала привязывать их дочь-младенца к его груди и вытаскивала одну из заколок, крутя ее, как кинжал.

Двое шиноби. Тобирама сомневался, что он когда-либо сможет любоваться сакурой без того, чтобы его мозг не добавлял тошнотворно-сладкую ноту разорванных внутренних органов к цветочному букету.

Один шиноби. Тобирама уклонился от баллистической территории оторванной ноги.

Раздался громкий треск: последнего шиноби швырнули на землю и агрессивно растоптали. Дракон не остановилась, когда ребра неудачливой жертвы превратились в осколки, несмотря на то, что она была по колено испачкана в крови, грязи и внутренностях. Мстительное добивание жертвы было слегка похоже на поведение ласки с добычей, что соответствовало новым пропорциям ее тела: довольно длинная шея, более длинное туловище и еще более длинный хвост, и все это поддерживалось сильными лапами с когтями. Длинная морда не особо изменилась, но теперь ее дополнял небольшой костяной воротник и две пары небольших рогов, торчащих из макушки параллельно воротнику.

Он не был единственным наблюдателем: члены Домашней Стражи Учих были рассредоточены по парку, Изуна координировал их с помощью коллективного гендзюцу, небольшое количество Сенджу и Хатаке находились на внешних границах, и здесь стояли несколько Акимичи, усиленные своей техникой увеличения размеров тела. Щит Сусаноо был все еще таким же непрозрачным и темным как в тот момент, когда Мадара поднял его всего лишь несколько минут назад: Тобирама надеялся, что дети не оказались чрезмерно шокированными. Он знал, что его дочь здесь, но он не мог почувствовать ее за защитной пеленой чакры Мадары.

Дракон перестала давить жертву и сделала беспокойный круг, обходя бойню, рыча и пыхтя таким образом, что посылало атавистические мурашки по позвоночнику Тобирамы. Затем она повернулась ко входу в парк (где Тобирама мог чувствовать Хашираму, спорящим с Изуной) и сделала шаг.

Тобирама двинулся почти быстрее, чем осознал, что делает — дракон наклонила голову, наблюдая за его приближением, и кончик ее хвоста почти лениво бил по стволу наполовину поваленного дерева.

— Кита, — сказал он, потому что правда не видел смысла в уважительных суффиксах в этой ситуации.

Дракон зарычала, и этот не совсем слышимый звук заставил его кости завибрировать.

— Кита, как там Мадара?

Дракон повернулась к куполу в форме яйца, который представлял собой базовую манифестацию Сусаноо, почти изящно семеня через кишки, взбаламученную грязь и сломанные кости, пока она не смогла обойти щит еще более плотным кругом. Только после этого, как только конструкт чакры оказался наполовину спрятанным чешуей, которая перетекала от синевато-серого в цвет слоновой кости, защита наконец погасла.

Голова дракона упала быстрее, чем Тобирама мог увидеть — мгновением позже он стоял у на ее плечах: появившаяся чакра тех, кто внутри, побудила его к неосторожности.

— То! — энергично замахала Юкино, но осталась там, где сидела, между Адатарой и Сатими.

Тобирама улыбнулся дочери, и его чувства были четко сфокусированы на ближайшем окружении. Дети чувствовали себя в порядке: возможно, немного потрясенные, но неповрежденные. Однако Мадара стоял на коленях, тяжело опираясь на челюсть дракона, и рукоять ножа торчала между его нижних ребер, а по обеим сторонам его юкаты разрастались кровавые пятна.

— Бира-джи! — Мадома подбежал к нему, замерев в сантиметре от сине-серой чешуи. Тобирама осторожно спустился на землю внутри изгиба тела Киты, чтобы лицо его племянника больше не находилось на уровне его голеней.

— Мадо-кун.

Мадома бросился к нему, уткнувшись лицом в грудь Тобирамы.

