21,55,01 (джен)

Завтра решится моя судьба, а я до сих пор не уверен в своей маленькой авантюре. Только полный дурак пойдет штурмовать многоэтажку, в которую не входили годами. Только полный дурак сунется в логово секты. Только полный дурак выступит без оружия против чудовища. И к счастью я не дурак. По крайней мере, я так думаю.

Моя задумка была проста: разведать обстановку внутри многоэтажки в Зазеркалье, явиться на заседание Совета и выпросить хотя бы неделю, чтобы изгнать Скрытого. После разведки у меня появятся план этажей и комнат, сведения о том, что происходит внутри и — я надеялся — информация, где прячется черт. Эти знания убедят членов Совета в серьезности моих намерений. Ведь беда не во мне, а в скудном времени — каких-то жалких двух днях. Прекрасный план. Осталось воплотить его в жизнь.

— Ровно семь часов утра, Тео, — сказала Надя, поднимая глаза с экрана телефона. — Повтори на всякий, что делать, Тео. А то боюсь забыть, Тео.

Ее слова наполняли меня силой, подпитывали существование. Вчера я рассказал Наде о постепенном исчезании из мира и о способе закрепиться. И теперь она произносит мое имя в каждом предложении. Почему-то ее внимание не ранило, а взгляд не резал. Напротив, они восполняли «меня». Подобное натолкнуло меня на мысль, что мистики не сильно отличаются от обычных людей. Все дело в свободе и осознанности. Мистики выбирали, на что променять свое время, внимание или что-то еще, когда обычные люди делали то же самое, но с меньшей свободой.

В любом случае я и Надя убили двух зайцев: решили проблему с исчезанием и закрыли долг у Мечтателя. Его спутник потребовал, чтобы я нашел человека, предмет или место, которые удержат меня в мире.

— Я проникаю в многоэтажку, обхожу ее и рисую примерную схему, — медленно произнес я. — Затем осматриваюсь внутри. Ищу Скрытого и бегу прочь.

— Тебе точно хватит времени, Тео?

— До девяти должен успеть. В таких домах все квартиры похожи. Я не задержусь. Даже приду раньше.

Мы стояли в кабинете этой женщины. Перед нами находилась дверь в тайную библиотеку, а правее на книжный шкаф с разноцветными папками опиралось овальное зеркало в человеческий рост. У него была окрашенная в золото рама. Само зеркало можно было наклонять вперед и назад.

— Надеюсь, сработает, — устало вздохнула Надя.

Она притащила зеркало из своей комнаты на втором этаже. Мы убили целый час на спор: Надя предлагала использовать то, что в библиотеке, а я отчаянно отнекивался. От старого зеркала разило опасностью, к тому же рядом с ним я не раз видел кого-то боковым зрением.

— Тео, чего ждешь? — буркнула Надя и скрестила руки на груди. — Вперед, о великий скиталец Зазеркалья.

— Да-да, — раздраженно отмахнулся я.

Подступил к зеркалу, остановился в шаге.

Мое отражение было четким. Впервые с возвращения в родной город я увидел себя. Настоящего себя.

Черные волнистые волосы торчали в разные стороны — в квартире не было зеркал, поэтому причесывался как попало. Щеки впалые от недоедания, кожа белая, как у мертвеца. Щетина темными точками покрывала щеки, обводила губы и спускалась по шее. Я провел рукой по лицу. Колется. Последний раз брился… давно. С виду я напоминал отнюдь не бомжа, а скорее мертвеца. И только в голубых глазах плясал огонек жизни.

Я положил ладонь на зеркало, отражение повторило за мной. Надавил, и ничего не произошло. Я слишком «настоящий».

Перетянул рюкзак на грудь, расстегнул и вытащил мелки. Одну из пачек. Вчера вечером зашел в Ашан и купил пять штук. Помимо мелков, в рюкзаке лежали: паспорт, блокнот с ручкой, сменное белье и серебряный нож — Надя дала один из двух, что лежали у нее в карманах.

— Опять магия с мелом? — спросила она.

— Мне нужно отрезать кусочек существования.

— Фу, это же мерзко, Тео.

— Перестань звать меня по имени, — сказал я. — И лучше не смотри на меня.

Ее теплый взгляд отлип от моей спины, и я ощутил, как потолок поместья с небом рухнули на плечи. Кожи коснулся осенний ветерок. Холодный. Он пронизывал до костей. Меня словно оторвали от пуповины матери, вытащили из горячего лона в бесстрастный мир. Я поморщился.

