Фламандская партия (гет)

Совершенно разбитый усталостью, больше душевной, чем физической, Ришелье нетвердым шагом вошел в спальню и опустился в кресло. Ему казалось, день не закончится никогда; что он обречен бесконечно уезжать, возвращаться, проверять письма, выслушивать кого-то, уезжать снова, кого-то ждать, о чем-то говорить… Вместо раздражающего хаоса из мыслей и чувств, какой часто овладевал им в моменты переутомления, кардинал ощущал лишь гнетущую, подавляющую пустоту, в которой, подобно эху в безлюдном зале, отзывались напряжение и смутная тревога.

Ришелье вывело из задумчивости мягкое, теплое прикосновение. Он опустил взгляд и увидел, что Сумиз — белая ангорская кошка с бирюзовыми глазами, его любимица, — осторожно уткнулась головой ему в ладонь, требуя внимания.

Герцог улыбнулся и взял кошку на руки: прикрывая от удовольствия глаза, Сумиз потерлась о его грудь и замурлыкала.

Коты с их неспешными манерами, шелковистой шерстью и живым, согревающим теплом, всегда приносили кардиналу облегчение. Душевные тревоги и даже физическая боль мгновенно отступали; им на смену приходило ощущение уюта и спокойствия, граничащего с безмятежностью.

Ришелье поцеловал Сумиз между ушей — так было и теперь.

Желая окончательно стряхнуть с себя пыль прожитого дня, герцог велел приготовить ему ванную. Спешно сняв сутану (и даже не произнеся положенную молитву), он с наслаждением погрузился в воду, устало запрокинул голову и закрыл глаза. Некоторое время он лежал совершенно неподвижно, прислушиваясь к треску поленьев в камине и звукам далеких церковных колоколов.

Слова, сказанные отцом Жозефом, не выходили у него из головы.

Перед мысленным взором отчетливо пронеслись смерть де Гесселя и де Блано, поездка на Монмартр, визит к Марион Делорм, посещение квартиры на Королевской площади… Желая сбежать от призраков прошлого, которые пытались снова завладеть его сердцем, Ришелье открыл глаза и стал рассеянно изучать детали обстановки.

Стены ванной комнаты, примыкавшей к спальне (ей заканчивалась длинная анфилада комнат в его личных покоях), были украшены мозаиками, изображавшими римские сады с перистилями, фонтанами, колоннами, утопающими в зелени и цветах; здесь даже был богатый атриум со скульптурами по углам бассейна-имплювия, у которого беседовали две патрицианки.

В синем полумраке комнаты потрескивал камин, отбрасывая оранжево-желтые отсветы на блестящий паркет и заставляя фрагменты мозаики тускло поблескивать.

Скользя взглядом по изображениям, герцог с неудовольствием думал о том, что ходит по кругу. Снова убийство гвардейца, снова таинственный Итальянец, снова блуждание в тумане в бесплодных попытках отыскать заговорщика и остановить... Прошлый раз его спасло только чудо, когда Небеса послали ему покровительницу. Но будут ли они милостивы теперь?

При мыслях об Анне Австрийской герцог нахмурился. Он повернул голову к большому зеркалу, из сумеречной глубины которого выплывало его отражение. По мере того как он смотрел на себя, внутри, у самого сердца, стремительно нарастало чувство печали — давней спутницы его размышлений о королеве.

Раздался щелчок: полено в камине раскололось, подняв сноп искр. Их вспышка вывела кардинала из задумчивости. Только теперь он почувствовал, что вода остыла и он даже успел немного замерзнуть. Мысленно поблагодарив Дебурне за предусмотрительность (камердинер оставил одежду и полотенца греться у камина), Ришелье стал одеваться.

Свежесть накрахмаленного белья и мягкое тепло надушенного шлафрока, как будто придали герцогу сил. События дня словно утратили над ним прежнюю власть и отдалились, став доступнее общему взгляду.

Закончив вечерний туалет, Ришелье вернулся в спальню. Он по-прежнему не чувствовал себя способным уснуть; бесцельно покружив по комнате, он взял подсвечник и, бесшумно преодолев ряд коридоров и комнат, утопавших во мраке, остановился у высокой белой двери с позолоченными узорами.

Нажав на витую ручку, кардинал вошел в библиотеку. От огня свечей по паркету растянулись огромные округлые тени от армиллярных сфер, установленных в центре зала. Тускло вспыхнули золотые литеры и резные узоры стеллажей.

Ришелье прошелся вдоль полок, всматриваясь в названия. Несколько раз он в нерешительности останавливался, задумывался о чем-то, затем снова продолжал поиски, мысленно углубляясь в бесконечный лабиринт книг и человеческих знаний.

