Безмолвная исповедь (гет)

Боль... Казалось одновременно, что все мое существо изнутри выжигало адское, нестерпимое пламя, что меня разрывали на части тысячи острых, тонких игл или лезвий, что по ребрам прогуливались туда и обратно стада слонов. Боль сковывала каждую клеточку тела, пробирала от кончиков пальцев ног до корней волос, и даже стон застывал где-то внутри, не имея сил вырвать наружу. Ощущения исчезли, за все той же невыносимой, нестерпимой мукой, которая последовала за тем, как что-то коснулось моей шеи. Что-то холодное, твердое. И я словно бы догадывалась, что будет. Но... что?..

Очень странно билось, в этой оплетавшей пелене страдания сердце, словно бы с каждым ударом все медленнее, все глуше гнало оно по жилам кровь, сворачивавшуюся, застывавшую прямо в венах. Агония? Или нет? Кто-то что-то говорил мне о том, что я в определенном смысле умру, но не совсем. Кто-то... Кто-то, кто с каждым все более медленным ударом сердца угасал в памяти, как и все остальное. Я все еще помнила, погруженная поневоле в странное, невыносимое состояние неподвижности и невосприятия реальности, что в последние часы, минуты, секунды перед этой болью я очень хотела что-то забыть. Что-то и кого-то... Что-то, что раскололо на мелкие кусочки весь мой мир, что разорвало изнутри душу еще до того, как ее выжгло адское пламя, что оказалось последней каплей для и без того уже крепко измученного сердца и изнуренного сознания. Что-то, что заставило меня мотаться по половине мира, заведомо зная, что я обрекаю себя на какую-то чудовищную, отвратительную для меня плату. Я все еще помнила, что в эти дни рядом был еще кто-то, и этот кто-то пытался уговорить меня не доводить до конца мою затею, предупреждал, что мне будет больно. Он оказался прав, этот некто, растворявшийся сейчас в моей памяти, но я его не послушалась, и мир треснул на части, и единственное, чего мне хотелось потом — выбросить из памяти все, что связывало меня с прошлым...

Боль. И глухие, редкие удары сердца, и понемногу, от кончиков пальцев, полыхающий внутри огонь вдруг стал отступать, и ощущения стали возвращаться. Первыми вернулись запахи, удивительно легко идентифицируемые. Кожа, древесина, судя по всему, дуб, что-то сладкое, слабо знакомое... Цветочные запахи... Боль понемногу отпускала ноги и руки, но пошевелить ими я все еще не решалась, осознавая, что лежу на чем-то мягком. Лен или хлопок. Постель, что ли?

Боль продолжала понемногу отступать, и к запахам, непривычно остро обрушившимся на меня, среди которых я постепенно распознала запах фиалок и тонкие нотки корицы, и осязанию прибавился вернувшийся слух, тонкий, чувствительный. Раньше было иначе, смутно промелькнуло где-то в глубине сознания, раньше я, отличаясь очень неплохим слухом, все же едва ли могла бы расслышать, как поскрипывают под чьим-то весом пружины какой-то мебели, как скрипит ткань, как где-то далеко звучат голоса. Незнакомые, и довольно тихие, слова разобрать не удавалось. Впрочем, понемногу я сообразила и то, что дело даже не в громкости звука или расстоянии — я не знала язык, на котором говорили. Мелодичный, много гласных, и речь эмоциональная. Итальянский? А что я забыла в Италии? Я-то не итальянка...

Кто-то двигается, ходит здесь, в этой же комнате, но стука сердца не слышно, хотя я прекрасно осознаю, что должна бы этим новым слухом распознавать даже самое легкое дыхание, так близко, даже самый тихий звук сердца, даже, наверное услышу, как муха будет ползти по стене. Но вот сердцебиения того, кто здесь, со мной, я отчего-то уловить не могла, только звук шагов, тяжелый, как-то немного неровный. И еще кто-то, сидит в кресле, которое даже слегка поскрипывает под его весом. Или это стул...

Сердце бьется, судорожно, словно застывая в чем-то густом и вязком, словно из самых последних сил, словно в какой-то отчаянно попытке зацепиться за жизнь. Я слышу, как оно колотится там, в ребрах, все реже, все глуше. И с каждым новым ударом стремительно уходит прошлое. Я очень хотела что-то забыть. Я очень хотела кого-то забыть. И я забываю. Но вместо того, чтобы забыть это что-то или этого кого-то, кажется, я забываю себя...