— Бира-джи, Мадара-сама спас меня, — голос его племянника сорвался, — нож целился в мою шею, и я не мог пошевелиться, но он появился здесь, и… и, Бира-джи, он истекал кровью все это время!

Тобирама коротко обнял племянника, а затем отступил в сторону и положил руку на плечо Мадары в сантиметрах от кровавых зубов, которые, как он только что наблюдал, могли разрывать шиноби в доспехах на части, как простую васи:

— Мне нужно вытащить нож.

Мадара вздохнул и сделал жест, движение было едва ли больше дергания рукой, но легко передало, что Тобираме надо приступить к делу. Закатив глаза, Тобирама присел на корточки, потянувшись под челюсть дракона свободной рукой, напряг силы и вырвал нож в одно быстрое движение, и его чакра уже начала латать внутренние раны, пока лезвие выходило из грудной клетки Мадары. Грубая заплатка техники Инь, которую использовал мужчина, чтобы замедлить кровотечение, свернулась, чтобы направить и усилить исцеляющее дзюцу, благодаря чему было довольно просто восполнить кровопотерю вместе с восстановлением ткани легкого: надо было еще добавить только немного измененной чакры, чтобы стерилизовать рану, так как Учихи обычно делали такие вещи с помощью печати.

Горячее дыхание с запахом крови, пробежавшее по его шее, было глубоко тревожащим — Тобирама ткнул морду дракона локтем.

— Прекрати, — прошипел он, повернувшись лишь настолько, чтобы свирепо посмотреть в один видимый глаз с шаринганом, но большая часть его внимания была сосредоточена на деликатной работе латания ткани легких обратно в единое целое.

Ответный фырк заставил задрожать весь его позвоночник.

— Имото, будь добра и сделай мою жизнь легче, пожалуйста, — послышался голос Изуны с дальней стороны поляны. Дракон запыхтела, и глубокие резкие звуки чувствовались как удары плашмя двуручником Страны Воды по груди Тобирамы.

Мадара хохотнул.

— Она никогда не делала твою жизнь легче, и ты это знаешь, отото, — сказал он, повысив голос, но держась одной рукой за голову дракона. Значит, все еще ощущает кровопотерю: Тобирама добавил чакры, чтобы побудить костный мозг Мадары восстанавливаться быстрее.

— Конечно, — фыркнул Изуна, легко прыгнув через новосозданную поляну и аккуратно приземлившись на основание хвоста дракона, — но она может хотя бы попытаться один раз. Я отвлек кудзу ради тебя, имото! Разве я не заслужил немного внимания?

Дракон раскрыла пасть, и дым потянулся между теперь видимых зубов. Однако она выпрямилась, перестав окружать Мадару и детей, и ее излишне тяжелые шаги заставили Изуну ухватиться за чешую с помощью чакры. Тобираме бы хотелось, чтобы Изуна перестал называть анидзя «кудзу» и вариациями этого слова: да, он понимал, почему тот так его называл, но это не помогало.

— Милая жена, — проворковал Мадара, когда костистый гребень дракона ткнулся ему в пальцы. — Прекрасная и ужасно любимая, мать моих многих восхитительных детей, правительница моего сердца и хранительница моей души, моя собственная Тоётама-химэ, вернись, пожалуйста, ко мне домой?

Дракон запрокинула голову, судороги прошли по ее позвоночнику, заставив шипы узкого спинного гребня застучать друг об друга, и она источала ощущение, что эта форма совершенно адекватна для любых вещей, которыми она может захотеть сегодня заняться.

— Ты не влезешь в купальню в таком виде, — практично заметил Тобирама. — Или в душ.

