Штормовое предупреждение (гет)

Май 1958 г. — начало сентября 1972 г., США, штат Техас, округ Виктория

От стен отражался звук церковного хорала. Пусть хор и состоял всего из нескольких человек, но пение звучало так возвышенно, так торжественно, что Тхарме казалось, будто она попала в рай. Тёплая рука Аарона нежно сжимала её ладонь, когда они шли к алтарю, а на его губах играла улыбка — такая светлая, что могла бы заменить Тхарме солнце.

Мама была против того, чтобы Тхарма выходила замуж за Аарона. Он казался ей лжецом, вещающим Тхарме лапшу на уши. «Он околдует тебя, глупая девчонка, вот увидишь!» — говорила мать. Но Тхарма была уверена, что Аарон не такой. Он ведь любит её.

В конце концов, ради неё он отрёкся от своего мира — от мира магии.

Эта старенькая церковь с потёртыми желтоватыми стенами, рыжими скамейками, покрытыми облупившимся лаком, и золотисто-охристое распятие у алтаря — все они были свидетелями тайны. И в этой тайне рождалась новая семья. Семья Тхармы и Аарона Грэйвсов.

Аарон заметно нервничал. Он то и дело проводил языком по обсохшим губам, и кадык его дёргался. Тхарму отчего-то это очень веселило. Обычно её Аарон не робел ни перед чем — всё-таки он был из этих магических военных, авроров, — но сейчас, идя с ней под руку к алтарю, он выглядел таким трогательно-уязвимым, что у Тхармы сжималось сердце от переполняющей её нежности.

Они встретились год назад, во время её командировки в Канзас. Это была первая командировка Тхармы, за которую она долго билась с чёртовым сексистским руководством. Женщины, видите ли, слишком ненадёжны, чтобы поручать им что-то сложнее колонки для домохозяек в третьесортном журнале! Тьфу! Но Тхарма была дочерью своей матери — упрямой как ослица и цепкой как бульдог, поэтому руководству ничего не оставалось, кроме как сдаться.

В тот день у Тхармы был выходной, который она собиралась посвятить целиком и полностью себе, пока по дороге в магазин не наткнулась на невероятной красоты парня, с руганью пытающегося починить свой мотоцикл. Длинные рыжие волосы выбились из закреплённого деревянной шпилькой пучка и прилипли к вспотевшей шее и крепким плечам.

— Прошу прощения, мистер, вам помочь? — спросила Тхарма прежде, чем включить голову и подумать.

Парень резко повернулся к ней, и Тхарма утонула в его синих, словно грозовое небо, глазах. Он прикусил губу, нахмурился, оглядывая Тхарму с головы до ног, и спросил:

— Вы разбираетесь в мотоциклах?

— Есть немного. — Тхарма откинула с лица кудри и отвела взгляд. — Дома я часто помогала матери чинить сельскохозяйственную технику.

Она думала, что этот парень фыркнет, скажет, чтоб она не лезла в мужское дело, но он лишь чуть подвинулся, давая ей возможность сесть рядом, и застенчиво сказал что-то вроде: «Буду очень благодарен, если вы мне поможете».

За то время, пока они в четыре руки чинили двигатель, Аарон — так его звали — успел рассказать, что сбежал из дома, а Тхарма — понять, что так просто этого парня она не отпустит. Знакомство они продолжили уже в комнатке, которую издательство Тхармы оплатило ей на время командировки. Вряд ли издательство рассчитывало на то, что в этой комнатке Тхарма будет не только писать статьи для их дурацкого журнала, но еще и лишит девственности какого-то парня, которого повстречала буквально утром. Впрочем, оставаться “каким-то парнем” Аарон тоже не намеревался, поэтому домой Тхарма возвращалась уже в отношениях с ним.

Потом, спустя несколько месяцев, Аарон признался, что эта самая деревянная шпилька, которую он вечно таскает с собой, — не шпилька вовсе, а волшебная палочка, и сам он волшебник. Тхарма не верила, думала, что это шутка, пока Аарон не взмахнул своей шпилькой и не создал буквально из воздуха целый выводок птиц.

Он мог много всего: телепортироваться из одного места в другое, замораживать и сжигать вещи, перемещать их в воздухе, призывать воду и изменять предметы. Тхарме казалось, он мог всё, и это было настолько потрясающе, что казалось сказкой.

Но была одна деталь, которая всё портила.

Закон Раппапорт. Именно из-за него они сейчас стояли в старенькой церкви и женились тайно. Этот закон запрещал таким, как он, связываться с такими, как она. Да только Аарон плевать хотел на этот дурацкий закон. Они были как герои шекспировских трагедий, как чёртовы Ромео и Джульетта, разрывающиеся между своими кланами и любовью. Оставалось надеяться, что Тхарма и Аарон закончат счастливее, чем эти два подростка, погибших в одной могиле.

После церемонии Аарон и Тхарма сидели на паперти и смотрели, как золотой диск солнца закатывается за неровную кайму горизонта. Солнце золотило волосы Аарона, и кожа тоже казалась будто позлащённой.

— Красиво, — щурясь, сказала Тхарма.

— Ты красивее, — ответил Аарон и заправил волосы ей за ухо, а она улыбнулась, прикрыла глаза, положила голову ему на плечо.

Ветер нёс с собой запах пыльцы, и казалось, что впереди ждёт только хорошее. Но вдруг всего лишь казалось? Вдруг этот момент, наполненный умиротворением, скоро оборвётся, оставив после себя только сожаление? Тхарма зажмурилась и, приобняв мужа за талию, прошептала:

— Аарон… давай никогда не расставаться?

Он улыбнулся в ответ и кивнул.

— Надеюсь, ты знаешь, что я люблю тебя, Тхарма? Я ни за что с тобой не расстанусь. Никогда.

«Никогда», — мечтательно повторила про себя она, прикрывая глаза и подставляя лицо ласковым солнечным лучам.

Никогда.

Они расстались через четырнадцать лет. Четырнадцать лет длилось «ни за что», четырнадцать лет ползло железное «никогда», пока наконец в сером зале суда громко ударил молоток. Ещё громче ударяло по рёбрам сердце Тхармы. Её дочь, её самое дорогое создание, отдавали ему. А он — она прекрасно видела — что-то сделал с судьёй. Он околдовал его, тот дёрнулся, и из рта вывалились бесцветные слова:

— Тхарма Джудит Пирс лишается родительских прав.

Глаза её дочери наполнились слезами. Она была здесь, рядом, хваталась за руку Тхармы, и Тхарма в ответ только крепче сжала её ладонь. Она не отдаст дочь! Это ошибка, такого не может быть! Она пыталась оспорить решение суда, пыталась возражать, пыталась вызволить свою дочь из лап этого чудовища, но на его стороне были чары. Он, чёрт возьми, мог всё, и это было настолько ужасно, что казалось кошмаром. Он мог всё, Тхарма же не могла ничего.

— Мама! — вскрикнула Сторми, когда Аарон потащил её вон из зала суда.

— Я обязательно заберу тебя назад, Сторми, ты только дождись, милая! — закричала в ответ Тхарма. Ноги едва держали её, и слова еле-еле проталкивались сквозь ком слёз, набухший в глотке.

А Аарон всё дальше и дальше уводил её дочь. Тхарма прикусила губу, лишь бы не расплакаться, но это не помогло. Она прижала ладони к пылающему от ярости лицу. Во что бы то ни стало, она вернёт свою дочь! Пусть ей придётся перевернуть вверх ногами всю судебную систему, плевать!

Серые стены здания суда давили, давило нависшее над головой серое небо. Тхарма закрыла глаза. Она сделает всё возможное, чтобы спасти своего ребёнка.

* * *

10 сентября 1972 г., США, Нью-Йорк, особняк Грэйвсов

Цепкие пальцы обхватили подбородок Сторми и, надавив, заставили раскрыть рот. Миссис Грэйвс посмотрела ей в зубы, как какой-то кобыле, и лишь скривила губы, будто вступила ногой в коровий навоз. Сторми оскалилась, извернулась и вырвала лицо из её рук. У неё не повернулся бы язык назвать эту женщину своей бабушкой.

