Гибель отложим на завтра (джен)

Раскинувшись на диване, Аданэй с любопытством наблюдал за Вильдэрином. Тот сидел перед зеркалом и надевал последний браслет, золотой с вкраплениями янтарной крошки. На нем красовалось уже девять подобных. Закончив, он приблизил лицо к зеркалу, взял маленькую кисточку и подвел глаза черным. Затем обернулся, посмотрев на Аданэя, который, хоть и считал это унизительным, но уже научился угадывать иные желания юноши по одному взгляду.

Поднявшись с дивана, Аданэй подошел к зеркалу и встал за спиной Вильдэрина. Тот вручил ему костяной, украшенный бирюзой гребень и золотистый шелковый шнур.

— Оставь полураспущенными, — велел он.

Расчесав его тяжелые, длинные, как у девушки, волосы, Аданэй приподнял часть из них и, перехватив плетеным шнуром, заплел в косу — он научился делать и это, — остальные оставил спадать на обнаженную спину.

— Спасибо, Айн.

Вильдэрин улыбнулся ему в зеркало и, повернув голову вбок, опустил взгляд на шкатулку с драгоценностями, принялся перебирать их пальцами.

Аданэй смотрел на юношу, на его точеный профиль, длинную шею и обнаженные руки, гибкие и сильные, какие бывают у танцоров — и словно видел его впервые. И противное чувство тщетности шевелилось в его груди. Почему он вообще рассчитывает (и почему Гиллара рассчитывала?), что когда-нибудь, по какой-либо причине царица предпочтет его Вильдэрину?

Никогда прежде Аданэю не приходило в голову сравнивать свою внешность с внешностью других людей. Он просто знал, что хорош собой, потому что так утверждали люди, потому что он нравился множеству женщин и кое-кому из мужчин, и потому что Элимер и некоторые другие ему завидовали. Но сейчас он смотрел на себя, отраженного в зеркале, новым взглядом и не мог удержаться от сопоставления с Вильдэрином. У Аданэя уже никогда не будет такой идеально гладкой кожи — по его спине и груди вились бледные следы шрамов. И вряд ли он может похвастать настолько тонкими изящными чертами, таким блеском густых волос, такой гибкостью тела и такими плавными и одновременно отточенными жестами и движениями. Юноша казался самим совершенством, что с горечью приходилось признать. Таких пишут живописцы, таких ваяют скульпторы, таких воспевают менестрели. Его облику, впрочем, не доставало мужественности, но царице это, похоже, и не требовалось, иначе она выбрала бы себе воина, а не юного красавца с телом танцора.

Конечно, внешность — это далеко не единственное и не основное, чем мужчина может привлечь женщину, но и тут Аданэй проигрывал Вильдэрину. Тот был хорошо образован, играл на многих музыкальных инструментов, красиво говорил и разбирался в изящных искусствах, чем Аданэй похвалиться не мог. В Отерхейне наследников престола обучали истории, политике, войне, но не музыке и танцам: считалось, что воинам такие умения ни к чему. Да, он мог бы заставить царицу полюбоваться на то, как великолепно управляется сразу с двумя мечами (тоже своего рода танец) или как лихо скачет на коне, одновременно стреляя из лука, или как хорошо разбирается в связях и отношениях государств и династий. Но, во-первых, кто же позволит рабу взять в руки оружие или станет рассуждать с ним о политике, а во-вторых, как он уже отметил, если бы царице нужен был знатный воин, у нее был бы знатный воин, а не утонченный юноша, за надменностью облика которого скрывались доброта и чуткость. Лиммена наверняка ценила в нем и эти качества, которыми Аданэй, увы, также не обладал.

— Айн, что-то не так? — спросил Вильдэрин, вскинув на него свои до отвращения прекрасные черные глаза. — Ты странно на меня смотришь. Со мной что-то не так?

«С тобой всё не так! — скрипнул зубами Аданэй. — Чересчур безупречный, сожри тебя Ханке!»

Вслух он сказал:

— Всё хорошо, я просто задумался.

— Ладно, — пожал плечами юноша и, открыв небольшой флакончик, нанес несколько капель масла на свою кожу. В воздухе разлился пряный аромат. — Вроде я неплохо смотрюсь, — с прищуром глянув на отражение, сказал он скорее себе, чем прислужнику.

— Как девчонка, — пробормотал Аданэй еле слышно, все еще раздосадованный недавним сравнением.

Вильдэрин, правда, расслышал, но отреагировал неожиданно: смехом, а не злостью или возмущением.

— Что-что, повтори? — отсмеявшись, спросил он.

Аданэй вздохнул, ругая себя за слишком длинный язык и неосторожность.

— Как девчонка, — все-таки повторил он, но, чтобы немного смягчить свои слова, пояснил: — Ты похож на девицу, когда накрашен. Но красивую, хоть влюбляйся.

— В Иллирине многие красятся, если ты не заметил. Тем более перед важными встречами. — Юноша поднялся и отошел от зеркала к столику с фруктами и виноградом. — И раньше ты ничего не говорил.

— Так ты и не спрашивал, — откликнулся Аданэй. — Но мне этот обычай всегда казался странным.

— Айн, я, конечно, знаю, что ты у нас из Отерхейна, но не думал, что ты такой дикарь, — со смехом сказал юноша, и, закинув в рот пару виноградин, вдруг с любопытством спросил: — А это правда, что у вас мужчины одеваются в шкуры диких зверей?

— Только знатные. И не одеваются, а накидывают на плечи, поверх другой одежды. Простолюдинам и рабам перепадает разве что овчина, и то если повезет.

— А лучшим украшением считаются шрамы?

— С чего ты взял? — поморщился Аданэй. — У меня есть шрамы, но я никогда не считал их украшением. И мои господа не считали.

— Да, верно… — смутился Вильдэрин, скользнув взглядом по его обнаженной груди и животу. — Но, кстати, они вовсе не ужасны, раз тебя взяли сюда, во дворец. — Тут он смешался еще сильнее и, тряхнув головой, проговорил: — Я никогда не знал плети и поэтому ляпнул эту глупость. Мои слова прозвучали гадко, извини. Конечно, то, как ты получил эти шрамы, на самом деле ужасно. Я просто хотел сказать, что выглядят они…

— Я понимаю, что ты имел в виду, — улыбнулся Аданэй, решив избавить его от неловкости.

Хоть он только что и злился на Вильдэрина за его многочисленные достоинства, хоть и чувствовал себя уязвленным из-за того, что вынужден ему прислуживать, но все-таки сложно было не проникнуться к нему симпатией и уж тем более воспринимать как врага.

Однако стоило бы воспринимать, ведь царица не была равнодушна к этому юноше почти безупречного нрава и неземной красоты. Вот и сейчас Вильдэрин, кивнув на прощание, ушел к ней до вечера — предаваться любви и вести нежные беседы. Аданэю же, как всегда, досталась уборка в его покоях и очередная беготня по дворцу от прачечной к портному и от ювелира к поварам.

В этот раз Вильдэрин вернулся от Лиммены рано, сразу после заката, но выглядел довольным и едва не сиял от радости.

«Видимо, хорошо покувыркались», — с досадой подумал Аданэй.

Раскинув руки, юноша с улыбкой упал на кровать, смяв тщательно расправленное слугой покрывало. Кажется, он собирался что-то сказать, но в этот момент в дверь постучали, и вошла Рэме. Увидев ее, Вильдэрин сел на кровати, а девушка, пройдя вглубь комнаты, опустилась на одну из подушек, вторую подтянула ближе к себе и, поманив Аданэя, указала на нее.

— Присаживайся сюда, Айн.

Заинтригованный, он уселся рядом с девушкой. Она помолчала, смотря на него в упор, и слегка огладила его плечо прохладными пальцами — вроде как в сочувственном жесте, но Аданэю он показался притворным.

— Рэме, — сказал Вильдэрин, — давай не томи, рассказывай. Что случилось?

— Нетерпеливый какой! — Она заерзала на подушке, устраиваясь поудобнее, и хихикнула: — И невежливый. Нет чтобы предложить мне вина и завести любезную беседу. Я, может, пришла пообщаться с тобой по-дружески, а ты от меня каких-то россказней ждешь.

