Мира и Матвей (гет)

Мира сама не могла ответить себе, почему медлит и придумывает эти сложные схемы с выпускным, когда могла бы признаться Матвею в любой день и час. Брат же всегда рядом. Но правда заключалась в том, что — нет, не могла, это она понимала ясно. Также как понимала и причины своей нерешительности: она всего-навсего трусит. Поэтому ищет отговорки, тянет время и ставит себе сроки. Пока она не призналась, не дала понять Матвею, что его чувства взаимны, и всё между ними возможно, исход её признания застывал в неопределённости, как тот дурацкий кот, про которого им рассказывали на одном из уроков по физике. Пока не откроешь коробку, он будет и жив, и мёртв одновременно, но стоит только открыть — и сбудется лишь одна из вероятностей.

Не следовало забывать и о том, чем могло грозить её промедление. За то время, пока она ждёт и сомневается, Матвей может найти себе девушку, чтобы доказать себе что-то или попробовать переключиться. Каждый день Мира проживала в состоянии фоновой тревоги, зорко следя за братом, однако опасения её не оправдывались. С того дня, как он расстался с Алёной, прошёл почти год, и с тех пор у Матвея так никого и не появилось. Будь всё иначе, Мира точно заметила бы. Лишь один случай заставил её ненадолго напрячься.

Она сидела над параграфом по биологии, когда раздался звонок в дверь. Подниматься не пришлось — Мира слышала, что Матвей открыл сам. Внимание тут же привлёк незнакомый женский голос, и параграф подчистую вылетел из головы. Стараясь не шуметь, Мира подошла к двери и чуть приоткрыла её, чтобы лучше слышать, что происходит в прихожей.

«Обычная болтовня», — с облегчением резюмировала она через минуту. Какая-то девчонка благодарила её брата за книгу и почти без умолку трещала что-то об универе, преподах и курсовой. Она словно тянула время, ожидая, что её пригласят зайти. Слишком уж воодушевлённо вещала и слишком звонко смеялась на обыкновенные реплики.

«Забирай книгу и проваливай», — в раздражении подумала Мира. Велик был соблазн выйти в коридор и вмешаться, но куда интереснее было узнать, как поведёт себя Матвей. Он отвечал дружелюбно, в своей обычной приветливой манере, но ничего в его интонациях и голосе не говорило о том, что он заинтересован в продолжении разговора. Всю инициативу приходилось брать на себя той девчонке, и, когда темы иссякли, она стала прощаться, в очередной раз поблагодарив его за книгу.

— Я через неделю занесу её тебе, хорошо?

— Не спеши. И ты можешь принести её на пары.

— А, ну да, ладно, — немного разочарованным тоном протянула она. — Тогда до завтра?

— Ага, пока, Ир.

Когда щёлкнул входной замок, Мира вышла из комнаты.

— Кто это был?

Матвей едва заметно вздрогнул, когда она возникла на его пути. В последние месяцы он чересчур нервно реагировал на её неожиданные появления.

— Одногруппница. Приходила за книгой.

— Почему не пригласил её? На чай, например?

— На чай? — непонимающе нахмурился Матвей. — Зачем?

Мира пожала плечами, сдерживая довольную улыбку. Действительно, незачем.

Кроме собственных страхов была ещё причина, почему Мира решила не торопиться: она хотела дать Матвею время принять свои чувства. По себе знала, что это не происходит по щелчку пальцев. А уж если взять в расчёт характер Матвея и его моральные принципы — для него это может оказаться куда более сложным делом.

После разговора на набережной, где он говорил о счастье, невозможности жить только сегодняшним днём и о родителях, Матвей не пытался больше каким бы то ни было способом раскрыть перед ней свои чувства. Тогда он говорил о них иносказательно, но Мире чудилось, что ей удалось ухватиться за тонкую нить, и стоит только потянуть дальше — она размотает весь клубок. Однако нить оборвалась, а Матвей не спешил вручать ей заветный ключик от того, что происходит в его голове. Оставалась одна надежда — на откровенный разговор, который не оставит возможности так удобно прятаться за метафорами и недосказанностями. И он обязательно случится, в этом Мира была твёрдо уверена.

* * *

День её выпускного наступил незаметно и оказался совсем не таким, каким его Мира рисовала в своём воображении. Ещё задолго до ей представлялось, что в этот день она ощутит всю торжественность момента: радость и грусть от окончательного прощания со школой и волнение перед новым жизненным этапом, ожидающим её впереди. Однако едва ли такая мелочь, как школа, занимала сейчас её мысли. Вся суматоха сборов проходила мимо неё, словно Мира была сторонним свидетелем, а не их непосредственным участником. В парикмахерской женщина, заканчивающая ей причёску, обеспокоенно поинтересовалось, всё ли Мире нравится, и не нужно ли что-то подправить. Видимо, с таким отрешённым лицом она сидела в кресле перед зеркалом. Мира кивнула и сказала, что всё хорошо. Причёска не была замысловатой или вычурной — всего лишь собранные назад волосы, крупными локонами спадающие на спину, но Мире она нравилась. Как нравилось ей и платье — лёгкое и воздушное, на тонких бретельках, — которое они с мамой долго выбирали, бродя между рядами на рынке Барабашово. Однако ни платье, ни причёска почти не вызывали в ней никакого отклика, когда она стояла дома перед зеркалом, глядя на своё отражение.

