Под Невидимым венцом (джен)

Стражник потер сбитые костяшки пальцев и взялся за рычаг. Под скрип и лязг цепей узник рухнул на пол, нечесаные волосы закрыли распухшее, окровавленное лицо. С тихим стоном он попытался приподняться, чтобы не лежать носом в липкой вонючей соломе. Стражник, заметив это, со смехом подскочил к нему.

— Чего скулишь, падаль? — Носок сапога врезался узнику под ребра, потом в лицо. — Получил свое? Ничего, скоро ты еще не так запоешь. Совсем как твоя баба — слышал бы ты, как она вопила! — Стражник сложил руки перед собой, откашлялся и продолжил писклявым, будто умоляющим голосом: — «Богами вас заклинаю, пощадите хотя бы детей!» Смешно, правда?

Узник лежал молча и не шевельнулся, когда получил еще пару ударов. Будь стражник повнимательнее, он услышал бы из-под спутанной гривы скрежет зубов, заметил бы, как сжались в кулаки исхудавшие, но сильные руки. Так и не дождавшись ответа, стражник сгреб узника за волосы и раз-другой приложил лицом о пол.

— Не нравится? — хохотнул он. — Никак соскучился тут по жене? Хотя было бы по кому скучать: тощая, даже потрогать нечего. И как ты с нею жил?

Ответа по-прежнему не было, несмотря на новые пинки и насмешки. Стражник сплюнул и, послав упрямого узника к Хидегу в пасть, вышел. Перед тем он прихватил из маленькой стенной ниши светильник, из которого капало на пол растопленное сало. Не осталось ничего, кроме тьмы, холода, смрада — и того, кто был осужден их терпеть.

Лишь только громыхнула тяжелая дверь, узник приподнялся, повернулся набок. При каждом его движении грохотали цепи, зато можно было хоть немного шевелиться, а не стоять притянутым к стене за руки и ноги, пока его мучители развлекались. Сколько дней прошло, узник не знал, но явно не два и не три, раз эти выродки успели подустать от своих забав. Совсем недавно они чуть ли не дневали и ночевали здесь, словно желали выбить последнее, что в нем осталось. И преуспели: выбили все, кроме ненависти.

Зашуршала в углу прелая солома. В живот узнику ткнулся горячий мохнатый комок, норовя забраться под лохмотья. Узник сгреб крысу за шкирку, погладил пальцем усатую мордочку. Крыса глядела на него, словно разумная, и дергала носом — мол, давай, корми, время давно приспело. Со вздохом, похожим на усмешку, узник дотянулся до вчерашней черствой краюхи, отщипнул кусок и раскрошил. Крыса набросилась на угощение, а узник глядел то на нее, то на остаток хлеба. Есть было больно — весельчаки выбили ему несколько зубов. Но если не есть, вскоре протянешь ноги, а значит, не выживешь и не отомстишь.

Узник медленно жевал хлеб. Запить было нечем: недавно ушедший стражник ради смеха перевернул деревянную плошку с остатками тухлой воды, а новой никто не принес. Жажда не особо помогала гнать прочь мысли — и о минувшем, и о грядущем. Рядом крыса заканчивала обед и при этом так забавно шевелила усами, что перед глазами само собой выплыло воспоминание.

Пылающий алым очаг, обложенный камнями. На полу — волчья шкура, толстая, косматая, трое мужчин улягутся без труда; эту шкуру он добыл, будучи лет пятнадцати от роду. На шкуре сидит трехлетний русоголовый мальчик, сует кусочки сала полосатому котенку. Мальчик сердится: котенок никак не желает прыгать за его рукой — просто перехватывает угощение лапой и тут же съедает. Над мальчиком склоняется с улыбкой высокая стройная женщина, ее длинные косы падают на волчью шкуру. Женщина протягивает мальчику клочок ткани, привязанный на толстую нитку. Мальчик дергает нитку, котенок бросает обкусанное сало и кидается за новой добычей. Вместе они носятся по всей горнице, залитой тепло-алым светом, мальчик смеется, и смеется женщина, и смеется он сам, обнимая ее за плечи, — тогда он умел смеяться. И даже младенец на руках женщины улыбается и что-то лепечет…

Недоеденный хлеб упал на пол, но крыса не спешила кинуться к нему, словно понимала что-то. Узник ударил по полу ободранным кулаком, тихо выругался. Прочь воспоминания, они не помогут. Прошлое умерло и сгорело, в будущем же — только месть. А месть невозможна без терпения.

Сытая крыса прикорнула под боком узника, согревая его искоркой своего тепла. Как ни терзала узника боль во всем теле, оно требовало сна. Прежде чем сон пришел и унес прочь боль, смрад нечистот, тьму и жгучую пустоту внутри, дверь вновь загрохотала. Ублюдки соскучились по развлечениям.

— Спишь, крысиное дерьмо? — бросил вошедший стражник — уже другой. — Ничего, сейчас встряхнешься. Вернее, я тебя встряхну — и сон как рукой снимет.

Стражник поставил светильник в нишу, хохоча над своей глупой шуткой, и шагнул к рычагу. Им нравилось забавляться так: дернуть неожиданно, чтобы цепи натянулись резко, чтобы его впечатало в стену спиной и затылком до боли в хребте, до блестящих мушек перед глазами, чтобы выбило воздух из груди, чтобы растянуло руки и ноги так, что впору вырвать из суставов. Прикрыв лицо локтем, узник смотрел на стражника и едва заметно поглаживал кончиками пальцев другой руки свою крысу.

Рука в перчатке с роговыми нашивками на костяшках — чтобы бить больнее — потянулась к рычагу. Но взяться не успела: узник распрямился, будто подброшенный, и швырнул в лицо стражнику спящую крысу.

Крыса явно возмутилась такому обращению — ведь прежде человек был с нею ласков, прикормил, приручил. Злобу же свою и обиду она, как все разумные существа, выместила на том, кто оказался рядом. Стражник завопил, точно резаный: крыса вцепилась лапами ему в глаза, прихватила за нос зубами. Словно позабыв об узнике, о рычаге, светильнике и оружии на поясе, стражник орал дурниной и рвал с лица крысу. Узник же следил за ними застывшим взором и подгонял мысленно: «Скорее!»

По счастью, стражник прикрыл за собой дверь, а темница не выпускала на волю ни единого звука. Оба глаза стражника вытекли, кровь залила лицо и грудь, а он все метался, обезумевший от боли, пока не случилось то, чего ожидал узник. «Давай, только упади в нужную сторону!» И стражник упал, врезавшись сослепу головой в каменную стену. Упал в трех шагах от узника.

Он преодолел эти три шага одним звериным прыжком. Стражник притих, полуоглушенный, но еще шевелился, и тяжелый наручник тотчас размозжил ему висок. Взъерошенная крыса шмыгнула прочь, в свой угол, хотя узник этого уже не видел. Он звенел ключами на поясе убитого — хвала богам за то, что на свете рождаются подобные дурни.

Нужный ключ отыскался не сразу. Вымазанные кровью руки потели и дрожали, узник скрежетал зубами, поминая Хидега и все его охвостье. Казалось, поиск будет длиться вечно — и все же он закончился, и опостылевшие цепи праздно свалились на пол. Узник отшвырнул ключи, рванул с себя грязные лохмотья и взялся за пояс убитого стражника.

Ростом тот был ниже почти на голову, поуже в плечах и шире в поясе. Рубаха кое-где треснула, завязки штанов пришлось затянуть посильнее, зато сапоги оказались впору. Сверху узник надел стеганку — стражник был без кольчуги — и легкий нагрудник, кое-как обтерев его от свежей крови. Пояс тоже пришлось крепко затягивать, но само ощущение тяжести меча у бедра воодушевило и заставило позабыть обо всем — кроме грядущей мести.

Бывший узник подобрал с пола ключи, заправил космы за ворот рубахи. Усмехнувшись, он поднес огонек светильника к волосам и бороде убитого и запер темницу, воняющую теперь не только гнилью, мочой и дерьмом, но и паленым мясом и волосом.

Пригодится ему светильник впредь или нет, Хидег весть. Если что, им можно оглушить одного — или резко погасить: они же не видят в темноте так, как научился он. А придется пробиваться с боем — пробьется. Но все же будет лучше выбраться незаметно. Ублюдки привыкли развлекаться долго, так что стражника хватятся не раньше, чем сгорит восковая свеча в два пальца толщиной.

Низкий темный проход тянулся вперед, суля свободу. Бешено грохотавшее недавно сердце билось ровно. Ненависть жива, она принесет плоды в свой срок. Сейчас главное — выбраться и бежать. Убийцы не уйдут от расплаты.

На женской половине княжеского дворца всегда суетно, а перед празднествами особенно. И есть в этой суете нечто радостное, глубокое и живое, то, что любая женщина ощущает острее. Им звенят переклички и перебранки служанок, топот их быстрых шагов, им веет от душного белого дыма, что валит из-под нагретых утюгов, им шуршат тяжелые ткани и бесчисленные ленты. Готовиться к празднеству всегда долго, а само оно пролетает быстрее птицы. Зато в памяти остается именно оно, а не беготня, суета и прочее.

Так думала Нирея, приемная дочь нишанского князя. Сейчас она казалась себе этаким сердцем той самой суеты: следила, как служанки отглаживают белые дорожки узорчатого полотна и свивают ленты для завтрашнего обряда. Сам обряд, понятно, дело мужское, но без красоты и порядка никак не обойтись. Да и не кого-то постригают в воины, а меньшого сына князя.

— Опять ты все напутала, неумеха! — рассек веселое гудение голос Вейры, одной из старейших служанок. — Будто нынче на свет народилась! Зеленые ленты угодны богам на рождения и свадьбы, а воинам надобны красные. Убирай сейчас же!

Эга, совсем юная девчонка не старше Ниреи, хлопнула глазами и умчалась прочь с охапкой пестрых лент. Огромная, в два обхвата, корзина Вейры постепенно наполнилась мотками других цветов — алыми, багряными, желтыми, золотистыми, белыми. Невольно глянула Нирея на свою работу — не прокрались ли в вышивку неположенные цвета? Нет, она свое дело знает. Да и как не постараться для меньшого брата?

А братец Лейтар, как всегда, оказался легок на помине. Ворвался в горницу, едва не снес нагруженных полотном служанок — благо, молодые, проворные девки успели со смехом увернуться. Встряхнув кудрями, Лейтар сунул нос в корзину Вейры, да так, что чуть не опрокинул ее. Служанка с улыбкой протянула ему пряник. Братец тут же схватил его, запихал целиком в рот и кинулся к Нирее.

— Это мне, да? — спросил он, жуя. — На завтра?

— Ну не мне же. — Нирея тихо засмеялась и расправила готовую рубашку. — Вот, погляди. И без того красиво, а как сядешь на коня, так еще красивее станешь. А начнут постригать, ни один волосок не застрянет, все соскользнет, это ведь шелк.

Лейтар протянул было липкую от пряника руку — и тут же отдернул.

— Эх, жаль… — вздохнул он. — Опять ничего будет нельзя. Скучно. Ни полазать, ни побегать…

Нирея отложила рубаху и притянула братца к себе. Он тотчас забрался к ней на колени, обнял за шею, прижавшись щекой к щеке.

— А как же иначе? — улыбнулась Нирея, гладя его по мягким кудрям. — Разве можно на праздник в мятом или рваном? Особенно тебе. Ты уже мужчина, не маленький…

— Знаю. — Лейтар важно кивнул, наморщил лоб и бойко протараторил заученное: — Воин делает то, что должен, а не то, что хочет.

В порыве нежности Нирея крепче обняла его.

— Ах ты мой храбрец, — шепнула она в рыжую макушку Лейтара. — Уверена, ты станешь могучим и отважным воином.

Лейтар поцеловал ее в щеку, обнял сильнее, а потом отшатнулся и уставился на нее круглыми голубыми глазами.

— А когда я стану воином, — прошептал он слегка дрожащим голосом, — мне нельзя будет к тебе на руки, да?

— Можно, только чтобы никто не видел. — Нирея подмигнула братцу. — А я никому не скажу. Кто знает, кого князь выберет тебе в дядьки, но вдруг он окажется не слишком строгим? И вообще, даже воину нужна ласка и забота…

— Ладно, я пойду. — Лейтар соскользнул с колен Ниреи и прибавил, точно взрослый: — Надо кое-что проверить.

На завтрашнюю рубаху он больше не взглянул — кинулся к двери, скользя между подолами служанок, длинными дорожками, свертками и корзинами. Нирея заметила, что по дороге он снова запихнул что-то в рот, — не иначе, одна из женщин побаловала его очередным пряником или леденцом.

— Ох, чужие-то как растут! — всплеснула руками пожилая Вейра. — Вчера еще в колыбельке спеленатый лежал, а нынче уж на коня садить пора. Оглянуться не успеешь, как невесту-любушку приведет.

— Да уж с невестами не затянется, — поддакнула Оррия, искуснейшая из княгининых швей. — Все княжичи у нас — как на подбор, есть в кого. Да меньшой — самый миленький. Волосы-то будто червонное золото, аж глаза слепит!

Нехотя Нирея поднялась. Ее всегда радовали похвалы названым братьям, особенно Лейтару, которого она нянчила с самого рождения. Только дела сами себя не сделают: мать-княгиня еще не видела готовой рубашки, да и служанки вроде закончили с дорожками и лентами, а к завтрашним нарядам для всех еще не приступали.

— Полно вам, — сказала Нирея, прихватив рубашку. — Я к княгине, а вы заканчивайте тут. Эга, убери мой ларец с нитками. А ты, Вейра, проследи, чтобы дорожки унесли куда надо. Если помощь понадобится, княгиня велела звать Теска и прочих, князь дозволил.

Нирея кивнула всем и вышла. Ей поклонились в ответ — кто низко, кто не очень: хоть она и звалась дочерью князя, во дворце к ней относились скорее как к няньке меньшого княжича, чем как к настоящей княжне. Она особо не сетовала. Нынешняя жизнь казалась ей счастливой, о другой она не помышляла, да и о будущем не задумывалась — почти.

По светлым, изукрашенным стенной резьбой проходам носились туда-сюда слуги и служанки, от гомона вмиг загудело в голове. Поварня, где царила сейчас не меньшая суета, находилась отдельно от жилых покоев, но казалось, что и сюда долетают запахи дымного чада от жаровен, свежего хлеба, пирогов и южных пряностей, что на торжищах идут на вес золота. Путь Ниреи был недолог: всего-то миновать проход, свернуть направо да подняться по лестнице в пять ступеней. Она шла, порой прижимаясь к стене, чтобы пропустить то тяжело нагруженных слуг с раскрасневшимися лицами, то служанок. Двое стражей, стоящих на посту, приподняли копья и поклонились ей. Нирея рассеянно кивнула в ответ: мысленно она пребывала уже в покоях княгини и слегка тревожилась. До поворота оставалось шагов пять: направо — к княгине, налево — вниз по лестнице. Здесь было чуток поспокойнее, и Нирея не расслышала едва уловимого шороха слева.

— Ай!

Навстречу ей из-за угла вылетел кто-то скорченный, черный — волосы торчком, только глаза да зубы сверкают. Нирея отшатнулась, едва не выронив из рук свернутую рубашку. А неведомое страшилище тотчас покатилось со смеху.

— Ха-ха! Испугалась, сестрица?

— Антесан! — Нирея перевела дух — и сама рассмеялась. — Вот чего удумал! Так и до смерти можно напугать.

Антесан, средний брат-княжич, двенадцати лет, выпрямился и довольно ухмыльнулся. Его лицо и руки были густо вымазаны сажей, на голове — копна крашеной бараньей шерсти, а уж рожи строить он умел на славу. Любой испугается, если кто нежданно выскочит из-за угла, а если выскочит такое, мало не покажется.

— Ну весело же, правда? — Антесан сверкнул глазами и снова скорчился, давясь от смеха. — У-у-у, съем!

— Вот я тебе съем! — звякнул с лестницы слева голос Геледа, старшего княжича. — Нашел где забавляться!

Гелед, красный, запыхавшийся, подскочил к брату, словно одним прыжком преодолел ступеней шесть или семь. Нирея поневоле прыснула в рукав, глядя, как Антесан притворно пискнул и присел на корточки, обхватив лохматую голову руками.

— Только посмей еще раз пугать сестру! — насел на него Гелед. — Ты почти взрослый воин, а сам…

— О, храбрый витязь спас красавицу от чудовища! — Антесан с хохотом вскочил на ноги. — Ну, тогда чудовище побежит других пугать, а то вы скучные!

Подмигнув им, он сорвался с места и кинулся по проходу, все еще кипящему суетой. Что-то грохнуло, кто-то помянул Хидегову пасть, завизжали служанки, и над всем этим гамом разнеслось завывание Антесана: «У-у-у!»

— Не сердись на него, он же просто играет, — улыбнулась Нирея. — И ничего дурного не делает.

— Но ведь ты испугалась… — начал Гелед и умолк, вспыхнув до ушей.

— Сама виновата. Будто не знаю, что наш братец любит вот так пошутить, особенно когда все заняты делами.

— А ты… — Гелед поднял на Нирею глаза и тотчас опустил, пальцы его теребили подол рубахи. — Ты тоже занята сейчас?

Геледу, как и самой Нирее, сравнялось пятнадцать лет. Из нескладного длинноногого мальчишки, каким он был еще год назад, он превратился в приглядного юношу, обещающего стать красивым мужчиной: раздался в плечах и в груди, отпустил усы, пока еще тонкие. Голос его звучал совсем по-мужски и почти не срывался больше. Когда же Гелед говорил с Ниреей, то голос дрожал, и дрожало не слабее девичье сердце — ведь он ей не родной брат.

— Я иду к матушке, — сказала Нирея. — Вот, рубаху на завтра вышила для Лейтара, надо показать ей.

Гелед протянул руку, словно хотел потрогать вышивку, сам же, будто невзначай, коснулся пальцев Ниреи. Сердце ее гулко бухнуло — и замерло, исчезли веселые, сердитые, суетливые голоса позади, топот, шорох, крики и смех.

— Красиво, — ответил Гелед, продолжая гладить шелк и заодно пальцы Ниреи. — Ты такая искусная мастерица, совсем как матушка…

— Не знаешь, скоро ли приедут гости? — брякнула Нирея, когда устала думать, о чем бы заговорить.

Гелед явно не помышлял ни о каких гостях, как и о грядущем празднестве: вскинул голову, сглотнул. Нирея улыбнулась ему, и он несмело ответил — и тут же вновь опустил взор, уставившись на косу Ниреи. А лицо его сделалось багряным, точно лента, что перевивала светло-русые пряди.

— Хочешь, я для тебя что-нибудь вышью? — предложила Нирея — видно, сами боги положили на сердце. — Тоже рубаху — или пояс, шапку, да хоть чепрак для коня…

— Вышей, Нирея, спасибо. — Гелед так просиял, что Нирея вновь улыбнулась, но в меру, а то вдруг подумает, что она над ним смеется. — Мне даже пустяк от тебя будет дороже всех сокровищ Дейны. Потому что ты сама — сокровище…

Он шагнул ближе, провел пальцами по изгибам толстой косы, лежащей на груди Ниреи. Она будто позабыла, как дышать, руки задрожали, и новая рубаха Лейтара чуть не полетела на пол. Сзади затопали, приближаясь, чьи-то шаги, и Нирея опомнилась.

— Пора мне к матушке, — шепнула она и улыбнулась на прощание. — А про подарок я не забуду. Сразу после праздника примусь.

Ответа она уже не слушала — если ответ вообще был. Хотя нет, был, пускай не словами. Да и она не слепая и не глухая, понимает, что между ними творится. Не иначе, Гелед любит ее — не как сестру, да и неудивительно, ведь она вправду не кровная сестра ему. А сама она… любит ли она его?

«Наверное, да, — ответила себе Нирея. — Разве может быть иначе? Да и как не любить: он добрый, не гневливый — нравом в матушку пошел, зато за правду горой встанет». А коли так, вряд ли князь с княгиней станут им поперек дороги, ведь сами-то по любви женились, это всякий в Нишани знает.

Из покоев княгини доносилось едва различимое жужжание голосов, чуть слышно бряцали струны меирима. Навстречу Нирее из расписной двери вышел Адриш, начальник над всеми дворцовыми слугами. Нирея ответила на поклон и проскользнула в дверь, которую тотчас прикрыла за нею служанка.

Княгиня Бельга сидела на широком резном престоле с шитым серебром покровом тончайшей шерсти. Престол стоял так, чтобы солнечный свет из окон падал на княгиню, ибо она никогда не пребывала в праздности и, если не бывала на княжеских советах, не отдавала слугам распоряжения и не принимала просителей, охотно шила или вышивала. Добрая половина дворцового убранства, как и наряды князя и княжичей, вышли из-под ее искусных пальцев.

Залитая светом, княгиня казалась воплощением Анавы, богини-солнца. Тонкий покров золотистого шелка окутывал ее голову, плечи, грудь и спину, из-под него сверкали яркой медью длинные косы. Княгиня смолоду славилась красотой и сейчас, на тридцать седьмом году, не растеряла ее. Князь Таглам, супруг, которого Бельга еще княжной-наследницей избрала сама по воле отца, был вполне под стать ей и лицом, и душой, и разумом. Неудивительно, что все три сына уродились красавцами на радость богам и людям. Да верно говорят служанки: Лейтар милее всех. Медные кудри свои от матери унаследовал.

— Готово, матушка, — сказала Нирея и с поклоном протянула княгине рубаху. — Дорожки выглажены, а ленты Вейра с прочими понесли украшать двор. Все, как ты приказывала.

Прежде чем взглянуть на рубаху, княгиня отложила иглу и привлекла Нирею к себе. Поцеловав ее в лоб, она улыбнулась и кивнула пожилой сказительнице Рете, которая на миг прекратила перебирать струны. Меирим вновь запел, а сидящие поодаль женщины из благородных домов Нишани, приближенные княгини, тихо продолжили свои беседы.

— Да ты и впрямь сделалась настоящей мастерицей, доченька, — произнесла княгиня, разглядывая узоры на рубахе. — Скоро слава пойдет за пределы Нишани, а то и всех Старших княжеств.

Нирея улыбнулась в ответ, заодно радуясь тому, что похвалу слышат придворные княгини. Пускай она с малых лет росла в княжеской семье и названые отец и мать не делали разницы между нею и родными детьми, всегда находились спесивицы, что ставили ее не выше служанки. А если по правде судить, то она по рождению не ниже их. И не ниже отца-князя.

Княгиня заботливо сложила рубаху, отдала подошедшей служанке, что следила за княжеским платьем, и вздохнула.

— Да, боюсь, не оценит Лейтар твоей заботы и мастерства. Только наденет обновку — и мигом порвет, не дождавшись праздника.

— Не тревожься, матушка, я с ним говорила и еще поговорю. Он уже большой, понимает.

С печальной улыбкой княгиня вздохнула. Нирея же без труда прочла ее думы: Лейтар — младший ребенок, и боги весть, будут ли еще дети, но сейчас, когда старшие сыновья выросли, вся материнская ласка изливалась на меньшого. И вот уже он, четырехлетний, — воин, готовый принять пострижение и сесть на коня.

— Что-то гости припозднились, — заметила Онтаха, одна из приближенных и троюродная сестра князя Таглама, которая, как говорили, сама помышляла некогда о свадьбе с ним. — Не было еще вестей, госпожа?

Княгиня посмотрела на служанку-дверницу, та качнула головой.

— Не было, госпожа, — ответила девушка — княгине, а не Онтахе. — Гонцы не появлялись, не то Адриш непременно прислал бы к тебе. Говорили, что к вечеру нынче прибудут, да вечер долгий. Может, уже затемно…

— Не иначе, осторожничают братья, — перебила служанку Нийта, подруга Онтахи, первая сплетница во всей столице. — Путь-то от Красного их Всхолмья до Тойсеи не близок, а по пути всякое может случиться. Видно, боятся нового нападения.

Нирея вздрогнула, посмотрела на княгиню. Слухи о двух дерзких покушениях на жизнь ее родичей, Насиада и Оннейва, летали по всей столице и окрестностям. Одни говорили, что убийцы сами погибли, другие — что бежали. Подлинной правды не знал никто, поскольку братья с Красного Всхолмья, как их называли при дворе, предпочли умолчать об этом. Лишь заверили князя и княгиню в письме, что сами отыщут и покарают преступников.

— Как же такое может быть? — не удержалась Нирея. — Ведь здесь, близ Тойсеи, давным-давно нет разбойников. Если и есть где, так у границы…

— А с чего ты взяла, девица, что на родичей княгининых покушались разбойники? — прищурилась Нийта. — Нет, эта братия горазда лишь подстерегать купцов на дорогах, к воинам они не сунутся, не дураки. Разве что заплатят им хорошо — или пообещают заплатить. Не иначе, кто-то ненавидит братьев, люто ненавидит, потому что завидует…

— И потому, что его при дворе княжеском не жаловали так, как Насиада с Оннейвом, — подхватила Онтаха. — Неспроста ведь…

— Довольно, — прервала княгиня, негромко, но так, что сплетницы подскочили на крытых коврами лавках, а Рета едва не порвала струну меирима. — Никто не вправе возводить напраслину, пока вина не доказана. Даже если докажут, я не поверю. Тот, о ком вы говорите, не таков.

— Как же не таков, госпожа? — всплеснула Нийта полными, в узорных запястьях и перстнях, руками. — Верь — не верь, а со свидетелями не поспоришь. Ведь погибли ни в чем не повинные слуги, просто под руку подвернулись. Видно, впрямь безумен, кто ж в здравом уме сотворит такое? И про разбойников тоже правда, кто еще станет обок с изменником? Как говорят, с кем поведешься…

— Не всему верь, что говорят, — произнесла княгиня и нахмурила темно-рыжие брови. — Нашли о чем беседовать перед праздником. — Она оглянулась на Нирею. — Сходи, доченька, да поищи Лейтара. И вы тоже ступайте с нею, пока ничего не приключилось.

Нирея поклонилась, мысленно улыбнувшись. Это верно: если Лейтара давно не видно и не слышно, значит, он что-то затевает. Будь он постарше на два-три года, был бы у Антесана верный товарищ для шалостей, и тогда не только дворец — вся Тойсея ходила бы ходуном. С этими думами Нирея вышла, не дожидаясь Нийты и Онтахи. Впрочем, те все равно отстанут от нее, потому что не знают толком, где надо искать Лейтара. А она знает.

Первый путь обманул: в поварне княжича не оказалось, хотя стряпухи сказали, что он недавно забегал — угоститься свежим пирожком. Нирея кивнула сама себе и поспешила на конюшню. Оттуда летел острый запах соломы и навоза, шуршало сено, кони порой били копытом и фыркали, гудели голоса конюхов, и над всем этим звенел голосок Лейтара:

— Ты не забудь, Уррмас, чтобы завтра была самая красивая сбруя! И чепрак тоже. И гриву с хвостом расчеши, только осторожно, чтобы ему не было больно.

Нирея чуть не рассмеялась. Сам Лейтар терпеть не мог гребни и вечно дергался: «Больно!», когда она чесала его густые рыжие кудри. Значит, вправду понимает, что на празднике все должно быть красиво. И о коне своем заботится.

— Не забуду, господин, все уж давно готово, глянь вот, — ответил тем временем Уррмас, старший конюх. — Сбруя, поводья, седло, чепрак…

Что-то звякнуло, скрипнуло, зашуршало. Когда Нирея вошла в дверь, приподняв подол, Уррмас показывал Лейтару новенькое седло узорчатой кожи, изукрашенное серебром. Лейтар, чумазый, с соломинками в волосах, аж приоткрыл рот, в распахнутых голубых глазах сиял чистый восторг — словно перед ним явились воочию все герои его любимых сказок верхом на своих могучих скакунах.

— Ну, полно, господин, вот уж и сестрица твоя пришла за тобой. — Уррмас убрал седло и поклонился Нирее, как и прочие конюхи. — Прости, госпожа, больно уж невтерпеж было молодому княжичу взглянуть на коня…

— Не беда, Уррмас, князь с княгиней не разгневаются, — улыбнулась Нирея и поглядела на братца. — Идем, Лейтар, уже смеркается. Матушка велела тебя позвать.

— Уже… — протянул Лейтар и вмиг скис, глядя то на Уррмаса, то на конские обновки, то на самого коня — серого в яблоках красавца-трехлетку, что склонил голову к кормушке, полной овса.

— Пойдем-пойдем. — Нирея подвела Лейтара к бочке с водой, наскоро ополоснула ему лицо и руки и вытерла полотенцем, которое подал ей младший конюх. — Завтра у тебя важный день, надо выспаться. Хорош будет воин, спящий в седле!

Лейтар надулся, но поплелся за нею. Стояла поздняя осень, хотя дни пока держались теплые и ясные — нет нужды надевать кафтан или душегрейку. Зато сейчас, в сумерках, Нирея невольно поежилась от холода и поспешила скорее увести Лейтара во дворец. А братец упирался и все глядел по сторонам, словно искал себе новую забаву.

— Шумно как, — пожаловался он и кивнул на дворцовые ворота: из-за них доносился непривычный для вечера гомон. — Чего это они там разгалделись?

— Должно быть, народ съезжается на праздник, — сказала Нирея. — Завтра же будет потеха для всех. Там и простые люди, и торговцы, и купцы иноземные, и скоморохи…

— Скоморохи! — У Лейтара тотчас вспыхнули глаза. — А звери будут? Нирея, давай поглядим, идем-идем скорее! Может, и дядюшек увидим, они же вот-вот приедут!

При упоминании «дядюшек» Насиада с Оннейвом по коже Ниреи подрал мороз — и вовсе не от холодного вечера: вспомнились слова Нийты и Онтахи о покушениях и таинственных убийцах. Она сама не заметила, как замерла на месте, будто впрямь скованная льдом, как в сказке о Гурле, снежном великане-колдуне. Ее привел в чувство Лейтар: тормошил за рукав.

— Эй, Нирея, ты чего заснула? — звал он. — Пойдем скорее, пока все не ушли! Я хочу увидеть зверей!

— Ладно. — Нирея заставила себя встряхнуться: нашла время думать о глупостях. — Пойдем поглядим. Может, и вправду зверей привезли. Может, не просто ученых медведей да псов, а чужеземных — как те огромные полосатые коты с клыками или рахабы с Ничейной земли. — У Лейтара засверкали пуще прежнего глазенки, и Нирея охладила его радость: — Но потом — ужинать и спать.

Лейтар закивал, схватил ее за руку и вприпрыжку помчался по ступеням крыльца. На лестницах и в длинных переходах приутихла суета, хотя там и тут слышались отзвуки голосов, шагов, шороха и стука. Нирея привела Лейтара на кровлю дворца, откуда открывался вид почти на всю Тойсею.

Площадка с резной оградой была шага три в длину и четыре в ширину. Сверху ее защищала от солнца и дождя кровля дворца, здесь же стоял на посту молодой воин княжеской стражи, Ридам, с веселым лицом и длинным любопытным носом. Воин поклонился им, подняв копье, и даже позволил себе улыбнуться.

— Много там народу? — спросил его Лейтар, указывая вниз, на город.

— Гудят, как перед ярмаркой, господин, — ответил Ридам. — Завтра ведь будет гулянье не хуже ярмарочного. Сам погляди, и ты тоже, госпожа. Отсюда все как на ладони, ежели не бояться высоты.

Лейтар тряхнул кудрями — мол, вот еще, высоты бояться! — и шагнул к самой ограде. Нирея мигом сгребла его на руки, чему он лишь обрадовался: так стало видно еще лучше.

Сумерки еще не превратились в настоящий вечер, и можно было разглядеть улицы, которые обычно в это время затихают. Сейчас же по ним сновали туда-сюда люди: пешие, верхом, на телегах, в повозках. У всех были с собой свертки — не иначе, с праздничными нарядами. Лейтар крепче вцепился в Нирею, взор его метался по далеким улицам.

— Вот, вот они! Едут! — закричал он, указывая пальцем.

Ярко расписанные скоморошьи возки с трудом протискивались в людской суете: не один Лейтар был одержим любопытством. На крышах некоторых возков сидели раскрашенные юные скоморохи в рогатых шапках, кривлялись, дудели в рожки и дудки, били в бубны и кричали, зазывая на завтрашнее представление. А следом за возками ехали огромные клетки на колесах, закрытые толстыми холстинами.

— Зачем они их закрыли? — посетовал Лейтар, обернувшись к Нирее. — Даже не поглядеть на зверушек.

— Потому и закрыли, чтобы завтра было веселее смотреть, — ответила она. — Если заранее знать, что увидишь, будет скучно, правда?

— Ну-у… — протянул братец. — Твои сказки вот не скучно слушать, хотя я их все знаю.

— Завтра все увидишь, отец с матушкой непременно позовут их во дворец. Пойдем.

— Нет, погоди, я еще хочу посмотреть.

Нирея уступила. Здесь, под кровлей, было не так зябко, да и зрелище поневоле затягивало. Понятно, чего теперь ждет Лейтар, — прибытия гонца от Насиада и Оннейва или даже их самих, ведь они непременно привезут ему подарки, как и всей княжеской семье. И она задумчиво глядела на пестрые улицы, на тяжелые, крытые плотным сукном повозки купцов, нишанских и иноземных. Не раз она видела их в городе: растийцев, чтущих Медного бога, с бритыми лицами и зелеными узорами на лбах и щеках; смуглых жителей Зинвора и Ларока в длинных одеяниях, и многих других — мать-княгиня, будучи ученой женщиной, немало поведала Нирее о далеких землях необъятной Дейны. Эти купцы привозили самый дорогой товар: шелк, вино, диковинные плоды и сласти, жемчуг и янтарь, а порой и рабов. В срединной и северной Дейне рабство считалось гнусностью, противной богам, зато княгиня нередко выкупала у работорговцев их пленников, будь они родом из Нишани, из любого Старшего или прочего княжества или даже из Земли Богов.

— Глядите, едет! Гонец едет! — вновь закричал Лейтар и едва не свалился с рук Ниреи.

Она поглядела, Ридам тоже: во двор въехал гонец в красном кафтане с черным поясом — так одевались слуги Насиада и его брата. Вновь ожили в голове недавние тревоги, и Нирея взмолилась всею душой: только бы гонец привез добрые вести. Лейтар же не сомневался.

— Они скоро приедут! Пойдем вниз, будем встречать!

Он вырвался из объятий Ниреи и кинулся к лестнице вниз. Ридам вновь улыбнулся, хотя, видимо, пытался сдержаться. Нирея же бросилась вдогонку за братцем и перехватила его уже на середине первого пролета.

— Нет, не будем. Или ты позабыл? Уже поздно, пора спать.

— А как же дядюшки? Они же привезут подарки…

— Подарки — завтра. — Нирея крепко взяла Лейтара за руку. — Да и дядюшки еще не приехали. Зато завтра будет пир, и ты сможешь вволю есть сласти, какие захочешь, хорошо?

Лейтар нахмурился.

— Какие захочу? — уточнил он. — И сколько захочу? Правда-правда?

— Когда я тебя обманывала? — Нирея склонилась и поцеловала его в темя. — Конечно, правда. Пойдем к матушке, она сразу увидит, что ты в самом деле уже взрослый.

Мать-княгиня, которую уже известили о скором прибытии гостей, не стала никого бранить, лишь кивнула с улыбкой, когда Нирея сказала, что они вместе смотрели на город. «Я хотел увидеть зверей!» — выпалил Лейтар, и княгиня вновь кивнула: сегодня можно было позволить чуточку детского своеволия. Сегодня последняя ночь, которую Лейтар проведет здесь, в женских покоях. Завтра же все станет иным: и жилище, и воспитатели, и вообще вся жизнь.

— Да хранят боги твой сон, — сказала княгиня, обнимая Лейтара, и велела служанке принести для него обычный ужин.

К ужину — молоку и свежей плюшке — Лейтар почти не притронулся, зато приготовился ко сну без всяких уговоров: умылся, переоделся в ночную рубаху до колен и улегся на широкую лавку в небольшом покойчике, который делила с ним Нирея.

— Расскажи сказку, — попросил он. — Про царевича Кудраса. Только держи меня за руку, пока я не усну.

— Неведомо где, в неведомом царстве, — начала Нирея, — давным-давно жили царь с царицей, и не было у них детей. Вышла как-то раз царица в сад и увидела, как птичка малая вьет на дереве гнездо. Заплакала тут царица и сказала: даже у птиц есть дети, а у меня, горемычной, нет. И говорит ей тогда птичка человеческим голосом: не печалься, царица, возьми мое перышко, сожги, пепел всыпь в мед да выпей, и будет тебе радость, а всей земле твоей — честь, слава да защита. Взяла царица перышко и сделала все, как птичка велела. И родился у царицы в срок сыночек…

Нирея подергала руку, и она легко выскользнула из теплых, влажных пальцев Лейтара. Он завозился во сне, взбрыкнул ногами, по привычке сбрасывая одеяло. Нирея вновь укрыла его и затянула себе под нос колыбельную.

Снаружи слышался приглушенный топот и гул голосов: не иначе, готовятся встречать гостей — а может, уже встретили. Стало быть, князь, княгиня и Гелед с Антесаном тоже там. Как ни хотелось Нирее самой почтить гостей, да и любопытство свое потешить, она не двинулась с места. Усталость нежданно навалилась на плечи, едва не пригнула к лавке. Еще бы: поднялась спозаранку, целый день сама трудилась да за чужой работой следила, а уж про братца неугомонного и говорить не стоит.

Нирея глядела на спящего Лейтара, вполне разделяя чувства матери-княгини: оглянуться не успели — а уже вырос, переходит от женского воспитания к мужскому. Трудно поверить, что завтра, в эту же пору, он будет не здесь, а в отцовском покое, вместе с братьями, а то и с дядькой, если князь сразу выберет. А там ни баловства, ни сказок на ночь, ни лакомств.

Думы о братьях-княжичах сменились иными, более ясными — и более сладостными. Вновь стоял Гелед перед мысленным взором Ниреи да глядел на нее своими ясными, голубыми, как у отца-князя, глазами, улыбался и краснел смущенно, будто одновременно страшился — и надеялся. Нирея зажмурилась, воображая себя его невестой, а потом и женой. «Надо подумать, что подарить ему, — сказала она себе. — Рубаха — это слишком просто, тут нужно что-то особенное. Да, и не забыть Антесану тоже подарить что-нибудь, а то засмеет, задразнит женихом и невестой».

Хотя что тут смеяться? Коли начистоту говорить, недалеко это от правды. И сделается правдой, лишь бы благословили боги и дозволили отец с матерью. А они — не враги счастью детей своих.

— Кисонька-мурысонька, хорошая-пригожая, рыжая-полосатая, головушка лохматая, покажи князю-батюшке да всему честному народу, как лентяй поутру ленится!

Дородный скоморох с выбеленным лицом, на котором пламенели огромные алые веснушки, чуть шевельнул толстым кожаным бичом. Полосатый рыже-черный зверь величиной с жеребенка тотчас вытянулся, будто его хребет сделался вдвое длиннее. Зверь повел пышными усами, широко зевнул и закрыл лапой морду.

Воины засмеялись, женщины ахнули: клыки у зверя были в палец толщиной, а уж в пасти спокойно поместился бы кот. Лейтар, сидящий рядом с братьями и Ниреей, звонко крикнул: «Ух ты!» и забил в ладоши.

— А теперь покажи, как добрая жена любимого мужа встречает!

Зверь мигом вспрыгнул на задние лапы и обвил шею скомороха передними, да так, что толстяк полностью исчез за полосатой тушей. Приближенные и служанки княгини вновь заахали, зашептались: «О боги, страсть-то какая!», «А ну как съест?», «Такой проглотит и не подавится!» А скоморох высунул из-за звериной туши голову и скорчил рожу.

— Умница! — Он почесал зверя за ухом, и тот замурлыкал, что твоя кошка у очага. — А теперь покажи, как злая жена мужа пилит!

Зверь ощетинился, припал к земле и зарычал: сперва низко-протяжно, потом переходя в вой и пронзительный визг. Скоморох схватился за голову и завертелся на месте, будто волчок, а зверь завыл и завизжал еще громче.

Все зрители, начиная от князя и княгини и заканчивая слугами, смеялись на весь двор. А чужеземный зверь и его хозяин знай себе потешали их новыми штуками: и как мальчишки дерутся, и как малое дите ревет, и как вор на ярмарке убегает с краденым. А потом зверь помчался по кругу, словно легконогая нишанская кобылица, а из возка выскочили два мальчика и две девочки, тоже в рогатых шапках и нарядах с колокольцами, и лихо вскочили зверю на спину. Тот будто не заметил — продолжал мчаться, а юные скоморохи на его спине кривлялись и подпрыгивали, кувыркаясь в воздухе.

Лейтар смеялся чуть ли не до колик в животе, лицо его раскраснелось, будто нарумяненное, как у скоморохов, в глазах застыло безмолвное: «Я тоже так хочу!» Глядя на него, Нирея поневоле улыбалась, так, что щеки и губы устали. Старшие братья рядом вполне разделяли восторг. Даже Гелед несколько раз шепнул: «Вот это ловкость! Не каждый воин сумеет…», а озорник Антесан не сводил со скоморохов жадного взора, словно желал запомнить каждое их движение.

Вновь щелкнул кожаный бич, дети соскочили со спины зверя, а сам он скользнул в крытую холстиной клетку. На смену ему уже другие скоморохи вывели ручных медведей, те плясали и били в бубны, да так, что зрители зашлись от смеха. Князь Таглам сделал знак Адришу, и тот поднес хозяину полосатого зверя два кошеля, которые чуть ли не лопались от серебряных монет. Скоморохи раскланялись, на все лады восхваляя щедрых и мудрых правителей Нишани, и вскоре пестрые возки и клетки со зверями потянулись со скрипом к дворцовым воротам.

Лейтар провожал вереницу повозок горящими глазами, словно желал сорваться с места и бежать вслед за ними. Понятно, что скоморохи еще не покидают Тойсею, — они продолжат представление в самом городе, где без того с раннего утра дым коромыслом, а шум ярмарки едва не глушит все звуки на княжеском дворе. Нирея поглядела на братца: он тотчас состроил взрослое лицо и важно кивнул ей. Нет, он не забыл, ради чего нынче устроена вся эта потеха. И не забыл, что для него время потехи вскоре закончится.

— Мне страшно, Нирея… — шепнул Лейтар едва различимо и вытер руки платком, чтобы не измять новый наряд.

К наряду своему он сегодня отнесся на редкость бережно: не мял шапку и подол, не щипал нитки из бахромы пояса и не болтал ногами — сапожки ведь тоже новые. Зато он пошире развел полы кафтана, чтобы лучше было видно вышивку на груди рубахи. Рыжие кудри слегка растрепались, и Лейтар не стал хныкать и дергаться, стоило Нирее взяться за гребенку. Глядя на него, трудно было поверить, что недавно он хохотал до упаду, как обычный нишанский мальчишка. Лицо братца сделалось бледным и суровым, так, что у Ниреи защемило сердце — настолько он стал разом похож и на князя-отца, и на Геледа.

Князь же с княгиней восседали рядом на высоких резных престолах и тихо переговаривались о чем-то. Поневоле они приковывали к себе взоры, вот и сейчас Нирея залюбовалась. Шестнадцать лет держали они сообща Нишани, шестнадцать лет жили душа в душу — на радость своему народу да на страх врагам. Недаром сравнивали князя Таглама с Лэйдо, богом войны и правды, а княгиню Бельгу — с Оглунной, богиней мудрости и памяти, пускай боги эти — не супруги, а брат с сестрой, бывшие когда-то людьми.

Оглянувшись, Нирея заметила, что Лейтар тоже смотрит на отца с матерью, будто спрашивает безмолвно: «Я все верно делаю?» Княгиня в ответ улыбнулась ему, и даже князь, обычно сдержанный, ласково кивнул. А следом кивнули с улыбками сидящие рядом братья с Красного Всхолмья, Насиад и Оннейв.

Хотя сама княгиня звала их обоих братьями, приходились они ей двоюродными племянниками. Оба высоки, статны, светловолосы, улыбчивы — будто солнце, что выглянуло вдруг из-за туч хмурым осенним днем. Насиад был лет на десять моложе княгини и двумя годами старше брата. Они часто бывали в Тойсее и, сколько помнила Нирея, всегда держались весело и приветливо — не то что отец их, Устан, двоюродный брат княгини, который до конца дней своих злился и на нее, и на покойного дядю-князя Киришата за то, что обошли его престолом.

Счастье, что дети его не унаследовали этой злобы, думала Нирея. Недаром Лейтар так любит их обоих, да и они его балуют — вон, нынче утром поднесли богатые подарки. Никого не забыли, всех одарили чужеземной парчой, мехами да утварью драгоценной, а уж как прыгал от радости Лейтар при виде нового деревянного меча — от настоящего не отличить — и красивой золоченой сбруи для коня! Счастье, воистину счастье, что все родичи княжеской семьи живут в мире и разделяют радости и горести. А ведь могло быть совсем иначе.

Нирея поежилась, несмотря на светлый день и бурлящую вокруг реку веселья и предвкушения. Вновь вспомнились ей недавние сплетни о покушениях на жизнь Насиада и Оннейва — хвала богам, оба раза неудачно, зато невинного народу сколько погибло. Стало быть, коли слухи не лгут, осталась еще злоба среди других родичей княжеской семьи. Правда, сама княгиня в это не верила, а она никогда не решает ничего просто так. Зато Нирея собственными ушами слышала, как служанка Вейра приговаривала, укладывая спать свою внучку: «Спи-усни, дитятко, не то Безумец придет!»

Лейтар затеребил руку Ниреи, и она тотчас очнулась, передернула плечами: нашла же время для таких дум! Сзади что-то подозрительно шуршало, и Нирея осторожно потянула из-за спины косу. Вовремя: Антесан уже склонился к ней с тонкой ленточкой, чтобы привязать к лавке. Нирея улыбнулась ему и подмигнула — мол, спрячь, пока отец да старший брат не увидели. По счастью, они и не видели: князь говорил с воеводами, а Гелед, ободряя Лейтара, хлопал его по плечу и шептал что-то.

— Пора, — произнес на весь двор князь и поднялся с престола.

Все встали с мест вслед за князем, сочно прошуршали вышитые наряды. Лейтар круглыми от страха и неведения глазами поглядел сперва на отца, потом на Нирею. Она кивнула ему и слегка подтолкнула в спину: мол, ступай смело, ты справишься. И Лейтар зашагал — твердо, стараясь не бежать, подошел к отцу. Тот положил ему руку на плечо, для чего пришлось изрядно склониться, затем выпрямился, и они вместе неспешно направились к святилищу, что было нарочно устроено в самом дальнем конце княжеского двора.

Княгиня и Насиад с Оннейвом тотчас последовали за ними, затем княжичи, Нирея и воеводы. Все они хранили молчание, тогда как в толпе воинов, приближенных и слуг то и дело слышались шепотки. Жрецы небесных супругов, по обычаю, дожидались на месте, у святилища.

Нирея шла, едва не спотыкаясь, и смаргивала слезы, кровь звенела в ушах. Невыносимо хотелось броситься к братцу, шепнуть ему украдкой: «У тебя все получится», обнять или просто взять за руку. Да не дело это — девке мешаться в мужской, воинский обряд. Благо, сейчас хоть дозволяют матерям и сестрам смотреть на постриг, а в былые времена, как говорили, такие обряды совершали в тайных святилищах вроде Тимрийских топей, что в самом сердце Нишани, где водятся неведомые чудища и мороки, живут могущественные колдуны и даже сходят порой на землю сами боги.

Земля качнулась под ногами, сильная рука подхватила под локоть. Нирея встретила сияющий взор Геледа, и все тревоги ее будто степной ветер унес. «Конечно, он справится, все будет хорошо, и боги пошлют ему добрый знак», — твердила она себе. А Гелед все смотрел на нее — благо, никто не обращал на них внимания. И вновь вспыхнуло сладостным огнем все тело Ниреи, трепыхнулось сердце: кто знает, не придется ли им лет через пять-шесть вот так же вести на пострижение собственного сына?

Святилище ограждал частокол в человеческий рост, с длинных жердей глядели пустыми глазницами птичьи черепа, разинув клювы. Ветер трепал длинные ленты, алые, золотистые и багряные, и крепко увязанные пучки сухих цветов — свежих-то нынче не сыскать. За частоколом виднелись деревянные изваяния Кармира, владыки-неба, и Анавы, богини-солнца, блестящие от душистого масла и тоже украшенные лентами. У низкого каменного жертвенника стояли два длинноволосых, длиннобородых жреца в белых одеяниях. Здесь же фыркал и бил копытом серый в яблоках конь, которого держал под уздцы Уррмас в праздничном суконном кафтане, шитом шелком.

За частокол вошли только князь с Лейтаром и прочими домочадцами, Насиад с Оннейвом и воеводы. Князь низко поклонился сперва богам, потом жрецам, Лейтар повторил за ним. На Нирею он не смотрел, хотя сама она не сводила с него глаз, украдкой теребя кончик косы и ленту в ней. Жрецы поклонились в ответ, и старший по обычаю вопросил, кого князь привел в святилище.

— Я привел пред светлые лики богов нового воина, — произнес князь. — Имя ему Лейтар, он — плоть и кровь моя. Пусть призрят на него владыка неба Кармир и солнцеликая Анава и пусть благословят его на грядущей воинской стезе.

