Золотые Длани (джен)

Виерн Аркадас, волею герцога Секлиса нынешний командир Каннатана, принял все должные меры. Воины неусыпно несли дозор, и, поскольку местность кругом была ровной, конные разведчики тоже не дремали. Общими усилиями крепость пребывала в полной готовности к нападению, но командир ожидал не военной стычки. Согласно распоряжению его светлости, он ждал посольства для переговоров.

Молодой граф ан Тойдре — если его можно называть так сейчас, когда он лишен всех владений, — может явиться один или с небольшой свитой. Вряд ли он приведет с собой много людей: он сам — подчиненный и не ослушается своего командира. И ни один командир не станет в преддверии войны разбрасываться воинами ради освобождения одного пленника, тем более, женщины. Личные чувства в таком деле умаляются перед военной необходимостью.

Аркадас обходил стену, проверяя, все ли в порядке. Западный ветер прибивал плащ к спине, бросал волосы в лицо. Ничто не раздражает сильнее, чем назойливые мелочи, но командиру не подобает выказывать слабости перед подчиненными, и он привычно отмечал то, что и так видел каждый день: на всех углах — по два малых орудия, над воротами — шесть; каменных ядер вдоволь, часовые бдительно несут свой дозор. Вдали ползла на север повозка, еще одна — в трети алкейма от Каннатана. Очередная доставка припасов из деревни, понял Аркадас — и вздохнул. Хотелось надеяться, что только припасы, а не толпа сводников и шлюх в придачу.

— Я говори тебе, господин, — послышалось сзади.

Аркадас полуобернулся, стараясь двигаться неспешно: ни к чему выдавать, что ты застигнут врасплох. Тяжкие думы так поглотили его, что он не расслышал на лестнице шагов, способных сотрясти каменную стену.

— Видно, тебе в самом деле есть что сказать, Руал, — произнес он через плечо, — если ты тревожишь меня сейчас, во время обхода постов.

Если и было в Аскелле существо, к которому Аркадас всей душой привязался, так это Руал, пленник-горец. Огромного роста, что редкость для его народа, он напоминал фигурой и повадками черного медведя, которые водились когда-то в землях Аскеллы. Звери эти были сущим бедствием, ибо разоряли целые поселения, пожирая все живое, и охота на них издавна считалась великим подвигом. С тех пор на многих дворянских гербах красовалось изображение медведя или части его тела — сам Аркадас носил на знамени черную медвежью голову. Поэтому память о деяниях предков наряду с рассказами о чудовищах заставили его поразиться сходству. Но хотя Руал казался свирепым, как дикий зверь, на самом деле он отличался добрейшим нравом.

Полгода назад, во время неудачного похода герцога Секлиса, Аркадас захватил Руала в плен в бою — с немалым трудом. Говорить пленник отказался, несмотря на суровый допрос, и его неминуемо убили бы, если бы Аркадас, как командир, не запретил своим воинам. Он не таил от себя, что был восхищен доблестью пленного, горец же искренне изумился, что его пощадили. Когда кайбиганское войско вынуждено было отступить после сокрушительного поражения, Руал последовал за ними. Аркадасу он объяснил со своим жутким говором, что обязан по обычаю отслужить десять лет тому, кто взял его в плен, но не убил, в благодарность за жизнь. Нехотя командир смирился — и вскоре понял, какое сокровище таится под устрашающим обликом горца.

— Я слышай воины говорить. — Грубое, но подвижное лицо Руала выражало все, что он думает о воинах и их речах.

— Что ты слышал? — Аркадас обернулся так резко, что плащ обвился вокруг ног.

— Воины говорить: девица-душа. Плохо говорить. За такое у нас бросать в пропасть.

Аркадас похолодел. Неужели опять за старое? Он лично беседовал с сотником Онодигом, который взял в плен графиню ан Тойдре, и знал, что она привлекла недолжное внимание многих воинов. Его это поневоле взбесило: слишком уж она была непохожа на других девиц. Кем надо быть, человеком или зверем, чтобы покуситься на столь строгую и чистую девушку? Или тем она и влечет их?

Можно подумать, этим распутникам мало девок из окрестных деревень. Аркадас не одобрял отлучек, явных или тайных, или спрятанных в казармах подружек и все же закрывал на это глаза, понимая, как звереют некоторые воины без женщин. Но покушаться на пленницу, на заложницу? Недопустимо. Случись с нею что, отвечать придется ему, причем головой. Думая об этом, он понимал, что ему жаль вовсе не головы. Жаль девушку.