Как назло родители с бабушкой, которая приехала к ним в гости, чтобы побывать на выпускном у внучки, постоянно находились рядом, то прося покрутиться в платье перед ними, то поправляя что-то, то желая сделать фото на память. Если бы все оставили её хоть на полчаса в покое, чтобы она могла собраться с мыслями… На Матвея Мира старалась не смотреть — казалось, стоит только встретиться с ним глазами, и он тут же догадается обо всём, что у неё на уме.

Уже перед выходом из дома у Миры вдруг участилось сердцебиение, а дышать, напротив, стало тяжело. Она опустилась на стул, пытаясь прийти в себя. Бабушка оглянулась на неё, задержавшись в дверях.

— Эй, Мирка, это всего лишь выпускной, — весело сказала она, — а ты переживаешь так, как будто тебя замуж выдают.

У Миры не нашлось ни сил, ни желания отвечать на это.

— Бабуль, — услышала она голос Матвея, — ты спускайся, а мы через пару минут подойдём.

Бабушка ушла, а брат опустился перед ней на корточки и даже взял её за руку, чего не позволял себе уже долгое время.

— Всё хорошо? — обеспокоенно спросил он.

Мира кивнула, глядя в одну точку на паласе.

— Скажу тебе по секрету, — Матвей понизил голос до доверительного шёпота, — что выпускной — это не так страшно. Ты можешь мне верить, я уже бывал на одном таком.

У Миры вырвался нервный смешок, а в мыслях пронеслось: «Ты не представляешь даже, о чём говоришь». Но вслух она произнесла другое:

— Мне кажется, эта причёска мне не идёт, и платье сидит плохо. И вообще вид у меня дурацкий.

Это звучало так, словно она напрашивается на комплименты, но Мире было необходимо хоть как-то оправдать причины своего чрезмерного волнения.

Матвей вздохнул и легко сжал её ладонь в своих руках.

— Мира, ты невероятно красивая, а сегодня — особенно.

То, как он смотрел на неё, не давало повода сомневаться в его словах. Это окрыляло и лишало сил одновременно.

— Я сейчас, наверное, и шагу не смогу ступить, — честно призналась ему Мира.

— Тогда тебя пришлось бы нести на руках. — Матвей осёкся, как будто вдруг осознал, что сболтнул лишнего. Мире казалось, она слышит, как вращаются его мысли в поисках темы, на которую можно свернуть разговор.

— И ты бы это сделал? — тихо спросила она.

— Ну… да, если бы было нужно, — ответил Матвей, уводя взгляд в сторону. Уголок его рта дёрнулся в неловкой улыбке, и он попытался всё перевести в шутку: — Но, надеюсь, до такого всё же не дойдёт.

Мира покачала головой.

— Нет, мне уже стало лучше. — В подтверждение своих слов она поднялась на ноги. — Пойдём.

Официальная часть выпускного прошла, как в тумане. Актовый зал, украшенный шарами, цветами и плакатами, торжественные речи учителей и директора, песни и номера, подготовленные для этого случая — почти ничего не не цепляло внимание. После вручения аттестатов и ещё пары десятков фото — групповых и поодиночке — все понемногу начали стягиваться в ресторан, где выпускников уже ожидали накрытые столы для банкета и заготовленная от ведущего программа вечера.

Впервые Мира оставалась настолько в стороне от общего веселья. Её одноклассники вовсю шутили, смеялись, участвовали в конкурсах. Даже самые последние тихони класса, и те под влиянием царившей атмосферы лёгкости и свободы раскрепощались. Мира же не чувствовала почти ничего кроме сковавшего её напряжения. Она не могла вот так же беззаботно веселиться и лихо отплясывать, когда её жизнь вот-вот должна была круто измениться.

Маринка, плюхнувшись на стул рядом, попыталась её растормошить:

— Мир, ну ты чего такая замороженная весь вечер? Это же наш выпускной! Он больше не повторится.

— Да всё окей. Мне весело, просто босоножки натёрли ноги. Иди, вон твой Паша тебя, кажется, ищет, — попыталась отвлечь её внимание Мира. Но Маринку было так просто не провести. Она протянула ей бокал шампанского.

— Вот, тут Серый разливает свои фирменный коктейль. Выпей и сразу повеселеешь. Только пей осторожней, — шепнула она Мире на ухо, — там водка.

Мира поблагодарила её и забрала бокал, но, как только Маринка упорхнула танцевать, поставила его на стол, не сделав ни глотка. Она наблюдала весь вечер за Матвеем: он пил только газировку и сок. Что сейчас, что тогда в клубе — это не могло быть простым совпадением. Он никогда не выказывал особого интереса к алкоголю, но и убеждённым трезвенником тоже не был. На своём выпускном он точно пил, да и раньше никогда не отказывался от вина или шампанского по праздникам. Что изменилось? Он не хочет пить при ней, потому что боится потерять контроль?