Наконец, герцог остановился, поставил на пол подсвечник и снял с полки рукописный греческий том Гераклита. Редкий экземпляр, один из немногих, уцелевших после пожара, уничтожившего огромную библиотеку бенедектинского монастыря, которая в XIV веке была гордостью не только Италии, но и всего христианского мира. Говорили, что в ней даже хранился второй том «Поэтики» Аристотеля.

Кардинал мысленно улыбнулся: этот труд был бы очень кстати теперь, когда его и Демаре так занимают «Визионеры».⁽¹⁾

Ришелье бережно смахнул пыль с переплета и принялся бегло просматривать пожелтевшие листы, исписанные рыжими чернилами.

«Природа влекома к противоположностям, и из них, а не из подобного, образуется согласное… Согласное разногласие, созвучное несозвучное… Незримый лад всегда превосходнее зримого…»

От внезапного сквозняка огонь свечей задрожал. Кардинал захлопнул книгу и резко обернулся. В приоткрывшихся дверях показалась фигура в длинных одеждах.

— Кто здесь? — суровым тоном спросил Ришелье и выпрямился.

Фигура вздрогнула и замерла на пороге. Дверь остро скрипнула. Тени задрожали.

— Отвечайте! — еще громче и строже произнес кардинал.

Никому не дозволялось без особого разрешения посещать библиотеку дворца, и каждый обитатель Пале это знал!

— Простите…

Кардинал выдохнул.

— Ради всего святого, Мари! Входите же! Прошу вас! Простите, моя дорогая племянница, в темноте я не признал вас, — виновато произнес Ришелье, когда девушка неуверенно подошла к нему. Даже в тусклом свете свечей было видно, насколько бледно было прекрасное лицо Мари-Мадлен.

— Я сильно напугал вас?

— Нет… Нет, все в порядке. Я сама виновата. Мне не стоило так поздно бродить по дворцу.

— Это ваш дом, и вы вольны делать здесь все, что пожелаете!

Последняя фраза прозвучала из уст кардинала строго и даже повелительно. Чтобы сгладить собственную резкость, он добавил:

— Я кажется, слишком долго прожил один…

Тонкие губы герцога тронула смущенная, виноватая улыбка.

— Вы слишком добры ко мне, дядюшка, — ответила Мари-Мадлен и улыбнулась в ответ. Только теперь Ришелье заметил, что в руках у нее был объемный том.

— «Путешествие в Новую Францию» Шаплена? — с живостью поинтересовался кардинал. Ему по-прежнему было неловко за то, что он заставил племянницу чувствовать себя виноватой, поэтому попытался начать разговор, который доставил бы ей удовольствие.

— Да. Мне посоветовал ее отец Жозеф. Когда мы обсуждали с ним колонию в Квебеке.

— Отец Жозеф плохого не посоветует, — отозвался кардинал, наблюдая за тем, как аккуратно девушка возвращала книгу на полку.

— Проект по преобразованию колонии в Новой Франции почти готов. В ближайшее время я надеюсь представить его на суд господина первого министра.

— Господин первый министр с удовольствием с ним ознакомится, — ответил Ришелье с таким серьезным видом, будто речь шла не о нем. — Тем более, что он наслышан о проекте: немногословный Винсент Поль посвятил ему аж три абзаца в своем прошлом письме.

Мари-Мадлен укоризненно посмотрела на дядю.

— Надеюсь по дороге в библиотеку, вас не видел мэтр Шико?

— Бог миловал! Иначе он бы сделал мне очередной выговор!

— И был бы прав.

— Сегодня я немного… засиделся за работой, — ответил Ришелье и повернул том Гераклита так, чтобы не было видно заглавия. — Думал над новым теологический трактатом… И вот, решил взять пару книг, которые мне понадобятся.

— И как вы все успеваете!

— Это мой пастырский долг, которым я не должен пренебрегать, как бы ни был занят другими делами.

— Да-да, я понимаю… Политика, экономика, дипломатия, богословие, литература… Не хватает только отдыха, — сказал мадам де Комбале и с ласковым укором посмотрела на дядю.

Ришелье повел рукой:

— Святой Бенедикт заповедовал нам неустанный труд и предостерегал: otiositas inimica est animae — праздность есть главный враг человеческой души.

— Да, но Святой Бенедикт также предписал обязательный hora sexta⁽²⁾ даже в самых строгих монастырях, — парировала Мари.

Взгляды кардинала и его племянницы встретились, и в следующее мгновение оба беззвучно рассмеялись.

— Вас не проведешь, — сказал Ришелье.

— У меня очень хороший учитель, — ответила мадам де Комбале.

Они неторопливо направились к выходу.

