Грань (гет)

Кто мы? Бессмертные леди, идеальное оружие или же ошибки природы? В каждом из этих вариантов есть доля правды, но лично я склоняюсь именно к последнему.

Я — ошибка. Тринадцатая ошибка.

В рядах Тёмного Лорда всегда ходили слухи о так называемых «Тёмных Леди». О Леди, которая будет достойна своего Господина. Зачатая под полной луной, с единственным шансом на миллион, что родится именно та, ради которой было проведено сотни, а то и больше, обрядов.

Мало кто знал, что Тёмная Леди не одна. Тринадцать девушек, ведущие свою кровавую историю со времён античности. Если быть точнее, то вела его лишь одна. Первая ошибка. Кажется, по воле своего Господина она послужила катализатором распада Римской Империи.

Вторая ошибка послужила падению Константинополя. У Леди не принято обговаривать имён, но, если я не ошибаюсь, Господином являлся султан Мехмед. Конец эпохи Средневековья, столица Византийской империи, Константинополь, был захвачен турками-османами под предводительством султана во вторник, 29 мая 1453 г. У армии Мехмеда не было шанса на победу. Но с ними была Леди.

Английская революция XVII века известная также как Английская гражданская война. Ошибка номер три. Революция приняла форму конфликта исполнительной и законодательной властей. У Карла I были неплохие шансы на подавление восстания, но когда против тебя идёт Темная Леди, эти шансы равны нулю. 30 января 1649 года Карл I был казнён.

И таких социально важных моментов в истории всей планеты ровно двенадцать. Пришёл черёд проложить дорогу к власти и моему Господину.

Так кто же мы?

Ошибки.

POV Гермионы Грейнджер.

Лето перед шестым курсом. Три месяца, во время которых были убиты тысячи волшебников и простецов. Тысячи невинных людей, даже не подозревающих, за что погибли.

Ковентри так же не обошли мимо нападки Пожирателей. Буквально на днях была убита семья, живущая по соседству с нами. Отец с матерью напуганы и, кажется, догадываются, что именно происходит в волшебном мире.

Твои родные в опасности, а ты даже свой собственный страх побороть не можешь. Тебе сейчас нужно подняться и вылезти, наконец, из защитной «скорлупы», именуемой твоей комнатой. У тебя скоро появится брат, и твоей матери нужна поддержка своей единственной дочери. Трусливой дочери, которая учится на факультете Гриффиндор.

А за окном идёт дождь. Твоё маленькое трепещущее сердечко замирает с каждым ударом капель о крышу. Кто знает, может, эта капля будет последней для твоей семьи?

Этим летом ты занималась ещё больше, хотя, казалось, больше некуда. Да, тебе было не обойти Министерский запрет на использование магии летом. Но кто тебе бы помешал учить теорию? Ты изучала даже такие вещи как «Магический этикет» и «Создание семейного ядра». Никто не знает, что может пригодиться во время открытых действий Пожирателей.

Меланхоличные удары капель, наконец, приносят долгожданный покой твоей измученной душе.

Калейдоскоп воспоминаний, из-за которых тебе хочется рыдать.

Смерть Сириуса Блэка. Ты изучила всю доступную литературу, но так и не смогла смириться с тем, что из Арки не возвращаются.

Потухшие зелёные глаза, ради которых ты была готова если не на всё, то на очень многое.

Вспышки изумрудного цвета, столь характерного для заклинания Авада Кедавра. Кем мы были против людей свободно владеющих Тёмной магией? Кучкой жалких подростков, которые ничего сильнее «Ступефая» применить не могли.

Тебя всегда раздражало бессилие. Но что ты могла сделать там? Ты была бессильна.

Ты содрогаешься, когда в голове всплывает новое воспоминание, будто выжженное калёным железом, в твоей памяти — ты, с направленной палочкой на Беллатрикс Лестрейндж. Не помню, что именно двигало мною, но ты едва слышным шёпотом, прошептала столь заветные и страшные слова смертельного заклятия.

Но ничего не произошло. А спустя несколько секунд противный голос этой истерички в твоей голове прошептал: «Этого нужно хотеть. Хотеть всем сердцем».

Ты никому не рассказала про тот случай. И, лишь спустя несколько недель, ты узнала, что Гарри тоже попытался взять на себя этот грех — убийство. А попытки наши, как известно, были жалкими.

Дикая ярость на директора столь любимой тебе школы — Альбуса Дамблдора. Ты так и не смогла выяснить причину сказанных им слов: «Мисс Грейнджер, вы не должны помогать мальчику преодолеть эту утрату. Он должен сделать это сам». Кажется, тогда ты, вечно держащая себя в руках, разбила весь любимый сервис директора.

А дождь всё лил. Но ты верила, что позже выйдет солнце.

POV Драко Малфоя.

Что такое идеал? Высшая норма нравственной личности, высшая ценность? Для тебя идеал был чем-то большим. Оплотом благополучия, надежды на лучшее, светлое будущее.

А что происходит, когда идеалы рушатся? Злая насмешка судьбы, проверка на прочность? Что ты чувствуешь, когда всё, чему ты верил, чем дорожил, рассыпалось как карточный дом? Когда твой идеал независимости и силы оказался за решёткой?! Когда все нравственные ценности, которые внушали тебе с младенчества, оказались пылью под ногами...

Люциус Малфой был твоим идеалом. Отца, вероятно, хватил бы инфаркт, услышь он такое от своего сына, который его презирал.

В шестнадцать лет на тебя свалилось огромное количество проблем и долгов, забота о собственной матери, которая после ареста отца никак не могла прийти в себя.