Глаза распахиваются сами собой, когда ударило сердце в последний раз и замерло. Когда в комнате воцарилась звенящая напряженная тишина, и я ощутила цепкие впившиеся в меня взоры. Напряженные, настороженные. Они меня боятся? Почему? И кто они? И... И кто я?

Комната самая обычная, каких на свете сотня и еще полсотни в довесок — кровать, шкаф, стол. Дверь, окно и стены. Но почему-то очень яркие краски, почему-то я необычайно четко вижу все оттенки цветов, тут преимущественно каких-то зеленых и коричневых, все мельчайшие элементы узоров на древесине, на занавесках, сейчас плотно задвинутых, за которыми светит яркое Солнце. Я даже вижу пыль в воздухе, кажется. А раньше не могла, я уверена в этом. Раньше... Когда раньше? Что было до этой ворвавшейся в сознание адской боли, очень быстро заполнившей меня от шеи и до самой последней клеточки? И странное жжение в горле, незнакомое, непонятное. Я не знаю, сколько времени провела в том состоянии, не знаю, что оно значило, не понимаю, откуда оно взялось. Переполняет энергия, и я нерешительно сажусь, ощущая, как еще сильнее напряглись те, кто рядом. Темноволосый парень, почти мальчик, с короткой стрижкой, лет пятнадцати на вид, и еще один, крепкий, высокий, постарше. Оба строго и закрыто одеты, оба очень напряжены, не спускают с меня внимательных взглядов красных глаз. Красных?! Красных?!

Я силюсь припомнить хотя бы что-нибудь, сообразить, кто эти типы, как я тут оказалась, кто я, в конце концов, вообще, но не удается. На месте хотя бы каких-то воспоминаний о себе царит пустота, мрачная, бездонная. Я помню, что у людей не бывает красных глаз, помню, что сердце ведь, по идее, должно бы биться. Но не бьется... И жжение в горле сильнее. И я отчего-то совершенно уверена, что для меня цвет глаз этих типов совсем не страшен. Уже не страшен, хотя раньше был. Раньше... До того, что случилось. До того, как что-то холодное коснулось моей шеи... И с величайшим трудом всплывают в голове другие глаза, серьезные, черные. Я знала, что черными они не должны были быть, и я тогда сама кивнула их обладателю. Он еще что-то сказал, что будет больно. Больно было, очень, но сейчас я не чувствую ничего, ни тени боли, ни даже неудобства от того, что долго лежала, и даже вечно ноющие связки когда-то потянутой ноги утихли. А еще я, кажется, могу не дышать, и мне это не причиняет неудобств. Умерла? И это типа загробный мир? Но на чертей эти парни не похожи, а я не так наивна, чтобы приписывать себя в рай. Да и красноглазые ангелы тоже едва ли встречаются.

— Привет, — наконец нарушил тишину мужчина. Это он стоит, у двери, а парень как раз-таки сидит, поближе ко мне. — Очнулась?

— Феликс, — я перевела взгляд на мальчишку, который заговорил. У первого голос немного грубый, сильный, ему под стать. У этого вкрадчивый, медленный, спокойный. И сам он весь какой-то вкрадчивый и спокойный. — Сообщи Владыке, что новенькая пришла в себя. Я справлюсь, если возникнут осложнения. — Так, крепкого парня зовут Феликс. Ясно. А как зовут меня? Здоровяк поклонился и выскользнул за дверь, быстро, наверное, своим прежним зрением я бы не успела этого и заметить даже. Парень чуть приподнялся на своем сидении. — Ребекка... — продолжил он. Ребекка. Это меня так зовут, получается. Красивое имя. — Добро пожаловать в замок клана Вольтури. К сожалению, ты пока еще не была официально принята в нашу семью, но это временно... — мне очень хотелось спросить, что он несет, о каких замке, клане и Вольтури идет речь, но, открыв было рот, я осознала еще одну вещь, холодком наполнившую все жилки моего тела. Я не только не имела совершенно никакого представления о себе. Я еще и не могла ничего сказать, в довесок ко всему. Я... попросту не помнила, как это, собственно, делается. — Вынужден заметить, твое обращение несколько затянулось, оно заняло почти четверо суток. Мне жаль, что тебе пришлось страдать дольше обычного, но больше боли не будет, никогда.