Аданэй уже успел понять, что эти двое находились в приятельских отношениях, и сейчас девушка откровенно подтрунивала над парнем.

— Да брось, Рэме, — рассмеялся Вильдэрин, — не вредничай, говори давай.

— Ладно уж, хоть ты и грубиян, — деланно вздохнула она, затем игриво погрозила пальцем Аданэю: — Айн, радость моя, не будь таким, как он, — и без всякого перехода выдала, снова обращаясь к Вильдэрину: — Великая отправила меня сообщить, что твоего слугу отравил Гнесис, и что Гнесис за это уже мертв. Вообще-то она меня еще днем отправила, но я опомниться не успела, как ты уже сам был у нее. Пришлось дожидаться, пока вернешься.

На Вильдэрина жалко было смотреть, настолько сильное недоумение, разочарование и горечь отобразились на его лице.

— Гнесис? — растерянно переспросил он. — Это не может правдой… Это какая-то ошибка. Я ведь всегда был добр к нему, я столько раз ему помогал! Так почему… за что он хотел меня убить?

— Да не тебя! — махнула рукой Рэме. — Айна.

— Меня? — изумился Аданэй, переводя вопросительный взгляд с юноши на Рэме. — Я даже не знаю, кто это. Разве мы с ним вообще знакомы? Чем я успел ему насолить?

— Своим существованием, — ухмыльнулась Рэме, а Вильдэрин, пробормотав «не могу поверить», провел пальцами от переносицы к вискам. Рэме же с ехидцей разъяснила: — На самом деле ты ни при чем, Айн. Просто Вильдэрин был добр к нему, ты же слышал. Слишком добр. Хотя я, между прочим, предупреждала, но наш добросердечный друг злую меня не послушал. Вот Гнесис и возжелал большего. А еще, похоже, решил, что это ты, Айн, мешаешь ему это большее получить.

— Если это правда Гнесис, — глухим голосом сказал юноша, — то это действительно из-за меня.

— Как это? — не понял Аданэй.

Вильдэрин не ответил и опустил глаза, а вот Рэме болтала с охотой.

— Он во всем признался. Яд, кстати, был не на винограде, как мы сначала подумали, а в кувшине с водой в твоей комнате, Айн.

— Это невозможно, — покачал головой Аданэй. — Я пил из него и на следующий день после отравления — и ничего.

Вильдэрин оторвался от разглядывания своих рук и посмотрел на него.

— Пока ты валялся без сознания, я лично выбросил всю еду и вылил все напитки, которые здесь были. И остатки воды из твоего кувшина тоже.

— Зачем? — удивилась Рэме. — Надо было отдать алхимикам или лекарям, вдруг они сумели бы определить, где находился яд? Это многое бы облегчило.

— Да, это было глупо с моей стороны, — повинился юноша. — Но, честно говоря, в ту минуту я об этом не думал. Я был в таком ужасе, что мог думать лишь о том, как бы кто-нибудь еще не отравился.

— Что уж теперь, — пожала плечами девушка. — Главное, что преступник сознался и поплатился.

Вильдэрин мотнул головой.

— Мне надо пройтись, осмыслить это, — произнес он.

— Куда ты собрался? — спросила девушка.

— Как всегда. Пойдешь с нами?

Он сказал «с нами», отметил Аданэй, а не «со мной». Неужели юноша наконец-то позовет его составить компанию, как когда-то звал Иниаса?

— Не могу, — вздохнула, огорчившись, девушка, — мне нужно вернуться к Великой. Может быть, в другой раз. Доброй ночи, Вильдэрин, Айн.

Она поднялась, коротко посмотрела на юношу, затем мазнула взглядом по Аданэю и вышла.

— Похоже, ты ей нравишься, — мимолетом заметил Вильдэрин, когда дверь за ней закрылась. — Идем.

— Куда?

— В рощу, к озеру. Захвати плащ, там может быть прохладно.

С этими словами Вильдэрин сам вышел в соседнюю комнату, где по сундукам была разложена его одежда.

* * *

Юноша молча вел его садовыми дорожками, выложенными камнем, вдоль которых мутным желтым светом горели фонари. Сначала по пути хоть изредка, но попадались другие гуляющие, в основном дворцовая знать, и до ушей доносились чьи-то голоса. Потом дорожки стали темнее и сузились, пока окончательно не утонули во тьме; люди больше не встречались, а звуки ночи зазвучали ярче: шелестела листва, шуршали зверьки в траве, трещали цикады, заливалась ночная птаха.

Еще через несколько минут впереди послышалось журчание воды. Миновав перекинутый через ручей деревянный мостик, Вильдэрин и Аданэй свернули с садовой дорожки на земляную, заросшую травой тропку. Плодовые деревья постепенно сменились кленами, соснами и эвкалиптами, а фонари остались далеко за спиной. Теперь путь освещала только стареющая луна. Деревья еще сгустились, но Вильдэрин уверенно угадывал тропу: похоже, ходил по ней множество раз.

— Мы идем сейчас по священной роще, — наконец заговорил юноша. — Там, в ее глубине, есть озеро, оно зовется Озером Царей и тоже считается священным. С новолуния и до исхода полнолуния нам, рабам, путь сюда заказан. Но когда луна стареет, на посещения этого места невольниками смотрят сквозь пальцы. Конечно, и тогда не всем это дозволено, только некоторым. Но мне можно. А значит, и тебе, пока ты со мной. — Он говорил ровным голосом, неторопливо и как будто немного рассеянно. Только однажды, споткнувшись о выступающий из земли корень, ругнулся, но сразу же продолжил рассказ как ни в чем не бывало: — Один из здешних источников слывет целебным, и там, где он впадает в озеро, в особые дни года чествуют богов. В других местах озера тоже проводятся различные обряды: на восточном берегу в воду окунают новорожденных царевичей и царевен, а на западном омывают тела царей ушедших. Днем сюда иногда наведываются вельможи и придворная знать, чтобы отведать целительной воды. Но о ночи в священной роще ходит множество недобрых историй, а потому после заката большинство людей побаиваются тут бывать.

— Но не ты? — спросил Аданэй. — Ты не боишься? И Рэме?

— Меня впервые привела сюда царевна Аззира, еще в детстве, и она сказала, что озеро и роща никогда меня не тронут. И я ей поверил, потому что она, я так думаю…

Он не договорил, но Аданэй не мог этого так оставить и переспросил:

— Так что ты думаешь?

— Что она ведьма, — понизив голос, ответил юноша. — Ну а Рэме… насколько я знаю, после заката она ходила сюда только со мной.

Он снова умолк, а Аданэй слишком сосредоточился на том, чтобы не споткнуться о камни и корни, которые все чаще попадались на пути. Заросли тоже стали гуще, мешая идти, царапая руки. Но вот Вильдэрин раздвинул ветки жимолости и нависшего над тропой клена, пропустил Аданэя вперед — и взгляду открылось озеро. По водной глади плавали кувшинки, плескалась набегающая на берег рябь, и, подрагивая, стелилась лунная дорожка.

Юноша подошел к берегу и, бросив на траву плащ, уселся сверху, обхватив колени руками и уставившись на воду. Аданэй расположился рядом.

— Гнесис просил меня взять его в услужение, — без всякого предисловия начал Вильдэрин. — Еще тогда, после гибели Иниаса. Я отказал.

— Послушай, я верю, что многие хотели бы прислуживать возлюбленному самой царицы, — с сомнением протянул Аданэй, — но неужели настолько, чтобы убить? И… почему же ты отказал ему?

Вильдэрин помедлил с ответом, затем сказал:

— Он хотел мне служить не потому, что я любовник царицы, а потому что я это я. Чтобы быть рядом и… — Он не стал продолжать эту фразу. — Поэтому я отказал. Мне казалось, что так будет лучше для него же, я не думал, что все так обернется.

— Так он был в тебя влюблен? — догадался Аданэй.