Кита была очень привередливой к чистоте, несмотря на то, что она совсем не была против запачкаться: просто когда грязная работа заканчивалась, обычно она очень быстро шла умываться и чрезвычайно скрупулезно меняла всю одежду. Учитывая грязь, кишки и экскременты, пачкающие когтистые лапы и светлое брюхо дракона, было весьма вероятно, что Кита захочет помыться, даже если грязь не перенесется на ее другую форму. Тобирама надеялся, что грязь не перенесется на ее другую форму, и в такой же степени надеялся, что ее одежда перенесется. Он не видел ее вещи, разбросанные по округе, но в первый и единственный раз, когда он стал свидетелем ее трансформацию, дело обстояло иначе.

Послышался глубокий рычащий и отчетливо обремененный вздох, а затем дракон растаяла как дым, уронив Изуну на землю, и тот легко приземлился на ноги. Кита просто оказалась здесь, в объятиях мужа, полностью одетая в свою фестивальную юкату с рисунками ласточек и в гэта, и ее макияж все еще был безупречным, но она где-то потеряла свои изысканные заколки: ее волосы спадали ниже бедер чернильной волной с проблесками индиго, длиннее, чем у ее мужа, и намного более аккуратные.

Было также глубоко неуместно со стороны Тобирамы смотреть на нее с волосами в таком виде: обычно она не ходила с распущенными, так что это было равносильно тому, что она была раздета. Или, по крайней мере, неглиже. Тобирама отпустил плечо Мадары (он мог опереться на жену) и демонстративно повернулся, чтобы взять Юкино.

— У тебя было веселое приключение, детеныш? — спросил он.

Юкино с энтузиазмом закивала, прижавшись к его груди:

— Джи-сама защитил нас, а Сатими-нее спела со мной песни!

Младшая дочь Хикаку выглядела более напряженной, наверняка из-за того, что она лучше осознавала опасность, чем Юкино, но одиннадцатилетняя девочка сумела улыбнуться.

— Спасибо за то, что присмотрела за моей дочерью, — сказал ей Тобирама, а затем повернулся, чтобы взглянуть в глаза Сукумо и Мадоме. — Спасибо вам всем. А теперь, кто голоден?

Он знал по собственному раннему опыту поля боя, что страх истощает.

— Я была бы не против поесть, Бира-оджи, — решила Сукумо, отпустив Адатару, чтобы она могла подбежать к матери за объятием.

— Давайте возьмем караагэ*, — предложила Сатими.

*Примечание переводчика: караагэ (яп. 唐揚げ, 空揚げ) — блюдо из японской кухни, а также метод его приготовления. Как правило, курятину или другое мясо маринуют, затем покрывают небольшим слоем муки и прожаривают во фритюре

— Окономияки, — возразил Мадома, и к нему наконец вернулся более здоровый цвет лица.

— Барбекю, — не согласилась Сукумо. Когда у нее появился вкус к кухне Акимичи? Не то чтобы это было плохо, но это определенно не было тем, что он хотел поесть, когда воздух вокруг них все еще немного пах обугленной человеческой плотью.

— Тэмпура! — потребовала Юкино, постучав кулачком по плечу Тобирамы. — Тэмпура, то!

— Давайте пойдем и посмотрим, что сможем найти, хм? — предложил Тобирама. Так они смогут перестать подслушивать то, что Мадара бормочет Ките, заплетая ей волосы, и прекратить чувствовать то, как она поощряет его своей чакрой. Изуна был прав: они бесстыдны. Коноха (по крайней мере те ее жители, кто находился достаточно близко, чтобы заметить этот бардак) могла увидеть это своими глазами, если она это уже не сделала.

Доклады после боя могли подождать, пока дети не поедят и не успокоятся достаточно, чтобы уснуть.

* * *

Кита знала, что у нее вспыльчивый характер и что он проявляется, когда она испытывает страх. Это было единственным, что по-настоящему вызывало у нее гнев: этот момент паники, предчувствие неизбежной потери, потенциал для ужасного, мучительного горя. Терять человека, которого ты любишь, — это самое кошмарное чувство в мире, так что те моменты, когда это казалось очень вероятным, потрясали ее до глубины души, оставляя ее сначала разъяренной, а потом слезливой.