В шестнадцать лет, с тебя, наконец, сняли «розовые» очки. Разрушили твои стеклянные замки, в которых всё было хорошо. И твоё безоблачное небо пронзила молния, которую ты так долго избегал.

Что бы выйти из долгов, тебе пришлось продать имение в Ирландии и виноградник в Словении. А каждое свидание с Люциусом стоило, по самым скромным подсчётам, в районе пятиста галлеонов.

А на улице светило солнце, будто насмехаясь над твоими проблемами.

Малфой-менор опустел. Нарциссу, для поправления здоровья, было решено отправить во Францию, к дальним родственникам со стороны отца. К счастью для тебя, ты недолго проведешь время в одиночестве — буквально на днях ты отбудешь на красном поезде в Хогвартс.

Вместе со списком учебников, необходимых для шестого курса, ты получил значок старосты факультета, который был тебе совершенно не нужен. Лишние обязанности, отсутствие времени и столь ненавистная тебе Пенси Паркинсон — вторая староста факультета.

Но даже в Хогвартсе ты не спасёшься. Глупо и наивно было бы предполагать, что промах твоего отца будет прощён. От Тёмного Лорда ещё никто не уходил.

Ты примешь метку. Это лишь вопрос времени. Ты не станешь идти против воли этого змееподобного существа, хотя, даже отец против обряда посвящения. Но все мы, и я, и он, слишком любим одного человека — Нарциссу Малфой.

Человека, который держит всю нашу немногочисленную семью вместе. Человека, который не даёт отцу уподобиться его «коллегам». Человека, который любит такое эгоистичное и лицемерное существо, как я.

Ради неё ты согласен унижаться и ползать в ногах у этого змееподобного садиста. Да ради неё ты душу Дьяволу бы продал!

— Только ради неё... — тихо прошептал Драко Малфой.

А солнце всё так же беззаботно светило, делая вид, что ничего не слышало...

POV Гарри Поттера.

Ты всю свою сознательную жизнь кому-то что-то должен. Ты должен спасти Магическую Британию от злого и ужасного лорда Волдеморта. Ты должен наплевать на себя и свои собственные принципы. Ты должен забыть о домашнем уюте и надежды на то, что кто-нибудь будет делать что-то за тебя. Ты не должен вспоминать, что тебе всего шестнадцать, и ты отчаянно хочешь жить.

Бросать украдкой взгляды на понравившуюся тебе девушку, быть пойманным на этом, ходить в «Три метлы» и заказывать себе сливочное пиво, забыть про страх за себя и своих близких и... просто жить.

Жить.

Так жить или существовать? Многие говорят, что между этими понятиями лежит бездонная пропасть. Ложь, в которую верят глупцы, не видящие дальше собственного носа.

Если задуматься, то можно понять, что всю жизнь человек существует. А живут лишь единицы. Хотел бы я спросить этих, почти отсутствующих, как. Как они смогли найти и переступить эту тонкую грань между существованием и такой далёкой, но не менее желанной жизнью? Где черпали силы на столь долгие поиски? А долгие ли?

И, смотря в решётчатое окно, за которым шла гроза, ты всё пытался понять, как.

Вот ты, например, можешь с уверенностью сказать, что существуешь. Да, для многих ты являешься центром жизни, надеждой на победу и носителем безграничной силы, но это тот, другой Гарри Поттер, который тебе не знаком.

Так, может в этом вся фишка? В смысле, который те несёшь?

Многие жалеют маленького бедненького Гарри Поттера, которому пришлось, ой, как нелегко в этой жизни. Он, не знавший своих родителей, не имеющий представления о любви и ласке, бедный, озлобленный на весь мир мальчишка, срочно нуждающийся в поддержке со стороны незнакомых людей. Людей, которых он не знает, но которые верят в него, бестолкового.

Но никто не спрашивает этого озлобленного мальчика, нужна ли ему эта вера и эта «поддержка». Нужна ли ему любовь и ласка, которые они не в состоянии предоставить. Нужна ли ему эта жизнь, в которой он лишь существует?!

А молния сверкала, будто, подтверждая твои мысли.

Дамблдор. Человек, вера в которого была действительно безгранична. Непоколебимая вера многих сотен тысяч людей и... твоя вера.

Необоснованная, стоит заметить.

Ты наивно полагал, что всесильный директор может всё. Он может спасти Сириуса, тебя и весь остальной мир в придачу. И, это его последнее: «Мой мальчик...» перед летними каникулами ты не забудешь никогда. Ведь ты, мой мальчик, должен либо спасти всю Европу, либо сдохнуть. И, да, ты ведь хочешь отмстить за Сириуса?

А грозовое небо было в клетку. И, жизнь твоя, похоже, тоже была в клетку. В клетку от решётки на твоём окне.

Неправильная. Слово, закреплённое за мною до конца моих дней. Слово, которое я ненавижу сильнее, чем своего Господина. Слово, каждая буква которого выжжена в моём сердце. Если оно у меня есть, конечно.

Мне было четырнадцать, когда я прошла обряд подчинения. Именно этот обряд давал гарантию полного повиновения своему хозяину. В идеале я должна была любить своего Господина. Любить безропотно, не задумываясь и не оглядываясь на других.

За обрядом шла церемония посвящения, на которой меня и представили Тёмному Лорду. Это был первый случай, когда церемония происходила в столь позднем возрасте. Я должна была расти у него на глазах, но почему-то кроме двенадцати своих наставниц на протяжении десяти лет я никого не видела. Исключения составляли лишь тайные вылазки в Малфой-Менор, к моему двоюродному брату. Но им ведь об этом знать не обязательно, верно?