— Ты пропал на пятнадцать лет, — голос миссис Грэйвс звенел, как сталь, — мы думали, ты умер в какой-нибудь сточной яме в Алабаме или, упаси Мерлин, в Миссисипи!

Отец стоял, небрежно опираясь плечом о дверной косяк. Казалось, он даже не слышал слов миссис Грэйвс.

— А теперь ты заявляешься к нам на порог с вот этим? — продолжила она, тыча пальцем в Сторми. — Притащил в дом бастарда! Во что она одета! Не-магические тряпки! Что за волосы! Не волосы, а гнездо! И что с кожей! Ты сношал какую-то негритянку, что твой выродок выглядит вот так?

— Я не выродок! — зарычала Сторми, но миссис Грэйвс взмахнула палочкой, и рот запечатало заклинанием немоты.

— Никаких манер, никакого уважения, ничего! — Миссис Грэйвс сжала переносицу пальцами. — Она хоть магией обладает? Если это отродье ещё и сквиб, то я немедленно выброшу её на улицу.

Сторми захотелось плакать. Она обернулась к отцу, но тот всё так же продолжал опираться о дверной косяк, безразлично разглядывая собственные ногти. Сторми прикусила язык. Все её попытки сказать что-то не венчались успехом. А она хотела не просто сказать, она хотела закричать, что она не сквибка, не бастардка, она законнорождённая дочь Тхармы Пирс. И даже если бы в её крови не было ни капли магии, она всё равно была бы хорошей и доброй девочкой, а не выродком.

— Моя дочь, мама, обладает выдающимся волшебным даром. — Отец наконец повернул голову к миссис Грэйвс и оторвался от дверного косяка. — Я позаботился о том, чтобы научить её азам. И я не потерплю, чтобы ты обращалась с ней как с грязной простячкой без капли магии в крови.

Миссис Грэйвс скривилась ещё сильнее. она повернулась к своему мужу, который сидел поодаль в кресле и раскуривал сигару. Сторми даже не сразу поняла, что он тоже здесь присутствует. Миссис Грэйвс спросила:

— Дорогой, не хочешь ничего сказать? Твой сын притащил домой бастарда и теперь ещё смеет мне перечить! Не хочешь хотя бы раз проявить себя как отец и вразумить сына?

Мистер Грэйвс злобно глянул на жену и вытащил изо рта сигару.

— Урсула, о каких правилах приличия может идти речь, когда ты сама ведёшь себя как последняя истеричка, забывшая о манерах? — пророкотал он. — Я вообще-то курю! Будь добра дождаться, пока я окончу.

Шумно выдохнув, миссис Грэйвс сжала переносицу пальцами и махнула рукой.

— Дотти! — позвала она, и перед ней появилась домашняя эльфийка.

— Дотти к вашим услугам, госпожа, — тоненько пропищала эльфийка. — Что велите делать?

— Приготовь спальню для этой девушки и передай другим, чтобы привели в порядок покои Аарона. Как закончите, доложи мне. Ступай. — Затем миссис Грэйвс повернулась к Сторми и её отцу и сказала: — Я дозволю вам жить в моём доме, дозволю быть частью рода, но вы должны исполнять то, что я скажу. И это не обсуждается. Увидимся на ланче.

С этими словами она развернулась, достала из футляра мундштук и закурила. Сторми неловко переминалась с ноги на ногу, не зная, куда себя деть. Весь этот дом выглядел неуютно: слишком броско, чересчур богато, излишне вычурно. Плинтуса с громоздкими вензелями окольцовывали комнаты сверху и снизу, чёрные извитые перила обхватывали ступени и сдавливали их, окна, обвешанные гардинами, выходили на кишащую людьми улицу. А самое главное — в этом доме не было мамы. Она осталась там, в зале суда, а Сторми теперь вынуждена выслушивать крики о том, что она — грязный выродок своего отца.

И самое паршивое, что этот самый отец — тот человек, который бил её мать, стирал память ей и Сторми — был единственным, на кого она могла положиться здесь.

Он посмотрел на неё ласково и протянул руку.

— Пошли, — сказал он, ожидая, когда она возьмётся за его ладонь.

Сторми хотелось крикнуть, чтобы он катился в пекло вместе со своей дурацкой семейкой. Но вместо этого она обвила пальцами его руку и зашагала рядом. Позорище. Этой рукой отец насылал Обливэйт на маму, этой рукой он ударял её, а сейчас она, непутёвая дочь, хватается за неё, как за спасительный трос.

— Сильно испугалась? — спросил папа. Сторми поджала губы и отвернулась от него, а тот лишь улыбнулся. — Мама умеет быть той ещё с… стервой.

Она ничего ему не ответила. Просто молчала, пока он вёл её по коридорам особняка и рассказывал истории из своего детства. Снова хотелось плакать. И почему только папа делал вид, что ничего не произошло? Почему он ведёт себя с ней как раньше?

Так они и ходили по особняку, пока перед ними не появилась та самая эльфийка Дотти и не пропищала:

— Госпожа велела показать, в какую комнату поселили юную леди.

— Веди, — кивнул папа и потащил Сторми вслед за эльфийкой.

Комната, выделенная ей, была просторнее, чем её прежняя комнатка в родной Виктории, но воздух казался таким тяжёлым, что вот-вот задохнёшься. Нечем становилось дышать, и стены давили оливковой желтизной.

Сторми не хотела здесь жить. Она хотела домой, к матери, в Техас. Увидев разочарованность в её взгляде, папа похлопал её по плечу.

— Придётся привыкнуть, дорогая.

И он снова улыбнулся. Сторми возненавидела эту улыбку, но в то же время становилось чуть легче, когда папа улыбался. Мерзкий комок в горле разрастался, и Сторми не придумала ничего умнее, чем уткнуться отцу в грудь, обнять его и расплакаться.

Предательница. Сторми — предательница.

Снова раздался хлопок, и появившийся эльф оповестил, что госпожа Урсула ждёт их в столовой. Папа кивнул и вытер большим пальцем текущие по щекам Сторми слёзы.

— Всё, успокойся. Ты же сильная девочка, верно?

Сторми ничего не ответила. Она опять обхватила отцову руку и крепко сжала её, шагая рядом. Папа прав, она сильная девочка, а потому и не будет плакать. Им её не сломить!

В столовой она не отлипала от папы, села рядом с ним, но не притронулась к еде. Миссис Грэйвс пила кофе, параллельно диктуя правила здешнего житья.

— Ах да, Аарон, — спохватилась посреди монолога миссис Грэйвс. — Как зовут твоего бастарда? Или у неё нет имени?

— Меня зовут Сторми, — сквозь зубы процедила та.

— Я спрашивала Аарона, а не тебя, наглая девчонка. Такая же вульгарная, как и твоё имя… — Миссис Грэйвс скривилась. Это было самое частое выражение её лица, какое она делала при виде Сторми. — Мне придётся переименовать тебя, чтобы соблюсти хоть какие-то приличия. С таким именем мы ничего не добьёмся.

— Переименовать? Мама, вы с ума сошли?

Папа резко поставил свою чашку на стол, и кофе расплескалось, запачкав скатерть. Оглядев тёмно-коричневые пятна, расползающиеся по скатерти, миссис Грэйвс приказала:

— Такванна, убери.

Сторми только сейчас заметила, что возле стены стояла темнокожая девушка лет двадцати на вид. Она взмахнула палочкой, убирая капли.

— Моё решение окончательное, — между тем продолжила миссис Грэйвс. — Никакой Сторми не будет в моём роду. Более неприемлемое имя сложно выдумать. Отныне твою дочь будут звать… Хм… — Она сделала глоток кофе. — Сесиль. Да. Сесиль Грэйвс.

— Но моё имя Сторми, и так это и останется! — вспылила Сторми, но миссис Грэйвс взмахнула палочкой, и рот Сторми запечатало магией.

— Вопиющая невоспитанность, — прошипела миссис Грэйвс.

Сторми умоляюще посмотрела на отца, но тот ничего не делал. Даже не пытался снять с неё заклинание! Он недовольно скривил губы и отвёл взгляд. Сторми снова захотелось плакать, но вместо этого она собрала в руках все силы, на которые была способна, и попыталась сбросить с себя заклинание. Магия заискрилась на пальцах, но немота так плотно сковала её язык, что её собственное колдовство было бессильно.