В данном случае она счастливо флиртовала с мужем (в деревне, в парке, где должно было быть безопасно), когда он поднял взгляд и исчез. Она ощутила, как его чакра замерцала, прежде чем она увидела, куда он направился, почувствовала его рану, и когда она повернулась и посмотрела…

… их дети эти шиноби нож они были гостями как они посмели…

… она чувствовала себя преданной. Она также была до ужаса испуганной, присутствие, как оказалось, вражеского шиноби в сердце того, что должно было быть их домом, вернуло кошмар смерти Току-чан, убийцы детей в сердце земель клана, и Кита среагировала так, как ее учила Охабари-оба на всех тех уроках о базовых и фундаментальных обязанностях главы Домашней Стражи.

«Домашняя Стража отличается от Внешней Стражи, Кита-чан. Если члены Домашней Стражи сталкиваются с вражескими шиноби, это означает, что Внешняя Стража уже потерпела неудачу: неприкосновенность и безопасность клана были нарушены. Наши воины вполне вероятно уже могут быть мертвы, и мы обязаны действовать так, как будто они мертвы, как будто у нас не будет никакого спасения или подкрепления, потому что, насколько нам известно, это может так и быть. Следовательно, мы обязаны действовать быстро, точно и эффективно и быть готовы мгновенно добить врага рядом, чтобы покончить с ним, прежде чем искать других, кто вторгся к нам. Когда ты член Домашней Стражи, каждая секунда, которую ты тратишь на битву, — это секунда, когда наша семья умирает, каждая секунда, Кита-чан. Так что никогда не колебайся».

Кита не была воином, и она никогда не будет воином. Но это не означало, что она не знает, как убивать: Нака-сенсей удостоверилась, чтобы она знала все способы, не только нагинату, но также и веер, заколки, нож в рукаве, шелковую нить и носовой платок с узелками. Именно так Домашняя Стража разбиралась с угрозами.

Было гораздо проще убить, защищая детей, чем защищая только себя. И она также испытывала намного менее противоречивые чувства.

Вздохнув, Кита прижалась к мужу, пока он гладил ее плечи под душем. На самом деле она совсем не была грязной (чем бы она ни была покрыта в ее другой форме, это не переносилось), но она чувствовала себя грязной, и запах крови и внутренностей оставался на ней просто из-за того, что она была близко. Ее гэта надо будет тщательно почистить (скорее всего, их уже оттирали), а ее юкату — постирать.

Она устроила бардак в парке сакуры в своей драконьей форме: она уже была больше двадцати метров в длину и слишком большой, чтобы не сотворить хаос, когда она фокусировалась на сражении. Хаширама определенно уже начал трястись над сломанными и поваленными деревьями, помогая им вылечиться и обеспечивая то, что никто из них не умрет, хотя в конце концов они вполне могут оказаться странной формы. Он ужасно любил эти деревья и непомерно гордился тем, что они цветут дважды, как он их «попросил».

Кита позволила мужу отвести ее в бассейн, где Изуна и Тобирама управлялись со всеми своими детьми (а также с ее и Мадары), пока И наблюдала и демонстративно совсем не помогала. Девять детей были достаточно большим количеством, чтобы двое мужчин справились с ними в одиночку, особенно когда малыши были голыми, мокрыми и испытывали что-то похожее на тряску после боя. Такахара, добрая душа, хотя бы пытался помочь, но он был занят младшей сестрой (Адатара отказывалась слезать с его рук и отпускать его), так что он не мог фактически помочь поймать хихикающее трио Макумы, Симмоэ и Шираками, которые не хотели заходить в бассейн. Юкино висла на шее отца, как мартышка, Эна и Митама устроили водный бой, а Сукумо тихо сидела рядом со своей тетей, игнорируя шум и прижимая руки к ушам.