Вероятно, злость Господина так и будет на протяжении всей моей жизни самым страшным кошмаром детства. Его ярость была вполне понятна — ведь вместо ожидаемых метаемых глазами молний и разрушения целых империй щелчком пальцев, он получил эмпата со скромными возможностями видения будущего.

Я — неправильная.

Вместо любви у меня была ненависть. Вместо силы — жалкие способности. А вместо матери у меня была неконтролируемая ведьма.

Если своему «отцу» я была готова выцарапать глаза, то свою «мать» я любила.

У меня было счастливое детство, до четырёх лет. Когда я родилась, отец пал от силы, заложенной в маленьком зеленоглазом мальчике. Мне было четыре, когда в Азкабан забрали мою мать. А последующие десять лет жизни можно было смело назвать Адом.

От меня требовали всё возможное. И невозможное тоже.

За десять лет моя физическая подготовка была гораздо лучше, чем у мировых спортсменов. За десять лет я освоила беспалочковую и невербальную магию, хотя должна была учиться контролировать свою силу. Силу, которой у меня нет.

Десять лет жизни, в течении которых я была на попечительстве у своих наставниц. Наставниц, готовыхпорвать меня на куски, за позор, принесённый их клану. Именно «их» — не мой.

Да, вначале я пыталась выслужится, что-то исправить... Ползала у них в ногах и унижалась. Лезла из кожи вон, чтобы хоть чуть-чуть, хоть самую малость, но понравится. Но мои попытки потерпели крах. А на мои и без того немногочисленные вопросы сквозь зубы было отвечено: «Твой Господин выбрал недостойную женщину для твоего рождения».

Плевать, что от застилавшей глаза ярости я нашла своё внутреннее «я» — животное, полностью олицетворявшее мой внутренний мир. Волк со вздыбленной шерстью на загривке, с огромными белоснежными клыками и диким взглядом. Взглядом, который обещал медленную и мучительную смерть этой шавке, посмевшую оскорбить мою мать.

Но даже в этом мне было отказано. Она лишь взмахнула своей рукой — и меня откинуло в противоположную сторону. Но я не остановилась. Я продолжала с остервенением нападать и не обращала внимания на раны.Ей, наконец, это надоело, и она вызвала своё внутреннее «я» — огромную львицу, готовую растерзать меня.

Схватка была сравнительно не долгой. Бесконтрольная ярость и дикое желание пустить кровь делали меня совершенно слепой и беззащитной. Львице потребовалась всего пару минут, чтобы завалить меня на лопатки.

А потом она ушла, оставив меня истекать кровью. Обратное превращение было очень неприятным, всё это время я была словно в лихорадке, кости ломались и сращивались заново, а сращивание мышц приносило мне неимоверную боль .

С того момента мне пришлось учиться контролировать себя и в обличии волка. Волка, который хотел крови. Волка, которому было дано первое задание от своего Лорда.

_____________

На тот случай, если кому-то что-то не понятно:

Девушка, от чьего лица было повествование, является одногодкой Гарри Поттеру, т.е. в год её рождения Волдеморт «погибает». К сожалению, у меня не было точной информации о том, сколько времени после падения Тёмного Лорда провела на свободе её мать — Беллатрикс Лейстрейндж, и я взяла на себя смелость предположить, что с девочкой она провела на более четырёх лет.

Далее опеку над девочкой берут её наставницы — двенадцать сильнейших ведьм, кои и продолжают с ней заниматься на протяжении следующих десяти лет.

Происходят события, описанные в четвёртой книге о Гарри Поттере — на третьем этапе Тремудрого Турнира Тёмный Лорд возрождается.

Спустя несколько недель после возрождения ему представляют его «дочь». Лорд разочарован и в ярости.

Проходят ещё два года, во время которых Тёмный Лорд девушку не беспокоит, считая её совершенной бездарностью.

POV Гермиона Грейнджер.

Вы знаете, что чувствует человек, которому в буквальном смысле плюнули в душу? Воткнули нож в спину? Называйте, как хотите.

Это малоприятное чувство я испытала на собственной шкуре. А достаточно было лишь подслушать разговор на кухне с Молли Уизли: «Тебе надо было лишь обрюхатить* её, Рон! Но даже это ты выполнить не в состоянии...». Браво, мои уважаемые будущие родственники — вам удалось сломать «железную» Гермиону Грейнджер.

Ведь вместо того, чтобы по обыкновению встречать проблемы «с гордо поднятой головой», я бегу, ничего не видя от застилающих слез глаз.

Ты любила. Любила его так, как может любить лишь шестнадцатилетняя девушка — до дрожи в коленках, смущенного румянца, закрывая глаза на все его недостатки, на его грубость, любить слепо, с глупой надеждой на взаимность. Взаимность, которая оказалась лишь тщательно спланированным планом!

Ты мечтала. Мечтала о счастливом будущем, после войны, которую вы, несомненно, переживёте. Мечтала о красивых, маленьких, рыжих детях играющих на лужайке перед домом. Мечтала о спокойном, верном муже, который, придя с работы, будет нежно целовать тебя в щечку. Мечтала так, как могла мечтать лишь женщина, которая любит.

Ты верила. Верила, что твой избранник достоин тебя. Достоин быть твоим мужем. Достоин быть отцом твоих детей.

В семнадцать тебе кажется, что та любовь, которая есть сейчас — будет последней в твоей жизни.

В семнадцать ты беззастенчиво мечтаешь, забывая о том, что у твоей мечты есть замечательное свойство — не сбываться.