Для отвода глаз Мира всё же несколько раз потанцевала и приняла участие в паре самых безобидных конкурсов, но когда время приблизилось к двум ночи она отошла в туалет и вызвала такси. Вот и всё, подумала она, пряча свой Nokia обратно в сумочку, назад пути нет. То, что раньше существовало только в её фантазиях, а, значит, было безопасным, вдруг обратилось пугающей реальностью. Однако отступать было уже некуда. Она и не позволила бы себе отступить.

Спустя ещё четверть часа она нашла Матвея и, тронув его за плечо, коротко сказала:

— Пойдём.

— Подожди, ты хочешь уже уехать? — спросил он на улице, когда увидел, что Мира направляется к подъехавшему такси. — А как же рассвет? Ты не будешь его с классом встречать?

— Я хочу встретить его в другом месте. Садись, — сказала Мира, открывая двери машины.

В салоне она подтвердила водителю адрес. Матвей, услышав его, снова не удержался от вопроса:

— Ты же знаешь, что бабушка сегодня ночует у нас?

— Да, я это знаю, — сказала Мира. Ей вдруг ударила в голову мысль, что, если добавить к её фразе тревожную музыку, получился бы готовый эпизод для триллера про маньяка-убийцу, который везёт ничего не подозревающую жертву прямо к себе в логово.

Она мотнула головой. Ну и бред же лезет. Это всё от нервов. Всё будет хорошо. Она не задумала ничего плохого.

— Ты как себя чувствуешь?

— Нормально, честное слово. Матвей. — Мира сопроводила его имя глубоким вздохом, — Пожалуйста, не задавай мне больше никаких вопросов, пока мы не доедем, хорошо?

— Ладно, — он, очевидно, был сбит с толку, но всё же кивнул и всю дорогу молчал, только изредка кидая на неё обеспокоенные взгляды. То, как почти беспрекословно он принимал её правила и следовал за ней, не спрашивая ни о чём, неожиданно вызвало у Миры болезненный укол стыда. Словно она собиралась обмануть его безграничное доверие. Мира отогнала эти мысли. Поздно уже сомневаться.

Машина затормозила у знакомых ворот, Мира расплатилась с водителем и вышла. Её тут же окутали прохлада и свежесть раннего утра, а тишина, нависшая над округой, после музыки и ресторанного гама показалась давящей. Солнце ещё не взошло, но в предрассветных сумерках уже всё было отчётливо видно.

— Так ты здесь решила встретить рассвет? — немного удивлённо поинтересовался Матвей, когда они зашли во двор.

— Ага, что-то вроде того, — ответила Мира. Каблук вдруг угодил между плитами ведущей к дому дорожки, и она пошатнулась, однако Матвей успел подхватить её за талию, не давая упасть.

Мира так бы и простояла вечность, прижатой к нему, пока он сам бы не решил её отпустить, но к ним уже с радостным лаем мчался Боня. Пришлось отступить, пока пёс скакал вокруг них, усиленно виляя хвостом и норовя запрыгнуть то на неё, то на Матвея.

— Привет, дружище, — Матвей потрепал его за уши, на что Боня ещё энергичнее завилял хвостом. — Что, не ожидал сегодня гостей?

Боня несколько раз звонко гавкнул, ещё пару минут покрутился возле них и наконец убежал восвояси. Матвей повернулся к Мире, которая так и не сдвинулась с места. Лёгкое любопытство на его лице сменилось тревогой, пока он вглядывался в неё.

— Всё хорошо? — спросил он, уже абсолютно серьёзный.

— Да, я… — севшим от волнения голосом начала Мира, — я хотела сказать…

Вот так, стоя напротив него и глядя ему в глаза, это оказалось чудовищно сложным. Боже, она ведь даже не подготовила то, что скажет, потому что все её мысли и усилия сосредотачивались на том, чтобы привести их в ту точку, где они сейчас находятся. Но что будет дальше — этого она не распланировала, потому что следующий её шаг казался ей очевидным и самим собой разумеющимся. Только сейчас, когда её язык отнялся, а в мыслях воцарилась звенящая пустота, Мира поняла, как просчиталась. Ей следовало лучше к этому подготовиться.

Пока паника не успела накрыть её окончательно, она сделала то единственное, на что была ещё способна — шагнула к Матвею и, обхватив ладонями его лицо, привстала на цыпочки и поцеловала его. Миру словно затянуло под толщу воды: все звуки стихли, только сердце бешено стучало в ушах, готовое разорваться от переполнявших его эйфории и страха. Она так долго мечтала об этом, однако…

Матвей ей не ответил. Застыл каменным изваянием, и только спустя несколько долгих мгновений в него словно снова влилась жизнь, он резко оторвал от себя её руки, отшатываясь назад.