Мое отражение моргнуло, но не поблекло.

Черт. До последнего надеялся, что сработает. Придется «резать». Но как? Ноль мыслей, как продать миру частичку «существования». Ноль мыслей, даже как изобразить его, чтобы Вселенная поняла.

— Может, нарисуешь себя и сотрешь часть руки? — предложила Надя.

— И потеряю руку, — съязвил я. — Нет уж, спасибо.

— Что вообще такое существование? Что ты чувствуешь, когда я смотрю на тебя?

— Словно твое внимание заполняет меня. Ну, как сосуд.

— Нарисуй чашу и, типа, как выливаешь из нее что-то.

— Слишком сложно. Мир не знает, что такое «чаша» и «выливать». Нужны простые символы. Типа кружка, квадрата и треугольника… Погоди-ка!

Я начертил вокруг себя круг. Граница получилась синей, потому что я оставил белые мелки на крайний случай.

— Что-то придумал?

— Ага.

Нарисовал вдоль границы треугольники, которые острием смотрели от меня. Сквозь их середины проходил контур. Я принялся стирать его.

— Ничего не… — произнесла Надя, но осеклась, когда я закончил.

Она внимательно осмотрела кабинет, ее взгляд обошел меня стороной. Рухнула на кресло и пододвинула к себе книгу про чертей. Надя вела себя, будто меня здесь не было. Даже мое исчезновение не удивило ее. Казалось, ее память переписали: будто секунду назад она и не говорила со мной вовсе.

По спине пробежал холодок. Что еще я мог купить у мира? А были ли границы для «услуг» Вселенной? Что если…

Я одернул себя. Не время думать о всяких ужасах.

Повернулся к отражению и моргнул, не верил своим глазам.

Оно меркло, блекло и таяло. Темно-синяя толстовка потеряла цвет, а жирные пятна растворились в сером море. Черные волосы стремительно седели, а на голубые глаза наползала мутная пелена. Сквозь меня показались очертания стола и Нади.

«Пора!»

Я стер часть круга и завалился на колени. Тело со всех сторон сдавили тиски, кости внутри болезненно захрустели.

— Ух тыж, — вскрикнула Надя. — Ты вернулся? Так быстро?

— Я, — простонал я, — никуда… не… уходил!

Теплый взгляд коснулся головы, объял приятным вниманием. Боль отступила.

— Не смотри!

— Извини! — спешно метнула она глаза в сторону. — Так что? Был в том доме?

— Нет. Я не выходил из кабинета.

— Оу… — только и ответила Надя.

Я повернулся к зеркалу, к своему призрачному отражению. Забавно. После возвращения в Лягушево именно призрачное отражение встретило меня. Наружу проступали сомнения: а не оно ли настоящее? Возможно, всю жизнь мое существование висело на волоске по милости этой женщины. И только Надя восстанавливала его.

Наши с отражением пятерни сомкнулись. Со стороны жест выглядел как неловкое «дай пять».

— Ты прям как старик из того мема, — фыркнула Надя.

— Без понятия, о чем ты.

— Ты не видел? В одной поликлинике в конце коридора стояло зеркало. И один из… эм… постояльцев? В общем, старик. Он подумал, что зеркало и есть коридор, и попытался пройти.

— Ближе к делу, — раздраженно поторопил я.

— Он спутал свое отражение с настоящим человеком и начал с ним спорить, пытаться пропустить. Но когда оно, очевидно, повторило за ним, старик попробовал протиснуться и ничего не вышло. И… Ну и пошел ты, зазнайка. Я рассказываю ему мем, а на твоем лице ни намека на улыбку!

— Не вижу ничего смешного в чужих страданиях.

— Ты просто зануда, — отмахнулась она.

Я не спорил. Вдавил ладонь, и отражение отступило, пальцы провалились в зеркало. Вскоре рука утонула в нем по локоть.

Из-за спины Надя промямлила:

— Больше никогда не засну с ним в одной комнате…

Я прислонил вторую ладонь, погружение ускорилось. Казалось, чем больше «меня» проваливалось в Зазеркалье, тем охотнее оно принимало оставшуюся часть. Когда я протиснул сквозь вязкую толщу лицо, окружающие звуки стихли. Ветер, что шелестел листвой за окном, дыхание Нади, шуршание ее одежды, поскрипывания старой мебели и техники в поместье. Я словно оглох. Смолкло даже сердце в груди.

