Под Невидимым венцом (джен)

Странное то было зрелище: маленький мальчик и высоченный суровый мужчина. Хотя не только в росте дело. Отец-князь Таглам тоже возвышался над своими воинами и воеводами, да сравнить его с Адеваром — все равно как князь против… Нирея смутилась — в голову пришло разве что «разбойник с большой дороги». Да не бывает у разбойников такого взгляда.

Нирея замерла на месте, даже позабыла опустить занесенную ногу и едва не выронила крынку с молоком. С изумлением она смотрела, как Адевар склонился и слушал Лейтара, а потом даже присел на корточки, чтобы удобнее было. И он слушал не молча — порой сам говорил что-то в ответ. А Нирея так и стояла, пока не поняла, что поневоле прислушивается к их беседе. Ее обдало жаркой волной стыда, но прервать их она не решилась: сколько дней Лейтар молчал да таился, слова было не вытянуть — а теперь болтает с незнакомцем, будто с родным или хотя бы с товарищем. Быть может, оно и к лучшему. Вряд ли Адевар скажет ему что-нибудь худое. А если вдруг скажет, она вмешается, да и воины тоже.

— …укутался бы получше, князь, — расслышала Нирея приглушенный, непривычно мягкий голос Адевара. — Вон, и нос, и уши уже полымем горят. Не лето на дворе.

Со вздохом, в котором Нирее почудилась затаенная грусть, Адевар сам запахнул полы толстого суконного кафтана, видимо, снятого с кого-то в Пратаме. Под ним виднелась все та же драная стеганка со следами крови. Лейтар тотчас кивнул с важным видом и натянул шапку пониже на лоб и уши. Нирея невольно улыбнулась: с каждым днем близилась зима, холодало все сильнее, и Лейтар все яростнее сражался с грубой теплой одеждой и одеялами. А тут послушался.

— А ты сказки знаешь? — спросил он своего странного собеседника. — Я вот много знаю, мне сестрица рассказывает. Про царевича Кудраса, про Шерунна и великанов, про спящих богов, про Терлихата-витязя. Тебе какие больше нравятся?

Адевар улыбнулся, словно против воли, и вновь в чертах его мелькнула плохо спрятанная скорбь.

— Мне всегда было жаль Терлихата, — ответил он. — Особенно когда его оклеветали и изгнали. В детстве я так любил эту сказку, наизусть знал, разбуди ночью — рассказал бы без запинки…

Он опять умолк. А Лейтар удивил новым вопросом:

— А ты тоже такой?

Адевар вскинул склоненную голову, словно его ударили. В глазах его читалось такое искреннее изумление, что сердце Ниреи в который раз сжалось от сострадания.

— Какой? — чуть слышно шепнул он.

— Как храбрые витязи из сказок!

Щеки Лейтара полыхали вовсе не от холода, глаза сверкали — Нирея отлично знала, что это означает. Он глядел на человека по прозвищу Безумец — боги весть, заслуженному или нет, — так, словно в нем воплотились все герои любимых его сказок.

— Ведь ты был совсем один! И ты не испугался и победил всех врагов в той крепости!

Нирея позабыла и про обед, и про крынку в руках: она не сводила глаз с Адевара, сама не зная, почему. А его, казалось, смутил этот чистый детский восторг. Он так и сидел молча, слегка покачиваясь на носках сапог, и будто искал ответ — или не хотел отвечать.

— Нет, князь, — медленно произнес он после долгого молчания. — Мне жаль, что я не таков. Но, — голос сделался глубже, в него вернулась привычная звонкая ярость, — я стану таким ради тебя. Я добуду тебе престол твоих отцов и покараю убийц твоей семьи. Боги мне свидетелями, жизни не пожалею…

— Не надо!

Нирея чуть не подпрыгнула — столь стремительно восторг в глазах Лейтара сменился ужасом. Он даже подался вперед, словно хотел обнять своего собеседника — или удержать от чего-то.

— Нет, не умирай! — горячо затараторил Лейтар. — Так нельзя, так не бывает… В сказках витязи побеждают всех врагов и живут долго и счастливо…

— Хорошо, князь. — Адевар улыбнулся и моргнул несколько раз, словно боролся со слезами, недостойными мужчины. — Я не умру.

