Популярное
VKontakte
WhatsApp
TelegramСпящая Сова: Спасибо за внимание к работе!
Комментарии, отзывы и критика приветствуются
Не проверялось на грамотность 
Кардинал медленно открыл глаза.
Холодно.
Он сидит на стуле в самом центре темного зала. Вокруг него, сотрясая тишину едва уловимым шепотом, скользят призрачные фигуры. Кажется он слышит знакомые голоса, но что они говорят и кому принадлежат, вспомнить не может.
Герцог попробовал осмотреться: из темноты пространства вырастали пилястры, венчавшиеся золотыми капителями, — они образовывали кольцо, тускло мерцавшее в недосягаемой вышине.
Он окружен.
Внезапно шум замолк и перед ним появилась театральная сцена. Двое актеров что-то декламировали в дрожащем свете свечей. Герцог пытался вслушаться, но слова ускользали от него, словно давно забытое воспоминание.
На сцене появился третий актер. Стихи звучали все громче и громче. Актер повернулся к нему лицом и медленно поднял пистолет.
Раздался выстрел. Женский крик.
* * *
Задыхаясь, Ришелье сел в постели. Его била мелкая, лихорадочная дрожь. Отерев пот со лба, он осмотрелся. В полумраке комнаты вырисовывались очертания мебели и предметов; в углу за конторкой мирно спал секретарь, склонив голову на руки. На смену кошмару вернулся реальный мир, обступавший теперь кардинала своей вещественностью.
Ришелье встал, накинул халат и нетвердой рукой налил воды из графина. Вероятно, это всего лишь следствие вчерашнего происшествия и напряжения последних недель: «Все же, как странно, — думалось ему, — сон почти полностью повторяет то, что привиделось мне днем. Только сейчас все как будто происходило на театральной сцене». Кардиналу невольно вспомнились строки из Ронсара: «Весь мир — театр, мы все — актеры поневоле, Всесильная судьба распределяет роли, И небеса следят за нашею игрой».
Чтобы немного освежить голову, Ришелье подошел к окну. В дворцовом саду горели несколько желтых фонарей, мягко освещавших деревья; но уже за стеной дворцового парка резко начиналась тьма, глухая и непроглядная. Лишь где-то в отдалении мерцал тусклый огонек, и, чтобы отвлечься, герцог принялся в уме рассчитывать, на какой улице мог находиться дом, где кто-то не спал. Совсем как он.
Однако, как ни старался кардинал отвлечься, его мысли неизменно возвращались к обвалу, убийству гвардейца, письму Оливареса, угрозам Барберини и анонимной записке, в которой его предупреждали о готовящемся покушении.
Послышался протяжный вой собаки(1). Октябрьский воздух неприятно холодил влажную от пота рубашку. Ришелье притворил окно и подошел к столу. Среди книг, листов бумаги и письменных приборов стояла маленькая фигурка парки со сломанным посохом. В голове отчетливо зазвучал голос Мазарини: «Похоже, вам предначертана жизнь столь долгая, что даже парке не хватило посоха, чтобы отмерить ее».
Кардинал взял со стола розарий из красного дерева и бесшумно, чтобы не разбудить секретаря, подошел к генуфлекторию(2). Преклонив колени перед распятием, он принялся медленно перебирать отполированные до блеска бусины.
* * *
На следующий день Ришелье с самого утра отправился к королю: ему хотелось лично принести извинения за вчерашнее отсутствие и, самое главное, узнать настроение монарха. У герцога не выходила из головы записка, которую Его Величество отправил в Пале-Кардиналь, — уж слишком резким был ее тон, слишком ясно в ней читалось раздражение.
Последний раз такое письмо он получал от Людовика пять лет назад. Тогда вдовствующая королева сделала все, чтобы унизить и уничтожить Ришелье(3). С болезненными чувствами кардинал вспоминал, как на коленях уверял короля, что обвинения против него ложны; как со слезами на глазах клялся в своей преданности. Неужели кто-то опять пытается настроить монарха против него?
Кардинал застал Людовика в том же самом зале, где они разговаривали в прошлый раз. Монарх все так же сидел в кресле, а мэтр Рубенс работал над эскизами за столом у окна. Ришелье был раздосадован присутствием художника — ему вовсе не хотелось, чтобы посторонние стали свидетелями его извинений.
— М-да, — пробормотал король, не то смущенно, не то растерянно глядя на министра. Красно-бордовые ссадины на его бесстрастном лице выглядели как-то особенно пугающе; даже работавший здесь же мэтр Рубенс позабыл об осторожности и принялся украдкой изучать профиль кардинала. — Так что же вчера произошло? До меня дошло столько слухов...
— Вчера днем, по дороге в Лувр, на мою карету обрушилась стена дома. Погибли несколько человек, в том числе и мой кучер. Лишь по счастливой случайности мне удалось остаться в живых.
Людовик заходил по комнате.
— Кажется, это произошло возле Ле-Аля?
— Да, Ваше Величество. На улице Тоннельри.
— Но это в противоположной стороне от Лувра.
Герцог чуть заметно приподнял брови:
— Я ездил к оружейнику.
— Что-то Вы зачастили, — лукаво прищурился король.
— Ваше Величество, если я подал малейший повод усомниться в моей...
— Полноте, кузен! — с улыбкой ответил монарх. — Я прекрасно вас понимаю. В конце концов, мы все живые люди, которым иногда требуется... отдыхать(4).