Здорово, конечно, подумала я в ответ. Но все-таки мне бы хотелось понять, что тут происходит, о чем вообще идет речь, и что будет дальше. А к нам тем временем присоединились еще двое — девушка, молоденькая, с внешностью невинного ангелочка, очень похожая на парня в кресле, и еще один парень. Лет двадцати пяти с виду, в такой же темной строгой одежде, как и предыдущие, взъерошенный, довольно смуглый, в отличии от этих. Ну, по крайней мере, тон кожи немного потемнее. Такие же, как у остальных, алые глаза скользнули на меня, и тонкие губы тронула слабая улыбка. И в бездонной пропасти вдруг промелькнуло, что я его знаю, и это он отговаривал меня от чего-то. И... и вообще, вроде бы, мы неплохо общались. Да и сейчас, пока девушка и парень пожирали меня глазами, он был единственным, кто с момента моего пробуждения мне улыбнулся, и я, сама плохо осознавая, зачем, с удивившей меня самое скоростью нырнула за узкую жилистую спину, на что лица близнецов удивленно вытянулись.

— Ты с ней что сделал? — мелодичным голоском осведомилась у взъерошенного парня девочка. — Ты ей не рассказывал?

— Вообще-то в рамках допустимого, — голос тоже был смутно знаком, низкий, теплый, и очень серьезный. — Я рассказывал Ребекке, что ее ждет. Но, смею напомнить, когда ты в свое время обратилась, Джейн, ты тоже поначалу была довольно пугливой. — Алые, глубокие глаза скользнули на меня и парень отошел, заслоняя собой дверь. — Такая реакция иногда случается.

— Но я не знала, что произойдет! — возразила девушка. Глаза ее впились на сей раз в парня, и в голосе скользнула сталь. — А она имела целую неделю, чтобы подготовиться к этому!

Целую неделю... То есть я этого ждала? И он мне что-то рассказывал? Что? Я с надеждой рассматривала своего заступника, гадая, как дать понять, что я совершенно ничего не помню, и что у меня в горле начинается самый настоящий пожар, когда все трое уперли в меня глаза.

— Ребекка, — снова подал голос парень в кресле. — Может, ты нам что-нибудь все-таки скажешь? Ты нас узнаешь? — я силилась припомнить их, но тщетно, и, после некоторых потуг, отрицательно помотала головой. — Я Марко. Ну, то есть я не Марко, конечно, я Алек, но тебе я представился, как Марко. А это Джейн, Джульетта, моя сестра. — В памяти решительно ничего не проступило, и я снова покачала головой, вглядываясь в третьего.

— А меня ты узнаешь? — словно прочтя мои мысли, нахмурился он. — Бэкки? — я сдавленно кивнула. Узнаю, но я решительно не помню, кто ты такой, горько подумала я про себя. И сказать вам об этом я тоже не в силах... — Как меня зовут? — вот загнул! Но они так ждут от меня ответа, что становится очевидно, что раньше-то я умела разговаривать, до того, что произошло. А почему сейчас тогда не могу? Молчание затягивалось, близнецы все сильнее хмурились и выглядели все угрюмее, когда лицо старшего парня, того самого, что закрывал от меня дверь, исказила гримаса какого-то осознания, и он негромко присвистнул.

— Шесть сотен лет живу, но впервые такое вижу... — выдохнул он. Рука как-то нервно, осторожно опустилась на мое плечо, но вот он меня не пугал совершенно. — Ребекка, ты можешь что-нибудь сказать? — я покачала головой, и алые глаза на миг закрылись, и пальцы крепче сжали плечо. — Вообще ничего? — на всякий случай уточнил мужчина, и я сдавленно кивнула. — Господин и дама, у меня есть весьма прискорбные известия. — Оглянулся мой "переводчик" на своих друзей. — Новенькая не может вам ответить, но, судя по всему, прекрасно понимает, что мы ей говорим. — И снова обернулся ко мне, мрачный, серьезный. И единственное, что я хоть как-то помню. — Бэкки, ты что-нибудь помнишь из того, что я тебе рассказывал? — Я снова отрицательно покачала головой, и жжение в горле стало совсем невыносимым, не хуже той боли, что терзала совсем еще недавно. — Как ты любишь выражаться, боги греческие, — нервно усмехнулся парень. — С нуля придется...

