The final fire of a fallen star | Последний огонь упавшей звезды (гет)

Ночь в Хогвартсе пахнет воском оплывших свечей и сыростью подземелий. В воздухе чувствуется прохладная свежесть шотландского высокогорья, смешанная с ароматом горящих факелов и старинных книг.

Неделя прошла — ровно семь дней с тех пор, как поезд привез нас сюда, — но подземелья Слизерина так и не согрелись. Воздух здесь всегда чуть влажный, словно само озеро над нами просачивается сквозь своды, напоминая, что мы живём на глубине.

Комната тонет в полумраке. Занавески на окнах-иллюминаторах плотно задёрнуты, но сквозь ткань пробивается мерцающий зелёный свет — отражение воды, колышущейся где-то там, за толстым стеклом. Он скользит по стенам, как призрак, рисуя на потолке волнообразные тени.

Дариус Розье уже на ногах. Он стоит у зеркала, впиваясь пальцами в виски, словно пытается вдавить обратно разрывающую череп боль. Его отражение — бледное, с тёмными кругами под глазами — кривится в ответ. Я знаю, что он зависим от кофе, и не будет похож на человека до самого завтрака.

Регинальд снова заснул, не доведя твою тушу до ванной. Его кровать напоминает поле после дуэли: простыня на полу, одеяло комом. Сам он — лицом в подушку, волосы торчат как перья гиппогрифа, и храп с лёгким посвистом — неизменный спутник утра. Нервно отвожу взгляд от этого кошмара. Он точно подходит на звание самого раздражающего персонажа этой комнаты. И почему, интересно, я не смог закончить свой список? Непорядок.

Я натягиваю рубашку, каждое движение отточено до механизма: манжеты, воротник, галстук. Всё должно сидеть идеально. Порядок — броня. Если всё будет правильно на поверхности, может, из-под неё не вылезет ничего лишнего.

— Убью кого-нибудь, если сегодня не будет нормального кофе, — ворчит Дариус, морщась, как будто слова причиняют ему физическую боль.

— Ты уже говорил это вчера, — раздаётся голос с подушки. Регинальд даже не поднимает головы. — И позавчера. И в прошлую пятницу. Но все ещё живы и здоровы. Разочарование года.

— Ты — разочарование века, — бросает Дариус. Он садится на край своей кровати и смотрит в никуда. — И кофе в этом проклятом замке всё ещё отвратительный. Как так можно жить?

Я молча глажу край тёмно-зелёной мантии, убираю невидимую пылинку с лацкана. Проверяю часы. Тик-так. Семь минут до семи. Зачем мы встали так рано...

Регинальд, кажется, наконец проснулся. Он переворачивается на спину, одной рукой закрывая глаза от света, а другой шаря по полу в поисках своего ботинка.

— Кто-нибудь видел мой левый? — бормочет он, не особо надеясь на ответ.

— Он под твоей кроватью, как всегда, — отзывается Дариус, который, кажется, немного ожил. По крайней мере, теперь он выглядит скорее раздражённым, чем полумёртвым. — Сколько можно терять одно и то же каждое утро?

Кассиус буквально влетает в комнату, как буря. На нём уже идеально выглаженная форма, галстук завязан в идеальный виндзорский узел, но волосы — как всегда — торчат в разные стороны, несмотря на явные попытки их приручить. Он самодовольно насвистывает мелодию, которую я, к несчастью, узнал: «Салемская сирена». В приличных кругах эту композицию традиционно избегают за откровенно... скандальную репутацию.

— Доброе утро, мои несчастные соседи, — объявляет он радостно, подмигивая всем и каждому, включая зеркало.

Регинальд хмыкает с подушки, в попытке надеть ботинок на неправильную ногу.

— Что за гиперактивность с утра пораньше, Касси? — лениво тянет он, не открывая глаз. Рейли, наконец, поднимается с кровати, пошатываясь, как зомби после ночной смены в «Кабаньей голове». — Мне бы хоть до завтрака дожить, — бормочет он, натыкаясь на тумбочку.

Уорингтон делает вид, что оскорблён до глубины души:

— Я просто полон энтузиазма и жизненной энергии! — восклицает он, театрально прижимая руку к сердцу. — В отличие от некоторых, кто предпочитает превращать каждое утро в траурную процессию.