Вот теперь Лейтар дал себе волю — кинулся, стиснул, зарылся лицом в толстый кафтан, от которого до сих пор несло гарью. Нирея смотрела на склоненную полуседую голову, на жилистые руки, что дернулись обнять в ответ, но упали. А Лейтар выудил откуда-то свой неразлучный камушек и, кивая на него, зашептал что-то на ухо Адевару.

— …мне такой сон снился, — разобрала Нирея. — Я видел отца, маму и Антесана с Геледом! Они подарили мне плащ, как у большого воина, а еще меч, настоящий! А еще шапку, такую красивую, блестящую!

— Они говорят с тобой, — кивнул Адевар и вновь улыбнулся — теперь уже без слез. — Это знак: ты непременно станешь князем. Только подрасти чуток…

За минувшие дни Нирея успела привыкнуть к постоянным тяжким думам и загадкам, терзающим разум. Зрелище почти не удивило ее — напротив, будто сняло с ее души, исстрадавшейся, перепуганной, измученной неведением, некую тяжесть. Видно, впрямь совладал Лейтар со своим горем, раз говорит о погибших родичах, да еще незнакомцу.

Все верно: Лейтар принял воинское пострижение, и ему самое время переходить от нее, няньки, к дядьке. Помнится, отец-князь говорил, что дядьку порой сами боги посылают, — видно, они и послали Адевара. Безумец он или нет, преступник или нет, он будто сам собой сделался для Лейтара дядькой-воспитателем, одновременно чутким и требовательным. В преданности же его Нирея не могла сомневаться. Будь здесь мать-княгиня, она бы тоже не усомнилась.

Сзади послышались недовольные шепотки, вздохи, решительные шаги. Нирея будто очнулась от грез. Ее спутники-воины, в отличие от Лейтара, не спешили доверять Адевару. Краем глаза она заметила, как подобрался раненый Овандим, как провел пальцами по тетиве лука. А Лейтару будто и дела не было — он улыбался, гладил камушек и болтал с Адеваром, как с давним другом.

Шаги затрещали громче, послышалась крепкая брань.

— Да что ж ты, Хидегов сын…

— Не надо, Панарет… — Нирея метнулась к десятнику, преградила ему дорогу, да так резво, что холщовая обвязка на крынке пропиталась молоком. — Пусть. Он сделал то, чего не могу даже я, чего не может никто из нас. Я с самого праздника не видела Лейтара таким…

— Нирея!

Лейтар, видно, услышал — или заметил. Мигом он сорвался с места, подлетел к ней, вцепился в крынку.

— Это мне? Молочко? Дай скорее, я пить хочу! — Он выхватил увесистую крынку, чуть не уронив, и тут же припал к ней.

— Погоди. — Нирея отняла крынку, вытерла Лейтару лицо куском холстины вместо платка. — Сперва поблагодари Тейгота и Ридама, это они принесли тебе молоко. И давай-ка съедим его с кашей — или хотя бы с сухарями.

Лейтар важно кивнул и поблагодарил обоих воинов, те поклонились в ответ. Костер уже загасили и закрыли дерном, так что можно было не опасаться случайных зорких глаз, которые бы углядели бледный дым. Последним подошел стоящий в дозоре Грас, хотя лука он, как и Овандим, не выпустил, косясь на Адевара. А тот спокойно уселся у котелка обок с Лейтаром и Ридамом и вытащил деревянную, изрядно погрызенную ложку.

Воины ели кашу вприкуску с салом и сухарями, Лейтар запивал молоком и порой угощал всех, хотя не отказалась только Нирея. После трапезы Панарет пустил по кругу флягу с крепким медом. На Адевара десятник глядел настороженно, а тот как ни в чем не бывало взял флягу у Ридама, глотнул раз-другой и с поклоном вернул Панарету, да так, что не придерешься и не увидишь, как ни старайся, худого умысла.