С этими словами князь поднял Лейтара на руки. Тот изо всех сил старался сдерживаться, и пускай лицо его было бледно, зато взор сиял ярче жертвенного костра, уже разведенного жрецами. Все воины и воеводы одновременно выхватили из ножен мечи и высоко воздели их, так, что кругом заметались солнечные отблески на светлой стали. Уррмас подвел коня, и князь поставил ногу Лейтара на стремя, а в руки вложил поводья.

Конь фыркнул, переступил копытами. Глаза Лейтара сверкнули пуще прежнего, он твердо оперся на стремя и вскочил в седло, крепко сжал узорные поводья. Все мужчины дружно крикнули: «Слава!», жрецы воздели руки к небесам, ветер раздул пузырями широкие белые рукава их одеяний. А конь, что доселе приплясывал на месте, замер, как вкопанный, будто впрямь почуял на своей спине истинного воина.

Лейтар сидел в седле прямо, откинув голову и опираясь на укороченные для него стремена. Ветер трепал мягкие медно-рыжие кудри, и казалось издали, что голова юного воина сияет, точно солнце. Лицо его раскраснелось — не то от волнения, не то от счастья, губы разошлись в гордой, почти взрослой мужской улыбке.

Князь протянул ему деревянный меч, сверкающий на солнце не хуже стального, — подарок дядюшек. Лейтар перехватил поводья левой, а правой взмахнул мечом над головой, едва не зацепив шею коня. Конь же не двинулся с места, разве что встряхнул длинной гривой. Лейтар слегка натянул поводья, поднял меч перед собой и заговорил, глядя на изваяния богов и на стоящих рядом служителей их.

— Перед ликами небесных супругов клянусь защищать мою землю словом и делом, душою, сердцем, разумом и мечом! — Лейтар вновь взмахнул оружием. — Клянусь поднимать меч свой лишь за дело правое и справедливое! Не ради золота, не ради пустой славы, но ради защиты тех, кого боги повелят мне защищать. Клянусь в том пред святыми ликами их — Кармира, владыки-неба, и Анавы, владычицы-солнца, могучего Лэйдо и мудрейшей Оглунны. — Лейтар глубоко вздохнул, умолкнув на миг, и звонко выкрикнул на весь двор: — Слава им во веки веков!

Воины вновь подхватили «славу». Взор Ниреи помутнел, она сморгнула слезы, улыбаясь, и огляделась по сторонам. Глаза матери-княгини тоже блестели, она часто моргала и что-то шептала — не иначе, просила благословения богов для меньшого сыночка. Князь, обычно строгий и даже суровый, выглядел довольным, в его темно-русой бороде напрасно пряталась улыбка. Сам же Лейтар пылал, точно вынутый из печки раскаленный уголек.

Нирея и сама вспыхнула — гордостью за братца. Ей вспомнилось, как твердил он много дней слова клятвы, как боялся позабыть их перед лицом богов, боялся осрамить отца и весь свой дом. А она лишь утешала его и повторяла: «Все получится» — и все получилось. Лейтар смышленый, и память у него цепкая. Оглянуться не успеешь — и старших братьев догонит.

Тем временем Лейтар посмотрел на отца, тот молча кивнул ему. Лейтар заткнул меч за пояс — благо, ему нечего бояться порезаться ненароком — перекинул ногу через спину коня и легко, без помощи, спрыгнул на землю. Насиад и Оннейв переглянулись с дружным: «Молодец!», среди воинов тоже послышались одобрительные шепотки. По знаку князя Уррмас увел коня, который шел неохотно и тряс головой под звон блестящей сбруи, будто не желал расставаться с юным своим всадником. А к самому всаднику подошел младший из жрецов с серебряными ножницами в руке.

Во время пострижения Лейтар старался не корчиться, хотя вздрагивал порой, когда холодное серебро касалось кожи. Упали один за другим четыре завитка, будто отлитые из червонного золота, и жрец подхватил их все. Три он отдал старшему, а последний проворно закатал в тонкую восковую лепешку.

— Пусть в сердце воина вечно горит пламя, — произнес старший жрец и бросил в жертвенный огонь один завиток. — Пусть не обагряется его меч кровью понапрасну. — Исчез в огне второй завиток, затем третий. — Пусть сам он станет дуновением владыки неба, искрой госпожи солнца, подобно всем его предкам и ради будущих потомков.

Всякий раз, когда жрец бросал волосы Лейтара в огонь, трепещущие язычки ярко вспыхивали, так, что вспышки отражались в сверкающих изваяниях богов, в броне и оружии собравшихся воинов. Пока старший жрец совершал обряд, младший взял резной ковш, полный воды, и бросил туда восковой комочек с четвертой прядью. Нирея аж привстала на цыпочки, надеясь разглядеть, что будет: поплывет ли воск по воде, указывая на долгую и славную жизнь, или потонет, предвещая беду? Вновь нахлынули невесть откуда недобрые предчувствия, Нирея взмолилась всей душой к богам и зажмурилась. Казалось, сотня лет прошла, прежде чем громыхнул на весь двор голос жреца:

— Плывет!

— Плывет! — подхватили воины и прочие.

Нирея кинулась в порыве к матери-княгине, прижалась лицом к расшитому ее оплечью, надетому поверх душегреи, стиснула в объятиях. «Полно, полно, доченька», — шепнула княгиня, поглаживая ее по спине. И все же видно было, что сама она тревожилась не меньше: на побелевших пальцах и ладонях остались глубокие красные следы от перстней. Зато теперь впрямь нечего бояться. Боги подали добрый знак — стало быть, суждено Лейтару жить долго и сделаться храбрым воином.

Обряд закончился. Князь подвел Лейтара к жрецам, и они по очереди коснулись его темени, а младший даже погладил по голове. Жертвенный огонь загасили той самой водой из ковша. Лейтар вытащил из-за пояса меч и долго смотрел на гладкое, как сталь, дерево, будто видел в нем нечто особенное. А потом вновь сделался самим собой: взмахнул мечом и прыгнул вперед, словно рубил незримого врага.

— Славный удалец у вас растет, сестрица, — произнес с привычной улыбкой Насиад и оглянулся на старших княжичей. — Под стать прочим.

— Глазом моргнуть не успеешь, и твоего сынка приведут пред лики богов, — ответила княгиня. — Раз уж помянули: отчего ты не привез его с собой? Да и Аполе твоей много ли радости на холмы глядеть — потешилась бы здесь.

— Не захотела она ехать, — ответил Насиад, чуть скривившись. — Малой зубами мается, день и ночь криком кричит, а она не может его нянькам оставить. Да и опасно нынче бабам с детьми разъезжать, мало ли кто может подстеречь. Порой и стража да стены не всегда защитой…

— Ну ты нашел, братец, о чем говорить на празднике, — со смехом прервал подошедший Оннейв. — Не слушай его, Бельга, нам ли здесь чего бояться! Понятно, с головой своей Безумец крепко поссорился, да не настолько, чтобы нападать с горстью разбойников на защищенный город.

— А я бы предпочел, чтобы он явился, — сказал неожиданно подошедший князь.

Княгиня и оба брата вздрогнули, вскинули на него глаза. Нирея, шедшая молча позади матери, пригляделась: Лейтар увлеченно говорил что-то Геледу и Антесану, те кивали, улыбались, отвечали — быть может, рассказывали ему о собственных своих посвящениях. Князь-отец исполнил все, что было ему положено по обычаю, и теперь мог ненадолго оставить сына. Поневоле Нирея прислушалась к странной беседе.

— Да, предпочел бы, — повторил князь и прервал взмахом руки возражения братьев. — Не для того, чтобы убить. Для того, чтобы в глаза ему взглянуть да расспросить прямо.

— Так бы он тебе и ответил, брат-князь, — прищурился Насиад. — Думаешь, мы не расспрашивали? Не осталось в нем больше человека, зверь один, и помышляет он только о крови. Даже не верится, что такое могло вправду случиться. Не иначе, злые чары на нем, или темный Хидегов дух вселился.

Ответить никто не успел: Лейтар наболтался с братьями и теперь кинулся к отцу, едва не уткнувшись лицом ему в руку.

— Отец, а когда пир будет? Сейчас, да? А то я проголодался…

Княгиня чуть заметно погрозила ему пальцем, а князь ответил — по обыкновению, сдержанно:

— Потерпи, Лейтар. Сейчас время воинской потехи, пир будет после. И не кривись, взрослому воину это не пристало.

Лейтар со вздохом кивнул, отошел к матери. Она, склонившись, шепнула ему что-то, отчего он вмиг оживился и подскочил к Нирее. Деревянный меч вновь болтался у него за поясом, волосы растрепались после пострижения, зато на праздничном наряде не было ни единой складки, ни единого пятнышка. Нирея приобняла его и слегка смутилась от веселых взглядов, которые бросили на нее Насиад и Оннейв.

— Ты ему что матушка родная, — пошутил меньшой. — Страсть как любит тебя.

— Потому что это моя сестрица, — отозвался Лейтар слегка ревниво, подчеркнув слово «моя», и едва не зарылся головой в складки платья Ниреи.

Она улыбнулась. Лейтар в самом деле ревновал ее ко всем, порой даже к Геледу: «Ты что, Нирея, любишь его больше, чем меня?» или «А когда у тебя будут свои детки, ты их будешь любить сильнее, чем меня?» Что тут можно было ответить? Нирее казалось, особенно в такие мгновения, что любви в ее сердце хватит не то что на всех родичей — на всю Дейну. Да и как можно сказать, что ты любишь кого-то больше, а кого-то меньше? Но малому дитяти трудно это понять. Быть может, в своей новой, мужской жизни Лейтар поймет. Хотя Нирее нравилась его привязанность к ней, и странно было подумать, что теперь ей не придется день и ночь быть рядом с ним.

Князь с семейством и свитой неспешно вернулся к престолам, где они сидели недавно и потешались скоморошьими затеями. Пока совершался обряд, слуги приготовили место для воинских забав: поставили соломенные чучела для стрельбы из лука, огородили участок для борцов. Усаживаясь на лавке рядом с братьями, Нирея в который раз порадовалась мудрости матери-княгини — по ее приказу служанки обносили всех свежими пирогами, яблоками, ягодным взваром и медом. Лейтар тотчас просиял и нахватал с десяток пирожков, да и старшие братья от него не отстали: представления начались утром, а сейчас далеко перевалило за полдень. Некоторые воины есть не стали — видимо, готовились к состязаниям.

Нирея жевала яблоко — Гелед угостил, нарочно, прежде чем она сама успела взять с подноса. Рядом Лейтар облизал малиновые усы от взвара, глаза его вновь сверкали — теперь он ждал воинских состязаний. Антесан наклонился к нему и шепотом предложил самим устроить состязание — кто больше съест пирожков. Нирея нахмурилась и погрозила обоим, взглядом указав на сидящих поодаль князя и княгиню.

— Ну и ладно, я бы все равно победил, — буркнул Антесан и разом откусил полпирога. Да только сверкающие любопытством глаза ничем не спрячешь.

На состязания Нирея смотрела рассеянно, в отличие от братьев. Ее больше радовали их хлопки и выкрики, горящие глаза, сжатые от волнения губы, затаенное дыхание и стиснутые пальцы. Среди воинов она знала не всех. Первым к ограде подошел высокий воин лет тридцати, поигрывая концами вышитого черного пояса, — стало быть, из личной стражи Насиада и Оннейва. Был он темноволос и мрачен на вид, зато казался свитым из упругих стальных прутьев, из которых куют лучшие мечи. Братья с Красного Всхолмья переглянулись и шепнули что-то князю. Воин же назвался Решем и во весь голос предложил любому из княжеской стражи выйти против него.

— Панарет! — окликнул Даррез, один из младших воевод.

Панарета Нирея знала: добродушный, но в меру суровый десятник был женат на дочери Вейры, Толте, старшей стряпухе. Со своего десятка он драл три шкуры, а то и пять, зато к Нирее, как и вообще к молодым девкам, относился почти с отцовской любовью. Порой Нирее казалось, что он лучше любой подружки — и выслушает, и утешит, и мудрый совет даст, а случись беда, так обидчику не поздоровится. «Славный был бы дядька для Лейтара!» — часто думала она, хотя отец-князь мог на сей счет думать иначе.

С поклоном Панарет вышел из рядов воинов. Был он на добрую голову ниже Реша, зато почти вдвое шире: если тот казался звенящим мечом, то десятник — тяжелым боевым топором. Панарет почесал рыжеватую бороду, стряхнул крошки от пирога и без слов отстегнул меч, отдав его ближайшему товарищу.

Оба воина скинули кафтаны, но остались в рубахах, разуваться тоже не стали. Согласно обычаям, бить ногами в честной борьбе запрещалось — только сила и ловкость, только грудь на грудь. На борьбу, в отличие от стрельбы из луков, Нирея не любила смотреть, поэтому она отвела глаза, хотя уши заткнуть не могла. Поневоле ее тревожили хриплые выдохи противников, в голове сами собой рисовались багровые от напряжения лица, оскаленные зубы, вздувшиеся под готовыми треснуть рубахами могучие мышцы. Кругом стояла тишина, лишь рядом, справа, шуршала ткань — это Лейтар мял и комкал свой пояс. Антесан и Гелед глядели, как завороженные, и все казалось застывшим, пока тишина не разорвалась глухим ударом и вскриком, а затем — торжествующими голосами княжеских воинов. Значит, победил Панарет.

Нирея подняла голову. Лицо десятника напоминало цветом ларокское вино, рубаха промокла насквозь. Он поклонился князю и княгине, вскинул руки и громким криком ответил на ликования товарищей. При этом он краем глаза поглядывал на побежденного Реша: тот лежал навзничь на земле, тоже красный и потный, и сейчас потихоньку приподнимался на локте, потирая ребра.

Князь наклонился к Насиаду и развел руками. Тот лишь улыбнулся в ответ: мол, бывает. Когда Панарет подошел к своим, набросил на плечи кафтан и взял меч, Нирея расслышала его слова: «Силен, долговязый, вцепился, будто клещ». Невольно она глянула на Реша — тоже одетый, он шел, чуть хромая, к своим господам, и на мрачном его лице мелькнула досада пополам со злобой.

— Знай наших, — бросил довольный Антесан и обернулся к Лейтару. — Правда, братец?

Лейтар закивал, блестя глазами, и тотчас принялся заедать недавнее волнение припрятанным пирожком. Нирея выдохнула с облегчением, сама не зная, почему. Тем временем состязания борцов продолжались, но никто не смог сравниться с Панаретом и Решем. Возможно, потому, что в поединках княжеских воинов друг с другом не было столь явного соперничества вперемешку с затаенной злостью — только желание показать свою силу и удаль перед князем и его гостями.

Когда разошлись последние борцы, по знаку князя несколько слуг во главе с Адришем поднесли победителям по серебряному чеканному запястью. Победители поклонились под ликующие крики зрителей, слуги живо убрали ограду — настал черед состязаний в стрельбе. Теперь Нирея оживилась — еще и потому, что знала об одной задумке Геледа. А он тотчас исполнил ее: поднялся с лавки и зашагал к отцу.

— Отец, дозволь и мне, — произнес он с поклоном.

Князь улыбнулся.

— Дозволяю. — Он поднялся с престола и снял с руки золотое запястье. — Вот награда победителю!

Вновь разлетелись по всему двору ликующие крики. Лейтар от волнения полез на плечи Антесану. Нирея со своего места видела, как просиял Гелед, какой взгляд он бросил на нее: мол, нынче же вечером подарю тебе отцовскую награду! И пускай сердце ее жаждало иной награды, она улыбнулась в ответ. Хотя кольнуло на миг тревогой: среди княжеских воинов немало отменных стрелков — как бы не опечалился Гелед, если случится ему проиграть.

Стрелков оказалось человек двадцать. Были среди них и воины Насиада, и княжеские стражи, в том числе трое из десятка Панарета. Веселый вихрастый Ридам, как знала Нирея, не отличался меткостью в стрельбе и все же увязался с товарищами. Он и спустил тетиву первым — стрела со свистом пролетела мимо чучела и звонко впилась в бревенчатую стену.

— Ай да ловок! Пальцем в небо! — прогудел кто-то на весь двор.

Воины расхохотались, совсем как на недавних скоморошьих представлениях. А Ридам как ни в чем не бывало хохотал вместе со всеми, почесал вихры и, прихватив лук, зашагал к своему десятнику, который тотчас отвесил ему шутливый подзатыльник.

Засвистели в прохладном воздухе другие стрелы. Чучела тряслись от попаданий, одно даже опрокинулось — в него угодили разом две стрелы. Нирея невольно привстала: одна из стрел была Геледа. Другая — Граса, воина из десятка Панарета.

Грас этот был подлинной девичьей печалью. Белокурый румяный красавец свел с ума всех девок во дворце, да ни одну не жаловал своей лаской. И жены не брал, хотя было ему почти тридцать лет. Про неприступного воина говорили много, но чаще всего — о невесте, безвременно умершей много лет назад. Говорили, что она, умирая до свадьбы и брачного ложа, взяла с Граса клятву, что он женится на меньшой ее сестре. Вот он и ждал, пока новая невестушка подрастет, и держал клятву в память о невольно покинувшей его суженой.

Слуги подняли упавшее чучело. Десятники во главе с воеводой Даррезом считали попадания: в руку или ногу — слабо, в туловище — хорошо, а выше всего ценились попадания в голову, особенно в глаза, кое-как намалеванные углем. Стрелы Геледа и Граса обе торчали из головы чучела. И тут Нирея увидела, как помрачнел княжич ее возлюбленный, как поникли его плечи. Его стрела угодила в лоб, тогда как другая вонзилась в черный кружок «глаза».

Когда воевода громко объявил имя победителя, тот не изменился в лице. Молча он поклонился Геледу, затем воеводе и зашагал к князю, который сделал ему знак рукой. Нирея же сидела ни жива ни мертва и лишь пыталась поймать взгляд Геледа: мол, не победы твои дороги мне, а ты сам. И он, казалось, понял ее, чуть улыбнулся, растаял без следа гневный румянец. Воины расходились по местам, к ним присоединился и Грас, перед тем спрятав княжеский подарок.

Гелед вернулся на место. Нирея не знала, что сказать ему, даже меньшие братья притихли. Но он заговорил сам, ровно и спокойно:

— Счастлив князь, которому служат такие воины.

У Ниреи защемило сердце, на глаза навернулись слезы — почти благоговейные. Совладав с собой, она тихо ответила с улыбкой:

— Счастлива страна, где правит великодушный князь.

Вот теперь он сам улыбнулся, вновь засиял его взор, и Нирея поняла: ее слова ему дороже самых богатых даров и самых славных побед. Да и князь с княгиней, видимо, гордились сыном, умеющим в столь юном возрасте достойно принять проигрыш. И не только они.

— Хороший у тебя наследник, брат-князь, — расслышала Нирея слова Оннейва. — Бывает, и взрослые воины сердятся, как мальчишки, проигравши. Принять поражение порой труднее, чем одержать победу. Да и неизвестно, где больше славы.

Ответа князя Нирея не различила, лишь заметила, что он сдержанно кивнул. Тем временем состязания продолжились, хотя столь щедрых даров князь больше не сулил никому. Немало отличились воины с Красного Всхолмья, словно жаждали расквитаться за проигрыш Реша. Но теперь Нирея не слишком внимательно следила за зрелищем. Близился вечер, небо затянули тучи, готовые разразиться дождем, и стрелкам стало много труднее из-за ветра. Лейтар же, казалось, успел позабыть о съеденных пирогах и все спрашивал, когда уже начнется пир.

Дождь хлынул внезапно, порыв ветра опрокинул продырявленные чучела. Многие воины рассмеялись, кто-то с досадой выдохнул, глядя на небо. Из дворца выбежали слуги и служанки с переносными навесами непромокаемого южного сукна, чтобы укрыть княжескую семью от дождя. Князь же пренебрег этим, как и Насиад с Оннейвом. Гелед и Антесан присоединились к отцу, Лейтар не отстал. Князь со смехом подхватил его на руки, посадил на плечо и зашагал к дворцу, где уже приготовлен был пир. Княгиня с Ниреей и женщины из свиты поспешили укрыться под навесами и так последовали за мужчинами, перешептываясь и смахивая с лиц случайные брызги.

Со стен пиршественного покоя глядели резные лики богов и князей-предков, ярко пылал очаг и свечи на круглых трехногих подсвечниках искусной работы. Столы покрывали несколько скатертей — по обычаю их снимали после каждой перемены блюд; верхней лежала алая камчатная. Князь сидел во главе стола, по левую руку от него — Насиад и Оннейв, по правую — старшие сыновья, затем воеводы, советники и приближенные, каждый по своему чину — за этим зорко следили стольники. Княгиня со своими приближенными сидела на другой стороне стола, напротив мужа. С нею рядом устроился было Лейтар, но мать качнула головой и знаком велела ему идти к отцу.

Внесли первую перемену: запеченные колбасы, квашеную капусту, соленые грибы, мелкую дичь, печеную рыбу, пылающие огнем от южных приправ похлебки из курицы, заправленные дробленой пшеницей или мелко перетертым крутым тестом, жареные говяжьи и бараньи туши и к ним подливы из пряных трав или кислых ягод — крупная дичь вроде кабанов или оленей ожидалась во второй перемене.

Лишь только все расселись и смолкли шепотки, шуршание и скрип скамей, князь поднял первую чашу в благодарение богам и следом вторую — во славу новопостриженного юного воина. Со своего места близ матери Нирея смотрела, как князь усадил Лейтара к себе на колени и дал пригубить из своей чаши — это был последний обряд, означающий преемство воинской стези. Дружно стукнули по столу осушенные чаши, серебряные и резные деревянные, кто-то довольно крякнул, кто-то утирал усы. Слуги же взялись разделывать жаркое и первый кусок, сочащийся душистым прозрачным жиром, поднесли князю.

Князь отхватил ножом от куска толстый ломоть, наколол его на лезвие и подал Лейтару. Тот поморщился: он не слишком любил жареное мясо, предпочитая пирожки и пряники. Но обряд есть обряд — пришлось исполнить положенное до конца и съесть весь ломоть. Новую рубаху забрызгало соком и жиром, зато Лейтар с довольным видом жевал мясо и порой поглядывал на другую сторону стола, где сидели мать и Нирея, будто вновь спрашивал: я все верно делаю?

— Молодец, сынок, — негромко произнес князь, когда Лейтар положил нож на стол. — Теперь ты настоящий воин.

— Кого в дядьки ему дашь, Таглам? — спросил Насиад, осушая уже третью чашу ларокского вина. — Или не решил пока?

— Увидим, — ответил князь. — Порой дядьку сами боги посылают, именно такого, какой нужен. А нам они открывают глаза, чтобы мы увидели нужного.

Поедающий колбасу Антесан при этих словах хитро прищурился, будто хотел сказать что-нибудь вроде: «Надо бы построже», но промолчал — при отце он не давал воли своему озорному нраву. Лейтар же вновь устремил взгляд на мать и Нирею и заерзал на коленях отца.

— Устал? — спросил князь. — Привыкай, теперь твое место здесь, с мужчинами. Силу и удаль показывают не только в бою и в состязаниях.

— Если слишком сильно натянуть тетиву, она порвется, — тихо сказал Гелед, перехватив взгляд Лейтара. — Дозволь, князь-отец, сегодня вернуться Лейтару к матушке. Нам ты дозволял.

Князь, казалось, задумался на миг — и кивнул.

— Хорошо. — Он погладил Лейтара по растрепанной голове. — Ступай к матушке, да помни, что ты теперь воин, а не дитя малое.

Довольный Лейтар не позабыл поклониться отцу, проворно обежал длинный стол, чудом не снеся слуг и стольников с блюдами и чашами, и уселся между матерью и Ниреей. Пока он взбирался на скамью и поглядывал вокруг с хозяйским видом, приближенные княгини умильно улыбались и шептали: «Ах, какой удалец!», «Красавчик!», «Огонь-парнишка!» Шептали украдкой, но Нирея все равно расслышала — и сама не поняла, приятны ей эти слова или нет. Впрочем, ей тут же сделалось не до чужого пустословия.

На женской половине стола было меньше мяса, зато больше плодов, варенья, пирогов и сладостей. Лейтар глянул на Нирею, та кивнула. Пока на мужской половине под сочный гул хмельных голосов Насиад поднимал чашу во здравие князя и его дома, Лейтар мигом сжевал два медовых пряника и потянулся за следующим.

— Сам он виноват, госпожа моя. Нечего было так на пиру объедаться.

Князь сурово посмотрел на бледное в зелень лицо Лейтара, скорчившегося на руках княгини.

— Не о том сейчас речь, господин мой, кто в чем виноват, — сказала она и отерла пот с лица сына. — Дозволь ему сегодня ночью остаться со мной. Не тебе же ходить за ним, когда он животом мается.

Лейтар лишь посмотрел на отца мутными от дурноты глазами. Поневоле князь улыбнулся: как не пожалеть измученного мальчонку? Будто первый он такой — и будто последний.

— Будь по-вашему. — Князь погладил слипшиеся от пота кудри Лейтара. — Оставайся сегодня с матерью. Но впредь помни о том, что с тобой приключилось. Воину следует во всем знать меру, в том числе и в пище. Мало ли где застанет тебя опасность, а с больным животом не до боя.

Лейтар не смог ответить, лишь кивнул: мол, запомню, на всю жизнь запомню. Княгиня и ее свита поклонились князю и вместе вышли, направляясь на женскую половину. Впереди шла юная служанка со свечой. Другая знаком предложила госпоже взять у нее больного сыночка, но тот так крепко прижался к матери, что она качнула головой.

— Дозволил отец? — спросила Нирея вошедшую княгиню, держа наготове резную чашу со снадобьем.

Княгиня уложила Лейтара на лавку, где служанки уже переменили простыни, одеяло и подушку, и дала ему выпить из чаши.

— Дозволил, — ответила княгиня и поцеловала сына в лоб. — Не хнычь, Лейтар, сейчас тебе станет лучше. Помнишь, как я тебя учила: положи руку на живот и гладь по солнцу, полегчает.

— Мама, не уходи… — сипло шепнул Лейтар, но Нирея перебила:

— Маме нужно отдохнуть, она так устала. Давай я с тобой останусь, ладно? Если хочешь, на руки возьму, отец и братья же не видят…

Лейтар тотчас забрался на колени к Нирее, хотя не так резво, как обычно. Она закутала его в одеяло, удобно устроила у груди. Он прикрыл мутные глаза и засопел — как будто задремал. Нирея подняла взор на мать.

— Здесь же нет никакого дурного знака, матушка? — чуть слышно спросила она.

— Нет, конечно, — ответила княгиня, потирая виски: топот, шорохи и гомон женских голосов вокруг разбудили бы даже мертвого. — С детьми такое бывает. Даже с тобой бывало после каждого праздника, ты просто не помнишь. Не тревожься, доченька, не случится беды оттого, что нынче ночью Лейтар поспит с нами. У него пока даже дядьки нет…

— Расскажи сказку… — прошептал сонно Лейтар. Его лицо расслабилось, исчезла зеленоватая бледность, хотя румянец пока не вернулся.

Нирея улыбнулась, легонько коснулась губами мокрых волос братца. Она повела рассказ с середины: о трехголовом змее, что стерег врата в царство мертвых, куда царевич Кудрас ходил выручать свою матушку-царицу, о трех красавицах, что одарили его по дороге чудесными подарками — путеводным клубком, шапкой-невидимкой да живой водой, и о неверных побратимах, что завидовали отважному воину. Язык порой заплетался, голова клонилась чуть ли не на лоб Лейтару. Нирея встряхнулась — и поняла, что он уснул, отяжелевшая потная рука свесилась из-под одеяла.

— Укладывай его, — шепотом велела княгиня, по-прежнему стоящая рядом. — Ох, и мастерица же ты сказки сказывать, даже я заслушалась…

Она подозвала двух служанок, и те помогли Нирее уложить спящего Лейтара на лавку. Тем временем подошла запыхавшаяся Вейра.

— Все прибрали, госпожа, грязное унесли к прачкам. Я уж этим сорокам крикливым велела потише быть, чтоб не разбудить княжича-то. Чего еще изволишь, госпожа?

— Пока довольно, Вейра, — ответила княгиня, пока те же служанки снимали с нее наспех наброшенное платье. — Ты оставайся при мне и ложись, и пусть Онда останется при дверях, этого довольно. Прочие пусть идут спать.

— А я, матушка? — подошла к ней Нирея.

— И ты тоже спи, — улыбнулась княгиня и погладила ее по щеке. — И без того тебе от него покою нет ни днем, ни ночью, вправду ходишь за ним, будто за родным сыном. Боги милостивы, теперь у тебя будет меньше забот. Пора уж тебе…

Не успела княгиня договорить, а служанки — поклониться и выйти, как снаружи послышался топот, лязг железа, чьи-то стоны и вопли, среди которых отчетливо различалось: «Спасайтесь!»

* * *

Князь Таглам не бросал слов на ветер: наказывая меньшому сыну знать меру, он сам ее знал. И крепкий его воинский сон был чуток, несмотря на выпитые на пиру вино и мед. Потому он и услышал за дверью приглушенный стук — будто упало на пол тело и зазвенела броня, — а следом звяканье оружия и шаги.

В один миг он вскочил с постели, натянул штаны и разбудил слугу-отрока, что спал у двери. Прежде чем слуга продрал заспанные глаза, князь схватил меч. В покое было темно, зато снаружи мелькнул красноватый свет, лишь только приотворилась дверь — осторожно, будто те, что открывали ее, боялись разбудить спящего. Один за другим скользнули внутрь четыре или пять теней — и едва не врезались в первого, стоило им заметить, что их жертва не спит.

— Стража! — завопил во всю глотку слуга.

Крик тотчас захлебнулся, сменился глухим бульканьем, сам парень повалился на пол с перерезанным горлом. Убийцы же, завидев князя и меч в его руке, оставили ножи и взялись за собственные мечи.

Лица убийц были закрыты темными повязками, кольчуг же они, судя по всему, не надели — стало быть, не рассчитывали на бой. Князь вмиг распорол живот первому, прочие отпрянули, затем двинулись вперед все разом: либо окружить, либо прижать к стене. Они бились молча, и князь расслышал снаружи, в проходе, топот, приглушенные крики и лязг стали — значит, и там идет бой.

— Ко мне! — крикнул князь, зацепив по бедру еще одного. — Измена!

— Государь! — донеслось из-за приоткрытой двери, и голос тотчас оборвался звонким вскриком.

Вновь загрохотали снаружи шаги, кто-то хохотнул, и князь понял, что не подмога к нему идет, а новые враги. Одним взмахом он прикончил раненого убийцу и рассек грудь еще одному, зато сам получил удар наискось от плеча до живота, рубаха вмиг пропиталась кровью. Дрогнувшей рукой князь нащупал позади стену, крепко оттолкнулся и бросился вперед.

— Отец, берегись! — зазвенели разом два голоса.

Князь заставил себя не смотреть в ту сторону, да и незачем было: сыновья примчались на выручку. Оба не расставались с мечами и умело владели ими, хотя ни разу прежде не подымали оружие в настоящем бою, где ставкой — не победа и слава, а собственная жизнь. Гелед кинулся наперерез врагам, Антесан сообразил дернуть длинный половик и свалить двоих. В темноте враги казались черной неуклюжей кучей, лишь блестело в тусклом свете из-за двери оружие да воняло железом и кровью.

— Уходите! — хрипло приказал князь сыновьям. — Спасайте мать и сестру!

Антесан, подобрав меч, помедлил на миг. Гелед же кивнул и схватил брата за руку. Князь шагнул к ним, переступил через убитых и раненых врагов — и тут один из лежащих ударил его мечом снизу вверх, распоров ногу от колена до бедра и едва не угодив в живот. Князь коротко вскрикнул и упал на колено здоровой ноги.

Уцелевшие убийцы тотчас вскочили, кинулись добивать. Яростно вскричали Гелед с Антесаном, но броситься на помощь не успели. Дверь широко распахнулась, впуская яркий свет — и еще пятерых убийц с луками, держащих стрелы на тетивах.

Оба княжича рухнули на месте: каждому в грудь вонзилось по две стрелы. С яростным воплем, от которого содрогнулись бревенчатые стены, князь вскочил на ноги, меч его сверкнул низкой, широкой дугой. Еще один убийца свалился на залитый кровью пол. Следом упал князь, пронзенный разом пятью стрелами.

Грохот снаружи отдалился. Один из убийц-лучников — видимо, начальник — обошел убитых, заодно приканчивая своих раненых, и для верности рассек кинжалом горло князю и обоим княжичам. Его товарищи тем временем рванули в смежный покой, где совсем недавно спали братья.

— Меньшого нет! — тихо бросил один из них начальнику.

— Хидегова пасть! — был ответ. — Где он тогда? Велено убрать всех.

— Может, с матерью? — предположил другой. — Он же сопля еще…

— Тогда пошли к бабам, здесь мы закончили. — Старший обтер кинжал о рубаху убитого отрока и, проходя мимо трупа князя, пнул его в лицо. — Хидег тебя дернул проснуться, проклятый, столько времени да народу потеряли!

В тускло освещенном проходе битва закончилась, хотя из боковых дверей и проемов то и дело выскакивали полуодетые слуги — чтобы тотчас затихнуть навеки. Несколько убийц с замотанными тканью лицами вытаскивали трупы своих и добивали раненых. Прочие же почти бежали к женским покоям — таиться теперь было ни к чему. Зато медлить нельзя ни на миг: пока их выручали только луки. Если же за луки возьмется княжеская стража, всем конец.

Из покоев княгини доносились истошные вопли и визг: женщины расслышали шум и крики во дворце. Однако ни убежать, ни позвать стражу они не успели. Двух воинов, что стояли близ княгининых дверей, сняли стрелами, прежде чем те успели схватиться за копья. Старший из убийц пнул дверь, та не поддалась, и он толкнул крепче.

Послышались вопли и сдавленное «Держи, держи!» — служанки навалились на дверь изнутри, надеясь запереть. Но не успели и дружно попадали на пол пестрой, простоволосой, визжащей кучей. Совсем юная светло-рыжая девчонка замахнулась на вошедшего светильником — и тотчас упала, разрубленная от плеча до груди. Прочие девки завизжали пуще прежнего, заметались туда-сюда: кто надеялся сбежать черной дверью, кто кинулся на защиту госпожи.

Сама она стояла посреди горницы, сжимая в руке длинный кинжал, тоже простоволосая, полураспущенные косы казались кровавыми потеками на белой вышитой рубахе. Бледная, со стиснутыми губами, она не выглядела испуганной — в глазах ее застыло изумление и словно понимание.

— Где мальчишка? — спросил старший.

Княгиня не ответила, лишь шагнула вперед одновременно с ним. Сзади свистнула одна стрела, другая. Полная пожилая служанка с воплем метнулась вперед и закрыла собой госпожу, поймав обе стрелы в лицо. Убийцы кинулись гонять и рубить девок направо и налево. Один из них пал от кинжала княгини, она развернулась, стряхивая по-воински кровь с клинка. Уцелевшие служанки тут же вцепились ей в плечи с криками: «Беги, госпожа!»

Из бокового покойчика высунулась Нирея — и тотчас пожелала вернуться назад, но тело будто не повиновалось ей. Позабыв, как дышать и кричать, она смотрела на убитых девушек, на пронзенную стрелами Вейру — и на мать-княгиню, в грудь которой только что вонзился нож, брошенный рукой убийцы.

— Матушка! — не своим голосом завопила Нирея.

Ее всю трясло, живот скрутило ледяным холодом, в горло будто вцепились ледяные пальцы. Высокий человек с закрытым лицом и горящими глазами шел прямо к ней, сжимая окровавленный меч. Дрожащей рукой Нирея нащупала светильник и швырнула его во врага.

Узорный глиняный светильник ударил его в грудь, брызнули тучей осколки и пылающие масляные искры. Одежда убийцы тотчас вспыхнула. С криком он бросил меч и принялся сбивать с себя пламя. Товарищи отшатнулись от него, вопя не тише служанок. Снаружи что-то загрохотало, зазвенело, кто-то крикнул: «Измена! Убийцы!» Что было дальше, Нирея уже не слышала и не видела. Она кинулась в покойчик и схватила спящего Лейтара.

Он пошевелился во сне, сонно позвал мать. Невольно Нирея оглянулась на окровавленный труп княгини — рубаха задралась до колен, косы разметались, лицо искажено, — и ноги ее чуть не подкосились. Рядом кричали служанки, кричали убийцы, летали мечи и лилась кровь, кто-то рвался в запертую дверь. Пущенная стрела взвизгнула у самого лица Ниреи. Почти не соображая, что делает, она рванула черную дверь и кинулась вниз по лестнице. Одеяло, в которое был завернут Лейтар, волочилось по ступеням.

Смутно услышала Нирея, как дверь за спиной захлопнули и будто подперли чем-то тяжелым — лавкой или сундуком. За этой дверью остались крики, визг, брань, топот и лязг стали. Едва касаясь босыми ногами холодных ступеней, Нирея неслась вниз. Голова ее опустела, руки и ноги налились тяжестью, и не осталось мыслей, кроме одной: «Спасаться!»

— Нирея, это ты? — послышался из-под одеяла сонный голосок Лейтара. — Куда ты меня тащишь?

Нирею будто под вздох ударили: что делать, что отвечать? Одни боги весть, что сейчас творится во дворце. В голове тотчас стало тесно от целого роя мыслей, и она отмахнулась от них — и от Лейтара.

— Никуда, спи. Это тебе снится.

— Я не сплю! — Он выпростал из-под одеяла обе руки и едва не вырвался из объятий Ниреи. — Почему тут темно? Куда ты бежишь? Где мама?

«Мама… — вновь тяжко застонала ее душа. — Что сказать тебе, Лейтар, как сказать? Что неизвестные враги неизвестно зачем убили твою — нашу — матушку?» И тут словно гром грянул в ушах, словно молния ударила под ноги: «Если они пришли убивать матушку, значит, отец, Гелед и Антесан уже мертвы — или вот-вот будут…» Горло перехватило от слез, невыносимо хотелось закричать, завыть на всю Нишани, на всю Дейну. Лейтар на руках продолжал требовать ответа, все спрашивал, срываясь на крик, где матушка. А Нирея похолодела от новой мысли: «Что, если эти убийцы заняли уже весь дворец? Куда мне бежать тогда, зачем бежать? Ведь во дворе окажется очередная засада…»

— Нирея, не молчи, мне страшно! — Лейтар вопил во все горло, стискивая со всех сил ее шею. — Нирея, сестрица, пойдем к маме!

«Пойдем… — гулко ударило в голове. — А ведь пойдем, прямо сейчас или чуть позже…» Мысли мутились, кружились, и Нирее казалось, что она теряет рассудок. В этот самый миг лестница закончилась. Снаружи, во дворе, звенели крики и оружие, сзади усиливался грохот — видно, враги разбирают завал, чтобы кинуться за нею в погоню. Нирея всхлипнула и толкнула дверь.

По всему двору метались искры огней и носились тени: закутанные убийцы в темных кафтанах и княжеские воины, едва успевшие одеться и обуться. Там и тут корчились со стонами раненые, лежали мертвецы — воины, слуги. Почти все были убиты стрелами, но явно не сдались без боя, ибо вражеских трупов тоже хватало. Нирея стояла молча, словно зачарованная, и не знала, куда бежать и что делать. Даже о Лейтаре она позабыла, а он между тем цеплялся за ее шею и продолжал звать маму.

— Вот она! — послышался крик слева.

Нирея с визгом метнулась прочь. В дверь тотчас вонзились три-четыре стрелы. Убийц было четверо, двое держали мечи, красные от огня или от крови, двое наложили на тетивы новые стрелы. Перехватив Лейтара, словно куль, Нирея побежала направо, к конюшням и воинским жилищам. Грозно пропела над ухом стрела, растрепала ей волосы, другая пробила подол рубахи и пригвоздила Нирею к земле. Зареванный Лейтар полетел кубарем, как и она сама. Прежде чем она успела освободить подол, подбежали убийцы.

— Точно он? — спросил один.

— Точно, — кивнул другой и взвесил меч в руке. — Щенок рыжий, в мамку. А девка эта вечно с ним таскается, приемыш княжеский.

— Эх, жаль, времени нет… — хохотнул один из стрелков, натягивая тетиву.

Все кругом будто замерзло. Нирея смотрела в глаза людей, что желали убить ее, и отчаянно не верила, что эта стрела сейчас пробьет ее сердце, а этот меч сейчас разрубит голову Лейтару. Вновь хотелось кричать или хотя бы зажмуриться, чтобы не видеть. Но веки тоже не слушались, и оставалось лишь смотреть.

Стрела свистнула — но не та, что глядела окованным своим жалом в грудь Ниреи. Та взвилась в небо, а сам стрелок завалился навзничь, в его глазу трепетало оперенное древко. Не веря себе, Нирея завертела онемевшей шеей — и услышала справа голоса.

— Молодец! Бегом, парни, бей их!

— Панарет! — закричала Нирея, узнав и голос, и шаги.

Подоспевший десятник — волосы всклокочены, ворот распахнут — перехватил мечом оружие убийцы, готовое опуститься на головы Ниреи и Лейтара. Грас и еще один воин, Тейгот, уложили двоих стрелами, третьего пронзил метко брошенным копьем молодой Ридам. Навстречу воинам полетели новые стрелы, Нирея с ужасом глядела, как упали двое, трое — с перепугу она даже не вспомнила их имен. Будто сквозь толщу воды, она услышала рядом судорожный всхлип и содрогнулась: она совсем позабыла о Лейтаре.

А он сидел на ее руках и таращился на бойню, глаза его тускло сверкали, будто неживые, приоткрытые губы тряслись, лицо в свете огней казалось вымазанным кровью. «О боги, он не должен смотреть, не должен этого видеть!» — билась в голове глупая мысль, рука сама потянулась закрыть ему глаза — и замерла на полпути.

Смутно ощутила Нирея, как ее подняли на ноги, как на плечи легло что-то тяжелое и теплое — плащ, сообразила она. Лишь теперь она вспомнила, что выскочила, как была, босиком и в одной рубахе. Вновь подступили к горлу рыдания, все тело содрогалось, как в лихорадке, и Нирея поняла, что Лейтара нет рядом. Она завопила, окликая его, завертела головой — и увидела, что он несется обратно к двери.

— Мама! — кричал он на весь двор, одеяло висело у него на плече и волочилось следом.

Нирея кинулась было за ним, но тотчас упала, запуталась в плаще. Панарет вновь поднял ее, крепко обнял, а сам кивнул двоим, Тейготу и еще одному, чтоб бежали за княжичем. Со стороны ворот и крыльца по-прежнему летели звуки битвы, понемногу смолкающие.

— Что это, Панарет? — выговорила наконец Нирея. — Кто это сделал?

— Не знаю, госпожа, — качнул головой десятник и, оглянувшись, крикнул своим: — Ридам, Хидегов сын, где тебя носит? Седлайте живо!

Нирея хлопнула глазами.

— Седлать? Зачем? Куда вы собрались?

— Мы собрались, госпожа, — поправил Панарет и заговорил быстрее, заметив, что воины отловили Лейтара и теперь несут к ним. — Придется увезти княжича отсюда. А без тебя он никуда не уедет, да и нельзя тебя, девку, бросать здесь. Князь и старшие княжичи убиты, и княгиня, видимо, тоже, как и братья с Красного Всхолмья…

Нирея на миг отвлеклась и подхватила на руки Лейтара: он уже не кричал, а хрипел и таращил на нее почти белые, пустые глаза. Пока она заворачивала его крепче в одеяло, до нее дошел смысл слов десятника.

— Но зачем бежать? — сказала она. — Ведь мы здесь дома. Можно укрыться в городе…

— Можно. — Панарет взял ее под локоть и повел к конюшням — не вырвешься. — Да только одни боги знают, что в городе нынче творится. Что за люди, откуда взялись, как во дворец пробрались — тут же стража на каждом шагу! Не люблю я таких загадок, госпожа, и разговоров пустых не люблю. Едем. Если что, вернуться всегда успеем.

— Панарет! — раздался из алой полутьмы голос Граса. — Сюда бегут еще с десяток, прочие бьются с нашими. Стрелы вышли. Будем драться?

— По коням все, живо! — приказал десятник и потащил Нирею с Лейтаром за собой. — Уходим, пока не поздно!

Люди Панарета, видимо, не привыкли возражать — вмиг умчались на конюшню. Почти сразу оттуда показался Ридам, ведя в поводу двух лошадей. Десятник кивнул парню на одну, а сам забросил Нирею в седло другой.

— Седло же мужское… — Нирея вспыхнула до самых ушей, несмотря на страх: рубаха задралась почти до пояса.

— Некогда искать другое, плащом прикройся. — Панарет уже хватал под уздцы следующего коня и взбирался в седло. — Нашла чем удивить. Да закутай получше княжича… вернее сказать, князя.

«Князя…»

Поневоле Нирея глянула на Лейтара: он затих под одеялом — не то уснул, не то лишился чувств. А ведь верно сказал Панарет. Коли погибли все, Лейтар один остался — стало быть, он теперь наследник Нишани и законный правитель…

Из дум Нирею вырвали знакомые уже звуки — грозный свист стрел и короткий вскрик. Оглянувшись, она увидела, что один из воинов, уже верхом, рухнул с седла на землю, а лошадь помчалась обратно, волоча за собой убитого. Нирея невольно всхлипнула, но слез не было — внутри будто что-то выгорело. А воины подтолкнули коней в бока и помчались к боковой калитке — Панарет и четверо уцелевших из его десятка.

У калитки стражей не оказалось — вернее, не оказалось живых: оба лежали с перерезанными горлами. Один за другим Нирея со спутниками выехали за дворцовую стену и помчались по пустынным улицам, где еще недавно бурлило веселье. Конские копыта глухо стучали по мокрым после дождя деревянным мостовым.

— Кто ж это был, а? — осмелился заговорить Ридам, как самый младший и самый любопытный. — И почему рожи спрятали?

— Известно: чтоб не узнали, — отозвался кто-то.

— Или чтоб запутать, — сказал Панарет и крепче поддал коню в бока. — Не мешкайте, не до загадок сейчас.

— Отчего же? — выдохнула Нирея, голос ее дрогнул: не слишком это было уютно — ехать неизвестно куда совсем одной, без матери, свиты и служанок, с пятеркой мужчин, да еще после пережитого. — Из дворца мы выбрались, а из города как? Сейчас ночь, ворота на запоре. А если все так, как ты говорил…

— Поедем к Шунелийской заставе, что близ Торговых ворот, — ответил Панарет. — Она всегда открыта — мало ли, прибудет срочный гонец или еще кто. И там всегда стоит стража.

Нирея не ответила, хотя десятник, привыкший приказывать и не привыкший к возражениям, вряд ли ждал ответа. Мысли кружились, как туман над гнилым болотом, и медленно приходило жуткое понимание: она осталась одна.

Такое уже случалось прежде, только Нирея не помнила. Родная мать ее умерла родами, отец же, верный друг князя Таглама, сложил голову в одном из приграничных боев. Князь с княгиней не оставили сиротку, приняли, растили, как родную дочь, — своих-то боги не дали. Нирея совсем не помнила кровного отца, ей не было и двух лет, когда он погиб. Так она и выросла, считая княжескую семью своей. А теперь у нее не осталось никого — кроме Лейтара.

Она посмотрела на него, перехватила половчее, устроила его голову на локте правой руки, держащей поводья. Благо, лошадь ей попалась смирная, не горячая, хотя мужское седло оказалось подлинной пыткой — не столько для тела, сколько для девичьей стыдливости. Стараясь не думать о собственных неудобствах, Нирея смотрела на лицо Лейтара, на приоткрытый рот и трепещущие от ветра влажные колечки кудрей. «Боги святые, что я скажу ему? А ведь он спросит…»

— Глядите! — Голос Тейгота прозвенел будто на весь город. — Стражи нет!

— Что ж за дела у нас нынче творятся? — буркнул едва слышно Овандим, самый старший из воинов.

Панарет не ответил — лишь вырвался вперед и сделал знак следовать за ним. Нирея очутилась в середине, ее окружили со всех сторон. Никто ничего не говорил ей, хотя она ловила на себе взгляды воинов — недоуменные, сочувствующие, растерянные.

В один миг застава и Тойсея остались позади. Впереди растянулась темная неизвестность.

* * *

Насиад и Оннейв медленно спустились с крыльца во двор, усеянный телами убитых и раненых. Под небрежно наброшенными на плечи кафтанами братьев виднелись окровавленные рубахи. Насиад зажимал локтем правый бок, у Оннейва левая рука висела на грубой перевязи. Рядом шагали воины личной стражи, готовые в любой миг броситься к раненым господам и поддержать. Братья молча глядели на двор, куда стекалось все больше народу, уцелевших воинов и слуг.

Там и тут виднелись ряды трупов, врагов складывали отдельно от прочих. Множество масляных и смоляных светильников разогнали темноту. Недавний шум битвы сменился иным — бурными разговорами, где возмущенными, где изумленными, где горестными. Подойдя ближе, братья расслышали несколько голосов.

— Сбежали, проклятые, Хидегов хвост им под ноги. Вот только куда? Как они ночью из города выберутся, когда ворота все заперты?

— Тут дело не в том, как выберутся, а в том, как они вообще пробрались — сперва в город, потом во дворец.