Она слишком слабая.

И вот опять комок набухал в глотке, выдавливая из глаз слёзы. Ну почему всё это с ней происходит? За что?

— Я всё сказала. Ты теперь Сесиль, и это неизменно, — повторила миссис Грэйвс. — Аарон, никаких возражений с твоей стороны я не потерплю. Ты утратил право голоса, когда трусливо сбежал к грязным простакам! А теперь все свободны.

Сторми вскочила с места и зашагала в сторону отведённой ей комнаты. На ходу она не сразу заметила, что темнокожая служанка — та самая Такванна — взмахнула палочкой, снимая с неё заклинание немоты. Дошагав до комнаты, Сторми распахнула дверь и обрушилась на постель. В голове растворились все мысли, и только одна сплошная ненависть разрасталась из маленькой точки в груди и превращалось в густое чёрное пятно. Ненависть циркулировала по венам, пульсировала в висках и напрягала нервы.

Мама обещала забрать её. Оставалось только надеяться, что всё у неё получится. Но Сторми своими ушами слышала, как маму лишили родительских прав. Почему? Сторми не знала. Думать об этом было тяжело, и единственное, на что её хватало сейчас, — это ненависть.

Ненависть к этому дому, громоздкому и до смехотворного вычурному.

Ненависть к этим людям, Грэйвсам, относящимся к ней как к какому-то животному.

И, наконец, ненависть к отцу, из-за которого всё разрушилось. Он растоптал их маленький семейный мир, разрушил домашний очаг и попрал всё, во что Сторми по глупости своей верила. А она даже и не успела толком оплакать гибель её мира. События сменяли друг друга настолько быстро, что поспеть за ними — задачка из разряда невозможного. Как в сказке, нужно было бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, да только вот у Сторми не было сил даже на то, чтобы просто ползти.

Она слишком слабая. Слишком.

Тихонько отворилась дверь, и Сторми краем глаза увидела отца. Он держал в руках тарелку с персиками и смотрел на дочь с горечью. Сторми тут же отвернулась от него и зажмурилась, чтобы не расплакаться, как какая-то малявка-слабачка. Она сильная женщина. Как мама.

— Ты совсем не поела, — сказал отец.

Сторми сцепила зубы. Какое ему дело, поела она или нет? Он ничего не сделал, когда миссис Грэйвс залепила ей рот магией! Просто сидел и смотрел! И вообще, он маму бил! А сейчас… Почему он делает вид, что заботится о Сторми? Это ведь ложь! Ложь ведь?

— Я тебя ненавижу, — прошептала она.

Отец вздохнул и присел на край постели.

— Прости, что так вышло, — негромко сказал он. — Я сам в растерянности, я не виделся с родителями пятнадцать лет, и мне трудно понять, как с ними обращаться и как реагировать, когда дело касается тебя…

Сторми злобно посмотрела ему прямо в зрачки и, прочитав в них что-то напоминающее сожаление, зашипела:

— Отстань от меня. Это всё из-за тебя.

Ей казалось, отец её ударит, как ударял мать, а потом подчистит память, но он лишь грустно покачал головой.

— Не злись на меня, Сторми. Я понимаю, тебя пугают изменения в нашей жизни, но… — Он поставил тарелку на прикроватный столик и провёл рукой по её плечу. — Я всё ещё твой папа, и я люблю тебя. И так будет всегда.

Сторми сбросила его руку и отвернулась к стене, сворачиваясь в клубок. Ей просто хотелось, чтобы он ушёл. Отец вздохнул, поцеловал её в висок и направился к двери. Он в самом деле ушёл. Сторми закрыла глаза и заскулила, как жалкая собака.

Какая же она всё-таки глупая…

Сев на постели, она схватила персик. Нежная ворсистая кожица мялась под пальцами, и Сторми со злостью вонзила в мякоть ногти. Её нутро разрывало надвое.

Когда Сторми была маленькой, она думала, что папа лучше мамы. Он не бросал её, в отличие от мамы, которая постоянно была в командировках! Тогда Сторми сидела на диване, постоянно грубила няне — благо, отец хорошо зарабатывал, и ей не приходилось сидеть одной — и ждала, когда папа вернётся с работы. Он всегда возвращался, всегда спрашивал, как прошёл её день, и рассказывал, как победил очередного злодея. На дурацкий вопрос, который детям задают глупые взрослые, «Кого ты больше любишь: маму или папу?», Сторми всегда с уверенностью отвечала: «Конечно, папочку!»

А сейчас она хотела вырвать себе язык за то, что вообще когда-то так говорила. Она провела пальцами вдоль ложбинки персика, и красновато-оранжевая кожица лопнула под её напором, обнажая влажную золотистую внутренность.

Когда началось «это», Сторми не могла сказать точно. Просто в один момент поняла, что в памяти появились выбеленные участки. А потом ей снилось, как папа кричит на маму. Она никогда не слышала, чтобы её папа — её добрый, такой хороший папа, который спасает людей от плохих парней — так кричал. Пару раз во снах он даже ударял маму. Когда Сторми рассказала ему об этих снах, он дрогнул, изменился в лице, а потом снова улыбнулся и, прижав палец к губам, сказал: «Не говори маме об этих снах. Это наш с тобой маленький секрет. Хорошо?» Сторми неуверенно кивнула. Но что-то внутри постоянно вопило о том, что это всё неправильно, жутко, ужасающе неправильно.

Сторми зажмурилась, сильнее давя на персик. Ногти упёрлись в ребристую косточку, остро протесавшую кожу. Боль кольнула пальцы, но она не шла ни в какое сравнение с болью, въевшейся в сердце.

«Пап, у тебя живот не заболит, если столько мороженого слопаешь? — спросила она, дожевав свой рожок. — Мама говорит, что, если много есть мороженого, заболит живот. А ещё попа слипнется!» Папа засмеялся, а потом со словами: «Ну, раз так мама говорит…» — отдал ей своё мороженое. Они тогда сидели на вокзале в Хьюстоне, ждали, когда приедет мамин поезд. Она снова уезжала в командировку, в этот раз за пределы штата. Тогда Сторми второй раз в жизни видела поезд. Он с шипением и гулом остановился, и мама, закинув на плечо увесистый чемодан, выскочила из вагона, с радостным приветственным криком кинулась к ним, и папа, точно так же что-то крича, обнял её, влетевшую в него на всём ходу.

Теперь это воспоминание пропиталось ядом. Оно было отравлено тем, что он сделал. Мякоть персика залезала Сторми под ногти, а пальцы напряжённо дрожали.

Сторми тогда было что-то около двенадцати. Лето. Залитые солнцем земля, деревья, качели у дома, солнце, солнце повсюду! И запах — вишня, горячий воздух, медовый, тягучий запах блюбоннетов, растущих в палисаднике. Сторми поймала бабочку-монарха. Огромные оранжевые крылья с чёрными, похожими на трещинки прожилками трепетали, марая руки пыльцой, пока Сторми пыталась засунуть бабочку в банку. Она хотела показать её родителям. Завинтив переливающуюся на солнце крышку, она кинулась в дом, распахнула дверь, взлетела вверх по лестнице.

— Мам! Пап! Смотрите, какую бабочку я…

Она замерла в проходе, глаза распахнулись, а весь мир сжался до этой самой комнаты. Её страшные сны стали реальностью — такой, которая острым перцем въедается в глаза, выжигая их, выбивая слёзы, и даже если ты попытаешься смыть — то боль не уйдёт.

Отец ударял маму. Вот так вот. Руками — сильными, теми, что обнимал её; ногами — крепкими, теми, что бежал к ней, когда она возвращалась домой. В этот самый миг яд и брызнул потоком в кровь и тело Сторми, отравляя каждую её частичку. Этот яд пропитал все воспоминания, сожрал всю её любовь и отравил слово «папа», въедаясь в него так глубоко, что оно обжигало не только язык, но и мысли.

Сторми выронила банку с бабочкой, а отец направил на мать палочку и небрежно, лениво, почти нараспев произнёс:

— Обливиэйт. — И следом будто бы преобразился, на лице расцвела улыбка, глаза пеленой накрыло сочувствие, он протянул маме руку и сказал очень ласково: — Ты опять споткнулась, Тхарма! Какая ты у меня неуклюжая.