После еды все воины разошлись по своим постам, только Овандим остался сидеть близ кострища и поглядывать на нового товарища — скорее по надобности, чем с неприязнью. Нирея с пустым котелком и ложками зашагала к ближайшему ручью, и впервые за много дней у нее отлегло от сердца. Лейтар как будто становился прежним, оттаивал, точно мерзлая земля весной, хотя в чертах его исхудавшего лица навеки запечатлелась тайная грусть. Быть может, когда-нибудь она исчезнет.

Нирея зачерпнула горстью быструю прозрачную воду — пальцы вмиг свело от холода. Пока она кое-как оттирала пучком мха посуду, мысли ее вновь и вновь возвращались к Лейтару и к Адевару. Понятно, почему братец в таком восторге, — она сама в глубине души восторгалась не меньше, а может быть, и воины тоже, хотя не подавали виду. Но отчего сам Адевар так потянулся к мальчику, которого вполне искренне величает князем?

Вспомнилась первая встреча на дороге близ Пратама, вспомнилось то, что было потом, после бегства. Он говорил, что братья с Красного Всхолмья приказали убить его жену и детей, за которых он и мстит. Невольная горечь сменилась странной мыслью: что, если он видит в Лейтаре, князь он или нет, некое отражение собственного сына, если он у него был? Хотя он — человек в годах, такому впору уже внуков иметь. Так что его дети, верно, были взрослыми.

Нирея растерла опухшие от холодной воды руки, спрятала их под платок, повесив котелок с гремящими в нем ложками на локоть, и пошла обратно к лагерю. Хмурый день казался бесконечным унылым вечером, и больше всего хотелось забиться под теплое одеяло в натопленной горнице, чтобы бренчали чуть слышно струны под руками сказительницы Реты, чтобы нежно звенел рядом голос матери… Нирея мотнула головой, заодно стряхнула невольные слезы. Навстречу ей вприпрыжку мчался Лейтар, за ним, точно шитый золотом княжеский плащ, волочилось одеяло.

Лейтар подтащил ее за подол к кострищу, заставил сесть на чей-то свернутый плащ, а сам тотчас забрался к ней на руки. Нирея улыбнулась, поцеловала его в висок, в щеку — и тотчас поймала на себе взгляд Адевара. Тот сидел прямо на земле, обвив колени руками, и смотрел на нее в упор.

Видимо, Лейтар тоже ощутил его взор — смутился, заерзал на руках.

— Что, мне так нельзя? — тихо спросил он. — Если я воин…

— Почему же нельзя? — Адевар улыбнулся, слегка прищурившись. — Ты же не просто сидишь у сестрицы на руках, а защищаешь ее. Пока ты с нею, никто не посмеет ее обидеть.

— Пусть только попробует… — Лейтар гордо вскинул голову — и тут же склонил ее на грудь Нирее.

Она молча смотрела, как он устраивается поудобнее на ее руках, как слипаются его глаза. Вскоре он задышал ровно, тело его отяжелело. Он по-прежнему прижимал к груди свой заветный камушек, а на обветренных, пересохших от путешествия губах показалась улыбка — детская, счастливая. Быть может, ему опять снились отец с матерью и братьями?

— Ты бы сама отдохнула, госпожа, — сказал Овандим. — Панарет говорил, нам торопиться некуда, так что выспитесь оба.

Нирея кивнула: мол, сейчас, только уснет покрепче — и положу. Она огляделась, выискивая место поровнее и с более густой травой, чтоб лежать удобнее. И вновь наткнулась на взгляд Адевара.

— Ловко у тебя с ним вышло… — шепнула Нирея, едва шевеля губами.

Она не знала, что еще сказать, но его молчание тяготило ее. Он же так и не ответил, лишь опустил взгляд, словно понял, что смущает ее. И все-таки она продолжила:

— Он несколько дней после… после гибели отца и матери молчал, ни слова не говорил… Я даже боялась, что он повредился рассудком… Но боги миловали. А ты… не знаю, как тебе удалось…

— Может, и зря, — бросил Адевар и выпрямился, вытянув ноги. — Тяжко это — привязываться, а потом вдруг терять. И ему будет тяжко, если ко мне привяжется. Все равно ничего доброго мне не светит. Убью их, а потом будь что будет…

Он говорил резко, отрывисто, будто выплевывал слова — и будто говорил сам с собой, а не с Ниреей. Будто пытался убедить себя, доказать свою правоту. Или бросал вызов всей Дейне, миру смертных и бессмертных.