— И верно! Праздник праздником, а стража всегда стоит в дозоре, князь за этим сам следил…

— Так убили же стражу, зарезали, как овец. А те будто не ждали…

— Это ж с ума надо рехнуться — пробраться в княжеский дворец!

— То-то и оно, что с ума. Кто ж это еще мог быть, кабы не он — Безумец?

— Ну, ты скажешь… Я вот слыхал, что госпожа говорила…

— Да тут говори — не говори, а кем еще надо быть, чтоб учинить этакое злодейство! Князь-то был — золотое сердце, таких правителей, как он, редко где сыщешь. И о всей семье княжеской отродясь никто ни единого худого слова не сказал. А тут взяли и напали, точно разбойники, да не пощадили никого…

— Значит, убийцы сбежали? — спросил Насиад, так, что голос его разлетелся по всему двору.

Старший слуга Адриш, с наспех перевязанной головой, оставил на миг свои хлопоты и подбежал с поклоном к братьям.

— Частью сбежали, господин, частью погибли. Не до погони было — главное, что дворец отстояли. Они же, злодеи проклятые, и поджечь могли…

— Верно, — кивнул Оннейв и тотчас сжал пальцами раненое плечо, скривившись от боли.

Адриш всплеснул руками.

— Что ж вы вскочили-то, господа мои светлые? Вы же сами ранены. Шли бы вы обратно, я вмиг лекаря кликну…

— Погоди, не суетись, — остановил его Насиад. — Лекарь нам ни к чему, у него без нас довольно забот. — Он кивнул на двор. — У нас свой имеется, он уже перевязал нас. Да и не так сильно нам досталось.

Он умолк, заметив, что к ним идут княжеские воеводы и два-три сотника, почти все тоже раненые. Даррез, начальник стражи, чуть задержался, чтобы отдать своим воинам распоряжения, затем нагнал прочих. А те уже расспрашивали братьев.

— Как же так вышло, что все погибли, а вы двое уцелели? Или вы услышали что-то и проснулись раньше?

Насиад пожал плечами, поморщился, утер со лба пот.

— Повезло, что нас боги надоумили не отсылать свою стражу, а оставить в покоях при опочивальне. Они и выручили. Благо, у тех убийц, что ворвались к нам, не было при себе луков. — Насиад чуть прищурился, глядя в усталые, настороженные лица воевод. — Вот только странно вы нас расспрашиваете. Или думаете, что не случайно мы живы остались?

— Что ты, господин, — поклонился пожилой сотник Пунат. — Всякое бывает: и сильнейшие гибнут, и слабейшим везет, не сочти за дерзость. Не гневайся, лучше припомни: может, узнали вы с братом кого?

— Где ж их, проклятых, узнаешь, лица-то они закрыли, — фыркнул Оннейв, но тут же задумался, почесывая бороду. — Хотя у одного, вроде как старшего над прочими, взгляд показался знакомым. Сам здоровенный, глаза светлые и горят так, что впору помереть на месте со страху. Мало где такую ненависть встретишь. Подлинно зверь, не человек.

— Я особо не разглядел, их предводитель меня сразу свалил, — Насиад развел руки, указал на раненый бок, — зато я слышал, как он грозился, аж зубами скрежетал: «Всех перебью, до единого!» И перебил ведь… — Он отвернулся с тяжким вздохом.

Воеводы на это промолчали, только переглянулись. Все, что рассказали братья, вполне совпадало с тем, что видели они. Им самим пришлось зачищать и дворец, и двор — и слишком поздно выяснилось, что князь и домочадцы его были к тому времени уже мертвы.

— Надо осмотреть трупы погибших убийц, — сказал Берей, старший воевода. — Быть может, кого-то узнаем. Или вы узнаете, господа мои.

— Вряд ли, — сказал подошедший Даррез. — Я сам видел лица нескольких, только что, велел слугам снять с них повязки. Они точно родом не из Нишани, один южанин, другой вообще броассарец. Видно, наемники, их полно по всей Дейне. И теперь они уже не расскажут, кто их нанял и почему. Недаром они своих раненых добивали…

— Кто нанял, и так ясно, — прозвенел рядом голос Реша.

Сам он, тоже встрепанный и перемазанный кровью, хотя полностью одетый, проворно взбежал по ступеням и поклонился братьям. Насиад кивнул ему, приказывая говорить дальше, и он продолжил:

— Я видел и узнал. Безумец это, или пусть меня Хидег сожрет. Все сходится: высокий, глаза светлые, на лбу тесемка, он всегда так носит, это всем известно на Красном Всхолмье и в долине Арои…

— Погоди, молодец, — прервал хмурый Берей. — Наемников было человек тридцать, когда не больше. Откуда же у Безумца столько золота или серебра, чтобы заплатить всем им? Разве не разорен он…

— Он мог пообещать им награду — мол, берите что хотите, когда убьете всех, — сказал Оннейв. — Поверьте, никто в Нишани не знает Безумца так, как знаем мы. Он сюда, в Тойсею, лишний раз не совался, все сидел у своей Арои, чтоб ему в ней утонуть, да вынашивал свои подлые козни…

— Нам ли не знать, господа, — подхватил Реш. — Он же дважды чуть не убил моих хозяев невесть за что и дважды попадался. Мы-то надеялись предать его на княжеский суд, а он возьми да и сбеги боги весть куда. У нас болтали, что к разбойникам, — видно, не соврали.

Берей, все еще хмурясь, знаком велел Решу замолчать, а сам переглянулся с прочими. На лицах их читалась теперь озадаченность. Насиад с Оннейвом стояли молча, разве что отослали Реша прочь.

— Как нам теперь быть? — медленно произнес Берей. — Князь, княгиня и их сыновья мертвы. Кто взойдет на престол Нишани?

— В таких случаях подобает искать родичей, господин, — сказал один из сотников. — В тонкостях пусть разбираются ученые советники. Да только кто остался? За последний год княжеский род изрядно оскудел.

— Неужто не ясно, чьих рук это дело? — вмешался Оннейв, гордо выпрямившись. — Не будем забывать, что он сам в отдаленном родстве с покойной княгиней Бельгой. Вот и позаботился убрать всех, а княжескую семью оставил напоследок…

— Не странно ли? — прервал Даррез. — Захоти я убрать родичей, чтобы заполучить наследство, я бы действовал тоньше — яд, несчастья и прочее. К чему напрасно вызывать подозрения? А уж открыто разбойничать и убивать…

— А какой с него спрос, если он безумен? — сказал Оннейв. — Мы с братом уцелели чудом, теперь уже трижды. Но мы хорошо его знаем. Он непременно явится, чтобы довершить свое черное дело, — и вот тогда точно попадется. А пока… — Он посмотрел на брата, поклонился ему и перевел взгляд на воевод. — Раз уж так судили боги, что мы остались единственными родичами княгини Бельги, будет справедливо, если брат мой Насиад примет престол и венец.

Берей медленно качнул головой, будто в раздумьях, прочие молчали.

— Такие дела не решаются без советников и жрецов, — медленно проговорил он. — Хотя вы правы, других родичей не осталось. Вряд ли народ воспротивится…

— Дайте мне сил, боги… — прошептал Насиад и отвернулся.

Плечи его содрогнулись. Оннейв мягко дотронулся до его локтя. Насиад повернулся, и все увидели, что глаза его блестят от слез.

— Да будет на все воля богов и воля народа Нишани, — произнес он уже тверже и сморгнул слезы. — Простите мне эту слабость, знаю, что не подобает мужу и воину плакать, точно женщине. Но как подумаю… мерзавец даже дитя малое не пощадил, а ведь его только вчера постригли! — Он выпрямился, оглядел всех. — Созовем совет как можно скорее. Но сперва отдадим последний долг телам наших родичей, да будет милостива к ним Санеина-луна.

Берей тотчас подозвал задерганного Адриша и велел снести трупы князя, княгини и детей в стольный покой, убрать перед погребением, как должно, и послать за жрецами Санеины, богини смерти. Даррезу он приказал поставить у тел почетную стражу, да заодно нести дозор усерднее. Тот лишь поклонился, по-прежнему недоумевая, как и все прочие воеводы. Каждая собака в Тойсее знала, что покойный князь Таглам строго карал воинов за небрежность на страже, — потому ее никогда и не бывало.

Насиад и Оннейв тоже ушли, направляясь в отведенные им покои. Там их дожидался Реш с двумя слугами.

— Здешняя челядь болтает невесть что, господа, — тихо сказал он, перед тем убедившись, что никто не подслушивает снаружи. — Эти парни сказали мне, что кто-то якобы видел нынешней ночью, как двое тайком убили ночную стражу, открыли заднюю калитку и впустили тех самых убийц с закрытыми лицами…

— Проверь лучше, — жестко бросил Насиад. — Видели, как же! Если видели, то отчего же не подняли тотчас тревогу?

— Всякое бывает, господин, — поклонился Реш. — Иной раз увидишь нечто странное, а что именно видел, смекнешь не сразу, а погодя. Так что я проверю.

— Сам допроси, слышишь? — Насиад притопнул ногой, чуть поморщился от боли. — Собери всех до последнего кухонного мальчишки и растолкуй, как дело было. Да следи внимательно за лицами. Известно, эту породу не переделать: страх страхом, а поживиться хочется.

…Много позже, перед рассветом, Реш явился снова. Братья ждали его — в эту ночь им было не до сна. Пускай раны легкие, да пригоршню крови потерять — не шутки, ведь все должно выглядеть правдоподобно. Никаких речей они промеж себя не вели — все было давным-давно сказано.

Реш казался встревоженным: лицо его кривилось, кончики усов дергались, а рука теребила рукоять кинжала на поясе. Даже поступь как будто утратила привычную твердость.

— Все верно, господа, видели, — начал он без обиняков. — Кравчий да помощник повара. Ну да ладно: что бы они там ни увидели, рассказать уже не расскажут.

— Прекрасно, — кивнул Насиад. — Следи на всякий случай, чтобы никто другой не начал болтать. И хватит уже трястись! Или это не все?

— Не все, господа. — Реш поник. — Среди убитых недостает двух трупов — Ниреи, приемной дочери княгини Бельги, и меньшого княжича Лейтара.

В то утро Тойсея пробудилась рано.

— Слыхали? — бурлило на улицах на все лады. — Князя убили, и княгиню тоже, и всю семью, только родичи уцелели чудом. Прямо ночью напали и убили.

Мужчины и женщины, богатые и бедные, ремесленники, торговцы, стражники и слуги, бродяги и не успевшие еще уехать скоморохи — все пересказывали друг другу вести, приукрашая новыми и новыми подробностями. Плач стоял на весь город: кто горевал по князю с княгиней, кто по безвременно погибшим детям. Находились и те, кто сомневался, — слишком уж трудно было поверить.

Рыбаки везли на торговую площадь свежий улов, открывались лавки, носились пешком и верхом посланные слуги, судачили у колодцев женщины и девушки. На площадь спешили даже те, кому не было нужды покупать или продавать. Люди ждали — и продолжали гадать.

— Не может такого быть, — говорили одни с затаенной надеждой. — Не таков наш князь, чтобы его можно было застать врасплох, да и воин он, каких мало. И стража вся, как на подбор. Может, враки?

— Враки, как же… — отвечали другие. — У наших соседей сын служит во дворце — вернее, служил. Убили его нынче ночью.

— Да, может, все-таки спасся кто?

— Какое там! У меня мать во дворец молоко носит каждое утро. Так она сама видела: горы трупов, весь двор завален, страшно смотреть! И вся челядь ходит смурная.

— Так мой деверь в дружбе с самим Адришем, старшим княжьим слугой, а тот нипочем не соврет. Верно все: погиб и князь, и княгиня, и дети. Только, болтают, вроде бы дочка ихняя приемная спаслась.

— И будто бы из княжичей кто-то…

— Эх, было бы так, они бы не прятались. Коли спасся кто, где же они?

— Да погоди ты, еще рано. Скажут непременно — у них там с самого рассвета шум на весь двор…

Чаще всего мелькали иные вопросы, которыми задавались с самой ночи и княжеские воеводы: как вышло, что неизвестные убийцы пробрались в город и во дворец незаметно? Ведь все ворота были заперты, всюду стояла стража, как и во дворце, — небрежности за князем Тагламом отродясь не водилось, ни в праздники, ни в будни. Ответов же люди не находили, только разводили руками.

Когда солнце наполовину поднялось над стенами Тойсеи, со стороны дворца послышался конский топот и крики: «Дорогу!» Все головы, как одна, повернулись, смолкли разговоры, плач и перебранки. Жадные взоры устремились на восьмерых воинов, что ехали сквозь толпу, держа наготове звонкие рога.

Рога пропели дважды, умолкли нехотя последние болтуны и спорщики. Из-за спин воинов показался рослый глашатай в багряном кафтане и такой же шапке. Рядом с ним ехал знаменосец, высоко держа стяг Нишани с черной кобылицей, бегущей по зеленому полю.

— Слушайте, люди, и плачьте! — провозгласил глашатай на всю площадь и снял шапку; вслед за ним обнажила головы его свита. — Милостивый наш государь, князь Таглам, супруга его княгиня Бельга и сыновья их Гелед и Антесан подло убиты нынешней ночью! Да смилуются боги над нишанской землей!

Глашатая перебили вопли и рыдания. Мужчины дружно стягивали шапки, пронзительно кричали девушки, женщины трепали косы, даже дети вторили матерям. Глашатай выждал немного и кивнул воинам с рогами.

— Кто повинен в этом преступлении, пока неизвестно, — продолжил глашатай, когда пение рогов заставило людей чуть примолкнуть. — Но владыка неба и госпожа-солнце не допустят, чтобы виновные свободно расхаживали по нашей земле или покинули ее. Они будут найдены и наказаны, как того заслуживают. Пока же власть примет Насиад с Красного Всхолмья, двоюродный племянник княгини Бельги…

— А что меньшой княжич? — крикнули разом несколько человек из толпы.

Люди тотчас загомонили еще громче, и воинам вновь пришлось взяться за рога. Глашатай же глубоко вздохнул и раз-другой огладил темную бороду.

— Судьба меньшого княжича, Лейтара, неизвестна. Он мог спастись — или же его похитили убийцы, живого или мертвого. Если он жив, он будет найден. Если же подтвердится весть о его смерти, то Насиад с Красного Всхолмья будет венчан на княжение, с согласия княжеского совета и служителей богов.

Вновь пропели рога. Глашатай и воины повернули коней и поехали назад во дворец, крича по дороге: «Расходитесь! Расходитесь!» Толпа расступалась перед ними, пропуская, и вновь смыкалась за крупами коней, будто речные волны за быстрой лодкой. Кто же разойдется после таких вестей?

До самого вечера площадь бурлила — совсем как накануне, только не было в этой суете недавней радости. Многие с горечью вспоминали вчерашнее празднество и ярмарку, сменившиеся скорбью по погибшей княжеской семье. Но вздохи и сетования продлились недолго — слишком уж странными оказались вести. И людская молва резво помчалась в разные стороны, как разделяется на рукава веселая река в широкой степи.

— Коли меньшой княжич жив, так ему подобает принять венец…

— Какой там венец четырехлетнему мальчонке? Чтоб за его спиной советники правили да кромсали нашу землю, точно пирог, лишь бы ухватить кусок пожирнее? Нет уж, пусть лучше князь будет зрелым да с головой, а какая он там родня, дело десятое.

— Был бы княжич жив, так не прятался бы, объявился бы мигом. Неладно здесь что-то…

— В Красном этом Всхолмье спокон веку одни смутьяны жили. Вы-то, зелень, не помните, а я помню, как ярился Устан, племянник князя Киришата, отца княгинюшки нашей светлой. Открыто ярился, злобы не таил. Вишь, обошли его, дочке оставили престол — ну, и мужу ее, ясное дело. Так ведь мужа ей князь сам выбирал, и не прогадал! Так что говори — не говори, а странно вышло. Неспроста этот Насиад с братцем одни-единственные уцелели.

Подобные речи звучали реже всего — зато сильнее западали в людские сердца.

* * *

— Что будем делать?

Насиад и Оннейв сидели в своих покоях. Наконец-то осталась позади роскошная палата с опустевшими престолами, наконец-то разошлись назойливые советники и воеводы, что не давали им продыху с раннего утра. Будто без них забот мало!

Царапины, нанесенные друг другу для отвода глаз, почти не беспокоили их. Княжеской стражи изрядно поубавилось ночью, зато с Красного Всхолмья прибыла их собственная. Теперь можно было не опасаться за свою жизнь: защитой им не только мечи и копья, но и слухи. Вряд ли враг, обезумевший от жажды мести, решится сунуться сюда, в княжеский дворец. Однако есть слухи иного толка — к сожалению, правдивые.

— Я их напугал как следует, — говорил Реш, все оглядываясь на дверь: впрочем, за нею стояли двое верных людей. — Да и сами не дураки, поняли, что младший повар и кравчий не просто так исчезли. Вот и сболтнули: девка точно сбежала, с нею было человек пять-шесть стражников. Среди них еще тот боров, что давеча меня повалил. — Реш поморщился, потер шею. — А на руках у девки мальчишка с рыжими волосами. Кто же еще, если не меньшой княжич?

Насиад переглянулся с братом, медленно выдохнул. Теперь поздно искать виновных да гадать, почему вовремя не доложили. Реш умолк, только глядел выжидательно на обоих хозяев. Оннейв же словно угадал мысли брата — вернее, мысли у них были общие.

— Теперь поздно думать, кто виноват, — сказал он. — И погоню слать поздно — Хидег весть, куда сбежала девка…

— Куда! — перебил Насиад. — Вот именно: куда? Это первый вопрос при любом бегстве.

— Первым, господин, будет «почему», — вмешался Реш. — Понятно, со страху любой помчится невесть куда. Только девка не одна была, а с воинами, стало быть, они ее увезли вместе с мальцом. Неужто заподозрили?

Братья вновь поморщились. Всеобщие подозрения тяжким камнем давили на них с самой ночи: сперва воеводы, потом советники. Выспрашивали, хмурились, сомневались, только что жилы не тянули, как палачи в застенке. Про все спросили: и про покушения, и про Безумца, и про отца покойного, и про давешний вечер, кто где был да что делал, да кто видел и может подтвердить. Самому Насиаду, как возможному наследнику, полагалось молчать, зато Оннейв не жалел слов, чтобы оправдать и себя, и брата, и заодно убедить совет немедленно избрать князя. Но советники уперлись, точно бараны, — из-за тех самых слухов о спасшемся княжиче Лейтаре.

Потому советники и решили не спешить. «Сперва выясним, что за слухи и откуда они взялись, — сказали они единодушно. — Если княжич правда жив и спасся, надобно отыскать его, и тогда быть ему князем по праву рождения. Если же слухи ложные, изберем Насиада». Именно так объявили на площади гудящему, точно далекое Южное море, народу, который готов был, казалось, силой рваться во дворец за правдой.

— Если заподозрили, — медленно произнес Насиад и поднялся с лавки, — то нам этих подозрений вовеки не стряхнуть. Хидегова пасть, ведь так гладко все было задумано! Кто же знал, что сопляк останется ночью при матери да что эта дура кинется его спасать? Вот и где их теперь Хидег носит? А если они вздумают пойти по деревням и поднять народ?

— Народ в деревнях, — сказал Оннейв, — не так уж доверчив и легок на подъем. Да и здешние больше шумят, чем делают. Слухи, говоришь? Так будем бить одни слухи другими — тебе все ясно, Реш?

— Яснее ясного, господин, — поклонился Реш. — Людей у нас достанет. А с беглецами как быть?

Не отвечая ему, Насиад уперся тяжелым взглядом в брата.

— Ты же понимаешь, Оннейв, что с нами будет? Пес с нею, с девкой, кому она нужна — она даже не родная дочь Бельги. А щенок — дело другое, по нашим дурацким законам он — наследник, хотя прав у него столько же, сколько было у его проклятого отца-выскочки. Я должен стать князем, как должен был стать им наш отец. Но теперь, пока мальчишка жив…

— А что за беда, господин… вернее сказать, государь? — ухмыльнулся Реш. — Надежные люди все сделают, как надо, и болтовню о спасшемся княжиче объявят пустыми сплетнями. А когда тебя венчают, никто не посмеет даже слова сказать. Какие уж там подозрения…

— Ты знаешь, что такое Невидимый венец, Реш? — спросил Оннейв.

Начальник стражи хлопнул глазами и вновь ухмыльнулся.

— Бабьи сказки…

— Не сказки, дубина! — Насиад топнул ногой. — То-то и оно, что не сказки! Невидимый венец существует. И от него не отмахнешься, как от всяких дурней-чародеев, которые только и умеют, что твердить: «Не спеши» да «Не иди против богов». Положение мое спорное, так что без обряда тут не обойтись. При венчании колдун совершит его — и что тогда? Откуда мне знать, будет на мне этот знак или нет? Да, мои права неоспоримы — но кто знает?

— Я уже много лет думаю, — прибавил Оннейв и уселся поудобнее на лавке. — Ведь Тагламу тоже пришлось пройти обряд, когда он женился на Бельге. И как же так вышло, что он получил знак, — ведь он не законный князь? Колдуны не врут.

— Неважно. — Насиад понемногу успокаивался, румянец гнева на лице его растаял. — Важно то, что обряд придется совершить, не отвертимся. И еще важнее — что теперь знак мог перейти на единственного выжившего сына Таглама и Бельги, Лейтара.

— Стало быть, когда мальчишка умрет, — спокойно подхватил Реш, — этот знак перейдет к тебе, государь, как к ближайшему родичу.

Насиад улыбнулся, выдохнул с облегчением.

— Именно так. — Он поглядел на обоих собеседников. — Нам остается одно: отыскать мальчишку как можно скорее. Отыскать и прикончить.

Реш низко поклонился, едва не приплясывая на месте, точно горячий конь, — казалось, он готов был тотчас рвануться на поиски. Оннейв придвинулся поближе к брату и неспешно заговорил, словно рассуждая сам в себе:

— Не будем суетиться понапрасну — не блох ловим. Поставим себя на место девки: куда она денется с малым дитем? Он мало того, что противный, избалованный, так и сам по себе изрядная обуза. Он хочет есть, пить, спать, все время ревет дурниной, зовет мамку, не понимает, почему нужно бежать, и прочее. К тому же у них ничего нет с собой — так ведь тебе сказали, Реш?

— Да, господин, так и сказали: девка выскочила, в чем была, — в одной рубахе да босая. — Он хохотнул. — И щенок такой же.

— Вот. — Оннейв положил руку на плечо брату. — Значит, им придется добывать необходимое — пищу, одежду, корм для коней. А где добывать? В городах или деревнях. Так мы их и выследим. И насчет слухов позаботимся. Понял, Реш? — пусть всюду говорят, что по Нишани бродит безродная девка и выдает какого-то мальчишку с крашеными волосами за погибшего княжича.

Реш вновь поклонился, хотя выглядел озадаченным. Насиад хмурился, теребил то волосы, то бороду, и крепко стискивал руки. Оннейв не вмешивался в его раздумья, лишь молча ждал. Наконец, Насиад заговорил:

— Ты все верно сказал, брат. Самое время вернуться к изначальному вопросу: куда поедут наши беглецы? Решат вернуться в Тойсею — вряд ли: тогда зачем было уезжать? Хотя на такой случай мы примем меры, на всех дорогах. Но если не вернутся, куда им тогда ехать? Где-нибудь в деревне не спрячешься, там все друг у друга на виду, щенок непременно выдаст себя, и вмиг разлетятся слухи. Но ты прав, малое дите — обуза для всех. Для него нужно надежное убежище.

— Думаешь, они решатся пересечь границу? — Оннейв казался удивленным. — Девка не догадается, разве что кто из стражей надоумит. На такой случай направим людей по деревням, что близ границ. Хотя… — Он призадумался. — Ты помнишь Пратам, заставу на северо-востоке, почти у самой улидарской границы?

Глаза Насиада вспыхнули, он улыбнулся.

— А заставу эту держит Меллевит, родич ныне покойного Таглама. Чем не убежище? Да, и девка, и воины могут так рассудить. Даже если не рассудят, нам этот Меллевит не нужен — надобно убить его и занять заставу, потом подумаем, кого посадить туда. Ты понял, Реш?

— Как не понять? — Начальник стражи ухмыльнулся: он предпочитал ясные приказы. — Благо, людей у нас хватит — скоро подойдет подкрепление с Красного Всхолмья, как было условлено, да еще уцелевшие наемники. Здесь, в столице, им незачем красоваться, зато в Пратаме они отлично справятся. Прикажешь мне вести их туда, государь?

— Нет, — подумав, ответил Насиад. — Ты мне пригодишься здесь. Разве что встреть их в дороге и направь часть в Пратам, а прочих воинов, наших и наемников, привези сюда. Пусть в Пратаме всех перебьют и будут готовы к прибытию Ниреи с княжичем и стражей.

— Живым никто не нужен? — уточнил Реш.

— Зачем? — Теперь усмехнулся Насиад. — Убить всех, труп мальчишки привезти в Тойсею. Не получится труп — хотя бы голову, чтобы можно было опознать. И не мешкай, отправляйся немедленно.

— Слушаюсь, государь. — Реш поклонился и вышел — будто тень мелькнула.

Оннейв поглядел на закрывшуюся за ним дверь.

— Думаешь, все сладится?

— Если не сладится, значит, нет в Дейне справедливости, — бросил Насиад и, вздохнув, улыбнулся самой приветливой своей улыбкой. — Зачем гадать о неудачах, брат? Думай лучше о том, что мы исполним завет отца и вернем то, что было украдено у него, то, что наше по праву. Даже если мы неверно угадаем их замыслы, рано или поздно щенок выдаст себя, такой уж он. А потом лазутчики Реша вмиг поднимут след.

— Ты позабыл еще кое о ком, — тихо напомнил Оннейв и невольно оглянулся на дверь, за которой звенела броня стражи и стихали шаги Реша. — Пока Безумец жив и на свободе, нам не знать покоя.

— Верно. — Насиад задумался, щипнул бороду раз-другой. — Знаешь, что… Поезжай-ка в Красное Всхолмье да привези сюда Аполу с ребенком. Что-то у меня неспокойно на душе. Да и новой княгине самое время привыкать к столице, а то сидит там, как сыч, и носа никуда не кажет. — Они вместе посмеялись.

— Не тревожься, я мигом обернусь. Опять же, возьму с собой часть воинов, которые едут сюда, я же их встречу по дороге. К Аполе сегодня пошлем гонца, пускай собирается. Хоть ты ей и говорил быть готовой, да бабы любят пустую возню, особенно когда речь идет о малых детях.

Насиад кивнул и проводил брата усталым взглядом. Хлопнула дверь, простучали снаружи шаги. Неспешно Насиад подошел к резному решетчатому окну, что выходило на двор, и смотрел, как выехал в ворота сперва Реш, а потом гонец к жене.

Верные слова он отыскал: если есть на небесах боги, а в Дейне — справедливость, неудачи быть не должно. Слишком уж тщательно они с Оннейвом подготовились. И вроде все возможные пути-дороги просчитали заранее — да всегда найдется одна тропка темная, которая и в голову не придет. Кто мог знать, что труднее всего окажется совладать с самыми слабыми, в ком даже угрозы не видели?

«Оннейв и Реш знают свое дело, — говорил себе Насиад, глядя на печальную суету во дворе: там было не протолкнуться от народу, бабий вой стоял до небес — видно, родичи погибших пришли забрать тела. — Мои люди преданы мне, а наемники преданы щедрой награде. Самое большее, десять дней, и все будет кончено, и никто — ни в Дейне, ни на небесах — не оспорит моих прав. А если Безумец окажется верен себе, тем лучше. Кто-то ведь должен ответить за все смерти».

Нирея дернулась в седле, потерла затекшей рукой ушибленный нос: опять задремала. Сжавшийся под одеялом Лейтар едва не выскользнул из рук. Нагнувшись, Нирея поцеловала его в темя, натянула одеяло на голые ноги — заодно и на свои. О стыдливости и неудобствах она уже успела позабыть.

Плащ плохо защищал от ночного холода, встречный ветер раздувал и его, и рубаху. Темное небо медленно серело — видно, близился рассвет, кое-где в низинах клубились туманы. Лишь сейчас Нирея поняла, что они едут почти всю ночь. Только так и не ясно, куда и почему.

— Бедный мой… — шепнула она и сморгнула слезы. — Что нам теперь делать?

Вновь замелькали перед глазами лица тех, кого уже нет: отец, мать, братья. И люто сжалось сердце, завыло одиноким волком. Всего лишь вчера Гелед ухаживал за нею с нежной, трогательной заботой, Антесан смеялся и шалил — и даже не думали они оба, что не увидят рассвета, который сейчас неспешно разгорается впереди, за степным окоемом. Всего лишь вчера ликовали отец с матерью, глядя на постриженного Лейтара, — да не суждено им увидеть его взрослым мужчиной-воином. Если самому ему вообще суждено вырасти, а не погибнуть от рук очередных убийц…

— Давай я возьму княжича, госпожа, — послышался рядом чей-то голос.

Нирея вздрогнула: она едва вырвалась из вновь накатившей дремы и даже не заметила, как подъехал Панарет. Десятник казался усталым и печальным, но глядел, как всегда, с участием.

— Непривычна ты к таким скачкам, да и он тоже. Того и гляди, уронишь…

— Нет-нет! — Нирея выпрямилась, крепче прижала Лейтара к груди. — Я не сплю, это… так… — Она опустила глаза. — Он, бедняжка, без того напуган до смерти, нагляделся на кровь и убийства. А меня он знает лучше всего. Так пусть меня и увидит, когда проснется.

— Дело твое, — кивнул Панарет, — но, ежели что, сразу говори…

«Говори…» — ударило эхом в голове. И окатило лютым холодом.

— Как мне ему сказать, Панарет? — Нирея поглядела на десятника почти с ужасом. — Я смерти так не боюсь, как того, когда он проснется и спросит. Он же маленький…

— Не такой уж маленький, госпожа, — сурово бросил едущий позади Овандим, — он — воин постриженный. Как сказать, говоришь? Да так и сказать прямо, пусть знает. Чай, не глупыш какой, должен понимать, что такое враги и что они могут сделать.

— Знать бы еще, кто эти враги… — едва слышно заметил Грас.

Воины переглянулись, перешептываясь между собой. Нирея промолчала, лишь крепче закуталась в плащ, словно он мог спасти ее от тяжких дум и грядущего тяжкого разговора с Лейтаром. Больше всего на свете хотелось улететь обратно, в минувшие светлые дни, когда все были живы и счастливы. Нирее вспомнились недавние заботы, над которыми она порой ломала голову и даже плакала украдкой: какими мелкими они сейчас казались ей! Зато теперь забот столько, что не знаешь, с какой начать — и куда они приведут.

— Мама… Нирея…

Лейтар на руках зашевелился, потер глаза грязными кулачками. Нирея чуть придержала коня и махнула воинам сделать то же.

— Я здесь, Лейтар, все хорошо.

Она старалась говорить как можно мягче и бодрее, как обычно по утрам, когда он просыпался слишком рано, еще до рассвета, и донимал ее, не зная, чем заняться. «Хватит ли мне сил лгать ему? — ужасалась она мысленно. — Или воины правы, и надо сказать прямо? Но, боги, что с ним будет тогда! Мудрая Оглунна, вразуми…»

— Нет, не хорошо! — заканючил Лейтар и взбрыкнул ногами — должно быть, они тоже затекли. — Почему тут темно и холодно? Почему трясет? Где мама?

— Успокойся. — Нирея обняла его, мысленно благодаря богов и товарищей-воинов за смирную лошадь. — Мама скоро придет, она… едет следом…

«Светлая госпожа-солнце, что я несу!» Нирея отвернулась и усиленно заморгала. Стряхнуть слезы не удалось, подбородок дрожал, и дрожь поневоле проникала в голос.

— Куда едет, зачем? — Лейтар оттолкнул ее с небывалой силой. — Я хочу домой! У меня опять живот болит!

Вновь Нирею будто ледяной водой окатило: «А если он разболеется пуще прежнего, что мне с ним делать? Ни лекарств, ничего! Трав не набрать, а до ближайшей деревни когда еще доедем…»

— Панарет, надо остановиться! — окликнула она. — Княжичу плохо!

Десятник тотчас отдал приказ. Воины придержали коней, по-прежнему окружая Нирею. Она же остановила свою лошадь и спрыгнула на землю, словно лихая наездница, привычная к мужскому седлу. Затекшее тело вмиг воспротивилось. Нирея коротко вскрикнула, едва не согнувшись пополам, но жаловаться на боль, да к тому же воинам, показалось ей стыдным. Совладав с собой, она свернула кое-как одеяло, взяла Лейтара на руки и помогла ему облегчиться. Хвала богам, хуже ему не сделалось, хотя побледневшее грязное лицо казалось измученным и как будто повзрослевшим.

Краем уха Нирея слышала, что воины тоже спешились — размять ноги или справить нужду. Но даже сейчас они оставались начеку: Тейгот стерег коней, Грас и Овандим стояли слева от Ниреи, Панарет и Ридам — справа. «А если погоня? — думала с ужасом Нирея, придерживая подол рубахи Лейтара. — У них ни луков, ни стрел нет, даже мечи вроде бы не у всех. Стоило ли бежать, если конец все равно один…»

— Где мама, Нирея? Я хочу к маме!

«Я тоже хочу! — едва не закричала Нирея. — Боги, я не могу больше! Лучше бы мне было умереть там, дома, чем терпеть сейчас эти муки… Не могу лгать ему — но и правду не могу сказать…» И все же она заставила себя ответить — в тщетной борьбе с горячими слезами:

— Она скоро придет, потерпи немного. Давай я тебя закутаю…

— Здесь плохо! — Лейтар вскочил на ноги с нежданной прытью и стоял перед нею, голые коленки под грязным подолом тряслись от холода. — Хочу домой! Зачем ты привезла меня сюда, а? Маме это не понравится, она рассердится…

— Нет больше мамы, княжич. И отца нет, никого нет, их всех убили.

Нирея с криком подпрыгнула, путаясь в подоле, вытаращилась на говорившего. Это оказался Ридам — видно, не выносил детских выходок. Неудивительно: сам он был родом из Тойсеи, вдовый отец его на пятом десятке взял молодую жену, и теперь дом гудел от криков и рева меньших единокровных братьев да сестер.

— Молчи, дурень!

Подоспевший Панарет отвесил Ридаму оплеуху, да слово — не воробей, не поймаешь. А Лейтар аж застыл, будто неживой, так, что Нирея обмерла.

— Не смей так говорить! — Эхо крика разлетелось на всю округу, где-то встрепенулись шумно степные птахи. — Это неправда! Моего отца никто не может убить, он самый сильный воин на свете!

Лейтар высоко взметнул сжатые кулаки и топал ногами, словно призывал в свидетели молчаливое небо и землю. Воины обступили его, даже Тейгот оставил лошадей — все равно не разбегутся. Все молчали, Ридам потирал затылок, а Лейтар глядел то на одного, то на другого — видно, ждал ответа. Но не дождался.

— Нирея… — Вмиг остыв, он обернулся к ней, ухватил за подол. — Почему они молчат? Скажи, ведь это неправда? Ведь отец и мама живы?

Ноги Ниреи подломились, она рухнула на колени в холодную мокрую траву. Закрыв лицо руками, она тщетно пыталась сдержать горькие рыдания, которые копились в ней с самой ночи. Говорить она не могла: стоило открыть рот, и слезы текли еще сильнее. Она выла в голос, точно горькая вдова, точно осиротевшая мать на пепелище дома, где сгорели заживо ее дети.

— Нет! — Рыдания Ниреи утонули в крике Лейтара. — Отец и мама не могли умереть! Не могли!

— Могли, княжич. — Панарет подошел к нему и присел рядом на корточки, пока Овандим поднимал на ноги дрожащую Нирею. — У твоего отца-князя были враги, они завидовали ему и решили отнять у него престол. Поэтому они убили всех — князя, твою мать-княгиню и твоих братьев. Поэтому мы и бежим: они хотят убить и тебя, потому что теперь князь — ты.

Лейтар молчал, лишь хлопал глазами, вновь глядя по очереди на воинов и на Нирею, наконец затихшую в руках Овандима. Она осторожно высвободилась, подошла к братцу — и застыла на месте: такого взгляда она у него никогда прежде не видела. Казалось, весь его мир, вся его жизнь рухнули в один миг — хотя, сказать по правде, так и есть. И он, маленький и потерянный, заблудился в неведении.

— Не бойся, Лейтар… — выдавила Нирея, стараясь сдержать всхлипы после долгого рыдания. — Ты же не один, я с тобой… мы все… Мы защитим тебя…

Она попыталась обнять его. Лейтар высвободился — не вырвался решительно, а будто попятился от нее, от всех них. Отвернувшись, он уселся прямо на землю, словно позабыл свои недавние жалобы на холод. Нирея накинула ему на плечи одеяло, он закутался в него с головой и свернулся клубочком. Сколько она ни прислушивалась, из-под одеяла не доносилось ни звука — только видно было, как вздрагивает там Лейтар.

— Оставь его. — Панарет мягко перехватил Нирею за плечи, когда она вновь попыталась обнять братца. — Он должен пережить это сам. Пусть свыкнется…

— Да как же сам? — Нирея вывернулась змеей. — Как тут свыкнуться? Он же…

— Он — мужчина и воин, госпожа, — твердо прибавил Овандим. — Пусть учится быть мужчиной. А нам сейчас надобно о другом подумать.

Вспыхнувшие было в груди гнев и возмущение вмиг остыли. Нирея разжала стиснутые до боли пальцы, поглядела в суровые, усталые лица спутников. Верно: не до рыданий сейчас, мертвые мертвы, они в царстве бледной Санеины, а живым пора позаботиться о себе.

— Садись, госпожа, поговорим.

Нирея, точно неживая, опустилась на чей-то свернутый плащ, натянула на плечи свой. Воины устроились рядом, но так, чтобы не спускать глаз с Лейтара. Хотя он и не думал никуда бежать: лежал под одеялом, словно тоже неживой. С немалым трудом Нирея заставила себя отпустить тревогу за него и подумать о насущных заботах.

— Пока княжич нездоров, мы далеко не уедем, — заговорил первым Панарет. — Нужно отыскать где-нибудь пристанище, хоть на денек-другой. А у нас при себе ничего нет, даже одежи толком…

— Одежду и прочее можно раздобыть в ближайшей деревне, — сказал Тейгот. — Только даром никто ничего не даст. Разве что выменять.

— Вот!

Нирея оглядела, ощупала себя и сорвала с шеи серебряный оберег величиной в пол-ладони, а из ушей вынула золотые серьги — видно, сами боги помогли, что позабыла она вчера снять их. Воины переглянулись и тоже вытянули из-за воротов обереги: у кого медные, у кого серебряные. У Ридама и Граса отыскалось по серьге, тоже серебряной, а Панарет снял с пояса увесистую чеканную пряжку.

— Не так уж плохо, братцы, — сказал он. — В любой деревне этакая куча серебра — неслыханное богатство. Серьги свои, госпожа, побереги, это на крайний случай. Здесь на все хватит: и на припасы, и на одежду всем. Может, даже лук-другой раздобудем.

— Тяжко же нам придется, — вздохнула Нирея. — Вы-то ко всему привычны, а Лейтар… он привередлив, любит сладкое, его порой и кашу с молоком не заставишь съесть, а уж без молока…

— Не горюй, госпожа, самое время княжичу учиться быть воином.

«Учиться… — Нирея мысленно содрогнулась. — Я бы лютому врагу не пожелала такого учения…» И все же она промолчала, понимая, что воины правы. А потом ей пришла на ум притча про охотника и лук, которую любил припоминать Гелед: ежели натянешь тетиву слишком сильно, она и порваться может.

— Я понимаю, — кивнула Нирея — словно уронила голову на грудь от бессилия. — Если так судили ему боги, он должен принять их волю и учиться. Но прошу вас всех: говорите с ним помягче. Он же никогда прежде не знал ничего подобного, только любовь и ласку видел кругом…

— Если княжич вообще захочет говорить, госпожа, — сурово прервал Овандим. — А то всякое бывает. Переживет, скажем, дитя нечто страшное — и потом остается немым на всю жизнь, а то и умом трогается. Я сам такое видел, и не раз. Сохрани боги, конечно…

— Нет, боги такого не допустят! — Нирея чуть не вспрыгнула на ноги, возмущение и внезапный ужас обожгли ее, точно ушат кипятка. — Владыка неба и госпожа-солнце защитят сироту, дитя небес…

Ей никто не ответил. Воины вновь принялись переглядываться, словно советовались безмолвно, что можно говорить при ней, юной перепуганной девке, а что нельзя. Панарет, казалось, понял их и мрачно кивнул.

— Давайте-ка, братцы, не будем таиться. Раз уж оказалась госпожа Нирея вместе с нами, стало быть, она товарищ нам. Да и дело у нее в десять раз тяжелее, чем наше, — иди ты умасли этого мальца! Скажу за себя: я предпочел бы столкнуться с любыми врагами, чем кудахтать над малым дитем, да еще сиротой.

— О врагах и речь, Панарет. — Грас поднял растрепанную голову, прищурился. — Это главная наша забота. Кто и почему.

— Так, может быть, и не осталось в Тойсее врагов? — осторожно заговорила Нирея. — Вдруг их всех перебили? Не лучше ли нам вправду вернуться?

— Сперва надо знать, куда возвращаться, госпожа, — ответил Грас. — Панарет верно говорил: странно вышло с этим нападением. Ума не приложу, как эти разбойники пробрались мимо стражи.

— А что тут гадать? — заявил Овандим. — Потому и пробрались, что помогли им, впустили, а стражу убрали, где нужно было. — Воин почесал плешивую макушку и продолжил задумчиво: — Уж не любезные ли братья затеяли все это? Их вроде мертвыми никто не видел.

Молодой Ридам аж подпрыгнул на месте, но сел обратно под взглядом десятника. Нирея же осмелилась высказаться:

— Да как же? — Она смотрела на воинов и вдруг показалась сама себе похожей на Лейтара, когда он не верил в гибель отца и матери. — Они же приехали на праздник, такие веселые, радостные… Подарки всем подарили… вон как Лейтар обрадовался… Неужели они могли бы приказать убить всех, даже его, четырехлетнего?

— А как ты думала? — Панарет глядел на нее с привычным участием. — У врагов нет возраста, особенно у тех, кто преграждает путь к престолу. Недаром Устан, отец их, до самой смерти злился и на княгиню, и на ее отца, и на ее мужа, ставшего князем. И сыновья могли вырасти такими же, только прятали злобу и заодно выжидали. Будто первые они такие в Дейне…

— Не может быть… — Нирея поникла головой, теребя распустившуюся косу. — Может, все-таки не они? Матушка не верила, но Вейра и прочие говорили про Безумца…

— Ну, Вейра и не такое скажет…

Панарет осекся — видно, понял, что негоже говорить худо про погибшую тещу. Нирея же зажмурилась, мотнула головой раз-другой, чтобы прогнать видение: еще трепещущие стрелы и окровавленное лицо верной служанки. А рядом убитая матушка… «Боги, матушка… Нет, нельзя, не думай, соберись!» И она собралась — и заставила себя дальше слушать воинов.

— Тут только боги правду знают, а нам пока лишь гадать, — заметил тем временем Тейгот. — Может, братья, может, Безумец, может, кто еще. Не в том дело, братцы. Вот разживемся мы нужным скарбом да одеждой — и куда потом? Что скажешь, Панарет?

Десятник молчал, только хмурился и чесал бороду.

— Да Хидег знает… — буркнул он и покосился на Нирею. — Ежели подозрения насчет братьев верны, в Тойсее нам делать нечего. Выследят, подстерегут да положат всех стрелами из засады, пикнуть не успеем. В деревне какой не приткнешься: вмиг слухи полетят.

— А если покинуть Нишани? — предложила Нирея и твердо выдержала удивленные взгляды воинов. — Попросить убежища у соседей. Есть Улидар, есть Раста, Сиерана, даже Броассар…

— Ну, к темнолицым я бы поостерегся соваться, — заметил Овандим. — Больно уж тамошние правители коварны, нельзя им доверять.

— Пусть так, — кивнула Нирея, чувствуя, что поневоле оживляется. — Зато с прочими соседями у нас добрый мир. Они не откажут законному князю, да еще сироте.

— Так-то так, госпожа, да чем ты докажешь, что мальчонка наш — в самом деле нишанский княжич, а не самозванец какой? Мало ли что подумают в Улидаре или той же Расте — торгаши вообще подозрительны.

Нирея не нашлась с ответом: такой поворот ей даже в голову не приходил. Недавнее оживление сменилось тем же тупым отчаянием, и назойливо бил в темя противный голосок: «Ничего-то ты, умница, о жизни не знаешь! Ишь выискалась, вздумала воинам указывать, как быть да что делать!» Вновь зажгло глаза, Нирея заморгала, стиснула губы — и на плечо ей легла тяжелая рука Панарета.

— Не печалься, будет у нас время подумать, — сказал он, оглядел всех. — А пока поразмыслим вот о чем: куда бы мы ни отправились, дорога неблизкая. Нужны лошади — везти припасы, опять же теплая одежда, а то зима не за горами. Да и людей не помешало бы побольше.

— Людей… — тихо повторила Нирея — и вновь едва не подпрыгнула от нежданной, как молния, мысли. — Пратам. Вы же все знаете, где это? На северо-востоке, почти у самой улидарской границы. А держит его Меллевит, родич моего отца-князя… покойного… — Усилием воли Нирея подавила всхлип. — Надежностью он не уступит никому из вас. И если в Тойсее правда совершилось преступление, он не останется равнодушным. И тем более не предаст осиротевшего княжича.

Овандим кивнул, переглянулся с Панаретом.

— Я знаю Меллевита, еще с тех пор, когда он не был воеводой и не держал Пратам. Ты права, госпожа, он предан князю и его семье и никому не спустит такого гнусного убийства. Голова у него на плечах есть, так что он найдет, что посоветовать нам и чем помочь. Решим ехать в тот же Улидар — даст людей. А если братья с Красного Всхолмья впрямь учинили злодейство, Пратам будет нам защитой.

— Значит, едем в Пратам. — Нирея вздохнула с облегчением, почти улыбаясь. — Далеко до него?

— Ежели неспешно, госпожа, то дней за пять-шесть доберемся, — прикинул Панарет. — Да ведь нам перед тем остановка нужна, чтоб княжича подлечить да скарбом разжиться. Так что, считай, дней через семь будем на месте.

Нирея кивнула и поднялась. На душе у нее, несмотря на все случившееся, сделалось чуток спокойнее: когда впереди есть ясная цель, к ней проще идти. Пока воины седлали отдохнувших коней, Нирея зашагала к Лейтару. Он так и лежал неподвижно — видно, уснул. Ну да ничего, она постарается поднять его осторожно.

Из-под одеяла торчали медно-рыжие, тусклые в предрассветной мгле спутанные вихры. Нирея легонько погладила их, отвела краешек одеяла с лица братца — и тотчас помертвела, вмиг облившись холодным потом.

Лейтар не спал, но даже не взглянул на нее, вообще не шевельнулся, словно окаменел. Правый кулак его был крепко стиснут у самого рта. Приглядевшись, Нирея увидела, что он сжимает в руке обыкновенный камешек в половину собственной ладони. И он шептал что-то этому камешку, будто разговаривал с кем-то родным.

Сердце в груди Ниреи, казалось, замерло и теперь потихоньку оттаивало. Она тяжело сглотнула, отерла рукавом пот с лица. «Боги, только не это!» В голове закрутились, зазвенели недавние слова воинов о детях, которые от пережитых ужасов тронулись умом. Пересиливая страх, Нирея склонилась над Лейтаром, коснулась его плеча.

— Лейтар, — шепнула она как можно ласковее. — Вставай, пора ехать.

Он вздрогнул, словно от испуга, вскинул на нее глаза — пустые, старые — и вновь зашептал что-то камешку. Нирея смутно различила: «Нам же не надо никуда ехать, правда? Не надо, не надо. Придет мама, принесет сладких пирожков. А отец прогонит всех врагов…»

— Ты же слышишь, что говорит тебе камешек, — нашлась Нирея после нескольких мучительных мгновений. — Он говорит: надо ехать. Ты же хочешь поесть? Конечно, хочешь…

Лейтар не ответил, но встрепенулся, крепче сжав камешек в кулаке, взор его как будто ожил. Едва заметно он кивнул и подался к Нирее, хотя глаза его вновь сделались тусклыми.

— Поехали скорее. — Она подхватила его на руки и едва не охнула от боли: так крепко он вцепился в нее. — Вот приедем, и там будет еда: и пирожки, и все, что ты любишь.

Завернуть Лейтара в одеяло не получилось: он не разжимал рук — хоть ножом вырезай. Не разжал и тогда, когда пришлось взбираться в седло, благо, воины помогли, подсадили обоих. Нирея едва позаботилась вновь прикрыть плащом голые ноги, словно позабыла и о холоде, и о стыде. Под мерный стук копыт она глядела на Лейтара, а он все не спал. Рука его по-прежнему сжимала камушек, и он бормотал ему что-то.

Некое чутье подсказало Нирее помолчать сейчас и не расспрашивать его ни о чем. Окруженная воинами, она ехала неизвестно куда и лишь молила всею душой богов уберечь рассудок Лейтара.