Нащупав под собой опору, протянул внутрь ноги. Надо мной будто лопнул огромный пузырь, а за ним одной волной нахлынули приглушенные звуки.

— … Ничего себе, — прозвучал голос Нади, как сквозь тонкое стекло.

Я открыл глаза. Передо мной развернулся прежний кабинет этой женщины. Сестра сидела за столом и с широко раскрытыми глазами смотрела на меня, на зеркало за моей спиной. Ее взгляд проходил насквозь. Похоже, она не видела меня.

Осмотревшись, я понял, что кабинет все же отличался от настоящего. Первой внимание привлекла огромная дыра вместо потолка. В ней виднелись куски спален на втором этаже: обломки полов и стен, висящие в воздухе части мебели. Застывшие в темноте, они напоминали резкие мазки кисти безумного художника. В чьей-то комнате часть пурпурного одеяла прерывалась белой наволочкой, из низа комода в бок рос деревянный стул, потолка не виднелось ни в одной из спален. Лишь чернота. Бесконечная тьма, что не предвещала ничего хорошего.

Сам кабинет тоже выделялся. На книжных полках цветные папки были плоскими, в них не ощущалось никакого объема. Даже Надя скорее походила на достоверную картину, нежели на живого человека. Ради интереса я обошел ее. Затылок сестры, всю спину и джинсы покрывала мутная пелена: ни складок на черной водолазке, ни потертостей на джинсах, ни отдельных волос — только русое полотно. По бокам вниз полз толстый черный шов. Он начинался на макушке и соединял мутную часть с… детальной.

«Спина отражается в стекле, — пришла мысль. — Поэтому ей недостает мелочей. Само отражение слишком размытое».

Я взял с полки красную папку. Она оказалась полой внутри. Лишь обложка отразилась в Зазеркалье.

«Нельзя тратить время», — вернул отражение папки на полку и вышел из кабинета.

Проскользнул через коридор в гостиную и направился в прихожую. Любопытство подбивало: подняться на второй этаж. Поэтому я быстро заглянул к лестнице и… не нашел ее. Когда Надя спускала зеркало, оно смотрело вверх — потолок отразился полосой древесины на черном полотне. Но я переступил порог. Уже хоть что-то. Притащу сюда зеркало после возвращения. Я не видел свою комнату два года, захотелось взглянуть, что эта женщина сделала с ней. Но потом. Сначала разведка.

На выходе меня встретило отражение каменной дорожки над кромешной тьмой. Оно выглядело, как канат над пропастью. Только хуже. Намного хуже — в случае с канатом я бы видел, куда упаду.

Помотав головой, пошел по нему вперед. Нельзя медлить.

Я выбрал утро не случайно. В это время большинство просыпалось после ночного сна и готовились к рабочему дню. Члены секты, напротив, были отрезаны от общества. Значит, их режимы сбиты, и они все еще дремлют. Мысль беспочвенна. Но кроме нее полагаться не на что.

— Спокойно, Тео, — приободрил я себя.

Руки без конца дрожали, а по спине стекал пот, как после марафона. Меня окружала чернота. Ни солнца, ни неба, ни горизонта. Я слышал свое дыхание, слышал, как бешено стучало сердце. Но звуки были глухими. У меня заложило уши, будто после погружения глубоко под воду. Кожи не касался прохладный осенний ветер, запахов не было. Вообще ничего. Кроме одинокой дорожки, что уходила вдаль, и меня, идущего по ней.

Вскоре словно из ниоткуда возникли обломки домов и мебели, когда-то отраженных в зеркалах. Я вышел на территорию СНТ. Обломки висели в воздухе и медленно плыли в мою сторону. Когда один из «домов» поравнялся со мной, я рассмотрел внутри старика. Он сидел в кресле на островке из половиц и, кажется, смотрел телевизор. Из черноты вынырнула маленькая девочка: сначала появилась ее рука, затем лицо и тело. Маленькая фигурка пронеслась мимо старика, забежала за кресло и замутнилась. Кожа слилась с майкой и шортами, а глаза, нос и рот утонули в лице.

«Выбежала из видимости зеркала», — подумал я.