Мама неловко улыбнулась ему в ответ, извинилась, а Сторми зажала рот рукой. В этот момент отец заметил её. Ничего не сказал, видимо, подумав, что она пришла только сейчас. Только спросил так ласково-ласково:

— Ты не поранилась, Сторми? Твоя банка разбилась.

Словно в каком-то тумане Сторми опустила взгляд под ноги. там, в переливающихся, как слеза, осколках, умирала, трепыхая оранжевыми крылышками, красивая бабочка. Вместе с ней умирало что-то внутри Сторми.

Капли текли по ладоням и липкими бледно-рыжими струйками ползли по предплечьям к локтям. Сторми разорвала персик пополам и теперь сидела, тупо уставившись на две искромсанные части.

Она ненавидела всем сердцем того, кто превратил жизнь её матери в фарс. И в то же время она любила своего папу.

Предательница.

* * *

Начало сентября — середина октября 1972 г., США, штат Нью-Йорк

Год назад Сторми впервые пошла в школу чародейства и волшебства Ильверморни. Ей не нравилось то, что придётся расстаться с родителями почти на целый год, но когда она вошла в вестибюль, где распределяли студентов, то из лёгких от восторга будто вышибло воздух.

Когда она встала в центр гордиева узла, нарисованного посреди зала, раздался рёв вампуса, а птица-гром захлопала крыльями. Это значило, что она подходит для целых двух факультетов и может выбрать любой из них. Сторми выбрала птицу-гром. Просто потому, что будет прикольно, если девочка со штормовым именем будет учиться на громовом факультете.

Она проучилась там целый год, познакомилась со всеми девочками на своём факультете и несколькими девочками с других. Но она проучилась там всего год и больше в Ильверморни не возвращалась.

Теперь её учёба проходила так: с утра до обеда она училась с гувернанткой, в качестве которой выступала Такванна, далее час уходил на занятия с миссис Грэйвс, которая лично втолковывала в голову Сторми правила этикета и светских игр, а также вдалбливала познания о генеалогическом древе Грэйвсов и компании. Потом, под вечер, когда отец возвращался с работы, он сам учил её всему, что считал нужным.

Отец и раньше, в самом детстве Сторми, учил её контролировать магию без палочки. Например, однажды он предложил ей трансфигурировать смородиновый куст у бабушки Джуди на ранчо в малинный. Сторми долго пыхтела и в итоге превратила куст во что-то совершенно новое. Любая трансфигурация рано или поздно ослабевает и разрушается, но то, что сделала с бедным кустом Сторми… Папа сказал, она провернула что-то вроде селекции, скрестив магию с живым растением. Получился куст, от которого дохли все жуки.

— Вот теперь сам и ешь эту погань, вредитель! — злобно сказала папе бабуля Джуди. Есть выведенную ягоду он почему-то отказался, а бабушка стала использовать эти ягоды в качестве инсектицида.

С тех пор папа почему-то решил, что Сторми — гениальная волшебница, и вознамерился вырастить из неё что-то вроде вундеркинда. Потому все уроки с ним проходили просто ужасно. Папа требовал, чтобы Сторми трансфигурировала предметы из воздуха, чтобы она управляла магией беспалочково так же хорошо, как и с палочкой, и так далее. Когда же у Сторми всё это естественным образом не получалось, папа расстраивался.

— Ты меня разочаровываешь, Сторми, — говорил он, вроде бы улыбаясь, но в глазах мелькало что-то отталкивающее.

Однажды Сторми так от этого устала, что расплакалась и попросила вернуть её в Ильверморни.

— Милая, это очень неблагодарно с твоей стороны, — мягко сказал папа, гладя плачущую Сторми по плечу. — Я, бабушка и Такванна тратим на тебя кучу времени. Я не отдыхаю после работы, а сижу с тобой, учу тебя, втолковываю тебе самые начальные азы магии, а ты вместо спасибо просишь, чтобы тебя отправили в захудалую школу для всех подряд?

Сторми прикусила язык. Она в самом деле была неблагодарной. Неблагодарная предательница. Но легче от этого не стало. Она продолжала изнывать от уроков и скучать по захудалой школе для всех подряд.

Вот так, сидя за столом во время ланча, она размышляла, что совсем не благодарна миссис Грэйвс, которая приняла её, свалившуюся на голову, как члена семьи и даже согласилась самостоятельно учить её.

Вот так, обессиленно валяясь на кровати после уроков с отцом, она думала, что никак не может выдавить из себя и капельки благодарности. Она пыталась. Но вместо благодарности её мелочная душонка порождала только вину.

Оставалось только ждать, когда её заберёт мама.

Но дни тянулись бесконечно долго, но в то же время летели так неуследимо быстро, что Сторми не успевала замечать, как дни сменялись днями, недели — неделями, а от мамы не было ни одной весточки. Даже сова вернулась от неё с пустыми лапами.

А миссис Грэйвс, видимо, упивалась довольством каждый раз, когда запечатывала магией рот Сторми. И это было так унизительно, что Сторми хотелось выть и разрушать всё, что под руку попадало. Она ждала, когда же мама заберёт её отсюда. Она же обещала!

В один из дней, когда мама снова не пришла за ней, а миссис Грэйвс — залепила ей рот, Сторми решила: так больше продолжаться не может! Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе.

Она вернётся в Техас сама.

Случайно о её планах узнала Такванна. Во время уроков со Сторми она заметила карты, в которых был отмечен путь из Нью-Йорка в Техас.

— Собираетесь устроить побег, юная леди? — Такванна взмахнула палочкой, и карта устремилась прямо в её руки. — Мне интересно, как вы собираетесь сбежать, учитывая, что вы совершенно не знаете Нью-Йорк?

У Сторми пересохло во рту. Она смотрела в упор на Такванну и молила Небеса, чтобы она тут же не отнесла все её карты миссис Грэйвс. Заметив её страх, Такванна улыбнулась и протянула карту Сторми.

— Не бойся, маленькая бунтарка, я тебя не сдам. — Она улыбнулась ещё шире, и в глазах мелькнуло злорадство. — Но такими темпами ты точно не сбежишь. Ты просто заблудишься, а потом тебя прирежут не-маги в какой-нибудь подворотне. Вот и весь побег.

Сторми сжала губы.

— И всё равно я сбегу! — прошипела она сквозь зубы. — Тебе меня не запугать.

Такванна хмыкнула и заткнула волшебную палочку за ухо. Она сказала:

— Безусловно. Я даже не думала об этом. Просто пытаюсь помочь. Смотри, — Такванна развернула карту и ткнула в неё пальцем, — вот здесь находится Пенн-стейшн⁽¹⁾. Чтобы добраться до неё, тебе надо проехать на метро четыре станции. Отсюда ты сможешь уехать на поезде в Новый Орлеан. — Палец провёл до точки с соответствующей подписью. — Там тебе нужно будет пересесть на поезд в Хьюстон. А оттуда сама разбирайся, как попасть домой. Усекла?

Сторми кивнула, а Такванна щёлкнула пальцами.

— Ах да! Чуть не забыла. Тебе нужно будет обменять деньги в банке. Тебе, конечно, скажут, что ты мелковата, но у магов в законодательстве нет ограничений по возрасту для обмена денег. Тебе всего-то надо показать палочку.

— Спасибо большое! — искренне сказала Сторми. — Но почему ты мне помогаешь? Тебе же самой может достаться.

Такванна злобно оскалилась.

— Всё просто: меня бесят Грэйвсы. Я не упущу шанса подпортить жизнь хозяйке. Сам Господь благословил меня, когда я увидела твои карты. Миг, когда перекосит лицо миссис Грэйвс, я буду пересматривать в Омуте памяти тысячи раз и передам своим потомкам.

Тогда Сторми понимающе покивала, а через неделю, когда отца вызвали со срочным заданием в аврорат, собралась сбегать.