* * *

— Отыскалось пристанище, — говорил Тейгот, ходивший вместе с Ридамом в деревню на разведку. — Хозяева согласились приютить за серебряный оберег да пряжку. Сами небогаты, детей — семеро по лавкам, но вроде люди честные.

Панарет кивнул, поглядел на Нирею. Она кивнула в ответ, не сводя глаз с Лейтара: утомленный целым днем в седле, он наконец уснул, хотя по-прежнему сжимал в руке свой заветный камешек, точно любимую игрушку. «Игрушки!» Поневоле Нирея вспомнила все «сокровища» братца — деревянную лошадку, пушистого зайчика Гуто, названного в честь говорящего помощника сказочной волшебницы Дир, пестрые глиняные свистульки-птички, диковинных резных оленей, у которых шевелились ноги и рога. И как бы ни строил Лейтар из себя взрослого, сколько бы ни носился с деревянным мечом, он то и дело возвращался к детским своим забавам. «Надо бы ему игрушек сделать, — мелькнуло в голове Ниреи. — Вдруг поможет? Как приедем, попрошу у хозяйки старого полотна да ниток с иглой».

Воины, голодные и утомленные, обрадовались не меньше. Деревня звалась Кишем, не слишком большая — дворов двадцать. А выбранный разведчиками дом стоял почти на окраине. Ведя коней в поводу, воины миновали калитку в невысокой ограде и один за другим подошли к окутанному серыми сумерками дому. Одна лишь Нирея осталась в седле: рук она почти не чувствовала, а прижавшийся к ней спящий Лейтар сделался тяжелым, словно взрослый.

— Стало быть, пятеро мужиков и девка с дитем. — Невысокий крепкий хозяин с ранней проседью в бороде пересчитал всех, тыкая пальцем. — Да еще лошади… — Он почесал в затылке и махнул рукой. — Добро, договорились так договорились. Кто такие будете, как величать?

— Тебе же ясно сказали, — нахмурился Панарет, — погорельцы мы, к родичам идем. Надолго не задержимся, так что наши имена тебе ни к чему.

Хозяин поклонился и умолк, лишь сделал знак пройти в дом. У Ниреи, уже спешившейся, мороз подрал по коже: таись — не таись, а чужаки все равно привлекут внимание. Назовешь себя — хозяева непременно сболтнут потом, даже соседям или знакомым, а дальше понесется. Не назовешь — смекнут, что прячешься, стало быть, есть от кого или от чего. Хотя тут как ни крути, а без убежища пропадешь.

В доме, едва освещенном лучиной, Нирея разглядела печь, стол под холщовой скатертью да лавки. За двумя вышитыми занавесками прятались еще клети — видимо, там спали ребятишки. Под светцом сидели и пряли две женщины, старуха и молодая. Третья — должно быть, хозяйка — низко поклонилась вошедшим, ее быстрые глаза сверкали из-под полотняной повязки жгучим любопытством.

— Принимай гостей, Ухота, — сказал ей муж. — Лишнего не болтай да подавай все, чего ни попросят.

Хозяйка тотчас бросилась к Нирее и попыталась взять у нее Лейтара.

— Ты дите клади сюда, на лавку, девица… — Хозяйка словно смутилась. — Вроде молода ты, чтоб матерью ему быть…

— Он — братец мой…

Нирея вспыхнула и тотчас прикусила язык: нашла же, что ляпнуть! Но хозяйка будто не обратила внимания на ее слова, лишь кивнула, пока подсовывала Лейтару под голову лоскутную подушку. А он наконец разжал стиснутые руки и тотчас спрятал их под одеяло, свернувшись во сне клубочком. Нирея едва не застонала от боли в руках и принялась незаметно растирать их. А сама не сводила глаз с Лейтара.

«Хорошо, что он спит, — думала она, — а то начнет со страху показывать норов: подай то, подай се. Или хуже того, назовет себя… Как проснется, надо бы наказать ему, чтоб молчал о том, кто он такой. Если только, — с горечью прибавила она мысленно, — он вообще захочет с кем-нибудь говорить, кроме своего камешка».

Тем временем молодая пряха оставила веретено и принялась подавать на стол, где уже сидели воины, приглашенные хозяином. Ухота, уложив Лейтара, взялась помогать. Вскоре на столе появились еще теплая ячменная каша без капельки масла и хлеб, явно не сегодняшний. Нирея с радостью присоединилась к спутникам и даже устыдилась того, как жадно набросилась на еду.

— Спасибо за приют да за хлеб-соль, добрые люди, — заговорил Панарет, когда все поели, и глотнул слабого кисловатого меда из резного ковша. — Сами видите, дело у нас спешное, зато весь скарб свой на себе несем. Нам нужна теплая одежда, особенно для мальца, — он кивнул на спящего Лейтара. — Нужны припасы, опять же, котелок какой, чтоб кашу варить.

— Возьмите. — Нирея отодвинула общую миску, почти пустую, и положила на стол одну золотую серьгу. — Мы понимаем, что вы небогаты, но…

— Что ты, что ты, милая! — замахал руками хозяин, хотя не сводил глаз с сияющей на столе яркой искорки. — Все дадим, что надобно. Чего у нас не сыщется, поспрошаем у соседей. Котелок у нас есть, правда, старый, пострелы мои с ним летом на реку бегают. И ложки вырежем. Ну, а бабы платье соберут, уж какое ни есть, не взыщите. Чай, не на ярмарку вам ехать.

Нирея поблагодарила хозяев, воины присоединились — кто вслух, кто просто кивнул. Прежде чем Грас спросил, нет ли у хозяина лука, хотя бы охотничьего, с лавки послышалось тихое хныканье.

— Тише, тише! — Нирея мигом подлетела к Лейтару, обняла, поцеловала. — Я здесь.

Он вцепился в нее, как котенок. Она одернула подол его рубахи, потянулась за одеялом. Лейтар вжался лицом ей в грудь, потом отстранился и принюхался. Он так и не сказал ничего, лишь облизнул сухие губы — голод-то не тетка. Только бы не стал привередничать.

— Выспался? Вот и славно, сейчас поедим, все уже готово. Вот так, садись… Нет-нет, я здесь, никуда не ухожу! На, держи ложку.

Бабка в углу дремала над веретеном. Ухота и вторая женщина, помоложе, глядели на Лейтара с участием — и с любопытством, чуток поостывшим. Вмиг на столе очутилась глиняная кружка с молоком, видимо, утренним. Лейтар потянулся было к ней и тут же отдернул руку, ковырнул раз-другой кашу в миске. Ложка выпала из его руки, и Нирея еле успела подхватить ее: не приведи боги уронить полную ложку — дурная примета.

Уговоры были тщетны. Нирея беспомощно оглянулась, женщины лишь развели руками: вряд ли у них отыскалось бы что-то повкуснее. Лейтар опять скорчился и забубнил в кулачок, порой утираясь им же.

— А давай спросим у камушка, — вновь осенило Нирею, — надо есть или нет. Он же не станет тебе врать. — Она плеснула в миску чуток молока, размешала и попробовала. — М-м, вкусно! Может, камушек тоже угостим? Он сразу скажет, хороша еда или плоха.

Лейтар уставился на нее совсем по-взрослому. Еще утром это пугало Нирею, теперь же слегка успокоило. Казалось, он усиленно размышляет над ее словами. Когда он медленно кивнул и вновь взял ложку, она поневоле заморгала, сгоняя слезы. Хотя накормить его — сейчас меньшая из забот.

Спиной Нирея чувствовала на себе взгляды Ухоты и молодухи, и ей вмиг сделалось неуютно: мало ли что подумают, — вдруг решат, что ребенок полоумный. Лейтар же посоветовался со своим молчаливым другом и нехотя потянул ложку ко рту. Проглотил одну, другую, третью, Нирея подсунула ему кусочек хлеба, он тут же запил молоком, облизнул белые усы. Подняв глаза на Нирею, он улыбнулся уголком рта, и она поняла без слов: «Вкусно».

Панарет и прочие воины давно встали из-за стола и сейчас говорили о чем-то с хозяином. Ридам помогал молодухе стелить постели на лавках и даже пытался завести разговор, хотя женщина не отвечала и все поглядывала на Граса. Хозяин заметил и тотчас отвесил ей оплеуху, буркнув: «Я те покажу, бесстыжие глаза, а еще мужняя!» Видимо, муж этой женщины был где-то на заработках — в услужении или охранником.

— Красивый какой мальчонка, — заметила между тем Ухота и широко улыбнулась, будто родному сыночку. — Волосы-то — не то медь, не то золото. Каким парнем вырастет, всем девкам загляденье…

Нирея со вздохом уставилась на макушку Лейтара, от сытости вновь прикорнувшего на ее руках. Тоска крутилась в душе, словно кинжал в ране, и раздирала не слабее. Опять мелькали перед мысленным взором лица: отец-князь, мать, одарившая Лейтара этими чудесными волосами, Гелед и Антесан. И вот теперь они вместе с кровными ее родителями в царстве Санеины-луны, а она и Лейтар — почти совсем одни и не ведают, откуда нагрянет беда.

Встряхнувшись, Нирея заставила себя вновь отбросить скорбь. Нет от нее лучше средства, чем насущные заботы.

— Он недавно лишился отца и матери, хозяюшка, — тихо сказала Нирея. — Тяжко ему это принять. Светлой Анавой тебя прошу, накажи своим детям ни о чем не расспрашивать его…

Ухота кивнула и улыбнулась — на сей раз с искренним сочувствием. Запоздало Нирея подумала, что о сиротстве, быть может, не стоило говорить. «Да что теперь, — шевельнулось в мутной, тяжелой от усталости голове. — Если кто станет расспрашивать, так хозяева перво-наперво вспомнят волосы Лейтара, а не что другое. Больно уж он на матушку похож…»

…Ночь прошла на удивление спокойно. Нирея провалилась в сон почти сразу, лишь заметила напоследок, что Панарет отрядил дозорных. Лейтар же спал почти до полудня, хотя весь дом полнился суетой, детскими криками и женским ворчаньем, как и запахом пирогов с капустой — добрая хозяйка решила побаловать нежданных гостей.

Хозяин же поделился столь же нежданными вестями.

— Сосед наш вернулся из Вирка, городок это близ Тойсеи, — рассказывал он, когда вся семья и гости расселись обедать. — Горе-то какое: неведомые душегубцы перебили всю княжескую семью. Только двое родичей выжили, одного вроде хотят избрать князем, да дело это небыстрое, известно. А еще говорят, — прибавил хозяин, пока женщины ахали и причитали, — что шатается по Нишани какая-то девка, а с нею мальчонка с крашеными волосами. И эта змеища выдает его за меньшого княжича — якобы он чудом спасся от убийц.

Повозки растянулись шагов на пятьсот — так казалось Оннейву всякий раз, когда он оглядывался или проезжал вдоль вереницы телег и всадников, приглядывая за порядком. На телегах подпрыгивали увязанные мешки, сундуки и лари, все то, что так мило бабьему сердцу. Благо, посланный братом гонец прибыл вовремя, и Оннейв застал Аполу уже готовой к отъезду. А то дай бабам волю, и будут возиться дней пять, когда бы не больше.

Низкое небо хмурилось, зато от дождя боги который день миловали. Пронзительно холодный, почти зимний ветер трепал тяжелые полы из темно-багряного ларокского сукна, которым была крыта повозка. Изукрашенные резьбой колеса грохотали по укатанной дороге, фыркали впряженные в повозку мохнатые кони. Такую породу в Нишани, прославленной на всю Дейну своими скакунами, вывели нарочно, привезя на племя могучих, рослых коней из Земли Богов. Их обычно впрягали в повозки и телеги, тогда как для верховой езды путешественники и воины предпочитали чистокровных нишанских лошадей, тонконогих и резвых.

— Не видать еще моста? — послышалось из-за украшенных золотым шитьем занавесей.

В повозке ехала Апола с младенцем Устаном, названным в честь деда, няньками и ближайшими служанками, прочие сидели в открытой телеге чуть поодаль, заодно приглядывая за скарбом и любезничая с воинами-стражами. Стража Оннейва состояла только из нишанцев — всех наемников отправили в Пратам подстерегать беглецов. Да и незачем светить в столице, переполошенной, точно курятник, чужеземными рожами.

— Близко уже, — ответил Оннейв, когда подъехал к повозке, и прибавил, точно сплюнул: — Ты бы еще все поместье прихватила с собой — так до сих пор топтались бы у Всхолмья.

Ответа он не дождался: внутри заканючил младенец, над ним тотчас заворковали няньки и кормилица. Апола же чуть отвела занавесь, словно задыхалась в громоздкой, душной повозке. Мелькнуло шитое серебром покрывало, худощавое точеное личико, тонкая рука в серебряном запястье и темные глаза под черными бровями. Оннейв отвернулся и поддал коню в бока.

Мост через Итху, рукав Арои, в самом деле приближался — уже виднелись издали крепкие опоры и добротно сколоченная, посеревшая ограда. Повеяло речной прохладой и прелыми листьями. Оннейв привстал на стременах, поглядел: все было спокойно, как и в минувшие дни путешествия. Если не случится дождя, то послезавтра к вечеру прибудут в Тойсею. Хоть одна ноша — с плеч долой.

Рев и шушуканье в повозке стихли, их заглушил шум реки, не слишком полноводной, но широкой — камень на другой берег не закинешь. До моста было рукой подать, ветер колыхал линялые, потрепанные ленты и низки бус на столбах — обычные дары путешественников по нишанским верованиям.

Навстречу Оннейву звонко проскакал один из воинов передового отряда.

— Господин, там близ моста шевелится что-то, — сказал он. — Берега поросли кустами, так Хидег разберет — может, ветер колышет, а может, и не ветер…

Оннейв вновь пригляделся.

— Придержать передних не догадался? — бросил он. — Скачи давай да передай, чтоб щиты подняли и были готовы.

Воин поклонился и умчался вперед. Оннейв махнул одному из ближайших стражей, чтобы послать к заднему отряду. Но опоздал: в тот же миг угроза сбылась. Из прибрежных кустов полетели стрелы.

Несколько стражей прикрылись щитами — посланец успел предупредить. Прочим не так повезло, послышались крики, заржали и заметались раненые кони. Стрелы посыпались вновь. Уцелевшие из передового отряда подались назад, к повозке. Те, у кого были при себе луки, надевали дрожащими руками тетивы. Впрочем, выстрелить не успели: их сразил очередной поток стрел.

— Вперед!

Из-за кустов по обе стороны моста выскочили с десяток человек — кто в драных кафтанах или безрукавках, кто в стеганках, а один, явно предводитель, даже в кольчуге. В руках у разбойников мелькали рогатины, топоры, длинные кинжалы, кто-то вертел кистенем на кожаном ремешке. Упавшие с коней стражники пытались подняться, всадники двинули коней на бегущих разбойников. Те проворно рассеялись, а по стражникам тотчас ударили оставшиеся в засаде лучники.

Возницы придержали лошадей, у всех заложило уши от пронзительного визга женщин. Оннейв промчался мимо повозки к телеге, где сидели его слуги. Они тотчас помогли ему надеть броню, подали шлем и щит.

— Что там? — отчаянно летело из повозки. — Оннейв, что случилось?

Занавеси колыхнулись, Апола выглянула наружу. Изнутри заголосили на все лады служанки и няньки: «Стой, госпожа, куда ты, убьют!» Вновь закричал, заверещал противно младенец. Апола продолжала звать Оннейва, и он откликнулся, уже вооруженный к бою:

— Сиди тихо, дура, носа не смей казать! Жить надоело?

— Кто это? — крикнула она ему вслед.

Ответа она не получила. Оннейв же не стал отъезжать далеко от повозки, но созвал всех воинов, что оказались поблизости. Он уже понял, кому предназначен нежданный удар — и кто затеял нападение. Поэтому Оннейв зорко вглядывался в каждого разбойника — пока не увидел то, что искал.

Среди лохматой, грязной, разношерстной толпы выделялся один человек. Высокий, с проседью в стянутых ремешком на лбу волосах, он не казался предводителем, но разбойники невольно повиновались ему. Единственный из всех, он имел при себе меч и умело обращался с ним. Под прикрытием лучников в кустах он бросился к остаткам передового отряда и вмиг рассеял их, оставив три-четыре трупа. Еще два всадника, что кинулись на него, тотчас пали мертвыми. В его забрызганном свежей кровью лице не было ничего человеческого, бешено горящие светлые глаза явно высматривали кого-то. И высмотрели.

Оннейв усмехнулся: дичь сама шла в западню. И, как всегда, расчет был на внезапность, а не на силу. «Куда этим оборванцам против воинов! Сейчас все полягут или разбегутся — и никуда ему не уйти. Как насядем дружно…»

Приятную мысль прервали вопли и топот позади. С бранью Оннейв обернулся. На его глазах несколько воинов обратились в бегство, слуги-возчики нахлестывали лошадей, пытаясь повернуть две последние телеги.

— Стоять, предатели! — крикнул Оннейв и с ближайшими стражами помчался к ним.

Человек с мечом оскалился в торжествующей усмешке. Он свалил еще одного всадника, увернувшись от копья, рассек шею лошади. Рядом очутились два разбойника с рогатинами, оба раненые. Человек махнул им, но тут к нему подскочил предводитель в кольчуге.

— Слышь, ты, — хрипло бросил он. — Ты нам груды золота обещал…

— Так идите и берите. — Человек указал окровавленным мечом на телеги. — Я сказал: что возьмете, то ваше. А мне довольно нескольких трупов.

Главарь поскреб в затылке, но думать было некогда: воины в заднем отряде сомкнули строй и двинулись вперед, с боков их прикрывали лучники. Разбойники с рогатинами бросились к повозке — видимо, решили, что там больше всего поживы. Человек с мечом последовал за ними, поравнявшись с повозкой в два прыжка.

Одного всадника сразил меч, второй пал от рогатины, зато успел разрубить разбойнику плечо. Уцелевший разбойник кинулся на возницу, тот увернулся, рогатина вонзилась в передок повозки, а он пырнул врага кинжалом в шею. Лошади в упряжке брыкались, точно бешеные, женщины внутри вопили от страха, но выскочить не решилась ни одна.

Один разбойник был мертв, второй истекал кровью на земле. Человек с мечом рванул занавеси, так, что затрещали стенки, а девки завизжали еще пронзительнее. Одну за другой он вышвырнул их вон, раздавая удары мечом плашмя. Казалось, прочно сработанное дно повозки застонало под его шагами, когда он ворвался внутрь и уставился горящими глазами на Аполу.

Она забилась в угол ни жива ни мертва, стиснув младенца. Старая нянька пыталась прикрыть их собой, и человек выкинул ее прочь, будто тряпичную куклу. Ребенок у груди Аполы заходился от крика, личико его побагровело, тогда как сама она сделалась белее своего покрывала. Прямо в глаза ей смотрел кончик окровавленного меча.

— Адевар… — прошептала Апола, словно горло ее стянуло петлей. — Пощади, ради твоих детей…

Он молча глядел на нее, рука его не дрожала, только лицо и шея напряглись так, что мышцы вздулись веревками, и колотилась на лбу, под ремешком, жилка. Он скрежетнул зубами, долго, тяжко выдохнул, и рука с мечом медленно опустилась.

— Он в повозке! Взять его! — раздался поблизости голос Оннейва.

К повозке на всем скаку подлетел всадник, ткнул копьем. Оно прошло мимо, едва не зацепив Аполу и ребенка. С криком она рухнула на пол ничком и закрыла собой дитя. Человек с мечом этого не видел — он сразил всадника и запрыгнул в опустевшее седло.

— Ублюдок! — проревел он, отыскивая взглядом Оннейва.

Но до Оннейва теперь было не добраться: его со всех сторон окружали всадники. Разбойники частью погибли, частью бежали — к реке, единственному спасению. Засвистели кругом стрелы, чудом не угодив в уцелевшие занавеси повозки. Конь заржал от боли и осел на землю.

— Скорей! — закричал позади Оннейв. — Хватайте, пока не ушел!

Меч звонко вернулся в ножны. Взвизгнули стрелы, одна-две растрепали волосы, еще две застряли в стеганке — некогда было проверять, насколько глубоко. Человек по прозвищу Безумец одним махом перелетел через прибрежные кусты, помчался дальше, споткнулся. К нему тотчас кинулись два пеших воина: один получил нож под подбородок, другой упал с проломленным виском. Прежде чем подоспели прочие, шумно плеснула река.

— Ушел, мерзавец!

Оннейв огляделся. Побитые, растрепанные девки одна за другой лезли в повозку и ревели еще громче, чем во время нападения. Проверять, что там с женой брата и племянником, он не спешил — сперва принялся наводить порядок среди воинов. Те подбирали раненых, снимали броню с убитых, слуги освобождали место на телегах. Оннейв спешился и подошел к двум трупам разбойников.

— Жаль, пленных не взяли… — пробормотал он и прибавил сквозь зубы: — Хотя брать не этих надо было…

— Обычные разбойники, господин, — сказал воин, только что закончивший снимать с трупа все, что было ценного: серебряную серьгу, неплохие сапоги и ремень с узорной медной пряжкой. — Видно, не особо удачливые. — Он указал на драные штаны убитого и кафтан, надетый на голое тело.

— Странно, что так далеко забрались, — заметил другой: ему досталось и того меньше — засаленный шелковый пояс и шапка на меху. — Обычно они держатся близ границ, дальше к северу, за Красным Всхолмьем и долиной Арои…

— Вот именно, — прервал Оннейв. — Будто не видели, кто их вел? Что ж, хуже, чем есть, он уже не сделает. Тем лучше для нас.

Он взял поводья коня и неспешно зашагал к повозке. Там давно кипела работа: слуги вешали сорванные занавеси, девки прибирались внутри, кормилица унимала ребенка. Апола же сидела изваянием, словно вся эта суета ничуть ее не касалась. Лицо ее сделалось еще бледнее, чем обычно, глаза были пусты.

— Эй, сестрица, очнись, — окликнул ее Оннейв, опершись на оконный проем повозки. — Полно трястись, все, беда миновала. Благодари богов, что сама уцелела и дитя спасла. Ну, и можешь еще кого поблагодарить.

Апола медленно кивнула.

— Да… спасибо, братец.

Всем видом она показывала, что не желает ни с кем говорить. Оннейв же и не думал отставать.

— Узнала? — спросил он почти грозно.

— Узнала. — Она обреченно кивнула, но тотчас подняла голову и заговорила быстрее: — Он мог убить меня… нас обоих… но не убил, когда я взмолилась…

— Не глупи, — прервал Оннейв. — Взмолилась, как же. Еще скажи, что он тебя пощадил по доброте души. Просто мы с воинами его спугнули, вот он и удрал, как трус последний. Когда бы не поспели, был бы конец и тебе, и Устану, племянничку моему. — Он протянул руку и поправил смятое покрывало Аполы. — Так и расскажешь Насиаду, поняла? И вы все — поняли?

Служанки и няньки дружно загомонили, призывая в свидетели всех богов, что именно так все и случилось, и проклинали на чем Дейна стоит подлого убийцу, который ни жен, ни детей малых не щадит. Оннейв забрался в седло и поехал к воинам, которые уже успели покончить со всеми делами.

— Вы, чай, не бабы глупые, вам дважды повторять не надо, — сказал он, оглядывая всех. — Видели, кто душегубов вел?

— Видели! — дружно гаркнули воины. Оннейв улыбнулся.

— А раз видели, подтвердите в Тойсее перед лицом моего брата-князя. Безумец сперва перебил семью Таглама, а теперь вновь взялся за нас. Повезло нам, что он потерял многих во время налета на княжеский дворец, потому и напал на нас сегодня малым числом. И будем теперь наготове. Брони не снимать, оружие держать под рукой, с госпожи Аполы и прочих баб глаз не спускать, стеречь пуще прежнего. Все поняли?

Ответные крики воинов подхватила река, разнесла далеко, так, что колыхнулись пожухшие осенние степи. Неспешно вереница всадников и повозок миновала мост и продолжила путь. Разговоры смолкли, будто все вмиг позабыли о случившемся. Только Оннейв не раз и не два оглядывался на бегущую к востоку серую реку.

Именно в ту сторону уплыли сбежавшие разбойники — и их безумный предводитель.

* * *

Нирея поправила стеганое одеяло, укутала Лейтара плотнее — один нос торчит. Братец тут же завозился, запыхтел — мол, тяжело, сними — и нахмурил брови. Хвала богам, не отвернулся на сей раз.

— Нет уж, терпи. — Нирея старалась говорить самым будничным голосом. — Сейчас не лето красное. Не приведи боги, простудишься — что тогда будем с тобой делать? Гляди на меня: я тоже вся закутанная. — Она указала на толстый платок на голове.

Стараниями доброй Ухоты, хозяйки, и других женщин из Кишема они все как следует приоделись. Лейтару достались рубаха, штаны и теплый кафтан с плеча меньшого мальчишки, только обуви не нашлось, и Нирея приладила ему толстые обмотки-портянки. Такие же, только выше, до самых бедер, наподобие мужских штанов, она сделала себе, чтобы удобнее было ехать верхом. Толстая грубая свита⁽¹⁾ неплохо защищала от холода, а платье Нирея сшила себе в деревне — Ухота поделилась запасами прошлогоднего холста.

Не вся одежда сидела на них ладно, да Нирея не горевала: слишком мал еще Лейтар, чтобы жаловаться. Пускай не особо красиво, зато тепло и удобно. Воины так вообще благословляли хозяев чуть ли не до небес — кому лучше них знать, что такое дальняя дорога и как важно беречься от холодов? О неудобствах все дружно позабыли: только бы скорее добраться до Пратама.

Лейтар не ответил, лишь свернулся по обыкновению под одеялом и забурчал что-то своему молчаливому собеседнику. Нирея подоткнула край одеяла и отошла к костру, где нес стражу Ридам, помешивая кашу, чтоб не пригорела. Брошенное в котелок сало уже плавилось в густом вареве, вкусный запах мешался с дымом от костра, и Нирея с долей изумления поняла, что начинает потихоньку привыкать — и к походной жизни, и к походной пище.

— Ступай, отдохни, — сказала она Ридаму. — Не воинское это дело — кашу стеречь, когда я здесь. Лучше близ княжича посиди, мало ли…

Ридам поклонился, покосившись на Панарета и Тейгота, стоящих на страже: Овандим и Грас недавно ушли на разведку. Парень с хрустом потянулся и присел около лежащего Лейтара, хотя, казалось, без особой охоты. Нирея вновь помешала кашу, загасила часть веток в костре и достала начатое недавно рукоделие — холщовую игрушку-лошадку для братца, благо, Ухота одарила ее на прощание лоскутками, иглой и нитками.

С тех пор, как они покинули Кишем, прошло семь дней, а в гостях они провели два. Путешествие затягивалось: ехать пришлось не напрямик, порой сходя с дороги, и заодно объезжать деревни, что попадались на пути. Слишком уж быстро разлетались по Нишани слухи о самозванце, словно кто нарочно разносил, и Нирея со спутниками не желали давать пищу ничьему пустому любопытству. Да и за любопытством могло стоять много большее — и опасное.

Теперь же цель была близка: уже завтра они надеялись прибыть в Пратам. Лейтар, казалось, ждал этого с особым нетерпением, ждала и Нирея — не столько из-за походных неудобств, сколько из-за него самого. Слишком уж тяжко это было — оглядываться каждый миг, глаз не сметь сомкнуть от страха, всюду видеть угрозу или неведомых убийц. Именно поэтому Панарет велел своим усерднее нести стражу, а на каждом привале отправлял вперед разведчиков — как и сейчас.

— Госпожа! — подбежал к Нирее Ридам. — Княжич там… словом, шла бы ты к нему, а то мне невдомек, чего он хочет.

Нирея тотчас отложила почти законченную игрушку и побежала к Лейтару. Он высунулся из-под одеяла, стянул шапку и отчаянно чесал слипшиеся, давно не мытые кудри. «Первым делом, как прибудем, попрошу Меллевита велеть истопить баню», — сказала себе Нирея, погладила Лейтара по голове и надела ему шапку.

Лейтар поглядел на Нирею в ответ, и впервые за минувшие дни взор его показался ей не пустым и затравленным, а вполне разумным. Он даже попытался улыбнуться уголком рта и протянул ей на грязной ладошке свой камушек, будто просил о чем-то.

— Проголодался? Каша почти готова, — сказала Нирея и прибавила, когда он скривился: — Ты же помнишь, что тебе говорил твой камушек — что все настоящие воины любят есть кашу. Он тоже любит и ждет, когда ты его угостишь. — Она подняла Лейтара на ноги, набросила плащ ему на плечи. — А воинам порой и похуже приходится. Помнишь, как царевич Кудрас целый год ел один каравай, пока шел в царство мертвых?

Лейтар кивнул и пробурчал что-то. Нирея смутно различила слово «волшебный», и сердце ее трепыхнулось: неужели правда оживает братец? Все минувшие дни он не слезал у нее с рук и не говорил ни с кем, кроме своего камушка. Видно, боги впрямь миловали. Теперь главное — не спугнуть да не испортить дело.

Нирея протянула ему руку, он цепко ухватился и затопал замотанными в портянки ногами к костру. Разведчики еще не вернулись, зато Панарет дозволил Тейготу и Ридаму поесть вместе с княжичем, сам же продолжил неспешно обходить окрестности. Небольшая рощица, на опушке которой они устроили стоянку, давно оголилась к зиме и плохо защищала от чужих глаз — зато и врагов не укроет, ежели те вздумают подобраться.

Лейтар глядел, как оба воина лихо наворачивают из котелка за обе щеки, заедая сухарями, и поневоле потянулся ложкой к густой, блестящей от сала каше.

— Чего глядишь попусту, княжич? — усмехнулся Тейгот. — Будешь мешкать, так ничего не останется.

— Я ем, — буркнул вдруг Лейтар и запихал себе каши за щеки так, что едва не подавился.

Сидящая позади него Нирея отчаянно вытаращилась на обоих воинов, не зная, как быть. Натянешь тетиву слишком сильно — порвешь, но если вообще не натянешь, ничего не добудешь, да и лук испортится нестреляным. «Раз он заговорил, значит, нельзя этого оставлять, надо говорить с ним, даже о пустяках…» И она яростно закивала воинам.

— Правильно, — тут же поддакнул Ридам, уловив знак. — Тебе твой друг-камушек что говорит: это лучшая еда для воинов. Ты же хочешь, княжич, вырасти сильным и храбрым воином?

— Хочу, — медленно кивнул Лейтар, пока Нирея, позабыв о еде, боролась с неистовым жаром в груди и коварным холодком под ложечкой. А братец вздохнул, оглянувшись на нее, и прибавил: — Я не знал, что это так трудно…

Нирея совладала с собой.

— Трудно, когда ты один, — тихо сказала она и подала ему запить из походной фляги. — Но ведь с тобой все мы.

Во время еды никто не заметил, как к Панарету подбежал вернувшийся Овандим и тихонько позвал его с собой.

* * *

— Это еще кто?

Овандим и Грас дружно уставились на свою добычу — отловленного в роще неизвестного человека. Тот был молод, лет двадцати пяти, с жиденькими усиками, и не казался силачом, как и опытным воином. Из оружия при нем нашелся только кинжал, который забрал себе Овандим. Кинжал этот так и остался чистым, хотя незнакомец пытался пустить его в дело. Да не на тех напал.

— Давай, отвечай, кто таков.

Незнакомец молчал, только встряхивал лохматой русой головой. Грас держал его крепко, завернув руки за спину, а Овандим поддал ему раз-другой под ложечку. Парень лишь корчился и задыхался, но молчал по-прежнему.

— Что ж нам его — на ремни резать? — бросил Грас.

Овандим задумался на миг-другой.

— Постереги-ка его тут, — сказал он. — Я за десятником сбегаю, вместе решим, как быть. Гляди только не упусти.

Пожилой воин обернулся быстро. Панарет же откликнулся тотчас, решив не пугать понапрасну ни княжича, который только-только начал в себя приходить, ни юную княжну названую. Случись что, Тейгот и Ридам справятся, да и они вскоре подоспеют.

— Лазутчик, стало быть, — заговорил Панарет, едва взглянул на молчащего пленника. — Ну, и давно ты за нами идешь? Что высмотрел, что вынюхал? И кто послал тебя?

Ответа по-прежнему не было. Пленник шмыгнул носом, вжал голову в плечи, словно ожидал, что его сейчас начнут крепко бить, если не хуже. Овандим отвесил ему еще пару тумаков, и тут парень извернулся немыслимо и двинул Грасу пяткой по голени. Тот шумно выдохнул, поминая Хидегову пасть, а шустрый лазутчик змеей скользнул мимо Овандима и понесся к ближайшей роще, густо поросшей кустарником.

— Вот же Хидегов сын! — Панарет придержал своих, готовых кинуться в погоню. — Грас, сними!

Несмотря на боль в ноге, Грас вскинул лук — охотничий, полученный в Кишеме от хозяина; все лучше, чем совсем ничего. Звякнула тетива, стрела ушла в полет и отыскала цель. А стрелок вновь выругался.

— Дернулся, проклятый! Я в бедро целил…

Овандим приволок упавшее тело, казавшееся в его руках детской тряпичной куклой. Стрела вонзилась сзади под ребра и вышла у ключицы — видно, беглец споткнулся или пригнулся. Он еще дышал, но говорить уже не мог, лишь глухо булькал кровью.

— По виду точно лазутчик, — сказал Панарет, когда прикончил раненого ударом ножа. — На воина не похож, мозолей на руках нет.

— Знаков тоже нет никаких, — добавил Овандим. — Вот и гадай теперь, кто и за каким псом его послал. И один ли он тут такой…

Десятник мрачно оглядел своих.

— Судя по тому, что болтали в Кишеме и других деревнях, не один. Вон у них как лихо слухи летят, быстрее ветра. Да только заметили мы лишь одного и лишь сегодня. — Он помолчал, пожевал длинные косматые усы. — Будем осторожнее, хотя куда еще-то? И да, девчонке — ни слова, незачем пугать. А этого пока завалите вон там, в кустах, листьями.

Воины быстро спрятали труп, как могли, и поспешили к стоянке.

* * *

— Что-то наших долго нет, — заметил Ридам. — И десятник ушел, слова не сказавши.

— Ушел — стало быть, надо, — отозвался Тейгот и обернулся к Нирее: — Пора бы собираться потихоньку, госпожа. Незачем нам тут надолго рассиживаться.

Нирея кивнула. Лейтар, наевшись, прикорнул под одеялом, костер она уже загасила. Ридам снял котелок с остатками каши и прикрыл кострище недавно срезанной полоской дерна. Не успели они закончить, как вернулись Панарет и прочие.

— Живо едим и снимаемся, — приказал он и достал грубо вырезанную, еще пахнущую свежим деревом ложку. — А ты, госпожа, гляжу, сама как настоящий воин — уже готова. Ежели нужно, отойди, мы быстро.

Нирея давно перестала смущаться подобным словам. Вместо этого она поспешила им последовать, а потом позвала Ридама, и они наполнили все три свои фляги водой из ручья неподалеку. Тем временем воины-разведчики покончили с обедом, и пока Нирея отмывала у ручья котелок, они сводили коней на водопой. Когда же она вернулась, кони уже стояли под седлами.

— Хорошо, что дождя нет, — сказала Нирея, когда они тронулись в путь. — И без того едем долго, а так было бы еще дольше. Да и прятаться негде.

Воины не ответили, разве что Ридам поддакнул. Запоздало Нирея вспомнила, что по дороге не стоит болтать, да еще во весь голос — мало ли кто тебя услышит. Пока лазутчиков им не попадалось, хотя это не значило, что лазутчиков нет. Вон как шустро они распускают вести о княжиче-самозванце — стало быть, могут идти по следу.

До улидарской границы оставалось не так далеко, регов⁽²⁾ пятнадцать-двадцать. И окрестности будто сделались чужими: исчезли привычные ровные степи и длинные, по-осеннему тусклые реки, дорога змеилась по холмам или в обход их, и чаще попадались не только рощи, но и леса. Ветер то налетал, пронизывая насквозь, то стихал. По неширокой дороге летала жухлая листва и порой застревала в спутанных гривах и хвостах лошадей.

Лейтар спал на руках Ниреи, слегка подпрыгивая во сне под мерный шаг коня. Она же придерживала его обеими руками, поводья висели у нее на локте. Глядя на его побледневшее лицо с синими кругами под глазами, на чуть распухший нос и запекшиеся губы, Нирея как никогда мечтала, чтобы дорога скорее закончилась. «Вот приедем в Пратам, и все будет хорошо», — твердила она себе, пока сама не поверила. Задуматься же о будущем она не смела.

— Ну когда мы уже приедем… — послышалось из-под смятого одеяла. — Целыми днями только ехать да ехать. Скучно…

Не успела Нирея сказать извечное: «Потерпи, недолго осталось», как Лейтар быстро продолжил:

— Он больше не хочет со мной разговаривать… — Лейтар вытянул кое-как вымытую ладонь с камушком. — Наверное, обиделся. Или тоже устал.

— Может быть, он просто спит? — улыбнулась Нирея, и Лейтар тотчас кивнул.

Пока он болтал, Панарет косился на него и хмурил брови: не иначе, хотел пожурить за слишком громкие разговоры. Нирея же перехватывала его взгляд и безмолвно умоляла: пусть, лишь бы не замыкался в себе, как в первые дни. Хвала богам, что оттаивает понемногу.

Осенние сумерки сгущались быстро. Не раз и не два воины оглядывались и тихо переговаривались: не пора ли поискать место для ночлега? Деревень здесь, насколько поняла Нирея из их слов, почти не было — значит, надо искать пристанище ближе к какой-нибудь роще. К лесам соваться не стоит, там и звери дикие, и люди лихие могут оказаться. Да еще и ручей неплохо бы найти.

Из-за облаков, что затянули небо, не было видно ни месяца, ни звезд. Все кругом окутало бледно-серым сумраком, зато хоть туманы не подползали, как в несколько минувших вечеров. Не осталось других звуков, кроме глуховатого стука копыт, шороха листьев, скрипа веток в рощах, лошадиного фырканья и дружных шумных выдохов от холода. Лейтар вновь задремал, сжавшись на руках Ниреи. В тот же миг едущий впереди Панарет резко осадил коня.

На дороге, преграждая им путь, стоял неизвестный.

1) верхняя одежда свободного покроя

Вернуться к тексту

2) рег — мера длины в северной и центральной Дейне, ок. 1,2 км

Вернуться к тексту

Откуда незнакомец взялся, никто не сумел понять — казалось, с неба упал или появился прямо из воздуха, как чародей. Сумерки еще не сделались вечером, и можно было разглядеть его. Высокий и стройный, он походил сложением на воина, об этом говорило и его снаряжение: драная стеганка с плохо замытыми следами крови и меч у пояса. От взгляда же Нирею вмиг пробрала дрожь, всколыхнулось в душе недоброе предчувствие. Похоже, не только у нее — все ее спутники, как один, потянулись к собственному оружию.

Заговорить они не успели — незнакомец опередил их.

— Если вы едете в Пратам, — произнес он, — то лучше разворачивайтесь и уезжайте прочь. Пока не поздно.

Голос его звенел, точно кузнечный молот по железу. Слова же вызвали доверия не больше, чем облик.

— А ты кто такой? — бросил Панарет и выдвинул меч из ножен на добрую ладонь. — Ишь, выискался советчик.

— Или охотник за дурачками, — поддакнул Овандим.

Нирея глядела то на своих спутников, то на незнакомца. Он сверлил их все тем же тяжелым взглядом из-под нависших на лоб полуседых волос, кое-как стянутых ремешком. В ее сторону он даже не глянул.

— Понимаю, я не из тех, кому хочется доверять, — улыбнулся он уголком рта — неприятно, как показалось Нирее. — И все же я говорю правду. В Пратаме вас давно ждут, но не союзники, а враги. Меллевит погиб вместе со своими людьми. Вы будете следующими.

Воины молча переглядывались. Грас медленно потянул из привешенного к седлу колчана стрелу. Нирея же будто очутилась в лютую грозу в чистом поле. Шевельнулся под одеялом Лейтар, и она прижала его к себе.

— Пугать-то все горазды, — сказал наконец Панарет. — А чем докажешь, что не врешь? Может, ты хочешь нарочно сбить нас с пути да в ловушку заманить?

Незнакомец стоял под пятью испепеляющими взглядами, точно в бою под стрелами, и сам глядел так, что убить впору.

— Доказать ничем не докажу, — сказал он. — Лучше своими глазами увидеть, да только неизвестно, уйдете ли вы потом живыми. Разве что меня с собой возьмете, пригожусь…

— Вот еще! Нашел дураков! Так мы тебе и поверили!

Послышались мрачные смешки, звякнуло железо — теперь воины вытащили оружие почти наполовину. Панарет знаком заставил всех примолкнуть, а сам продолжил:

— Кто таков и зачем явился, не говоришь, а хочешь, чтобы мы тебе верили. А вдруг ты лазутчик или убийца…

— Убийца и есть, рожа-то разбойничья, — бросил Тейгот.

Незнакомец вновь усмехнулся — на сей раз злобно.

— Дурни, — выплюнул он и лязгнул мечом в ножнах. — Сами идете к своей погибели. Вас-то не жаль, зато девку с мальцом ни за что загубите…

Грас поднялся на стременах, тренькнула тетива. Стрела вонзилась в землю, в то место, где только что стоял незнакомец. А самого его и след простыл — будто впрямь растворился в густеющей тьме.

— Эх, упустили Хидегова сына! — Панарет стукнул кулаком по твердой ладони. — Заговорил, проклятый, нам зубы, а теперь кто скажет, куда он побежал? Надо было сразу стрелять…

— А кто это был? — решилась спросить Нирея.

Воины вновь переглянулись, кто развел руками, кто пожал плечами.

— Судя по виду, из лихих людей, госпожа, — бросил Тейгот, но Овандим качнул головой.

— Не скажи, по виду-то как раз ясно, что не из простых он. Привык приказывать — и не привык, что его шлют к Хидегу в пасть.

— Слушайте, братцы, — подал голос Ридам, — а уж не тот ли это Безумец, про которого по всей Нишани болтают? Вроде все сходится…

— Староват он для Безумца, — сказал Грас, который явно корил себя за то, что промахнулся, хотя старался не подавать виду. — Безумец-то вроде не старше меня, а этот — чуть ли не Овандиму сверстник.

— Ха, у меня и то седины в бороде поменьше, — невесело усмехнулся пожилой воин. — Хотя в мои годы так шустро, как он, не побегаешь.

Панарет махнул рукой, прекращая разговоры.

— Все, будет, — бросил он и помрачнел пуще прежнего. — Ежели это вправду был Безумец, так вдвойне жаль, что не подстрелили. Хидег знает, что у такого может быть на уме! И кто ж скажет, врал он или нет…

— Ты думаешь, — шепнула Нирея — голос не повиновался ей, — что в Пратаме нас правда может ждать западня?

Десятник обернулся к ней с вымученной улыбкой.

— Ты не тревожься, госпожа, прежде времени. Поглядим. А вы все слушайте: поостережемся на всякий случай. Если хоть что-то не так покажется, сразу разворачиваемся и бежим. А кинутся в погоню… — Панарет оглядел всех воинов. — Овандим и Ридам, поедете с госпожой и княжичем, а мы втроем останемся прикрывать.

— А если вас убьют… — Голос Ниреи предательски сорвался, она с трудом удержалась от всхлипа.

— Не о том думаешь, госпожа, — сурово ответил Панарет. — Главное, чтобы вас с княжичем не убили. А сейчас едемте-ка дальше, незачем время терять. Без стоянки обойдемся, на крайний случай под утро отдохнем. Кони-то еще в силах.

Вновь стучали по дороге копыта, вновь скрипели, ухали и кричали на разные голоса рощи и далекий лес. Нирея позабыла об усталости и о сне, но до боли в глазах вглядывалась в окружающую их тьму, словно та полнилась десятками и сотнями неведомых врагов. Впрочем, воины делали то же самое.

— Зачем вы его прогнали? — вспорол тишину голосок Лейтара — чистый и звонкий, как прежде.

Нирея едва не вскрикнула и тотчас зашикала на него, зашикали и воины. Ей-то казалось, что он проспал встречу с незнакомцем, а если не проспал, так наверняка испугался, почти как в ту кровавую ночь бегства. Но Лейтар не выглядел напуганным — скорее, усталым и отчего-то сердитым.

— Не надо было прогонять, — повторил он тише. — Он не может быть злым.

Кто-то хохотнул: «Ну да», кто-то уныло фыркнул. А Панарет, почти неразличимый в темноте, ответил:

— Нельзя верить словам, княжич. Доверяй, да проверяй. Многие люди на свете привыкли лгать.

Путь продолжился в молчании, столь же гнетущем и жутком, как темнота кругом. Нирея крепче обняла Лейтара и расслышала, как он шепнул себе под нос несколько раз: «Он не лгал».

Сама она не знала, что думать. Слова незнакомца посеяли в ее душе тревогу, и тревога росла, точно грибы после дождя. «Боги, матушка, а если это правда? Что нам тогда делать? Панарет и прочие не из тех, кто продешевит, сражаясь за нас и за жизнь свою. Но тогда Лейтару вновь придется смотреть на все эти ужасы — бой, кровь, смерти. Будто ему без того мало…»

Мысли крутились в голове, страх раздирал душу, скручивал нутро в холодный комок. И словно из ниоткуда пришел сон — будто коснулась темени чья-то ласковая рука. «Матушка…» — позвала сквозь дрему Нирея и ненадолго позабыла обо всех страхах и тревогах.

* * *

Рощи и леса остались позади, как и ночная дорога, и недолгий отдых в предрассветной холодной серости. Несмотря на теплую одежду и плащ, Нирея продрогла до костей и уже не знала, когда сильнее мерзнет — в пути или на стоянках. Жаловаться она не смела: воинам было не до того. Видимо, слова вчерашнего незнакомца, кем бы он ни был, заставили их тоже сомневаться и тревожиться.

Заставу Пратам они увидели издалека — она стояла на открытой местности, до границы же отсюда оставалось рега два, не больше. Кое-где среди посеревших бревен двойного частокола виднелись более светлые, недавно поставленные, слабо колыхалось над воротами зеленое знамя с размытым черным пятном — кобылицей. Тускло-рыжее солнце поднялось справа над окоемом на три четверти. Едва различимо прогудел в крепости одинокий хриплый рог, Нирея даже разглядела движение за стенами. Не успела она сосчитать до двадцати, как ворота медленно открылись, и показались человек пять конных.

Панарет обернулся к своим, поднял ладонь. Глаза его сурово сверкнули из-под домотканой шапки.

— Все помните? — произнес он, не грозно и не строго, а как-то устало. — Чуть что не так — сразу бежим. Или хотя бы даем бежать госпоже и княжичу.

Все дружно проверили мечи, Грас надел тетиву на лук. Нирея со вздохом коснулась рукояти обычного ножа, тоже полученного в Кишеме. Доведется ли пустить его в дело — а если доведется, то хватит ли решимости? Она старалась не думать о том, что должно произойти, чтобы ей вправду пришлось взяться за оружие.

— Да хранят нас небесные супруги, — тихо сказала она.

Все склонили головы. Проснувшийся Лейтар вылез из-под одеяла. Он так и не сказал ничего, но как будто оживился, стоило ему заметить вдали крепость, знамя и всадников. Глаза его тускло сверкнули, когда он ткнул пальцем в сторону заставы, Нирея молча кивнула и улыбнулась.

— Да, мы приехали, — шепнула она Лейтару. А тревога в душе безмолвно закончила: «Только пока не знаем, куда…»

Тем временем всадники из Пратама подъехали ближе и поклонились. Панарет и его воины молчали, словно дожидались, пока те заговорят первыми. И они заговорили.

— Приветствуем вас, — сказал с очередным поклоном темно-русый воин средних лет, со шрамом от меча на левой щеке. — Когда до нас дошли вести, воевода Меллевит приказал быть готовыми…

— Какие вести? — спросил Панарет.

— О гибели князя Таглама и его семьи, да будет к ним милостива Санеина-луна. Как и о том, что названая княжна Нирея и меньшой княжич Лейтар спаслись. Слухов, конечно, много, но воевода ни на миг не сомневался. Так что Пратам готов защитить княжича — и всех, кто его сопровождает. Следуйте за нами.

— Быстро же вести летят, — заметил Панарет, — даже к границам, где знают в лицо все княжеское семейство.

Воин поклонился со смущенной улыбкой.

— Сам я не знаю, зато воевода Меллевит знает — и не он один. Не прогневайся, почтенный. Нам было велено вас встретить, мы встречаем. А все ответы — там, — он указал большим пальцем себе за спину.

Не будь вчерашнего незнакомца и его странных слов, Нирея бы ни на миг не усомнилась в речах пратамских воинов. Панарет же медленно кивнул посланцам, но, когда те развернули коней, сурово оглядел своих — и получил столь же суровые взгляды и решительные кивки.

Нирею с Лейтаром окружили со всех сторон: Панарет впереди, по бокам — Овандим и Ридам, сзади Тейгот и Грас. Время, казалось, растянулось, расползлось, точно ненароком сброшенное со спиц вязанье. Обычный хмурый день сделался отчего-то на диво ярким, ветер ударил в лицо и развернул поникшее над воротами знамя — черная кобылица словно прянула вперед, не то спасаясь, не то ликуя. Лейтар наполовину высунулся из-под одеяла, как ни кутала его Нирея, и молча глядел на растущие с каждым шагом стены заставы.