Аркадас помнил, как впервые заговорил с нею, хотя это не входило в его обязанности — довольно было знать, что она сыта и под должной охраной. В тот же день, когда герцог назначил его командиром Каннатана, а сам уехал с большей частью воинов, он решил навестить ее. Он не знал, где и как она содержится, но увиденное возмутило его до глубины души.

Окно в угловой комнатушке было прорублено под потолком, которого Аркадас мог бы легко коснуться рукой. Свет скупо озарял графиню, сжавшуюся под своим плащом. Она сидела на лавке, которая служила заодно кроватью — узкая голая скамья без одеяла и тюфяка. Никакой другой мебели здесь не имелось. Рядом с лавкой стоял на полу глиняный кувшин с водой, в дальнем углу — кадка для исправления нужды, с веревочной ручкой.

Когда он вошел, графиня поднялась, хотя по правилам учтивости могла бы остаться сидеть. Аркадас представился — она слышала, как герцог назначил его командиром, но могла и позабыть. В ответ девушка присела в неглубоком поклоне, и это изумило Аркадаса. Она не удостоила такой чести даже самого герцога! А ему, простому командиру, кланяется.

— Я пришел, чтобы узнать, не нуждаетесь ли вы в чем-либо, графиня, — начал Аркадас. — Но вы можете не утруждать себя ответом. Я сам вижу, сколь суровы условия, в которые вас поместили.

— Очевидно, герцог Кайбиганский считает, что я не заслуживаю лучшего, милорд, — ответила она ровным голосом.

И все же голос дрожал — не от страха, а от холода. Графиня изо всех сил пыталась сдерживаться, но тело выдавало ее. Руки, даже в перчатках, то и дело сжимались, плечи вздрагивали под плащом, хотя она старалась не шевелиться лишний раз, дабы не растерять жалкое тепло. Дыхание туманным облачком вылетало из ее ноздрей и изо рта, когда она говорила, — впрочем, как и у самого Аркадаса. Вряд ли эта каморка когда-либо отапливалась. За то время, что он провел здесь, не успела бы сгореть тоненькая лучина — а он уже продрог. Сколько же пробыла здесь она?

За что с нею так обошлись? За то лишь, что она не выдала герцогу тайны, о которой не имеет ни малейшего представления? Аркадас сам присутствовал на допросе графини и мог бы сказать уверенно: она не лгала, утверждая, что ничего не знает. Можно ли карать за неведение? Или это месть герцога Секлиса всему дому ан Тойдре?

— Герцог Кайбиганский, — медленно заговорил Аркадас, — даровал мне временную власть над этой крепостью и всеми ее обитателями. Отныне я решаю, кто и чего заслуживает. Вы, графиня, — ценная пленница, и мне не хочется, чтобы вы простудились насмерть в этом леднике. Я велю перевести вас в другое помещение, более теплое и удобное. Как я полагаю, слово, данное вами герцогу, распространяется и на меня.

— Да, милорд, — если вы имеете в виду мое обещание не пытаться бежать и не вредить себе. Я благодарю вас за заботу и с радостью воспользуюсь ею. — Она улыбнулась, и Аркадасу показалось, что в комнате стало светлее. — Даю слово, я не стану требовать от вас ничего сверх того, что вы обещали.

— Руал! — окликнул Аркадас.

Горец стоял снаружи, дожидаясь своего господина. Вместе они сопроводили графиню в другую комнату, этажом выше, более светлую и теплую. Аркадас заметил, как вытаращился Руал при виде графини, словно никогда прежде не встречал таких женщин. С губ его слетело слово «нэа», что означало на языке горцев, как знал Аркадас, не то «душа», не то «светлый дух». Даже прекрасная Вальде, дочь герцога Секлиса, не вызывала у Руала такого восторга.

С тех самых пор Руал не называл графиню иначе как «девица-душа». Она же отнеслась к нему любезно, словно ее не смутил и не испугал его облик. Когда девушка устроилась в новом своем обиталище, где имелась труба от очага, расположенного в нижнем помещении, Аркадас вновь обратился к ней — сам не зная, зачем:

— Вы сказали, графиня, что не станете требовать ничего сверх меры. Могу ли я… нет, не потребовать — попросить у вас дозволения навещать вас и беседовать с вами?