— Зачем? — вырвалось у Ниреи, словно против воли, а потом она уже не смогла остановиться. — Так ли нужно мстить, непременно убивать самому? Неужели это что-то изменит, неужели вернет погибших к жизни? Я тоже любила приемных моих родителей, родных-то отца и мать совсем не помню… но я не хочу ни за кого мстить. Мне довольно будет, когда убийц накажут за преступление. Хотя… — Она помолчала, опустила глаза. — Наверное, я пережила меньше, чем ты…

Адевар не ответил. Нирея безмолвно укорила себя за праздное любопытство, но поняла, что оно разгорается в ней пуще прежнего. Каждое слово Адевара подбрасывало в этот огонь пригоршню травы, молчание же подбрасывало целую вязанку хвороста. Что он пережил, что потерял? Может, потому и потянулся к Лейтару, что роднит их схожая потеря?

Невольно Нирее вспомнились те, кого потеряла она сама: отец-князь, мать-княгиня, шалун Антесан, способный, казалось, раскрасить самыми пестрыми красками самый унылый день. И Гелед — юный, робеющий, влюбленный… В который раз пришло сомнение: любила ли она его так, как женщина обычно любит мужчину? И сердце честно ответило: нет, любила по-сестрински, не больше, просто радовалась его вниманию, его взорам жгучим, несмелым прикосновениям и словам, за которыми таились сокровища огромной его души, безвременно ушедшей в царство Санеины. Полюбила бы она его иначе, не случись то, что случилось? Может быть, да — а может, и нет. Хотя толку-то гадать, что было бы. Все равно не будет.

Ветерок донес негромкие разговоры воинов, стоящих на страже. Нирея могла бы угадать их без труда, поскольку ее саму тревожило то же самое — до недавнего времени. Лейтар на руках пошевелился, шумно засопел во сне. Она перехватила его поудобнее и мысленно укорила себя: вот о ком ты должна сейчас думать! Но думы ее рвались прочь, как бешеные кони, и мчались, не разбирая дороги. Против воли мчались к тому, кто не особо обижался на прозвище «Безумец».

— Ты говорил, у тебя была жена… — обронила Нирея. — Ты любил ее?

Адевар поднял голову. От его взгляда Нирее захотелось бежать прочь, куда-нибудь к Южному морю или на восток, к горам Двидин. Опять, глупая, ляпнула бездумно: и так ведь ясно, что любил, как же иначе? Только растравлять свежую рану…

— Да, — неожиданно ответил он с невеселой улыбкой. — Меня отец с матерью совсем юным женили. И выбрали мне хорошую жену. Мы были счастливы, только детей пять лет не было… — Он вновь помрачнел, стукнул кулаком по колену. — Да и лучше бы не было…

— Сколько… сколько им было лет? — прошептала Нирея, хотя понимала, что лучше бы помолчать.

— Старший был вот как он. — Адевар кивнул на спящего Лейтара. — А меньшой еще ходить не научился.

— Как же так? — Нирея не сдержала удивления. — Такие маленькие… А тебе же…

Он выпрямился — будто вылетел из ножен звонкий меч или кинжал.

— А сколько, ты думаешь, мне лет? — Нирея не ответила, и он продолжил: — Двадцать восемь. А это все, — он указал на иссеченное морщинами лицо, на поседевшие волосы, — следы ран душевных, следы тревог, лишений и темниц, следы скитаний впроголодь под открытым небом… Я уже почти мертв, я не хочу жить. Только позволяю пока себе жить…

Он скрежетнул зубами, а глаза полыхнули так, что впору поджечь степь. Вряд ли он ждал ответа, вряд ли вообще желал говорить. Но Нирея желала — и сама удивлялась собственной смелости.

— Тебя иссушила месть, — сказала она, — но твоя душа еще не сгорела и не рассыпалась, что бы ты сам ни думал. Иначе ты бы не потянулся так к Лейтару…

— Он — мой князь, и неважно, что малолетний.