На стенах в самом деле виднелись дозорные. Стражи у ворот подняли в приветствии копья — и тут же кивнули нескольким воинам поблизости. Не одна Нирея содрогнулась, когда ворота шумно захлопнулись за их спинами.

— Зачем это? — спросила она у провожатых, хотя не слишком надеялась на ответ. Но получила его.

— Для безопасности, юная госпожа. — Старший воин поклонился. — За вами наверняка следили вражьи лазутчики, даже если вы их не видели… — Он умолк на миг и продолжил: — Здесь, близ границы, неосторожность может дорого обойтись.

— Твоя правда, — отозвался Панарет, хотя Нирея так и не поняла, согласен он или сомневается.

«Лазутчики… — подумала она. — Был ли тот человек одним из них — или вправду хотел предостеречь?» Тут они въехали во двор крепости, и думы о лазутчиках сменились другими.

Нирея никогда не бывала в Пратаме, но представляла себе, как устроены сторожевые заставы. По правую руку — жилища воинов и начальников, по левую — конюшни, склады, сараи, баня, над крышей поварни вился дым. Близ дальней, северной стены и у ворот громоздились с пяток деревянных камнеметов и стрелометов. И всюду воины, вооруженные до зубов, словно врага дожидаются, а не спасшегося княжича. Среди множества внимательных, решительных, любопытных лиц мелькали порой совсем чужие — не по-нишански смуглые южные, а то и броассарские темные. Понятное дело, чужеземные наемники всегда нужны и служат не хуже своих. Только странно, что Меллевит, близкий друг обоих покойных отцов Ниреи, кровного и приемного, до сих пор не вышел встретить княжича. Неужто не известили? Ведь посланец говорил, что воевода сам узнал их.

Среди воинов суетились слуги в теплых суконных кафтанах и шапках — видимо, готовились взять коней. Запоздало Нирея заметила еще одну странность: почти у всех воинов были при себе луки с надетыми тетивами, за плечами торчали полные колчаны. По всему телу пробежала дрожь, дыхание заледенело. Сзади Грас что-то шепнул Тейготу — слов она не разобрала. Лейтар на руках вдруг зашевелился.

— Здесь плохо… — тихо сказал он и сморщился.

Нирея не успела ответить, лишь крепче обняла его, сжала, стиснула, стараясь не подать виду, что сама готова обмереть с перепугу. В этот миг с крыльца одного из домов, самого большого, спустился еще один незнакомый воин, высокий, чуть припадающий на левую ногу, по виду начальник.

Лицо его с низким лбом, длинным подбородком и шрамом меж бровей показалось Нирее неприятным, хотя он улыбался. Краем глаза она уловила движение, словно разом все воины Пратама шагнули ближе к ним. А в следующий миг к начальнику метнулся один из слуг в низко надвинутой на глаза шапке.

Нирея ахнула, ее спутники осадили коней. А слуга резко распрямился, будто вмиг вырос почти на две головы, и заломил начальнику руки за спину. Пратамские воины замерли на месте, кто-то выругался, кто-то бросил стрелу на тетиву. А в горло начальнику уперлось острие длинного ножа.

— Хоть один шевельнется, убью!

Суконная шапка упала на землю. Нирея ахнула вновь, рядом помянули Хидеговых прихвостней ее спутники: перед ними был давешний незнакомец с дороги. Одной рукой он удерживал начальника, другая сжимала нож — и не дрожала.

— Вели открыть ворота, быстро!

Яростный голос незнакомца, казалось, впитал мощь земли, ветра, небес и солнца — таким и впрямь только отдавать приказы в бою. Лейтар дернулся из рук, выпрямился, словно желал лучше видеть все, как на скоморошьих представлениях. Он вздрогнул, но вряд ли от страха, как и сама Нирея.

— А потом закрыть, и чтоб ни один в погоню не кинулся!

Воины кругом шептались, переглядывались, кто-то усмехался, кто-то поглаживал тетивы луков. И все же никто не решался стрелять, что, видимо, изрядно удивило спутников Ниреи.

— Чего они не стреляют-то? — шепнул чуть дрожащим голосом Ридам. — Он же им не князь, не сват, не брат… Чего жалеть?

— Видно, ждали, пока мы спешимся, — тихо ответил Панарет сквозь зубы, не сводя застывшего взора с пратамских воинов. — Нас-то и друг друга им не жаль, зато коней жаль, такова уж наемничья порода. Как же самим губить добычу?

Пленный начальник — похоже, он в самом деле был старшим над всеми — тем временем рассмеялся.

— Ну откроем, — бросил он, — ну выпустим — и что? Далеко они отсюда уедут, что ли?

— Ай, молодец, — оскалился незнакомец и стиснул его так, что он вскрикнул от боли. — Сам сознался, ублюдок.

Нож полоснул по шее начальника, по щеке. Тот завопил во все горло. Незнакомец перехватил его крепче, а сам то и дело поглядывал по сторонам, будто дожидался чего-то. Нирея видела, как он стиснул зубы, словно от страшного напряжения, как по лицу его катится пот, а глаза, без того светлые, почти побелели. В тот же миг со всех сторон послышались крики: «Пожар!»

Все вспыхнуло разом: конюшни, сеновалы, дровяные склады, сараи, воинские дома, огромные камнеметы. Воины дрогнули, не в силах стряхнуть замешательство. Кто бросился бежать невесть куда, кто замер на месте и вертел головой, будто гадал, что делать — спасать начальника, открывать ворота, стрелять или тушить пожар. Один миг колебаний решил все.

— Живей! — крикнул Панарет.

Нирея даже вздохнуть не успела, когда он схватил поводья ее коня и, развернув своего тычком в бока, помчался к воротам, прочие не отставали. Близ ворот толклись несколько воинов, явно не нишанцев по виду. Один выставил было вперед копье, но тут же упал со стрелой в глазу, а оружие ловко подхватил с земли Ридам.

— Отворяйте! — рявкнул десятник на оставшихся наемников.

Те повиновались — копий у них не оказалось, как и стрел. Сзади кто-то орал со всей дури: «Стреляйте, стреляйте, уйдут!» Грас обернулся, выпустил еще три стрелы, и ни одна не прошла мимо цели. Нирея, как ни трясло ее от страха и странного, неведомого возбуждения, поневоле оглянулась. Двор заставы Пратам превратился в разоренный мальчишками-забияками муравейник.

Полыхало все, будто облитое смолой. Жутко-протяжно кричали лошади, несколько вырвались на свободу и теперь носились по двору, сшибая тех, кто не успел отскочить. Брань на всех наречиях Дейны звенела до небес. В луже крови бился, умирая, недавний начальник с перерезанным горлом. А его убийца, чей взор сверкал безумным, нечеловеческим огнем, сражался на мечах с несколькими наемниками.

— Хватит глазеть, бежим!

Окрик Панарета привел Нирею в себя. Краем глаза она заметила, что несколько воинов будто опомнились и пустили в их сторону стрелы. Овандим и Тейгот метнулись прикрыть, крепкая рука стиснула затылок Ниреи и вжала ее лицом чуть ли не в холку лошади. Пожилой воин охнул, нагнулся и почти сразу выпрямился, держа в руке отломанное древко стрелы. Но медлить было некогда. Лишь Грас вновь обернулся и пустил еще пару стрел, заодно увернувшись от вражеских.

Панарет вновь крикнул. Во весь дух они помчались прочь, не разбирая дороги. Невольно Нирея глянула на Лейтара — и увидела, как блестят его запавшие глаза без единой капельки страха. Он даже прикусил сжатый грязный кулак, как всегда делал, когда смотрел забавные представления или слушал любимые сказки про храбрых витязей.

Нирея не смела выпрямиться, словно до сих пор слышала, как грозно свистят повсюду стрелы. В голове мелькнуло: «А если они начнут стрелять со стен — кто им помешает?» Но тут же ей вспомнилось то, что сейчас творится во дворе Пратама. Позади что-то загрохотало, будто в ответ, а над бревенчатой стеной взметнулись огненно-смоляные брызги.

— Верно, один из камнеметов рухнул, — сказал Ридам, оглянувшись. — Он вроде у самых ворот стоял. И вспыхнул последним. — Парень помолчал и продолжил, не тая восторга: — Кто ж так лихо все поджег, причем разом, а? Не мог же этот длинный, с горящими глазами?

— Вчера он сказал правду… — тихо отозвалась Нирея.

Вновь она запуталась, заблудилась в собственных думах. Незнакомец откровенно пугал ее — и повадками, и взором этим звериным, и кровавой яростью в бою, но подлинной угрозы она в нем не чуяла. И он в самом деле не солгал им насчет засады в Пратаме. И выручил — одним богам ведомо, почему. Не окажись его там, не быть бы им всем сейчас живыми. Недаром Лейтар вчера так упорно твердил: «Он не лгал».

— Правду, — сухо бросил Панарет, — только Хидег весть, зачем. — Он подтолкнул коня в бока и крикнул всем поспешить.

— Это были враги?

Нирея содрогнулась от нежданного вопроса. Лейтар смотрел на нее потемневшими, совсем взрослыми глазами, хотя, хвала богам, не так, как в то утро после бегства. Казалось, он пытается отыскать себя в этом новом мире — мире огромном и вовсе не уютно-прекрасном. Случись это несколько дней назад, Нирея не снесла бы такого взора. Сейчас же душа ее будто затвердела, закалилась в пламени горя, и не осталось ничего, кроме этого ребенка, от которого зависела судьба всей Нишани.

— Они что, повсюду? Они правда хотят убить меня?

— Они боятся тебя, княжич, хоть ты и мал, — ответил Панарет, обернувшись. — Над тобой рука богов. Пока ты жив, ни один твой враг не уснет спокойно.

«Рука богов…»

Брошенные Панаретом слова трепетали в голове Ниреи, заставляли крутиться вихрем думы. Да не было времени поразмыслить — так жутко исказилось от ужаса лицо Лейтара.

— Мы с тобой, — прошептала Нирея, крепко обнимая его. — Мы все. И пока мы рядом, тебя никто не тронет…

Лейтар рванулся из ее рук, пересчитал всех, яростно тыкая пальцем.

— Но ведь вас так мало! — крикнул он. — А их сколько было!

— Верно, — послышался позади знакомый звонкий голос. — Именно было. Правда, есть и другие.

Воины развернулись, как один, лязгнули мечи, всхрапнули измученные кони. А незнакомец спокойно поравнялся с ними и придержал своего скакуна — крупного гнедого полукровку, видимо, взятого в Пратаме. У седла громоздились притороченные мешки и узлы.

— Опять ты! — нахмурился Панарет. — Зачем явился?

— Благодарности от вас, вижу, не дождешься, — усмехнулся незнакомец и поправил на поясе рукоять меча. — Ну да ладно, переживу. Княжич только что сетовал, что мало вас. Вот, теперь стало больше. Или опять скажете, что вру?

Нирея молча глядела на нежданного спасителя и уже не удивлялась вихрю самых диких мыслей в голове. Но тревога отчего-то ушла бесследно, будто и не было ее — будто нечто в душе твердило: «Верь!» И голос этот был так похож на голос матушки.

Лейтар же выпрямился, почти стряхнув одеяло, и вспыхнул до корней волос, словно от гнева или волнения.

— Я говорил, что он не врет! — заявил он и впился тем же взрослым взглядом в каждого из воинов по очереди. — Он сказал правду!

— Ну сказал, — стоял на своем десятник. — И я скажу вновь: кто ж тебя разберет, зачем? Мы не вчера народились и сами знаем немало хитростей. Скажем, втереться в доверие да выручить — а потом предать и завлечь в западню.

— Вы и так шли в западню, — ответил незнакомец, глаза его сверкнули тем же яростным, опасным огнем, как в недавнем бою. — Пожелай я вашей гибели, мне было бы довольно просто поглядеть издали на то, как вас убьют в Пратаме по приказу братьев с Красного Всхолмья. Все проще, чем душить тайком их лазутчиков, что шли по вашим следам, или пожары на заставах устраивать…

Он не договорил. Лицо его пошло алыми пятнами, горло перехватило, будто от гнева, ноздри раздулись, как у бешеного коня. Впрочем, даже вздумай он продолжить, его слова утонули бы в дружных возмущенных голосах:

— Думай, что говоришь! Нашел на кого клеветать! Докажи!

Незнакомец долго, тяжко выдохнул, гневный румянец на его щеках чуть поблек. Но голос все равно дрожал, когда он ответил:

— А что тут доказывать? — Он пожал плечами. — Гляньте, как складно все вышло. Они приехали в Тойсею на праздник, и той же ночью неизвестные убийцы непонятно как пробрались сперва в город, потом в отлично защищенный дворец и убили всю, как они думали, княжескую семью. А в живых — вот чудо-то! — остались только они, Насиад с Оннейвом. — Он скрежетнул зубами, произнося имена, глаза вновь вспыхнули угольями. — Да только не ждали они, что девка с малым дитем спасутся. Зато теперь на каждом углу болтают о рыжем мальчишке-самозванце, а в Пратаме вместо союзников оказалась засада. Неужели так трудно сложить все и догадаться?

Ответа он не получил. Воины по-прежнему хмуро переглядывались, и в глазах их читался безмолвный ответ: «А ведь верно». Нирея вспомнила, что наутро после бегства они предполагали что-то подобное, но почти сразу отвергли, как и она сама. «Боги, где же тут правда?» — взмолилась она всею душой. Душа же твердила, что правда — в словах незнакомца. А разум остерегал от поспешной доверчивости.

Незнакомец, казалось, понимал их тревоги.

— Ну да ладно, — сказал он гораздо мягче, — поговорить можно и по дороге. Самое время убраться отсюда подальше, пока уцелевшие там, на заставе, не усмирили коней да не кинулись в погоню. Правда, сперва им придется разгрести завалы да прибрать добро. Повезло нам, что они кинулись не в вас стрелять, а награбленное спасать.

— Здесь вроде к западу есть дорога, — сказал Панарету Овандим, успевший кое-как перевязать рану на ноге. — Можно туда поехать, нам особой разницы нет. Лишь бы пристанище найти.

«Пристанище…» Нирея в отчаянии глядела на Лейтара: он, казалось, онемел от потрясения, не мог поверить в то, что любимые дядюшки убили всю его семью и теперь подсылают убийц к нему. Лицо его под огромной шапкой казалось совсем маленьким и тощим, как у иссохшего старика. «Боги, я же столько дней обещала ему! Обещала, что в Пратаме наши испытания закончатся, что там будет и еда, и отдых, и баня, и покой! Где нам теперь искать все это, где беречься от убийц, если они вновь появятся?»

Лейтар продолжал молча глядеть на всех, лишь тискал в кулаке свой камушек. Нирея видела, как воины один за другим отводят глаза, не в силах выдержать этого взора. Сама она тщетно искала слова утешения и смаргивала вновь нахлынувшие слезы, когда опять вмешался незнакомец.

— Вот, — сказал он. — Раздобыл для вас кое-что на заставе.

Он снял с плеча увесистый холщовый мешок — Нирея мельком удивилась, что они не заметили его раньше. Крепкая рука незнакомца хлопнула по притороченным к седлу сверткам, при этом внутри что-то звякнуло, словно железо.

— Здесь припасы, кое-какая одежда, одеяла. Целебные травы и мази, опять же. — Он покосился на раненого Овандима. — И кое-что поважнее. Верьте мне или не верьте, но хотя бы от помощи не отказывайтесь. Вам и прежде несладко было, а теперь они устроят на вас настоящую охоту.

Из очередного узла появились меч, пара кинжалов и луков с полными колчанами. Незнакомец сгреб это все и протянул Панарету, тот не отказался.

— Сам я стрелок неважный, мне проще с мечом, — прибавил незнакомец, словно говорил с товарищами. — Да у вас найдутся стрелки поискуснее моего.

Воины живо разобрали оружие. Грасу и Тейготу досталось по боевому луку, а охотничий из Кишема взял Овандим. Панарет молча крепил к поясу кинжал и продолжал коситься на нежданного помощника.

— Такой запасливый, такой сметливый, — бросил он. — В попутчики к нам набиваешься, а имя свое до сих пор не сказал. Кто ты такой?

Незнакомец чуть помедлил, и Нирея, вспомнив вчерашнюю беседу воинов, решилась спросить:

— Не тебя ли называют… — она смутилась на миг, — Безумцем?

Он усмехнулся, тряхнул длинными волосами.

— Меня. — Он резко выдохнул, словно готовился броситься в неравный бой насмерть. — И не все, что болтают обо мне, ложь. Да прежде и у Безумца было имя. Я Адевар из долины Арои.

Вновь воины зашептались, глядя на преступника, чьим именем, щедро вымазанным грязью, не один день пугали детей. А он смотрел в ответ, прищурившись, словно не было ему дела ни до чего, даже до собственной свободы и жизни. «Коли не было бы ему дела, — мелькнуло в голове Ниреи, — не стал бы он нам помогать».

— Мать моя княгиня… — Голос Ниреи дрогнул, она сглотнула, не в силах произнести «покойная». — Она не верила дурным слухам о тебе. Так и говорила сплетникам: мол, не таков он. И я готова поверить.

— И я, — твердо, по-мужски прибавил Лейтар.

Адевар поклонился обоим — без тени прежней усмешки.

— Спасибо на добром слове, князь, — произнес он. — И тебе, девица. Бельга была мудрой женщиной…

— Да сердцем была милостива, — перебил Панарет. — Говоришь-то ты красно, все-то у тебя сходится, да чем докажешь, что не врешь? Ты же сам — родич княгини, как и братья с Красного Всхолмья. Так почему бы тебе самому не искать княжеского престола?

— Захотел бы, — жестко ответил Адевар, — так давно бы взял. Только я его не ищу. Одного я желал — просто жить, как жили мои предки, мирно и спокойно, со своей семьей… — Суровый голос дрогнул, Адевар умолк на миг, но отыскал в себе силы продолжить: — …и служить законному, избранному богами князю тогда и там, где он повелит. А за доказательствами мне не нужно далеко ходить. Насиад и его братец приказали убить мою жену и детей, разграбить и сжечь мое имение. Потом они пытались убить меня, да не вышло. Тогда я стал мстить им — и дважды попадался, но оба раза бежал. И скажу так: они особо не таили своих замыслов. Видимо, считали меня уже мертвецом…

Воины слушали молча. На сей раз обошлось без шепотков, хотя то один, то другой кусали губы или усы, хмурились и теребили рукояти на поясах или конские поводья. Лейтар тоже молчал, по-прежнему не сводя горящих глаз с нежданного союзника. Нирее же оставалось лишь держать свои думы при себе — думы о человеке, лишившемся семьи, совсем как она.

— Панарет, братцы… — заговорил Ридам. — Мы же с вами сколько раз уже думали-гадали: ну не могло в ту ночь обойтись без измены! А ежели впрямь братья учинили это злодейство, так сразу все становится ясно. Они же во дворце каждый уголок знают, каждую лазейку — сколько раз бывали…

— Князь с княгиней их часто привечали, — кивнул Тейгот. — Я десять лет служу в страже, а вот этого, — он указал на Адевара, — ни разу во дворце не видел.

Прочие поддакнули, Адевар же криво улыбнулся.

— Так я и был там за всю жизнь раза два, еще юнцом зеленым, — сказал он. — Я своим родством с княгиней не кичился: когда-то мой прадед взял в жены старшую княжну, что прежде брата-наследника родилась, вот и все родство. Выгоды себе я не искал, мне и так всего хватало, хоть невелики были и владения мои, и дружина. Как и мои предки, я стерег реку Арою и те приграничные области, где ходят торговые караваны из Туимы, Сиераны и южных земель…

— Так ты потому связался с разбойниками, — усмехнулся Панарет, — что хорошо знаешь, где они прячутся?

— Порой, — Адевар вернул усмешку, — в бою приходится хватать то оружие, какое есть под рукой.

— И ты нам советуешь сделать то же? — мрачно бросил Овандим.

— Судя по речам вашим, вы советов не любите, — ответил Адевар. — Я скажу так: не след вам сейчас отказываться от руки, что держит оружие. И от головы, способной думать.

— Лишь бы голова эта хитроумная не замыслила худого, а рука не подняла меча против нас, — отозвался Панарет и выпрямился, глядя в упор на нового союзника. — Хочешь быть нам товарищем — будь, да не думай, что убедил нас. Ежели ты замышляешь дитя невинное загубить…

— Не дитя это, — жестко перебил Адевар, — а князь мой, которому я отныне служу, как служил отцу его. Быть может, на мне вправду есть вина за его гибель: не поспел я вовремя и не предупредил. Я же сразу думал ехать в Тойсею, чтобы рассказать князю Тагламу о замыслах братьев. Да не успел — сперва держали в плену, потом очернили, а потом не до того стало. Князя Таглама больше нет, так я рассказываю князю Лейтару. Он хоть и мал, да поймет.

Кони шли неспешным шагом — пока длилась странная эта беседа, они не стояли на месте. Но, казалось, никто не разбирает дороги, словно не замечая, куда они теперь едут. Нирея так и металась в сетях дум, разрывалась между состраданием, страхом, жаждой довериться и разумной осторожностью. По лицу Адевара было видно, что он впрямь выстрадал немало, — тут пошатнется самый крепкий рассудок. Однако речи он вел, как здравомыслящий человек.

Лишь только он назвал Лейтара князем, как тот в очередной раз выпрямился тугой тетивой. Разговор ему явно наскучил, он будто не мог понять всех этих сомнений, подозрений и недомолвок; сказал же: «Верю!» — и довольно. Но слово «князь» заставило его встряхнуться и оторваться от своего неразлучного друга-камушка.

— Раз ты называешь меня князем, — сказал Лейтар тем голосом, которым произносил в святилище богов воинскую свою клятву, — то служи своему князю. Я приказываю. И я не хочу, чтобы мои воины ссорились между собой. Я вот никогда с братьями не ссорился.

Последние слова Лейтара ударили Нирею под вздох, точно крепким кулаком. Лицо ее вспыхнуло от стыда, глаза — от слез: столько забот навалилось на нее за минувшие дни, что не находилось времени на скорбь по убитым отцу, матери и братьям. Даже по Геледу, которого она любила — или думала, что любит?

Адевар же смотрел на Лейтара молча, лишь склонил голову. В светлых его глазах дрожало нечто неуловимое — с ужасом Нирея поняла, что это похоже на слезы. Зрелище казалось ей странным, даже противоестественным. Никогда прежде она не видела, чтобы мужчины плакали. Особенно такие.

— И мы не будем ссориться, — на удивление спокойно ответил наконец Адевар и вновь поклонился Лейтару. — Видишь, как выходит, князь: мы все защищаем тебя, да только и сами без тебя пропадем.

— Ты прав — пропадем, — неожиданно поддержал Овандим.

Прочие нестройно согласились, даже хмурая морщинка на лбу Панарета сделалась мельче. Ясное дело, подозрений никто из воинов не оставил. Но и без доверия им сейчас не обойтись.

Адевар ехал обок с десятником. Порой они даже склонялись друг к другу и говорили о чем-то — Нирея не различила. Быть может, обсуждали, куда ехать или где устроить привал: теперь, когда страхи и тревоги чуть улеглись, усталость и голод громко напоминали о себе. Однако Грас, Тейгот и Овандим, которые ехали позади, не только прикрывали Нирею с Лейтаром, но и не снимали тетивы с луков.

— А куда мы едем? — тихо спросил Лейтар.

Ответа у Ниреи не было — она лишь обняла братца и прижалась обветренной щекой к его щеке.

— Не тревожься, — шепнула она. — Они решат. Нам с тобой нечего бояться…

— Только ты сама не бойся, сестрица, — сказал он громче — совсем как прежде, и обнял ее в ответ. — Я тебя не дам в обиду.

Так они и ехали — неспешно, будто задумчиво. О чем помышляли ее спутники-воины, Нирея не ведала, зато сама удивилась, что тревоги ее ушли, точно унесенные быстрой рекой. Но в голове по-прежнему билось нечто, крутилось и трепыхалось, не давало покоя. И отчего-то пришла уверенность: если она изловит эту коварную невидимку, то поймет, что делать.

— Что там? — спросил Оннейв.

Он давно дожидался брата в их покоях, тех самых, где они всегда жили, когда приезжали в гости к державным своим родичам. Занимать бывшую опочивальню убитого князя Насиад не хотел — не из пустого суеверия, а из брезгливости: мол, негоже ему, законному наследнику, жить в обиталище худородного выскочки. Зато жене своей Аполе он не оставил выбора и поселил ее вместе с сыном в лучшей горнице женской половины, где властвовала недавно княгиня Бельга. Именно от жены он сейчас шел.

Едва скрипнула дверь, Оннейв бросился навстречу брату. Рука его лязгала кинжалом у пояса, а узкие полоски меха на рукавах были безжалостно ощипаны.

— А, бабья блажь, — отмахнулся Насиад и тяжело рухнул на крытую ковром лавку, вытянув ноги. — Призраки ей, видишь ли, мерещатся. Пусть радуется, дура, что сама призраком не стала и сына сберегла. Ничего, скоро пообвыкнет, делами займется и позабудет свои глупости. У нее там все покои завалены ларокскими тканями, шагу не ступить — вчера только привезли. Пусть лучше думает о нарядах к венчанию.

— Будем надеяться, оно состоится в срок, — заметил Оннейв и уселся напротив, продолжая ощипывать оторочку на рукавах. — И без всяких помех.

Насиад вновь помрачнел, стиснул руки так, что перстни врезались в кожу, — сдержанность он позволял себе лишь на советах.

— Если бы, — буркнул он. — Убитых давно похоронили, а о щенке и девке по-прежнему ни слуху ни духу. Хидегова пасть, еще раз эти длиннополые заведут свою песню, и я велю их всех искромсать на кусочки!

— Не поможет, брат, — вздохнул Оннейв, — не то я бы вперед тебя кинулся кромсать. И ты не совсем прав. Духу, может, и нет, а слухи есть…

— Так их же наши пускают!

— Нет, не те, не про самозванца. Еще до того, как ты пошел к Аполе, я говорил с Решем. Он рассказал, что лазутчики принесли кое-какие вести: ходят слухи, что княжич жив. И что в гибели княжеской семьи повинны мы с тобой…

— Это он! — Насиад вскочил с лавки, пол скрипнул под его вышитыми сапогами. — Кто же еще станет пакостить нам? Эх, знать бы, где он сейчас, я бы мигом отправил по его следам не меньше полусотни, а то и сотню! Пусть хоть сетью ловят, лишь бы приволокли живым! Теперь-то этот мерзавец нипочем не отмоется, свидетелей полно. После того, что он устроил у моста через Итху, он заслужил с десяток казней. Жаль, что казнить можно лишь раз, зато так, что это будет стоить десятка самых лютых смертей…

— Успеется, — кивнул Оннейв с улыбкой и оставил наконец рукава в покое. — Ты же знаешь нашего Безумца: чтобы он да сидел без дела? Нет, он непременно найдет, где проявить себя. Быть может, мы вскоре услышим о нем — и вот тогда сотня не помешает.

Насиад тяжко выдохнул, словно стыдясь недавней вспышки, и дернул вышитый ворот, будто ему сделалось трудно дышать. Скрипя сапогами, он прошел туда-сюда по горнице под звонкий треск изразцовой печки в углу.

— Реш говорил что-нибудь еще? Может быть, другие лазутчики…

— Да, кое-что есть, совсем позабыл — с этим проклятым Безумцем впору позабыть собственное имя. Мы с тобой рассудили верно насчет Пратама: девка с княжичем точно едут туда. Лазутчики подняли их след в двух деревнях, Кишеме и Пелико. Обе деревни — на востоке Нишани, их не миновать по дороге в Пратам.

— А если они едут не в Пратам, а напрямик к границе?

— Даже если к границе, заставу они не минуют. А даже если минуют, их заметят и нагонят. Их выследили верные лазутчики из числа тех, кто не выдаст ничего даже под пыткой. Правда, вестей пока нет, но, думаю, скоро будут.

— Скоро… — проворчал Насиад и вновь уселся, расправив полы кафтана. — У нас сейчас каждый день на счету. Дайте мне труп мальчишки и живого Безумца в цепях — и тогда я усну спокойно.

Снаружи тяжело простучали сапоги, кто-то отрывисто бросил несколько слов. В горницу вошел Реш, едва не заставив Насиада и Оннейва с бранью вскочить с лавок. Они знали своего верного слугу не первый год, но такого лица у него еще не видели: странно перекошенное, оно то бледнело, то вспыхивало красными пятнами, усы стояли торчком, будто от ярости. В руках Реш яростно комкал шапку.

— Государь, — выдохнул он, когда подошел ближе и поклонился. — Есть вести из Пратама.

— Что стряслось? — в один голос воскликнули братья и тотчас скривились: — Фу, чем от тебя несет?

— Конским потом и гарью, — ответил Реш. — Со мною поделились те, кто принес мне вести. Я уж не стал тащить их сюда, иначе распугал бы и слуг, и стражу — и заодно дал бы немало пищи для ненужного любопытства. Кто знает, не пришлось бы потом опять убирать кого…

— Чего разболтался, как баба? — Насиад все же вскочил, топнул ногой. — Рассказывай! Твои вестники… привезли? — Он умолк, не договорив, что именно привезли, хотя Реш сам знал, что.

— Нет, государь. — Реш поклонился, вновь стиснув шапку так, словно хотел выжать из нее воду. — Только не гневайся и не перебивай. Из всех посланных в Пратам воротились четверо — двое наших и двое наемников. Сперва у них все прошло гладко: пробрались хитростью на заставу, перерезали там всех, выслали лазутчиков и принялись дожидаться наших беглецов. Правда, несколько разведчиков не вернулись, но я уже говорил господину Оннейву, что это люди верные и надежные, их не так просто сломать. Беглецы шли в западню, точно глупые овцы, — и угодили бы, когда бы не Безумец…

— Что — опять? — Насиад потряс кулаками. — Как он успел? От Итхи до Пратама…

— Мне думается, вполне успел бы, — заметил Оннейв. — Он же удрал вплавь по Итхе, я сам видел. Течение там быстрое, а потом… Он — мерзавец сметливый, увел где-нибудь коня и…

— Неважно. — Насиад тяжело выдохнул и уселся — вернее, рухнул на лавку. — Продолжай, Реш.

— Слушаюсь, государь. Значит, этот Хидегов сын как-то пробрался в Пратам, убил Угита, который был там за начальника, и устроил поджог, да такой, что заставу теперь впору строить заново. В суматохе стражники удрали вместе с девкой и мальчишкой. Людей погибло — не счесть, коней тоже, а уж добра сколько погорело…

— Это и так ясно. — Братья мрачно переглянулись. — И где щенок теперь, никто не знает?

Реш развел руками и заткнул измятую шапку за пояс.

— Нет, государь. Но по дороге сюда мои вестники повстречали знакомых лазутчиков, один переодет торговцем-бродягой, другой — странником. Они, как ты приказывал, обходят все окрестные деревни и даже города. Явных следов пока нет, хотя слухи о княжиче крепнут — я говорил о них господину Оннейву нынче поутру…

— О том, что княжич жив, а мы повинны во всем? — уточнил Оннейв. Реш поклонился.

— Да, господин. Я тех четверых придержал, пригодятся. Не тревожьтесь, никто не видел. Да и они сами — не дураки, понимают, куда забрались.

Насиад не ответил, просто кивнул, но отпускать Реша не спешил. Сам же он продолжал сидеть, хмурясь и кусая губы.

— Кто ж знал! — с досадой бросил он. — Вольно нам было позабыть, что Таглам кого попало в стражу не брал. Хотя нет, сами они бы нипочем не справились, когда бы не Безумец! И ему выгода: он же озлобленный, орудий для мести не выбирает. Почему бы не воспользоваться и княжичем, и глупой девкой, и стражниками заодно? Хотя я бы на их месте не спешил ему верить.

— Так никто же не говорит, что он с ними, — заметил Оннейв. — Но может. Наболтает им с три короба, они и развесят уши. Да незачем без толку гадать, брат. Подождем известий от лазутчиков — если они вправду так хороши, как говорит Реш.

Тот поклонился, но не сдержал ухмылки, будто говорил безмолвно: «А как же иначе?» Насиад же оперся подбородком на сцепленные руки и долго хмурился, сжимая пальцы и теребя бороду.

— Будьте наготове, оба, — сказал он, когда выпрямился. — И пусть воины тоже будут — понял, Реш? Как только лазутчики принесут хоть тень вести, сразу мчитесь по следу.

— Все исполним, государь, — ответил Реш. — Не тревожься, лазутчики не подведут. За награду, которую я им обещал твоим именем, они не то что щенка рыжего — всех Хидеговых прихвостней из-под земли достанут.

— Они-то мне зачем? — Насиад хохотнул, Оннейв и Реш присоединились. — Пусть остаются, где есть. А мне подай труп щенка.

Пока он говорил и смеялся, в голове мелькнуло: «Тем, кого я посылал в Пратам, тоже была обещана награда не меньше». А следом пришло, вызвав очередную улыбку: «Чем меньше вас уцелеет, тем больше серебра сберегу. Лишь бы дело свое сладили».

* * *

— Нашел, где и о чем болтать, дурень, — сказал Тейгот, глядя на молодого товарища. — Откуда тебе знать, кто мог до нас заявиться в эту деревню — и кто потом расспросит хозяев… Да под ноги смотри, не то разобьешь!

— Не разобью. — Ридам половчее перехватил крынку с молоком, затянутую сверху куском холстины. — Да и не я первый начал. Бабы завсегда горазды почесать языки, как и мужики — в этакой-то глуши! Им каждая крупица новостей, тем более, таких — что камень самоцветный. И вспомни: Безумец этот, Адевар, еще прежде нас пускал слухи о том, что княжич жив, сам сознался. Может, это от него сюда прилетело?

— Как бы оно не улетело, куда не следует, — буркнул Тейгот и оглянулся.

Деревня — маленькая, не больше десяти дворов — давно скрылась позади в долине очередной речушки, каких полно в Нишани. За кусок медного оберега воины выменяли там каравай свежего хлеба и крынку молока, которую так заботливо нес сейчас Ридам. Об этом их попросила госпожа Нирея: уж больно измаялся княжич от походной пищи — трудно ему есть кашу без молока да хлебать воду из случайных ручьев. А Панарет наказал смотреть и слушать, но самим лишнего не болтать. Послал он их вдвоем: Овандим еще страдал от раны в ноге, а Грасу десятник сказал с усмешкой: «Тебя пошлешь, так сюда за тобой следом притащатся все окрестные девки да молодки». Сам же Панарет остался нести стражу на стоянке — и заодно приглядывать за новым товарищем. Что бы тот ни говорил и ни делал, подозрений это не умалило.

Даже сейчас, в дороге, эти подозрения не оставляли воинов.

— Как думаешь, мы не пожалеем, что доверились ему? — тихо спросил Ридам, словно их могли подслушать. — Десятник-то, похоже, до сих пор не доверяет — недаром ставит в дозор и шлет на разведку только нас, своих. — Он тяжко вздохнул, вновь перехватил увесистую пузатую крынку. — Вот придем, и вместо отдыха — опять нести стражу.

— Лучше уж лишний раз постеречь, чем лишиться головы по своей глупости, — отозвался Тейгот. — Да тяжко это, когда нет согласия и доверия. Куда ни кинь, всюду клин: доверишься — а ну нарвешься на злодея; станешь подозревать — а вдруг он окажется честным? Одни боги ведают, где тут правда, только нам не скажут.

— Тяжко это, — кивнул Ридам. — Вопросов да загадок — десять возов, а ответа ни единого. С Пратамом мы промахнулись, так куда теперь? Может, впрямь к соседям?

— До соседей еще добраться надо, — вздохнул Тейгот, — да еще как они примут. Если вообще примут. И если к ним уже не послали наши враги.

— Ну, ты скажешь… — Ридам содрогнулся так, что едва не выпустил крынку. — Коли так, что ж тогда с княжичем будет? Ему без того тяжко… хотя он молодец. Мой вот самый меньшой братишка, сверстник ему, давно бы уже ревел, не затыкаясь, пока не спятил бы.

— Так он же княжич, а не просто дите неразумное. Видно, чей сын. Да и госпожа юная — настоящая дочь воина. Другая на ее месте тоже ревела бы в три ручья да норов показывала. Панарет верно говорил: без нее княжичу было бы совсем худо, и нам всем тоже. И хоть бы раз пожаловалась!

За беседой воины сами не заметили, как подошли к стоянке — заброшенному хутору с полуразвалившимися сараями и остовами сгоревших домов. Тейгот подал условный знак — дважды протяжно крикнул по-птичьи. Из-за ближайшей развалюхи послышался троекратный ответ, а потом появился Грас.

— Все спокойно? — спросил он.

— Вроде да, — ответил Тейгот. — Никого подозрительного не встретили, хвост не привели. Слухи только слышали, да они давно не новые.

Заслышав голоса, подошел Панарет — он стоял по другую сторону развалин, откуда просматривались и разбитый лагерь, и дорога, и тянущиеся во все стороны побуревшие степи. При виде крынки в руках Ридама он кивнул и позвал госпожу Нирею: она хлопотала у костра, который почти не давал дыма. Шагах в пяти от нее сидел, вытянув раненую ногу, Овандим с луком в руках и хмуро глядел на Адевара. А тот стоял спиной к ним всем, теребил полы грубого суконного кафтана и будто видел что-то в унылой буро-серой дали.

— Спасибо вам, — улыбнулась Нирея и бережно взяла тяжелую крынку. — Вот Лейтар обрадуется…

Тейгот, Ридам и Панарет поискали глазами княжича — лишь сейчас заметили, что он не с нянюшкой-сестрицей. Как тут было не удивиться: все минувшие дни он не слезал у нее с рук, даже спал порой так. А если и слезал, то держался за ее подол, будто утопающий — за брошенную ему веревку. Нирея, видимо, тоже удивилась, да так, что едва устояла на ногах.

Княжич Лейтар закутался по уши в чей-то плащ и подошел вплотную к Адевару.

Странное то было зрелище: маленький мальчик и высоченный суровый мужчина. Хотя не только в росте дело. Отец-князь Таглам тоже возвышался над своими воинами и воеводами, да сравнить его с Адеваром — все равно как князь против… Нирея смутилась — в голову пришло разве что «разбойник с большой дороги». Да не бывает у разбойников такого взгляда.

Нирея замерла на месте, даже позабыла опустить занесенную ногу и едва не выронила крынку с молоком. С изумлением она смотрела, как Адевар склонился и слушал Лейтара, а потом даже присел на корточки, чтобы удобнее было. И он слушал не молча — порой сам говорил что-то в ответ. А Нирея так и стояла, пока не поняла, что поневоле прислушивается к их беседе. Ее обдало жаркой волной стыда, но прервать их она не решилась: сколько дней Лейтар молчал да таился, слова было не вытянуть — а теперь болтает с незнакомцем, будто с родным или хотя бы с товарищем. Быть может, оно и к лучшему. Вряд ли Адевар скажет ему что-нибудь худое. А если вдруг скажет, она вмешается, да и воины тоже.

— …укутался бы получше, князь, — расслышала Нирея приглушенный, непривычно мягкий голос Адевара. — Вон, и нос, и уши уже полымем горят. Не лето на дворе.

Со вздохом, в котором Нирее почудилась затаенная грусть, Адевар сам запахнул полы толстого суконного кафтана, видимо, снятого с кого-то в Пратаме. Под ним виднелась все та же драная стеганка со следами крови. Лейтар тотчас кивнул с важным видом и натянул шапку пониже на лоб и уши. Нирея невольно улыбнулась: с каждым днем близилась зима, холодало все сильнее, и Лейтар все яростнее сражался с грубой теплой одеждой и одеялами. А тут послушался.

— А ты сказки знаешь? — спросил он своего странного собеседника. — Я вот много знаю, мне сестрица рассказывает. Про царевича Кудраса, про Шерунна и великанов, про спящих богов, про Терлихата-витязя. Тебе какие больше нравятся?

Адевар улыбнулся, словно против воли, и вновь в чертах его мелькнула плохо спрятанная скорбь.

— Мне всегда было жаль Терлихата, — ответил он. — Особенно когда его оклеветали и изгнали. В детстве я так любил эту сказку, наизусть знал, разбуди ночью — рассказал бы без запинки…

Он опять умолк. А Лейтар удивил новым вопросом:

— А ты тоже такой?

Адевар вскинул склоненную голову, словно его ударили. В глазах его читалось такое искреннее изумление, что сердце Ниреи в который раз сжалось от сострадания.

— Какой? — чуть слышно шепнул он.

— Как храбрые витязи из сказок!

Щеки Лейтара полыхали вовсе не от холода, глаза сверкали — Нирея отлично знала, что это означает. Он глядел на человека по прозвищу Безумец — боги весть, заслуженному или нет, — так, словно в нем воплотились все герои любимых его сказок.

— Ведь ты был совсем один! И ты не испугался и победил всех врагов в той крепости!

Нирея позабыла и про обед, и про крынку в руках: она не сводила глаз с Адевара, сама не зная, почему. А его, казалось, смутил этот чистый детский восторг. Он так и сидел молча, слегка покачиваясь на носках сапог, и будто искал ответ — или не хотел отвечать.

— Нет, князь, — медленно произнес он после долгого молчания. — Мне жаль, что я не таков. Но, — голос сделался глубже, в него вернулась привычная звонкая ярость, — я стану таким ради тебя. Я добуду тебе престол твоих отцов и покараю убийц твоей семьи. Боги мне свидетелями, жизни не пожалею…

— Не надо!

Нирея чуть не подпрыгнула — столь стремительно восторг в глазах Лейтара сменился ужасом. Он даже подался вперед, словно хотел обнять своего собеседника — или удержать от чего-то.

— Нет, не умирай! — горячо затараторил Лейтар. — Так нельзя, так не бывает… В сказках витязи побеждают всех врагов и живут долго и счастливо…

— Хорошо, князь. — Адевар улыбнулся и моргнул несколько раз, словно боролся со слезами, недостойными мужчины. — Я не умру.

Вот теперь Лейтар дал себе волю — кинулся, стиснул, зарылся лицом в толстый кафтан, от которого до сих пор несло гарью. Нирея смотрела на склоненную полуседую голову, на жилистые руки, что дернулись обнять в ответ, но упали. А Лейтар выудил откуда-то свой неразлучный камушек и, кивая на него, зашептал что-то на ухо Адевару.

— …мне такой сон снился, — разобрала Нирея. — Я видел отца, маму и Антесана с Геледом! Они подарили мне плащ, как у большого воина, а еще меч, настоящий! А еще шапку, такую красивую, блестящую!

— Они говорят с тобой, — кивнул Адевар и вновь улыбнулся — теперь уже без слез. — Это знак: ты непременно станешь князем. Только подрасти чуток…

За минувшие дни Нирея успела привыкнуть к постоянным тяжким думам и загадкам, терзающим разум. Зрелище почти не удивило ее — напротив, будто сняло с ее души, исстрадавшейся, перепуганной, измученной неведением, некую тяжесть. Видно, впрямь совладал Лейтар со своим горем, раз говорит о погибших родичах, да еще незнакомцу.

Все верно: Лейтар принял воинское пострижение, и ему самое время переходить от нее, няньки, к дядьке. Помнится, отец-князь говорил, что дядьку порой сами боги посылают, — видно, они и послали Адевара. Безумец он или нет, преступник или нет, он будто сам собой сделался для Лейтара дядькой-воспитателем, одновременно чутким и требовательным. В преданности же его Нирея не могла сомневаться. Будь здесь мать-княгиня, она бы тоже не усомнилась.

Сзади послышались недовольные шепотки, вздохи, решительные шаги. Нирея будто очнулась от грез. Ее спутники-воины, в отличие от Лейтара, не спешили доверять Адевару. Краем глаза она заметила, как подобрался раненый Овандим, как провел пальцами по тетиве лука. А Лейтару будто и дела не было — он улыбался, гладил камушек и болтал с Адеваром, как с давним другом.

Шаги затрещали громче, послышалась крепкая брань.

— Да что ж ты, Хидегов сын…

— Не надо, Панарет… — Нирея метнулась к десятнику, преградила ему дорогу, да так резво, что холщовая обвязка на крынке пропиталась молоком. — Пусть. Он сделал то, чего не могу даже я, чего не может никто из нас. Я с самого праздника не видела Лейтара таким…

— Нирея!

Лейтар, видно, услышал — или заметил. Мигом он сорвался с места, подлетел к ней, вцепился в крынку.

— Это мне? Молочко? Дай скорее, я пить хочу! — Он выхватил увесистую крынку, чуть не уронив, и тут же припал к ней.

— Погоди. — Нирея отняла крынку, вытерла Лейтару лицо куском холстины вместо платка. — Сперва поблагодари Тейгота и Ридама, это они принесли тебе молоко. И давай-ка съедим его с кашей — или хотя бы с сухарями.

Лейтар важно кивнул и поблагодарил обоих воинов, те поклонились в ответ. Костер уже загасили и закрыли дерном, так что можно было не опасаться случайных зорких глаз, которые бы углядели бледный дым. Последним подошел стоящий в дозоре Грас, хотя лука он, как и Овандим, не выпустил, косясь на Адевара. А тот спокойно уселся у котелка обок с Лейтаром и Ридамом и вытащил деревянную, изрядно погрызенную ложку.

Воины ели кашу вприкуску с салом и сухарями, Лейтар запивал молоком и порой угощал всех, хотя не отказалась только Нирея. После трапезы Панарет пустил по кругу флягу с крепким медом. На Адевара десятник глядел настороженно, а тот как ни в чем не бывало взял флягу у Ридама, глотнул раз-другой и с поклоном вернул Панарету, да так, что не придерешься и не увидишь, как ни старайся, худого умысла.

После еды все воины разошлись по своим постам, только Овандим остался сидеть близ кострища и поглядывать на нового товарища — скорее по надобности, чем с неприязнью. Нирея с пустым котелком и ложками зашагала к ближайшему ручью, и впервые за много дней у нее отлегло от сердца. Лейтар как будто становился прежним, оттаивал, точно мерзлая земля весной, хотя в чертах его исхудавшего лица навеки запечатлелась тайная грусть. Быть может, когда-нибудь она исчезнет.

Нирея зачерпнула горстью быструю прозрачную воду — пальцы вмиг свело от холода. Пока она кое-как оттирала пучком мха посуду, мысли ее вновь и вновь возвращались к Лейтару и к Адевару. Понятно, почему братец в таком восторге, — она сама в глубине души восторгалась не меньше, а может быть, и воины тоже, хотя не подавали виду. Но отчего сам Адевар так потянулся к мальчику, которого вполне искренне величает князем?

Вспомнилась первая встреча на дороге близ Пратама, вспомнилось то, что было потом, после бегства. Он говорил, что братья с Красного Всхолмья приказали убить его жену и детей, за которых он и мстит. Невольная горечь сменилась странной мыслью: что, если он видит в Лейтаре, князь он или нет, некое отражение собственного сына, если он у него был? Хотя он — человек в годах, такому впору уже внуков иметь. Так что его дети, верно, были взрослыми.

Нирея растерла опухшие от холодной воды руки, спрятала их под платок, повесив котелок с гремящими в нем ложками на локоть, и пошла обратно к лагерю. Хмурый день казался бесконечным унылым вечером, и больше всего хотелось забиться под теплое одеяло в натопленной горнице, чтобы бренчали чуть слышно струны под руками сказительницы Реты, чтобы нежно звенел рядом голос матери… Нирея мотнула головой, заодно стряхнула невольные слезы. Навстречу ей вприпрыжку мчался Лейтар, за ним, точно шитый золотом княжеский плащ, волочилось одеяло.

Лейтар подтащил ее за подол к кострищу, заставил сесть на чей-то свернутый плащ, а сам тотчас забрался к ней на руки. Нирея улыбнулась, поцеловала его в висок, в щеку — и тотчас поймала на себе взгляд Адевара. Тот сидел прямо на земле, обвив колени руками, и смотрел на нее в упор.

Видимо, Лейтар тоже ощутил его взор — смутился, заерзал на руках.

— Что, мне так нельзя? — тихо спросил он. — Если я воин…

— Почему же нельзя? — Адевар улыбнулся, слегка прищурившись. — Ты же не просто сидишь у сестрицы на руках, а защищаешь ее. Пока ты с нею, никто не посмеет ее обидеть.

— Пусть только попробует… — Лейтар гордо вскинул голову — и тут же склонил ее на грудь Нирее.

Она молча смотрела, как он устраивается поудобнее на ее руках, как слипаются его глаза. Вскоре он задышал ровно, тело его отяжелело. Он по-прежнему прижимал к груди свой заветный камушек, а на обветренных, пересохших от путешествия губах показалась улыбка — детская, счастливая. Быть может, ему опять снились отец с матерью и братьями?

— Ты бы сама отдохнула, госпожа, — сказал Овандим. — Панарет говорил, нам торопиться некуда, так что выспитесь оба.

Нирея кивнула: мол, сейчас, только уснет покрепче — и положу. Она огляделась, выискивая место поровнее и с более густой травой, чтоб лежать удобнее. И вновь наткнулась на взгляд Адевара.

— Ловко у тебя с ним вышло… — шепнула Нирея, едва шевеля губами.