В семнадцать ты веришь всему, что говорят тебе умные взрослые люди. Такие люди, как Молли Уизли, внушающая тебе то, что лучшей партии, чем Рон, тебе не сыскать. Такие люди, как Джинни Уизли, рассказывающая тебе о том, как она безответно любит Гарри Поттера. То есть, как она любит не его, а его счёт в Гринготтсе. Такие люди, как Чарли Уизли, брезгливо кривящие губы при твоём появлении, но, в следующий же миг мило улыбаются и участливо спрашивают: «Как спалось, милочка?».

Поразительно, но твоя жизнь в корне изменилась за каких-то десять минут подслушанного разговора. Десять минут, за которые тебя спустили с небес на грешную землю. Десять минут, за которые рассыпались в прах все твои стеклянные замки**. И, всё, что у тебя осталось: это лишь пытаться собрать вместе осколки твоего сердца.

Ты верила этим людям. Ты любила этот дом. Любила проводить здесь последние летние дни перед школой. Но на деле этот радушный дом оказался гнилой ямой. Ямой, где тебя облили грязью.

А слёзы всё катились по щекам.

И тут проснулось твоё второе «я»: «Может, ну его? Сделать вид, что ты нечего не видела? И, вот увидишь, всё будет, как прежде...». Нет. Ничего не будет как прежде.

Ты не будешь доверять Рону. Ты просто не сможешь. А ради своего ложного счастья ты не готова переступить через себя и свои принципы. Какими глупыми они не были бы.

Ты не сможешь смотреть в глаза Молли, зная, что она на самом деле о тебе думает. Ты никогда не страдала лицемерием, а ради такого случая меняться по чей-то прихоти ты не собираешься.

Ты не станешь сочувствовать Джиневре, по поводу её «неразделённой» любви. Любви к деньгам, которых у её семьи никогда не было.

Ты не появишься в их доме, зная, что все твои подозрения по поводу отношения Чарли к маглорождённым оказались правдой.

А так не верится, что этим людям от тебя было нужно лишь... что нужно?

Деньги? Твоя семья является стабильным средним классом, подразумевающим ежегодные поездки по Европе, но, не более того.

Власть? О чём вы? Не смотря на все твои надежды о престижном месте в Министерстве, очень маловероятно, чтоты его займёшь. Ведь закрывать глаза на твою кровь никто не будет.

Вероятно, они сомневались по поводу будущего Рона, которое ты смогла бы ему обеспечить, вкалывая на работе, как проклятая, в то время как он лежал бы на диване.

Слёзы кончились. На их место пришла тупая ноющая боль в районе сердца, которое заливало своей грязной кровью остальной организм.

А ты всё бежишь. Бежишь настолько быстро, насколько позволяет твоя физическая подготовка. В боку уже начинает нестерпимо колоть, но ты всё бежишь. Бежишь от боли, которую нанесли тебе эти люди. Бежишь от отчаянья, которое появилось после этих, сказанных свистящим шёпотом, слов. Бежишь от слёз, оставленных далеко позади. Бежишь...

А там, вдалеке, ты видишь Гарри.

Споткнувшись, ты упала на мелкие камешки, которыми была покрыта почти вся дорога до Норы. От удара о землю из тебя выбило весь воздух. Кажется, так называется то чувство, которое ты ощущала последние полчаса — отсутствие кислорода. Эти люди выбили его одним точным ударом под дых. Ударом, который ты пропустила.

Ты сбила коленки и рассекла в кровь руку. Судя по глубокой царапине, это было больно. Должно было быть.

Заботливые руки поднимают тебя и относят в тень, под ветки клёна, скрывающие вас от остального мира. Поднимая красные от слёз глаза, ты ждёшь подвоха, лжи, предательства. Но видишь лишь заботу и участие изумрудных глаз, обладателем которых являлся Гарри Поттер.

И тут ты встала на распутье — стоит ли говорить этому мальчику, с не по детски взрослыми глазами об очередном предательстве? И поверит ли он?

Ты сбивчиво, глотая слова, рассказываешь о том, что услышала.

_________________

* «обрюхатить» — знаю, выражение отнюдь не литературное, но мне нужно было показать низменность и вызвать отвращение к Молли Уизли.

** «... за которые рассыпались в прах все твои стеклянные замки» — предложение взято из «Агнес Грей» Энн Бронте, в идеале выглядевшее так: «... я горевала о наших рассыпавшихся в прах воздушных замках, но...».

Гарри выслушал меня. И, что самое главное — поверил.

Наверное, нет слов, способных описать моё состояние безграничной радости и благодарности со слезами на глазах, вызванных лишь одним горестным кивком.

Мы не стали возвращаться, собирать те наши немногочисленные вещи, которые там были. Мы ушли. И, находясь в комнате Дырявого котла, я позволила своей радости взять вверх над унынием, которое в последнее время всё более преобладало надо мной.

Я будто взглянула на мир новыми глазами, восстала из пепла, ожила! Нет, не думайте, что я простила Рональда Уизли и его семью. Нет, я не простила. Но молодость отходчива, а человеческая память далеко не идеальна. И я не буду начинать жизнь «с чистого листа», менять имидж и перекрашивать волосы — Рон был частью моей жизни. Пускай не состоявшейся, но всё же частью. А пытаться забыть его — это как пытаться забыть саму себя.

Я строила новый мир, новую крепость к моему сердцу и возводила крепкие стены к моей израненной душе.

И не было ничего, кроме комнаты Дырявого котла,чей интерьер я уже досконально изучила. Была лишь эта комната и Гарри, которому я помогала вновь встать на ноги.