— Думаю, для начала ей бы поесть, в любом случае, не мешало. — Заметил наконец Алек, поднимаясь со своего трона и поправляя полы пиджака. — Горло жжет? — кивнул он мне. Я подтвердила, и мгновение спустя парень оказался рядом со мной, как и его близняшка, не спускавшая с меня напряженно-мрачного взгляда. И изредка переводившая такой же, полный скрытой угрозы, взор на старшего из парней. — Ладно, Джейн, думаю, мы справимся без тебя, я здесь, да и Бэкка ведет себя для новообращенной весьма спокойно. Приведи ей... обед... и оставь нас пока втроем...

* * *

Под обедом подразумевался, как выяснилось, мужчина средних лет, довольно худощавый, страшно перепуганный. О том, что мне надлежало делать, когда я осталась с ним наедине, ощущая, однако, что мои новые попечители ушли не дальше, чем за дверь, я догадалась наполовину интуитивно, наполовину по жесту того, чье имя я не помнила, и пока еще не услышала, — перед уходом он постучал пальцем по своей шее...

Смутно помнилось, что мне что-то говорили о преимуществах крови людей над кровью животных, вкусовых. И, хотя сравнивать я не могла, но едва ли хоть что-то в своей жизни я ела или пила с таким адским, зловещим, жутким наслаждением, как в те минуты, когда непривычно острые зубы без труда прокусили теплую, трепещущую плоть. Держать жертву тоже не составило совершенно никакого труда, словно мои дотоле скромные силы многократно возросли, и это осознание наполняло странной, злой эйфорией.

Нарушило это опьянение новыми силой, скоростью, тем, что мне и впрямь не нужно было больше дышать, и теплая кровь заглушила жжение в горле, наполнив меня еще большими силами и энергией, только то, как вытянулось при виде следов моего пиршества лицо Алека, едва заметно даже для меня усмехнувшегося. Кровь жертвы я пила взахлеб, жадно, мало заботясь об опрятности этого процесса, и салатного цвета футболка окрасилась на груди красными пятнами, как и пол под ногами.

— Наелась? — нарушил молчание на сей раз старший, невозмутимо озирая последствия моей первой в новой ипостаси трапезы, которая прояснила и хотя бы, в кого я, собственно, обратилась. Впрочем, осознание этого факта смущало мало, скорее напротив, я упивалась осознанием того, что так сильна, так энергична, так проворна не была никогда раньше. Мысли не выстраивались в голове так четко, были куда как скромнее слух, зрение, осязание и иные ощущения. Единственным, что все-таки удручало, была полная, странная, какая-то сюрреалистичная неспособность хотя бы что-нибудь сказать. Отсутствие воспоминаний, вероятно, тоже меня огорчало бы, не будь где-то в глубине головы мысли о том, что так было даже лучше. Что слишком много было там, в жизни "до" того, что не стоило бы помнить. Что я неспроста и совсем не зря забыла все это.

— Да уж, учить надо будет долго и точно с нуля, — вздохнул его товарищ, совладав с эмоциями. — Хотя... Я не представляю, что Владыка на это скажет. Она ведь ни слова не произнесла с самого пробуждения.

— Она и до того, как я ее укусил, несколько суток молчала, — все так же невозмутимо заметил второй. Он меня укусил. Ага, вот откуда я его знаю... Но почему-то совсем на этот факт не злюсь. — Полагаю, Владыка может понять больше, чем мы. Потому что я с подобными явлениями прежде не сталкивался... Бэкки, — всполошился он. — А ты что-нибудь помнишь? — мне ничего другого, кроме как снова помотать головой, не оставалось, и рука, довольно теплая, мягкая, легла на мою щеку. Алек почему-то так близко ко мне не подходил, словно опасался. — Понятно. Тогда будем знакомиться заново, меня зовут Деметрий. — Я улыбнулась, не в силах будучи как-то иначе на это ответить. — Тебя, как ты могла догадаться, зовут Ребекка. И до недавних пор, — усмехнувшись, добавил он, — ты была весьма неплохой певицей... — последняя новость все-таки меня удивила, тем паче что я о себе ничего такого не помнила. Но... выходило, что раньше я не только разговаривать могла, но еще и петь. И что реакцией на превращение, судя по тому, как мрачно воспринимали это окружающие, произошедшее со мной не было. Ну, если только это не, так сказать, "побочный эффект"...