Нирею не смутил ни резкий голос, ни хмурый взгляд. Отчего-то пришло на ум сравнение со своенравным ребенком, который упрямо стоит на своем, хотя сам понимает, что неправ. И она ответила, словно утешая упрямца:

— Ты недавно хорошо сказал, что и он без нас пропадет, и мы без него. Ты нужен ему, а он — тебе. Не только потому, что он князь.

Адевар молча пожал плечами. Хмурая морщинка рассекла его лоб под ремешком и почти сразу исчезла. Он поглядел на Нирею, прищурился, усмехнулся чему-то.

— Ишь, развелось тут умных девок… Думаешь, я дите малое, чтобы учить меня уму-разуму? — Он пощупал траву, чуть прибил ладонью и расстелил свой плащ, тоже добытый в Пратаме. — Лучше приляг да отдохни, пока князь спит. Вот проснется, и поедем.

Нирея кивнула без тени обиды, даже улыбнулась: надо же, угадал ее мысли! Сперва она уложила Лейтара, потом устроилась сама рядом с ним. Устроилась спиной к Адевару, безмолвно показывая, что доверяет ему. Хотя недавние думы вскоре покинули ее — слишком уж рьяно отозвалось ее уставшее от непривычной походной жизни тело. Земля была неровная, одна кочка больно упиралась в бедро, но ерзать и вертеться, чтоб стало поудобнее, Нирея постыдилась. Так она и лежала, положив локоть под голову и прижав к себе спящего Лейтара.

— …Хидег его разберет, куда! — послышался ей сквозь дрему сердитый голос Панарета. — Без тебя знаю, что надо решать…

Воины явно старались говорить тише, но степь далеко разносила звуки. Нирею будто окатило ледяной водой: она тут спит-отдыхает, а воины за нее думают, позабыв о собственных заботах. «А ведь у них остались семьи в Тойсее!» — вспомнила Нирея. Один лишь Овандим не был родом из столицы. А у Панарета жена с детьми не абы где, а в самом дворце, куда забрались враги…

— Возвращаться в Тойсею нельзя, — вполголоса продолжал десятник, — коли наш Безумец не врет. Коли это вправду братья затеяли, они нас на пять регов к столице не подпустят, положат по-тихому, и поминай, как звали.

Нирея стряхнула сладкую дремоту, готовая сама не хуже воинов помянуть Хидеговых прихвостней: вольно же ей было позабыть о главной заботе! А она впрямь позабыла, пока раздумывала о Лейтаре, об Адеваре, да пока болтала с обоими. Надеялась по привычке, глупая девка, что воины все решат за нее, мол, они люди опытные, сообразят, как быть. А как тут быть? Если не в Тойсею и не к соседям, то куда?

— А может, зря топчемся на месте? — Это сказал Грас. — Может, нам самый путь в Тойсею? Пусть люди видят, что настоящий князь жив. И никакие убийцы нам не помеха, если открыто поднимем народ…

— А как же слухи про самозванца? — возразил Тейгот. — Они сильны, мы сами нынче слышали. Народ изрядно запутался: одни говорят, что жив княжич, другие — что погиб. Чем мы докажем правду?

— То-то и оно, — вздохнул Панарет и вновь выругался. — На лбу-то не написано. Мало ли рыжих мальчишек. Да и выкрасить волосы — дело нехитрое, бабы и не то умеют.

— Пропадем же без убежища, — подал голос Ридам. — Зима близится…

Дальше Нирея не слушала. Дрема улетела, словно ветром унесло, а смутная тень-дума, что разъедала мысли не один день, наконец сгустилась и обрела ясность. Все тело вспыхнуло неуемной жаждой действия, и Нирея вскочила, взметнув подол и едва не разбудив Лейтара. Одним прыжком она перелетела через кострище, подбежала к воинам. Те невольно умолкли и глядели на нее, будто на диво чужеземное.

— Говорите, на лбу не написано? — Нирее почудилось, что голос ее прозвенел на всю степь — или даже на всю Нишани. — Так на лбу и написано! Только глядеть надо умеючи. Вот чем мы докажем правду — Невидимым венцом!