В тот момент, когда Мадара закрыл за ними дверь, Тобирама наконец потерял терпение и оживил воду, ухватив каждого непослушного ребенка прозрачным щупальцем и утащив их всех на высокие выступы в бассейне под хор радостных визгов.

— А-а-а! Чичи! На помощь! — запищал Симмоэ, дергаясь, как рыба на крючке.

— Ни за что, — открестился Изуна, соскользнув в воду рядом с женой. — Ты мог быть хорошим мальчиком, но ты хотел хулиганить, теперь пора столкнуться с последствиями!

Однако его тон был веселым и он улыбался, так что было очевидно, что он на самом деле не злился.

Тобирама фыркнул, тоже погрузившись в воду и положив полотенце на плечи, одной рукой придерживая дочь у груди.

— Успокойся, — строго велел он Макуме. Красноволосый мальчик заныл, все еще дергаясь. Кита теперь знала Узумаки, и Макума был больше Узумаки, чем Сенджу — ему понадобится время, чтобы успокоится. Мито была исключением, которая подтверждала правило в этом случае, хотя она призналась, что была более легковозбудимой, когда была младше. Однако большинство ее родственников не переросли это.

— Дыши глубоко, — твердо добавил Тобирама, откинувшись назад и полуприкрыв глаза. — Вдох: раз, два, три, четыре и пять. Выдох: раз, два, три, четыре и пять.

Мадара зашел в бассейн, и Кита начала слышать звуки того, как маленькие дети целенаправленно следили за своим дыханием, и взбудораженные сигнатуры чакры успокаивались в ритм с упражнением. Затем ее муж отложил полотенце и помог ей тоже зайти в бассейн, дважды проверив ее волосы, чтобы удостовериться, что они не упадут в воду. Кита уже знала, что этого не случится, но такая забота успокаивала ее мужа, так что она с удовольствием позволила ему потакать себе.

Она чувствовала себя усталой: это не было физическим ощущением или чем-то, связанным с ее чакрой, но ее трансформация Мангекьё забирала у нее много сил в более скрытом духовном плане. Она будет чувствовать себя не в своей тарелке еще минимум неделю, пока будет восстанавливаться, и на протяжении этого времени она будет раздраженной, ершистой и слегка вялой. Обнаружение незаметных эффектов ее трансформации потребовало времени, но сейчас и она, и Мадара знали признаки, точно так же, как она знала, что Аматерасу делает ее мужа параноиком, Сусаноо вызывает чувство непобедимости (что приводит к рискам и неосторожности), а Цукуёми поощряет садистские наклонности человека. Изуне было особенно сложно с этим (Цукуёми была первой манифестацией его Мангекьё), и Кита знала, что ее деверь прикладывает много усилий, чтобы преодолеть шаблоны мышления, которые укоренились в его психике за годы использования этой техники.

Цена Мангекьё была выше, чем просто ее очевидная часть. Кита знала, что ее муж проводил время с в равной степени подверженными главами родов, выуживая похожие проблемы, уникальные для их конкретных проявлений Мангекьё, но она не знала, в чем они заключаются: это не было ее делом, и они ей не говорили. Однако она подозревала, что у Ёмоцусикомэ снижается эмпатия и сочувствие, судя по тому, что она знала о Таке и о том, как работал ее Мангекьё. Передумать в середине охоты, потому что внезапно начал сочувствовать врагу, казалось чем-то, что было бы нежелательно.

— Хаха, хаха, ты была драконом!

— Хаха, ты была огромным драконом!

— Ба-сама, вы потрясающая!

Кита улыбнулась ерзающим детям, которые заметили ее присутствие и все требовали ее внимания:

— Я Тоётама, разве не так?

— Я думала, что истории означают, что вы дракон внутри, а не снаружи!

— Хаха, а я буду драконом, когда вырасту?

Конечно, Адатара хотела знать именно это.