— Капитан сказал, что вы сегодня отказались от сопровождения, — первым нарушил воцарившуюся паузу кардинал.

— Я подумала, что она мне ни к чему. Зачем вооруженная охрана вдове, которая отправляется на молитву в монастырь? Будет намного лучше, если гвардия станет охранять вас. Ибо ваша жизнь ценнее жизни любого из нас.

— Я забочусь о вашей безопасности.

— Для этого есть причины? — будто невзначай спросила Мари.

— К сожалению, они всегда были и всегда будут. По крайней мере, до тех пор, пока я жив. Видите ли, — продолжил Ришелье, в ответ на переменившийся взгляд племянницы (она очень расстраивалась, когда он прямо или косвенно упоминал о своей смерти), — когда-то я допустил непростительную ошибку: я не сумел скрыть от света своей привязанности к вам. При дворе знают, что вы мне бесконечно дороги, поэтому я опасаюсь, что, желая уязвить меня, они совершат недоброе против вас.

— Я не боюсь ничьих нападок.

Кардинал вдруг остановился и повернулся к племяннице.

— Мари, вы правда любите меня?

— Конечно… Больше всего на свете, — растерялась девушка. — Неужели что-то заставляет вас сомневаться?

— Вы говорите о ценности моей жизни, но вы забываете, что моя жизнь невозможна без вашего присутствия, без благополучия и счастья вашей жизни. Вы очень дороги мне, Мари, — тихо, будто преодолевая себя добавил Ришелье, — поэтому, если вы действительно так любите меня, если вы действительно желаете мне счастья, то, умоляю, не пренебрегайте собственной безопасностью. Пусть охрана кажется чрезмерной, пусть мои беспокойства кажутся лихорадочным бредом… Прошу вас, будьте снисходительны к причудам своего старого опекуна.

Только теперь, глядя на дядю, в его грустные серые глаза, мадам де Комбале поняла, какую непростительную глупость она совершила. Пренебрегла безопасностью, заставила самого дорогого ей человека, которого искренне и безгранично любила, переживать лишние беспокойства и волнения… От внезапного осознания собственной ошибки, к глазам Мари-Мадлен подступили слезы.

Увидев их, кардинал по-отечески мягко улыбнулся и взял ее за руку.

— Я знаю, что ваши помыслы были исключительно добрыми и прекрасными. Как и вы сами, — произнес он и поднес ее руку к губам. — Поэтому не думайте об этом больше. Отдыхайте и ни о чем не тревожьтесь.

Мадам де Комбале грустно улыбнулась в ответ. Доброта дяди успокаивала ее, но и умножала чувство вины перед ним.

Пожелав Мари-Мадлен доброй ночи, Ришелье вернулся к себе. До глубокой ночи он листал сборник Гераклита, время от времени открывал «Энхиридион к Лаврентию» Аврелия Августина; хмурился, беспокойно поглаживал бороду, затем снова принимался читать греческий трактат.⁽³⁾

«Незримый лад превосходнее зримого…»

Колокол церкви Сен-Жермен-л’Oссеруа прозвонил два часа ночи, когда кардинал отложил чтение. Следовало хотя бы попытаться уснуть.

Ришелье прошелся по комнате и погасил свечи. Затем преклонил колени перед при-дье⁽⁴⁾, осенил себя крестом и задумался. Несколько раз он хмурился, будто от внезапно боли. Затем, после минутного колебания раскрыл молитвенник, бережно заложенный голубой шелковой лентой с жемчужиной на конце, и погрузился в глубокое сосредоточение.

1) «Визионеры» (1637 г.) — комедия Жана Демаре. Считается одной из лучших комедий домольеровского периода (Мольер впоследствии вдохновлялся ей при создании «Ученых женщин»). В изображенных характерах и типах угадывались реальные лица, например, мадам де Рамбуйе и члены ее кружка, маркиза де Сабле и многие другие. «Визионеры», которые имели огромный успех у парижской публики, были написаны по заказу кардинала Ришелье, однако мы не знаем, участвовал ли он непосредственно в их создании или нет)

Вернуться к тексту

2) «Шестой час» (лат.) — сиеста, час отдыха

Вернуться к тексту

3) Согласно философии Гераклита Эфесского, противоположности существуют в единстве и неразрывно связаны друг с другом — одна противоположность постоянно переходит в другую, а добро и зло относительны и в мировых процессах их нет. Аврелий Августин в «Энхиридионе к Лаврентию» писал, что зло не может существовать без добра и что злым может быть только нечто доброе.

Вернуться к тексту

4) При-дье (prie-dieu) — молитвенный стол со скамейкой для коленопреклонения. Предназначался для личного молитвенного пользования.

Вернуться к тексту