Он подходит к зеркалу, поправляя галстук с нарочитой тщательностью, хотя тот и так выглядит безупречно. Его пальцы скользят по волосам, пытаясь их пригладить, но непослушные пряди снова вздымаются в разные стороны. Кассиус вздыхает, словно это величайшая трагедия его жизни, но быстро возвращается к своей обычной игривости.

— Знаете, что говорил мой дедушка? «Если ты не можешь начать день с улыбки, значит, ты делаешь что-то не так». И знаете что? Он был абсолютно прав!

Я поправляю запонки с фамильным гербом, отмечая про себя, как Кассиус одним своим присутствием растормошил всю комнату. Его энтузиазм заразителен, но я предпочитаю сохранять маску равнодушия.

Дариус издаёт звук, похожий на стон раненого животного, и закатывает глаза, продолжая массировать виски.

— Твой дедушка, должно быть, был таким же невыносимым, как и ты, — бормочет он, падая обратно на кровать.

— У всего есть свой секрет, — отвечает Кассиус, бросая ему флакон с тонизирующим зельем.

Розье ловит его и скептически разглядывает мутноватую жидкость, но всё же откупоривает флакон. Залпом выпивает содержимое. Через секунду его лицо искажает гримаса:

— Блять! Это же чистый экстракт горечавки?!

Кассиус сияет:

— Работает, не так ли?

Действительно, Дариус теперь выглядит почти живым, если не считать яростного блеска в глазах и сжатых кулаков.

Регинальд, наблюдающий эту сцену, медленно отползает к двери:

— Я предпочитаю свои привычные страдания, спасибо.

— О, какие мы чувствительные сегодня! — восклицает Кассиус и кривит лицо. — Просто хотел поднять вам настроение перед завтраком.

Дариус бросает в его сторону мрачный взгляд.

— Если ты не заткнёшься в ближайшие пять секунд, я лично утоплю тебя в озере. И поверь, никто не станет тебя искать.

— Драма, — фыркает Кассиус, но всё-таки снижает громкость своего присутствия до менее оглушительного уровня. — Между прочим, вы могли бы быть чуть более благодарными. Я только что спас нас от неприятностей.

Я перестаю поправлять свою идеальную одежду и медленно поднимаю глаза. Кассиус ухмыляется, явно наслаждаясь моментом всеобщего внимания.

— Ну... скажем так, наш дорогой декан был не в лучшем настроении, когда я встретил его у входа в подземелья.

Дариус закатывает глаза.

— Какое потрясающее начало дня. И какое это имеет отношение к нам?

— А то, что я вовремя убедил его не устраивать утренний рейд по комнатам, — отвечает Кассиус, делая гордый жест рукой, будто только что спас Слизерин от разрушения. — А он, если вы помните, хуже Регулуса в вопросах беспорядка.

Всеобщие смешки заставляют мысленно закатить глаза. Я не вижу ничего плохого в стремлении к порядку.

Дариус со стоном натягивает мантии, не обращая внимания на кривизну складок — что, для него, признак крайней степени утреннего отчаяния.

— Не думал, что когда-нибудь это скажу, но… спасибо, Уорингтон. Ты — шумный, самовлюблённый придурок, но иногда даже ты бываешь полезен.

Я считаю секунды, пока они продолжают перебрасываться колкостями. Раз... два... семь. Время выходить.

— Если вы закончили свой цирк, — произношу я холодно, направляясь к двери, — советую поторопиться на завтрак.

Седьмой год мы уже живем в одной комнате. Я знаю их привычки лучше, чем хотелось бы. Но нас нельзя назвать друзьями, совсем нет. Возможно, я раздражаю их ничуть не меньше, чем они раздражают меня.

Я выхожу в коридор первым. Шаги отдаются глухим эхом. Завтрак проходит в какой-то прострации, я стараюсь обращать как можно меньше внимания на происходящее вокруг.

Тик-так. Время отправляться на первый урок.

Когтевранцы у кабинета разбиваются в бесструктурный орнамент, режущий глаз своей неупорядоченностью — кто прислонился к стене, погрузившись в книгу, кто переминается с ноги на ногу, теребя кончик галстука, а кто-то и вовсе устроился прямо на полу, будто забыв об элементарной дисциплине.

Мой взгляд цепляется за пятно на мантии Генри Лоуэлла — кофейное, судя по цвету. Небрежность. Непростительная. Отвожу глаза.