— Я дракон снаружи только потому, что очень много людей, которых я любила, умерли, когда я была маленькой, — сказала она внезапно внимательным детям, — а затем один из наших соклановцев сделал кое-что ужасное, что сильно ранило мое сердце. Я надеюсь, никто из вас никогда не станет драконом снаружи, потому что если это случится, это значит, что вам было слишком больно, чтобы выжить без превращения в дракона.

— О, — Адатара выглядела, как будто хотела надуться. — Но я хочу быть драконом, хаха!

— Я уверена, что есть менее болезненные способы стать драконом, если ты этого действительно хочешь, Ада-чан.

— Например, печати? — проницательно спросила Сукумо.

— Хаха, научу меня печатям!

— Хаха, я тоже хочу быть драконом!

— Тихо! — строго сказал Мадара. Все дети мгновенно успокоились, хотя большинство из них все еще немного ерзали от энтузиазма.

— Насколько я знаю, не существует печати, которая позволяет человеку превратиться в дракона, — разочарованные гримасы были неисчислимы. — Но если вы будете усердно учиться и быть внимательными на уроках, возможно, однажды вы сможете изобрести такую печать.

А теперь половина из них решила, что это звучит слишком медленно и скучно, но другая половина снова воспряла духом. Вышеупомянутая «другая половина» теперь включала Макуму, который был очень хорош в печатях для своего возраста, но пока что не был особо заинтересован в обсуждении драконов из-за того, что не был Учихой и, следовательно, знал, что у него совсем нет потенциала Мангекьё.

— Однако это дела будущего, — решительно заключил ее муж. — Прямо сейчас мы принимаем ванну.

— Хай, чичи.

— Хай, джи-сама.

Дети успокоились и приступили к мытью, в этот раз не отвлекаясь, и Тобирама наконец выпустил их из своего водного дзюцу. Кита находила умилительно забавным то, что оба ребенка Тобирамы решили следовать примеру Эны и Симмоэ в том, чтобы звать ее мужа «джи-сама». То, что ни Тобирама, ни Изуна даже не подумали оспорить это подразумеваемое подтверждение родства, делало все только лучше.

* * *

Мадара не собирался извиняться за свою жену перед даймё Страны Огня, неважно, что он специально создал это впечатление у тех дворян из Страны Молнии, находящихся в данный момент в Конохагакуре, чтобы обеспечить то, чтобы они не подняли шумиху о смерти половины их «телохранителей”-шиноби. Поведение его жены было наиболее уместным и пропорциональным, и он был им очень доволен. Те, кто угрожал их детям, были мертвы, это произошло достаточно быстро, что в результате получился сравнительно незначительный ущерб деревни, и было достаточно доказательство причастности даймё Страны Молнии, чтобы Мадара мог потребовать, чтобы даймё Страны Огня предпринял меры в его интересах.

Если даймё Страны Огня не предпримет никаких шагов, тогда у Мадары будет законное право выступить против даймё Страны Молнии самому, действуя как полноправный дворянин, на которого напали на его собственной земле, а не просто как обиженный лидер наемников. У Мадары не было сомнений, что даймё будет действовать: сейчас клан Учиха был богатым и влиятельным краеугольным камнем экономики Страны Огня и даймё не захочет необоснованно их оскорблять.

Политика оставляла неприятный привкус во рту, но Мадара хорошо выучил это поле боя, и у него были все намерения выиграть войну, которую начала Страна Молнии. Они выбрали целью его детей в качестве начальной схватки, и это не могло остаться без ответа.

Что было интересно, именно когда он наблюдал за вскрытием двух шиноби из Страны Молнии и их сообщников следующим ранним утром, прибыло формальное послание от Хатаке, что побудило его оставить надзор на Хикаку и переодеться в соответствующую одежду для запрашиваемой аудиенции. Хатаке были старым самурайским родом, появившимся еще во времена, когда все воины тренировались с чакрой, и отказ их предков совершать сэппуку после того, как семья их господина умерла, привел к тому, что они стали ронинами. Со временем ронины превратились в шиноби, несмотря на сохранение нескольких отчетливо самурайских традиций (таких как сосредоточение на должном этикете меча и одеянии воина), и их клан расцвел.