Юноша промолчал, словно не услышал, а затем с досадой воскликнул:

— Надо было дать мне поговорить с ним! А не казнить сразу! Вдруг это все-таки ошибка, и то был не он? Гнесис совсем не похож… не походил на коварного убийцу, наоборот: несмелый, неуверенный, не способный ответить обидчикам…

— Эти качества вовсе не означают, что их обладатель не может убить, — вспомнил Аданэй Элимера в их юности. — Я сталкивался с похожими людьми.

— Возможно, ты и прав, Айн, — вздохнул Вильдэрин, запустив в озеро каким-то камешком. Раздался всплеск, и по лунной дорожке побежали круги. — Если бы еще и ты погиб, то мне было бы очень сложно найти кого-то, кроме Гнесиса, кто не побоялся бы служить мне. И все равно не могу поверить, что это он! — Юноша мотнул головой. — Или, возможно, просто не хочу в это верить. — Он перевел взгляд с озера на Аданэя и с изменившейся интонацией, будто ему только что пришла в голову новая мысль, сказал: — Тебе, должно быть, неприятно, что я как будто защищаю его или оправдываю. Он пытался тебя убить, а я словно выгораживаю его.

— Это было бы неприятно, — ответил Аданэй, — если бы я знал этого Гнесиса и был бы уверен в его вине. Но я понятия не имею. Не знаю, как с этим здесь, но там, где я жил раньше, стражники и приближенные господ не всегда пытались разобраться, кто виноват в действительности — иногда они просто сваливали вину, на кого проще и удобнее.

Вильдэрин покачал головой.

— Нет, тут другое. Твое отравление расследовали по приказу самой царицы, ее не посмели бы обмануть.

С этим Аданэй поспорил бы, памятуя, что Лиммену обманывал собственный военный советник, но, естественно, Вильдэрину он не стал этого открывать. В конце концов, неведомый Гнесис и впрямь мог оказаться убийцей. Порой влюбленность толкает людей на разрушительные, нелепые и глупые поступки, стоит только вспомнить Элимера с этой его рабыней или несчастную малышку Ли-ли в замке Гиллары. Хорошо, что самого Аданэя до сих пор миновало это несуразное и оттого опасное чувство, и он надеялся, что минует и в дальнейшем.

— Обычно я окунаюсь в озеро, когда сюда прихожу, — сменил тему Вильдэрин. — Вода в нем чистая, теплая и спокойная. Но сегодня настроения нет. А ты поплавай, если хочешь.

Аданэй хотел. Он уже столько времени провел в стенах дворца, а до этого у Гиллары, что начал забывать, что за пределами стен существует целый мир. И пусть эта дикая роща, и это озеро, и ночное небо над ним были всего лишь маленькой частью огромного мира, но даже они дарили иллюзию свободы. Хотя бы ненадолго.

— Там вход лучше, — указал юноша вбок, где между зарослями рогоза виднелся широкий проход.

Скинув плащ подальше от кромки воды, положив на него остальную одежду, Аданэй бросился в озеро и поплыл к противоположному берегу. Вильдэрин не солгал: вода и впрямь оказалась теплой и чистой, без примеси тины. Отплыв довольно далеко, он перевернулся и лег на спину, глядя на звезды и покачиваясь от едва ощутимой зыби. На другой берег, правда, плыть передумал: тот терялся во тьме, и Аданэй сомневался, что доберется туда достаточно быстро — в ночи расстояние обманчиво.

Выбравшись из озера, он поскорее отерся плащом, отмахиваясь от надоедливых комаров, и, одевшись, вернулся к Вильдэрину, сел рядом. Тот лежал на спине, закинув руки за голову, и смотрел в небо. На появление Аданэя даже не шевельнулся, только спросил:

— Понравилось?

— Да, замечательно! — выдохнул Аданэй. — Непривычно теплая и приятная вода. В Отерхейне я такого не припомню. Хотя днем там обычно жарко, но почти все реки берут начало в горах, и оттого быстрые и холодные. И немногие озера холодные тоже, не успевают прогреваться. Зато до чего прозрачные! Видел бы ты, как красиво отражается в них небо, особенно на закате!

— Ты скучаешь по Отерхейну? — спросил Вильдэрин и сам же ответил: — Конечно, скучаешь. Хоть ты там и натерпелся, но все-таки именно там вырос.

— Я старался не думать об этом… но да, скучаю, ты прав. Кроме ужасных воспоминаний меня с ним связывают и хорошие тоже. Кроме людей, мучивших меня, там остались и те, кто был ко мне добр. — Аданэй говорил распевно, с легкой печалью, стараясь привнести в интонацию доверительные нотки. Впрочем, он не лгал, он и впрямь тосковал по родине, по погибшему отцу, с признательностью вспоминал Еху, старого лесника, и некоторых своих приятелей.

— Надеюсь, со временем ты полюбишь Иллирин тоже. — Вильдэрин оторвал голову от земли и снова сел. — Признаться, я тоже порой немного скучаю по своему прошлому. Да-да, понимаю, как это звучит, и что ты можешь подумать, — усмехнулся он. — Вроде: какое уж там прошлое у юнца девятнадцати лет! — Он издал короткий смешок, затем посерьезнел: — Но я имею в виду детство и раннюю юность, еще до царицы. Иногда мне приходилось нелегко, зато в то время я мог запросто говорить с другими невольниками, что-нибудь обсудить или просто посмеяться. А потом одни из них начали осторожничать, больше ни о чем мне не рассказывали, а их смех затихал, стоило им увидеть меня поблизости. Кажется, они считали, что все услышанное я передаю царице. Другие стали чрезмерно почтительны, даже кланялись при встрече, как господину, и всячески старались польстить. Какое-то время я еще пытался все это исправить, а потом плюнул. Тогда многие решили, что я зазнался. Ну а я не стал их разубеждать. Хотят видеть во мне того, кем я не являюсь — их дело. Нет, я ни на миг не жалею о том, как все сложилось, и ни на что не променял бы свое настоящее. Мне кажется, что сейчас я самый счастливый из людей! Но все равно иногда вспоминается то, что было раньше.

Аданэй выслушал его слова в приятном удивлении. Может, слуга Айн наконец-то удостоился его доверия, а может, это место — ночь, озеро, убаюкивающий плеск воды — настроило юношу на воспоминания и разговоры.

— Я тебе верю, но вряд ли способен тебя понять, — покачал Аданэй головой, — ведь моя жизнь проходила совсем иначе, мало что общего.

— Что ж, спасибо за честность.

— Давно ты и царица… — начал Аданэй и умолк, думая, как быспроситьаккуратнее.

Вильдэрин ответил, не дожидаясь, пока он подберет слова:

— Около трех лет.

— Так тебе было всего шестнадцать?

Юноша задумался, подсчитывая.

— Почти семнадцать. Но влюбился я в нее еще раньше, совсем мальчишкой.

Аданэю показалось, будто он ослышался. До сих пор он не думал, что Вильдэрин и правда испытывает к царице любовные чувства. Полагал, будто юноша с ней вместе потому, что, во-первых, она так решила — а кто же в здравом уме станет перечить правительнице? — а во-вторых, это повысило его благополучие, превратив из обычного невольника едва ли не в господина: свои покои, слуги, драгоценности и уровень свободы, недоступный другим рабам. А когда (если) он однажды надоест ей, то наверняка сможет рассчитывать на дальнейшую жизнь в богатстве и праздности где-нибудь в подаренном столичном доме. Ну и помимо прочего, Лиммена была еще и привлекательной женщиной и, самое главное, царицей. Все это, безусловно, делало ее вожделенной для многих мужчин, но все-таки она была вдвое старше юноши. Впрочем, у Аданэя не было уверенности, что Вильдэрин не слукавил. Может, он сказал о своей влюбленности лишь на случай, если его слова дойдут до правительницы.

— Еще раньше? — переспросил Аданэй. — Как это случилось? Если это не тайна, конечно…

К его радости, Вильдэрин был сегодня на удивление словоохотлив и, минуту поразмыслив, ответил.