Худощавый когтевранец стоит неподвижно, прямоугольные очки бликуют, скрывая выражение глаз. Вот кто мне сейчас нужен.

— Уэнтуорт, — произношу ровно, останавливаясь в шаге от него.

Он поднимает голову, но взгляд остается расфокусированным — часть сознания явно всё ещё блуждает среди формул на пожелтевших страницах.

— Блэк. — Голос плоский, как поверхность озера в безветренную погоду. — Ты блокируешь 12% светового потока. Отойди на два шага влево.

Октавиус за моей спиной фыркает, но я выполняю просьбу. Ровно на два шага.

— Как мило, — шепчет он мне на ухо, нарочито медленно выдыхая. Это неприятно. — Ты нашёл родственную душу.

— Мне нужна схема, — говорю я, игнорируя Дредмора. — Распределение импульса при отражении трёх последовательных заклятий. Барти упоминал, что я могу обратиться к тебе.

Роберт моргает. Один раз. Медленно. Перо повисает над строкой, словно не знает, в какую сторону двигаться. Потом он снова пишет.

— Визуализация займёт три часа. Тебе нужен только расчёт?

За спиной у Уэнтуорта внезапно раздается взрыв, который заставляет всех нас дернуться. Лоуэлл вскакивает, тряся обожжёнными пальцами. Его рыжие волосы торчат ещё более беспорядочно, а глаза горят безумным блеском.

Для него у меня тоже есть досье. Безнадежный чудак, изобретающий какие-то свои магические устройства. Не боится экспериментировать, но пренебрегает всеми возможными правилами безопасности, чем доводит преподавателей до седых волос. Все время под чем-то, и я никак не могу взять в толк, как преподаватели этого не замечают. Его глаза всё говорят за него.

— Прекрасно! Теперь я точно знаю, как НЕ нужно совмещать эти руны! — кричит он, озвучивая свое великое открытие. Как такие люди вообще выживают...

— Только расчёт, — уточняю я, вздыхая на происходящее.

— Сделаю до выходных, — говорит Роберт спокойно.

— Принято. В долгу не останусь.

Я поворачиваюсь, игнорируя шум позади. Лоуэлл всё ещё возбуждённо жестикулирует, показывая кому-то свой обгоревший рукав, а Престон с каменным лицом водит палочкой, убирая последствия.

Флитвик всегда появляется неожиданно, словно его уменьшенный рост наделил его способностью перемещаться незаметно. Он возник у двери, как будто вырос из воздуха.

— Доброе утро, господа! — из него фонтанируют энергия и дружелюбие.

Профессор не ждёт ответа. Он уже открывает дверь в класс и делает приглашающий жест, ловко взмахнув палочкой: доска оживает, покрываясь строками текста — заклятия отражения, распределение силы импульса, нейтрализация чар воздействия. Я почти слышу, как щёлкают шестерёнки в моей голове — материал знакомый.

Занимаю место у окна. Слева — Розье, уже достаёт свитки. Октавиус садится сзади, шумно роняя сумку на стол. Уверен, он делает это специально. Не поддаваться раздражению — тоже часть порядка.

Флитвик карабкается на кафедру с удивительной ловкостью, словно на него законы притяжения не действуют. Он улыбается, и его голос легко заполняет пространство — не громкий, но точно дозированный.

— Сегодня, — говорит он, указывая на доску, где строки текста уже выстроились в чёткую схему, — мы продолжим работу с направленным отражением. Нам предстоит выяснить, как корректно распределить импульс при взаимодействии с множественными источниками магии.

Розье рядом что-то черкает. Быстро, резко, будто калечит перо. Он слишком эмоционален в своих расчётах — всегда ставит знак равенства между силой и эффектом. Я — между точностью и результатом.

Палочка в руке лежит идеально. Провожу дугу — строго по геометрии заклинания. Минимум колебаний. Максимум контроля.

Купол вспыхивает и гаснет, будто кивнув в знак одобрения.

— Безупречно, мистер Блэк, — звучит голос Флитвика. — Вот это я называю осмысленным применением теории.

Чуть склоняю голову в знак благодарности, но больше ничего. Признание, данное без излишней экспрессии, ценится выше громких аплодисментов.