Она не знала, что еще сказать, но его молчание тяготило ее. Он же так и не ответил, лишь опустил взгляд, словно понял, что смущает ее. И все-таки она продолжила:

— Он несколько дней после… после гибели отца и матери молчал, ни слова не говорил… Я даже боялась, что он повредился рассудком… Но боги миловали. А ты… не знаю, как тебе удалось…

— Может, и зря, — бросил Адевар и выпрямился, вытянув ноги. — Тяжко это — привязываться, а потом вдруг терять. И ему будет тяжко, если ко мне привяжется. Все равно ничего доброго мне не светит. Убью их, а потом будь что будет…

Он говорил резко, отрывисто, будто выплевывал слова — и будто говорил сам с собой, а не с Ниреей. Будто пытался убедить себя, доказать свою правоту. Или бросал вызов всей Дейне, миру смертных и бессмертных.

— Зачем? — вырвалось у Ниреи, словно против воли, а потом она уже не смогла остановиться. — Так ли нужно мстить, непременно убивать самому? Неужели это что-то изменит, неужели вернет погибших к жизни? Я тоже любила приемных моих родителей, родных-то отца и мать совсем не помню… но я не хочу ни за кого мстить. Мне довольно будет, когда убийц накажут за преступление. Хотя… — Она помолчала, опустила глаза. — Наверное, я пережила меньше, чем ты…

Адевар не ответил. Нирея безмолвно укорила себя за праздное любопытство, но поняла, что оно разгорается в ней пуще прежнего. Каждое слово Адевара подбрасывало в этот огонь пригоршню травы, молчание же подбрасывало целую вязанку хвороста. Что он пережил, что потерял? Может, потому и потянулся к Лейтару, что роднит их схожая потеря?

Невольно Нирее вспомнились те, кого потеряла она сама: отец-князь, мать-княгиня, шалун Антесан, способный, казалось, раскрасить самыми пестрыми красками самый унылый день. И Гелед — юный, робеющий, влюбленный… В который раз пришло сомнение: любила ли она его так, как женщина обычно любит мужчину? И сердце честно ответило: нет, любила по-сестрински, не больше, просто радовалась его вниманию, его взорам жгучим, несмелым прикосновениям и словам, за которыми таились сокровища огромной его души, безвременно ушедшей в царство Санеины. Полюбила бы она его иначе, не случись то, что случилось? Может быть, да — а может, и нет. Хотя толку-то гадать, что было бы. Все равно не будет.

Ветерок донес негромкие разговоры воинов, стоящих на страже. Нирея могла бы угадать их без труда, поскольку ее саму тревожило то же самое — до недавнего времени. Лейтар на руках пошевелился, шумно засопел во сне. Она перехватила его поудобнее и мысленно укорила себя: вот о ком ты должна сейчас думать! Но думы ее рвались прочь, как бешеные кони, и мчались, не разбирая дороги. Против воли мчались к тому, кто не особо обижался на прозвище «Безумец».

— Ты говорил, у тебя была жена… — обронила Нирея. — Ты любил ее?

Адевар поднял голову. От его взгляда Нирее захотелось бежать прочь, куда-нибудь к Южному морю или на восток, к горам Двидин. Опять, глупая, ляпнула бездумно: и так ведь ясно, что любил, как же иначе? Только растравлять свежую рану…

— Да, — неожиданно ответил он с невеселой улыбкой. — Меня отец с матерью совсем юным женили. И выбрали мне хорошую жену. Мы были счастливы, только детей пять лет не было… — Он вновь помрачнел, стукнул кулаком по колену. — Да и лучше бы не было…

— Сколько… сколько им было лет? — прошептала Нирея, хотя понимала, что лучше бы помолчать.

— Старший был вот как он. — Адевар кивнул на спящего Лейтара. — А меньшой еще ходить не научился.

— Как же так? — Нирея не сдержала удивления. — Такие маленькие… А тебе же…

Он выпрямился — будто вылетел из ножен звонкий меч или кинжал.

— А сколько, ты думаешь, мне лет? — Нирея не ответила, и он продолжил: — Двадцать восемь. А это все, — он указал на иссеченное морщинами лицо, на поседевшие волосы, — следы ран душевных, следы тревог, лишений и темниц, следы скитаний впроголодь под открытым небом… Я уже почти мертв, я не хочу жить. Только позволяю пока себе жить…

Он скрежетнул зубами, а глаза полыхнули так, что впору поджечь степь. Вряд ли он ждал ответа, вряд ли вообще желал говорить. Но Нирея желала — и сама удивлялась собственной смелости.

— Тебя иссушила месть, — сказала она, — но твоя душа еще не сгорела и не рассыпалась, что бы ты сам ни думал. Иначе ты бы не потянулся так к Лейтару…

— Он — мой князь, и неважно, что малолетний.

Нирею не смутил ни резкий голос, ни хмурый взгляд. Отчего-то пришло на ум сравнение со своенравным ребенком, который упрямо стоит на своем, хотя сам понимает, что неправ. И она ответила, словно утешая упрямца:

— Ты недавно хорошо сказал, что и он без нас пропадет, и мы без него. Ты нужен ему, а он — тебе. Не только потому, что он князь.

Адевар молча пожал плечами. Хмурая морщинка рассекла его лоб под ремешком и почти сразу исчезла. Он поглядел на Нирею, прищурился, усмехнулся чему-то.

— Ишь, развелось тут умных девок… Думаешь, я дите малое, чтобы учить меня уму-разуму? — Он пощупал траву, чуть прибил ладонью и расстелил свой плащ, тоже добытый в Пратаме. — Лучше приляг да отдохни, пока князь спит. Вот проснется, и поедем.

Нирея кивнула без тени обиды, даже улыбнулась: надо же, угадал ее мысли! Сперва она уложила Лейтара, потом устроилась сама рядом с ним. Устроилась спиной к Адевару, безмолвно показывая, что доверяет ему. Хотя недавние думы вскоре покинули ее — слишком уж рьяно отозвалось ее уставшее от непривычной походной жизни тело. Земля была неровная, одна кочка больно упиралась в бедро, но ерзать и вертеться, чтоб стало поудобнее, Нирея постыдилась. Так она и лежала, положив локоть под голову и прижав к себе спящего Лейтара.

— …Хидег его разберет, куда! — послышался ей сквозь дрему сердитый голос Панарета. — Без тебя знаю, что надо решать…

Воины явно старались говорить тише, но степь далеко разносила звуки. Нирею будто окатило ледяной водой: она тут спит-отдыхает, а воины за нее думают, позабыв о собственных заботах. «А ведь у них остались семьи в Тойсее!» — вспомнила Нирея. Один лишь Овандим не был родом из столицы. А у Панарета жена с детьми не абы где, а в самом дворце, куда забрались враги…

— Возвращаться в Тойсею нельзя, — вполголоса продолжал десятник, — коли наш Безумец не врет. Коли это вправду братья затеяли, они нас на пять регов к столице не подпустят, положат по-тихому, и поминай, как звали.

Нирея стряхнула сладкую дремоту, готовая сама не хуже воинов помянуть Хидеговых прихвостней: вольно же ей было позабыть о главной заботе! А она впрямь позабыла, пока раздумывала о Лейтаре, об Адеваре, да пока болтала с обоими. Надеялась по привычке, глупая девка, что воины все решат за нее, мол, они люди опытные, сообразят, как быть. А как тут быть? Если не в Тойсею и не к соседям, то куда?

— А может, зря топчемся на месте? — Это сказал Грас. — Может, нам самый путь в Тойсею? Пусть люди видят, что настоящий князь жив. И никакие убийцы нам не помеха, если открыто поднимем народ…

— А как же слухи про самозванца? — возразил Тейгот. — Они сильны, мы сами нынче слышали. Народ изрядно запутался: одни говорят, что жив княжич, другие — что погиб. Чем мы докажем правду?

— То-то и оно, — вздохнул Панарет и вновь выругался. — На лбу-то не написано. Мало ли рыжих мальчишек. Да и выкрасить волосы — дело нехитрое, бабы и не то умеют.

— Пропадем же без убежища, — подал голос Ридам. — Зима близится…

Дальше Нирея не слушала. Дрема улетела, словно ветром унесло, а смутная тень-дума, что разъедала мысли не один день, наконец сгустилась и обрела ясность. Все тело вспыхнуло неуемной жаждой действия, и Нирея вскочила, взметнув подол и едва не разбудив Лейтара. Одним прыжком она перелетела через кострище, подбежала к воинам. Те невольно умолкли и глядели на нее, будто на диво чужеземное.

— Говорите, на лбу не написано? — Нирее почудилось, что голос ее прозвенел на всю степь — или даже на всю Нишани. — Так на лбу и написано! Только глядеть надо умеючи. Вот чем мы докажем правду — Невидимым венцом!

Далеко слева остался Вирвин, город, что стоит на речушке Одиш, близ перекрестья основных нишанских дорог. Река же тянулась на север, неширокая и неспешная. Слабо колыхалась вода, шуршали в камышах оставшиеся на зимовку утки-нырки. Приободрившийся Лейтар бродил по заросшему берегу с полной шапкой камешков и забавлялся — швырял их в воду. То и дело до Ниреи долетали его крики — то радостные, то недовольные. Сама она старалась не спускать с него глаз, да беседа увлекала ее все сильнее.

С обедом уже покончили, вымытая посуда подсыхала на ленивом ветру, а воины держали очередной совет. Нирея же, сидящая обок с ними, и представить себе не могла, что словами своими заставит спутников так ломать головы. Вчера, когда она произнесла это заветное «Невидимый венец», они не нашлись с ответом. Зато теперь путь, недавно туманный и неясный, понемногу обретал очертания.

— Насколько я знаю, обряд этот совершается тайно, — говорил Панарет. — Посторонним нельзя смотреть. Да и не каждый волхв-колдун или жрец тут справится. Для этого нужен особый дар.

— А наколдовать его нельзя? — спросил Ридам. — Если братья в самом деле хотят власти, они могут подкупить колдуна… Ну, мало ли, даже среди них и жрецов могут найтись жадные…

— Даже если найдутся, — заявила Нирея и вздернула подбородок, — наколдовать Невидимый венец нельзя. Он как честь, совесть или правда — либо есть, либо нет.

Поневоле ее распирало от гордости: сидит, точно княгиня какая, на военном совете, а мужи-воины слушают ее, как равную! Глубоко вздохнув, она постаралась отбросить ненужные сейчас душевные волнения. Здесь надобен ясный разум — и простые слова. И заботливо сбереженные в памяти рассказы о былых временах.

— Лет сто назад случилось так, — начала Нирея один из них, мысленно благодаря мать-княгиню за уроки, — что два брата-княжича после смерти отца оспаривали друг у друга престол. И когда волхв совершил обряд, знак Венца оказался не над старшим братом-наследником, а над младшим. Потому что мать их, княгиня Аута, печально славилась на всю Нишани своим распутством и старшего сына родила не от мужа-князя, которого ненавидела. Понятно, что именно старшего она желала посадить на престол. Но богов не обманешь.

— Выходит, — медленно произнес Адевар, — этот обряд совершается не над каждым правителем, а лишь в такие вот спорные случаи, когда суд человеческий бессилен и нужен голос богов. Ведь был же избран князем Таглам, хотя он не княжеского рода, а всего лишь взял в жены Бельгу, княжну-наследницу. Однако, как ты верно сказала, богов не обманешь.

Панарет невесело хохотнул.

— Дерзкий же парень этот Насиад, Хидегово семя, даже богов не боится! Если все так, как ты говоришь, госпожа, чем он собирается доказывать свои права на престол? Ему не отвертеться от обряда, и тогда все сразу станет ясно.

— Вот поэтому он и желает убить нашего княжича, — заметил Овандим. — Видно, думает, песий сын, что знак сам собой перейдет на него, коли не останется других наследников.

При этих словах почти все не сдержали едких улыбок и смешков, даже Нирея.

— Глуп он, коли так, — заявила она. — С богами вздумал тягаться. Да не родство им важно, а правда и справедливость.

— Прости, госпожа, за грубость, да видел Насиад и правду, и справедливость у Хидега в заду, — не сдержался Тейгот. — Хотя ты, Овандим, верно сказал, именно так они с братом могли рассудить. Дел они натворили изрядно, и сколько еще могут…

— Неважно, что они там могут, — перебил Адевар, глядя на всех, будто начальник. — Важно, что можем мы. Все, что нам нужно, — волхв, который совершит обряд, и поддержка народа.

— Ты с народом-то не спеши, — сказал Панарет. — Про слухи не позабыл? Пока нет колдуна и нет знака, наши слова — тьфу.

Ненадолго все примолкли. Нирея на миг оглянулась на Лейтара — он по-прежнему кидал в воду камни — и, глубоко вздохнув, заговорила:

— Есть одно место, где живут самые могущественные колдуны. Тимрийские топи.

Эти слова заставили содрогнуться не ее одну. Кто-то сплюнул, чтобы отогнать беду, Ридам по привычке полез за пазуху, позабыв, что оберега там давно нет. Панарет хмуро оглядывал своих, словно надеялся отыскать иной путь — и не находил. Будто назло, звонко крикнула над их головами степная птица, отчего Нирея ахнула, а воины вновь забормотали божбу и ругань.

— Не скажу, что я трус, — медленно заговорил Грас, — да предпочту иметь дело с живыми врагами. А в этих топях…

— А там боги весть что водится! — подхватил Ридам, бледный в синеву. — То ли призраки, то ли мороки, то ли чудища, то ли злые духи. Не знаю, как вы, братцы, а я скажу: идти туда — просто…

— Безумство? — ухмыльнулся Адевар, глаза его знакомо сверкнули. — Да. И если так, то я согласен. Что бы ни болтали про топи, надежнее убежища нам не сыскать. Вряд ли Насиадовы прихвостни туда сунутся, даже если выследят нас. У кого совесть нечиста, тот труслив.

— Я много слышал про эти топи, — сказал Тейгот. — Может, басни, а может, правда. Говорят, там искали порой убежища невинно осужденные или оставшиеся без защиты. И болота пропускали невинных, а злых губили. Неужто не пропустят законного князя, хоть и малолетнего, и сестрицу его княжну?

Панарет звонко хлопнул ладонью по бедру, вновь оглядел всех по очереди.

— Коли так, друзья, — он все же покосился на Адевара, но удержался от колкости, — наше с вами дело — помочь им добраться туда. К тому же…

Он не договорил: сзади, со стороны реки, донесся испуганный детский крик и плеск. Нирея завопила не тише, мигом вспрыгнула на ноги и помчалась сломя голову к берегу. Воины неслись за нею, обгоняя друг друга, и бранились сквозь зубы.

Лейтар барахтался в воде у самого берега. Шапка его лениво плыла по течению, кафтан на спине вздулся пузырем. За этот пузырь его и ухватили разом пять или шесть рук, выдернули из воды. Нирея, всхлипывая от страха, стиснула его в объятиях и вмиг сама промокла насквозь. Лейтар отчаянно кусал губы и морщился, но все равно не выдержал. По залитым водой щекам побежали слезы.

— Я… камышинку хотел… думал, достану… а там скользко… и сразу глубоко… — Он содрогнулся и заревел в голос.

— Тише, тише, успокойся. — Нирея уже стаскивала с него тяжелую, набухшую от воды одежду. — Панарет, дай плащ, а лучше два.

Плащи подоспели мигом. Раздетого догола, дрожащего Лейтара завернули в них — один нос торчал. Нирея хорошенько растерла его тело сквозь плащи, мысленно коря себя: воистину у семи нянек дитя без глазу! А Лейтар почти сразу примолк, даже не хныкал и не жаловался, только дрожал мелко под плащами — видно, понял, что сам виноват.

— Даже высушить негде, — протянул Ридам. — Разве что по дороге ветром обдует.

— Это еще когда будет, — отозвался Панарет и сплюнул. — Вот же напасть, будто Хидеговы происки! Без сухой одежи княжич пропадет. Придется где-то раздобыть — и тем выдать себя. Лазутчики-то, поди, не дремлют.

Медлить и задерживаться на стоянке было ни к чему. Воины быстро собрали мешки, Нирея закутала Лейтара поверх плащей еще и в одеяло и взгромоздила в седло. Вымокшую одежду воины пристроили на крупах коней, порой добродушно посмеиваясь: «Ай да знамена у нас!»

Путь к Тимрийским топям вел на север — видно, вчера сами боги положили им на сердце ехать в ту сторону. Пришлось вернуться к перекрестку близ Вирвина, заодно объезжая проселками самые оживленные места на дороге. Когда впереди показалось первое же селение, Панарет отправил туда Ридама с Тейготом, чтобы они раздобыли сменную одежду для Лейтара.

Нирея глядела им вслед и качала головой, вновь проклиная свою оплошность. Если здесь было или будет кому смотреть, такого следа они не упустят.

* * *

Постоялый двор «Хромая лягушка» стоял близ восточных ворот Вирвина, городка небольшого, но бойкого. Иноземные купцы сюда захаживали нечасто, предпочитая Тойсею и другие большие города, зато от торговцев из окрестных сел и деревень было не продохнуть. Особенно сейчас, когда полевые работы закончились и прилавки ломились от товаров: везли зерно, крупу и муку, крашеную и некрашеную шерсть, беленое полотно, соленые и сушеные грибы, квашеную капусту, моченые яблоки, репу, варенье и мед. Те же, кто промышлял рыбной ловлей и охотой, продавали вяленую и копченую рыбу, окорока, колбасы, соленое сало, выделанные шкуры и пушистые меха.

Самым же ходким товаром здесь испокон веков были сплетни и слухи: денег платить не надо, зато выбор огромный. Они стекались отовсюду и тотчас выливались, несомые десятками и сотнями языков, мужских и женских, из самых щедрых на слухи мест — купеческих лавок, харчевен и постоялых дворов. А «Хромая лягушка» хоть и не бурлила жизнью так, как прочие, зато недаром звалась «укромным местечком, где всегда можно спокойно поговорить, не вызывая подозрений».

В «Лягушку», хлопнув дверью, ввалился рослый бородатый молодец лет тридцати-тридцати пяти, в толстом стеганом кафтане, тяжелом плаще, с кинжалом у пояса и мечом за спиной — по виду бродячий наемник в поисках службы или случайного заработка. К нему бросился было молодой слуга с обычным: «Чего желаешь, почтенный?», но тотчас замер, завидев знак хозяина. А наемник неспешно огляделся и зашагал к дальнему столу.

Уже смеркалось, ставни были закрыты, и общую залу освещал только очаг и два-три светца с лучинами. Глазам же наемника тьма, казалось, не была помехой: он откинул за плечи плащ, стянул с темноволосой головы шапку и уселся за стол, где уже сидели двое.

Один, в длинной свите, быстроглазый и плешивый, неспешно потягивал подогретый мед. Рядом стоял низкий деревянный короб, какие носят обычно за плечами бродячие торговцы, сверху лежала небрежно брошенная шапка, подбитая мехом. Второй походил на странника: простая добротная одежда, усталое лицо, нож у пояса, рядом котомка и дорожный посох. И все тот же внимательный, хваткий взгляд из-под кустистых бровей.

— Долго шел, — бросил торговец. — Мы тут второй день торчим. Думаешь, больше заняться нечем?

— Подождали бы еще, — ответил наемник, придвинул к себе кувшин с медом, налил и смачно выпил, — будь у вас такие же вести, как у меня. Давайте, рассказывайте, кто что добыл.

Тут к ним подошел слуга с заказанным обедом: пшеничной похлебкой с курятиной, капустным пирогом и печеной репой. Товарищи потребовали еще кувшин меда и продолжили беседу, лишь дождавшись выпивки. Сколько слуга ни крутился близ них, его живо спровадили прочь.

— У меня ничего, — сказал странник. — Только слухи прежние гуляют. Есть те, кто болтает про выжившего княжича, да мало кто верит. Вот про самозванца и девку говорят больше, и уж поверьте: попались бы они кому, так костей бы не собрали. Деревенские мужики — не дурни какие, чтобы дать себя водить за нос. — Он хохотнул и запихал в рот ломоть пирога, рассыпая начинку.

— А ты? — Наемник поглядел на торговца: имен друг друга они мудро не называли.

— Есть кое-что. — Торговец улыбнулся, пригладил плешь. — В одной деревеньке к юго-востоку отсюда два парня-чужака выменяли на кусок меди молоко, да особо наказывали, чтоб было хорошее и свежее. А пока ждали, зашел там разговор о последних вестях из столицы. И только упомянули о княжиче-самозванце, как один из этих парней аж взъярился: мол, враки все это. А товарищ его тут же одернул: дескать, не болтай. Местные-то, может, и не обратили бы внимания — мало ли кто где шляется и что болтает. Да слухов ходит немало, и о том, что княжич правда выжил, тоже. Вот и не знает народ, кому верить…

— Кому и как верить, народу скажут, — оборвал наемник. — А ты не отвлекайся. Лучше расскажи, что за чужаки, как выглядели.

— Эх, да кабы эти деревенщины могли толком описать! — Лазутчик с досадой стукнул кулаком по столу, едва не опрокинув миску с похлебкой. — Сказали так: люди как люди, один постарше — думаю, твоих лет, другой молодой совсем. Одеты просто, да воинскую стать не скроешь, как и мозоли на ладонях — деревенским-то хорошо известно, какие бывают от труда.

Наемник — старший лазутчик — довольно кивнул, надкусил мягкую сочную репку.

— Все верно говоришь. Я ведь тоже слыхал об этих двоих. Заявились они всего-то вчера в деревню к северу от Вирвина. И требовали у тамошних, чуть ли не с ножом у горла, одежду для маленького мальчика — рубаху там, портки, кафтан теплый и прочую справу. Чуть ли не всех переполошили, но отсыпали щедро, уже не медью, а серебром. Двое их было, один постарше, другой помоложе. Только на сей раз никто не болтал — видно, юнца загодя приструнили.

Лазутчики ненадолго умолкли, занявшись едой. Когда миски и блюда опустели, наряженный странником налил себе меда и поглядел поверх чаши на товарищей.

— Это что же выходит? — протянул он. — Вот они были к юго-востоку отсюда — а теперь уже здесь. Куда же они, проклятые, направляются?

— Сейчас глянем. — Торговец развернул холстину, где чернилами нарисована была карта Нишани. — Так, вот здесь они купили молоко, а здесь одежду… Не иначе, стряслось у них что-то, раз пришлось покупать. Так-то они прячутся — мы обошли десятка полтора деревень, а следы отыскались всего в двух…

— Еще бы не стряслось — с малым-то дитем забот полон рот, — бросил старший и задумался, глядя на черные точки, извилины рек и закорючки лесов и болот. — И выходит по всему, друзья, что направляются они вот сюда.

Он ткнул пальцем, сморщив холстину. Другие двое молча переглядывались, хлопали глазами. Наконец, ряженный странником вновь хлебнул меда и вздрогнул.

— На север едут, — сказал он чуть слышно. — Только зачем? Там поселений немного. За каким лядом их туда понесло? Это ж выходит, что в самые топи…

— Тьфу, цыц ты! — шикнул торговец. — Не поминай вслух, беду накличешь! И без тебя поняли, куда они путь держат. А вот зачем…

— Зачем — не наше дело, — заявил старший. — Пора слать государю весточку. Сделаем так: вы двое остаетесь тут, обходите поселения, где еще не были, слушаете да спрашиваете. А я поеду и доложу.

Торговец и странник переглянулись, один прищурился, другой поджал губы. Старший понял и рассмеялся.

— Стыдно, друзья, своим не доверять. Или это наше с вами первое дело? Клянусь лунными чертогами Санеины, куда вскоре отправятся наши беглецы, что награду мы разделим честно — на троих. Ради таких вестей государь точно расщедрится.

Лазутчики натянуто улыбнулись, кивнули друг другу и разлили остатки меда в чаши.

Ночь была тихой, разве что потрескивала чуть слышно печь, напевал где-то за стеной сверчок, да посапывали во сне служанки. Апола лежала неподвижно, не смея дышать, и дрожала, несмотря на теплое одеяло и натопленную горницу. Широко раскрытыми глазами она смотрела в полутьму — туда, где спал в колыбельке под невесомым шелковым пологом маленький Устан.

Которую ночь Апола проводила одна. Муж пришел к ней один лишь раз, после приезда ее в Тойсею, и то пробыл недолго — свеча не успела сгореть на четверть. «Мог бы и остаться до утра, — думала она тогда с горечью, — ведь сколько дней не виделись». Новое жилище не подарило ей ни любви, ни уюта, ни покоя, ни даже самого обычного сна. Подарило лишь смутную тревогу, что вскоре превратилась в леденящий, животный ужас.

— Иннра! — окликнула Апола несколько раз: голос не повиновался ей. — Иннра, проснись!

Спящая на лавке у постели молодая кормилица пошевелилась, подняла растрепанную голову.

— Госпожа? — Иннра зевнула, протерла глаза. — Чего из…

— Тише! — Апола прижала палец к губам и указала взглядом. — Вот, смотри!

Иннра глянула — и зажала себе рот одеялом, иначе завопила бы на весь дворец. Хотя от такого зрелища завопил бы кто угодно.

У колыбельки, словно сотканная из лунного сияния, стояла белая тень, подобие человека. Тень повернулась, и обе женщины замерли, стуча зубами: перед ними была убитая княгиня Бельга. В длинной белой рубахе, с распущенными косами, а в груди — нож, и кровь струится, как из свежей раны, до самого подола. Вспыхнули темным, неживым светом глаза, взор их зачаровывал, точно змеиный. Призрак медленно протянул руки и подплыл к самой колыбельке. Свечение будто померкло, а призрак все стоял, качая головой, и подносил руки к лицу, словно утирал слезы.

Иннра сунула руку за взмокший ворот, стиснула серебряный оберег. Апола же оцепенела, но не смогла совладать с переполнившим ее ужасом, и у нее вырвался судорожный вздох, вернее, всхлип. Призрак княгини тотчас обернулся к ней и будто сгустился, взгляд мертвых глаз прожигал до костей.

— Где мой сын? — заструился по горнице едва слышный шепот.

Призрак медленно отвернулся от колыбельки и поплыл к постели. Иннра что-то мычала в сжатые руки, а потом широко раскрыла рот. Крика ее Апола не услышала — она лишилась чувств.

Когда она очнулась, кругом мелькали огоньки светильников, белые ночные рубахи, распущенные косы, бледные лица, трясущиеся губы. Старая нянька Ойя растирала Аполе виски душистой иноземной водой и хлопала по ладоням. Служанки гудели, шептались, вскрикивали, поминали богов, а в колыбельке все громче плакал Устан.

— Что с ним? — вскричала Апола, подпрыгнула в постели. — Дай мне его, скорее! Она ничего с ним не сделала?

Ойя вытаращилась на нее, как сама она недавно на призрак Бельги.

— Помилуй, госпожа, кто — «она»? Или привиделось тебе?

— Дай мне ребенка! — не своим голосом крикнула Апола.

Устан, словно почуяв ее ужас, завопил на всю горницу. Иннра вскочила с лавки, запуталась в подоле, упала, к колыбельке разом кинулись три или четыре девушки. Апола схватила сына, сжала, осыпала багровое от крика личико поцелуями. Мало-помалу ребенок затихал, больно вцепившись липкими пальчиками в грудь Аполы. Впрочем, она едва заметила это.

— Ты видела, Иннра? — заговорила она, перекрывая шум и гам. — Узнала? Вы все видели?

Нянька Ойя и две-три девки хлопнули глазами, зато все прочие закивали, затвердили наперебой:

— Видели, видели, госпожа! Княгиня покойная это была!

— Я ее и прежде тут видела, да думала, что блазнится. Но коли не мне одной, значит, вправду…

— Не иначе, дитя свое потерянное ищет! Меньшой-то княжич пропал без вести.

— Это душа ее неотомщенная жаждет покоя! Если не задобрить ее, она и навредить может. Тут без жреца-волхва не обойтись…

— Не прикажешь ли, госпожа, вправду призвать волхва?

Ойя топнула ногой, и гомонящие служанки вмиг умолкли.

— Цыц, сороки, расшумелись! Не приведи боги, до господина дойдет. — Нянька провела сморщенной рукой по взмокшим волосам Аполы. — А ты успокойся, госпожа. Всем разом не померещится, а меня, видно, боги миловали, не стали пугать старуху. Коли ты говоришь, стало быть, правда это. А коли тут впрямь призраки балуют, без жрецов не обойтись…

— Не надо, — мотнула головой Апола. — Бывает так, что и жрецы бессильны… Сами боги не скажут, удастся ли задобрить дух Бельги, пока она не отомщена. Мне другое важно: все ли видели ее? Все ли готовы под клятвой подтвердить?

— Готовы, госпожа! — нестройно откликнулись служанки.

— Я бы даже на железе каленом поклялась, — прибавила Иннра. — Этакую страсть разве забудешь? Как бы у меня молоко со страху не пропало…

— Тьфу на тебя! — махнула рукой нянька и взяла Устана из ослабевших рук Аполы. — На-ка лучше покорми молодца… хотя погоди, сперва бы пеленки сменить…

Суета тревожная сменилась суетой привычной: служанки бегали с пеленками, грязными и чистыми, Ойя распоряжалась, точно воевода перед битвой. Апола слышала, как жадно чмокает и сопит рядом Устан, как Иннра тихонько гудит себе под нос колыбельную. Сама же она вновь не могла пошевелиться, тело ее будто сделалось каменным, тяжелым, как после долгой болезни.

Но, несмотря на телесную слабость, душа ее пылала жаждой действия. Теперь — дождаться утра. Больше Насиаду не отмахнуться от ее слов, не обозвать ее видения «бабьей блажью». Если вместе с нею поклянутся служанки, он точно поверит.

* * *

Апола надеялась застать Насиада одного. Напрасно: он сидел в стольной палате вместе с Оннейвом. Оба сурово гоняли челядь, порой раздавая тумаки, и хмурились — один поигрывал кинжалом, другой теребил усы, бороду и мех на рукавах. Апола умела читать эти знаки. Муж и деверь не на шутку тревожились и чего-то ждали — или кого-то.

Взгляд, которым наградил вошедшую Аполу муж, едва не заставил ее попятиться и убежать прочь. Кажется, две-три служанки впрямь струсили и не посмели войти вслед за нею. И все же она совладала с собой и зашагала вперед, придерживая широкие, расшитые мехом и золотом рукава.

— Я вновь ее видела, Насиад, — заговорила Апола, не дожидаясь, когда он дозволит ей. — Видела Бельгу. И не только я…

— Ты опять?

Насиад подскочил в резном кресле, сжал кулаки, словно готов был ударить Аполу. Глаза его пылали почти как у Безумца-Адевара на берегу Итхи, когда он едва не убил ее.

— Нашла время! — рявкнул Насиад. — Не до тебя сейчас и не до бабьих причуд!

— Это не причуда, господин мой. — Апола заставила голос не дрожать и обратилась к мужу, как подобает. — Не блажь, не морок. Я правда ее видела и слышала. И не я одна — нынче ночью призрак Бельги видели мои служанки и готовы подтвердить под клятвой…

— Ха! — Насиад махнул рукой, но сел и как будто слегка успокоился. — Вам, бабам, еще не то привидится. Приснится пес шелудивый, так вы поклянетесь богами, что стаю волков наяву видели.

— Не сон это был, Насиад, — стояла на своем Апола. — Если бы ты видел сам, то не отмахнулся бы. Бельга ищет меньшого сына, Лейтара. Знать, он вправду жив, как говорят…

Лицо Насиада налилось кровью. Сидящий рядом Оннейв коснулся его локтя.

— Не сердись, брат, дело тут яйца выеденного не стоит. Будто не знаешь, что бабы горазды не только пускать слухи, но и верить им. А уж раздувают как…

— Не всегда слухи на пустом месте зреют… — возразила Апола, но муж перебил ее:

— Все, довольно! Сказал, поди прочь. Нам скоро совет держать, а ты тут со своими бабьими глупостями. Ступай.

Апола не сдержала вздоха досады, но повиновалась. Снаружи дробно простучали приближающиеся шаги. Вышедшие было служанки взвизгнули, одна даже упала навзничь, словно от чьего-то удара. А в стольную палату, едва не сбив с ног саму Аполу, ворвался Реш.

Этого человека Апола откровенно боялась — не опасалась, как мужа и деверя, а боялась, как боятся лютых волков или разбойников, не ведающих милосердия. Он и казался ей таким разбойником, не имеющим ни совести, ни сердца, живущим ради серебра и золота. На нее Реш глянул со злобной ухмылкой и тотчас отвернулся. Зато его спутник, высокий темноволосый молодец в заношенном плаще, похожий на воина-бродягу, впился в нее цепким взглядом — взглядом человека, привыкшего не упускать ни единой мелочи.

Ноги сами собой понесли Аполу прочь из палаты, спину словно сверлили гневные взгляды мужа и Оннейва. Не слыша испуганных шепотков служанок, она шла на женскую половину — и не знала, что думать.

Она давно поняла, что муж и деверь ведут некие тайные дела: так было еще до ее свадьбы с Насиадом и, быть может, задолго до того. Он никогда не рассказывал ей об этом, а когда она однажды спросила, страшно разгневался. С тех пор она могла лишь думать да гадать — и вот думы понемногу обретали ясность.

Апола едва не споткнулась, ухватилась за руку ближайшей девушки. Та забормотала что-то, хлопая глазами, но Апола не слышала слов. В ушах стучало: «А если это они?»

И если так, не обрушится ли месть погибшей княгини на нее и на ее сына — сына убийцы?

* * *

— Мы подняли след, государь, — говорил запыхавшийся лазутчик. — И если мы верно рассудили, след ведет в… — он поневоле понизил голос, — в Тимрийские топи.

— Тьфу на тебя, Хидегово отродье! — Насиад шумно сплюнул, утерся рукавом. — Если ты шутить со мной вздумал…

— О таком не шутят, государь. — Лазутчик казался задетым за живое. — Или плохо мы тебе служим, что не доверяешь? Сами посудите: все деревни, где отыскались следы беглецов, стоят именно близ той дороги, что ведет к топям. Чем дальше по этой дороге, тем меньше поселений, крепостей нет совсем, до границы путь неблизкий. Кто уж знает, зачем они туда отправились, это не моего ума дело. Знать, вконец отчаялись, коли решили искать там убежища…

Насиад сделал ему знак замолчать, а сам задумался.

— Чтобы искать убежища в Тимрийских топях… — медленно проговорил он, словно размышляя вслух. — Тут надо ума лишиться. С девки-дуры спрос невелик, но мужики-то чем думают? Почему не к границе? Или этот Хидегов выкормыш, Безумец, вправду пристал к ним и надоумил — да только кем надо быть, чтобы его послушать?

— Ты думаешь, он с ними? — спросил Оннейв.

Насиад пожал плечами, поглядел пристально на Реша и лазутчика: мол, а вы что скажете? Сказать же им, видно, было нечего, хотя Реш вскоре нашелся:

— Наверняка, государь. Мы все его знаем, да и много ли навоюешь в одиночку? Видно, нашел, проклятый, чем улестить их. Вот настигнем и узнаем точно…

— Все верно, брат, — перебил Оннейв. — Только Безумец мог убедить их идти в топи, Хидег его разберет, зачем. Не будь его с ними, они наверняка решились бы податься к границе, любой, и тогда наши молодцы непременно подняли бы их след. С таким спутником, как у них, довольно мороки, дите ведь. Так что нам один путь — брать след, пока не простыл.

— Да, — сказал Насиад после очередного недолгого раздумья. — Нельзя упустить их, как упустили в Пратаме. Если не сейчас, то никогда, а время идет. — Он посмотрел на Оннейва и Реша. — И кому же из вас, охотники, поручить нашу дичь?

— Мне! — отозвались оба в один голос.

Оннейв поглядел на Реша, небрежно кивнул на поклон и продолжил:

— Да хоть обоим сразу, брат. Так оно выйдет надежнее, точно не уйдут. Разделимся, зажмем со всех сторон — где-нибудь да попадутся. А потом накроем всех разом.

— Прекрасно. — Насиад заулыбался, потер руки, сверкая перстнями. — Только проследите, чтобы ни один заяц не вырвался из нашей сети. Щенка убить сразу, да и прочих тоже. Не вздумайте с девкой баловаться, только время зря терять. Живым нужен только один, если он правда с ними. Тот, кто за все ответит.

— С радостью, — улыбнулся в ответ Оннейв. — Да помогут нам боги, брат.

— Непременно помогут.

Насиад обнял его, поцеловал в обе щеки. Оннейв низко поклонился в ответ и кивнул Решу и лазутчику. Едва отдав поклоны Насиаду, они вышли. Долго еще звенел за дверью отзвук их дружных, твердых шагов, словно безмолвное подтверждение: неудачи не будет.

Звонкая поступь Оннейва и Реша сменилась другой — суетливой, семенящей. Насиад, вернувшийся в кресло, хватил с досады кулаком по подлокотнику. Не иначе, опять заявились во дворец просители — кто за милостью, кто за судом справедливым, кто с жалобами своими мелкими. «Сполна отведаете моей справедливости! — рыкнул Насиад мысленно. — Дайте срок — все по струнке ходить станете! А повелю — и дышать станете по приказу».

Неудачи не будет.

Людей Оннейву и Решу достанет: пускай в Пратаме потеряли немало, но и здесь, в Тойсее, довольно крепких и верных молодцов. Уж пятидесяти против шестерых за глаза хватит. Правда, Безумец отчаянный и в бою стоит по меньшей мере десятка, да и убивать его нельзя — разве что числом задавить. «Эх, столько хлопот с ним! Не было б нужды в виноватом, незачем было бы живым брать мерзавца! — посетовал Насиад. — Так бы одной доброй стрелы достало. Да нельзя без виноватого, народу нужна жертва, не то на тебя же кинутся, как звери…»

Чем дольше Насиад думал, тем мрачнее становились мысли. Сколько бы он ни отмахивался от слов Аполы, они не давали ему покоя: слишком хорошо он знал жену и видел, что не лжет она. И как тут быть с гуляющими по дворцу призраками? Призраки — не живые, их не убьешь и не запрешь в темницу. И жреца-колдуна не позовешь, чтобы унять, — здешние жрецы не особо жалуют их с Оннейвом. Да и кто знает, что колдун может прочесть в его сердце?

«Скорее бы все закончилось!» — только это и оставалось теперь Насиаду. Как только Лейтар умрет, никто не сможет оспорить законных прав на нишанский престол. Других родичей не осталось, а значит, Невидимый венец осенит его чело, и волхв увидит это во время священного обряда. Правда, тогда еще будет жив Адевар, но какой из него соперник? У него и родство-то самое отдаленное, и удел — всего ничего, потому им занялись в последнюю очередь. Напрасно, как оказалось.

«Эх, знали бы, как все обернется, первым бы зарезали!» Насиад вздохнул, выпрямился в кресле, точно впрямь князь на престоле. Коли желаешь править, не пренебрегай делами правления и не закрывайся от своего народа. Скоро все кончится — вернее, начнется. А проклятый Безумец ответит сполна.

— Десятник велел спросить, как он, госпожа…

Ридам косился на Лейтара, на хлопочущих хозяек и кусал губы — видно, понимал, что дело плохо. Нирея оглянулась, сморгнула слезы. Братец разметался на лавке, пунцовый от жара, и полыхал огнем — не дотронешься. Не прошло ему даром давешнее купание в реке.

— Ма-а-ма… — простонал Лейтар в забытьи.

Жена меньшого хозяйского сына, молодка одних лет с Ниреей, тотчас поднесла к его губам глиняную миску, попыталась напоить. Глотнуть Лейтар не смог, и питье пролилось ему на шею и на грудь, впиталось в рубаху и в грубую холстину, что покрывала лавку.

— Не так, не так — по ложечке вливай. — Крепкая, сухощавая хозяйка отстранила сноху, зачерпнула питье ложкой и влила в приоткрытые, запекшиеся губы Лейтара.

Нирея отвернулась, утерла глаза рукавом.

— Сам видишь, — сказала она Ридаму, стараясь сдержать невольные всхлипы. — Дело тут небыстрое, худо ему. Ты ступай, мы справимся.

Ридам поклонился и хотел было уйти, но остановился, не сделав и шага.

— Мужики боятся, госпожа, — шепнул он. — Мы с Грасом когда стояли в дозоре, слышали, как они толковали промеж себя. Оно и понятно: хутор-то одинокий, места глухие — поселений нет до самых болот. Ох, не вовремя княжич-то захворал!

— Тише! — Нирея погрозила пальцем, слезы ее вмиг высохли. — Сам-то не сболтни ненароком. Ступай.

Нирея вернулась к Лейтару: тряпка у него на лбу уже была сухой, а ведь ее только положили — как раз перед тем, как Ридам объявился. Старшая сноха с торчащим под передником животом вновь смочила тряпку и передала Нирее. А Лейтар по-прежнему пылал жаром, что твоя печка, и уже не стонал, а хрипел: «Мама…»

«Боги, за что? — безмолвно кричала Нирея, пока отцеживала запаренные травы и размешивала снадобья. — Или мало дитя невинное выстрадало? Совсем же чуток осталось до топей… Или это знак нам, чтобы не ехать туда? Но куда, коли так?»

В печной трубе завывал ветер — низко, страшно; Нирея вспомнила, как Лейтар прежде боялся этого воя, а потом наоборот слушал с восторгом. «Если бы боги миловали, мы могли бы уже быть там, в топях, у колдунов. И так уже день потеряли, и неизвестно, сколько потеряем еще…»

Вновь бухнула дверь. Хозяйка ахнула, меньшая сноха выронила миску с ложкой. Нирея же едва не вскрикнула: на пороге стоял Панарет, за ним Тейгот и Адевар. По лицам всех троих было ясно, что дело худо.

— Сюда едет отряд всадников, — отрывисто бросил десятник. — Надо уходить.

— Уходить… Куда? — Нирея вскочила, готовая не то расплакаться, не то завопить во весь голос или ударить кого-нибудь. — Как? Он болен…

— Куда ж тут идти-то? — подхватила хозяйка. — Мальчонка плох, пропадет…

— Дура! — рявкнул вошедший хозяин и вместе с сыновьями растолкал воинов. — О чем думаешь? О чем вообще думала, когда привечала невесть кого? Вот убьют нас с ними заодно, тогда будешь знать…

Хозяйка и обе снохи загородили собой лавку с Лейтаром. Мужчины сжали кулаки. Панарет нахмурился, кивнул обоим товарищам. Казалось, все, что может гореть в низкой избе, готово вспыхнуть от неистового гнева. Нирея с криком бросилась вперед.

— Нет, не надо! — Она выдохнула, с мольбой глядя на воинов, качнула головой. — Прав ты, почтенный, погубим мы вас, если останемся. Спасибо и на том, что приютили да помогли. — Она поклонилась хозяину, хозяйкам и обернулась к воинам. — Значит, уходим.

Дожидаться ответа было некогда. Нирея схватила сложенную одежду Лейтара и принялась натягивать на него. Обе молодки помялись, но взялись помогать. Хозяйка кинулась к печи, вынула две-три пареные репки, увязала в холстину вместе с хлебом и луком. А в сенях вновь загрохотали шаги.

— Скорее, бежим! — крикнул ворвавшийся в избу Грас. — Они уже близко. Благо, там тропинка узкая, едут медленно. Но скоро будут здесь. Овандим с Ридамом уже седлают коней.

— Сколько их?

— Человек двадцать точно есть, а может, и больше. А ведет их вроде тот длинный угрюмый парень, Реш, он еще на празднике с тобой боролся.

Воины мрачно переглянулись: все сомнения и надежды, если они были, разлетелись вдребезги. За минувшие дни наследить пришлось изрядно — и теперь враги взяли след.

— Реш… — бросил Адевар, точно сплюнул. — Ближайший их прихлебатель, самый мерзавец среди всех прочих мерзавцев, под стать хозяевам. От такого милости ждать — что от крапивы ягод.

Ответа он не получил, да и вряд ли ждал — не до того было. Панарет знаком велел всем выйти и снаряжаться в дорогу. Нирея тем временем натянула свою свиту, закуталась в платок — руки так тряслись, что она еле попала в рукава и завязала узел. Хозяйка со вздохом протянула ей завернутого в одеяло Лейтара.

— Ох, береги его, девица… Снадобье там положила, в запечатанном горшочке, гляди не разбей. Да хранят вас небесные супруги!

— И вас тоже. — Нирея вновь поклонилась и, перехватив Лейтара одной рукой, подала хозяину вторую свою серьгу. — Только не выдавайте нас, добрые люди! Лучше пустите их по ложному следу…

Хозяин хмуро кивнул, взял золото. Вновь появился в дверях Панарет, поторопил Нирею, и она вышла, спотыкаясь, с Лейтаром на руках. Он по-прежнему метался в горячке, но притих. В который раз всколыхнулась в душе волной ярость: ну почему именно сейчас, когда ему так нужен уход и покой! Одно хорошо — в забытьи он не понимает, что случилось, не то перепугался бы до смерти.

Кто-то забросил Нирею в седло, хлопнул лошадь по крупу. Один за другим беглецы помчались вперед по тропинке — хороших, широких проезжих дорог здесь не было. Шагов через пятьсот тропинка разветвилась на три: Панарет указал на среднюю и направил туда своего коня. Ехать пришлось по одному, и Нирея вновь очутилась в середине.

Извилистая тропинка взлетела на невысокий холм, нырнула в длинный овраг, вновь выбралась по глубокой дождевой промоине. Жухлая серо-желтая трава стояла здесь чуть ли не в два человеческих роста и колыхалась без всякого ветра — не то шуршит, не то стонет. Хмурые облака нависли так низко, что, казалось, можно рукой дотянуться. Сквозь эту толстую темную завесу совсем не было видно солнца, и Нирее чудилось, что они застряли в вечных зловещих сумерках.

Лейтар вновь забился у нее на руках, закричал не своим голосом: «Мама, мама, Нирея!» Позабыв про поводья, она крепче сжала его, чтобы не бил руками и не раскрывался — холод стоял почти зимний. Хотя сама она почти не замечала холода.

— Глядите, братцы!

Нирея, как и прочие, обернулась на окрик. Тейгот ехал последним и сейчас указывал рукой назад, в сторону недавно оставленного хутора. Холмы и высокая трава чуть скрывали обзор, но окоем отчетливо светился зловеще-красным заревом.

— Видно, поплатились-таки наши хозяева… — сказал Тейгот.

Нирея зажмурилась, по щекам побежали слезы. Ей вспомнилась заботливая хозяйка, ходившая за Лейтаром, будто за внучонком любимым, вспомнились ее дочки, ее снохи — одна непраздная, другая совсем юная. И все они сейчас горят там, в собственном доме — и милость богов, если уже мертвые…

— Ублюдки… — скрежетнул зубами Адевар.

— Думаете… сказали они про нас? — выдавил Ридам.

— Неважно теперь, сказали или нет, едем! — Панарет поддал коню в бока и помчался вперед.

Стук собственного сердца казался Нирее грохотом копыт вражеских коней. Когда нависшая над узенькой тропинкой трава хлестала ее по лицу и плечам, ей чудились летящие повсюду стрелы. Вспомнилась ночь бегства из Тойсеи — будто сто лет назад было. Из густых буроватых зарослей вырвался ленточкой сизый туман, пополз к брюху коня, тот всхрапнул и едва не понес. Благо, Адевар услышал, обернулся, успел ухватить за поводья.

— Ты чего?

— Чт-то это? — Нирея указала дрожащей рукой.

Воины дружно разразились божбой и бранью. Оберегов ни у кого не осталось, все отдали за харчи да за жилье. Кони дрожали, фыркали, прядали ушами, били копытами, словно отмахивались от незримых врагов. А туман так и вился кудрями по дороге — правда, выше не поднимался.

— Мороки это здешние, — сказал Панарет. — Не вздумайте смотреть. Ежели что услышите, не отвечайте. И не отставайте. — Он принюхался. — Вроде уже тянет болотом.

Заросли травы сменились рощами, голыми, унылыми, скрипучими. Корявые ветки рвали плащи, норовили сбить шапки, цеплялись за волосы и за гривы коней. Резкий, обжигающий встречный ветер впрямь нес болотную вонь, а порой и странные зловещие звуки. Нирея не сразу поняла, что это означает. Зато спутники ее вмиг насторожились.

— Не иначе, едут наперерез, — заметил Адевар. — Хотят зажать.

— Сколько же их? — обронил Грас. — Сзади двадцать, и еще…

— У них людей достанет, — был желчный ответ. — Больно уж крепкой костью наш юный князь им в горле.

Роща закончилась, сменившись невысокой стеной колючего кустарника. Впереди виднелись темные кружевные островки других рощ, а меж них — тускло-бурые, почти не дрожащие на ветру пятна болот. Тропинки вились во все стороны, точно морщинки на лице старухи. Здесь начинались Тимрийские топи, и никто не знал, как далеко они простираются. Разве что таинственные обитатели здешних мест — но они просто так не показывались обычным смертным.

— Если примем бой, не сдюжим, — заявил Овандим. — У нас три лука, а у них — Хидег весть сколько. Даже сходиться не станут, положат всех стрелами.

— Панарет, может, пусть госпожа с княжичем уходит, а мы прикроем? — предложил Тейгот. — Ну пускай не одна, вон, Ридама с нею послать…

— А что сразу меня? — возмутился Ридам. — Что я, сражаться не могу, как все? Вечно меня…

— Хватит, — оборвал Панарет. — Только время зря тратим. Стрелы на тетиву, мечи наголо, а там видно будет.