— Да нет, пожалуй, не тайна… Я рассказывал эту историю Иниасу, да и Рэме тоже о ней знает. Мне лет пятнадцать тогда было, я прислуживал одному из казначеев, человеку вспыльчивому и, что еще хуже, непредсказуемо вспыльчивому. — Вильдэрин запустил камнем в воду и ругнулся. — Терпеть таких не могу. Никогда нельзя было предугадать, что именно его разозлит. Бывало, он снисходительно относился к серьезной провинности, зато в другой день рвал и метал из-за сущей ерунды. В тот день он велел мне принести ему отвар шиповника, а он любил пить его из большой широкой чаши и очень горячим, чтоб почти кипяток. Ну, я и принес. Уже когда открывал дверь в его рабочую комнату, понял, что открывать не стоило: он что-то кому-то очень эмоционально доказывал, но я не успел увидеть кому. В тот же миг, как я вошел, он на меня взъярился. Крикнул: «Ты должен стучать, скотина!» И как ударит по подносу снизу! Поднос подпрыгнул у меня в руках, чаша тоже — и полетела на меня, опрокинулась, отвар брызнул прямо в лицо, в глаза, руки ошпарил. Там, напоминаю, был почти кипяток. Я, понятно, выронил все, завыл от боли, за что получил еще и оплеуху. Да-да, я помню, как говорил тебе, что никогда не знал плети. Это действительно так — плети я не знал. Но оплеухи и подзатыльники знакомы мне не понаслышке.

— Я раньше считал, будто ты жил и взрослел здесь в полной безмятежности. Не думал, что это не всегда было так.

— Конечно, ведь я тебе не рассказывал, а вид у меня довольно изнеженный, чего уж там, — усмехнулся Вильдэрин. — Хотя это немного обманчивое впечатление.

— И что же было дальше?

— Дальше? А вот дальше и случилась — она. Моя царица, — из его груди вырвался тихий вздох, и Аданэй подумал, что, возможно, юноша все-таки не лгал о своей влюбленности. — Сначала я только услышал ее слова, потому что лицо и веки жгло, и я закрыл их руками, будто это могло помочь. Она обращалась к моему господину. Не кричала, даже не повысила голос, но таким холодом обдала, что даже меня в дрожь бросило, хотя отчитывала она другого. Я до сих пор помню ее слова на удивление четко. «И за что же ты его ударил, Харрис? — сказала она таким тоном, знаешь, одновременно вкрадчивым и угрожающим. — Подобная запальчивость — дурное качество для казначея и ведет к убыткам. Дела казны требуют холодной головы, если ты к этому не способен, то тебе здесь не место». Мой господин пытался возразить, что его действия ни разу не нанесли убытка, но царица прервала его. Она спросила: «Разве?» — и подошла ко мне. К этому времени я, конечно, уже видел ее, но боковым зрением — не осмеливался смотреть в упор. Но она подошла, и она легонько приподняла мою голову, и она сама посмотрела мне в глаза. И она повторила: «Разве, Харрис? — Она сказала: — Ты разве не знаешь, как дорого стоят царские рабы? Ты здесь, чтобы сберегать мои богатства, а не лишать меня их. Посмотри, теперь у этого мальчика обожжено лицо. А если шрамы останутся?» Она очень бережно, чтобы не навредить еще сильнее, убрала с моего лица прилипшие пряди волос, а потом заправила их за ухо. Таким легким щекочущим движением, будто перышком коснулась. И она все это время продолжала смотреть на меня, ее глаза находились прямо напротив моих. И вот в этот момент я пропал. Потом она отправила меня к лекарю, и я не знаю, о чем они дальше говорили с Харрисом, но скоро его прогнали из казначеев и из дворца.

— Вот так история! — вырвалось у Аданэя. — Чтобы чиновника выгнали из-за того, что он ударил слугу? Поразительно. Может, ты уже тогда чем-то привлек царицу?

— Что? — Вильдэрин сначала не понял, а поняв, рассмеялся: — А, да нет же, я тут вообще ни при чем! На моем месте мог оказаться любой. Чтоб ты понимал, великая даже не помнит об этом случае. Это только в моей памяти запечатлелось каждое мгновение. Даже когда я ей рассказал — уже потом, когда мы уже были вместе, — она не смогла припомнить ни меня тогдашнего, ни сам этот случай. То есть, она, разумеется, помнила, что сняла Харриса с должности из-за многих провинностей и по куче причин. Но его отношение к слуге едва ли было одной из них.

— Все равно… то, как она отнеслась к тебе, достойно восхищения.

— Вот я и восхитился, — улыбнулся Вильдэрин. — С тех пор постоянно старался увидеть ее хоть краем глаза и сам попасться ей на глаза в коридорах дворца. Но великая и не смотрела в мою сторону. Это ужасно меня печалило, хотя и не удивляло: зачем ей было смотреть на мальчишку-подростка?

— Но потом?.. — намекнул Аданэй на продолжение, о котором тоже хотел бы услышать.

Юноша некоторое время глядел на него в веселом удивлении, затем со смехом воскликнул:

— Айн, умерь любопытство! Кажется, я и так рассказал тебе больше, чем следовало.

Аданэй в ответ шутливо изогнул брови.

— Ну, так значит, ты очень хороший рассказчик, раз пробуждаешь у слушателей любопытство. А если серьезно, — он сделал паузу, сменив интонацию с шутливой на задумчивую, — то твоя история довольно необычна, и поэтому так интересно узнать продолжение.

Юноша не перенял серьезного тона.

— Ты не представляешь, о чем просишь, — хохотнул он. — Продолжение слишком смешное и стыдное, я не уверен, что хочу его рассказывать.

— Вот ты сейчас только усугубил мое любопытство, — проворчал Аданэй.

Развеселившийся юноша снова улыбнулся, потом сказал:

— Ладно уж. Помнишь, я говорил, что моей обязанностью было натирать до блеска бронзовые скульптуры по всему дворцу?

Аданэй кивнул.

— В одной из ниш в левом крыле дворца в самом конце коридора есть статуя танцовщицы. Может, видел? Такая изящная девушка, одна нога на цыпочках, вторая приподнята в движении, и ленты в руках развеваются? Нет? Ладно, неважно. В общем, в то утро у меня было какое-то на диво развеселое настроение. И вот я с тряпкой в руках принялся отплясывать рядом с этой статуей, как если бы мы танцевали вместе. Утро было раннее, а коридор дальний, стражники в нем не стояли, а люди еще не ходили. Так что я не стеснялся. Но ладно бы я только плясал! Так нет, я ж еще и болтать с ней удумал, будто она была живой. Конечно, это я так, для смеха — развлекался, резвился… не знаю… играл, как в детстве. Но изображал беседу со всей убедительностью, как лицедей. Говорил ей всякую нежную чушь, шептал на ухо любовные речи, делал вид, что выслушиваю ответ, а потом сам что-то отвечал. Наконец я предложил ей отправиться вместе странствовать, танцевать на площадях и выйти за меня замуж. И тут услышал за спиной: «Мне кажется, она уже на все согласна». Я обернулся, а там — царица! Проклятье, Айн, я никогда не чувствовал себя так глупо, как тогда! — Вильдэрин со смехом опрокинулся на траву, да и Аданэй не удержался от усмешки, представив эту сцену: юнца, пляшущего и ведущего любовные беседы со статуей. — Сейчас-то, конечно, забавно вспоминать, — продолжил юноша, — но тогда, честное слово, Айн, мне хотелось провалиться сквозь землю! Я столько раз мечтал, что царица обратит на меня внимание, но чтобы таким образом, в такой нелепый момент? Что за невезение, думал я, и что за стыд. Понятно, что кое-как я совладал с собой. Преклонил колено, сказал, как полагается: «Прости меня, Великая, за столь неподобающее поведение, я сейчас же выполню всю работу». Она приблизилась и снова, как тогда, приподняла мое лицо за подбородок. Спросила имя, а потом усмехнулась и кивнула на статую: «Конечно, она согласна, разве можно отказать такому нежному юноше? Поинтересуйся у нее еще раз». Пока я думал, нужно ли мне на это отвечать и что отвечать, царица уже ушла. А после, где-то через неделю, Уирген велел мне явиться к ней. И вот… Она потом сказала, что ее привлекло то, как я танцевал, и позабавили мои речи. Они звучали мило, сказала она. Надо же, я так мечтал о ней, но и подумать не мог, что моя мечта осуществится благодаря такому несуразному случаю.