Но, как бы мы не старались забыть о реальном мире, мир не хотел забывать о нас. Однажды, пойдя на Диагон-аллею за покупками к школе, я наткнулись на Перси Уизли. Надеяться, что он промолчит о нашей случайной встрече, было бы глупо и самонадеянно.

Расправа не заставила долго ждать. Конечно, никто не оставил без внимания тот факт, что Золотой мальчик снимает комнатку вместе с Гермионой Грейнджер в Дырявом котле... Об этом разговаривали, сплетничали, но по истечении недели это стало неактуальным. А, так как об этом знали многие, наше местонахождение не было тайной.

Можно благодарить Молли хотя бы за то, что она не привела с собой всю семью, ограничившись лишь Джинни и Роном. О, сколько нового я узнала о себе. Это можно было бы назвать иронией, если бы не было так больно.

А с каждой секундой, проведённой в их обществе, в моём сердце что-то обрубалось и с грохотом падало вниз.

Нет, меня не задели банальные «Гриффиндорская всезнайка» и столь привычное «грязнокровка», хотя и произнесённое из самых дорогих для меня уст на свете. Последней каплей стало сказанное, едва слышным шёпотом, наспех, будто бы не надеясь на «успех»: «Шлюха!»

Слёзы, едва сдерживаемые мною, всё же брызнули из глаз. И очень больно кольнуло туда, где должно было быть моё сердце. Оборванные его струны кровоточили, но бессильное, как подстреленная птица, оно всё ещё вздрагивало подбитыми крылами в тщетных попытках лететь к любимому*. Того человека, которого я знала, похоже не существовало вовсе. Разумом я это понимала, но сердцем...

А, последним, что я увидела, было мерзко ухмыляющееся лицо Рональда Уизли.

* * *

Ты медленно плыла по чему-то смутно похожему на молочно-белую дымку. И в этой туманности периодически вспыхивали, подобно звёздам на небе, такие же яркие и слепящие глаза, образы, размытые настолько, что разобрать их было невозможно.

Но эта дымка не причиняла тебе дискомфорта, нет. Она медленно окутывала сознание, будто тёплый шерстяной плед в непогоду. Она усмиряла бдительность, заставляла забыть тревогу, последние секунды разговора с Роном и его семьёй.

Рон.

Будто бы подтверждая твои мысли, выплыло новое воспоминание о рыжем мальчишке, так нежно целовавшем тебя в щёку. Но даже это воспоминание не вызвало у тебя никакой реакции, ты так и оставалась безразличной.

А дымка, тем временем, затягивала тебя в молочный водоворот, состоявший из твоих воспоминаний.

И лишь в последние секунды в тебе проснулось столь ожидаемой чувство тревоги, но и оно было заглушено столь внимательным и чувственным взглядом серебристо-серых глаз...

* * *

В горле пересохло, а голова нещадно болела. Открывая глаза, я не смогла ничего разглядеть из-за мельчайших точек, мелькавших перед моим взором. Постепенно вышеуказанные точки сложились в Гарри Поттера, на лице которого явственно проступала тревога и озабоченность.

— Что... что произошло? Гарри? — видимо я переоценила свои возможности, так как этот ужасный скрип не мог быть моим голосом.

— О, мисс Грейнджер, вы очнулись. Раньше, чем я рассчитывал... — я перевела взгляд на своего собеседника, видимо, целителя. — Как вы себя чувствуете?

— По мне словно проехались катком и закатали в трубочку, а вместо вас я вижу чёрные точечки, которые всё настойчивее мне подмигивают, и голова моя нещадно раскалывается, то, конечно, я отлично себя чувствую, если вы об этом.

— Хм, несколько странные ощущения от обморока на фоне нервного истощения, не находите? — молодой человек кажется, издевался надо мною. — Хотя, если заметить то, что при падении вы сильно приложились головой об угол кровати, это вполне нормально.

— Большое спасибо, что решили снизойти до столь низменного существа, как я, и сообщить ему, существу, что же с ним произошло. — в голосе моём столь явственно проступал сарказм, что не заметить его было бы не возможно, но лекарь проявлял чудеса терпения или, что более вероятно, невнимательности.

-Ну, насколько мне не было бы приятно ваше общество, — с этими словами он выразительно покосился на Гарри — я вынужден, отклонятся, дела зовут... На меня накатила ужасная слабость, глаза мои безвольно закрывались и бороться с этим не было у меня сил. Сегодня был слишком насыщенный вечер, с которым моя нервная система,увы, не справилась. А завтра будет новый день, начнутся новые проблемы и встретятся старые друзья...

И, под тихий шёпот деревьев, я погрузилась в тягучую негу, названную сном.

А Лондон спал. И поэтому, кроме внимательных изумрудных глаз, никто не видел, как медленной поступью, срывая золотые листья, вступала в свои законные права осень.

___________

* — «...но бессильное, как подстреленная птица, оно всё ещё вздрагивало подбитыми крылами в тщетных попытках лететь к любимому...» — собственность Шарлотты Бронте «Джейн Эйр».

Дорогие друзья, вот мы и миновали порог пятой главы. Я не буду умолять Вас написать пару слов о работе или шантажировать её продолжением. Нет, я не буду. Но, поймите, разочарование от осознания того, что писать, я, похоже, не умею, не вдохновляет на последующие главы. К сожалению, у меня нет других предположений, кроме этого, почему же никто не читает...

Ощущение полной неправильности происходящего.

Мы с Гарри во время встали, я заправила кровать, а он вынес чемоданы. Обычное утро обычных подростков. Хотя, вероятно, мы создавали впечатление молодой семьи.