Они смотрели друг на друга потрясённо, будто впервые столкнулись с чем-то необъяснимым, не виданным ими ранее. Матвей первым обрёл дар речи:

— За-зачем ты это сделала?

Земля стала уходить из-под ног, а перед глазами всё поплыло. Миру захлестнуло удушающей и слепой паникой.

Ошиблась. Боже мой, она ошиблась. Он не чувствует того же, и теперь ей конец. Как же она могла так ошибиться?

К счастью, до того как она успела растерять остатки самообладания и впасть в бесконтрольный ужас от осознания своего провала, рациональная её часть взяла верх и напомнила обо всём, что она наблюдала в течение этого года. Нет, она не могла ошибиться, она знает это! И тогда Мира заговорила, поспешно и сбивчиво, словно от скорости признания зависела её жизнь:

— Я знаю, что ты чувствуешь ко мне. Я всё видела. И это… это взаимно! Я люблю тебя, понимаешь, — произнесла она наконец слова, которые ещё минутой ранее никак не желали её даваться. — Мне никто кроме тебя не нужен!

Матвей смотрел на неё с чистым беспримесным ужасом.

— Мира, что ты такое говоришь? — отчего-то шёпотом спросил он.

— Ну, разве я не права? Скажи тогда мне это! — И, испугавшись, что он и впрямь готов будет отрицать это сейчас, яростно выпалила: — Только не ври мне, Матвей! Если ты соврёшь мне сейчас, я тебе этого никогда не прощу. Клянусь!

— Это не имеет…

— У тебя есть ко мне чувства? — перебила она его. Страх придавал ей сил вести этот допрос. — Да или нет?

Под её напором он сдался:

— Да. Да! Это ты хотела услышать?

Его голос сорвался, и в глазах вспыхнул осознание сказанного. Матвей схватился за голову и пошатнулся, как пьяный.

— Господи, это всё неправильно… Этого вообще не должно быть.

Но Миру уже накрыло волной такого облегчения, что захотелось счастливо рассмеяться. Она была права! Она не ошиблась! И даже то, что признание было вырвано у него чуть ли не силой, не могло омрачить её ликования. Теперь всё будет хорошо, она сможет сломить его сопротивление.

Взгляд Матвея загнанно метался, словно сейчас он изо всех сил пытался найти выход из того глухого угла, в который она его загнала. Мира не стала ждать, пока это случится. Она смело подошла к нему и крепко обняла за шею.

— Не надо так переживать, — шепнула она ему на ухо.

Он замер, как птица, попавшая в силки.

— Всё же отлично складывается, — продолжила она, касаясь губами его кожи — от виска, по линии челюсти, к подбородку. — Я чувствую к тебе то же самое.

— Мира, прошу тебя, не надо, — выдохнул он, часто и глубоко дыша. Он словно был не в силах её остановить самостоятельно, и поэтому пытался дозваться до здравого смысла.

Мира не сдавалась. Она теснее прижалась к нему, чувствуя, как грохочет сердце. Её или его?

— Мы можем быть вместе, — говорила она, продолжая его целовать. — Разве ты этого не хочешь?

Но едва она успела снова прикоснуться к его губам, как услышала громкое и отчётливое: «Нет!», и в тот же миг Матвей решительно за плечи отодвинул её от себя.

Это «нет» всё ещё стояло у неё в ушах, пока она растерянно смотрела на его искаженное мукой лицо.

— Ты вообще понимаешь, что творишь? Это невозможно.

— Почему? — вырвалось у неё беспомощно.

— Потому что это… — он запнулся, но Мира уже знала, что он скажет в следующую секунду, и отчаянно желала этого никогда не услышать, — потому что это инцест. Понимаешь?

Это слово хуже самой хлёсткой пощёчины ударило её по лицу. Конечно, оно было ей знакомо. Однако оно несло в себе оттенок такой мерзости и грязи, который не имел ничего общего со всем тем, что она чувствует. А Матвей своими словами как будто низвёл их чувства до чего-то животного и низменного.

— Мне плевать, как это называют и что об этом думают! Я тебя люблю во всех смыслах, хочешь ты того или нет.

— Как это произошло? Ты что-то заметила в моём поведении и потому накрутила себя…

— Да нет же! — Теперь её тянуло отчаянно и зло рассмеяться. — Я поняла, что влюблена в тебя, ещё когда ты со своей Алёной гулял.

— Что? — потрясённо переспросил Матвей. Похоже, эта новость стала для него откровением.

— А ты ничего не замечал, да? Зато я всё видела! И как ты смотрел на меня, и как хотел поцеловать. И почему избегал меня после. Матвей, я понимаю, что всё это кажется тебе неправильным, — в последний раз она попыталась достучаться до него перед лицом надвигающейся катастрофы, — но… так случилось. Разве мы виноваты? Пожалуйста…

У Миры было странное чувство, будто они на полной скорости несутся навстречу бетонному заграждению, и она умоляет его повернуть руль и спасти их в последний момент. Однако Матвей, похоже, видел спасение для них в другом.