Ришелье был в некотором недоумении от туманных намеков Людовика, однако не подал виду и лишь поклонился в ответ. Король тем временем продолжал:
— А сейчас мне бы хотелось обсудить с вами пару вопросов. Я знаю, что вы не любите разговаривать при посторонних. Идемте.
Вслед за монархом кардинал миновал библиотеку, кабинет, череду гостиных, лестницу, на мгновению оглушившую их рокочущим шумом, который доносился с нижнего этажа, где толпились просители; наконец, они оказались в Малой галерее.
За всю свою жизнь кардинал был здесь всего несколько раз. Вытянутая комната соединяла половину Людовика с покоями Анны Австрийской, а потому была своего рода espace privé(5) для королевской четы. Галерея выходила на север и всегда освещалась мягким светом; обитые персикового цвета штофом стены были украшены старинными шпалерами и картинами, некоторые из которых были чрезвычайно хороши.
Монарх молчал, словно не зная, с чего начать.
— Знаете, герцог, я очень рад, что все вчера обошлось. Однако я бы просил вас впредь быть осторожнее. Вы мой министр и не имеете права подвергать свою жизнь опасности.
— Ваше Величество, позвольте принести вам самые искренние извинения. Более всего на свете я опасался не за свою жизнь — я боялся, вы воспримите мое вынужденное отсутствие как знак непочтения, и...
Ришелье замолчал. Видя, что расстроенный кардинал пытается совладать с одолевшим его волнением, Людовик мягко произнес:
— Ах, герцог, перестаньте... В самом деле...
— Знаете, — продолжал король, — я прочитал ваши соображения относительно Нормандии и нахожу их чрезвычайно полезными. Но все же у меня есть вопрос относительно губернатора. На эту должность вы хотите рекомендовать господина де Шевреза?
— Да, Ваше Величество.
— Почему именно его?
— На должности губернатора Марша герцог проявил себя как талантливый администратор, верный Вашему Величеству и интересам Франции. Мне показалось, что теперь его талант мог бы пригодиться в Нормандии.
— Да, но я имею в виду несколько другое: вы, кажется, непримиримые враги с его супругой, Марией де Шеврез?
— Видит Бог, Ваше Величество, я никогда не питал личной неприязни к герцогине. Лишь ее интриги, которые грозили нарушить спокойствие государства, заставили меня противостоять ей. Однако сам господин де Шеврез никогда не навлекал на себя и тени подозрений.
— Да, я помню, — нахмурился Людовик. — Все эти заговоры, ссылки... Знаете, кузен, я очень рад, что вы превыше всего цените в людях деловые качества.
— Ваше Величество, все что я делаю имеет только одну цель — усиление Франции. Я глубоко убежден, что в таком деле эмоции являются лишь препятствием.
Дверь в противоположном конце галереи отворилась, и на пороге показалась Анна Австрийская. В первое мгновение кардиналу показалось, что она была чем-то взволнована: сделав несколько шагов, она остановилась — присутствие короля и министра стало для нее неожиданностью. Возникшую паузу галантно нарушил король.
— Доброе утро, Ваше Величество, — произнес Людовик, подходя к супруге и беря ее за руку.
— Простите, я, кажется, нарушила вашу беседу.
— Напротив, мы с герцогом очень рады, что вы пришли.
Министр поклонился, но ничего не сказал. Королева была одета в светло-голубое платье, обшитое тонкими кружевами, которые вместе с ниткой жемчуга подчеркивали нежную бледность шеи и груди. Весь ее светлый облик казался кардиналу подернутым легчайшим флером: Анна Австрийская была словно прекрасное видение, мечта, явившаяся во сне.
Ришелье вдруг сделалось очень неловко: он, должно быть, выглядит нелепо в сутане, с порезами и ссадинами на лице, которые пристало иметь молодому бретеру, но не кардиналу и министру.
— Рада видеть вас в добром здравии, монсеньор, — благожелательно ответила королева. — Вчера мы были очень обеспокоены вашим отсутствием. Слава богу, отцу Сюффрену пришла мысль послать письмо.
— В самом деле?
— Да, это была его идея... — пробормотал монарх. — К слову, аббат приходил не просто так. Он поделился кое-какими соображениями, которые я бы хотел с вами обсудить.
— Я в вашем полном распоряжении.
— Ваше Величество, — обратился Людовик к королеве, поднося ее руку к губам, — я буду вынужден ненадолго покинуть вас. Прошу, ожидайте меня в Голубой гостиной.
Анна Австрийская кивнула и направилась в свои покои. Уже на пороге она обернулась:
— Ваша Светлость почтит нас своим присутствием на балу?
— Да... Непременно.
Королева улыбнулась и исчезла за дверью.
В тот день Ришелье вернулся в Пале-Кардиналь в самом скверном расположении духа.
1) Вой собаки считается очень дурной приметой.
2) Генуфлекторий — специальная скамейка для преклонения коленей во время молитвы.
3) Речь идет о "Дне Одураченных" — самой крупной интриге Марии Медичи против кардинала Ришелье, в результате которой королева-мать была выслана из Франции.
4) Ходили слухи, что любовницей Ришелье была жена оружейника, к которому кардинал часто наведывался под предлогом дел. Людовик XIII, согласно мемуарам современников, был большим любителем сплетен, в том числе и тех, которые касались частной жизни его министра.
5) Личное пространство, уединенное место (франц.)
Отключить рекламу