Зеркала, стекла, металлические поверхности, даже экраны телефонов и глаза. Через них Зазеркалье «смотрело» на наш мир, через них вбирало в себя новые просторы и новых участников, которые здесь мало чем отличались от мебели. Все, что единожды отражалось, замирало в Зазеркалье на веки вечные или пока на том же месте не отражалось что-то еще. Поэтому обломки домов и мебели напоминали широкие мазки и кляксы. Такими их видело Зазеркалье. Такими нас видел древний мертвый бог.

В книге «Скитания в Зазеркалье. Дневник потерянных» Зазеркалье называлось Вторыми Небесами. Когда планету покрывала толща воды, на ее поверхности отражалось небо. Бесконечные просторы. Но они куда-то делись. Если мировой океан был огромным глазом Зазеркалья, то куда делось отраженное в нем небо? Куда пропали Вторые Небеса? Кто или что забрало их? Величайшие скитальцы — так звали мистиков, что исследовали Зазеркалье — ломали голову над этими вопросами, но так и не пришли к единому ответу.

В девятнадцатом веке шесть мистиков отправились в Зазеркалье, чтобы изучить древние руины на севере Европы. Они искали застывших в отражениях аборигенов, целые постройки и уснувших вечным снов правителей. Но нашли мучительную гибель. «Скитания в Зазеркалье. Дневник потерянных» описывает их путешествие. Ближе к концу записи теряют всякий порядок: буквы скачут по строкам, среди предложений появляются слова на неизвестном языке, а сухой стиль сменяется чувственным — в тексте постепенно проступает отчаяние писаря, его крик о помощи. Дневник заканчивается абзацем: «Мы нашли, что искали. Вторые Небеса дышат. Вторые Небеса смотрят. Вторые Небеса — мир, который мы потеряли. Сломайте зеркала, разбейте окна, закопайте в земле топоры и вилы. Закройте глаза. Ради самих себя».

Книгу нашли другие скитальцы по ту сторону зеркал. Ее сжимал в руках горбатый карлик в юбке из человеческой кожи. На его лице застыли слезы — в них, как в зеркале, отражалась чернота.

Как я понял: скитания в Зазеркалье относились к Запредельным дисциплинам, тем, с помощью которых мистики обманывали мир. Из Вторых Небес вытаскивали предметы, что внешне ничем не отличались от настоящих и были их отражениями. Мир оценивал их также как подлинники. Поэтому скитальцы Зазеркалья часто обменивали отражения на что-то не равное по стоимости. Из-за чего и считались пройдохами. Были и те, кто посвящал себя изучению тайн мира по ту сторону зеркал. Но такие обычно уносили знания в могилу, изредка оставляли после себя журналы с описаниями опытов и наблюдений.

Дорожка вывела в район, где я жил. Обломки домов размножились и возвысились на десятки метров. Сама дорожка расширилась до однополосной, сейчас по ней запросто бы проехал «джип». Мой взгляд приковали многоэтажки. В Зазеркалье они выглядели как гигантские муравьиные фермы, внутри энергично копошились люди. Раннее утро рабочего дня. Взрослые собирались на работу, а школьники и студенты — если такие и были в удаленном от центра районе — спешно давились на кухне завтраком, чтобы не пропустить редкий автобус. Я насчитал три многоэтажки со стенами — они ничем не отличались от подлинников. Остальные были «голыми» и без смущения показывали свои «внутренности».

Виды высоких «человеческих ферм», что понатыкали всюду с лихвой, как иголки в моток ниток, натолкнули на мысль: насколько же мы зависимы от зеркал. Они стояли в каждой спальне, висели в ванных и встречали людей в коридорах. Не только в домах. В поликлиниках, в ресторанах, в магазинах. Очи Вторых Небес смотрели на нас отовсюду. Без устали пожирали наш свет, наши образы.

«Хорошо, что у меня нет зеркал», — поймал себя на мысли.

Я остановился перед серебряным ножом, что лежал посреди дороги. Вчера мы с Надей нашли возле поместья старую одноколесную тележку — она пряталась от солнца под клеенкой. Загрузили в нее одеяло, на него аккуратно положили зеркало из Надиной спальни «лицом» вниз и покатили по дороге в сторону пятиэтажки Семьи плачущей кожи. Толкал тележку, конечно же, я. Все ради тоненькой дорожки прямо к цели. Мы оставили серебряный нож в пятидесяти метрах от домофонной двери и отразили его в зеркале.