— Мира, мы сделаем вот так, — он словно и не слышал её последних слов. — Мы забудем об этом разговоре и обо всём, что тут случилось, и будем жить, как обычно. Как брат и сестра, слышишь? И всё будет хорошо. Мы всё исправим.

— Нет, — она помотала головой. Мир расплывался перед глазами, и Мира зажмурилась на миг, чтобы сморгнуть слёзы. — Я не буду ничего забывать. И ты не сможешь этого сделать.

— Нам придётся, — с нажимом сказал Матвей. — Потому что у нас нет другого выхода.

— Он есть! Просто ты не хочешь его принять, потому что… потому что хочешь остаться нормальным. Ты трус, Матвей, и я тебя за это ненавижу!

Боль волной прокатилась по его лицу, но ответить он не успел — Мира уже сорвалась с места. Вперёд — к калитке! За воротами она сбросила с ног осточертевшие босоножки и побежала дальше босиком по траве. Её яростный запал иссяк очень быстро. Через пару десятков метров она остановилась, лишившись одновременно и сил и желания куда-то двигаться. Как есть, не заботясь о выпускном платье, Мира опустилась на мокрую от росы траву, обняла руками колени и разрыдалась.

Где-то между громкими всхлипами её слух уловил чьи-то быстрые шаги, которые по мере приближения всё замедлялись, пока совсем не остановились позади неё. На её плечи лёг пиджак, а его обладатель опустился на траву рядом.

Матвей не произнёс ни слова, а через пару мгновений Мира уже плакала, уткнувшись ему в плечо.

* * *

Как же несправедливо, что после всего этого нельзя провалиться сквозь землю, раствориться в воздухе или переместиться в будущее на несколько недель, а то и месяцев вперёд. Как это ужасно, что они вынуждены проводить мучительно долгие минуты в компании друг друга, временно запертые в этом месте, куда она же сама их и привела. Ещё один просчёт, за который приходится расплачиваться.

Мира, перестав плакать, безучастно смотрела на красный солнечный диск, полностью поднявшийся из-за горизонта. Где-то на границе сознания прокатилась мысль, что её одноклассники сейчас встречают рассвет, пьют шампанское и радуются началу новой жизни в то время, как её жизнь — разрушена. Эта мысль не отозвалась ничем, кроме тупой усталости и ноющей боли в ногах от долгого сидения на земле.

— Мир, пойдём в дом, ты замёрзла, — негромко сказал Матвей, когда её всхлипы почти прекратились. — Я чай сделаю.

— Не хочу.

— У тебя руки холодные, — не сдавался он. — Простудишься.

Он поднялся на ноги и протянул ей руку, но Мира проигнорировала её, встав самостоятельно. Как будто это не она ещё совсем недавно безудержно рыдала, прижимаясь к нему, пока он осторожно её обнимал, гладя по спине и волосам. Сейчас от одних только воспоминаний об этом её душила бессильная злость. Мира сбросила пиджак прямо в траву и зашагала назад к дому, не оглядываясь. Матвей последовал за ней, держась на шаг позади, у ворот он захватил с собой её босоножки.

Когда они оказались на веранде, Матвей отворил двери дома ключом, который бабушка прятала под ржавой лейкой, и пропустил Миру внутрь. Она прошлёпала, босая, прямиком на кухню, оставляя за собой грязные следы.

Матвей активно принялся за дело: поставил на плиту чайник, захлопал дверцами шкафчиков в поисках чего-то, пока Мира сидела на табурете, глядя в одну точку.

— У бабушки есть какао, — спустя минуту нарушил он тишину. — Хочешь, сделаю какао? Или всё-таки лучше чай?

— Плевать, — отрезала Мира. Неужели он думает, что сможет откупиться каким-то какао или чаем?

Матвей ничего не ответил на её грубость, только через время поставил перед ней на стол исходящую паром чашку какао.

— Мир, тебе умыться нужно, — осторожно сказал он и тут же отвёл глаза. За время, которое они провели на кухне, он бросал на неё короткие виноватые взгляды, как будто был не в состоянии смотреть на её лицо больше двух секунд подряд. Должно быть, выглядела она ужасно.

— Сама знаю, — огрызнулась Мира и вышла из кухни.

В ванной она посмотрела в небольшое, висящее над умывальником зеркало и скривилась. С размазанными тенями и потёкшей тушью она напомнила себе героиню малобюджетной трагикомедии. С помощью куска мыла и холодной воды она умылась несколько раз, избавляясь от остатков макияжа.

Лучше не стало. Теперь на неё из зеркала смотрела незнакомка с лицом, с покрытым красными пятнами, и опухшими от слёз веками.

— Красотка, — процедила Мира и с отвращением отвернулась от зеркала.

На кухне её ждал таз с тёплой водой.

— Сполосни ноги, ты их испачкала, — сказал Матвей всё тем же тихим и смиренным тоном.

Мира опустила взгляд на свои ноги с налипшими на них комьями земли и травинками. Как бы ей ни хотелось послать Матвея с его заботой, она не нашла что возразить на эту идею.