— Если вам угодно, милорд, — ответила она с улыбкой — искренней и радостной, как показалось Аркадасу. — Я лишена здесь всех развлечений, и ваши визиты скрасят мое одиночество.

И он приходил к ней. Беседы их длились не слишком долго — у него хватало забот по делам крепости. Порой графиня пыталась расспросить его о ходе войны или об участи своего брата, и Аркадас поспешно уводил разговор в сторону или же просто пресекал. Зато он охотно позволял расспрашивать себя о посторонних вещах: о его семье, о горах и их обитателях. Руал же пробудил в графине особое любопытство. Сама она поведала о своей недолгой и не особо насыщенной жизни, в том числе о злополучном обручении, умолчав о причине разрыва с женихом.

Нередко с уст графини слетало имя ее покойного отца. Исходя из того, что Аркадас узнал об этом человеке, он лучше начал понимать саму графиню. Поистине, у такого отца, как граф ан Тойдре, не могло быть иной дочери. Порой Аркадасу даже казалось, что дочь унаследовала от благородных предков гораздо больше, чем сын, хотя он не знал молодого ан Тойдре лично — и не особо желал узнавать.

Со странным смущением в глубине души Аркадас признавал, что встречи были приятны им обоим. Казалось ему или нет, что графиня сожалеет, когда он уходит?

Неудивительно, что многие истолковали эти встречи неверно. Нет для воинов худшей беды, чем праздность, и теперь, вынужденные ждать здесь, на границе, пока товарищи их следуют за герцогом в поход за добычей и славой, они ищут себе любых развлечений. Аркадас презирал сплетни, считая их уделом глупейших из женщин, но многие воины находили в них изрядную забаву для себя. В самом же обвинении, что лорд-командир Каннатана якобы сделал пленницу своей наложницей, сквозила зависть и зверская жажда.

Вот и сейчас, выслушав Руала, Аркадас был искренне изумлен. Да, он признавал, что пленница красива, но и в мыслях не допускал никаких непристойностей. Те же, кто болтает про него подобные глупости, совершенно его не знают. Привыкшие думать не головой, а своей мужской плотью неизбежно станут судить обо всех по себе. Аркадас же был из той редкой породы мужчин, которые могут прожить без женщин.

Двенадцать лет назад ему пришлось жениться по воле родителей, совсем молодым; жена его умерла в тот же год. Искать покойнице замену он не стал, а единственную малютку-дочь, невольную причину смерти матери, взяла на воспитание его замужняя сестра. Аркадас был благодарен ей, но не более того. Семью и чувства к ней, как и вообще чувства к кому-либо, он считал делом второстепенным или того меньше. Превыше всего стоял долг перед Кайбиганом и личная воинская честь. Ради этого он жил, не слишком страдая от одиночества. Но Превысший Создатель, словно желая вразумить его, послал ему верного друга, причем там, где менее всего можно было того ожидать.

— Тогда послушай меня, Руал, — произнес Аркадас, тщательно взвесив слова горца и собственные измышления. — Графиня не должна пострадать. Быть может, я был неправ, когда завязал с нею столь короткое знакомство. Если это бросает тень на ее или мою честь, придется прекратить наши встречи. Тебя же я попрошу: неси стражу у ее двери. Мне все равно, что подумают прочие. Из всех воинов этой крепости я могу доверять в полной мере лишь тебе одному.

— Прикажи, господин, я будет спать у двери Нэа. — Руал стукнул себя в грудь кулаком, способным без усилий пробить деревянную доску. — Ни один сквернавец не пройти.

Аркадас кивнул, чувствуя, что на душе сделалось легче. Пусть сплетники думают что хотят. Мало кто признавался в этом, но Руала боялись: всем было известно о его преданности «господину», и никто не знал его по-настоящему. Лучшей стражи для графини не найти.

Теперь оставалось поговорить с нею самой. Она отлично владела собой — что редкость для столь юной женщины, — но Аркадас чувствовал, что она утомлена одиночеством и бездельем. Очевидно, графиня не привыкла давать отдых ни рукам, ни уму, и теперь томилась в своем заключении. Жаль будет лишить ее единственной отрады.