Я поднял отражение ножа, положил его в левый карман. Лишним не будет. Следом вытащил настоящий из рюкзака, сжал в правой руке и повернулся в сторону пятиэтажки. Нашел бы даже без ножа. Если остальные дома напоминали муравьиные фермы, то она больше походила на древнюю заброшку, что держалась из последних сил. Казалось, треть отгрыз великан — посередине зияла дыра высотой с два этажа. Крыши не было. Вместо нее в небо тянулись бетонные балки. Внутри никто не двигался. Дом выглядел вымершим, заброшенным давным-давно. Живи я на улице, ни за что не переждал бы в нем ночь. Ни за какие деньги.

В Зазеркалье не было воздуха, но готов поклясться: ноздрей коснулся запах гнили и смерти.

Я подошел к домофонной двери, шагнул мимо нее и проскользнул в рваную дыру в стене.

В подъезде царил полумрак. Под ногами хрустели осколки то ли шприцев, то ли ламп. По стенам ползли граффити, а внизу растекалось темно-коричневое пятно. Запах смерти усилился. Приторно-сладкая гниль пропитала подъезд насквозь — аж голова закружилась. Я натянул на нос и рот воротник толстовки. Помогло не сильно. Мерзкую зловонию разбавил запах моего пота. Единственная лампочка моргала как бешеная. Будь у меня эпилепсия, упал бы в припадке. Она еще и громко трещала, как сторожевая собака, что заметила нарушителя.

Я миновал дыру на месте лестничной клетки первого этажа. Двинулся вверх. В ступеньках зияли черные дыры — в настоящем мире такая лестница давно бы провалилась под своим весом. Поднимался с опаской, внимательно смотрел, куда ступаю, чтобы не упасть в бесконечную темноту. Воздух был сперт. К горлу подступал комок. Руки дрожали, как у заядлого пьяницы. Сердце выпрыгивало из груди. На плечи давила невидимая сила, а за ноги цеплялись крохотные ручки, удерживали, оберегали от продвижения вглубь. Все мое естество кричало: поверни назад, беги, вали отсюда, ты идешь в лапы злу. Зло. Это слово отлично подходило. Нечто мерзкое и древнее пришло сюда тридцать лет назад. Оно пустило корни, пропитало собой каждый метр и отравило жильцов.

И я иду в самое сердце Зла. Страшно и подумать, что случилось бы, приди я сюда в настоящем мире. Уверен: меня не ждало бы ничего хорошего.

По дороге не второй этаж в памяти, как в дремучем болоте, пузырьками поднимались знания о чертях. Изворотливые Скрытые собирались в Пляски и «гастролировали» по деревням и селам. На одном месте задерживались не дольше десяти лет. Временами от Плясок отделялись одиночки. Они также совращали девушек, игрались с людьми, как с куклами, но размах отличался. Пляски опустошали хутора. Одиночки же не заходили дальше пары домов, но засиживались сильно дольше. В книге, которую мы с Надей прочитали вчера, нашлась история про древний род, что тянулся столетиями. Его наследники прославились животной похотью. Каждый век черт сбрасывал старую личину и примерял молодую, чтобы совращать женщин из соседних сел, чтобы продолжать род, чтобы заражать и развращать невинных.

Ступени вывели меня на лестничную клетку, вдоль которой шеренгой стояли шесть дверей. Обломки дверей. Они висели в воздухе и были измазаны чем-то черным. Вместо пола я увидел дыру, а в ней первый этаж. Если упаду, мало не покажется. Ноги не сломаю, но лодыжки вывихну.

К счастью, стены мало чем отличались от остального дома. В пространстве замерли плоские бетонные многоугольники. Слишком ровные и искусственные. Будто их вырезали из картона. Края выглядели острыми. Коснусь, и разрежет плоть, как нож — масло.

Я проскользнул в квартиру и поморщился от яркого света. В полумраке даже тусклая лампа светила, как солнце в зените. Но лампочек были десятки. Лучи струились из неровных треугольников под ногами. Осколки зеркал усеивали пол и были размером не больше ладони. Из настоящего мира свет проникал в Зазеркалье через зеркала. По ним скитальцы находили дорогу обратно. Ведь подлинный свет ни с чем не спутаешь.

— Черт, — выругался я.

Разбитое зеркало на полу не предвещало ничего хорошего. Скорее…

— Ма! — пропел девичий голос из дальних осколков.

Взгляд прыгнул в сторону. По воздуху ко мне катилась маленькая ручка. Она то исчезала, то появлялась на свету. Рядом летела головка с двумя косичками, за ней следовали лохмотья платья и юбки.