Аданэй слушал юношу, смотрел на него и поражался, как тот умудрялся поначалу казаться таким надменным, холодным, отстраненным. Потому что сейчас перед ним находился как будто совсем другой человек — открытый, непосредственный, не стесняющийся своих чувств. Должно быть, именно таким и видела его царица, именно таким он ее и привлек. Для Аданэя это не означало ничего хорошего, зато теперь он догадывался, что за напускным высокомерием, которое Вильдэрин предъявлял окружающим, пряталась тоска по доверительному, дружескому общению. А значит, Аданэй мог попытаться быть для него не только слугой, но и приятелем вроде Иниаса или даже ближе.

«А потом предать», — встрял противный внутренний голос, от которого он поспешил отмахнуться. Здесь и сейчас ему совсем не хотелось думать о подлостях, и он предпочел бы действительно стать для Вильдэрина другом, а не тем, кому однажды придется ударить его в спину.

* * *

Лиммена сбросила расшитые бисером туфли и, босая, прошла по мягкому ковру вглубь уютного полумрака покоев, где у жаровни, сейчас холодной, стояло широкое кресло. Опустившись в него, она глянула на Рэме. Та сидела возле стола, соскабливая застывший воск с подсвечников и смахивая его в керамическую миску, но, увидев царицу, тут же поднялась, приблизилась и по обыкновению пристроилась у ее ног.

— Мы только что решили, что нужно выехать раньше, чем собирались, на самом рассвете. Рабыни уже подготовили мои вещи? — спросила Лиммена.

— Конечно, Великая, еще с утра все готово и все уже в сундуке, его вот-вот погрузят в повозку.

— Хорошо. — Она рассеянным движением погладила девушку по голове и зевнула. — Боги, как же я устала! Эта поездка совсем не ко времени. Хотя… она всегда не ко времени, утомительная и безынтересная.

Царице со свитой предстояло посетить Нарриан — восточную провинцию в прибрежных землях — и поучаствовать в празднестве, посвященном Богине-матери. Обычай раз в год чествовать прародительницу на побережье в ее главном храме, одном из немногих сохранившихся, тянулся из глубины веков и давно уже утратил былое значение, превратившись для правителей в докучливую обязанность. Жрицы древней богини потеряли прежнее влияние еще многие десятилетия назад, но цари по традиции все еще присутствовали на обряде жертвоприношения. Правда, их поездки становились все более короткими и все менее торжественными.

Лиммена собиралась провести в провинции всего сутки, после чего вернуться в столицу. Но даже так, с учетом дороги и остановок на ночь в попутных городах, с обязательным приветствием местной знати, на поездку уходило не менее двух недель. Это изрядно сердило царицу, считавшую участие в торжестве напрасной тратой времени. Богиня-мать, древняя и чуждая, отвращала ее, дикие оргии в ее честь не радовали, а полубезумные жрицы и обряды пугали. В той части Иллирина, где Лиммена выросла, поклонялись совсем другим божествам — вечно юным и светлым покровителям садов и рощ, музыки и поэзии. Архаичная богиня с ее мрачными гимнами ничем их не напоминала. Из этих поездок Лиммена всегда возвращалась раздраженная. Не сомневалась, что так будет и в этот раз, а потому расположение духа уже сейчас было дурное.

— Ты точно не хочешь взять с собой Вильдэрина? — спросила Рэме.

— Нет, милая, — вздохнула Лиммена. Вообще-то она с удовольствием провела бы с любовником время в пути, но в прошлый раз только исключительная преданность юноши помешала полудиким жрицам увлечь его в свою оргию. Но в этот раз царица не собиралась рисковать.

— Тогда, может, меня возьмешь? — вкрадчиво предложила девушка. — Вместе с Айном?

— Айн? — нахмурилась Лиммена. — Кто это?

— Слуга Вильдэрина.

— Ах, да! Вечно забываю, как его зовут. И почему же ты хочешь, чтобы я взяла тебя вместе с Айном? — Лиммена смерила девушку лукавым взглядом. — Или он тебе нравится?

— Очень, Великая, — промурлыкала Рэме.

— Думаю, и он перед тобой не устоит, — протянула царица. — Но тебе для этого необязательно тащиться на край света и блудить с ним на оргии. Да и Вильдэрину ни к чему оставаться без слуги так надолго.

Девушка вздохнула, но возражать, разумеется, не посмела. Лиммена ободряюще потрепала ее по голове.

— Вернусь я, скорее всего, совсем не в духе, поэтому, когда вернусь, пусть меня утешит и порадует приятный вечер. Музыка, песни, танцы, вино… как обычно. Устроишь?

— Праздник? Ну конечно же, Великая! — Рэме захлопала в ладоши. — Обожаю таким заниматься.

— Знаю, — с добродушной усмешкой сказала Лиммена. — Пусть будут угощения, пусть в мои пиршественные покои придут лучшие танцоры, музыканты, лицедеи. Если хочешь, то можешь среди прочих позвать и Айна. Надеюсь, он умеет еще что-нибудь, кроме как просто прислуживать. Но если нет, то пусть сидит в сторонке и услаждает твой взор. — Царица опустила глаза на довольную Рэме и сама порадовалась: она любила баловать эту девчонку-хитрунью. О, если бы ее дочь Латтора обладала хоть толикой сметливости этой молоденькой рабыни, то можно было бы не так о ней волноваться! — Ну а потом, как всегда, переместимся в личные покои и продолжим вечер более непринужденно… Некоторые из нас.

— Я обо всем позабочусь, это будет великолепный праздник! — выдохнула Рэме и, сверкнув глазами, вскочила, отступила на несколько шагов назад. — Я уже так и вижу! Вот с той стороны, — она вытянула руки влево, — будут стоять и неистово благоухать цветы в огромных вазах, и между ними будут играть музыканты. А вот с этой стороны, — она указала в противоположную сторону, — будут выходить прекрасные танцоры. И лампы будут сначала у них за спинами, создавая светящийся ореол вокруг темнеющих силуэтов, а потом переместятся так, чтобы осветить лица…

— Хватит-хватит, — засмеялась и замахала руками царица. — Давай я лучше потом сама все увижу.

— Ты как всегда права, Великая, — вмиг успокоилась девушка, снова опускаясь к ее ногам.

— Вот что, милая, сходи-ка ты, пожалуй, к Вильдэрину, — попросила Лиммена. — Предупреди, что я уезжаю на самом рассвете, а не днем, как собиралась. Думаю, он все равно захочет меня проводить.

— Еще как захочет! — воскликнула Рэме. — Но только его сейчас нет во дворце, они с Айном отправились в рощу.

— Вот неугомонный мальчишка, — нахмурилась женщина. — Бродить в ночи там, где истончаются границы между мирами! Ладно хоть не в одиночку…

— Он ведь уже не в первый раз, — пожала плечами девушка.

— И наверняка не в последний, оттого я и волнуюсь, что… — она хотела продолжить, но закашлялась. Когда же приступ прошел, сказала: — Знаешь что, принеси мне подставку для писем и бумагу с чернилами.

Рабыня кивнула и выскочила в другую комнату, а Лиммена откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Ожидая девушку, она даже успела задремать, но тут же проснулась, стоило той вернуться. Зевнув, царица пристроила на доске лист бумаги, обмакнула перо в чернила и, набросав короткую записку, помахала ею в воздухе, чтобы чернила подсохли. Запечатывать не стала, ведь ничего потаенного в послании не было. В нем Лиммена всего лишь извещала любовника о своем раннем отъезде, а также просила его осторожнее выбирать пути для вечерних прогулок.

— Все, ступай, — велела она девушке, вручая записку. — Отнеси в его покои.

Как только Рэме ушла, царица перебралась на кровать и ударила в медный диск, висящий у стены над ложем. На звук явились две рабыни: одна принесла воду для умывания, вторая — ночную одежду. Они помогли правительнице подготовиться ко сну, затем погасили свечи и лампы и удалились.

