Повязки на наших пулевых ранах (гет)

Каз Бреккер был молчаливым человеком, но редко случалось, чтобы он не мог подобрать слов.

Инеж Гафа была женщиной, которая в совершенстве владела беззвучностью, и, если вы услышали ее, значит, уже слишком поздно.

Инеж полагала справедливым, что она единственная, кто когда-либо мог лишить Каза дара речи.

Он смотрел на нее так, словно она — всё, что есть в мире, словно она Святая, сошедшая с небес, словно она создана из звездной пыли и морской соли.

Он смотрел на нее, как парень, который без ума от девушки, которую он любит.

Это сравнение нравилось ей больше всего.

— Каз, — сказала Инеж, шагнув с подоконника из морозной кеттердамской ночи в лишь немного более теплый чердак Клепки.

Его адамово яблоко подпрыгнуло, губы растянула легкая улыбка.

— Инеж, — произнес он.

Больше ему ничего не нужно было говорить. Она шагнула ближе и, получив одобрительный кивок, твердо положила ладонь ему на сердце, их разделяла только его рубашка. Каз медленно выдохнул — Инеж чувствовала, как колотится его сердце, но она могла быть терпеливой. Она с радостью будет терпеливой, пока он пытается, и она видела, как он старается. Его руки без перчаток медленно поднялись и на короткое мгновение замерли над ее боками, после чего аккуратно легли ей на бедра, его темные глаза не отрывались от ее глаз в поисках любого признака дискомфорта.

Совсем недавно Инеж осознала, что Каз боится случайно сделать что-то, чего она не хочет. Причинить ей боль или испугать. Боится, что это уравняет его с теми, кто раньше использовал ее.

На самом деле, понимание, что меньше всего он хочет хоть как-то причинить ей боль, заставляло ее чувствовать себя в безопасности, даже если она пыталась осторожно устранить этот страх. В конце концов, Инеж не хотела и не нуждалась в том, чтобы с ней обращались как со стеклянной. Но она не всегда была против. Это было приятным напоминанием, что она не какая-то сломанная испорченная вещь, что ею могут дорожить, даже если только Каз «Грязные Руки» Бреккер. Или, возможно, это делало всё более особенным. Грязные Руки был известен своей холодной логикой, тем, что часто ставил выгоду и самосохранение выше людей. Он не стремился к разрушению, но производил его, если оно приносило ему пользу.

Грязные Руки также был известен тем, что станет преследовать любого, кто тронет его Призрака — с холодной режущей яростью, которая не щадила никого.

Инеж улыбнулась ему, и жесткость в его лице растаяла, и он мягко притянул ее ближе к себе, осторожно раздвинув колени, чтобы она могла встать между них.

Он подался вперед, прижавшись лбом к ее ключицам, ее свободная рука принялась нежно прочесывать его черные локоны.

— Привет, милый, — прошептала Инеж. — Я тоже скучала.

От нее не укрылась легкая дрожь при ласковом обращении, то, как на кратчайшую секунду его пальцы мягко сжались.

— Сокровище, — ответил Каз, и она чувствовала глубокий скрежет его голоса в его груди. — Дорогая.

Он больше ничего не сказал, но она прекрасно его поняла.

* * *

— …и я просто думаю, что это грубо, — хмуро произнес Уайлен, ковыряясь в еде. — Я знаю, что я самый молодой, и новенький, и уж точно не их первый выбор, но так пренебрегать мною…

Каз небрежно отпил вина из бокала, откинувшись на спинку стула. Инеж с восторгом отметила, что его руки по-прежнему обнажены. Это был самый долгий срок, что он продержался с кем-то, помимо Инеж — с тех пор, как они добрались до особняка Ван Эков, прошло три или четыре колокола.

— И это был советник Лейке? — спросил Каз, потянувшись за очередной булочкой.

Теперь Инеж знала, что Каз питает особенную любовь к хорошему хлебу, так что накануне попросила повара испечь булок.

Нахмурившись, Уайлен бросил взгляд на Каза.

— Мне не надо, чтобы Грязные Руки угрожал людям от моего имени.

Каз хмыкнул, намазывая масло на хлеб.