Меня резко толкнули в бок. Я упал на колени и чудом не проехался ладонями по осколкам на полу. Обернулся и увидел половину красных шорт. Из штанины спускалась худощавая нога. Ее покрывали светлые шрамы — ни сантиметра живого места. Туловище попадало на свет боком. Виднелась белая майка и тоненькая рука — тоже вся в шрамах. По запястью ползли красные, налитые кровью рытвины. Лицо со второй половиной женщины не отражались в осколках, поэтому и для Зазеркалья они не существовали.

На свет выбежала девочка, и мое сердце ушло в пятки. Ей было от силы лет восемь. Она носила розовую юбку и легкую белую майку. Черные волосы заплетались в две косички, что энергично постукивали по спине во время ходьбы. Девочка смотрела на маму одним глазом, а половину лица покрывал ужасный ожог. Он начинался на шее, поднимался по уголку рта и краешком задевал нос. На руках девочки белели шрамы, как и у матери.

Они не носили обуви. Обе стояли на острых осколках босиком.

Меня чуть не вывернуло. Хорошо, что сегодня не завтракал. После заседания взял себе привычку не есть перед походом в тошнотворные места. И ведь не прогадал!

— Взяла свой нож? — спокойно спросила мама. — Скоро Владыка спустится.

— Да! — радостно прокричала девочка и показала матери ножичек. Темно-красный налет покрывал лезвие целиком. Несколько пятен облепили деревянную ручку.

— Дура! — прокричала мама. И я дернулся вместе с девочкой. — Говорила же мыть после ритуала! А не то болячку занесешь!

Девочка насупилась, из единственного глаза потекли слезы. Она тихо всхлипнула и прижала нож к груди двумя ручками.

— П-п-прости…

— Вот же…

В дверь постучали. Мать цокнула.

— А ну живо в ванну. Тщательно промой его и бегом сюда, поняла?

Девочка шмыгнула носом, крутанулась на месте и скакнула туда, откуда прибежала. Я потянул к ней руку. Хотел коснуться плеча. Хотел обнять. Хотел утешить и вытащить из кошмара. Но тело девочки вновь разделилось на отдельные конечности, но и те вскоре исчезли в черноте. Мои пальцы схватили лишь пустоту.

«Чудовища», — мысленно пробормотал я, потому что сказать вслух побоялся.

Поднялся на ноги. Развернулся спиной к отражению матери и поспешил прочь, к лестнице на верхние этажи.

Я думал… верил, что изменился за два года. Что жизнь на улице закалила меня. Что убила во мне того заморыша, кем я был перед этой женщиной. Пальцы сжались в кулаки, на правой руке покрепче ухватились за нож. Моя вера затрещала по швам. Девочка жила в настоящем аду. Ожог, один глаз и шрамы. Бесчисленные шрамы на бледной коже. Девочка не видела солнца. Ни разу не выходила на улицу. Ни разу не играла с другими детьми. Каждый день безумная мать резала, истязала ее похуже средневековых мучителей. А девочке всего восемь лет!

Перед глазами проскочило довольное лицо этой женщины, ее улыбка с семейного портрета. Подобно матери девочки, она отщипывала от меня кусочек за кусочком, крушила мое «я» и унижала. Эта женщина никогда не признавала меня, что бы я ни делал. Да, мои пытки были далеки от побоев, далеки от синяков и уж тем более от шрамов и ожогов. Девочка переживала кошмар несравнимо хуже. Но я видел в ней себя. Маленького мальчика, которому не досталось ни грамма материнской любви. Мальчика, который два года назад не нашел в себе сил и сбежал. Мальчика, которому сейчас не хватает смелости, чтобы спасти одну маленькую девочку.

Я спасу ее. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так после завтра. Но спасу. Обязательно вытащу из этого ада. Обязательно «исцелю» Семью плачущей кожи.

Душа разрывалась на части. Металась между спасением Нади и Семьей плачущей кожи. Хотелось спасти всех и сразу как в «Приключениях Теодора и Надежды» — детской сказке, в честь которой нас с сестрой и назвали. Найти чудесное решение, взмахнуть волшебной палочкой и испепелить зло. Но жизнь отличалась от выдумок. Моя жадность обернется потерей самого дорогого, или смертью или всем вместе. Поэтому я выбрал Надю. Она наполняла мою жизнь смыслом. Исчезни она, и следом пропаду я. Вторая часть души стонала от моей бесчувственности, но я не слушал. Лучше спасти хоть кого-то, чем потерять все. И пусть эти «кем-то» будет моя сестра.