Стоило лечь, как снова одолел кашель — так случалось почти каждую ночь. Только спустя полчаса мучений удушающий приступ наконец отпустил, и ей удалось уснуть.

* * *

Вернувшись к своим покоям далеко за полночь, Вильдэрин отцепил от пояса маленький медный ключ и в полутьме попытался нащупать им замочную скважину. Аданэй подсветил отверстие, поднеся ближе масляную лампу, которую до этого снял с крюка на стене. Наконец ключ, тихо клацнув, провернулся, и дверь открылась. Юноша сразу прошел вглубь комнаты, на ходу скинув плащ, Аданэй шагнул следом, освещая путь — и наткнулся взглядом на сложенный вчетверо лист бумаги, лежащий у порога. Нагнувшись, он поднял его, развернул, а после протянул Вильдэрину.

— Какое-то послание. Наверное, кто-то просунул под дверь, пока нас не было.

— Давай сюда. — Юноша забрал у Аданэя и письмо, и лампу, расположив и то, и другое на столе. Пробежавшись взглядом по строчкам, смял записку в руке и простонал: — Проклятье! На рассвете!

— Что случилось?

На самом деле Аданэй уже знал, что случилось. Успел прочесть, но виду не показал: пусть Вильдэрин и дальше думает, что его слуга не умеет читать по-иллирински, только говорить. Почему он когда-то сделал такой вывод, Аданэй понятия не имел, но разубеждать не спешил, ведь, скорее всего, именно благодаря этому предположению юноша не слишком-то прятал от него свою нежную переписку с царицей.

— Да в общем-то ничего страшного не случилось, — вздохнул юноша, падая на диван, — просто я узнал, что царица уезжает не днем, а на заре. Это значит, что если я хочу ее застать, мне проще не ложиться спать совсем, — он с тоской глянул в темноту за окном, — чем пытаться встать до рассвета.

— Великая уезжает? — Аданэй зажег от огня лампы еще два светильника и опустился на стул напротив Вильдэрина.

— К счастью, ненадолго. Но я все равно хочу и должен проводить ее. Просто я думал, что это случится среди дня, и завтра я успею написать ей до ее отъезда. Но раз так… то придется написать сейчас.

— Зачем? — не понял Аданэй. — Если ты собрался ее провожать, и вы все равно увидитесь?

Вильдэрин с усмешкой поинтересовался:

— Айн, как, по-твоему, выглядит отбытие правителей из столицы? И каким образом их провожают?

Аданэй не раз видел, как это происходило в Отерхейне. В Иллирине, должно быть, все обставляли еще торжественнее.

— Ты хочешь сказать, что будет свита, гора пышных слов и множество людей?

— Да, и я буду стоять среди этого множества и даже не смогу к ней приблизиться.

Он облизал губы и скользнул взглядом по столу, на котором горела лампа, подсвечивая кувшин с разбавленным вином и скомканную в сердцах записку.

— В таком случае зачем лишать себя сна? — Аданэй дотянулся до кувшина и, плеснув вина в кубок, протянул его юноше.

— О, спасибо, меня как раз мучила жажда, — с благодарностью и удивлением заметил Вильдэрин. — Как ты догадался?

— Я наблюдательный, — пожал плечами Аданэй, возвращаясь на место. — Может, тебе и не стоит туда идти?

— Но я хочу. Пусть и не смогу приблизиться и сказать хоть слово, но в конце, перед тем как сесть в колесницу и уехать, я знаю, что она отыщет меня взглядом и улыбнется. И этот взгляд, и эта улыбка будут предназначены именно мне. Мне одному.

Он отпил из кубка, глядя куда-то мимо Аданэя, потом очнулся и попросил:

— Можешь принести мне чернила и все остальное?

— Конечно, — ответил Аданэй, понимая, что раз Вильдэрин спать не будет, то и ему, скорее всего, не придется.

Правда, точно так же он понимал, что как только юноша получит чернила и бумагу, то не станет удерживать его и заставлять бодрствовать. Однако Аданэй уже и сам передумал идти спать, опасаясь упустить что-нибудь важное. Например, той минуты, когда послание будет написано и потребуется его доставить. Лучше, чтобы юноша не сам понес записку, а поручил это Айну — тогда получится ее прочесть.

Вильдэрин устроил на коленях доску и в задумчивости прикусил кончик пера.

— Тебе еще чем-нибудь помочь? — спросил Аданэй.

— Нет-нет, Айн, можешь идти. — Он выпустил кончик пера из зубов и теперь постукивал им по доске. — У тебя, наверное, глаза слипаются. Как, впрочем, и у меня, но ты вовсе не обязан страдать вместе со мной.

— Да ладно уж, пострадаю, — махнул рукой Аданэй, пересаживаясь со стула на мягкие подушки на полу возле дивана. — Если тебя вдруг сморит, и ты проспишь отъезд царицы, то, подозреваю, еще не один день будешь себя винить. А так я тебя разбужу. В любом случае вдвоем надежнее: можно скоротать время за болтовней, и тогда хоть кто-нибудь из нас да выдержит до рассвета.

— Я ценю твое расположение ко мне, Айн, и твою помощь, — серьезно произнес Вильдэрин, отрывая взгляд от бумаги. — Правда. Я хотел, чтобы ты знал об этом.

— Я знаю, — с той же серьезностью ответил Аданэй. — Я тоже ценю твое отношение ко мне.

Юноша улыбнулся и, ничего не ответив, снова уткнулся в лежащий на доске лист бумаги, раздумывая, что написать. Когда он закончил, то свернул послание и обвязал тонким шелковым шнуром.

— Мне отнести? — спросил Аданэй, протягивая к нему открытую ладонь, и Вильдэрин, чуть посомневавшись, вложил письмо в его руку. — Отдать стражу-привратнику?

— Ни в коем случае! — воскликнул юноша. — Вдруг он прочтет, а я бы этого не хотел. Отдай Рэме, как обычно.

— Тогда почему ты не боишься, что Рэме может прочесть?

— Рэме? Это не страшно. Да и вряд ли ей любопытны мои послания, она и так знает обо мне очень многое, как и я о ней. И если надо, мы всегда можем спросить о чем-то друг друга напрямую. Мы ведь знакомы с самого детства, но при этом — или именно поэтому — малоинтересны друг другу.

— Ладно. Только она ведь наверняка сейчас спит.

— Не уверен. К тому же у нас с ней договоренность, что мы тревожим друг друга в любое время, если дело касается царицы.

Аданэй кивнул и, пообещав скоро вернуться, вышел за дверь. Поднявшись по винтовой лестнице, он двинулся по коридору, ведущему к царским покоям, но не дошел до них, а остановился подле ниши с одной из многочисленных статуй, ярко освещенной лампами. Там он аккуратно снял шелковый шнурок со скрученной записки и развернул ее, готовясь прочесть. Тут и услышал издевательски-вкрадчивый мужской голос:

— И что же здесь делает раб в такое время? И что это у него в руках?

Откуда взялся этот рыжеволосый стражник, из какого темного укрытия вынырнул, Аданэй так и не понял.

— Так что это? — повторил иллиринец и протянул руку. — Давай сюда.

— Не могу, господин. Это послание для повелительницы.

— Вот как? От кого же? — все так же вкрадчиво спросил стражник, надвигаясь на него. — И почему в таком случае ты его читаешь?

— Потому что… эта записка… она от меня, я всего лишь ее перечитывал, — не придумав ничего лучше, соврал Аданэй.

— Правда? Насколько я помню, у единственного раба, которому позволено писать повелительнице, — стражник кивнул куда-то в сторону, — волосы немного темнее. А ты вроде бы его слуга.

Аданэй старался держать себя в руках, но чувствовал, как земля уходит из-под ног: еще чуть-чуть, и стражник донесет на него либо Вильдэрину, либо еще кому.

— Да, мне не позволено ей писать, но я… все-таки написал.

— Любопытно… А твой господин знает, что ты хочешь занять его место подле владычицы? — с обманчиво-мягкими нотками протянул мужчина.