Следовательно, Мадара надел доспехи и боевой плащ, а не роскошное шелковое кимоно: это была встреча между воинами, а не дворянами, и это определенно не была аудиенция, когда дворянин принимает вассала своего клана, даже несмотря на то, что Хатаке сейчас проживали почти исключительно на землях Учих. Клан Хатаке не был вассалом клана Учиха.

Он все равно провел чайную церемонию. Густой чай — это показатель культуры и большого уважения, и Мадара испытывал только уважение к этому разнообразному, однако сплоченному клану вдумчивых и эффективных воинов, которые оставили своих внеклановых родичей и родных в горах Страны Молнии, чтобы защитить своих детей от амбиций местного даймё. Воины из Стран Мороза, Горячих Источников и северо-восточной части Страны Огня все еще бродили по этой территории, но их семьи теперь в основном проживали в Сора-ку и его окрестностях, занимаясь сельским хозяйством на больше не бесплодной равнине, а не в горах, где они родились, обучая своих детей знаниям леса в более умеренных холмах вокруг Конохагакуре.

Как и подобает, главы родов клана Хатаке не упомянули причины своей просьбы встретиться с ним, пока чайная чаша и другие принадлежности не были убраны и на стол не был поставлен обычный чайник с листовым чаем и повседневными чашками. Затем, когда все семеро взяли по чашке, Мадара начал разговор:

— Итак, что вы хотели со мной обсудить, уважаемые гости?

Шесть глав были мужчинами, и одна была женщиной, хотя Хатаке Барано считалась временной главой, так как единственным человеком, в данный момент владеющим контрактом со снежными барсами, был Сенджу Тобирама. Старший брат Барано Бай был предыдущим главой, но позиция их рода, судя по всему, прямо сейчас была несколько неопределенной. Мадара вежливо игнорировал этот момент, так как это не было его делом: остальные Хатаке поддерживали ее власть, так что подвергать это сомнению было бы грубо.

Хатаке Кабоча, старший воин из присутствующих в возрасте пятидесяти семи, по-деловому поставил чашку.

— Хатаке просят привилегии поддержать вас перед даймё, Учиха-сама, — ровным тоном сказал он, и его миндалевидные глаза прищурились в улыбке, делая его приветливую маску еще более нечитаемой.

— Могу ли я поинтересоваться, почему Хатаке хотят выступить на суде по этому вопросу?

У Мадары уже было неплохое представление об ответе, но было бы хорошо иметь подтверждение, и ясность всегда полезна. Лучше обладать фактами, чем вероятными предположениями.

Хатаке Содзу немного опустил голову, и белые кудри упали на его глаза, когда он аккуратно поставил собственную чашку на стол массивными руками.

— Хатаке уже испытали жадность даймё Страны Молнии, — спокойно сказал он, слегка наклонив голову набок, чтобы его буйные волосы упали с лица. — Мы бросили наши дома и родичей, не желая увидеть наших детей и наследие украденными его шиноби, которые стремились захватить наш кеккей генкай и все достояние клана для достижения собственных целей. Деревня, которую он строит в северных горах, не признает связи никаких кланов — все служат государству и только государству.

— Что, конечно, означает даймё, — ироничным тоном согласился Хатаке Гин, его глаза были полуприкрыты, и он источал раздражение и одновременно смирение. — Военачальник Кумогакуре его родич: незаконнорожденный младший брат, сначала обученный как телохранитель, а потом как полевой командир, я полагаю.

Очевидно, программа шиноби Страны Молнии была еще более крепко связана с даймё, чем Страна Земли могла даже надеяться.