Всё будет как обычно.

За завтраком я подам ему «Ежедневный пророк», а он в ответ нежно сожмёт мою руку. Он неизменно закажет кофе, а я поморщусь от его терпкого запаха. Он ласково улыбнётся, а я поглажу его по щеке.

Всё будет как обычно, если бы не было так неправильно.

Как мы не старались абстрагироваться от воспоминаний о семье Уизли, они (воспоминания) настойчиво напоминали о себе. Не было этой весёлости, которая преобладала в наши предыдущие сборы в школу. Не было этого шума, гама, суетливости. Не было нравоучительных последних слов Молли, не было её объятий. Не было вечного топота и криков, о том, что кто-то что-то забыл. Не было.

С вечера были собраны чемоданы, с вечера была сложена одежда, с вечера Хедвиг сидела в клетке, а Косолапус удобно расположился на мягком пуфике. С вечера.

* * *

На вокзале уже не было привычного шума и суеты, и каждый стук каблуков бил по оголённым нервам. А на неосторожный шорох люди резко оборачивались, будто ожидая нападения. Уже не было боязливо оглядывающихся мальчишек и девчонок, были лишь молодые одиннадцатилетние люди с серьёзными лицами.

Как же всё... неправильно!

Молодая девушка, прощающаяся со своим сыном, не должна думать, что отправляет его на войну, ведь она отправляет его в школу! А этот одиннадцатилетний мальчишка не должен шептать своей матери о том, что всё будет хорошо и он вернётся. И маленькая малышка, лет шести, смотря на своего старшего брата, не должна думать, что видит его в последний раз...

Я, уже привычным жестом, выглядываю в толпе милые моему сердцу рыжие макушки. И лишь потом вспоминаю, что они для меня далеко не милые.

— Пойдём, займём купе, — Гарри, кажется, тоже не по себе на этой слишком пустынной и новой для нас наводящей страх платформе.

Я отстранённо кивнула. Как же неправильно...

Поезд уже тронулся, под ложечкой привычно засосалоот слишком быстрого движения, и пейзаж за окном смазался, но мы так и не нашли свободное купе.

Но, к счастью, нам не пришлось долго скитаться — буквально за следующей дверью обнаружились Луна Лавгуд и Невилл Лонгботом. Полумна приветливо улыбнулась и спросила, почему бы нам не войти.

Несколько минут прошли в напряжённом молчании. Кажется, не только мы изменились внутренне за эти три месяца. Невилл был необычайно серьёзен, исчезла его неуклюжесть и неуверенность, лицо стало более мужественным и в волосах, кажется, поблескивала серебром седая прядка. Отстранённость Луны можно было бы смело назвать задумчивостью. И, видно, думы эти не были для неё приятными, судя по вертикальной складе меж белых бровей. Кажется, это лето не пошло ей на пользу: она осунулась, щёки немного впали, а глазапохоже, давно не видели сна.

— Как провели лето? — негромко прошептала Луна, — надеюсь, хорошо отдохнули?

— Вполне пристойно, не считая некоторых... недоразумений. — Почему-то также, шёпотом, произнесла я.

— О, я вижу состав вашей компании претерпел изменения, — и, будто не замечая нашей неловкости, продолжила — да, я давно считала, что Рон здесь несколько лишний...

Так и далее продолжался наш разговор. Невилл был чрезвычайно немногословен, как и Гарри, беседа, в основном, шла между мною и Полумной.

И не было привычных рассказов о мозгошмыгах и нарглах, не было жалоб Невилла по поводу отношения к нему бабушки, не было привычного смеха и не было той теплоты, которая ранее сопровождала нашу маленькую компанию в Хогвартс.

— Даже Малфой сегодня не заходил... — как-то вскользь заметил Гарри — обидно.

— Думаю, стоит вам рассказать, что я узнала от своего отца, — начала своё повествование Луна, столь непривычным рассудительным голосом, не нараспев, коим обычно говорила она. — У него есть свои связи в Азкабане, я ранее не говорила вам об этом, ведь это... не то, чем стоило бы гордиться... — она немного запнулась и, будто погрузилось куда-то в себя — Ах, я опять задумалась! В последнее время я настолько рассеяна, что и подумать страшно...

— Что ты, Луна, ничего страшного — с участием продолжила я, и пересела, видя, насколько ей нужна дружеская поддержка — продолжай.

— Ну, говорят, что Люциус Малфой совсем плох. Жить ему осталось от силы недели две. — Полумна, кажется, была искренне расстроена этим.

— Что б он побольше мучился, подонок! — яростным шёпотом прошипел Невилл. Мне было очень страшно слышать такие слова из уст Невилла. — Подонок...

— Ты что-то прошептал, Лонгботом?! — я вздрогнула от внезапности появления Малфоя-младшего. Думаю, нужно сказать несколько слов о его внешности. Он был страшен в своём гневе. Глаза его горели мрачной решимостью и неконтролируемой яростью, на устах его не было привычной усмешки, а лицо попросту превратилось в восковую маску. Он весь будто излучал волны опасности с примесью горючей ненависти. Заметив мой пристальный взгляд, он в ответ устремил свой взор на меня. Ах, как же страшен был этот взгляд! Он будто прожигал меня насквозь, внутри всё сворачивалось в тугой комок и мурашки бегали по коже. Едва я переборола своё неуместное желание спрятаться в угол, он отвёл свои серебристые омуты.

Это был новый Малфой. Малфой, который мне незнаком. Малфой, который излучал не глупое самодовольство, а опасность.