— Постойте. — Нирея вспыхнула до корней волос, тяжело сглотнула. — А если обмануть их, отвлечь? Им же перво-наперво нужен Лейтар, и они знают, что он всегда со мной. Если вы заберете его и поскачете напрямик… счастье, что он в беспамятстве, не заметит… Вот, а я отвлеку…

— Да ты с ума рехнулась, госпожа! — крикнул Овандим, прочие крепко выругались. — Позор нам, воинам, девкой прикрываться! Если уж отвлекать, то самим…

— Для этого, — Нирея хихикнула, несмотря на страх, — нужно выглядеть, как девка. А никто из вас в мое платье не влезет, даже Ридам. Да еще с бородами…

Воины мрачно усмехнулись: что верно, то верно. Даже Ридам, самый молодой и самый худощавый из всех шестерых, не сошел бы за девку, хоть ты десять платьев на него надень и платками обмотай. А между тем копыта позади грохотали все громче, и вонь с болот делалась крепче.

— Она права, — сказал вдруг Адевар. — Если отвлекать, то ей. Только я поеду с нею. Уж поверьте, отвлеку не хуже, если не лучше.

— Они же убьют тебя… — хлопнула глазами Нирея.

— Они убьют всех, если не поспешим, — отрезал он. — Нарвемся на засаду, я тебя прикрою, а ты успеешь уйти. Главное, путь верно держать — напрямик, навстречу ветру. Если боги милуют, встретимся у колдунов.

Возражать было некогда — и нечего. Нирея с тяжким вздохом отдала Панарету бесчувственного Лейтара, сама же взяла наскоро связанный из плащей узел — издали сойдет за укутанного ребенка. Овандим предложил Адевару охотничий лук, но тот отказался. Вместо этого он щелкнул кинжалом в ножнах и вытащил нож из сапога.

— Владыка неба, пресветлая Анава, не выдавайте, — шепнул Панарет, оглядел своих и повел напрямик, к тускло блестящим впереди болотам.

— Да хранят вас боги… — отозвалась чуть слышно Нирея.

Долго печалиться ей не пришлось: спутник прикрикнул на нее и повел за собой, забирая влево — туда, откуда слышались приглушенные голоса, топот и звон оружия.

Деревья и кусты пропали. Тропинка петляла среди мшистых влажных кочек и пучков травы, похожей на облезлый камыш. То и дело конские копыта попадали в лужицы стоячей воды, откуда тотчас вырывались бледно-серые туманные кудри. Адевар так и держал поводья коня Ниреи, другой рукой он сжимал рукоять меча. Стоило лишь его коню всхрапнуть или заартачиться, как он жестоко стискивал коленями его бока — и бедняга слушался. Несмотря на ужас, на неизвестность, на зримых и незримых врагов кругом, на холодный пот по всему телу, Нирея глядела на своего спутника — и тоже безмолвно повиновалась, но повиновалась не из страха. Он словно делился с нею своей силой и уверенностью, словно говорил мысленно: «Не бойся». И она пыталась не бояться.

Пыталась до тех пор, пока впереди не раскинулось маслянисто блестящее, серо-бурое болото, а слева не послышались голоса:

— Вот они! Сюда! Попались!

Свистнули стрелы. Одна застряла в подоле Ниреи — совсем как в ночь убийства, другая ткнулась в узел, который она невольно прижала к груди. Конь ее прянул в сторону от крепкого удара по шее. Адевар же развернул своего, прикрывая ее собой от врагов.

— Уходи!

Нирея не сумела возразить — конь уже нес ее прочь. Краем глаза она увидела, как к Адевару кинулись несколько всадников. За ними в мутной полутьме угадывались тени других, и Нирея с ужасом различила среди них знакомое лицо и светлую короткую бороду. Оннейв улыбался, как всегда, — но улыбался не по-доброму.

В ушах свистел ветер, не заглушая звона мечей позади и яростные крики, больше похожие на звериный рев. Смутно Нирея различила голос Адевара, потом пронзительно заржала, почти по-человечьи, чья-то лошадь. «Боги, спасите его, только бы не погиб!» Шум схватки понемногу стихал, копыта коня уже не стучали по земле, а глухо, противно чавкали. Нирея глянула: под ногами влажно поблескивал мох, там и тут виднелись лужи стоячей болотной воды и клочья травы, кое-где торчали кривые, полусгнившие остовы деревьев. И где угодно могла таиться трясина.

Нирея чуть не выпустила из рук узел. Сердце вмиг прыгнуло: как там Лейтар? По-прежнему без чувств или очнулся, как справятся с ним воины, что ответят, когда он спросит о ней? И где их искать, куда ехать?

— Ха, вот это добыча!

Они появились внезапно, будто вылетели из тьмы. Над болотами плясали блуждающие огоньки, жутко отражаясь в глазах и оскаленных зубах, в броне и оружии. В предводителе Нирея узнала Реша, хотя от сердца тотчас отлегло: значит, Лейтар с Панаретом и прочими не попались им.

— Славная дичь, — смеялись воины, — щенок да девка! То, что нужно!

Зловеще шорхнула вынутая из колчана стрела, скрипнул лук. Нирея замерла, но тут кто-то остановил стрелка:

— Погоди, девка-то неплоха. Правда, слишком закутана, одни глаза видать. Надо бы снять лишнее…

Реш оглянулся, нахмурился.

— Обойдетесь. Сказано было убивать сразу.

Его тотчас перебили разом с десяток голосов:

— Реш, смилуйся, холод-то собачий! Я уже ног не чувствую, продрог до костей. Хоть согреемся чуток. Куда она денется, успеем убить…

Ответа Реша воины не дожидались — двинули вперед коней, словно желали окружить Нирею. Она лишь стиснула узел, словно окаменела, в голове сделалось пусто, сердце колотилось где-то в горле. Сзади донесся странно знакомый шум — глухое чавканье, тяжелое дыхание заморенного коня и яростный, нечеловеческий крик. В тот же миг в лицо одному из воинов вонзился брошенный нож.

— Давай, напрямик!

Адевар влетел между Ниреей и врагами, двумя ударами зарубил двоих, прочие невольно попятились. Реш прокричал что-то, свистнули стрелы — мимо. Две или три Адевар отбил мечом и, вытащив кинжал, кинулся навстречу врагам.

— Скачи, Нирея!

Но она никуда не поскакала, вновь окаменевшая, словно зачарованная. Она молча смотрела, как он рубит и колет врагов, как носятся кругом стрелы, как застревают порой в его стеганке. Заржал от боли раненый конь, еще громче крикнул его всадник — так, что содрогнулись мертвые болота. Не сразу Нирея поняла, что он кричал ей, и не сразу разобрала слова: «Напрямик, боги уберегут!»

«Лейтар… я нужна ему…»

Проклиная себя, Нирея поддала коню в бока и помчалась напрямик, как велел Адевар. До нее долетел голос Реша: «Убить девку!», несколько стрел вроде порхнули рядом. Вновь раздался крик Адевара — видимо, брань — и тотчас утонул в чужих воплях и лязге оружия.

Мох и влажная земля чавкали, копыта вязли. Неким чутьем конь отыскивал дорогу среди опасных тропинок, что вели во все стороны, переплетались и обрывались. Нирея пыталась бросать его то вправо, то влево, запутывая след, но потом просто доверилась. Над головой сгустилась тьма, почти непроглядная, только гнилушки да болотные огоньки мерцали там и сям.

Нирея сама не знала, куда едет. Как там они договаривались — встретиться у колдунов? Легко сказать, только где тут отыскать тех колдунов, да и удастся ли добраться до их жилища? И даже если удастся, что ждет их там?

«Их…» Нирея содрогнулась от внезапной мысли: а что, если все, кроме нее, уже погибли? Вдруг Реш со своими уже успел отыскать Лейтара? Хотя нет, не таковы княжеские воины, чтобы сдаться без боя, а раненых среди врагов вроде не было. Эта мысль потянула за собой следующую: что с Адеваром?

Вновь Нирея вздрогнула, сама не зная, почему. Теперь она понимала, почему его называют Безумцем: вправду страшен в бою, будто и не человек он. Или впрямь сгорело в нем все человеческое, даже страх смерти, и осталась только ненависть, пылающая столь жарко? Как он кинулся в одиночку на всех — будто думал, что сможет победить или хотя бы отбросить и уйти. Быть может, в самом деле отбросил — и сейчас скачет вслед за нею, вот-вот догонит…

В ушах у Ниреи зазвенело — так отчаянно она вслушивалась в глухую болотную тишину, надеясь различить чавканье копыт или знакомый оклик. Но никто ее не окликал, никто не нагонял — ни Адевар, ни враги. Нирея не смела думать, что это может значить, гнала прочь леденяще-жуткий голос, шепчущий: «Он мертв. И ты скоро будешь мертва». А голос не умолкал, шептал, свистел, завывал громче. В отчаянии Нирея вскинула заплаканное лицо к холодному, темному, пустому небу и воззвала к тем, кто еще у нее остался, — если все прочие впрямь погибли.

«Боги святые, владыка неба Кармир, госпожа-солнце Анава, не оставьте, заступите, спасите меня! Матушка княгиня, матушка родная, укажите путь!» Вновь и вновь твердила Нирея эти слова, то мысленно, то вслух, порой чуть ли не крича во весь голос, и не думала, кто может ее услышать. Застывшее время окутало ее, как тот сизый туман, давило на голову, стискивало грудь, не давало дышать. Опомнилась она от резкого толчка — конь вдруг встал и замер.

Кругом по-прежнему было темно. Нирея заморгала: перед глазами зашевелились, замерцали бледные облака тумана. Ярко вспыхнули огоньки — и тотчас погасли. Но Нирея успела разглядеть то, что открылось перед нею.

Здесь начинались сами Тимрийские топи.

Они тянулись, сколько хватало глазу, — казалось, нет во всей Дейне больше ничего, кроме них. Они светились, дрожали, вздыхали, булькали, клубились туманом, подмигивали пляшущими огоньками. Только не было в них жизни: ни птиц, ни лягушек, ни ящериц, ни другой какой живности. Да и не могло быть в этом колдовском месте.

Конь всхрапнул, задрожал, но даже не думал идти вперед. С ужасом Нирея увидела, что копыта его увязли во влажном мху почти наполовину. А темная вода зарябила сильнее, запрыгали яростнее огоньки, туман взвился, словно сотни и тысячи мертвых рук с длинными пальцами. И все они тянулись к живым — к Нирее и к ее коню.

— Давай же, хороший мой, миленький, не стой… — уговаривала она его, чуть не плача. — Идем, идем скорее, боги уберегут нас, оградят от беды… Совсем недалеко осталось, еще немного — и мы придем…

Она лепетала, точно помешанная, так, словно конь мог понять ее. И все же он двинулся с места и пошел по торчащим там и сям кочкам, мшистым и травяным. Выпустив узел, Нирея гладила длинную промокшую гриву, продолжала шептать нелепые слова утешения, будто подбадривала не только коня, но и себя. «Молодец, давай еще немного, еще один шаг… и еще один…» А огоньки и туманные руки по-прежнему носились вокруг, тянулись, прыгали, обвивали. Булькали и лопались вонючие пузыри, в воде шумно копошилось что-то — или кто-то. Поднимались из ниоткуда целые столбы тумана, из которых летели вздохи, стоны, даже голоса — не то человеческие, не то мертвые. Вновь и вновь шептала Нирея имена богов, моля о помощи. И помощь вдруг пришла.

Впереди всплыл новый столб тумана, рассеялся, взвился кудрями, обретая вид человека. Человек — женщина — подняла голову и улыбнулась, протягивая призрачную руку, другой же указала вперед.

— Матушка… — выдохнула Нирея.

Княгиня Бельга не ответила, лишь сделала рукой знак, словно призывала следовать за собой. Сколько ни окликала ее Нирея, ответа не было. Вот и думай: морок или впрямь божья помощь? Но думать Нирея не могла — все сомнения вдруг ушли, будто развеялись, как туман.

Конь зашагал вперед без всяких уговоров и понуканий, точно его кто-то вел в поводу. Нирея не пыталась править им, просто сидела молча и не сводила глаз с призрака. А призрак медленно отдалялся с каждым шагом, отплывая назад по мутной мертвой глади.

Не раз и не два конь оступался, проваливался по самое брюхо в стылую воду. Вымокшая до нитки Нирея продрогла, но почти не замечала этого, словно ее что-то зачаровало — или придало сил. Не заметила она и растаявшего в темноте призрака, и не сразу поняла, что голоса, летящие откуда-то справа, — уже не мороки. Конь вдруг прянул с места, тряхнул слипшейся от воды гривой. Туча брызг в лицо заставила Нирею прийти в себя. В тот же миг она различила голос и даже узнала говорившего.

— Боги милостивые, неужто госпожа?

— Панарет! — закричала Нирея, окончательно стряхивая болотный морок, и замахала руками.

Радостные крики воинов будто всколыхнули застывшую в жилах кровь Ниреи. Щекам стало горячо: это бежали слезы, слезы неистовой благодарности неведомо кому — и богам, и матери, и тем, кто живет здесь — если вправду живет. И еще жарче побежала кровь, когда среди мужских голосов прозвенел детский:

— Нирея, сестрица, я здесь!

Еще миг — и мертвая тьма будто рассеялась, пропуская живых. Лейтар сидел впереди Панарета, по виду бодрый и здоровый, и махал обеими руками Нирее. Она тотчас помчалась к ним, кругом взлетали брызги, пучились кое-где опасные пузыри-трясины — чудом конь не угодил ни в один. Горячие руки и крепкие поцелуи Лейтара почти сразу развеяли недавние страхи Ниреи.

— Как хорошо, что ты нашлась, — сказал Лейтар и прижался щекой к ее щеке, как бывало прежде. — А я вот камушек тут потерял…

— Не горюй. — Нирея поцеловала его, смахнула слезы. — Может, это он уговорил здешних духов пропустить нас.

Лейтар тотчас закивал, да так, что Нирея не удержалась и вновь расцеловала его, плача и смеясь. И будто громом прогремел вопрос Панарета:

— Ты одна? Где Адевар?

Радость схлынула, будто и не было ее. Нирея замерла, не зная, что ответить. Но ответила как есть:

— Не знаю. — Она крепче обняла Лейтара. — Мы попали в засаду, он велел мне уходить, а сам остался. Я все думала, вот-вот догонит… Но не догнал.

Нирея осеклась, не находя, что еще сказать. Воины же мрачно переглядывались, качали головами. По лицам их она поняла, что они подозревают худшее.

— Должно быть, погиб, — сказал Тейгот.

— Или предал, — процедил Панарет. — И не знаешь, что хуже.

— Нет! — крикнул Лейтар. — Он не может предать! И погибнуть тоже — правда, Нирея?

Она не ответила, лишь погладила его по голове. Слова его отозвались в ее душе, загрохотали, точно могучий голос далеких гор Двидин: «Он не может предать!» О гибели же думать не хотелось — да и не до того стало.

— Братцы, болота-то мельчают! — воскликнул Ридам.

Вода в самом деле была едва по колено коням, идти стало легче. Впереди задрожало очередное туманное сияние, но выше и шире прежних. Оно росло, пока не заполонило собой всю мрачную гладь болот. Нирея, Лейтар и воины замерли на месте, глядя на чудесное видение и чуть ли не разинув рты. А сияние сгустилось, слегка померкло, и видение сделалось явью.

Над болотами низко нависли длинные ветви деревьев, похожих на ивы. Другие, светлые и высокие, вздымались до самого неба. Сама земля впереди словно мерцала, легкий ветерок донес птичий щебет и запах благоуханных трав. А потом ветви колыхнулись, и показался обитатель здешних мест.

Оннейв с десятком своих воинов расположился лагерем близ одного из малых болот. Там отыскалось нечто вроде поляны: почти сухие мшистые кочки, голая земля поросла кое-где невысокой жесткой травой. У берега трава росла выше, близ воды торчали три-четыре кривых, иссохших дерева. Оннейв приказал своим наломать веток и сложить костер подальше от зарослей травы — вовсе не для того, чтобы согреться или приготовить обед.

Уже стемнело — или же здесь всегда было темно. С болот несло густой гнилой сыростью. Порой долетали отдаленные звуки, что стали почти привычными, но не перестали пугать: вздохи, шорохи, стоны. Оннейв бродил по берегу, дожидаясь возвращения прочих, и всей душой надеялся, что они вернутся. Воины уже были сыты болотами по горло и не особо желали задерживаться здесь. Но не уходить же с пустыми руками?

— Господин, вроде едут, — прервал его размышления дозорный.

Голос воина чуть дрогнул — не иначе, опасается очередного морока. Оннейв оправил изодранные в волнении рукава, обернулся: мутная болотная дымка затягивала почти все вокруг, зато справа ясно слышалось чавканье конских копыт, звон сбруи и оружия. И голоса — радостные, как показалось Оннейву.

Туманная дымка колыхнулась, выпуская на волю отряд всадников. Пока они спешивались, один из них подошел к Оннейву.

— Не гневайся, господин, упустили. — Он указал на своих: четыре лошади шли с пустыми седлами. — Безумец помешал, порубил наших, а потом мы заплутали в тумане, насилу вырвались. Зато следом за нами Реш едет, у него вроде вести получше.

— Получше? — Оннейв, хоть и более сдержанный, чем брат, содрогнулся от гнева. — Мальчишка мертв? Безумца взяли? Вот это будет получше, а не твоя сопливая болтовня!

Воин не успел ответить, лишь поклонился. Прежде чем его товарищи разошлись и увели коней, из тумана послышалось звонкое: «Взяли, господин!» Оннейв тотчас бросился навстречу Решу и его отряду, но перед тем обернулся к воину и велел разжигать костер. Хотя если бы яростное, звенящее торжество могло воспламенять сушняк, здесь бы уже все кругом полыхало.

Когда Оннейв пересчитал взглядом воинов Реша, радость его чуть померкла: пустыми оказались почти с десяток седел. Зато сам Реш, раненый в лицо, скалился до самых ушей и щелкал кинжалом в ножнах. Следом четверо воинов волокли пленного Адевара. Они держали его за одежду, за длинные волосы и за локти скрученных за спиной рук, но он все равно рвался, точно дикий зверь. И глазами сверкал так же — дико и злобно, будто готов был зубами в горло вцепиться.

Слева, на сухой земле, вспыхнул костер. Ветки вмиг занялись, треском заглушая утробные вздохи трясины и скрип гнилушек; запах горящего дерева казался после болотной вони чуть ли не благоуханием цветов. Реш стоял приосанившись, отвесил Оннейву низкий поклон. Сам же Оннейв пожирал взглядом воинов и коней: не несет ли кто труп Лейтара или не приторочен ли он к чьему-нибудь седлу? Казалось, Реш понял и поклонился вновь.

— Прости, господин, увели у нас добычу из-под самого носа. Дура эта с мальцом прямо на нас выскочила, мы бы и порешили тут же их обоих, когда б не этот Хидегов выкормыш. — Он кивнул на Адевара. — Кинулся на нас, порубил прорву народу, насилу скрутили. Ну, а девка сразу наутек через болота. А он все кричал что-то ей — видно, указывал, куда путь держать. Стало быть, знает, где искать ее.

Оннейв улыбнулся, гнев его чуток поутих.

— Вот сейчас и проверим, кто тут что знает. А ты здрав будь, родич драгоценный, давно с тобой не виделись.

Воины тем временем повалили Адевара на колени, на помощь подскочили еще двое, вцепились крепче. Адевар тяжело дышал, сверкая глазами из-под упавших на лоб волос — ремешок, видно, слетел во время схватки. От кафтана и стеганки остались одни лохмотья, из правого бедра и бока торчали обломанные древки стрел — сами наконечники, разумеется, вытаскивать не спешили. Забрызганное кровью лицо, на котором вздувались свежие синяки, исказилось лютой злобой, глаза побелели.

— Чтоб ты сдох, ублюдок! — выплюнул Адевар.

Воины тотчас отвесили ему еще два-три тумака. Оннейв же усмехнулся, погладил бороду.

— Поглядим, кто сдохнет первым, — сказал он. — Но не спеши, тебя пока никто не станет убивать, для этого ты слишком важная птица. Зато своими безумствами ты отлично сыграл нам на руку. Угадай, кто будет отвечать за все смерти. И мало того — тебе придется признать свою вину.

— Складно поешь, — бросил Адевар. — А больше тебе ничего признавать не надо?

— Признаешь, куда ты денешься. Признаешь ровно столько, сколько нужно. Ну, если хочешь, можешь присочинить — разбойники вроде тебя любят похваляться выдуманными подвигами. А выкрутиться тебе не удастся никак. Ты пытался убить жену моего брата, княгиню нынешнюю…

— Она не княгиня! — рявкнул Адевар, так, что встрепенулись на берегах дозорные. — Потому что брат твой гнусный — не князь! И никогда не будет!

Он рванулся из рук воинов, словно пытался вскочить на ноги. Некоторые не ожидали, один даже свалился на землю. Но прочие вмиг утихомирили его, стянув горло веревочной петлей.

— Это неважно, — спокойно продолжил Оннейв. — Важно то, что ты напал на нее, она тебя видела и узнала, как и я. Одно наше слово перевесит сотню твоих. Впрочем, словам этим настанет свой срок. А пока мне нужны другие. Где ребенок?

Адевар хрипло выдохнул, закашлялся. А потом усмехнулся, вздернув брови.

— Не знаю, — ответил он самым будничным голосом без капли недавней ярости.

— Врешь, — сказал Оннейв, кивнул сам себе. — Ведь это ты надоумил их сунуться сюда, ты у них верховодил…

— Я? — Адевар откровенно расхохотался. — Кем надо быть, чтобы доверять такому, как я? Вот они и не доверяли.

— Опять врешь. Если бы тебе не доверяли, то не позволили бы защищать девку и ребенка. Так что хватит болтать попусту, отвечай, где они.

Адевар неуклюже пожал плечами.

— В болоте троп много, — сказал он, в глазах светилась явная издевка. — Хидег знает, куда они поехали и добрались ли. Ступайте да поищите сами, чем сидеть тут сиднем. Хотя твои парни только завидели топи, так сразу в штаны наложили со страху…

Удары и брань посыпались на него со всех сторон. Оннейв, не выдержав, поддал ногой пару раз под ребра, усмехнулся, когда заслышал стон, — видно, задел стрелу в ране. Прочие воины подошли ближе, словно желали тоже присоединиться к веселью. Их остановил Реш, стоящий здесь же.

— Дозволь мне, господин, — сказал он. — Уж я из него выбью ответ, как бы ни упрямился. Коли понадобится, напомню, как баба его со щенками подыхала…

Казалось, даже стоячая болотная вода колыхнулась от яростного рева. Почти все воины попадали на землю. Адевар вскочил, точно впрямь дикий зверь, лицо его больше не походило на человеческое. Он напрягся, словно желал разорвать веревки, заодно подсек двоих, что кинулись на него. Воинам осталось лишь навалиться скопом, давя друг друга. Как только пленник поутих, на него тут же обрушился новый град ударов, на сей раз ногами. И вновь вмешался Реш.

— Хватит, дурни, хватит! — крикнул он. — Сразу видно, что вы ничего не смыслите. Вы гляньте на него, он же бешеный! Что ему сейчас ваши побои, он их и не чует, он словно продолжает биться с нами там, у топей. Пусть сперва поостынет — и вот тогда поговорим.

— Вот и поговори, — сказал Оннейв. — Да поживее. Пусть скажет, где мальчишка, а лучше — проведет к нему. А коли вздумает обмануть и завести незнамо куда, так пожалеет о том, что на свет народился.

Он отошел немного назад, устроился на снятом с коня седле и велел принести еды. Прочие воины тоже расселись поблизости и подкреплялись походными припасами. Трое так и стояли в дозоре на берегу, ежась и оглядываясь, и с нетерпением дожидались смены. Над болотами прыгали огоньки, вода колыхалась и глухо стонала. Порывами налетал ветер, шуршал травой и камышом, и в шорохе этом чудились неведомые голоса.

Реш взял себе в подмогу человек девять. Они подтащили избитого в мясо Адевара к самой воде, Реш сгреб его за волосы и сунул лицом в болото. Рваться тут было бессмысленно — его держали крепко. Сосчитав до десяти, Реш выдернул голову пленника из воды, глянул в лицо, вымазанное тиной.

— Ну как, остыл? Или еще искупаешься?

Адевар плюнул ему в лицо. На сей раз Реш держал дольше, пока на воде не показались мелкие пузыри. Воины хохотали, глядя, как судорожно Адевар дышит, как хватает ртом гнилой болотный воздух. Отдышаться Реш не дал — сунул в третий раз.

— Вот теперь довольно, тащите. Что там наш костерок, прогорел? Славно. Ну так что, мразь, где щенок?

— Щенка паршивого ты в зеркале увидишь, — прохрипел Адевар. — А он — князь.

Реш пнул его в раненое бедро, потом в бок. Адевар скрипнул зубами, процедил очередную брань. Воины, что не держали его, кинулись было вновь с кулаками, но Реш остановил их.

— Погодите, довольно мы его отколотили, сейчас иначе поговорим. Рвите-ка с него тряпье. Шкура своя даже безумцам дорога, а у нас тут и ножи, и огонь. Что больше нравится, ублюдок?

— Так ведь руки развязать придется… — заметил один из воинов.

— Зато держать будет удобнее, — подхватил другой.

— Развязывайте и рвите все, — кивнул Реш. — Куда он отсюда сбежит-то? Безумец безумцем, но не настолько же.

Воины разрезали веревки, сдернули с пленника обрывки кафтана, стеганку, рубаху и растянули его, стоящего на коленях, за руки — на каждую налегло по трое. Еще один намотал на кулак длинные волосы, другой держал веревку, что обвивала шею Адевара, так, чтобы не задохнулся. Последний помощник вытащил из костра пылающую головню.

— Где мальчишка? — спросил Реш и взмахнул кинжалом у лица Адевара.

Тот не ответил, лишь прищурился и стиснул челюсти. Кинжал прорезал длинную царапину от переносья по щеке, потом по другой. Головня же ткнулась в раненый бок: древко стрелы осталось в сорванной одежде, а сам наконечник, видимо, застрял в ране. Вонь паленого мяса заглушила болотный смрад, а воины, что держали Адевара, едва совладали с ним — так он рванулся от боли.

— Где мальчишка? — повторил Реш, словно учитель, измученный тупостью ученика.

Головня опалила здоровый бок, на лице и на груди появились новые раны от кинжала. Стекающая кровь мешалась с потом, глаза Адевара потемнели, помутнели. Он лишь скрежетал зубами, а когда становилось невмочь терпеть, забористо бранился. Вырываться он больше не пытался, словно берег силы — боги весть, для чего.

Реш забрал у воина головню и велел принести новую, пожарче. Этой же он ткнул Адевара в лицо. Промокшая борода горела медленно, кожа оплавлялась, еще сильнее завоняло паленым волосом и мясом. Из пламени донесся хриплый рык, так и не ставший криком. Глаза Адевара закатились, и Реш, заметив это, шапкой прибил пламя.

— Ну что, свинья паленая? — Он пнул Адевара под вздох. — Говори, где мальчишка.

Адевар глядел на него невидящим взором. Мышцы и жилы вздулись под кожей, словно вот-вот лопнут. Обожженные губы скривились, с них сорвался неразборчивый хрип. Тут подбежал воин с новой головней.

— Держите-ка его крепче, — велел Реш.

Одним взмахом ножа он стесал с груди Адевара целый лоскут кожи вместе с соском. Из раны хлынула темная кровь — и тут же зашипела под пламенем. Адевар рванулся с нечеловеческой силой, болота содрогнулись от крика, что вырвался у него. А со стороны лагеря послышался довольный смех.

— Ишь ты, подал-таки голос, — хохотнул подошедший Оннейв. — Ну так что, долго еще будешь упрямиться? И не смотри так, убить я тебя все равно не убью.

— Почти готов, господин, — сказал Реш. — Сейчас дожмем, и все расскажет. Если только умом окончательно не тронется.

— Так дожимай скорее, — бросил Оннейв и ушел — слишком уж мерзко было смотреть на обожженное лицо пленника.

Теперь уже все воины достали ножи и кинжалы: кто колол, кто резал. Кровь лилась рекой, огонь прижигал раны, но даже боль не ослабляла ярости Адевара. Во весь голос, охрипший, сорванный, он слал Насиада с Оннейвом к Хидегу в пасть, а с ними — всех их прихвостней. Болото не разносило крики — оно будто поглощало их, словно царящей здесь тьме были радостны людские муки.

Несмотря на свой опыт, Реш сам не заметил, как это случилось. Только что Адевар сверкал покрасневшими глазами, рвался и выплевывал хриплую брань пополам с кровавой слюной — и вдруг повис, точно мертвый, в руках воинов. Те от неожиданности выпустили его, кто-то пнул под обожженные ребра, кто-то ударил раз-другой по щекам.

— Тащите к воде! — приказал Реш и выругался.

Но и вода не помогла. Тонкие мутные струйки стекали по изувеченному лицу и телу, приоткрытые глаза казались пустыми, как у мертвеца. Реш сплюнул, стукнул кулаком по ладони и зашагал к лагерю. Воины же, переглянувшись, бросили пленника ничком на землю. Рядом с ним остались двое, прочие разошлись — кто побежал вслед за Решем, кто с опаской поглядывал на болота, где огоньки и пузыри разыгрались пуще прежнего.

— Почти готов, ты сказал? — разлетелся по берегу сердитый голос Оннейва. — И что теперь? На кой ляд мне сдался его труп, если вы вправду замучили его до смерти? Думать надо было: он же раненый, пускай и бешеный. Жди теперь пожди, пока он очнется — если очнется вообще.

Реш оправдывался, воины поддерживали. Костер на берегу понемногу прогорал, из него торчали две-три длинные головешки. Один из воинов, что остались стеречь пленника, подкинул в костер несколько веток, его товарищ присел рядом на корточки, протягивая к огню озябшие руки. Но тут же оба подскочили, поминая то Хидегову пасть, то богов.

В болоте, у самого берега, что-то глухо булькнуло и завыло. Разнеслось над водой пронзительно-протяжное «Рррря!» — будто птица крикнула, да не бывает у птах таких голосов. Воины едва не кинулись наутек — и не заметили, что к костру медленно тянется дрожащая, окровавленная рука с разодранным в лохмотья запястьем.

Свист, шорох, хриплый вскрик — и в тот же миг трава рядом вспыхнула.

Рывком Адевар вскочил на ноги, сам будто одетый в пламя. В каждой руке он сжимал по головне. Трава и камыш горели, вспыхивали мигом, а он размахнулся и бросил одну головню в лошадей, которых согнали чуть поодаль на берегу. Лошади заметались, заржали, трава у них под ногами тоже загорелась. Все вокруг мгновенно затянуло черным удушливым дымом.

— Держи его! Скорее к воде! Тушите пламя! — разнеслось по берегу.

Воины метались туда-сюда, прикрывая лица рукавами. За водой бежать было ни к чему — все равно нечем зачерпнуть: проще затоптать огонь. Несколько человек кинулись наперерез Адевару. Одного он свалил ударом кулака под подбородок, второго — оставшейся головней. Оннейв и Реш, словно зачарованные, глядели ему вслед. А он одним махом запрыгнул на ближайшую лошадь, поддал ей в бока и с криком бросил ее прямо в болото.

— Хидегова пасть! — зашептали воины, стуча себя по лбу. — Да он впрямь безумный! В самую топь!

Болотные огоньки заметались кругом, словно тоже обезумели. Затрещало пуще прежнего зловещее «Ррря! Ррря!» В тусклом свете смутно виднелась меж клочьев тумана удаляющаяся тень всадника. Конь явно артачился, но шел вперед, в самое сердце Тимрийских топей, до которых отсюда было рукой подать. Оннейв перескочил через костер, выбежал на берег, вглядываясь в мутно-бурую, подсвеченную коварными огоньками даль.

— По коням! — крикнул он. — За ним!

— Господин, как же за ним? — Подбежавший Реш едва не споткнулся, отер пот со лба. — Мы живых врагов не боимся, но там, в топях, сам Хидег не скажет, кто водится. Пусть Безумец пропадает, туда и дорога. А мы…

— А вы — по коням! — Оннейв уже бежал среди полыхающей травы — благо, она прогорала быстро. — Забыли приказ князя? Без мальчишки и без этого выродка нам лучше вообще не возвращаться, ясно? За шкуры свои испугались, трусы?

Воины нестройно загомонили: Оннейв ударил верно. Лошади продолжали беситься, но их мало-помалу успокаивали и седлали. Часть припасов сгорела на берегу, а уцелевшие котомки мигом расхватали. Еще не все взобрались в седла, когда Оннейв и Реш повели отряд вглубь болот.

Первое болото оказалось мелким — даже не доходило до колен лошадям. Второе же заставило всадников поджимать ноги. Безумный Адевар давно скрылся в далекой тьме, вокруг по-прежнему прыгали огоньки, там и тут вспучивались со вздохами и стонами пузыри. Кое-где всплывали ветки и коряги — точно отрубленные руки или целые полусгнившие трупы. Вода подернулась белесой дымкой, и от нее медленно потянулся вверх туман.

Резко булькнул справа пузырь, завоняло тухлятиной. Две лошади оступились — и вмиг скрылись в трясине вместе с всадниками, даже крикнуть никто не успел. Прочие кони дрожали и фыркали, воины оглядывались, шепотом бранились или призывали богов, кто-то лез за пазуху, нащупывая обереги. А туману будто все было нипочем: он вился все выше, подступал все плотнее. Вскоре Оннейв с Решем поневоле остановились — дальше вытянутой руки ничего не разглядишь.

— Где ж тут что искать, господин? — прошептал Реш трясущимися губами, утер шапкой лицо. — Самим бы не пропасть…

— Молчи! — прикрикнул Оннейв. Но тут Реша поддержали воины:

— Гиблое здесь место, господин! Надобно возвращаться, коли сгинуть не хотим…

— Ежели тут и искать что, так собственную погибель…

— Вон там, в воде под туманом… будто что-то шевельнулось…

— Трусы! — рявкнул Оннейв, и туман поглотил его крик. — Бабы старые! Что ж вы за воины? Горе князю, которому такие служат.

— Князя-то тут нет, господин, — сказал ближайший воин со свежим ожогом на лбу. — Он с нами в это болото не полез, он далеко, и гнев его далеко. А тут Хидег знает что…

Прочие воины дружно подхватили: «Верно, верно! Поворачивать надо!» Но повернуть никто не успел.

Оннейв едва открыл рот, чтобы ответить мятежным воинам, как туманные стены над ними сомкнулись полностью, поглотив их всех. Испуганные вскрики, брань и божба угасли в плотной, холодной, липкой завесе. Кони бились и метались, но не могли сделать ни шагу — колдовские топи медленно затягивали их в глубину.

— Вплавь, братцы! — крикнул кто-то.

Несколько воинов впрямь плюхнулись в воду и поплыли обратно. Туман же заполонил все кругом, и трудно было понять, куда плыть. Кони погрузились по брюхо, по шею, рядом тщетно боролись с неминуемой смертью их хозяева. Пытаясь выплыть, они натыкались на холодные осклизлые коряги — или на гнилые лица мертвецов, их предшественников? Взлетел, пронзая туман, голос Оннейва, клянущий богов на чем Дейна стоит, — и тотчас захлебнулся.

Крики и ругань становились все реже, их сменяло глухое бульканье, жадно чавкала в глубине трясина, эхом отзывался чародейский туман. Едва смолк последний крик, последнее ржание, как туман медленно поблек и начал рассеиваться, пока не отступил полностью.

Стояла глубокая ночь, безлунная, беззвездная. Ни одна былинка на кочках не колыхалась от ветра, и лишь носились над слегка дрожащей еще водой блуждающие огоньки.

Нирея откинула длинные зеленые ветви — и как они могут зеленеть сейчас, по осени? Хотя здесь, в обители волхвов, может быть все, что угодно. Даже такая вот светлая роща, отражение божественных чертогов, среди мрачных, зловещих болот.

Дом колдуна по имени Онотун — это он повстречал их на берегу — казалось, вырос сам собой из здешней благословенной земли. Он и вырос: стенами ему служили деревья с белоснежной корой, гладкой, как шелк, а крышей — переплетенные ветви. Такие же ветвистые перегородки отделяли один покой от другого. Не было нужды в светильниках — здесь все сияло собственным светом. На такой же светящейся лавке, что мягче и уютнее любой пуховой перины, спал сейчас Лейтар, сжимая в руках холщовую лошадку вместо потерянного камушка. Воины отдыхали в отведенном им покое, самой же Нирее не сиделось на месте.

Далеко впереди свет тускнел, превращаясь в тот самый чародейский туман, — там заканчивалась обитель волхвов и начинались болота. Нирея не смотрела туда. Здесь хватало других диковин: зеленеющие, точно по весне, плакучие деревья, нежное щебетание птиц в ветвях. Вдали, за рощами и домом Онотуна, звенели ручьи, а теплый ветерок колыхал ветки, отчего листва сверкала и переливалась, как россыпи северных самоцветов.

Невысокая душистая трава не сминалась под ногами. Толстая свита и платок остались в доме, и Нирея с удовольствием подставляла струящемуся отовсюду свету лицо и шею. Свет не походил на обычный солнечный, он был мягче и словно крепче, сытнее, если можно так сказать. Он не только радовал глаз и согревал тело, но и незримо омывал ее душу, уносил прочь страхи и тревоги. Одна из тревог развеялась бесследно: Лейтар поправился — не иначе, божественное чудо, — и здесь он в безопасности. Другая же крепко впилась в ее сердце и не желала уходить. Впрочем, Нирея не гнала ее.

Она не верила ни в гибель Адевара, ни в его предательство. Перед глазами по-прежнему стояла картина, похожая на отрывок из сказки, что так любит Лейтар: один-единственный всадник, сверкая глазами, бросается навстречу множеству врагов. Правда, жизнь — вовсе не сказка. Что могло с ним случиться тогда? Быть может, ему удалось вырваться, но не пропустили болота, боги весть, почему. Или же самое страшное: он жив, но в плену.

— Тревожишься, госпожа? — послышался рядом голос Панарета.

Нирея обернулась и кивнула. Странно: она даже не расслышала твердой поступи воинов — не иначе, здешняя земля все и всех делает легкими. Воины тоже наслаждались теплом и светом — кто расстегнул кафтан, кто вовсе снял. И тревожились они о том же, хоть и не так, как она.

— Я не знаю, почему… — Нирея вздохнула: казалось, здесь невозможно плакать, но слезы все равно подступали. — Почему мы выбрались, а он — нет? Говорите что хотите, но в предательство я не верю. Уж лучше смерть…

— Есть и третий путь, госпожа, — заметил Грас. — Он мог попасть в плен. И тогда нам только молить богов даровать ему силы не выдать нас.

— Ну, ты скажешь, — бросил Панарет. — Он — парень темный, скользкий, я ему не доверяю, но чтоб такой кому что выдал… Скорее помрет. Да и если бы выдал, Оннейв со своими уже был бы здесь.

— А что он мог выдать, Панарет? — сказал Овандим. — В топях нет ни троп, ни вешек каких, ехать только наудачу. Мы сами-то чудом отыскали путь да не отбились друг от друга — не иначе, впрямь боги охранили.

— Он велел мне ехать напрямик… — медленно произнесла Нирея. — Может быть, сказал наугад. А может, правда знал. Хотя я бы нипочем не выбралась, когда бы не…

Она не договорила. Далекая стена тумана впереди зашевелилась, застонала и неспешно дрогнула, словно незримые руки раздвинули ее, как тяжелые занавеси. На светлую землю ступил, спотыкаясь, крупный буланый конь, он хрипел и дрожал, с морды и боков падали клочья пены. На спине коня сидел — вернее, лежал — человек. Не успел конь сделать и пяти шагов, как всадник упал на землю и замер неподвижно, раскинув руки.

Нирея и воины опрометью кинулись к нему. Издали казалось, что он одет во что-то красное, но стоило Нирее подойти ближе, и у нее затряслись все поджилки, а ноги едва не подкосились. Она смотрела — и не узнавала.

Узнать Адевара можно было разве что по росту и сложению. Лицо — избитое, изрезанное, обожженное — страшно распухло, волосы сделались полностью седыми. Широко распахнутые побелевшие глаза казались незрячими, и Нирея невольно опустила взор. Когда же она разглядела его раны, то задрожала так, словно увидела собственную смерть. Ясно, где и как он их получил.

— И вы еще сомневались? — прошептала она и сморгнула слезы. — Так глядите. Вот они, доказательства, кровью писаны. Неужели и теперь не поверите?

Воины переглянулись, кто-то выругался шепотом. Панарет качнул головой и коснулся шеи Адевара, перетянутой поперек кровавыми ссадинами, как от веревки.

— Живой, — шепнул десятник. — Бьется кровь. Да в чем душа держится…

Ридам побледнел и отвернулся.

— Ладно боевые раны… — с трудом выговорил он. — Но вот такое…

— Зло, — прозвенел над ними глубокий голос, который, казалось, тоже исходит из этой благословенной земли.

Нирея вскинула голову. Онотун по привычке опирался на извилистый, унизанный пестрыми оберегами посох, белые брови сурово сдвинулись. Серые пронзительные глаза волхва смотрели на Адевара без особой приязни, он даже качнул головой.

— Он принес с собой зло, — прибавил Онотун.

Изможденного коня он погладил по морде, и тот вмиг успокоился и перестал дрожать. В душе Ниреи вскипела ключом лютая ярость.

— Как же зло, служитель богов? — вскричала она и встала, заслонив собой Адевара, совсем как он ее недавно. — Он спас нас, защитил…

— Он — товарищ наш, — твердо сказал Панарет, прочие кивнули.

— И болота его пропустили, — напомнила Нирея. — Ты же сам говорил, что боги не пускают сюда подлинное зло.

— Не пускают, — сказал Онотун. — И все же в сердце этого человека оно есть, совесть его нечиста. Он тяготится жизнью, душа его просит воли. Быть может, боги привели его сюда, чтобы упокоить навеки.

— Нет…

По щекам Ниреи бежали слезы. Она протянула руки, упала на колени.

— Молю тебя, всеми богами заклинаю, спаси его! Я знаю, ты можешь…

— Встань. — Онотун слегка стукнул ее по колену концом посоха. — Кто я такой, чтобы преклонять передо мною колени? Хорошо. Исцелить тело я могу. А вот душу…

Он не договорил, но знаком велел воинам нести раненого вслед за ним. Нирея поняла, куда идет Онотун, — в тайный свой покой, куда прежде не позволял им заходить. Они миновали одну лиственную завесу, другую и очутились словно в дупле огромного дерева: покой был темнее, меньше и ниже, чем прочие. И пахло здесь иначе — как в лесной чаще, где стоят могучие вековые деревья. Густой благоуханный воздух насыщал не хуже самого плотного обеда.

Едва они вошли, стены засветились, а прямо из земли, повинуясь движению посоха, выросло нечто вроде ложа из ветвей. Онотун застелил его мягкой холстиной и кивнул воинам, что несли Адевара.

— Не знаешь, как класть-то, — буркнул Овандим. — То ли на спину, то ли на живот…

— На спину кладите, — отозвался волхв. — И ступайте. Коли желаете пищу приготовить, так рядом с вашим покоем поварня моя, там сухой хворост есть. Что найдете, берите.

Воины миг-другой помялись на месте и вышли. Нирея не шелохнулась.

— А ты чего стоишь, девица?

— Дозволь помочь тебе. — Нирея выпрямилась, тяжело сглотнула. — Долг платежом красен. Он спас меня, а я хочу спасти его.

— Против воли? — качнул головой Онотун. — Быть может, заблуждаюсь я, но есть ли здесь что спасать? Душа его исстрадалась. Не лучше ли отпустить ее к тем, кто его ждет?

Слова обожгли Нирею неведомой неприятной горечью, какой она вовеки не знала. Ей вспомнился давний разговор на одном из привалов, когда она по-ребячески навязчиво расспрашивала Адевара о жене и детях. Разумеется, они ему дороже какой-то едва знакомой юной дурочки, которую вечно приходится выручать…

— Ты только спаси, — произнесла она. — А потом пусть он сам решает, как ему быть и как жить.

Онотун поставил близ ложа плетенный из веток короб со снадобьями и молча посмотрел на Нирею, словно видел насквозь. Она же вспыхнула, будто в лихорадке, опустила вмиг помутневший взор. А волхв так же молча улыбнулся чему-то и воздел руки, безмолвно взывая к богам.

Нирея подошла к Адевару, опустилась на колени и коснулась губами его истерзанной руки. И, глядя на широкое запястье, на жилистую ладонь, на длинные пальцы, она думала не о том, что рука эта поднимала оружие, чтобы убивать и защищать. Она думала, что этой рукой он обнимал другую женщину — а женщина обнимала его. И расчесывала частым гребнем его волосы, когда они еще не были седыми, и сидела у очага с иглой. И родила ему сыновей, и он любил их. А теперь в его сердце все выгорело, кроме ненависти и мести.

Незачем было лгать себе, особенно здесь, в светлой обители. Нирея призналась, что привязалась всею душой к Адевару — она не смела сказать «полюбила» — боги весть, почему. Еще до того, во время пути, она не раз задумывалась о своих чувствах к нему, проклиная свое жалостливое девичье сердце. А за жалостью вмиг пришел целый ворох дум и чувств: она и боялась — его и за него, и сострадала — знала ведь, каково терять родных. И поневоле восхищалась: ведь все против него, он сам это понимает — и не сдается, борется за что-то. А главное — как они с Лейтаром потянулись друг к другу.

Вновь вспомнила Нирея Геледа, первую любовь свою, вернее, блажь девичью. Нет, братом он был, не возлюбленным, он едва касался, как здешний благоуханный ветерок. Адевар же вонзился ей в сердце острым мечом — и крепко засел там, сотне рук не вытащить.

«Даже если ты никогда меня не полюбишь, — произнесла мысленно Нирея, — я тебя вовеки не позабуду. Навязываться не стану, ты бы не стерпел такого. Да сделаю что угодно, лишь бы исцелить твою душу». Не сразу она поняла, что последние слова сказала вслух, потому что Онотун ответил ей:

— Ежели озверела душа, не исцелиться ей. — Он помолчал и прибавил: — Но права ты, Нирея. Каждый сам решает за себя. Человек — не зверь, тем и отличается, что способен измениться. Если осознает неправоту свою.

Онотун не пустословил понапрасну — он вынимал из короба новые и новые горшочки и склянки. Одну из них он протянул Нирее вместе с ложкой, руки его словно испускали мягкий прозрачно-белый свет.

— На вот, влей в рот ему трижды по три, да гляди не разлей, — велел Онотун. — Он уже горит весь, самое время за дело приниматься.

Адевар вправду горел, кровь его, что недавно еле билась, теперь мчалась бешено. Руки Ниреи задрожали, она воззвала всей душой к небесным супругам и медленно влила в приоткрытые обожженные губы одну за другой девять ложек терпко пахнущего зелья. Закончив, она не удержалась и провела рукой по спутанным седым волосам, испачканным тиной и кровью. Адевар дернулся раз-другой, и Онотун тотчас протянул к нему руку, окутывая серебристым сиянием. «Спи», — прошептал он и вновь обернулся к Нирее.

— Вон там, в углу, полотно лежит да ножницы, — сказал он. — Ступай нарежь, чтоб было чем перевязать.

Нирея проворно отыскала и то, и другое, и принялась за дело. Полотно казалось невесомо мягким, будто не смертные руки ткали его. Порой на него падали горячие слезы, и Нирея смаргивала их, украдкой поглядывая на Онотуна. А он сперва вытащил из обожженных ран в боку и в бедре наконечники стрел, потом осторожно принялся счищать с подбородка и щек Адевара облезлые клочья мертвой кожи и спекшиеся волосы — усы у него чудом уцелели, только опалились слегка. Зато глаза, как сказал Онотун, остались зрячими.

Пока Онотун хлопотал, Адевар не издал ни звука, будто вправду погрузился в сон — или в чародейское забытье. Нирея втайне опасалась, что он в бреду станет звать кого-то — быть может, жену или детей. Но он молчал, только хрипел едва слышно, пока не затих и дыхание его не сделалось ровным.

— Нирея… — послышался сзади робкий голосок Лейтара.

Она оглянулась. Выспавшийся братец бочком пролез между ветвей и глядел то на нее, то на Адевара и волхва. Лицо Лейтара было бледно, глаза широко распахнуты — страх явно мешался с любопытством. Нирея заставила себя улыбнуться ему и кивнула на полотно: мол, подержи, пока я разрежу.

— Опять я все проспал, — посетовал Лейтар, пока держал на растопыренных руках полотно. — А я сразу говорил, что Адевар жив! А тут мне Панарет сказал… — Лейтар помолчал, облизнул губы. — Он ранен, потому что защищал меня, да? Он же не умрет, правда, Нирея?

— Конечно, нет. — Она вновь улыбнулась и, отложив ножницы, обняла его. — Разве можно умереть там, где живут боги?

Тут ее окликнул Онотун. Нирея подхватила охапку нарезанных повязок, Лейтар поспешил вслед за нею. Правда, стоило ему подойти, как он побледнел еще пуще и прикусил сжатый кулак, не сдержав испуганного вскрика.

— Я же не должен бояться, да? — спросил он то ли у волхва, то ли у Ниреи. — Ведь я князь и воин…

— Бояться всем случается, — сказал Онотун, принимаясь с помощью Ниреи за перевязку. — Да ты верно сказал: воины ран не страшатся.