Пока он ходил за полотенцем Мира села на стул и опустила ноги в воду. Она поморщилась от боли, задев рукой полоску содранной кожи сбоку стопы. Работа её чертовых босоножек.

— Ты мозоль натёрла? — спросил подошедший Матвей.

Ничего от него не укроется.

— Подожди, я за пластырем схожу.

Как будто она могла куда-то уйти сейчас.

Он вернулся, поставил на стол рядом с ней пузырёк перекиси водорода и пластырь из бабушкиной аптечки. Мира не шелохнулась и не взглянула даже в их сторону. Тогда Матвей сел на стул напротив неё и осторожно спросил:

— Можно я?

Мира не ответила. Он, видимо, посчитав её молчание за согласие, взял одну её ногу и бережно промокнул полотенцем. Затем полил мозоль перекисью, которая тут же зашипела и вспенилась, стоило ей коснуться кожи.

— Не больно? — обеспокоенно спросил Матвей.

Мира мотнула головой и отвернулась, сцепив зубы. Все его действия были проникнуты такой бесконечной заботой, что становилось тошно. Хотелось сказать ему что-то колкое, обидное, чтобы он перестал быть таким внимательным, таким терпеливым. Любящим. Этого невозможно было вынести.

Обработав ей ноги, Матвей вынес таз с грязной водой, затем протёр полы там, где она успела наследить. За всё то время Мира и пальцем не пошевелила, только сделала несколько глотков какао, чтобы хоть чем-то занять себя, пока Матвей избавлялся от следов их пребывания в бабушкином доме.

— Я вызвал такси ещё час назад. Скоро должно подъехать, — сказал он, садясь за стол напротив неё. Он выглядел таким уставшим, словно это утро успело вытянуть из него всю энергию, и держался он скорее на одной силе воли, чем на каких-то внутренних резервах. Не дождавшись от Миры никакой реакции на свои слова, он тихо продолжил: — Мира, так будет лучше, пойми. Потом ты это…

— Замолчи! Замолчи, я не хочу это слышать! — Она заткнула ладонями уши, чувствуя, как подкатывает к ней отступившая было истерика. Матвей оборвал себя на полуслове и послушно замолчал.

Сердце ещё колотилось как проклятое, когда из открытого окна до них донёсся звук подъезжающего к воротам автомобиля. Матвей, казалось, облегчённо выдохнул, а Мира повернула к нему голову, ловя его взгляд.

— Как же я пойду с такой ногой? — ядовито отозвалась она, глядя ему в глаза. — Ты можешь исполнить свою фантазию и отнести меня к машине на руках.

Был ли край её жестокости и его терпению? Мире очень хотелось это узнать.

С лица Матвея будто схлынула вся кровь. Он пораженно уставился на неё, словно не верил своим ушам.

— Мира…

— Расслабься, это шутка, — она криво усмехнулась. — Я не хочу ни находится рядом с тобой, ни вообще иметь никаких дел.

Обувшись, она вышла во двор, не дожидаясь его.

Домой ехали в каменном молчании. Матвей больше не пытался заговорить с ней, а Мира и вовсе не смотрела в его сторону. Она отвернулась к окну, за которым мелькали, сменяя друг друга, поля и лесополосы. В какой-то момент она сомкнула веки, а когда снова открыла их, машина уже въезжала в их двор.

Матвей расплатился с таксистом, и они вышли на улицу. Давно рассвело, но людей почти не было, только дворник шаркал метлой где-то неподалёку. В воздухе витал отчётливый аромат сирени, не заглушённый даже выхлопами уехавшего такси. В кустах беззаботно чирикали воробьи. Всё это вместе напоминало Мире один дурной сон. Ещё вчера, выходя из этого подъезда, она была другим человеком, полным надежд и страхов. Сейчас ничего не осталось, даже злость, и та рассеялась где-то в пути между посёлком и городом.

— Ты можешь сразу пройти в свою комнату, — сказал ей Матвей у дверей их подъезда. — Я поговорю со всеми, скажу, чтобы не беспокоили тебя как минимум до обеда.

Мира кивнула, хотя её кивка он заметить не мог, потому что не смотрел в её сторону.

Так она и сделала, стоило им только зайти в квартиру, проскользнула тихо к себе, пока Матвей направился в сторону кухни, откуда доносились голоса. Первым делом Мира стянула через голову выпускное платье и неаккуратным комом швырнула его на стул, после переоделась в пижаму и забралась в постель, укрывшись с головой.

Закрывая глаза, она скорее мечтала умереть, чем уснуть, однако получилось второе.

Мире удалось проспать несколько часов. Когда её вновь вытолкнуло в реальность, стрелки будильника показывали половину двенадцатого. Отдохнувшей или выспавшейся она себя не ощущала: голова казалась чугунной, ноги ныли и гудели, но хуже всего было гадкое чувство, разлившееся в груди, стоило ей припомнить все подробности прошедшего утра. Лучше бы ей вообще не просыпаться.

