Январский человек (джен)

Ничего больше не осталось. Только жесткий деревянный пол Визжащей хижины, белый холодный снег, тёплая густая кровь и боль от яда Нагайны, распространяющегося по телу — медленно, но верно.

Мальчишка уже ушёл. Собрал его чёртовы воспоминания и ушёл. Тот, кому было предначертано умереть — ещё точнее, чем Северусу. Но, кажется, они оба выжили. По крайней мере, один из них точно находился в здравой памяти, раз столько раз заявлялся в память Северуса — по поводу и без. Явился он и сейчас.

Неуловимое движение воздуха, знакомое тепло рук — и вот незнакомец уже сжимает руки Северуса в своих.

— Гарри… Срывается с губ Северуса, — как ты можешь быть здесь? Это же не сон.

— Разве не сон? — голос звучит тихо и немного грустно.

— Разве? — мужчина эхом повторяет вопрос — и сам удивляется. Если бы это был не сон, разве Гарри — этот Гарри, Гарри-Незнакомец — смог бы сюда прийти?

— Разве, Северус. — голос звучит всё ещё грустно, но настойчиво. — Сейчас ты спишь. Ты спишь крепко-крепко и видишь сон. Что именно ты видишь?

Северус закрыл глаза, немного помолчал, а затем заговорил:

— Я вижу воду. Много-много синей воды. И в ней нет ничего и никого. Хотя подожди. В ней есть я, иначе я бы я её не видел. Да, точно, вот мои руки, вот ладони. А вот и ноги. Я вижу Барреля. Такого, каким он был, такого, каким он стал. Мы, наверное, в собачьем Раю, иначе и быть не может. Я вижу отца. И мать. Они сидят рядом на кушетке в моей комнате. И держат синюю ёлку — ту самую, которую подарил ты… Я вижу тётю Мелани. Она сидит на крыльце вместе с Лили и читает ей «Бесконечную гирлянду», пока Гёдель дремлет у неё на коленях, обернувшись своим хвостом — будто укрывшись живым одеялом. И я вижу Альбуса Дамблдора. Это его ноги рядом с моими. Мы прогуливаемся мимо речки, мимо того самого места, где умер Баррель. И мне больше не страшно и не больно вспоминать о нём. И о них. Я любил каждого из них всем сердцем — и с каждым из них уходил из жизни, с каждым из них оставлял часть себя. А сейчас я вижу, что они оставили часть себя со мной — и нет отдельно их или отдельно меня. Они живут внутри меня, жили задолго до смерти и будут жить ещё долго после неё. Пока я помню их руки, голоса, смех и взгляды. Что это, если не Рай?

С каждым словом голос Северуса звучал всё увереннее, обретал силу. Будто птенец, который выпал из гнезда, но в самый последний момент раскрыл крылья — и сначала неловко, а потом всё смелее управлялся с ними, пока не поднялся совсем-совсем высоко в небо. И его лебединые крылья не затмили половину небосвода.

— Ты можешь остаться с ними, Северус, если хочешь, — честно сказал ему Гарри, — действительно можешь. Сейчас или позже, когда ты только этого захочешь.

— Я знаю. И это так странно. Я хотел остаться с каждым из них — там, в реальности, когда они уходили. А сейчас, когда они собрались здесь все вместе, я больше не хочу этого. Не сейчас. Возможно, позже.

— А что ты хочешь сейчас, Северус?

— Ты знаешь ответ на этот вопрос. Ты просил меня притвориться — на какое-то время притвориться тем самым гадким утёнком. Я хочу перестать притворяться им. И стать похожим на Барреля. Стать собой. Думаю, уже давно пора.

— Я всё ещё думаю, что ты похож на него очень давно. С самой нашей первой встречи.

— Которой из? — Северус улыбается.

— Той, которая случится, когда мне будет 25. А тебе — на один день больше четырёх. И я подарю тебе синюю ёлку. Обязательно подарю.

— Пожмешь мне руку — в последний раз здесь? — просит Северус. Он никогда не признается в этом, но ему страшно. Страшно больше, чем перед первым годом в Хогвартсе. Или перед отцом каждый раз, когда он напивался. Или перед Альбусом — там, на астрономической башне, за минуту до того, как Северус поднимет волшебную палочку и произнесёт смертельное проклятье.

Сейчас ему страшнее. В десятки, в сотни раз. Но его голос звучит твёрдо, и только легкое дрожание ресниц выдаёт его страх.

— Только если пообещаешь, что после ты пожмешь её мне в реальности, — отзывается Гарри с тёплой улыбкой. И Северусу ничего не остаётся, кроме как кивнуть и зажмуриться.