Пока они трудились, Лейтар стоял, как вкопанный, и хлопал глазами, приоткрыв рот.

— Что с ним случилось? — тихо спросил он. — Ему больно?

— Сейчас нет, — сурово ответил волхв, — он спит, ничего не чувствует. Но до того — было. Очень.

Нирею поневоле задела эта жестокая прямота. Впрочем, Онотун еще с тех пор, как встретил их на берегу, говорил с Лейтаром, как со взрослым, без всяких уверток и недомолвок. «Быть может, он читает в его сердце и видит, что Лейтар в самом деле взрослый, ведь он князь по праву». Следом мелькнула мысль о том, ради чего они явились сюда, — о Невидимом венце, о котором речь еще ни разу не зашла. А вслед прилетели иные думы — и заставили содрогнуться.

— Онотун, — заговорила Нирея, придерживая край повязки, — скажи, он мог что-нибудь видеть там, в болотах, пока ехал сюда? Я ведь видела…

— Об этом молчи, — оборвал волхв, даже глазами сверкнул почти грозно. — Те, кто проходит топями по воле богов, обычно не рассказывают о том, что здесь видели.

— А почему? — тут же выпалил Лейтар, чья робость почти растаяла.

— Потому что с богами говорят один на один, — ответил Онотун и неспешно разогнулся, перед тем невесомо коснувшись лица Адевара. — Теперь идемте, оставим его. Он проспит долго, зато поднимется здоровым.

Лейтар тут же потянул Нирею за руку. Она пошла, но все время оглядывалась, словно не хотела уходить, — и вправду не хотела. А свет в маленьком покое понемногу мерк, только слабо переливалось в полутьме бледное сияние, что окутало Адевара. Нирея оглянулась в последний раз и вышла — и почти не удивилась оттого, что на душе вдруг сделалось легко.

* * *

В обители богов дни не сменялись ночами — здесь всегда было светло. Разве что чудесные живые покои-рощи будто приглушали свое свечение, когда обитателям их вздумывалось отдохнуть. Воины с наслаждением отсыпались впервые за много дней — здесь не было нужды нести стражу. Лейтар перестал жаловаться на пищу, наворачивал за двоих, что ни дадут, и тоже спал, а потом носился по поляне, размахивая хворостиной. Только Нирея не могла спать — она ждала.

«Торопить нельзя, — сказал ей Онотун. — Каждый сам знает свою меру, одному нужно больше времени, другому меньше. Коли душа здорова, и тело исцеляется быстрее». И Нирея безмолвно говорила с душой Адевара, стоя у входа в темный покой: «Если не ради меня, то хоть ради Лейтара вернись! Ты звал его князем своим, ты клялся служить ему, кровь за него пролил. Так служи дальше, береги и храни. С такой стеною, как ты, ему ничто не будет страшно».

Когда же Нирея услышала наконец еле различимый шорох, она тотчас бросилась в тайный покой, позабыв обо всем. Онотун появился словно из ниоткуда и знаком удержал ее, лишь кивнул — ласково, как ей показалось. Сияние вокруг Адевара померкло, зато стены засветились ярче. Онотун снял повязки с его лица и капнул на губы из длинной узкой склянки.

Сердце Ниреи заколотилось в горле, руки и ноги онемели. Она сама не знала, чего ждет, что именно желает услышать. Адевар же слегка потянулся, с губ его сорвался хриплый выдох-стон, словно он хотел заговорить и не мог. Нирея чуть не вскрикнула, когда он рывком поднялся на локте, огляделся, словно не понимая, где он, и уставился на нее и Онотуна своими бешеными глазами.

— Зачем? — сипло выдохнул он.

Онотун чуть повел ладонью и зашагал к нему.

— Некуда тебе торопиться, молодец, — сказал он, в руке его появилась странная прозрачная чаша. — Вот, выпей. И не гневи богов.

На удивление, Адевар послушался и выпил. Нирея же смотрела на него, сердце ее одновременно ликовало и пылало горечью. Когда Онотун назвал его молодцем, это прозвучало почти как насмешка. Адевар и прежде казался старше своих лет, но раньше глядел на сорок, теперь же — на все пятьдесят, если не на шестьдесят. Раны исчезли, на их месте остались неровные белесые шрамы — вряд ли борода вновь вырастет. Прежде она слегка скрывала его резкие черты, а теперь каждая жилка, каждая складочка его изможденного лица дышала неукротимым упрямством и яростью.

Он вернул чашу Онотуну, отерся голой рукой, откашлялся и заговорил обычным своим голосом, разве что слегка хриплым:

— Благодарить я должен, да? — Он качнул головой, запустил пальцы в волосы. — Не за что благодарить. Я думал, все правда кончено. Одного лишь хотел — вольным умереть, а не жалкой жертвой. Правы они, вовеки мне теперь не отмыться. Было бы лучше погибнуть в топях, как они…

— Они? — воскликнула Нирея, вмиг растеряв все мнимые и подлинные тревоги. — Кто — Оннейв и его люди? Они все погибли? Ты сам это видел?

Адевар посмотрел на нее.

— Нет, просто знаю. Все до единого там остались, некому вернуться, некому рассказать. Оно и ко мне подбиралось, я помню. Видно, мною даже здешняя нечисть брезгует…

— Перестань. — Сама себе удивляясь, Нирея подошла к нему, взяла за руку. — Тебя боги сохранили, как и всех нас. Зачем говорить сейчас о старой твоей вине, если она вообще была? Разве ты сполна не искупил ее? Разве можешь отступить теперь, когда ты совершил невозможное?

— Вспомни, что сказали те, кого ты видел, — сурово прибавил Онотун.

Адевар умолк, лицо его и взор сделались странно смущенными. Он лишь держал руку Ниреи и не отпускал, будто она связывала его с миром живых, куда он так не хотел возвращаться, боги весть, почему. Но коли вправду не хотел, зачем тогда держался?

Смущение и молчание продлились недолго. Адевар выпрямился, оглядел себя, усмехнулся чему-то. Нирея принесла ему рубаху, недавно сшитую ею из того же чудесного полотна, рассеянно ответила на кивок. Казалось, все бы отдала, лишь бы узнать, что за видения явились ему в топях. Да вряд ли он скажет.

— Что ж, — сказал он вместо этого и сел, спустив ноги с ложа, — тогда нам пора действовать.

— И как таких борзых земля рождает, а? — послышался из-за ветвей голос Панарета. — Тебе б сперва поправиться, а потом уже действовать.

Десятник и прочие воины вошли, низко поклонились Онотуну. С ними вместе, сверкая яростной надеждой в глазах, вошел Лейтар — и тотчас бросился к Адевару, схватил за ногу, не оторвешь.

— Как хорошо, что ты жив, — просто, по-детски сказал он. — Больше тебя никто не тронет.

Адевар посмотрел на Лейтара, моргнул раз-другой, отвернулся на миг. Видно, сомнения и отчаяние остались позади, ибо ответил он спокойно и ровно:

— Они больше никого не тронут. — Он посмотрел на Панарета. — Оннейв со своими погиб в топях, когда пустился в погоню за мной. Правда, мне доказать нечем… — Он криво усмехнулся.

— Кто старое помянет, тому глаз вон, — отозвался Панарет и чуть склонил голову. — Прости, что думали о тебе худо, да сам понимаешь, чем порой доверчивость оборачивается. Был ты нам товарищем и впредь оставайся.

— Спасибо на добром слове, — поклонился в ответ Адевар. — Тогда не будем болтать попусту. Надобно решать, что делать станем.

— Выходит, их там человек тридцать потонуло, — сказал Овандим. — Не считая тех, кого ты положил. Это добрая весть. Без Оннейва и воинов Насиаду придется туго.

— У него наверняка остались еще свои там, в Тойсее, — заявил Панарет. — Хотя в Пратаме потеряли, здесь потеряли… Куда этим бродягам тягаться с дворцовой и городской стражей, коли припечет? Чуть только объявится законный князь, наши мигом встанут обок с ним. Никакой подлый убийца не проберется.

— Стало быть, открыто двинемся в Тойсею? — спросила Нирея. Лейтар вернулся к ней, обхватил и весь содрогнулся, будто в предвкушении.

— А чего нам таиться? — сказал Адевар. — Довольно побегали. Я понял, как смогу оправдаться. Меньшого врага боги у меня отняли, так хоть старший пусть останется. Вызову его на бой, он не посмеет отступиться. Вызову и убью.

— А если он тебя убьет? — возразил Панарет.

— Если так, — Адевар сверкнул глазами, прищурился, — значит, богов нет…

— Прикусил бы ты язык свой длинный! — сурово вмешался Онотун и стукнул по полу посохом. — Тебе ли такое говорить, тебе ли гневить богов — после всего, что с тобой было?

Он неспешно обошел ложе и встал так, чтобы видеть каждого. Нирея глядела на него, не отрываясь, как и Лейтар, и прочие. Каждой жилкой, каждым волоском она ощущала приближение чего-то страшного, могучего и таинственного — того, ради чего они проделали столь нелегкий путь.

— Ты хочешь свершить справедливую месть, — продолжил Онотун. — Да, ты вправе, ибо она справедлива. Но есть нечто превыше любой человеческой мести. Здесь рассудит не бой, а боги.

Онотун поглядел в упор на Лейтара, сделал ему знак подойти. Тот выпустил подол Ниреи, поймал ее ласковый кивок и улыбку. А волхв вытянул вперед свой посох, обереги на нем вспыхнули, точно солнце в полдень. Казалось, сама земля отозвалась на чародейский призыв, зазвучали вокруг неземные голоса, недоступные ушам смертных. Свечение сгустилось, побелело, пожелтело и обрело вид.

Над головой Лейтара сиял Невидимый венец.

На миг в маленьком покое настала тишина. Ее разорвали дружные изумленные вздохи, божба вполголоса и восхищенное аханье, что вырвалось у Лейтара и Ниреи. Даже Адевар, несмотря на свою дерзость и вольнодумство, глядел на сияющий венец, словно с благоговением.

— Ух ты! — Лейтар задрал голову. — Там что, правда венец? Я только сияние снизу вижу. А потрогать никак? — Он подпрыгнул пару раз, словно пытался дотянуться рукой.

— Не балуй, — погрозил ему посохом Онотун. — Не игрушка тебе. А вы все будьте свидетелями. Обычно такие зрелища подобает видеть лишь очам избранных служителей божьих. Сейчас же вы все видите — чтобы увериться, что Лейтар, сын Таглама и Бельги, в самом деле законный князь нишанский. Так сказали боги, я же — их уста на земле Дейны.

Он вновь повел посохом, обереги зашевелились пуще прежнего, будто ожили, но свечение их померкло. А с ним померкло и видение Венца.

— Выходит, знак могут видеть не только волхвы, но и простые люди? — произнес Адевар, словно готов был тотчас сорваться с места. — А значит, его может увидеть народ. И если мы сейчас двинемся к Тойсее, и ты сделаешь так в каждом селении, люди увидят — и пойдут за князем.

Лицо его раскраснелось, глаза горели яростью, но без злобы, грудь тяжело поднималась, будто от небывалого волнения. То же волнение охватило Нирею, как и, видимо, воинов. Все переглянулись, дружно кивнули.

— Куда там пойдут — побегут, — сказал Панарет. — Это именно то, что нам нужно, — как можно больше народа. Что сможет Насиад супротив стражи и толпы?

— Когда народу много, безопаснее, — осмелел изрядно оробевший Ридам. — Ни напасть открыто, ни убийц тайных подослать…

— Ну, положим, тайно-то как раз можно — подобраться в толпе да пырнуть…

— Никто не посмеет, — прервал Онотун, будто вновь вещал от имени богов. — Даже если бы посмели, даже если бы преуспели, недостойный не получил бы знака. Это увидели бы служители богов, и пришлось бы избирать кого-то другого, на кого указал бы жребий. Не обязательно среди родичей по крови. — Сказав это, Онотун поглядел на Адевара. — Ответь начистоту: сам-то ни о чем не помышляешь?

Адевар твердо встретил его взгляд и поднялся на ноги, почти не качаясь.

— Как перед ликами богов говорю, — сказал он, голос его налился прежним звоном, — никогда я ни о чем подобном не помышлял и не стану. Я служу моему князю, он сейчас передо мной. — Адевар поклонился Лейтару. — И он мне верит. А ты, служитель богов, отчего-то не веришь.

— Сердишься? — Онотун широко улыбнулся. — Это хорошо. Пусть в пламени гнева сгорят все твои помыслы о жестокой мести и злые дела, которые ты совершил. Месть всего лишь проливает кровь, но не всегда доказывает правду. А кто есть князь, если не хранитель правды?

— Ты ведь с нами пойдешь, служитель богов? — спросил Панарет, будто слегка сомневался.

— Лишь однажды за всю мою жизнь я покидал эту обитель, — ответил Онотун. — Боги велят мне покинуть еще раз. Я не один здесь, хоть вы и не видите прочих. Но будь даже я один, боги бы не разгневались.

Сборы были недолгими. Семь оседланных коней с навьюченными на них мешками дожидались на поляне и нетерпеливо били копытами. Из-за длинных серебристых ветвей появился еще один, серый, будто слегка светящийся. Онотун взобрался на него, словно юноша, и воздел посох.

Туманная завеса, что отделяла обитель волхвов от топей, задрожала и развеялась. С изумлением Нирея увидела, что над мрачными бурыми болотами засияло солнце, точно летом. А по самим болотам потянулась вперед неширокая серая дорога, прямая, точно клинок меча.

— С кем поедешь? — спросила Нирея Лейтара, невольно улыбаясь.

Он крепко обнял ее за шею — и взобрался на буланого коня впереди Адевара.

* * *

— Значит, говоришь, никаких следов?

— Никаких, государь. Были люди — и нету их. Наши все окрестности обошли. Я сам видел развалины хутора, видно, недавно сгоревшего. Вроде несколько баб оттуда спаслись и добрались до ближайшей деревни. Те бабы и сказали, что проехали к болотам сперва шестеро мужиков с девкой и мальчишкой больным, а за ними следом — наши воины, вроде как Реш их вел. Они и сожгли хутор, а потом пустились в погоню. Да вроде ускользнули от них беглецы-то, уж не знаю, как. Вот и все.

Насиад слушал старшего лазутчика, сжимая кулаки до боли в пальцах. С тех пор, как Оннейв и Реш отправились по следу беглецов, дни и ночи для него сделались годами, если не столетиями. Он позабыл о сне и еде, позабыл обо всем, лишь рычал на челядь за малейший промах или неловкость. Каждое мгновение он ожидал гонцов, казалось, жизнь бы отдал за добрую весть. Но не за такую.

Лазутчик переминался с ноги на ногу, хотя никогда прежде не отличался робостью. Насиад молчал, и лазутчик решился продолжить.

— Будто исчезли они бесследно, — сказал он и невольно поежился. — Не хочу быть черным вороном-горевестником, но как бы не случилось с ними там беды какой, государь. Кто знает, что или кто водится в топях этих проклятых…

— И ты туда же? — Насиад вскочил, топнул ногой. — Сил моих больше нет! Всюду эти бабьи басни и бабья дурь! То у вас призраки, то колдовские топи, Хидег бы их побрал! Ты мне другое скажи: что там за слухи о якобы спасшемся княжиче? Он правда идет сюда с каким-то волхвом?

— Правда, государь. — Лазутчик поклонился. — Я сам их видел. Девку и княжича узнал, это точно они. Не знаю, что за слухи ходили о болезни его, но выглядит он здоровехоньким, аж сияет весь. С ними колдун какой-то, по виду — древний старик, а шустрый, что парень молодой, и глаза — как мечи. Еще пятеро из стражи, куда ж без них-то. И Безумец там же, государь. А рожа у него такая, будто в огонь сунули, еле узнал. Да глазищи эти дурные ни с чем не спутаешь…

Насиад медленно опустился в кресло, скрежетнул зубами. Ответа он не находил, да и не успел бы ничего сказать — в покои вошел слуга из здешних.

— Воеводы и советники к тебе, господин, — сказал слуга — величать его государем никто из них не думал. — Говорить с тобой желают.

«Вот как, стало быть. — Насиад крепче стиснул челюсти, стукнул кулаком по подлокотнику. — Не принять просят, а говорить желают. Ясное дело, мальчишка-сопля на престоле им всем выгоден — верти им как угодно, не то что мною! Да только мальчишка пока не здесь, и на княжение его никто не венчал».

— Пусть войдут, — махнул рукой Насиад. Слуга вышел, а он обернулся к притихшему лазутчику: — А ты — вон отсюда, и чтоб никто тебя не видел. Следите все в оба и чуть что, докладывайте мне. Ступай.

Лазутчик, будто тень, ускользнул в боковую дверь, полускрытую парчовой завесой. Шагов его Насиад не услышал — он обернулся навстречу вошедшим. Держать лицо он умел, хотя мысленно ярился, страстно желая придушить каждого, кто оспаривает его законные права на нишанский престол. Нетрудно догадаться, о чем они поведут сейчас речь. Да только слухи слухами, а сами они того мальчишку не видели. Кто скажет, самозванец или нет?

Оба воеводы, Берей и Даррез, советники и жрец низко поклонились Насиаду, и он счел это добрым знаком. И убедился, что напрасно, стоило заговорить старейшему из советников, Норру.

— Немало пришлось тебе потрудиться, господин, — сказал Норр. — Прими сердечную благодарность нашу, как и всего народа. Дали мы срок испытать слухи о спасшемся княжиче, и нынче они подтвердились. Княжич Лейтар правда жив, а посему он унаследует престол Нишани, как единственный выживший сын князя Таглама.

— Я могу лишь благодарить богов за то, что они сохранили юного Лейтара своей милостью, — медленно ответил Насиад, оглядывая всех: лица казались непроницаемыми. — Да негоже нам, мужам государственным, верить пустым слухам. Их немало ходит по нашей земле. Кто говорит, что княжич выжил, кто рассказывает о самозванце с крашеными волосами.

Мысленно Насиад вздохнул: противоречивые слухи оставались единственным его спасением. Сколько раз эти пустобрехи приходили сюда, надеясь доискаться до правды, — и сколько раз он отвечал им так же. Теперь же советники остались бесстрастными, но в русой бороде воеводы Дарреза, самого молодого из всех, мелькнула хитрая ухмылка. Он и ответил:

— А тебе, господин, видно, все нишанские слухи ведомы. Да только не самозванец это. Что толку верить или не верить — проверяй, коли сомнения берут. Вот я и проверил.

Даррез продолжал говорить, но Насиад уже не слышал его. Все тело покрылось холодным потом, грудь обожгло не яростью привычной, а страхом. «Хидегова пасть, как я мог не догадаться! Своих разослал повсюду, велел следить за беглецами — а за здешними ищейками проследить не додумался! Разумеется, эти длиннополые лицемеры тоже искали — втайне от меня! Боги, что мне теперь делать?»

— …у меня в страже воины все друг друга знают, — говорил меж тем Даррез. — С княжичем — десятник Панарет и четверо его воинов. С ними еще один, его узнать не удалось, хотя подозревают, что это Адевар из долины Арои, прозванный Безумцем за недавние дела свои. А может, и не свои — коли княжич и служитель богов ему доверяют. И никто не усомнится в том, что воины мои прекрасно знают в лицо княжича Лейтара и госпожу Нирею, княжну названую.

С каждым словом Дарреза Насиад холодел еще пуще. Чего они добиваются — признания, что ли? Или за дверью уже стоит стража, пришедшая за ним, и ждет знака? Да только не доказать им ничего. Все остается по-прежнему: его слова против слов Безумца. Но кому поверят?

— И воины поведали, — прибавил жрец, — что видели над головой княжича знак Невидимого венца, который явился воочию по воле могущественного волхва из Тимрийских топей.

— Стало быть, — подхватил Норр, — окончена служба твоя, господин. Время встречать законного князя.

— Да. — Насиад медленно кивнул и поднялся. — Что ж, коли так, остается лишь благодарить богов, что сохранили княжича руками верных людей. Лишь бы сохранили и впредь.

— Сохранят, — отозвался Даррез: он не умел кривить душой и хитрить. — Я послал к княжичу пять десятков, более чем довольно.

— Стало быть, надобно готовиться к празднеству. Встретить законного князя и венчать на царство. — Насиад старался говорить самым будничным голосом. — Надеюсь, позволите мне дождаться племянника моего и клятву принести, как подобает?

— Кто ж тебе запретит, господин? — развел руками воевода Берей. — Да и князь юный рад будет видеть тебя, родича своего. А то у него почти никого не осталось.

И вновь почудился Насиаду двойной смысл — неужто впрямь подозревают? Ведь вправду не слепые они, могут сообразить, что неспроста Оннейв исчез бесследно. «Хоть бросай все — жену, сына, остатки людей — и беги прочь. Да куда бежать? Обошли, проклятые, оградили щенка со всех сторон: тут воины стеной, тут колдун, каких мало, — ни один убийца не подойдет. Да еще знамение это… Где же правда, боги?»

Насиад собрался с духом, заставил себя спокойно дослушать речи советников. Ум же его продолжал метаться, точно узник в тесной темнице. «Мальчишка по малолетству сам править не станет, совет они соберут. Отчего бы не пробраться мне в этот совет? Не последний я человек в Нишани, родич княжеский. А дорастет щенок до совершеннолетия или нет, сами боги не скажут, всякое бывает, лишь бы вновь не бросить на себя тень подозрения». И все же Насиад чувствовал, что ненадежен путь этот. Не потерпят эти проклятые хитрецы его в Тойсее, выживут любыми правдами и неправдами.

Одна лишь надежда оставалась — отделаться обвинением только в захвате власти, а не в убийстве княжеской семьи. Правда, доказательств толком нет, все по-прежнему: его слово против слова Адевара. Но кто поверит Безумцу, разбойничьему приятелю, запятнанному невинной кровью? Разве что перевести вину за убийство на него.

* * *

Советники и воеводы за стеной продолжали о чем-то говорить, Насиад порой отвечал — уже не так твердо и смело, как прежде. Апола умела читать эти знаки. Слушать дальше она не смогла: зажав рот краем покрывала, чтобы не разрыдаться в голос, она понеслась, точно загнанная кобылица, в обход стражи к своим покоям. Да найдет ли она там покой?

Подозрения оказались правдой. За гибелью князя Таглама и его семьи стояли Насиад с Оннейвом.

Сегодня Апола уверилась окончательно, когда подслушала разговор мужа сперва со слугой-лазутчиком, потом с советниками. Ноги ее дрожали, все тело тряслось, как у древней старухи. Не раз и не два у нее вырывались короткие всхлипы, стоило лишь подумать о том, сколько крови пролилось в этих прекрасных стенах, где она вынуждена обитать — и терзаться невыносимым ужасом. Не за себя она боялась — за Устана, внука завистника и сына убийцы.

Встревоженные служанки дожидались в покоях, и Апола отослала их, отыскав для каждой мелкое поручение. Даже Иннру с нянькой Ойей она выставила прочь и теперь металась по горнице, словно раненая медведица, которая не в силах защитить свое дитя. Ибо законы жизни суровы: нередко детям суждено отвечать за родительские преступления.

Апола остановилась, тяжело выдохнула. До слуха ее долетело едва слышное сопение. Она подошла к убранной шелком колыбельке: малыш Устан сладко спал, раскинув ручки, румяный, и улыбался чему-то. Апола содрогнулась. Меньшому сыну Адевара было столько же…

— Нет, — прошептала она и сморгнула слезы. — Я не допущу, сынок, чтобы ты рос в ненависти, зависти и жажде мести, как росли твои отец и дядя. Если бы только я узнала раньше…

Поневоле она вздрогнула, оглянулась. Сейчас день, пора живых, но кто знает — вдруг призрак княгини по-прежнему здесь? Вдруг она незримо стоит рядом, как стояла нынче ночью?

— Бельга, — продолжила Апола, вглядываясь в сумрак осеннего дня, — богами тебя заклинаю, умоляю, не мсти нам! Ни я, ни сын мой не виновны перед тобой и семьей твоей! Будь милосердна, как была при жизни! Ведь нынче ночью ты уже не плакала, ты радовалась! Не ты ли говорила, что скоро сын твой и дочь вновь будут здесь? Пусть так и случится, пусть маленький Лейтар станет князем, как должен! Только пусть боги пощадят мое дитя и не карают за отцовские преступления!

«Увидел бы кто — принял бы за безумную», — невольно содрогнулась Апола и заставила себя успокоиться. На душе сделалось чуть легче. Быть может, оттого, что выговорилась она. А может, Бельга впрямь услыхала — а значит, услыхали боги. Слова невинно убиенных они слышат прежде всего.

Еще недавно Апола готова была сорваться с места и бежать прочь неведомо куда, прихватив Устана, бросить мужа, бросить все, лишь бы скрыться от этого нескончаемого ужаса. Теперь же она мягко дотронулась до головы спящего сына и неспешно вернулась на лавку под окном. Бежать — это не выход. Надо ждать.

И когда настанет срок, она не будет молчать и таиться.

Никто из старожилов Тойсеи не мог припомнить такого многолюдства — куда там праздникам да ярмаркам! Весть промчалась по городу еще третьего дня, взбудоражила народ, не успевший прийти в себя после похорон княжеской семьи и целого вороха всевозможных слухов. Ветер носился по улицам, колыхал навязанные на крылечных столбах и оконных наличниках разноцветные ленты, ерошил волосы мужчин, трепал покровы и платки женщин. Лица же пылали жаром вовсе не от холода.

Там и тут слышались нетерпеливые вскрики, ворчание, ругань, ревели дети, трещали на все лады женщины и девушки, кто стоял, растопырив локти, кто от души пускал в ход кулаки. От людского гула закладывало уши, изредка пробивались сквозь него отдельные голоса: «Ох, помилуйте, задавили!», «Куда прешь, охальник?», «Едут, едут!», «Нет, стража это!» А стоило появиться среди горожан пришлецу, знакомому или нет, как его тотчас облепляли со всех сторон и засыпали вопросами.

— Сам видел, сам, клянусь небесными супругами! — гудел во весь голос крепкий, явно деревенский мужик. — Мальчонка махонький, рыжий, как заря, а над головой венец сияет, прямо в воздухе висит! Все до единого видели, чтоб мне пропасть, коли вру!

— А колдун? Колдун-то?

— И колдун с ним, никогда прежде такого не видали! Будто из древней басни: седой весь, и конь у него ровно седой, и светятся оба. Диво дивное! Чего только на свете ни бывает!

— Да точно ли это княжич Лейтар? А то говорили, самозванец объявился…

— Скажешь тоже, самозванец! Пусть бабы глупые болтают что хотят, а я всю семью княжескую вот с таких лет в лицо знаю! Они от народа не таились. Княжич это, его глаза из сотни узнаешь.

— Княжич подлинно! Будто с покойной княгинюшки писан, одно лицо!

— Порой всякое бывает: и родичи несхожи, и чужие глядят братьями. Глазам-то верь, да головой думай.

— Вот приедут, тогда и увидим. Вмиг поймем, кто есть кто!

Как ни трудились без устали лазутчики Насиада, что по-прежнему рядились под бродячих торговцев да странников, мало кто им верил. Люди надеялись, люди ждали — и каждый старался протолкнуться ближе к площади перед дворцом. Падали с голов шапки и платки, девки цеплялись косами — или их хватали порой озорные парни. Где-то близ городских ворот затрубили рога, послышались неистовые крики — видимо, княжич уже въехал в Тойсею.

Люди немилосердно толкались, пыхтели, вытягивали шеи, брали на плечи малых детей. Те, кому не нашлось места на улицах, облепили крыши; мальчишки, не боясь отцовских розог, свисали с деревьев, точно липовый цвет летом. Были в толпе и те, кто ждал возвращения не только княжича.

Стояли, окруженные детьми, жены Панарета и Тейгота — во дворце без них найдется кому хлопотать. Стоял подбоченясь отец Ридама с молодой, в который уже раз непраздной женой. Подпрыгивала, вытянув тонкую шею и прикусив пальцы, юная невеста Граса. Волнение, предвкушение, нетерпеливое ожидание застыло на лицах, молодых, зрелых и старых. Да не всем ожидание было в радость.

Перед дворцовыми воротами выстроилась двойными рядом стража с высоко воздетыми копьями. Здесь же собрались советники во главе с Норром — в крытых цветным сукном свитах и меховых шапках. Воеводы сверкали броней, служители богов словно не замечали холода в светлых своих одеяниях. Почти в самом проеме распахнутых ворот стоял Насиад.

Один, без Оннейва, он выглядел как будто неполно — слишком уж привыкли в Тойсее, что братья с Красного Всхолмья всегда неразлучны. В подбитом черной лисой плаще и темно-багряном кафтане он впрямь казался князем — только венца не хватает. Лицо его было спокойно, разве что чуть побледнел и прищурился. Но стоящая поодаль Апола, тоже бледная и дрожащая, видела, как пальцы его щиплют мех на рукавах и клочья летят на мостовую, точно первые хлопья снега.

— Едут! Едут! Княжич! — пронеслось волной по всей площади.

Толпа расступилась. Впереди показался конный отряд княжеской стражи в броне и с мечами наголо, бешено плескало на ветру зеленое знамя с черной кобылицей. Среди всадников мелькнули пятеро, пускай одетые не по-воински, зато едва не затмевающие статью товарищей. За ними — юная девушка в простой свите и платке, большеглазая, румяная, и грозного вида старик с белой бородой и молодым пронзительным взором. А обок с девушкой — высокий воин, чей облик внушал ужас и любопытство.

Седые, стянутые на лбу ремешком волосы падали ему на плечи, лицо изуродовали шрамы, оставленные огнем, зато взор его полыхал молнией. А впереди седого воина сидел княжич Лейтар.

* * *

— Ну, братцы, — Панарет оглядел своих, не сдерживая улыбки, — глоток не жалеть!

Клич «Слава князю Лейтару!» подхватили все — и люди Панарета, и стражи, присланные воеводой Даррезом. Нирея устала улыбаться, щеки болели, но губы сами собой разъезжались до ушей, и хотелось кричать во весь голос — славить князя-брата, славить милосердных богов. И славить тех, благодаря кому они с Лейтаром сейчас здесь, живые и здоровые. Тех, кто защитил своего государя.

— Пора, — тихо сказал Онотун.

Лейтар — по-прежнему в простом кафтане с плеча деревенского мальчишки — оглянулся, кивнул, точно взрослый. Одним движением Адевар поднял его и посадил к себе на плечо. Ветер колыхнул выбившиеся из-под шапки рыжие кудри Лейтара, а сам он обхватил за шею своего негласного наставника. Нирея смотрела на обоих, и глаза ее щипало от сладостных слез.

Медленно, как и прежде, поднялся чародейский посох, вспыхнули огненным сиянием обереги, будто вихрь пронесся над испуганной толпой. Вскрики и охи тотчас сменились ликующими воплями: «Слава!», «Глядите!», «Божье знамение!» — лишь только над головой Лейтара засиял Невидимый венец. «Уже который раз вижу — а все по-прежнему чудесно! — рассеянно думала Нирея. — Хоть всю жизнь бы глядела, глаз не сводила». Впереди слева что-то резко дернулось, она глянула — и заметила Насиада.

Радость вмиг померкла, вернулся тот ледяной ужас, который вызвала у нее тогда, в топях, ухмылка Оннейва. Правда, не улыбался Насиад: лицо его, всегда приветливое, сейчас казалось грубо вырезанным из старого дерева. О чем он думал в этот миг, ведали только боги. Сама Нирея не желала знать.

Прежде чем смолкли хвалы и здравицы, прежде чем приблизились советники и воеводы, по всей площади разнесся могучий голос. Звенящее в нем яростное торжество заставило содрогнуться дворцовые стены — и Насиада.

— Что ж ты, Насиад с Красного Всхолмья, не приветствуешь родича своего, князя? Или не рад ты видеть его? Или не ждал увидеть?

Нирея тяжело сглотнула. Она знала, что сейчас должно произойти, и страшилась этого. Но здесь не стал возражать даже Онотун. «Право твое законно, это справедливо в очах богов, — сказал он. — Обвинять обвини, но убивать или вызов бросать не смей».

— Не рад ты, — продолжил на всю площадь Адевар, — и не напрасно. Не ты ли велел убить всю семью его, а потом послал убийц по его следу?

Каждое слово казалось Нирее тяжелым кованым гвоздем. Она не сводила глаз с Адевара: ни дать ни взять — воплотившийся бог войны Лэйдо, несмотря на скромный наряд, седые волосы и шрамы на лице. Насиад же от этих слов содрогнулся, точно его кнутом тяжелым огрели.

— Тебе ли меня обвинять? — ответил он ничуть не тише. — Тебе ли клеветать на честных людей? Ты сам помышлял князем сделаться! Да куда тебе, разбойнику и изменнику, у тебя руки по локоть в невинной крови! Трижды нас с братом чуть не убил, ушел от казни заслуженной! Ты разбойников привел, что убили князя и княгиню! А потом на жену мою и малолетнего сына покушался!

— Ложь это! — перебил Насиада звенящий гневом женский голос.

Нирея хлопнула глазами. Аполу, молодую жену Насиада, она видела всего однажды, больше года тому назад: она приезжала в Тойсею с мужем и деверем, тогда еще непраздная. Нирее она показалась тихой, молчаливой и отчего-то испуганной — будто каждое свое слово взвешивает. Сейчас же ее было не узнать: бледные обычно щеки полыхали, темные глаза под покровом казались двумя угольками.

— Лучше бы мне было вправду умереть, чем знать, что мой муж, отец сына моего, — изменник и убийца!

Вновь загудела толпа — но уже не торжеством. Сквозь густой ропот, то изумленный, то гневный, слышались отдельные голоса: «Не может того быть!», «Это ж сам Безумец явился!», «Где ж тут правда?», «А что я говорил — кому еще выгодна смерть княжеской семьи, как не братцам любезным?» Стража шевельнулась, Нирея замерла, готовая провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть и не слышать. Но видеть и слышать подобало всем. Даже Лейтару, который вновь сидел на спине коня впереди Адевара и молча, по-взрослому смотрел на убийцу отца, матери и братьев.

— Закрой рот, баба безумная! — завопил Насиад, перекрывая ропот, и замахнулся на жену. — Что за Хидегова тварь тебя ущипнула?

— Нет, постой. — Норр шагнул вперед, за ним — разом все советники и воеводы. — Пусть госпожа твоя говорит. Ты скажешь следом.

Апола глубоко вздохнула, лицо ее пошло алыми пятнами. Один из жрецов приблизился к ней, следом за ним зашагал сошедший с коня Онотун.

— Говори, доченька, — кивнул он ей — почти по-отечески.

— Боги мне свидетели, я не стану лгать, клянусь вам… — Апола сглотнула, замерла на миг, озираясь. — Я видела во дворце призрак погибшей княгини Бельги. Она искала меньшого сына, что спасся от убийц… И она называла их имена… Называла мужа моего, Насиада, и Оннейва, его брата.

— Кто тебе поверит, дура! — крикнул Насиад. — Мало ли что тебе приснилось! Я тоже могу поклясться…

— Поклянешься, — прервал Онотун — негромко, но так, что по площади будто ураган промчался. — В свой срок. Когда тебе велят отвечать.

— Не приснилось мне и не поблазнилось, — продолжила Апола уже тверже. — Княгиню видели мои служанки, они все готовы тоже поклясться. А еще я слышала, что за речи вели промеж себя муж мой и брат его. И что за приказы они отдавали своим воинам. Говорили они…

— Ах ты, сука!

Насиад бросился на жену, выхватив кинжал. Аполу тотчас заслонили старая нянька и рослая пышнотелая служанка. Народ же грозно, низко загудел, точно рой диких пчел — или, вернее, точно летящая по степи буря.

Все свершилось в один миг. Живой, яростной волной толпа хлынула вперед. Нирея ахнула, прикусила пальцы. Бросились с копьями стражники, но было поздно. Насиад скрылся в бушующем море людского гнева — и тотчас появился вновь, растерзанный, окровавленный. Бездыханный.

— Стойте!

Стражи кое-как оттеснили толпу, вдвойне разъяренную пролитой кровью. Онотун воздел посох, обереги на нем зашуршали, будто злой ливень. Волей-неволей люди примолкли, кто-то стоял с озадаченным видом, безмолвно говоря: «Что ж мы натворили-то?» А кто-то сказал вслух.

— Что сделано, то сделано, — все так же негромко и звучно продолжил Онотун. — Вот голос богов и голос правды. — Он указал на Нирею и ее спутников. — И вот свидетели, чьи голоса по велению изменников должны были умолкнуть навеки.

— Да не умолкли, кишка у этих убийц тонка.

Панарет и его воины спешились, подошли к воеводе Даррезу и отдали низкие поклоны. Тот поклонился в ответ, сделал знак продолжать. И десятник продолжил:

— Тогда-то, в ночь убийства, мы не разобрались сразу, не до того было. Только и успели смекнуть, чтоб увезти прочь княжича да госпожу Нирею. Видно, сами боги на сердце положили: останься они во дворце, так не дожили бы до утра, братцы милые бы постарались. Потом уже додумались мы, что не пробраться бы никаким убийцам во дворец, не случись в ту ночь измены. Не знаю, доискались бы мы до правды, когда бы не вразумила нас мудрая Оглунна, хоть и странное орудие себе избрала…

Панарет умолк, оглянулся на Адевара. Тот успел тоже спешиться вместе с Лейтаром и теперь неспешно шел, чуть хромая, к советникам и воеводам. А они глядели на него, точно на призрак, — а может, не узнавали. «Хотя как тут не узнать? — думала Нирея. — Коли увидишь этот взор огненный и этот голос коли услышишь хоть раз, едва ли забудешь…»

— Стало быть, невиновен ты? — сказал воевода Берей. — В разбое неповинен, в убийствах напрасных? Не ты на братьев с Красного Всхолмья покушался, не ты женщину с малым дитем убить желал?

Адевар твердо встретил взгляды воевод и воинов — жесткие, недоверчивые, а у кого и сочувствующие. Лейтар коснулся его колена, словно желал отвечать за него сам. Адевар склонился, шепнул ему что-то и, выпрямившись во весь рост, заговорил:

— Спокон веку освящено богами и предками право кровной мести за родичей убитых. Все, кто меня знает, скажут, что я отродясь не творил зла, я служил моему князю и держал вверенную мне землю. Когда разорен был мой дом и убита моя жена и малолетние сыновья, виновники не таились, надеялись меня в западню завлечь — и завлекли. Замыслов своих они не скрывали, думали из меня ответчика сделать за преступления свои. Не потому я бежал от смерти, что страшился ее, а потому, что мести желал. А того, что порой челядь неповинная гибла от моей руки, не скрою. Этой вины мне вовеки не смыть, как и того, что не известил я вовремя князя Таглама о замыслах родичей подлых.

Пока Адевар говорил, он по-прежнему стоял прямо, точно осужденный, что готовится доблестно принять смертельный удар. Не искал он ничьего сочувствия, не ловил ничьего взора — только один раз глянул на бледную Аполу, вдову Насиада, что замерла в руках служанок.

— Коли за тобой стоит служитель богов, стало быть, не лжешь ты, — произнес один из советников. — И все же слова словами…

— Так вот вам дела, — тотчас ответил Адевар. — Неужто не заметил никто из вас, что за прошедший год безвременно умерли все родичи княгини Бельги? Среди них оказалась и сестра моя, что была замужем за Окинаем, троюродным братом княгини. Оба угорели в опочивальне — якобы заслонку позабыли открыть. Вроде обычное несчастье, бывает. Да не бывает, чтобы сами собой случались они с ветвями одного рода. А кто из всего рода уцелел — они, братья с Красного Всхолмья. Меня, как самую дальнюю родню, они оставили напоследок. И моя ветвь тоже рассечена, сыновья мои мертвы, и госпожи моей больше нет. Одно мне остается — перед ликами богов и перед служителями их поклясться, что сам я никаких прав не имею и не желаю.

Он опустился на колени перед Лейтаром, склонил седую голову.

— Коли пожелает князь казнить, приму смерть. Коли пожелает, чтобы я служил ему и впредь, стану служить, там, где он повелит.

— Встань, — звонко ответил Лейтар, прежде чем кто-то успел заговорить.

Адевар поднялся. А Лейтар вытянулся, глядя ему в глаза, и так же звонко продолжил:

— Повелеваю, чтобы ты служил мне. Но не в уделе своем, а здесь. Будешь мне дядькой.

Нирее казалось, что земля под ногами тает — или расплывается, как болото. Все это время, пока Адевар держал за себя ответ, она тряслась, точно в лютой огневице: с Лейтаром-то все ясно, да что скажут советники? Затаив дыхание, Нирея глядела на лица воевод и воинов — они-то явно верили. Верили и жрецы, кивали на каждое слово. Когда же Лейтар объявил свою волю, Панарет кивнул прочим стражам, и они дружно гаркнули на всю Тойсею: «Слава князю Лейтару!»

— Коли ты велишь, князь, я повинуюсь, — ответил Адевар, когда крики поутихли.

Он вновь выпрямился и поглядел на задумчивых советников. Нирея мысленно усмехнулась, догадавшись, что за помыслы их тревожат. Юный князь — славное подспорье для всяких темных делишек: отчего бы не повертеть им да не урвать себе ломоть-другой лакомой власти? А с таким дядькой никем не повертишь — стоять будет, точно в смертном бою. Да и властен он, все же не простой человек — а ну как сам все к рукам приберет?

— Коли ты желаешь, государь, так тому и быть, — низко поклонился Лейтару Норр, следом прочие. — Да про нас не забывай. Юн ты еще, многого не ведаешь. На то мы и даны тебе, чтобы всячески помогать, пока ты не вошел в возраст…

— Спасибо, — важно ответил Лейтар и кивнул по-взрослому; Нирея чуть не прослезилась: точь-в-точь матушка! — Я вам верю, да вот чего желаю: чтобы вы, пока я мал, не чинили моим именем своей воли.

Советники дружно принялись клясться. Берей с Даррезом переглянулись, усмехаясь в бороды: вот так князь — мал, да сметлив. А толпа радостно загудела, засмеялась, особенно когда Адевар прибавил: «Не тревожься, князь, я за этим пригляжу», — негромко, но так, что все поблизости услышали.

Когда все принесли положенные клятвы, Лейтар оглянулся. Взор его отыскал Нирею, и она встрепенулась, кинулась со всех ног к нему. Краем глаза она заметила, как толпа хлынула вперед, как окружила ее спутников, как суровый Панарет, моргая, разом сгреб в охапку жену, дочь погибшей Вейры, и четверых детей. Лейтар, видимо, тоже заметил это и обратился к воеводам.

— Даррез, — сказал он, — надобно сделать десятника Панарета сотником княжьей стражи. А всех прочих — Тейгота, Овандима, Граса и Ридама — десятниками. Князь должен благодарить тех, кто защищает его.

С улыбкой Нирея смотрела, как Даррез кланяется, обещая исполнить все, как велит государь. А государь, как только она подошла, на мгновение сделался собою прежним — маленьким братцем, обожающим сказки, зрелища и сладости.

— Ты ведь останешься со мной, Нирея? — спросил он — совсем как раньше, когда умолял ее позволить ему подольше не ложиться спать или съесть еще пару леденцов.

— Конечно, останусь, я же твоя сестрица. — Нирея обняла его за плечи. — Разве что ты пожелаешь отдать меня замуж.

— Не отдам, — заявил Лейтар и притопнул ногой.

«А ведь вправду не отдаст, — подумала Нирея, вспомнив, как люто он ревновал ее какой-нибудь месяц-другой тому назад. — Он все же маленький, пускай и князь. Не обойтись ему без меня. Да и сама я — неужели вправду хочу замуж?»

Поневоле Нирея помрачнела, стараясь не смотреть в сторону человека, чьей женой желала бы стать — и чьей покойной жене украдкой завидовала. «Нет, недолжные это мысли, нельзя насильно в душу рваться да на шею вешаться. Он и полугода не вдовеет, жива еще память, свежа рана в сердце. Быть может, потом, когда время пройдет. А я дождусь. Никто мне другой не надобен».

Лейтар, казалось, угадал ее мысли, хоть и не понял сути. Лицо его тоже омрачилось, сделалось совсем юным и хрупким.

— Нирея, — прошептал он, едва шевеля губами, — мне страшно туда возвращаться. — Он кивнул на дворец. — Ведь они все погибли там… Я только сейчас понял: как я буду без них?

— Я тебе помогу, — ответила она так же тихо. — И Адевар поможет — чего тебе бояться, когда он рядом? Зато подумай, как сейчас счастливы отец, мама и братья там, у Санеины-луны. Ведь они видят, каким ты стал, — и знают, каким станешь.

— Да, я буду очень стараться! — Лейтар закивал, хотя всхлипнул украдкой, но собрался с духом. — Я хочу, чтобы они радовались… и чтобы все радовались.

Он цепко ухватил Нирею за руку и повел к воротам. Слуги давно унесли изувеченный труп Насиада, лишь на мостовой осталось кровавое пятно. Нирея отвела взор. Вместо этого она отыскала Адевара — он о чем-то говорил с воеводами. Поклонившись им, он зашагал к Аполе.

Нирее показалось, что вдова Насиада чуть подалась назад, но устояла. Что уж там было между ними, правда ли пытался он убить ее или нет — про то одни боги ведали. Адевар низко поклонился Аполе, и Нирея расслышала его слова:

— Прости меня, госпожа, сама ведаешь, за что. Боги мне свидетели, нет у меня зла на тебя и на дитя твое.

— Боги мне свидетели, прощаю, — ответила Апола и слегка зарделась, точно извечный страх наконец оставил ее. — Хоть ты и вправе отомстить мне по закону. Давно дала я себе слово и вновь повторю: не будет мой сын знать ни ненависти, ни вражды былой. Будет служить своему князю, как в возраст войдет. Сама же я уехать хочу, если будет на то княжья воля. Да и мужа, каков бы ни был, подобает похоронить на его земле.

Адевар молча кивнул. Нирея заметила, что по лицу его пробежала тень: должно быть, сожалеет, что не довелось ему взыскать-таки кровью за кровь с убийц семьи своей. А быть может, это в самом деле голос богов, как сказал Онотун. Месть рождает месть, а ненависть рождает ненависть. Так не лучше ли рождать что-то иное, светлое — живое, а не губительное?

Советники, воеводы, стража и прочие неспешно двинулись ко дворцу. Толпа продолжала гудеть снаружи — еще бы, тут разговоров на добрый год хватит. Апола со служанками удалилась к себе — не иначе, собираться скорее в дорогу. С тайной грустью Нирея вздохнула: одиноко ей теперь будет на женской половине — сам Лейтар нескоро еще приведет во дворец жену-княгиню. К тому времени сама она уж перестарком сделается…

— Что-то пригорюнилась ты, — прозвучал над ухом голос Адевара. — Или не рада за братца?

Нирея вскинула голову. Он смотрел на нее прямо, и взор его неуловимо изменился. По-прежнему полыхал в нем гордый воинский огонь, да ушли бесследно тяжесть и злоба черная. А потом он улыбнулся в отрастающие потихоньку седые усы, и Нирее на миг почудился тот, кем он был прежде, — добрый и честный человек, отважный воин, любящий муж и нежный отец.

Этого человека уже не было, и возврата к нему нет, как и к Безумцу. А кто теперь будет — боги весть.

— Рада, — ответила Нирея, едва шевеля губами, и сжала взмокшие вмиг ладони. — Просто… тяжко нам всем пришлось… особенно Лейтару… — Она умолкла смущенно и подняла голову, резко выдохнула. — Нет, особенно тебе. Ты столько раз нас выручал, от смерти спасал… и досталось тебе крепче всех… душой и телом настрадался… Не знаю, как и благодарить тебя…

Адевар качнул головой.

— Нет, — ответил он. — Это я должен благодарить вас всех. Особенно князя. — Он помолчал, вновь улыбнулся. — И тебя. Ты из тех девиц, что способны три пары железных башмаков износить да три посоха железных изломать. Из тех, что способны и мертвых оживить. Я лишь меч бездушный. А вы с князем — душа.

Он поклонился ей и поравнялся с Лейтаром, нагнулся к нему. Лейтар вздохнул тяжко, но указал рукой — видно, показывал, где жили прежде отец-князь и Гелед с Антесаном. Где предстоит отныне жить ему самому — и Адевару, как его дядьке-воспитателю.

Нирея на миг позабыла, сколько дел ей предстоит сейчас, — раз матушки нет, все заботы о хозяйстве дворцовом, все слуги со служанками отныне на ее плечах. «Успеется», — сказала себе она. В этот миг ей казалось, что все время в Дейне — ее.

Она смотрела им вслед и уже не удивлялась тому, как забавно глядит рослый статный воин обок с четырехлетним мальчиком. В груди зажгло, взор помутнел, и Нирея сморгнула слезы — не скорбные, а радостные. Быть может, время вправду исцеляет, хоть и не так, как чародейство тимрийских волхвов. Странные слова он сказал ей. Просто благодарил — или впрямь надеялся, что сумеет она однажды оживить его?

Нирея заставила себя идти дальше. Знакомые с детства стены, резьба, лестницы и двери казались странно чужими, и ей предстояло вновь сродниться со всем этим. Стать душой, как сказал Адевар.

«Стану, — твердо сказала она себе, шагая по чуть скрипящим ступеням. — Другие ищут свой путь, а мне мой ведом. Двое вас у меня — ты, братец-князь, и ты, меч острый в моем сердце. Но живой, не бездушный».