Едва дождавшись, когда сумерки окутают всё вокруг, Сторми схватила рюкзак, сохранившийся ещё со времён жизни с мамой, натолкала туда одежды, еды и немного денег, завернулась в куртку (кто бы мог подумать, что в Нью-Йорке такая холодина), вытащила из шкафа полотенца и, перевязав их между собой, взмахнула палочкой. Грэйвсы испокон веков учили наследников на дому, а потому в их особняке колдовать можно без последствий. Но вряд ли они рассчитывали, что наследники захотят сбежать и трансфигурируют для этого верёвку из полотенец.

Привязав конец верёвки к перекладине кровати, Сторми перекинула её через оконную раму, потом свесила ноги и сглотнула. Высота и сумрак заползали в вены вместе с морозными порывами ветра и пускали в кровь страх. Сторми сожмурила глаза и выдохнула.

— Вперёд, Сторми, ты же авантюристка! — прошептала она и сползла с подоконника.

Верёвка натянулась, натирая кожу рук, Сторми упёрла ноги в стену и зашагала вниз. От трения руки жгло, и хотелось поскорее разжать пальцы, но Сторми только крепче сцепила пальцы. Расслабиться она смогла только тогда, когда её ступни коснулись земли.

Оглядевшись по сторонам, Сторми натянула на голову капюшон, прошмыгнула за калитку и бегом понеслась по улице. Ночной магический Нью-Йорк не то чтобы сильно бурлил жизнью. Волшебники, конечно, сновали туда-сюда, подсвечивались магией вывески пабов, но Виктория ночью и то была оживлённее. Впрочем, Сторми было наплевать, увидят ли её или нет. Она добежала до здания банка и подёргала ручку, проверяя, закрыта ли дверь, а когда та поддалась, вскочила внутрь.

Внутри здание банка было стерильно-бело-серым. Сторми неловко помялась у входа, покрутила головой, а затем подошла к окошку приёмного отделения.

— Извините, мне нужно обменять драготы на доллары, — сказала она, стараясь выглядеть посолиднее.

Сотрудник банка повернулся к ней, оглядел с ног до головы и фыркнул.

— Мисс, а не маловаты вы, чтобы деньги обменивать?

— Так вы не обменяете? — спросила Сторми и сглотнула. Если ей не обменяют магические деньги на не-магические, она ни за что не доберётся до Техаса.

Сотрудник тяжело выдохнул и принялся перебирать бумажки.

— Уже поздно, милочка, банк скоро закрывается, а что-то мне подсказывает, что вы, моя дорогая, просто сбежали из дома, прихватив родительских денег, я прав?

Сторми скрипнула зубами и повторила:

— Мне нужно обменять деньги. Обменяйте мне драготы на доллары. Иначе… — Она не придумала, что она сделает иначе, но надеялась, что голос у неё был ну очень угрожающий.

Ещё раз вздохнув, сотрудник махнул рукой в сторону.

— Третье окошко направо. И будьте готовы, что вашим родителям сообщат о вас.

Дальнейшие события происходили похожим образом: Сторми просила обменять деньги, банковские сотрудники спрашивали, не слишком ли она юна, Сторми просила обменять деньги очень грозным голосом, сотрудники снова спорили, но потом соглашались. В конце у неё попросили палочку для удостоверения её личности, а потом всё-таки обменяли деньги и сразу же закрылись. Сторми радовалась, что вообще смогла получить доллары на руки.

Когда она пересекла границу и попала в не-магический Нью-Йорк, прихваченные с собой маленькие часы показывали семь вечера. Ещё час до того, как Дотти позовёт всех ужинать. Сторми засунула деньги и палочку поглубже в рюкзак и прибавила шаг.

Холодный ветер бил в лицо и залезал под капюшон, и Сторми морщилась. Отвратительная погода, в Техасе всё было совсем не так. Радовало, что скоро она вернётся туда. Вернётся домой.

Не-магический Нью-Йорк отличался от магического как день от ночи: всюду горели огни, звучал рёв машин, проносившихся по широким дорогам, всюду ходили люди. Сторми старалась не вертеть головой по сторонам, чтобы в ней не признали простофилю и не обчистили. Но сдерживать себя у неё получалось с большим трудом. Улицы пестрели яркими рекламными билбордами и вывесками, откуда-то звучала джазовая музыка, под которую хотелось танцевать, а воздух пах мокрым асфальтом, бензином и чем-то жареным.

Такванна сказала, Пенн-стейшн находится в Манхеттене, между Седьмой и Восьмой авеню. Там неподалёку, насколько знала Сторми, находится штаб-квартира МАКУСА, поэтому держала путь туда. К тому же следовало быть осторожной: в штаб МАКУСА входил также и штаб аврората, а значит был шанс попасть папаше на глаза.

В метро Сторми спускалась впервые. В Техасе его попросту не было. Такванна немного объяснила, как им пользоваться, но Сторми боялась, что попросту забудет все её наставления. Однако чем глубже она спускалась, тем страшнее становилось. Изрисованные граффити стены плохо освещались, и сумрак, постепенно превращающийся во мрак, заглатывал ступени, из-за чего Сторми казалось, что она спускается в утробу гигантского зверя вроде аллигатора.

Стучали по рельсам колёса поездов — таких же изрисованных, как и стены метро, — мигали жёлтые лампочки фонарей, подозрительно озирались друг на друга прохожие. Сторми сама неожиданно для себя сжалась, ещё глубже натягивая капюшон куртки. Билет она купила, затолкав монетки в турникет, и едва дождалась поезда.

Внутри поезда всё было точно так же усеяно граффити, как и снаружи. И так же полуразрушено. Сторми осторожно ухватилась за перекладину. На окне перед ней крупными буквами было написано слово «liberty», и Сторми улыбнулась. Да, она ехала к своей свободе. Её свобода была в Техасе.

Мысленно отсчитав четыре остановки, которые они миновали, Сторми выскочила из вагона на платформу. И только её ноги коснулись грязного бетона, как её с силой прижали к стенке. Воздух вышибло ударом об холодную балку, и у Сторми потемнело в глазах.

— Это что ещё за мелюзга? — услышала она мальчишечий голос. мальчишка старался звучать грубее, но у него плохо получалось.

Их было четверо — по виду старше её года на три. Два латиноамериканца, один белый, один чернокожий. У двоих в руках цепи, один с кастетами, один с битой. Желудок у Сторми свернулся в маленький комок, а сердце подпрыгнуло в самую глотку.

А люди кругом делали вид, что ничего не происходит, только прибавляли шаг и старательно отводили глаза, словно ничего не заметили, спешили скорее скрыться, пока ситуация не коснулась уже их.

Сторми поняла: никто не поможет.

— Что вы хотите? — как можно более уверенно сказала она, глядя прижавшему её к стене мальчишке в объятые мраком глаза.

— Ишь какая смелая. — Рукоятка биты приподняла её подбородок, и Сторми оскалилась. — Доставай деньги. Выглядишь как богатенькая. Раз тебя занесло сюда, значит, свинтила от родаков. Я прав?

Сторми сцепила зубы. Она не отдаст им свои деньги! Окинув мальчишек быстрым взглядом, Сторми мелко-мелко закивала.

— Да, конечно, простите, конечно, сейчас, да, простите, конечно …

Она сделала вид, что тянется к карманам, но потом резко выкинула руки вперёд, магия сорвалась с кончиков пальцев, ударила прямо мальчишке в смуглое лицо. Он вскрикнул, его товарищи отпрянули, и Сторми, пользуясь заминкой, со всех ног рванула прочь. Она не оборачивалась, но чувствовала спиной, что эти мальчишки уже отошли от шока и теперь преследуют её.

Перед глазами выросла лестница наружу, Сторми перепрыгивала ступеньки через одну, толкала людей, но не тратила ни секунды, чтобы извиниться. Ночной воздух обдул её холодом, ледяным потоком ударился в разгорячённое лицо. Сторми понеслась по улицам, заметила неподалёку колоннчатое здание Пенн-стейшн и помчалась туда. В боку уже начинало колоть, но она слышала за спиной свист мальчишек и грохот их цепей, а потому не могла остановиться. В глазах уже темнело, плыли перед взором белые пятна, Сторми почти не разбирала, куда бежит.

С разбегу она врезалась в какого-то человека и рухнула на землю, больно стесав кожу на ладонях.

— Так-так-так, — голос принадлежал мужчине, — прошу прощения, мисс, вы можете объяснить, что вы делаете на улице в такой час?