Графиня с такой поспешностью, с такой светлой улыбкой поднялась навстречу Аркадасу, что сердце его вновь сжалось. Сам того не заметив, он привязался к ней и теперь осознавал это. Что ж, самое время разорвать ненужные узы, пока они не окрепли.

— Приветствую, графиня, — произнес он с поклоном. — Рад видеть вас в добром здравии. И скажу сразу: отныне я буду посещать вас лишь с целью убедиться в этом.

— Вы хотите сказать, милорд, — по лицу графини пробежала тень, — что наши с вами встречи и беседы прекратятся? Могу я узнать, что послужило тому причиной?

— Да, графиня, — с неохотой ответил Аркадас. — Наши встречи бросают тень на нашу с вами честь. Надеюсь, вы меня понимаете. По природе своей вы чисты и не способны думать о людях дурное, но многие устроены иначе. Делая предположения, они предполагают худшее, причем так, словно это худшее уже произошло.

Щеки графини слегка заалели, но ничто больше не выдало ее смущения. Она склонила голову, теребя пальцами вышитый платок.

— Как вам будет угодно, милорд, — наконец сказала она. — Как ваша узница, я обязана подчиняться вашим распоряжениям. Но, если позволите сказать, мне будет одиноко.

— Мне тоже, графиня.

Аркадас сдержанно улыбнулся, чтобы приободрить ее. Она оценила его любезность и ответила. Вновь он поразился тому, как отражается улыбка в ее ясных глазах, как освещает ее лицо и все, что окружает ее.

— Я рад, что вы понимаете меня и не противитесь. На сем позвольте откланяться.

Аркадас развернулся и зашагал к двери. Вслед ему полетел голос графини:

— Могу я задать вам один вопрос, милорд?

— К вашим услугам, графиня, — если только долг моей службы не будет препятствовать ответу. — Он обернулся к ней, ожидая вопроса — и догадываясь, каким он окажется.

— Все минувшие дни, милорд, — начала она, — вы избегали этой темы в наших беседах. Сейчас же я молю вас дать мне откровенный ответ. — Она умолкла на миг, тяжело сглотнув, взгляд ее был по-прежнему ясен и тверд. — Если мой брат приедет в Каннатан, как вам велено поступить с ним?

Аркадас помедлил с ответом. Быть может, ей в самом деле лучше знать правду — или хотя бы часть ее. Да, его ответ вызовет новые вопросы, но ими придется пренебречь. Или же ответить начистоту?

— Вы говорите «если», а не «когда», графиня. — Аркадас решил увести разговор в сторону. — Отчего? Вы сомневаетесь, что он явится?

— Было бы лучше, если бы он не явился, — сказала она, отведя взор.

— Лучше для кого?

Поневоле Аркадас позабыл о своей роли любезного собеседника и превратился в строгого надзирателя. Графиня же подняла голову, глядя ему прямо в глаза. Он ощутил, что не в силах вынести ее взгляда.

— Для Вербаннена, милорд, — произнесла она твердо. — И для чести дома ан Тойдре.

Краткие, решительные слова вновь напомнили Аркадасу о пропасти, что лежит между ним и графиней. Напрасно он пытался увидеть в ней невинную жертву. Она — тоже враг, и враг не слабый; не каждый мужчина обладает подобной силой духа. Что ж, придется обойтись с нею, как с пленным врагом.

— Мне велено спросить у него об известном вам предмете, графиня, — ответил Аркадас. — Как только он даст мне нужный ответ, вы оба будете свободны.

— Но что, если он откажется отвечать?

— Тогда… я вынужден буду взять его под стражу до тех пор, пока он не ответит.

— Если же и это не возымеет действия, что тогда?

На этот вопрос Аркадас ответить не мог. Приказы герцога были кратки и суровы: добиться от молодого ан Тойдре ответа любыми способами, даже пригрозив его сестре — или приведя угрозы в исполнение. Если же случится невероятное и оба будут продолжать упорствовать, их велено было доставить к герцогу. Этим полномочия Аркадаса ограничивались.

Именно такого исхода он страшился. Никто не должен был знать об этом, даже верный слуга, но Аркадас не желал приезда ан Тойдре. Будь в его власти он один, сомнений бы не было: молодой граф — враг по умолчанию и, кроме того, незнакомец. Но его сестра…

Но его сестру он знает. И не сможет причинить ей вред, несмотря на все приказы в мире. Враг она или нет, замышляет что-то или нет, но перед нею он вынужден вложить меч в ножны. Поднять против нее оружие он не сможет — ни вещественное, ни иное.