«И откуда ты такой омерзительно-догадливый взялся?» — подумал Аданэй, а вслух возмутился:

— И мысли такой не было! Я не по своему почину написал, мне приказали.

— Кто? — резко спросил стражник, голос которого враз утратил мнимую мягкость.

«Прости, Ниррас, — мысленно обратился Аданэй к советнику, — но иначе мне не выкрутиться. А ты что-нибудь да придумаешь…»

— Мне велел военный советник — господин Ниррас Таннеха. — Велел написать и передать царице через ее служанку.

Стражник прищурился, пристально и с подозрением уставившись на него, но Аданэй не опустил взгляда.

— Осторожнее, раб, — тихо сказал мужчина, хватая и подтягивая его к себе за ошейник. — Я этим же утром выясню, правду ли ты говоришь. И если лжешь, лично спущу с тебя шкуру, понял?

— Конечно… господин, — выдавил Аданэй. — Я не лгу. Сам спроси Нирраса, приказывал ли он что-то рабу Айну. Айн — это я.

— Знаю, — усмехнулся стражник. — Я всех вас знаю в лицо. Пока что можешь идти куда шел. Но молись всем богам, чтобы советник подтвердил твою историю.

Он развернулся и пошел прочь. Несколько мгновений факелы отбрасывали свет на его фигуру, красными всполохами играли в рыжих волосах, потом силуэт растворился в другом конце коридора. Аданэй выдохнул. О том, чтобы читать записку, он теперь и не думал. Подрагивающими, непослушными пальцами свернул ее, кое-как заново обвязал шнурком и помчался к царским покоям, где рядом, дверь в дверь, находилась комната Рэме.

Страж-привратник посмотрел на него с легким удивлением, но ничего не сказал, он привык видеть его здесь: прислужник Айн часто приходил к служанке Рэме с посланиями, хоть раньше и не посреди ночи.

Аданэй постучал к девушке, будучи уверен, что она спит и не откроет, и тогда придется стучать громче. Однако она открыла почти сразу. Одетая в шелковую ночную тунику, девушка, тем не менее, сонной не выглядела, разве что темно-русые волосы были слегка взъерошены, как если бы она только что поднялась с ложа.

— Айн? Что ты здесь…

— Послание для Великой.

Он хотел вручить ей записку и сразу уйти, но Рэме вместо того, чтобы взять ее, сомкнула пальцы на его запястье.

— Заходи! — сказала она, втаскивая Аданэй в комнату, тускло освещенную тремя свечами в канделябре. — Вот теперь давай. — Закрыв дверь, она забрала послание и вложила в узкую резную шкатулку на полке над кроватью.

— Я боялся, что ты уже спишь, — признался Аданэй.

— Смеешься, что ли? Завтра все выспимся, — фыркнула девушка. — Великая на заре уезжает, неужели ты думаешь, что кому-то из ее ближайших слуг удастся этой ночью поспать? Надо перепроверить множество мелочей, да и вообще… Заметь, даже ты не спишь. И Вильдэрин тоже, верно? Хотя он-то даже не совсем слуга.

Аданэй припомнил времена, когда был наследным кханади и куда-нибудь уезжал. Даже если его отъезд получался срочным, неожиданным и ранним, к нему всегда все было готово: кони и повозка, любимая одежда и оружие, свита и слуги, а также множество безделиц, о которых так сразу и не вспомнить. И никогда его не волновало, что рабы и прислужники суетились всю ночь, чтобы все предусмотреть, ему просто в голову не приходило думать об этом. Кто же мог знать, что однажды он сам окажется без малого на их месте.

Рэме указала на низкий табурет с мягким сиденьем.

— Присаживайся, Айн. У меня есть немного времени. Хочешь вина? Или, может, лучше налить тебе лимонный щербет?

— Мне надо вернуться к Вильдэрину, — ответил Аданэй, немного удивленный внезапным приглашением, — но спасибо.

— Уверяю, как только ты ушел, Вильдэрин схватился за свою лиру или флейту и теперь грустит и играет, играет и грустит, — рассмеялась Рэме и, достав из деревянного шкафчика в углу комнаты высокие кружки, разлила в них щербет из кувшина. — Так что ты, мой хороший, ему сейчас не нужен.

— А тебе я сейчас зачем? — поинтересовался Аданэй, все-таки опускаясь на табурет.

Рэме протянула ему кружку с холодным сладким напитком и уселась, скрестив ноги, на разобранную кровать.

— Сам догадаешься? — спросила она, чуть склонив голову набок. В шелковой белой тунике, посреди темнеющих разноцветных одеял, она выделялась, как цветок лотоса в ночных водах.

— Нет. Ты мне скажи, — обронил Аданэй, хотя, конечно, уже догадался. Слишком уж игривым стал ее взгляд и пленительной — поза.

— Тогда садись ко мне поближе, вот сюда, и я прошепчу тебе на ухо.

Рэме провела ладонью по месту рядом с собой, будто лаская, и говорила протяжным, негромким, низким голосом. Эту интонацию и эти слова сложно было спутать с чем-то иным — так звучало приглашение предаться любовным утехам. И в других обстоятельствах Аданэй с готовностью предался бы им, тем более что эта бесстыдная девчонка была по-настоящему соблазнительна и смотрела так заманчиво, что сложно устоять. Однако в его случае подобные забавы мешали достижению цели, к которой он стремился. Не то чтобы за несколько месяцев он приблизился к этой цели хоть на шаг, но связь с рабыней могла навсегда закрыть даже малую возможность подступиться к царице. Лиммена вряд ли посмотрит на мужчину, который до этого был любовником ее служанки.

Аданэй отставил ополовиненную кружку с щербетом на прикроватный сундук и, поднявшись с табурета, медленно склонился над девушкой, призывно смотря ей в глаза. Легко касаясь, обвел костяшками пальцев овал ее лица, а большим пальцем приласкал полуоткрытые губы, нежно заправил за ухо вьющуюся прядь волос. Рэме запрокинула голову, издав тихий стон, и прикрыла веки, готовая отдаться. В этот момент Аданэй отстранился и совершенно будничным, даже сухим тоном сообщил:

— Я бы послушал, но у меня нет на это времени. Может, в другой раз.

На лице Рэме сначала отразилось недоумение, а потом она прищурила глаза и процедила:

— Осторожнее, Айн, радость моя. Игры со мной могут быть опасны.

— Что ты, какие игры? — Он небрежно пожал плечами. — Я же сразу сказал, что мне нужно вернуться к Вильдэрину. Спасибо за щербет. Доброй ночи.

Девушка ничего не ответила, только проводила его недобрым взглядом, Аданэй же, оказавшись за дверью и пройдя дальше по коридору, привалился к стене и легонько стукнулся об нее головой.

«Полудурок! — обругал он себя. — Нет, полный придурок!»

Он ведь сознавал, что не стоит вступать в любовную игру со служанкой царицы. Благо, что от «любовной» он кое-как удержался, а вот от игры, увы, нет. Сначала поощрил девушку, а потом пренебрег ею, выказав пренебрежение. Зачем он так поступил? Потому что привык? А ведь вместо этого мог без затей и риска изобразить ничего не понимающего дурачка. Тогда она не затаила бы обиду, а сейчас кто знает… С приближенной служанкой правительницы и впрямь стоило быть осторожнее, это не безобидная добренькая Ли-ли и не его былые наложницы, полностью зависящие от его воли. У Рэме же за вкрадчивым поведением и медоточивым голоском угадывался довольно суровый нрав.

Только спустившись на свой этаж, Аданэй немного успокоился, решив, что попробует завтра же найти слова, чтобы, с одной стороны, извиниться перед девушкой, а с другой — не вызвать у нее повторного интереса.

Вернувшись в покои, он не обнаружил Вильдэрина: его не было ни на диване, где он любил сидеть, ни в кровати, ни у зеркала, а из трех светильников остался лишь один. Зато из-за прикрытой двери музыкальной комнаты доносилась красивая печальная мелодия. Выходит, Рэме действительно неплохо знала юношу, раз предугадала это. Аданэй тихо, стараясь не отвлечь его, вошел в комнату. Вильдэрин сидел в ее глубине на невысокой короткой скамье и перебирал струны лиры. Свет двух ламп освещал его лицо и фигуру, подставку с несколькими видами флейт и стойку с разнообразными струнными инструментами слева.