Октавиус что-то бормочет себе под нос. Зависть всегда звучит тише, чем восхищение. И в этом — тоже порядок.

Сзади Рейли сонно опускает голову на руки. Вид у него такой, будто он только что вылез из постели. Наверное, ему все-таки стоило принять горечавку у Кассиуса утром.

— Это был мой эксперимент, — бормочет он, заметив мой взгляд. — Как повлияет нехватка мотивации на магическое сопротивление. Пока неутешительно.

Дальше урок проходит превосходно. Заклинания всегда мне нравились — невозможно не восхититься точностью и логикой, которые стоят за каждым движением палочки, за каждой формулой. Это как сложная партитура, где каждый нотный знак имеет своё место, а любая ошибка может привести к фальши.

Когда урок заканчивается, я покидаю класс одним из первых. Коридоры Хогвартса встречают влажной прохладой — после душной, насыщенной магией аудитории она кажется почти освежающей.

Поворот в северное крыло. Я знаю, сколько каменных плиток отделяют класс заклинаний от моей следующей остановки — библиотеки. Она встречает сухим шелестом страниц и привычным запахом — смеси древней кожи, чернил и хранящейся веками тишины.

Мадам Пинс кивает в мою сторону, но ничего не говорит. Она знает — если я здесь, значит, всё будет аккуратно, с уважением к каждому корешку. Я прохожу в дальний угол, где тома по структурам отражательной магии выстроены в ряд, как музыкальные ноты.

Пальцы скользят по названиям. Один, два, три... «Многослойные щиты и распределённые векторы». Именно то, что нужно. Книга тёплая, будто ждала.

Снаружи грохочет гром. Осень вступает в свои права.

Краем глаза замечаю этих двоих — Уизли и Грейнджер. Сидят, как две мокрые совы под потолком в башне: сутулые, глаза, покрасневшие от усталости. Волосы растрёпаны, в руках — какой-то полураспадающийся справочник по древним ритуалам.

Смешно. Или было бы, если бы не этот странный скрежет под лопатками, не дающий покоя.

Поттер пропала.

Никто не знает, где она.

Кажется, даже её друзья.

Я отворачиваюсь, это меня совершенно не касается. В конце концов, это же Гриффиндорцы — пусть сами разбираются со своими проблемами.

Подхожу к любимому месту — здесь свет падает под правильным углом. Он не заставляет напрягать глаза. Раскрываю фолиант на нужной странице, где формулы выстроились в идеальную симфонию. Страницы под пальцами шершавые, как старая кожа. Чернила отливают синевой, а поля испещрены пометками. Кто-то уже пытался разобраться в этом. Неудачно.

Нет. Так не пойдет. Провожу рукой по полям, стирая следы чужого беспорядка.

В соседней секции — шепот. Раздражает. За окном сверкает молния, и на мгновение тени на стеллажах становятся длиннее, чем должны быть.

Грейнджер вскакивает.

— Да это издевательство!

Как же ты права, грязнокровка. Не могли бы вы вести себя тише?

Мадам Пинс выражает свое недовольство грозным шипением. Интересно, она училась на Слизерине? Грейнджер осекается под взглядом и замолкает.

Мои пальцы механически выравнивают угол книги относительно края стола. Я привык к тишине. И чужая тревога, разлитая в воздухе, раздражает не хуже навязчивой, фальшивой ноты в этюде.

Тем не менее, я прислушиваюсь. Слишком интересно, чем они так увлечены.

Перевожу взгляд обратно на формулу. Щит можно усилить за счёт обратного потока. Если правильно распределить точки напряжения — удержится даже под перекрёстным огнём. В теории.

Гром гремит в третий раз. На этот раз — совсем рядом. Стекло дрожит. Листья на деревьях, видные сквозь окно, завихрились в ритме бури.

Возможно, мне стоит сменить местоположение, если я хочу спасти свой рассудок. Закрываю книгу с сухим звуком. Поднимаюсь, чувствуя, как деревянные половицы слегка скрипят под ногами, нарушая тишину библиотеки.

Библиотекарь бросает на меня быстрый взгляд, но её грозное выражение смягчается — видимо, моя аккуратность и уважение внушают ей некоторое доверие. Ирма Пинс позволяет вынести фолиант из библиотеки, даже если это запрещено. Я киваю ей в знак благодарности и направляюсь к выходу.

Я слишком устал.