Сознание фиксировало звуки за пределами её комнаты: шаги по коридору, смех, обрывки неразборчивых разговоров. Там вовсю кипела жизнь, но невозможно было представить, что бы она присоединилась к этой жизни. Нет, она не выйдет из своей комнаты никогда.

Скрипнула дверь, и Мира тут же отвернулась к стене, натягивая одеяло чуть ли не до ушей и притворяясь спящей. По осторожным и тихим шагам она догадалась, кто был нарушителем её уединения. Теперь она точно не повернётся. Она больше не сможет смотреть ему в глаза.

Матвей присел на край кровати.

— Мира, я знаю, что ты не спишь. — Он замолчал, то ли собираясь с мыслями, то ли ожидая от неё отклика. Спустя минуту он всё же продолжил: — Я поговорил с родителями, объяснил им всё, они не потревожат тебя пока. Можешь не волноваться. Ты прости, я сказал им, что ты перепила на выпускном и неважно себя чувствуешь. Просто нужно было что-то правдоподобное придумать. Но они не станут тебя ругать, они понимают. Сами вспоминали недавно о своей молодости. И… ещё я сказал им, что мы поссорились по этому поводу. Это чтобы было понятно, почему… — его речь оборвалась, повисло затянувшееся молчание, однако Матвей не уходил, словно готовился сказать что-то ещё. — Я знаю, ты злишься на меня и, возможно, ненавидишь за… — здесь его голос словно треснул. Мира не могла видеть лица брата, но всё равно крепко зажмурилась, моля бога, чтобы не выдать себя каким-нибудь задушенным всхлипом. А Матвей тем временем нашел в себе силы продолжить: — В общем, я хотел только сказать, когда будешь готова, ты можешь прийти ко мне, и мы поговорим. Я буду ждать.

Только после того, как он ушёл, Мира позволила себе расплакаться. Её трясло, пока она до побелевших костяшек сжимала в кулаке простынь и пыталась подушкой заглушить всхлипы.

Ничего уже нельзя будет исправить.

* * *

Они не разговаривали почти две недели. Точнее не разговаривала Мира, прячась и избегая брата, насколько это было возможным в их трёхкомнатной квартире. Те дни слились в один бесконечный, очень напоминающий собой кошмар, из которого невозможно спастись. Мире хотелось стать невидимкой, бесплотным призраком, чтобы все о ней в конце концов забыли и перестали тормошить. Насколько проще ей бы жилось, если бы не приходилось больше сталкиваться ни с чьим бы то ни было взглядом. Особенно с его.

В один из этих тягучих, как мазут, дней забегала в гости Маринка, приносила диск с записанным на него выпускным и пыталась дознаться, куда она тогда сбежала и не стряслось ли чего у неё. За диск Мира поблагодарила и мягко выпроводила подругу, так и не дав внятных ответов. В своей комнате она закинула его в самый дальний ящик стола с намерением никогда больше к нему не прикасаться. Всё, связанное с выпускным, вызывало у неё сейчас одну только тошноту.

Конечно, её состояние не укрылось от родителей, особенно от мамы. Однажды она попыталась серьёзно поговорить об этом с Мирой.

— Скажи, что у вас происходит? — Мама зашла в её комнату, когда Мира за письменным столом делала вид, что решает упражнения по украинскому языку, и присела на край кровати. — Матвей сказал, что вы поссорились, но что при этом всё нормально. Но я же вижу, что это не так. Вы оба сами не свои с выпускного, даже словом с тех пор не обмолвились. А он очень переживает, хоть и пытается это скрыть. Что бы ни случилось, так нельзя, Мира. Вы брат и сестра, вы должны…

Последнее сработало, как зажжённая спичка, брошенная прямо в бочку с порохом. Мира взорвалась.

— Я в курсе, что мы брат и сестра! — Шариковая ручка отлетела в сторону подоконника. — Я семнадцать лет, как это знаю, представляешь?! Ты пришла говорить мне эти банальности или, может, скажешь что-то новенькое?

Мамино лицо, как и её голос, вмиг посуровели:

— Что за тон, Мирослава?

— Достали уже все! Оставьте меня в покое! — Мира вскочила на ноги. — Я гулять.

Как была, в домашней одежде, только сунув ноги в уличные шлёпки, Мира выскочила из квартиры.

Под вечер всё же пришлось извиниться перед мамой, потому что такого поведения она бы не спустила ей с рук. Мира наплела что-то про сдавшие нервы перед вступительными экзаменами, и заверила, что такого больше не повторится. Мама отнеслась с пониманием и простила ей эту выходку. Если бы только так же просто можно было попросить прощения и у другого человека.

Экзамены вообще стали удобной отговоркой. Под предлогом усиленной подготовки, она проводила дни, прячась от мира за стенами своей комнаты. Она только говорила родителям, что готовится, а на самом деле часами лежала на своей кровати, глядя то в укрытый мелкими трещинами потолок, то на пёстрый настенный ковёр. И думала. Думала столько, сколько ей не удавалось ещё за всю свою жизнь передумать.