— Так что, Лонгботом, ты что-то сказал? — едва он сделал шаг в его сторону, моё сердце пропустило удар. У меня не было никаких сомнений, что он его убьёт, настолько страшен он был.

— Малфой! — взревел Невилл, рот его скривился в непонятной гримасе, а глаза горели лихорадочным огнём. — Да как ты смеешь... Прервал его звук захлопнутой двери. Я резко обернулась, дабы взглянуть, что произошло. Какого же было моё удивление, когда в дверях я застала высокую, стройную девушку с волосами цвета вороньего крыла.

— Малфой? — переспросила незнакомка. — Драко Малфой? Как бы не было ему отвратительно становится спиной к его «собеседнику», но ему пришлось обернуться. Свидетелями какой сцены мы случайно стали!

В глазах у девушки было безмолвное сопротивление, вместе с отчаянной надеждой и мольбой. По лицу Драко прочесть что-либо было сложно, но он, похоже, пытался вспомнить, откуда ему известна эта девушка.

— Неужели у тебя настолько коротка память, что, не видя меня два года, ты успел забыть? — сейчас-же в этих чёрных, затягивающих меня омутах, плескалась боль. — Я — Энн. В ответ Малфой издал какой-то странный всхлип, смутно похожий на вздох облегчения. — Ты жива!..

__________

Дорогие друзья:

#1. Хотелось бы сказать большое вам спасибо за ваши добрые слова. Именно поэтому, глава появилась столь быстро, спустя лишь два дня.

#2. Вопрос: моя дражайшая бета, улетает в отпуск, на десять дней. Можно ли мне выкладывать продолжения без её проверок или же эти десять дней мы поживём без продолжения?

#3. И, я решила ответить на столь мучающих многих вопрос: «Какой же будет пейринг? И будет ли он вообще?» Пейринг будет. Изначально всё планировалось, как драммион. Собственно и сейчас планируется. Но! Я не верю в сопливо-розовую романтичную историю этих двух персонажей. Они будут должны пройти все семь кругов Ада, бороться с собой, со своим чувством, бороться с окружающими и доказать самим себе, что они способны полюбить друг друга!

Но я не знаю, хватит ли у меня сил, что бы передать всё это. Не знаю, хватит ли мне красноречия, что бы чувственно описать всё это...

От автора: для полноты восприятия, предлагаю Вам, мой дорогой читатель, во время прочтения прослушивать композицию Audiomachine — An unfinished life.

POV Драко Малфоя.

Это просто дерьмо.

А день ведь начался относительно неплохо! Я, в последний раз, сел у огня в Поместье. Прошёлся по Северному крылу, столь дорогому моему сердцу. Достал коньяк шестилетней выдержки и пригубил его, сидя в кресле моего отца.

Даже когда я появился на вокзале, всё было более-менее сносно. Найдя купе, где сидели мои названные друзья, я даже смог криво ухмыльнутся на их приветствия. Но слушать подначки со стороны Теодора по поводу ареста моего отца не было у меня сил. Что бы ни размазать его грёбанную физиономию о стенку я решил выйти.

И очень удачно выйти, стоит заметить!

Оказывается, поступки Лорда Малфоя обсуждал не только факультет змей. Мне было достаточно лишь услышать Лонгботонское: «Подонок!», и ярость вскипела в моей крови, а перед глазами запылало красное марево.

И это было далеко не дерьмо.

Дерьмо началось лишь тогда, когда я обернулся на столь знакомый мне голос. Собственно, только голос мне и был знаком.

А утоп я в этом дерьме, когда понял, что эта девушка — моя двоюродная сестра.

Ничего не осталось от той жизнерадостной девчонки, с которой мы играли в саду Малфой-Менора. Вместо неё была очень стройная, почти страдающая анорексией девушка. Вместо немного вздёрнутого носика, усыпанного веснушками, был строгий прямой нос, а вместо улыбки на её маленьких нежно-розовых губах, была кривая усмешка на чём-то кроваво-красном, очень отдалённо напоминающие те губки, которые целовали меня в щёку. Нет, меня не поразили эти изменения, её почти смертельная бледность и устрашающая худоба. Нет, меня почти вывернуло наизнанку от её взгляда — пустого, безжизненного. Взгляда, который устрашал, и от которого, за милю несло могильным холодом.

Похоже, её сумасшедшая мамаша всё-таки её прикончила. Не физически, морально.

Я до сих пор помню свою дикую панику, когда она не приехала не на летние каникулы, не на Рождество. Каждый долбанный день, который я проводил в поместье, я ждал. На любой дверной хлопок я нёсся на всех парах, бросая то, чем я занимался ранее. И каждый раз меня ждало разочарование. Дикое, затопляющее мой разум и моё сердце, разочарование. Мама же, видя мои страдания, сжалившись, сказала мне: «Не жди её. Она не придёт».

С содроганием я вспоминаю ту пустоту, которая поселилось внутри со словами Нарциссы. Даже когда воскрес Тёмный Лорд, когда забрали в Азкабан отца, когда Нарцисса была при смерти, мне никогда не было так хреново. Мне казалось, что жить больше не зачем. Что смысла в этой грёбанной жизни нет! Его забрали.

А эта девушка, не была той Энн, которую я знал и... любил.

Любил братской, всепоглощающей любовью, желая лишь защитить её от циничного мира, который, я был уверен, её не примет.

А эта незнакомка была высокой, статной, величественной и явно не нуждающейся в моей опеке.