Ступеньки сменились летающими плоскими фигурами, что по виду напоминали серый картон, нежели куски бетона. Я осторожно наступил на ближайший, проверил: удержит ли. Удержал. Мимолетные отражения ступеней застыли в пространстве, как куски арматуры в земле.

Чем выше поднимался, тем меньше отражений становилось. Как и сказала Надя в многоэтажках все этажи похожи. На каждой меня встречали ровно шесть дверей, все на старых местах. В квартирах виднелись обрывки отражений. В некоторых меня встречали целые конусы, в которых навсегда замерли квартиры до прихода черта: мебель была цела, на полу стелился старый красный коврик, а на краю конуса находились половинки розовых тапочек. В них не было света — зеркала или убрали, или разбили.

Среди пустых и безлюдных квартир выделялась одна на пятом этаже. В Зазеркалье она буквально сияла, подобно лампе в кромешной тьме. А я, как глупая моль, двигался прямо к ней.

Пролез через единственную дыру в стене рядом с целой металлической дверью и обомлел. Казалось, меня занесло в настоящий мир. Квартира. Целая, почти без черных дыр. В коридоре, напротив входной двери, находилось зеркало размером с человеческий рост. Дальше, вдоль коридора висели рамки, из них били яркие лучи света и отпечатывали в Зазеркалье стены, покрытые декоративной плиткой в виде белого кирпича. Паркет блестел от чистоты. Его натерли настолько хорошо, что поверхность чуть светилась. Я заглянул на кухню. Она отразилась лишь частично. Стены, потолок и пол резко обрывались провалом, словно некто отрезал часть помещения ножницами. Дальше по коридору меня ждала дверь. Она была открыта и ненавязчиво приглашала войти.

В спальне на меня обрушился красный свет. Просачивался сквозь закрытые веки и обжигал глаза, обжигал кожу. Красные подсвечники по углам, красные шторы, красные ковры на полу и на четырех стенах, красная лампа на потолке. От красноты рябило в глазах. Вдоль стен лежали такие же красные подушки, а на них три голые женщины. Все молодые. Их кожа краснела из-за освещения. Они не двигались и походили на статуи, на восковые фигуры, из которых художник собрал маленькую «сценку»: одна девушка держалась в сторонке, пока две другие о чем-то горячо перешептывались.

Мой взгляд с большим трудом отлип от «сценки», и я увидел широкое прямоугольное зеркало на дверце шкафа. Зеркало покрывали трещины. Я быстро отпрыгнул в сторону, чтобы не отразиться в нем. Эта квартира явно принадлежала тому Владыке, о ком говорила мать девочки со второго этажа. Значит, здесь притаилось зло.

Рядом со шкафом стояла табуретка, а на ней большая клетка, в какой поместилось бы два попугая. Но вместо них внутри на жердочке сидел голубь. Уличный голубь, даже не белый. Он отразился в Зазеркалье не полностью. Голову отрезало на уровне шеи, казалось невинную птицу казнили на гильотине.

Я увидел достаточно. Пора рисовать план здания и валить от сюда. Расстегнул рюкзак, достал блокнот с ручкой и…

В коридоре захлопнулась дверь, я подпрыгнул от неожиданности. За спиной зашаркали ленивые шаги. Я отступил к табуретке и развернулся к выходу в коридор — туда, куда струились лучи света из зеркала на двери шкафа.

— Как прошел сбор дани? — промурлыкал девичий голосок.

В проходе появился мужчина в расстегнутой рубахе и неряшливом пиджаке. Черные волосы спускались до плеч, борода жила своей жизнью — волосы торчали в разные стороны и, скорее всего, впивались в кожу на шее. Мужчина все время чесался. На нем не было штанов. Одни семейники, из них росли толстые волосатые ноги. Он был полным, худее Александра, но толще меня. В левой руке мужчина держал мешочек, со дна на пол капала кровь.

— Вы собрали больше, Владыка? — заверещал второй женский голос.

Владыка бросил мешок в мою сторону — тот пропал сразу, как вылетел из света зеркала.

— Да, — прохрипел Владыка. Его голос звучал как у заядлого курильщика. Низкий и с хрипотцой. — Завтра урожай. Одна из старух почти коньки отбросила.