— Кое-кто высоко себя ценит, — он проигнорировал покрасневшие щеки Уайлена, неторопливо откусив хлеба. — Я просто подумал, кажется, у советника Лейке где-то через неделю собрание, чтобы похвастаться новоприобретенными подлинными шуханскими вазами, скульптурами и многим другим.

Инеж приподняла бровь, что он тоже проигнорировал, слишком довольный возможностью неторопливо поедать свою булку.

Джеспер перевел взгляд с одного на другого и громко вздохнул.

— И что, Каз? Помощь тебе в краже кучи дорогих предметов искусства не поможет Уайлену заслужить уважение в Совете.

Каз просто посмотрел на Инеж. К этому моменту он съел только половину булки.

Она подняла бровь еще выше, и они долгое мгновение молча смотрели друг на друга, пока она не поняла и фыркнула, закатив глаза.

— Конечно, поможет, — вздохнула она. — Если Уайлен поймает вора на месте преступления.

Джеспер посмотрел на Каза:

— И что, ты собираешься позволить себя поймать?

Каз хмыкнул.

— Будто они поверят, что какой-то купчонок может меня поймать, — покачал он головой. — Нет, конечно, нет. У меня есть несколько Черных Пик, от которых я уже какое-то время хочу избавиться, я опосредованно найму их под вымышленным именем и отправлю на вечеринку, чтобы Уайлен схватил их за руку.

После мгновения тишины Уайлен вздохнул:

— Вообще-то это может сработать.

— Когда мои планы не срабатывали? — спросил Каз, вернувшись к своей булочке.

— Шутишь, что ли? — недоверчиво спросил Джеспер. — Я могу припомнить по меньшей мере полдюжины случаев, когда они пошли наперекосяк.

— Ты умер? — лукаво перебил Каз. — И разве цель не была достигнута тем или иным способом?

— Невероятно, — пробормотал Джеспер, и Инеж больше не могла сдерживать смех.

* * *

Каз нервничал. Инеж на знала почему, но у Каза часто бывали иррациональные страхи по поводу их отношений, даже три, почти четыре года спустя. Она не давила на него — она знала, что в конце концов он расскажет. Он больше не хранил от нее секреты — по крайней мере не с намерением никогда ей не рассказывать. Были какие-то вещи, которые он предпочитал оставлять при себе, пока не выяснит все подробности, что Инеж могла понять, а кроме того, бывали случаи, когда он планировал удивить ее. Как например, заставить ее думать, будто он забыл про день ее рождения, и отвлекающим маневром отправить в ларек, пока они с Джеспером и Уайленом ждали в гавани корабль из Фьерды, который вез Нину в Кеттердам, а потом возвращались в особняк Ван Эков.

Инеж была в восторге от того сюрприза и плакала в объятиях Нины. В ту ночь им удалось долго оставаться вместе в кровати, и Инеж лежала практически на Казе. Она помнила, как даже месяцы спустя Каз намекал в письмах на то, как много думает об этом, когда скучает по ней.

Странное, однако, заключалось в том, что обычно Каз не нервничал, когда делился секретами, или по крайней мере отлично это скрывал. И хотя любой обычный человек ничего не заметил бы, для Инеж всё было вопиюще очевидно. Он отвечал более коротко, чем обычно, реже смотрел на нее, постоянно игрался с одним из многих наборов отмычек в одном из многих потайных карманов пиджака. В последний раз, когда Каз так нервничал, он спросил ее, не могла бы она помочь ему выучить сулийский.

Но Инеж ждала в дружелюбном спокойном молчании. Она подождет, пока он будет готов.

Каз привел их на крышу Клепки ранним утром. Он принес бумажный пакет, полный поффертье, посыпанных сахарной пудрой, а потом принес маленькую баночку черного сливового джема из Малой Равки, и она знала: это исключительно для нее, поскольку сам он предпочитал малиновый джем.

Инеж улыбнулась, открывая джем, мысли обратились к отцу, который повсюду оставлял для ее матери дикую герань.

Каз осторожно растянулся на покатой крыше, поставив между ними бумажный пакет, когда Инеж устроилась рядом. Их руки лежали на черепице достаточно близко, чтобы Инеж чувствовала тепло Каза.