Увидев прислужника, юноша едва заметно улыбнулся уголками губ, кивнул на гору из подушек у одной из стен и тут же забыл о нем, снова погрузившись в музыку.

Спокойная минорная мелодия убаюкивала, и Аданэй сам не заметил, как на этих же подушках и уснул. Проснулся, когда Вильдэрин коснулся его плеча.

— Айн, перебирайся на кровать, уже утро.

— Утро? — вскочил он, протирая глаза. — Проклятье! Я должен был проследить, если ты вдруг заснешь, а вместо этого сам уснул.

— Если бы я почувствовал, что засыпаю, то разбудил бы тебя. Но все в порядке, правда. Я иду провожать царицу, а ты иди досыпай.

Аданэй глянул за окно, где и впрямь брезжил рассвет, затем посмотрел на юношу — тот уже был красиво одет, причесан и накрашен.

— И когда ты только успел? — пробормотал он, мотнув головой.

Вильдэрин ответил ему непонимающим взглядом, но пояснять Аданэй не стал. Покачиваясь спросонья, поплелся в свою комнатушку и там, рухнув на ложе, тут же снова заснул.

* * *

Ниррас только-только продрал глаза и, позевывая, вышел из спальной комнаты в приемную, как раздался стук в дверь. Советник гаркнул:

— Кто там?! — и, не дожидаясь ответа, открыл дверь.

На пороге стоял Аххарит, как всегда невозмутимый.

— Чего тебе? — пробубнил Ниррас.

— Может, впустишь для начала?

Ниррас со вздохом шагнул в сторону, пропуская стражника. Закрыл дверь и повернулся к нему.

— Так зачем явился?

— Хотел кое о чем спросить и кое-что уточнить.

— В такое время? Мне еще царицу провожать. До полудня не терпит?

— Возможно, терпит, а может, и нет. Зависит от твоего ответа, поэтому лучше сразу.

— Ладно уж, выкладывай.

Аххарит неторопливо прошел вглубь покоев и уселся на скамью.

— Не тяни, сожри меня бездна! Я спешу! — воскликнул советник, которого наглость рыжего мальчишки и возмущала, и восхищала одновременно.

— Скажи, было ли такое, что накануне ты велел какому-нибудь рабу написать и передать послание для Великой?

— Что? — не понял Ниррас. — Какое послание?

— Ясно, — кивнул Аххарит, поднимаясь со скамьи. — Ты только что ответил на мой вопрос. А с лживого дурня я шкуру спущу, как и обещал. Он мне все расскажет. Только сначала Юккену доложу.

— Подожди-подожди, — замахал руками Ниррас. — С кого ты там шкуру спустишь? Давай по порядку. Что за раб, что за послание, и какое отношение все это имеет ко мне?

— Так у тебя уже появилось время выслушать?

— Да, если прекратишь тянуть кота за хвост! — прикрикнул советник, усаживаясь за стол. — Я слушаю. Только коротко и по сути.

Аххарит снова опустился на скамью и, пожав плечами, заговорил:

— Ночью я патрулировал коридоры на царской половине и наткнулся на раба. Он читал некую записку и сказал, что она для царицы. Я заподозрил неладное и уже хотел отобрать и посмотреть, что в письме, однако он сослался на тебя. Якобы это ты поручил написать и передать послание. — Аххарит пронзил его въедливым взглядом. — Вот я и пришел выяснить, так ли это. А то как бы чего не вышло.

— Что за раб? — нахмурился Ниррас. — Он тебе знаком?

— Я его видел. Он прислужник этого юнца, любовника царицы.

— Айн? Убью мальчишку… Хорошо хоть, что на него наткнулся ты, а не кто-то еще.

— Так ты его знаешь, господин советник?

— Знаю… Вот что, Аххарит, ты в это дело не лезь. — Ниррас пересел ближе и похлопал его по плечу. — Оставь этого Айна в покое и ничего не докладывай Юккену. Просто выполняй работу стражника, большего от тебя сейчас не требуется.

— Я и выполняю работу стражника, если ты не заметил, — фыркнул Аххарит. — Проявил бдительность. А вот ты чего-то темнишь…

— Я перед тобой что, оправдываться должен?

— Я задал простой вопрос. Не хочу, чтобы мое бездействие нанесло вред Иллирину.

— Да я с ума с вами сойду! Что с тобой, что с этим Айном! — воскликнул Ниррас, воздевая руки к небу. — Послушай меня: все, что я ныне делаю или не делаю, идет на благо стране. Ты же не хочешь увидеть на троне дурочку-Латтору? То-то и оно. Поэтому пока что забудь об этом рабе. Никакое послание я ему, конечно, не поручал: видимо, парню просто ума не хватило придумать отговорку поубедительнее. Но сейчас это неважно.

— Почему?

— Потому что он нам нужен. Нужен Иллирину.

— Вот как… — протянул Аххарит. — Интересно…

— Хватит копаться в этом! От тебя сейчас требуется безоговорочное доверие и преданность, иначе ничего не выйдет. Если ты не готов довериться, то мне придется искать кого-то другого.

— Не беспокойся, господин советник, я верю тебе. Считай мои вопросы… — Аххарит помедлил и усмехнулся, — обычным любопытством.

— Надеюсь, что это так. Но в дальнейшем, пока я не прикажу обратного, интересуйся только своими непосредственными обязанностями. Юккен, кстати, скоро подаст в отставку, и тогда ты…

Аххарит прервал его:

— Если бы меня интересовали только мои обязанности, то я не заметил бы, что за тобой следят. Так что будь осторожнее.

Ниррас не выдал удивления и спросил:

— Кто?

— Советник Кхарра. Не он лично, разумеется, а один из рабов по его приказу.

— И как ты это заметил, откуда узнал?

— Я внимательный, к тому же мы, стражники, многое видим. Ну и еще я нанял человека, чтобы он следил за тем, кто следит за тобой. Можешь не благодарить, я сделал это все из того же любопытства.

— Все равно спасибо… — пробормотал советник. — А ты далеко пойдешь. Если не споткнешься, конечно, и если это твое… любопытство не обернется лихом.

— Не беспокойся. При необходимости я могу быть слепым, глухим и бестолковым.

— Вот и хорошо, — благосклонно улыбнулся Ниррас. — А насчет слежки: я буду очень признателен, если твой человек продолжит следить за тем, кто следит за мной. А потом ты будешь мне докладывать.

— Договорились, — бросил Аххарит и поднялся со скамьи. — Я могу идти?

— Конечно. И умоляю — что бы ни делал Айн, сообщай мне, но не чини преград ему.

— Постараюсь, хотя это нелегко.

— Что сложного?!

Аххарит скривил губы в ухмылке.

— Не знаю. Меня чем-то смутно раздражают ублюдки вроде него. Наверное, потому что я и сам ублюдок.

Ниррас хохотнул, но вмиг посерьезнел и нахмурился:

— Айн необходим нам, и его враги — наши враги. А его друзья… — тут он запнулся и продолжил уже не так уверенно: — Вообще-то его друзья тоже наши враги…

— Я понял, господин советник. Я все понял. — Аххарит отвесил быстрый поклон и шагнул к выходу.

Закрыв дверь за негаданным посетителем, Ниррас вернулся в спальную комнату, где облачился в торжественные одежды, опоясался ритуальным мечом, надел печатный перстень советника и повторил про себя церемониальную речь, однако мысли его блуждали далеко от предстоящего действа. Он задавался вопросом, удалось ли соглядатаю Кхарры что-то выяснить, и вспоминал, что опасного делал в последние несколько недель. Ничего особенного не вспомнил и успокоился. Гилларе давно не передавал вестей, с Хаттейтином наедине тоже не виделся. Напротив, в последнее время занимался исключительно войсковыми и государственными делами. Но с Кхаррой все равно нужно было что-то решать, такое нельзя оставлять безнаказанным, в раздражении думал Ниррас.