Сторми не могла не то что объяснить, но и сделать вдох. Лёгкие будто горели, прилипая к позвоночнику. Кровяной гул в ушах заглушал половину слов этого мужчины.

— Где ваши родители, мисс? — не унимался он.

— По… Помогите, — выпалила Сторми. Подняв глаза, она увидела, что этот мужчина носил форму полицейского. Значит, он может ей помочь! — За мной… За мной бегут четыре мальчишки, и я…

— И вы мне не ответили, где ваши родители и что вы делаете здесь в такой час.

— Мои родители… Мама в Техасе, я должна ехать к ней, я на вокзал…

Сторми беспомощно махнула рукой в сторону Пенн-стейшн. Окинув безразличным взглядом здание вокзала, полицейский хмыкнул, а затем сказал ровным, пугающе-рабочим голосом:

— Мисс, я вынужден задержать вас по подозрению в статусном правонарушении. Пройдёмте за мной.

Эти слова будто оглушили Сторми. Очнулась она только сидя в полицейском участке. При попытке выяснить, где её нынешнее место жительства, полицейский пришёл к выводу, что дома у Сторми нет. А что ещё она могла сказать ему? Объяснить, что живёт в доме волшебников в магическом квартале? Что ж, если она так сделает, то в лучшем случае помимо исправительных работ ей будет грозить ещё и психбольница, а в худшем — к делу привлекут ещё и магические органы, которые спросят с неё за разглашение Статута.

— Говорю же, я ехала к маме в Техас! Я не бездомная бродяжка, у меня есть дом! — сотый раз за вечер повторила Сторми. Ничего больше не ожидая, она устало спросила: — Могу я хотя бы матери позвонить?

— Позвонить можно, — неожиданно согласился полицейский и кивнул на стоящий рядом на столе дисковый телефон.

Сторми тут же подтянула его к себе и прокрутила диск, набирая номер домашнего телефона матери. Потянулись долгие гудки, и Сторми нервно прикусила заусенец. А вдруг не ответит? А вдруг Сторми на самом деле совсем ей и не нужна?

— Алло? — зазвучал грубый бабушкин голос.

— Алло, бабушка! Бабушка, это я, Сторми! — вскочив, закричала в трубку она.

— Тучка?! Тхарма! Тхарма, быстро тащись сюда! — Послышалась возня, а следом зазвучал родной голос мамы:

— Сторми, это ты?! Где ты вообще?

— Мам! Мам, я еду к тебе! — ещё громче заорала Сторми. — Я почти дошла до Пенн-стейшн, это в Нью-Йорке, но меня загребли в участок, мам! Скажи им, что мне правда надо ехать в Техас!

— Как ты могла сдаться копам?! Ты точно моя внучка? — громыхнула бабуля Джуди.

— Мама, отдай трубку! Сторми, милая, почему тебя забрали в участок?

— Они сказали про какой-то закон статусный, — промямлила Сторми. — Но я ничего не делала, я просто бежала к станции! На меня в метро напали мальчишки, хотели деньги забрать, но я дала им в морду, потом врезалась в копа, а он меня сюда привёл, сказал, нарушаю! И теперь он мне не верит, что моя мама в Техасе! Скажи ему, мам!

— Я-то скажу, но разве Аарон тебя отпустил? — спросила мама.

— Ну… — Сторми бросила косой взгляд на полицейского. Он подозрительно глядел на неё, скрестив руки на груди. — Не то что бы… То есть…

— То есть ты сбежала? О Господи… Сторми, ты… — Её голос прервался, послышалось шипение, и трубка хлопнула, а из динамика повалил клубами серый едкий дым. На пол, съехав со стула, грохнулся полицейский, а следом послышались размеренные шаги.

Сторми с ужасом повернула голову на звук, и на спине выступил ледяной пот. К ней, закатывая рукава серой аврорской мантии, шёл отец. Его лицо застыло нечитаемой маской, и глаза будто вгоняли Сторми в ледяную реку.

Отец взмахнул палочкой, зелёный луч ударил в тело полицейского, и Сторми вскрикнула:

— Ты что, убил его?!

Отец снова взмахнул палочкой, заставляя тело Сторми подняться со стула.

— Кажется, вопросы должен задавать я. — Он был зол. Нет, он был просто в ярости, но тон сквозил морозом. Он обхватил Сторми за руку, пот — Но я отвечу. Я всего лишь стёр ему память. А теперь ты ответь мне, какие дьявольские силы заставили тебя проявить верх неблагодарности, украсть деньги у родного отца, сбежать из дома, где тебя приняли как наследницу, учили тебя, делали для тебя всё, ринуться в эту занюханную простяцкую дыру, а потом ещё и попасть в руки бездарным не-магическим полицейским?

Он тянул её за собой, крепко сжимая её руку, впрочем, недостаточно сильно, чтобы оставить синяк, и Сторми не знала, что ему ответить. Отец цокнул языком.

— Я разочарован, Сторми. Я очень, очень сильно в тебе разочарован. Не знаю, что злит меня больше: то, что ты сбежала от меня, или то, что ты думала, что вообще сможешь от меня сбежать. — Он затащил её в укромный угол и трансгрессировал в особняк. — Ты недостойна называться моей дочерью. Ты наказана, Сторми. Подумай о том, какая ты неблагодарная.

И с этими словами он закрыл её в комнате.

* * *

Декабрь — конец марта 1973 г., США, штат Нью-Йорк

Её наказание ограничилось домашним арестом и дополнительными заданиями по учёбе. Горой дополнительных заданий. У Сторми пухли мозги, от перенапряжения тряслись пальцы и периодически отказывала магия, а отец всё равно был недоволен. Сторми старалась изо всех сил, но она была совсем глупой и неумелой, чтобы постичь всё то, что от неё требовал отец.

Сторми даже не замечала этот чёртов арест, потому что у неё банально не хватало времени на то, чтобы отдохнуть. Жизнь превратилась в учёбу от утренней до вечерней зари. И был лишь один раз, когда она пожалела, что заперта.

В декабре на Нью-Йорк обрушилась огромная белая гора. Сторми проснулась утром, а за окном всё белое. Она даже не сразу сообразила, что это такое. Снег! Самый настоящий снежный снег, сделанный из снега! В южном Техасе он если и выпадал, то тут же таял, превращаясь из белого пуха в коричневую слякоть.

Едва продрав глаза, Сторми тут же распахнула окно и, несмотря на мороз, сунула руки в снег. Плевать на домашний арест, она будет гулять во время снегопада! Да, на полноценную прогулку не тянет, но для начала хватит и этого. Скатав с подоконника снег, Сторми слепила три комочка и водрузила их друг на друга. Впервые в жизни она слепила снеговика, а не грязевика! Ладони покраснели, а ногти — посинели, но это стоило того.

Это был первый раз, когда она была счастлива, находясь в этом доме.

А домашний арест с неё сняли только в марте, и то лишь из-за того, что начавшийся поздней осенью сезон балов подходил к концу. И именно сейчас миссис Грэйвс решила, что пора бы вывести непокорную, ветреную Сесиль Грэйвс в свет. Аргумент Сторми о том, что Сесиль может выходить в свет сколько угодно, но она-то, Сторми Тхарма Грэйвс-Пирс, тут не при чём, был проигнорирован, а рот — запечатан магией.

Весь март миссис Грэйвс таскала её и папашу заодно по балам. Папаша, на удивление, вошёл во вкус и клеил молоденьких леди, не ведающих о его грязном прошлом.

Сторми слышала, что говорили в светском обществе о её папаше: одни судачили, дескать, во время очередного задания в аврорате он потерял память и его спасла прелестная леди — вне сомнений, чистокровная. Они влюбились, у них родилась дочь, но потом память вернулась, и Аарону Грэйвсу пришлось бросить свою возлюбленную. Другие поговаривали, что папаша сбежал вместе с девушкой из рода новой крови, у них был страстный роман, но девушка трагически погибла от рук недоброжелателей, ненавидящих Грэйвсов. Правда, они не учитывали, что сбежал-то папаша за пять лет до отмены закона Раппапорт и роды новой крови ещё не успели образоваться.