— Я с благодарностью приму ваши свидетельства перед даймё Страны Огня о намерениях даймё Страны Молнии, — спокойно сказал Мадара. Честь Хатаке была хорошо известна и все еще уважаема: суд не будет подвергать сомнениям их показания.

— Для нас будет удовольствием предложить клану Учиха поддержку в этом вопросе, — дружелюбно протянул Хатаке Хорэн, что на самом деле могло означать что угодно. Хатаке были намного более изощренным кланом, чем подразумевал их давний альянс с таким большим количеством разных (и в основном хищных) призывов: их способность скрывать и маскировать свои намерения под что-то другое была достаточной, чтобы заставить задуматься даже Учих.

Мадара также видел свидетельства чувства юмора, присутствующего у всего клана, которое склонялось скорее к насмешкам с невозмутимым видом, чем к более обычным розыгрышам и грубым каламбурам, которые предпочитали большинство другой популяции шиноби. Скорее всего, он и сам бы это пропустил, если бы чувство юмора его жены тоже не было такого спектра, когда она была раздражена на людей, с которыми ей приходилось быть вежливой. Из-за этой непоколебимой насмешливой серьезности было очень сложно сказать, высмеивают ли что-то Хатаке или нет, так что Мадара прилагал все усилия, чтобы игнорировать паранойю в официальной обстановке. Он слышал, как его жена говорила «в каждой шутке есть доля правды», и он хорошо знал, что, если кто-то шутит, это не означает, что этот человек не воспринимает вещи всерьез.

Он помнил войну: иногда единственная возможность, чтобы продолжать жить дальше, — это смеяться, потому что иначе ты начнешь кричать и уже никогда не остановишься.

* * *

Сидя рядом с даймё в самом роскошном сокутае, Мадара терпеливо ждал, пока эмиссар из Страны Молнии пытался настаивать, что его жена безосновательно и безжалостно убила его соотечественников, а в следующий момент заявлял, что обвинение в том, что вышеупомянутые соотечественники — солдаты под его властью, является полностью беспочвенным. Мадара не смеялся, неважно, насколько он хотел презрительно фыркать в сторону посланника: вся группа шиноби, загнавшая в угол его дочерей и племянницу, носила белые асимметричные жилеты из бронированной ткани, которые даймё заказывал для своей новой частной армии. Бронированная ткань не была новым материалом, но делать ее было дорого, а красить — довольно сложно, так что большинство кланов шиноби не заморачивались этим. Она подходила только как замена доспехам, и сталь и кожа были намного более дешевыми, менее регулируемыми, и их было в разы проще хорошо подогнать. Бронированную ткань надо было делать в лаборатории, и ее лучше было ткать на механическом ткацком станке, так что обычно именно стража даймё носила куртки из этой ткани.

Бронированную ткань также заказывали для пожарных столицы, потому что она не горела и не плавилась, но шиноби обычно не утруждались ей из-за затрат и сложностей в починке и подгонке. То, что шиноби из Страны Молнии вообще такое носили, намекало на то, что они обладают поддержкой своего даймё, что-то, что не нужно было говорить даймё Страны Огня, чтобы тот это понял.

Вышеупомянутый даймё выглядел не более довольным подсовываемой явной ложью, чем Мадара, что говорило о том, что скоро будут предприняты надлежаще суровые шаги против этого удара по суверенитету Страны Огня. Мадара с нетерпением ждал этого, даже несмотря на то, что это могло означать короткую войну: такой конфликт будет на национальном уровне, а не на локальном и намного более ритуализированным, чем обычные сражения шиноби. Да, люди все равно умрут, но жадность даймё Страны Молнии была такова, что смерти в любом случае будут неизбежны. По крайней мере, в официальном международном конфликте не получится было спрятать трупы, только не человеку, кто спровоцировал это, чтобы скрыть свою эгоистичную заносчивость от остальных Элементальных Наций.