Казалось, она верно угадала причину его молчания.

— Можете ли вы дать мне слово, что не примените к нему никакого насилия? — Твердый, как лед, голос дрогнул.

— Нет, графиня, — тихо ответил Аркадас. — Не могу. Прошу вас более не расспрашивать меня об этом.

— Он ничего вам не скажет, — произнесла она, сверкая глазами. — Как вы поступите тогда? Станете мучить нас обоих?

— Мое почтение, графиня, — пробормотал Аркадас и вышел из комнаты — нет, выскочил. Продолжать этот разговор он не мог.

— Он не скажет ничего, — повторила графиня ему вслед, чуть повысив голос. — И я буду умолять его об этом, что бы вы ни сотворили с нами обоими!

Аркадас запер дверь. В голове звучало эхо голоса графини, в сердце горским боевым барабаном била совесть. Лишь теперь он осознал, сколь тяжкую службу поручил ему герцог Секлис. Он не в силах выполнить ее — как и не выполнить.

Он — воин, а не тюремщик и не палач. Поручи ему герцог убить молодого ан Тойдре, Аркадас бы сделал это — или попытался бы сделать. Но брать обманом в плен, выбивать ответ всеми возможными способами — вплоть до истязаний сестры на глазах брата — казалось Аркадасу немыслимым. Если даже ему самому не придется пачкаться в крови, ничуть не лучше будет отослать обоих ан Тойдре к герцогу, на неизбежные муки. «Много ли чести в таком поступке — даже если это исполнение долга?» — спрашивал он себя. Да, он знал, чего именно вожделеет герцог и почему. Но зыбкая слава никогда не казалась Аркадасу достойной целью. Подобает ли брать священную реликвию руками, запятнанными кровью? Может ли она осиять чело, рождающее низкие замыслы?

* * *

Герцог Фандоан Вербанненский еще раз оглядел собравшихся. Для военного совета была выбрана малая палата, казавшаяся мрачной, несмотря на множество горящих свечей и факелов. Лорды сидели в креслах по правую и левую руку от престола Фандоана, в середине на столе располагалась рельефная карта Вербаннена и окрестных земель, искусно вылепленная из глины и раскрашенная. Ее яркие цвета, богатые одеяния лордов-командиров не радовали глаз — все словно затянула серо-кровавая дымка грядущей войны.

Усталые, встревоженные лица казались Фандоану собственным отражением. Сам же он, как всегда, обязан был внешне хранить спокойствие, хотя сейчас желал лишь воздеть к небу руки и прокричать то, что уже много дней кричала его душа: «За что, Создатель?»

Слухи быстры и вольны, порой их не удержать никакими мерами предосторожности. Так и весть о вторжении кайбиганского войска и падении Периллинена достигла герцогского двора. Вероломство Секлиса потрясло Фандоана, как и собственная недальновидность: ведь в Кайбигане наверняка не один месяц готовились к войне, а в Вербаннене ничего об этом не знали — или же не придавали значения. Защищенный с запада Мендритскими горами, окруженный с прочих сторон теми, кто считался союзниками, Вербаннен не ждал нападений. Поэтому, потрясенный вестью, герцог Фандоан решил выиграть время, направив к врагам посольство.

Теперь он уже знал, что напрасно.

— Похоже, Секлис разгадал наш умысел, ваша светлость, — произнес молодой лорд Арвойн, который одним из первых откликнулся на призыв герцога. — Пока наши послы пытались затянуть время, он в открытую разослал своих людей по окрестным селам и городам. Они насильно забирают крепких мужчин в кайбиганское войско. Секлис желает бросить в бой против нас наших же людей.

На это можно было лишь беспомощно кивнуть. Мало кто решился бы сопротивляться, с печалью подумал Фандоан. Любой город откроет ворота, стоит обстрелять его из мощных орудий, перекрыть источник воды или пригрозить забросить за стены гниющие трупы, дабы вызвать мор. А селяне поневоле согласятся на все, лишь бы захватчики не жгли домов и амбаров с посевным зерном.

— Что вы скажете, граф Тондея? — спросил Фандоан после недолгого молчания.