Некоторые особо любопытные пытались выведать личность матери у самой Сторми. Миссис Грэйвс это предвидела, а потому приказала Сторми не сметь никому говорить о своей простячке-мамаше и выдавливать слёзы каждый раз, когда о ней заведут разговор. Выдавливать ничего не приходилось, слёзы сами текли, чем Сторми и пользовалась — вынимала из сумочки платок и, прижимая его к уголкам глаз, дрожащим голоском говорила:

— Ах, дамы, извините моё бескультурье! Мне до сих пор так тяжко вспоминать мою lamaman, что я не могу сдержать слёз! Простите мне, я не смогу ответить вам, не разрыдавшись …

Это работало ровно так, как и планировала миссис Грэйвс: дамы сконфуженно принимались пить чай и меняли тему, а Сторми выглядела тонко чувствующей трепетной лебёдушкой, невинной и чистой, горестно тоскующей о утерянной матери. К тому же миссис Грэйвс полагала, что такой ответ создаст ощущение того, что мать Сторми мертва. Это бесило, потому что Тхарма Грэйвс… то есть Тхарма Пирс живее всех живых, и она придёт забрать Сторми! Когда-нибудь она это сделает! Она обязательно её заберёт!

Если она не соврала…

Каждый раз мысль о том, что мама не придёт, звучала всё громче и увереннее, как бы Сторми ни пыталась её заглушить. Ну в самом деле, мама всего лишь не-магичка, да и к тому же женщина. А у папаши есть власть, сила и магия. Сразу понятно, на чьей стороне выигрыш.

Но Сторми всё равно верила, что этот день настанет.

Однако пока наступил только день последнего в этом сезоне бала. Он проходил в особняке мистера и миссис Джонси, и Сторми уже хотела вернуться, а ведь они ещё даже не выехали!

Миссис Грэйвс приказала Такванне и Дотти вырядить Сторми в платье, доставшееся в наследство от какой-то там бабушки-тётушки. Платье оказалось канареечного цвета клеткой, и, чтобы натянуть его на Сторми, Такванне пришлось прибегнуть к магии.

К тому же ткань попахивала старостью и разложением. Сторми надеялась, что это не запах той самой бабушки-тётушки, которая рассыпалась в песок, задохнувшись в этой решётке из кринолина.

Миссис Грэйвс махнула рукой, и Дотти дёрнула за шнурки, утягивая корсет так, что Сторми вскрикнула. Платье ужасно натирало под мышками и сдавливало рёбра, не давая нормально дышать и двигаться, к тому же от ткани тёк запах старости — сразу видно, что в этом платье дебютировала не то что миссис Грэйвс, но и её бабушка. Миссис Грэйвс придирчиво смерила Сторми взглядом и скривила губы.

— Что за выражение лица, Сесиль? — Она зажала мундштук в зубах и пыхнула иссиня-серым дымом. — Леди никогда не покажет, что ей что-то не нравится. Ты же из рода древней крови, прими благопристойный вид!

— Как я приму этот благопристойный вид, если это чёртово платье скоро порвёт меня на части?! — прорычала сквозь зубы Сторми, но миссис Грэйвс лишь снова пыхнула дымом и махнула палочкой, заставляя губы Сторми плотно сомкнуться. Отвратительно. Каждый раз, когда она так делает, хочется отгрызть ей руку с палочкой.

— Ужасно, Сесиль. Как можно так отзываться о фамильном наследии? Я больше полугода учу тебя манерам, а ты всё равно ведёшь себя как чёрная оборванка из Луизианы. Такванна, принеси украшения.

Такванна склонила голову в поклоне и принесла шкатулку. Миссис Грэйвс магией выудила оттуда изящную подвеску с синим камешком и надела на шею Сторми.

— Эту подвеску надевала моя мать, Изабелла Фонтейн, — поведала миссис Грэйвс. — Когда захочешь выкинуть какую-нибудь простяцкую дурь, вспомни, что ты — потомок родов древней крови. Грэйвс, Фонтейн… И много кто ещё. Все двенадцать священных семей были в нашем роду.

«Да у вас тут в принципе жёсткий инцест», — злобно подумала Сторми. Сказала бы вслух, если бы ей не заклеили рот.

— Мы, роды́ древней крови, не уподобляемся каким-то новокровкам из захудалого Чикаго! — продолжала вещать миссис Грэйвс. — Мы не кичимся нашим богатством, не выпячиваем его, живём скромно и праведно, как и приличествует порядочным магам.

«Ого, и вот это они называют скромно?» — подумала Сторми, разглядывая в зеркале, как Такванна застёгивает золотое колье с явно настоящим драгоценным камнем. И платье… Оно явно стоило целое состояние.

Такой скромности позавидует любая рядовая американка.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошёл отец.

— Добрый вечер, maman. — Он кивнул в знак приветствия. — Сторми, прекрасно выглядишь. Это ведь платье прабабушки Августины?

— Ах, ты помнишь! — всплеснула руками миссис Грэйвс.

— Конечно, как я могу забыть, если прабабушка постоянно рассказывала, что именно в этом платье была представлена прадедушке?

Миссис Грэйвс кивнула и снова затянулась.

— Надеюсь, благословение бабушки Августины распространится и на это дитя порока, — выдыхая дым, сказала она. — Сесиль скоро четырнадцать, верно? Надо найти жениха.

Отец скривился.

— Не слишком ли рано? Я ведь сам ещё холост. Что думаешь, Сторми? — Он вопросительно посмотрел на дочь, а та лишь злобно показала на свой рот и пожала плечами. — Maman, вы снова заколдовали мою дочь? Фините!

— Ну наконец, — выдохнула Сторми. — Не хочу я замуж, что за средневековье…

Миссис Грэйвс начала снова ворчать, но спасло то, что времени оставалось в обрез. Подав Сторми локоть, папаша взял за руку миссис Грэйвс и трансгрессировал в холл особняка Джонси. Их тут же встретила хозяйка.

— Миссис Грэйвс, мистер Грэйвс, мисс Грэйвс, как мы рады вас видеть! — прощебетала она и, обменявшись приветствиями, приглашающе провела рукой. — Прошу вас, проходите!

Они прошли в очень уж богатый зал, который миссис Грэйвс тут же назвала "по-правильному скромным", и всё это время Сторми не отпускала локоть отца. Отпустила лишь в тот миг, когда слуга поднёс им напитки.

На этом дурацком балу скука стояла смертная. Сторми прикусывала ободок бокала (ей налили лимонад, но она делала вид, что это шампанское) и думала, что маги застряли в прошлом веке, а то и в позапрошлом. Пока вся Америка дрыгается на дискотеках под песни ABBA, BeeGees и Донны Саммер, маги вяло вальсируют под унылые завывания скрипок и виолончелей. И ещё эти совершенно идиотские платья! Сторми плохо разбиралась в моде, но была уверена, что даже в семнадцатом веке не-маги не носили такие неудобные тряпки, обвешанные рюшами, блестинками и жемчужинками. И уж тем более такое тряпьё не надевали в двадцатом веке! Сторми привыкла к удобным джинсам, шортам и топикам. Они не сдавливали рёбра, не стесняли движения и, самое главное, открывали её обалденный, самый крутой, ни с чем не сравнимый пресс, который она накачала у бабули Джуди на ранчо! В такой одежде Сторми чувствовала себя просто замечательно, к тому же выглядела крутой и взрослой. А в этом платье… Ужас, так и помереть недолго.

Однако всех юных леди обрядили примерно в такие же кошмарные клетки из ткани и кринолина. Вон там, в углу, держась за руку сопровождающей, на Сторми пялилась девчонка примерно её возраста — она тоже была закована в дурацкое платьице, утягивающее её талию дюймов эдак на шесть. Сторми вздохнула и отсалютовала девчонке бокалом. Та тут же вспыхнула и отвернулась, а Сторми довольно отпила своё почти-взрослое-недошампанское.

Отец снова вешает лапшу на уши очередной леди, купившейся на его внешность. По виду этой леди (Сторми припомнила, что её зовут Александра Рош) около двадцати лет. «Бедняжка, — подумала Сторми. — Она ещё не знает, какой мой папаша долбанутый». Вероятно, мисс Рош с детства слушала россказни о том, что её единственное предназначение — выйти замуж поудачнее и родить наследников рода. А тут симпатичный-загадочный-богатый наследник древнего чистокровного рода маячит.