— Наконец-то мясо! — хором пропели три женских голоса.

Владыка шагнул к дверце шкафа. Провел толстыми пальцами по сальным волосам, зачесал их назад.

«Пора бежать», — промелькнула мысль.

За короткую вылазку я узнал, где живет Владыка… Где живет черт. Узнал, как Семья плачущей кожи поддерживает себя так долго: Скрытый превратил жильцов в каннибалов. Также, скорее всего, они выращивают что-то. На одном мясе долго не протянешь.

Я нарисовал примерный план пятиэтажки: шесть квартир на каждом этаже, расстановку в квартире Владыки. Дрожащая от напряжения рука выводила на краю листа кривые буквы. От страха почерк ухудшился. Если раньше я писал как курица лапой, то сейчас случайных прохожий запросто спутал бы мои заметки с предписаниями врача.

Когда закончил, кинул блокнот и ручку обратно в рюкзак. Вытащил пачку мелков и быстро обвел себя защитным кругом. Следовало сделать это сразу, но Владыка отвлек меня. Правила Скрытых работали в Зазеркалье. В «Скитания в Зазеркалье. Дневник потерянных» описывалась встреча с бродячим демоном. Скитальцы защитились от него белыми кругами и молитвами.

Я сдвинулся к краю круга, ближе к стенке. Очертил полукруг и стер границу. Двигался вдоль стены, чтобы не врезаться в отражения людей. Владыка по-прежнему стоял перед зеркалом и насвистывал простенькую мелодию. Он поворачивал голову вбок, приподнимал подбородок, расчесывал густую бороду и жадно облизывал губы. Казалось, свой вид завораживал его не хуже прекрасной картины. А незримые женщины ворковали где-то в комнате.

Чутье встревожилось, но я отмахнулся: Владыка не видел меня. Я держался стены, и обходил конус света из зеркала, чтобы нечаянно не отразиться в нем. Но вечно избегать его не выйдет. Шкаф стоял напротив выхода из спальни.

В висках стучала кровь. Окружающие звуки стихли, остались лишь бешеные удары сердца. Толстовка насквозь промокла от пота и неприятно облепила спину. Бежать. Нужно бежать! Я не мог рвануть с места, не мог пробежать по коридору и выпрыгнуть из квартиры. Во мне била осторожность. Я не знал всех правил чертей, не знал всех правил Зазеркалья. Сплошная неопределенность. Поэтому я двигался медленно. Проверял и обдумывал каждый шаг. В битве чувств и разума я всегда ставил на разум. Он спасал меня. Вел к самому верному исходу.

Когда до заветной двери оставался метр, Владыка что-то прошептал, и женщины резко замолчали. Я замер. Рухнул на колени и закрыл рот руками. Я уже зашел в конус света, но ни Владыка, ни незримые женщины не подали ни одного знака, что видят меня.

— Рана, — мечтательно прохрипел Владыка. — Совсем молодая. Такая сладкая, такая прекрасная.

«Все хорошо, — успокоил я себя. — Он меня не видит. Он меня не видит! Надя не видела!»

Владыка шагнул к выходу в коридор и замер в метре от меня. Если он протянет руку, коснется моей макушки и не почувствует.

— Вас что-то беспокоит? — спросил взволнованный девичий голосок.

— Куда же вы? — добавил второй.

— Я долго ждал сего мига, — ответил Владыка и закатил глаза. — Но для начала.

Его рука резко дернулась ко мне, протянулась через белый контур. Длинные ногти впились в мое левое запястье, толстые пальцы сжались мертвой хваткой. Я дернулся, попытался вырваться. Бесполезно!

Владыка потащил меня по полу, как мешок.

— Нет! — только и успел прокричать я.

Он вдавил меня в зеркало, вытянул через него и вырвал из лап Зазеркалья. Каждая трещина прошлась по мне острым лезвием. Вспорола толстовку и кожу под ней. Меня словно протащили по мясорубке. Но я успел закрыть голову рукой.

Окружающие звуки ударили по мне молотом: шуршания тканей, шепотки, звуки за стеной и похрипывания Владыки.

— Рана, — повторил он, сжимая мое левое запястье. Владыка оскалился, когда наши взгляды пересеклись: — И не одна. Должно быть, ты сын той самой Ведьмы. Добро пожаловать в мой дом! В мои владения!