Граф, глава злополучного посольства, церемонно отдал поклон, звякнули золотые цепи на его зеленом одеянии. Он был человеком в годах, лет на пятнадцать старше Фандоана, который слегка робел перед ним, хотя не подавал виду. Сквозь безупречную придворную учтивость графа Тондеи пробивались порой плохо скрытые досада и возмущение.

— Скажу, ваша светлость, — произнес граф, — что своим приездом я обнадежил Секлиса, а своими речами — разочаровал. Он явно желал услышать от вас моими устами, что вы признаете его власть над Вербанненом и уступаете ему герцогскую корону. Если судить по тому, что предстало моему взору во вражеской ставке, можно с уверенностью сказать: Кайбиган готовит мощный удар по Маннискору.

— Или же это был спектакль, разыгранный для вас, граф, — заметил лорд Кимбар, главный военный советник герцога Фандоана. — Нарочно для того, чтобы вы доложили его светлости и всем нам. Секлис желает убедить нас, что пойдет на Маннискор, а на самом деле бросит свои силы в разных направлениях. Северо-запад, — он поднялся, чуть прихрамывая, и указал на рельефной карте, — уже в его руках. Там у нас основные рудники — не только камень, но и металлы. Скоро нашим мастерам не из чего будет ковать оружие и лить пушки. Разорить южную часть им не составит труда — и наше войско останется без пропитания. Если они захватят северо-восток — Эредеро, Рионнсу и прочее — нас зажмут с трех сторон.

— Увы, с четырех, милорд, — вздохнул Фандоан. — Не забывайте про Лабайна Ходаннского… моего зятя, — прибавил он с горечью. — Не сомневаюсь, что кайбиганское войско, чья мощь столь потрясла вас, граф, вооружено ходаннским оружием и ходаннскими пушками. Я посылал к Лабайну, но ответа пока не дождался. Ныне я молю Превысшего и всех святых, чтобы посланцы возвратились живыми. Их гибель станет окончательным объявлением войны.

На эти слова не нашлось ответа ни у кого. Хмурый лорд Кимбар вернулся на место, бросив еще один взгляд на карту Аскеллы. Тяжелое кресло скрипнуло под его крепким, грузным телом, привычным больше к военным походам, а не к долгим заседаниям. Граф Тондея украдкой поправлял запутавшуюся в цепи прядь седеющих волос. Прочие командиры лишь переглядывались, пока один из них, лорд Иль-Верьет, больше похожий на придворного, чем на военачальника, не решился заговорить. Слова прозвучали осторожно, будто говоривший чувствовал, сколь неприятным для герцога окажется предмет разговора:

— Верно ли говорят, ваша светлость, что Секлис прельстил Лабайна рукой прекрасной герцогини Вальде? Не хотелось бы множить слухи, но, если вашей сестре, леди Каинге, нанесена столь жестокая обида…

— Будь на то моя воля, — заявил Фандоан, сумев не выдать своих подлинных чувств, — я бы сам помчался в Ходанн и забрал Каингу оттуда. Но она всецело во власти мужа — и хвала Создателю, он не держит ее заложницей. Верные люди доложили мне, что Каинга пыталась оповестить меня о готовящемся заговоре, но безуспешно. На сем оставим разговоры об этом. Причины и орудия войн часто бывают гнусными. Лучше нам подумать о том, как будем защищаться.

— Если ваша светлость позволит, — вновь взял слово граф Тондея, — Секлис явно дал понять, что не примет нового посольства от вас — разве что с капитуляцией, — как не примет и выкупа. Ему не нужна часть Вербаннена или часть его богатств, ему нужно все. Когда же я прямо спросил его, как он намеревается поступить с вашей светлостью и вашей семьей, он ушел от ответа. Сомнений нет: он уже мысленно приговорил вас к смерти.

— А Лабайн — глупец, если думает, что избежит подобной участи, — бросил лорд Кимбар, лицо его, пересеченное шрамом от виска до носа, покраснело от гнева. — Не спасет его и женитьба на дочери Секлиса. Этот хитрец отыщет ловкий способ устранить зятя, дабы прибрать к рукам его земли.

Фандоан вздохнул.

— Как же нам быть, милорды? Нарочно ли враг вводит нас в заблуждение или нет? Наши разведчики почти никогда не возвращаются — Секлис перекрыл все дороги. Укрепим подступы к Маннискору — или растянем наши силы везде, где можно?