Заиграла музыка для вальса, и папаша галантно протянул Сторми руку, приглашая на танец. Сторми выжала из себя улыбку и вложила ладонь в его ладонь.

— Милая, сделай лицо попроще, — прошептал отец.

— А что не так с моим лицом? — Сторми растянула улыбку ещё шире. — Мне кажется, всё в порядке.

Отец покачал головой, и Сторми прокрутилась под его рукой.

— Дорогая моя, на следующий танец я приглашу мисс Рош, — объявил он, и Сторми скривилась. Не нравилось ей, куда всё это идёт. — Прошу тебя, без глупостей.

— Я тебя тоже об этом прошу, père.

— Сторми, хватит. Мисс Рош может стать твоей мамой.

Отец крепче сжал её руку, и в его глазах мелькнула злость, да только Сторми проигнорировала её, процедив сквозь зубы:

— У меня только одна мать, и она меня отсюда вытащит, вот увидишь.

Злость в глазах отца разгорелась пуще прежнего, и Сторми почувствовала, с какой силой он сжал её руку. Вокруг него забурлила магия, но вырваться ей он не давал — исключительно потому, что это неподобающе для мага древней крови. А Сторми надеялась, что он её ударит: тогда бы всё было намного проще.

Танец окончился, отец отвёл Сторми к миссис Грэйвс, но она не упустила возможности улизнуть. Сказала, что хочет выпить чего-нибудь. На самом деле — просто хотела проверить, не покраснела ли рука от отцова хвата. Отойдя в сторону, Сторми стянула перчатку и оглядела руку. Ничего. Совершенно здоровая и целая рука, даже самого маленького отпечатка не разглядишь. Это злило.

Сторми отыскала отца взглядом. Тот снова канифолил мозги этой бедной барышне, мисс Рош, и по её лицу было видно, что её всё более чем устраивает. Скривившись, Сторми тут же отвернулась.

Вдруг за спиной раздался низкий мужской голос — бархатистый, прямо как в любовных романах, с явным британским акцентом, звучащим ужасающе:

— Что заставило столь милую юную леди так морщиться?

Обернувшись, Сторми увидела мужчину лет тридцати-сорока. Густые чёрные волосы завитками спускались на высокий лоб, а синие глаза отливали алым. Мужчина улыбался, но от него веяло чем-то таким неизведанным и хтоническим, что внутри зарождался какой-то необъяснимый трепет. А, может, здесь просто было до ужаса мало красивых мужиков, один только папаша, вот Сторми и стоит, рот разинув.

— Где же ваша сопровождающая? — спросил он.

Сторми едва разобрала сказанное. Неужели у британцев платные звуки? Они будто язык жуют, а не говорят.

— Где-то там. — Сторми кивнула в сторону зала. — Я имела удовольствие от неё сбежать.

— Как жаль. А я хотел было пригласить вас на танец.

Сторми поджала губы и с подозрением посмотрела на этого мужчину.

— Вы, должно быть, смеётесь надо мной? — Она приподняла бровь. — Бескультурно говорить об этом леди, с которой вы даже незнакомы. По правде говоря, вы допустили грубую ошибку, заговорив со мной, не будучи мне представленным. Вы, скорее всего, британец, можете не знать, но в Америке вас сочтут человеком "новой крови" и засмеют. Будьте осторожны.

— Мне показалось, вы первой нарушили правила, мисс. — Он улыбнулся.

Сторми хотела было ему что-то ответить, но тут же рядом материализовался папаша — видимо, у мисс Рош всё же хватило смелости его отшить. По крайней мере, хотелось на это надеяться.

— Ах, мистер Гонт, добрый вечер! — воскликнул отец и как можно скорее пожал ему руку. — Сесиль, позволь представить тебе мистера Гонта, мы познакомились на приёме у миссис Поттер. Мистер Гонт, это моя дочь, мисс Грэйвс.

Дурацкое имя свистело пулей и долбило уши, как дрель. Сторми поджала губы. Отец ведь не признавал это идиотское имя, так почему сейчас зовёт её так?

— Приятно познакомиться с вами, мисс. — Мистер Гонт чуть склонил голову. — Не позволите ли пригласить вас на следующий танец?

Сторми прикусила язык. Хотелось выкинуть что-нибудь эдакое, но она уже очень много раз нарушила правила за сегодняшний вечер, да и к тому же этот мистер Гонт казался довольно красивым, хотя и старым. Он же ровесник папаши! Ещё годик-другой, и начнёт лезть седина.

— С удовольствием станцую с вами, мистер Гонт, — кивнула Сторми и протянула ему бальную книжку.

Он вписал туда свои инициалы и фамилию, и, приняв книжку назад, Сторми прочла выведенные каллиграфическим почерком слова: «В.М. Гонт». Интересно, как его зовут?

Следующий вальс, как и следовало, она танцевала с ним. Танцевал он, признаться честно, лучше неё, хоть изначально ей и показалось, что он совсем ничего не знает в этом глупом мире аристократов, совсем как человек "новой крови". В Британии, кажется, таких зовут грязнокровки, но это ещё хуже, чем американское «простяки».

— Позвольте спросить, мистер Гонт, для чего вы приехали из Британии в Америку? — спросила Сторми. — Неужели решили обосноваться здесь?

— Нет, мисс, увы. — Он снова улыбнулся. — Я здесь исключительно с деловым визитом. Однако, простите, мисс Грэйвс, с леди невозможно обсуждать политику. Это будет нонсенс. Если хотите, спросите как-нибудь вашего отца, с ним мы нашли общий язык. Однако не думаю, что вам будут интересны скучные мужские дела.

Сторми сжала губы. В этом мужчине, оказывается, было куда больше аристократического, чем ей казалось. Впрочем, женоненавистничество не делило мужчин на аристократов и челядь — оно заражало всех без исключения. И этого мужчину тоже.

— Однако, мисс, ваш отец говорил, вы хороши в трансфигурации? — заговорил мистер Гонт. — Я бы мог сделать исключение для вас, если вы одарённая. У меня есть одно тайное дельце, в которое я принимаю только мужчин и очень одарённых женщин. Например, у моего товарища есть жена, её зовут Беллатриса, очень сильная волшебница. Если вы талантливы, это многое меняет.

— Нет, мистер Гонт. — Сторми скривила губы, грубо выдавая свои чувства. — Отец наврал вам, я абсолютно бесталанна. Я обычная девушка, которая вырастет в совершенно обычную женщину, похожую на других совершенно обычных женщин.

До конца танца Сторми больше не произнесла ни слова. Как только кончилась музыка, она сухо поблагодарила за танец, дождалась, когда мистер Гонт вернёт её отцу, а тот передаст миссис Грэйвс, и выдохнула.

Как же ей всё осточертело до ужаса!

Вдруг дверь распахнулась, громко хлопнув о стены. Тут же как по мановению руки стихла музыка, и все присутствующие в зале обернулись на вошедших. Это были две женщины: одна полная дама с изящными очками и в серой аврорской форме и вторая, узнать которую для Сторми не требовалось труда.

— Мама! — вскрикнула она.

Миссис Грэйвс тут же наложила на неё Силенцио, но это ни на грамм не умалило ликование в её груди. Не думая ни о чём Сторми кинулась к матери и крепко обняла её.

— Я же обещала, что заберу тебя, — прошептала мама, и Сторми уткнулась носом ей в шею.

— Мистер Аарон Грэйвс, вы обвиняетесь в неправомерном использовании магии, применённой в отношении немагического населения, — тем временем объявила женщина в форме. — Нам придётся арестовать вас для допроса.

Следом за этими словами появились авроры, но отец, окинув их молниеносным взглядом, выхватил палочку, запустил в них массовым Ступефаем и… исчез. Трансгрессировал в неизвестном направлении.

Дальнейшие события Сторми помнила плохо. Единственное, что чётко въелось в её память — это частый стук маминого сердца.

---

1) Прим. авт.: Пенсильванский вокзал (англ. Pennsylvania Station), в обиходе Пенн-стейшн — железнодорожный вокзал в Нью-Йорке, один из самых загруженных в мире.

Вернуться к тексту