Его мизинец стукнул по ее в молчаливом вопросе, и в ответ она переплела их пальцы. Он мягко сжал ее ладонь, и долгое время они лежали, просто дыша одним воздухом, существуя в одном пространстве.

Неизвестно сколько времени спустя Каз сел, мягко пихнув Инеж локтем.

— Смотри, — сказал, кивнув на восточный горизонт.

Небо там, где оно соединялось с землей, начало окрашиваться розовым, и Инеж улыбнулась.

— Можно прислониться к тебе? — мягко спросила она.

Каз кивнул и повернул к ней голову, когда она свернулась у него под боком, положив голову ему на плечо.

Она смотрела вместе с ним на восход солнца, и это всё, что ей было нужно.

Каз медленно — нет, нервно — поднес их сцепленные руки к губам, чтобы нежно поцеловать костяшки ее пальцев, встретившись с ней взглядом.

А потом ее глаза наткнулись на золотое кольцо у нее на пальце, и дыхание прервалось.

Это было кольцо ее бабушки. Инеж сразу же узнала его: в мягком металле выгравирован изящный рисунок волн, а в основании вставлены маленькие голубые драгоценные камни.

— Ga rānd žmāxt ro, — выпалил Каз с жутким акцентом.

Инеж не сразу осознала, что происходит, а когда осознала, издала недоверчивый смешок, из глаз брызнули слезы.

— Это не… Святые, Каз, — выдавила она, переходя на хихиканье, когда он уставился на ее, его темные глаза нервно метались между ее лицом и кольцом.

— Я… ты не обязана отвечать «да», я просто…. Я-я написал твоей матери…

— Ты написал моей матери? — задохнулась Инеж от восторга, не в состоянии адекватно выразить волну чувств, которая накрыла ее.

Его челюсть напряглась, и Каз начал отстраняться. Она схватила его руку другой рукой и покачала головой.

— Нет-нет, прости, я просто…

— Не думал, что идея настолько абсурдна, чтобы вызвать смех, — угрюмо произнес Каз, но она слышала боль в его голосе.

Это заставило Инеж протрезветь, ее черты смягчились.

— Каз, — твердо произнесла она. — Это… ну, прежде всего — да.

Он снова посмотрел на нее с таким открытым и уязвимым выражением на лице, что сердце сжалось.

— Да? — повторил Каз, и в его глазах появилась неуверенная надежда. — Ты… ты хочешь…

— Да, — подтвердила Инеж с обожающей улыбкой. — Больше ни за кого я не захотела бы выйти замуж.

Он тяжело сглотнул, выискивая в ее лице намек на ложь.

— Тогда что было такого смешного?

— Я не… Я не думала, что ты вообще когда-нибудь спросишь, — мягко признала Инеж, потянувшись, чтобы положить ладонь ему на щеку; такое повседневное прикосновение и ни малейшего вздрагивания — в груди разлилась гордость. — Я не думала, что ты когда-нибудь захочешь этого, разве что ради налоговых льгот или еще чего-нибудь столь же нелепого.

Кончики его ушей покраснели.

— Ну. Я рассматривал налоговые льготы, — пробормотал Каз. — Плюс брак со мной дает тебе керчийское гражданство, е-если хочешь. Ты не обязана. Но, вероятно, это облегчит дело, поскольку начальник порта любит доставлять тебе неприятности, и-и даст тебе определенную защиту на море…

Инеж приподняла брови, и он отвел взгляд в сторону.

— …и, — тихо произнес Каз, — я написал твоей матери, и она… ну, она спросила, собираюсь ли я жениться на тебе, поскольку это означает, что ей надо начинать готовить тебе платье и покрывало, и твой отец и вся семья, по-видимому, построят тебе новый фургон исключительно для тебя…

— Для нас, — тихо поправила Инеж, гладя его по скуле.

Он помолчал и кивнул:

— Для нас. Это… ну, это важно для твоей семьи и твоей культуры, и думаю, важно для тебя.

Инеж покачала головой:

— Каз, если ты не хочешь жениться, я не…

— Но я хочу, — горячо произнес он. — Хочу. Если я женюсь на тебе. Если это важно для тебя. Если это то, чего ты хочешь.