— Юг мы не удержим, — заявил лорд Кимбар. — Если попытаемся, нас сомнут — лишь напрасные потери. Укрепить столицу, бесспорно, необходимо, но и оставлять север без присмотра нельзя.

— Хорошо, — кивнул Фандоан. — Думаю, нет смысла отзывать с севера Те-Сапари. Пусть продолжает держать Эредеро, границу и окрестные дороги. Лорд Арвойн, отправитесь к нему с тремя сотнями — больше мы не сможем послать. А Маннискор мы укрепим с востока и запада.

Лорд Арвойн поднялся, шурша плащом, и поклонился герцогу.

— Восток защищен слабее, ваша светлость, — сказал он. — Я говорю о восточной границе. Ведь мы много лет жили в союзе с Ходанном и не ждали нападения оттуда…

Говорившего прервали быстрые шаги за дверьми зала и приглушенные возгласы ужаса и возмущения. По знаку Фандоана стражи у дверей распахнули их.

С изумлением члены совета узнали в вошедшем лорда Огенди, недавно посланного герцогом в Ходанн. Вид посла говорил об исходе его миссии красноречивее любых слов. Он был бос, в одной рубашке и штанах, словно последний бедняк, волосы и борода острижены. Лицо его пылало, грудь тяжело вздымалась, как от быстрого бега. Серые глаза горели гневом, в котором растворялась обреченность горевестника.

Командиры, как и сам герцог, поневоле встали с мест. Лорд Иль-Верьет, сидящий с краю, попытался набросить подбитый соболями плащ на плечи посла, но тот отстранил его с поклоном — и со словами:

— Благодарю за заботу, милорд, но пока рано. Пусть государь увидит, как его мнимый союзник и вероломный родич обошелся с посланцем, защищенным священным правом!

Никто не осмелился вслух выразить возмущение, хотя по зале пополз гневный шепот. Хмурились брови, загрубевшие от оружия руки стискивали пояса и рукояти мечей. Сквозь голос сдерживаемой пока ярости послышались слова лорда Хойи, обращенные к его соседу, графу Тондее: «Вам еще повезло, граф, по милости Превысшего. Отправь его светлость в Ходанн вас, вы могли бы вернуться в столь же плачевном виде».

Подавив собственную вспышку усилием воли, Фандоан молча указал лорду Огенди на ближайшее место. Тот едва держался на ногах от усталости, поэтому с радостью повиновался. Герцог дал ему время отдышаться и лишь потом заговорил:

— Значит, вот как мой союзник и брат Лабайн принимает моих послов?

— Если ваша светлость позволит мне сказать, — ответил лорд Огенди, — то мне показалось, что Лабайн предпочел бы отослать вам в ответ головы ваших посланцев. Это стало бы открытым объявлением войны, но было бы честнее. Герцог Ходаннский даже не дослушал нас до конца…

— Он говорил что-нибудь о леди Каинге? — спросил Фандоан, не сумев скрыть легкую дрожь в голосе.

— Нет, ваша светлость, он сразу же дал понять, что не желает говорить об этом. Он лишь обвинил вас в вероломстве, сказав, что вы нарочно сочетали его браком с… Да простит меня Создатель и вы, ваша светлость… с бесплодной ветвью, дабы захватить земли Ходанна. Имени ее светлости он не назвал ни разу, словно она чужая ему. Как ни пытался я от вашего имени воззвать к его чести и братским чувствам, он прерывал меня самой грубой бранью. Целью же его словесных атак был не столько я, сколько ваша светлость…

Причин сдерживать гнев больше не осталось. Под потолком зала низко загудели возмущенные голоса. Громче всех ярился лорд Кимбар: «Нанесение бесчестья послам — все равно что объявление войны!» Граф Тондея с сочувствием поглядывал на злосчастного посла, будто благодарил мысленно Превысшего за то, что его самого миновала подобная позорная участь. Фандоан же молчал, чувствуя, что сердце в груди превратилось в раскаленный уголь и жжет его.

Знаком герцог призвал всех к молчанию. Отблеск огня свечей в собственных перстнях показался ему ехидным подмигиванием судьбы.

— Бесплодная ветвь, — повторил он с горечью. — То есть теперь он ищет повода оправдать себя и обвинить меня. Что ж, отдадим должное Секлису — он умело воспользовался Лабайном. Трудно было бы отыскать лучшее время. — Герцог обернулся к лорду Огенди. — Вам есть что добавить, милорд?

