Грань (гет)

Проходили дни, мы терялись в догадках.Постепенно привыкая к ним, я ожидала ругани, слёз и истерик, но все приняли это как должное. И я уже была спокойна и не ждала нападения в спину.

Мы с Гарри разместились в Северном крыле, котороенаходилось ближе всех к гостиной. В целом, там было довольно уютно, но что-то всё же не давало мне покоя. Я засыпала суверенностью, что за мною наблюдают, просыпалась с этим же чувством, и жила дальше, ощущая на себе пристальный взгляд. В конце концов, я решила, что просто мнительна.Пока Гарри не поделился со мною теми же подозрениями.

Я спустилась вниз, в нашу общую гостиную, и застала там Энн.

Энн. Она... странная. Какая-то пугающе — проницательная и милосердная, но, в то же время яростная и неуправляемая Она может ласково улыбнуться, но в следующий же миг испугать своими тёмными очами, в которых периодически вспыхивают красные искорки. И, признаюсь, мне в её присутствии становится страшно. От неё за милю несёт могильным холодом, и движения её настолько резки и стремительны, что наводят на мысли об её опасности.

Я присела на диван, находящийся напротив неё. И от внимательного сканирующего взгляда некуда мне было спрятаться.

— Ты, кажется, ещё не осознаёшь, что нас ждёт... — она, казалось, была искренне разочарованна в этом, — и ещё считаешься лучшей ученицей курса. — Я совершенно ничего не понимала, и это, похоже, отразилось на моём лице.

— Всё же нормально! Никто не корчится в диких муках на каменных плитах, да и мёртвых тел я ещё не находила, уж извини...

* * *

Спустя... Хм, я даже не знаю, какое сейчас число. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. И сейчас я просто теряюсь, в голове стоит странный гул, а закрывая глаза, я вижу лишь лицо Теодора Нотта. Мёртвого, с разорванной в клочья грудной клеткой и поддернутыми кровавой поволокой глазами.

Эта была первая в моей жизни истерика. Страшная, неуправляемая, дикая и с отчаянным желанием умереть, лишь бы забыть этот страшный, пробирающий до костей и выворачивающий наизнанку, взгляд. Необыкновенно живой взгляд на мёртвом лице.

В голове всплывают какие-то странные, закутанные туманом, как в тёплую шаль, обрывки слов, предложений и сбивчивых, сказанных срывающимся шёпотом, слов о нервном срыве, и о том, что комнате обычно этого достаточно.

И вот, сидя в своей комнате, я вновь вспомнила тот, тогда казавшимся мне глупым, разговор о моём непонимании происходящего. Что ж, Энн, теперь я поняла. И всё бы отдала, чтобы это понимание забыть. Честно...

Тупая, с каждой секундой всё более нарастающая боль острым копьём пронзила мою грудь. Сердце отчаянно забилось, а каждая пульсация крови заставляла мои кости ломаться. Нечеловеческий вой огласил комнаты нашего временного прибежища и заставил хрустальные, невообразимо хрупкие, стёкла пойти трещинами. Хотелось взять и своими же руками разодрать грудную клетку и вышвырнуть это ещё тёплое, залитое багровой кровью, сердце.

За этой сумасшедшей, дикой агонией я не заметила легких, почти невесомых, призрачных прикосновений и дуновения ветра, который буквально обволакивал, обещая облегчение и свободу. И я не слышала тихого, полного горечи: «Держись», и на удивления мягких черных кудрей, не коснувшихся моей руки.

Было лишь алое марево перед глазами и чёрные, отчаянно пульсирующие точки и дикий хруст костей, невообразимо скрюченные пальцы, стремящиеся разорвать эту чёртову кофту.

* * *

— Это пока никто не корчится. — Еле слышный, но всё же коснувшийся моих ушей шёпот, так и не достигший моего сознания.

— Я не верю, — презрительно бросила я, — не верю!

— Ничего, скоро ты поймёшь, — и я буквально прочла по алым губам, нежно скользнувшее — поймёшь...

И лишь по глазам я прочла так и не высказанное понимание слез и обещание скорых мук, разрушившихся в дребезги сердец и крохотную, но всё ещё присутствующую в моём сердце вопреки всему, надежду.

* * *

Боль достигла своего апогея и, казалось мне, что сердце моя вот-вот не выдержит и лопнет, как мыльный пузырь или несбывшаяся глупая детская мечта. Воздуха катастрофически не хватало, а каждый судорожный его глоток отторгался моими лёгкими и заставлял их гореть. Внутри всё скручивалось и натягивалось, грозя вот-вот порваться и, думалось мне, сейчас все затрещавшие по швам органы откажут, и мне не останется ничего кроме как затопить своей алой кровью всё вокруг.

И лишь когда я судорожно вцепилась в чей-то воротник и моих лёгких коснулся терпкий парфюм, ставший желаннее всякого кислорода, боль, крепко вцепившаяся мне в горло, ушла, оставляя отвратительные, с запёкшейся кровью, следы.

* * *

— Нет, что бы ни говорили вокруг, я знаю, что ты сильна, и комната не сведёт тебя сума. — И, будто подтверждая свои слова, кивнула, продолжив, — она тебя свяжет, определённо, свяжет.

— А что лучше?.. — срывающимся от напряжения голосом спросила я.

— Это не лучше, поверь. — Она ненадолго замолчала, собираясь с мыслями, — ты будешь ненавидеть этого человека всеми фибрами своей души, своего сердца, всей своей силой мысли, но не сможешь без него...

* * *

Боль всё же продолжала накатывать волнами, и я погружалась в неё, будто в морскую пучину, всё глубже и глубже, грозя захлебнуться, и на поверхности меня удерживал лишь мягкий воротник хлопковой рубашки, в который я, будто утопающий, вцепилась. Сердце надрывалось в беззвучном крике, умоляя прекратить эту пытку и лишь прохладные пальцы, нежно гладившие мою щёку, чуть приглушали её. И ослепительная вспышка безумного продолжения этой муки погрузила меня в спасительное забытье.

* * *

— ... ты будешь ненавидеть его хотя бы за то, что он разрушил твою жизнь, связав её со своей. Эти связанные люди никогда не смогли бы быть вместе, ведь между ними толстая бетонная стена непонимания, отчуждения и неприязни, между ними бездонная пропасть, в которую ты рано или поздно, но оступишься и познаешь всю пелену отчаянья, душевной боли, горя, печали и скорби. И даже пройдя все семь кругов Ада, разбившись на сотни мелких осколков с той высоты, и даже разобрав эту бетонную стену по кусочкам и выбравшись из этой комнаты, ты будешь ненавидеть его, но не сможешь без него...