Ее улыбка стала шире.

— Каз Бреккер, я сейчас тебя поцелую, — прошептала Инеж.

— Нет, если я сделаю это первым, — выдохнул он.

Инеж не была уверена, кто из них оказался первым, но в итоге это было неважно.

* * *

— Проклятье, — тихо выдохнул Каз, глядя на Инеж, лежавшую в кровати рядом с ним. — Мы сделали это. Мы… и ты…

Инеж ухмыльнулась, ее тело под накрывавшей их легкой простыней чувствовалось желеобразным. Их фургон был маленьким, но на кровати было достаточно места, чтобы лежать рядом, не соприкасаясь. Они не хотели рисковать прикосновениями в этот момент, после того как добились столь многого.

— Да, — тихо подтвердила Инеж, ее взгляд нырнул к его обнаженной груди, лишь наполовину скрытой простыней.

Каз ухмыльнулся — настоящей безоружной улыбкой, — и в чистом восторге она не могла сдержать вырвавшегося из горла смеха.

* * *

Когда Инеж очнулась, боль всё еще оставалась резкой и пульсирующей, и ей пришлось на мгновение сосредоточиться, чтобы просто заставить себя дышать. Она медленно раскрыла глаза.

Она лежала в их кровати в доме детства Каза. Вокруг нее были заботливо обернуты мягкие одеяла, а на лбу лежала влажная ткань. Золотой свет сочился из щели между занавесками — их приветствовало утреннее солнце.

Каз сидел в кресле, явно притащенном из гостиной, чтобы быть рядом с ней. Голова откинута назад, рот слегка приоткрыт во сне, и в перевязке у него на груди, в колыбели его сильных рук лежал тихо дышавший сверток.

Слезы защипали глаза, когда Инеж потянулась вперед.

— Каз, — прошептала она. — Каз…

Каз вскинул голову, посмотрев на нее, и Инеж осознала, насколько вымотанным он выглядит.

И что его глаза покраснели.

— Инеж, — прошептал он, немедленно взяв ее протянутую руку. — Ты очнулась.

— Ребенок…

— Она в порядке, — произнес Каз, бросив взгляд на сверток. — Держи… Уверен, она хочет свою маму.

Он забрал у нее свою руку, чтобы осторожно поднять ребенка и вынуть его из перевязки, протянув Инеж, и в этот момент новорожденная тоже проснулась. Нахмурившись, Каз посмотрел прямо на нее, и Инеж в конце концов всхлипнула, прижав свою малышку к груди.

— Инеж, — пробормотал он снова, не глядя на нее. — Сколько… что ты помнишь?

Она поколебалась, голова чувствовалась туманной и далекой.

— Я… думаю, я потеряла сознание сразу после того, как она появилась, — неуверенно произнесла Инеж.

Каз медленно кивнул, по-прежнему не встречаясь с ней взглядом.

— После первого ребенка.

Сердце остановилось, когда он наконец посмотрел на нее с безмолвным опустошением на лице.

— У нас были близнецы.

Были.

Больше ему не надо было ничего говорить. Инеж уткнулась лицом в мягкие пушистые волосики своей дочери, и безобразное рыдание сотрясло ее тело.

Прошло немало времени, прежде чем они вновь заговорили.

* * *

— Каз, — сказала Инеж, шагнув с подоконника из морозной кеттердамской ночи в лишь немного более теплый чердак Клепки.

— Инеж, — ровным тоном поприветствовал Каз, встретившись с ней взглядом, на его губах появилась тень улыбки.

— Каз, потрудись объяснить, чем занимается наша дочь? — спросила Инеж, уперев руку в бедро, изучая открывшуюся ей картину.

Реца фыркнула. Высунув язык, она сосредоточилась на висячем замке перед ней. Она нетерпеливо покачала в руках одну из отмычек, нахмурившись почти точной копией отца.

— Ш-ш-ш, мама, — сказала она. — Мне нужна тишина для работы.

Брови Инеж поползли вверх, и когда Каз снова встретился с ней взглядом, оба едва сдерживали смех, пока мастерица оттачивала свое мастерство у них на глазах.