— Разве что поведать о том, что с нами сотворили, ваша светлость, — ответил тот. Держался он с таким достоинством, что всем стало ясно, почему Лабайн велел так обойтись с ним. — Герцог Ходаннский заявил, что слуги… негодяя и обманщика заслуживают худшего, но он якобы готов помиловать нас. Тогда он и подал знак своей страже. Мы защищались, как могли, пока нас не одолели числом. Затем, опозорив и осыпав насмешками, нас отпустили, даже вернули лошадей, с которых сняли чепраки и сбрую. Мы ехали так быстро, как было возможно, чтобы не заморить коней. По пути сердобольные люди, даже ходаннцы, предлагали нам помощь, но мы отказывались, дабы ваша светлость и вы, милорды, увидели всю подлость Лабайна Ходаннского.

— За такое надо вызывать на поединок, — заметил лорд Арвойн, нахмурив темно-рыжие брови. Лорд Кимбар тотчас подхватил:

— Нет, милорд, на поединок чести вызывают благородных противников. Лабайн же не заслуживает этого. Он ведет себя, как злобный мальчишка-забияка, прикрывающийся защитой старшего брата.

— Довольно, милорды, — произнес Фандоан и вновь поднялся с места. — Мы получили последний ответ, и он ясен. Слов прозвучало достаточно, пора приступить к делу. Лорд Арвойн, вы отправляетесь на север. Вам, лорд Кимбар, я поручаю запад, лорду Хойе — восток. Что до разведки, отправляйте людей переодетыми — быть может, так им больше посчастливится. И держите дороги, ибо вы сами понимаете, что будет, если нам отрежут снабжение. Вас же, — он обратился к обоим послам, — я оставляю здесь, в Маннискоре, как резерв и последнюю защиту города, моей супруги и сыновей. Даю вам два переворота больших часов для сбора и отправки гонцов. Затем я ожидаю увидеть всех вас в молельне, где мы вознесем молитву Создателю о даровании нам победы.

Командиры с поклонами поднялись и направились к дверям. Вновь загудело в зале эхо беседы, но тихой — гнев и возмущение уже угасли или же затаились до поры до времени. В нужный час они сделаются ударами мечей и копий, острыми стрелами и грозными пушечными ядрами. Сейчас же воины говорили о грядущих битвах, о возможных действиях и явных или тайных опасностях.

Пронесшийся по залу сквозняк взметнул на стенах длинные голубые штандарты с изображением Всевидящего ока, растрепал русые волосы Фандоана, колыхнул полы его одеяния. Скоро он сменит этот наряд на другой, как государь-полководец. Хотя он не считал себя великим, но больше полагался на советы опытных военачальников, само его присутствие воодушевит вербанненское войско. Недаром Секлис сам возглавляет свое.

Шагая к дверям, что вели в его покои, он споткнулся, словно ощутив тяжесть кольчуги на плечах — и тяжесть выпавшего ему жребия. Что уготовано Вербаннену и всей Аскелле: краткая междоусобица или затяжная война, которая испепелит все, что было собрано многолетним трудом, трудом народа? В отличие от Секлиса, помышляющего лишь о собственной славе, Фандоан думал о людях, вверенных ему волей Превысшего и наследным правом.

Нельзя было забывать и о соседях. В грядущей войне они — не союзники Вербаннену: Магидда слишком далеко, а южный Элласон больше славится торговлей, нежели военной силой. Зато Лунгисские княжества, не знающие ничего, кроме войн, могут на время позабыть о собственных распрях и наброситься на охваченные междоусобицей герцогства Аскеллы.

Однако хуже всего была страшная догадка, пришедшая с вестями о первой северной потере.

«Почему Периллинен, Секлис? — спрашивал Фандоан. — Чем важны для тебя графы ан Тойдре? Ужели тем сокровищем, которое они хранят не один век? Мы — ветви одного ствола и знаем о наследии великого Неватана. Но сама тайна ведома лишь Золотым Дланям. Старый граф Ардар, да примет Создатель его светлую душу, не выдал бы ее. Можно ли доверять молодым?»

Ответа на этот вопрос Фандоан Вербанненский не знал. Знал одно: лучше великой тайне умереть вместе с ее хранителями, чем оказаться в недостойных руках.