Каждая мысль, посетившая её за те десятки часов наедине с собой, была тяжёлой, болезненной и била прямиком в цель. Калейдоскопом ужасов в памяти прокручивалось каждое её действие, каждый жест и слово, произнесённое в то утро. Больше всего Мира мечтала даже не о том, чтобы забыть самой, а чтобы он это забыл. Непереносимо было осознавать, что он помнит всё это также ясно, как и она. Что всё, сказанное ею, теперь навсегда останется с ним. Как это вообще можно простить?

Очень скоро Мира поняла, что под злостью на него удобно пряталась ненависть к себе самой. Что боль от его отказа вылилась в жажду ранить его как можно сильнее. Что же, ей это, определённо, удалось.

Она ошиблась во всём. С чего она решила, что он согласится? Что одной только любви может оказаться достаточным? Только потому что этого было достаточно ей? Но ведь он другой, она же всегда знала это. Есть вещи, сильнее любви, которые он не сможет переступить. Она просто хотела верить, что это возможно, и поэтому выдала желаемое за действительное.

Как она могла требовать от него ответного признания, когда оно далось ему так очевидно тяжело. Он не был к нему готов и не собирался говорить ей этого, но она всё равно вытрясла из него душу своим эгоистичным желанием подтвердить взаимность её чувств.

Но самым отвратительным из всего, что она совершила, была её реакция на его отказ. Этого Мира простить себе не могла. Она была не просто жестокой, она осознанно причиняла ему боль. Она использовала, как оружие, против него его же заботу. Она обернула его чувства садистской насмешкой. «Ты можешь исполнить свою фантазию…» Как у неё вообще повернулся язык сказать такое? Как будто это произнёс кто-то другой, не она. И этот кто-то был настоящим чудовищем.

Он сказал, что будет ждать её, но как же после всего она могла показаться ему на глаза? И всё же каждый новый день её молчания был очередным актом жестокости, направленным против них обоих. Он словно оставлял после себя зарубку на коже, и если продолжать так и дальше, на ней не останется живого места.

Мира осознавала, что другого выхода, кроме как того, который предложил им Матвей, не было. Ведь что остаётся иначе? Не говорить с ним до конца жизни? Такое невозможно себе представить. Она уже скучала по нему до выкручивающих нутро судорог, а что же будет дальше? Нет, она должна прийти к нему, и будь что будет. Впрочем, если он не примет её извинений, тогда ей останется запасной вариант — уйти в монастырь. Мира не знала, принимают ли сейчас в монастыри таким образом новых послушников, и существуют ли вообще действующие монастыри в её стране, но план казался целиком реальным. Может быть, хоть такой жест сможет донести до него всю степень её раскаяния?

Одним утром, когда родителей ушли, Мира, не оставляя себе возможности передумать, зашла в комнату к брату. Матвей что-то читал, лёжа на кровати, но как только за ней закрылась дверь, он отложил книгу и сел. Он не шевелился и даже, казалось, не дышал, глядя на неё с напряжённым ожиданием, словно она была горной серной, готовой сорваться прочь от любого неосторожного жеста. Мира села на другой край кровати в полутора метрах от него и опустила голову, уставившись на свои сцепленные в замок руки.

— Я пришла, — робко, не поднимая взгляда, сказала она.

— Да, — услышала она его осторожный ответ. — Спасибо.

— Я хотела попросить у тебя прощение за всё, что сделала и сказала тогда. Это… это было ужасно неправильно с моей стороны. — Глаза предательски защипало, но Мира судорожно вздохнула, отгоняя непрошенные слёзы. Она пришла сюда не давить на жалость, а извиниться перед ним. — И я не ненавижу тебя.

— Я знаю.

Мира глубоко вздохнула и подняла взгляд на потолок. Теперь самое сложное.

— И ещё я пришла сказать, что я согласна. Пусть будет так, как ты решил. Мы брат и сестра, и не больше. — Горло свело на миг, но она сглотнула этот ком и продолжила. — Я никогда не попрошу о другом, и даже не намекну тебе на это. Обещаю.

Она всё-таки решилась посмотреть на него. Она должна увидеть. В глазах Матвея не было осуждения или непринятия, которых она так боялась встретить. В них было другое, что ранило её куда сильнее. То были и тоска, и боль, и смирение перед неизбежным. Мира явственно ощутила, что он разделяет все её чувства, и так же боится, что это нечто, возникшее между ними, когда-нибудь сможет их уничтожить.

— Всё теперь станет, как было? — с мольбой обратилась к нему она.

— Да. Всё будет хорошо, — его голос дрогнул, словно Матвей сам до конца не верил в свои слова.

Его сомнения стали завершающим ударом, и Мира снова уткнула взгляд в колени. Боковым зрением она увидела, как Матвей протянул к ней руку, словно хотел коснуться плеча, но передумал и неловко сжал ладонь в непрочный кулак, который безвольно упал на кровать.

В груди болело и жгло.

Боже, что она натворила?