Да, её легко можно было назвать красивой! Но это была тёмная, отталкивающая красота, которая не притягивала взгляды, а наоборот, всяческих их отпугивала, заставляя в диком страхе отвернутся и забиться в угол.

И тут, в её темных омутах промелькнуло что-то смутно знакомое, отдалённо напоминающее... нежность? Ту нежность, которая так меня к ней тянула, ласково прижимая к груди и заставляя забыть все горечи и все проблемы, заставляя забыть, что я — Малфой?

Маска безучастного человека слетела с моего лица и я, чуть ли не бегом, кинулся в её объятия.

И вот, держа её в своих руках, я понял, что скучал. Скучало моё истосковавшееся, по её нежности, сердце. Скучал разум по нашим интереснейшим дискуссиями и поучительным наставлениям.

Скучал...

И мне было абсолютно плевать на тех людей, которые стали свидетелями этой минутной слабости с моей стороны. И плевать мне было на весть остальной мир с его грёбанными проблемами — ведь она рядом.

Резкий рывок и сильнейший толчок в грудь заставили меня упасть на пол, а громкие крики и звон в ушах буквально сводили с ума. Перед глазами мельтешило, стёкла лопались, а двери выбивало сильнейшими порывами ветра.

Я потерял сознание.

* * *

Дикий холод, пробирающий до костей. Высасывающий всё тепло, всю радость, которая только у меня была. Высасывающий жизнь.

В ушах шумело, а глаза никак не могли сконцентрироваться на чём-то отдельном. Я будто находился в своеобразном вакууме, который не пропускал не звуки, не запах, ни образы. Пронзительный резкий крик взорвал ту скорлупу, в которой я находился ранее. Это крик был полон отчаянья и боли, страха и ненависти. Позже я понял, что кричала Грейнджер.

Совершенное спокойствие и тепло разлилось, будто тягучему мёду, вокруг. И ясный, дающий надежду голос, произнёс «Экспекто патронум».

Всё закончилось. На замену холоду, отчаянью пришли сила, уверенность и желание жить дальше. Тёплые ладошки опустились мне на щёки и ласково их погладили. И весь этот жест давал невообразимую энергию на продолжение пути.

— Что произошло? Кто кричал? — голос мой охрип и довольно долго не подчинялся мне.

— На поезд напали. Третий вагон полностью сгорел, — сколько сожаления и скорби было в этом прекрасном, ласкающим уши, голосе! — Кричала?.. Тут много кто кричал...

Прервал её сдавленный всхлип. Только потом я заметил Грейнджер, забившуюся в угол и кусающую свою ладонь, чтобы не зарыдать в голос. Она подняла свои карие, тогда казавшиеся почти чёрными, глаза и посмотрела на меня.

Вот это было дерьмо.

Меня засосало в эти бездонные озёра, полные боли, отчаянья и одиночества! Казалось, нет ничего страшнее этих глаз.

— Помоги ей, — тихо прошептала Энн — я пыталась её успокоить, но она отказывается от моей помощи. А я не могу сидеть с ней вечно! Раненых очень много и мне нужно помочь им.

Я с недоумением посмотрел на неё. В голове абсолютно ничего не укладывалось. На поезд напали. Третий вагон сгорел.

Сгорел. А там были дети.

По некоторым звукам, которые я слышал, находясь в обморочном состоянии, можно сделать вывод, что и дементоры здесь были.

О, Боги! Дементоры.

Полная прострация и совершенное непонимание, что же здесь происходит, мать вашу?!

Из всей этой каши, мозг ухватился за самую адекватную, на данный момент, вещь.

Я должен помочь Грейнджер?

* * *

Не было ничего страшнее этих, безумно длинных, полных болезненного ожидания, часов! Часов, полных криков, боли, отчаянья, надежд и... крови. Часов, полных крови. Часов, полных искалеченных трупов и сгоревших останков детей. Часов, полных сумасшествия.

Казалось, самообладание не потеряла одна только Энн. Она что-то делала, кого-то вызывала, за кем-то ходила, кого-то успокаивала, а кому-то залечивала раны.

Самое ужасно произошло тогда, когда она решила, что нужно пройтись по уцелевшим вагонам и поискать живых или хотя бы раненных.

Лишь некоторые согласились пойти с ней. Сколько ужасов насмотрелись мы, пока искали выживших детей! Нам пришлось переступать через трупы и обходить лужи крови с внутренними органами. Нам пришлось увидеть ужасающий взор череп, с выползающий из нижней челюсти, змеёй. Нам пришлось увидеть многое. То, что, вероятно, не один из видевших это людей никогда не забудет.

Как-то так получилось, что каждый уцелевший брёл именно сюда, в это купе, которое стало временным нашим прибежищем.

Я спрашивал: «Чего мы ждём? Кто нам поможет?» в ответ лишь слышал, что помощь обязательно придёт. И она пришла. Оказалось, пока я был без сознания, девушки послали Потронуса в школу, с криком о помощи. Помощи, которая шла до нас три с половиной часа.

Сколько восторга испытал, вероятно, каждый, когда увидел всю учительскую делегацию с Дамлдором во главе и отрядом мракоборцев!

Они появились при всём параде, в виде Ангелов-Хранителей, спустившихся с небес, дабы спасти всех нас!

Вот только они не учли того, что скольких людей можно было бы спасти, прибудь они раньше! Они не учли, что одна из этих мам, утирающая украдкой слёзы, провожая своё дитя в школу не дождётся его! Они не учли, что вместо «ожидаемой» радости они встретят отнюдь не немой упрёк!

Они не учли.

___________

От автора: Дорогие друзья, на просторах интернета нашла замечательную картинку, которая, по моему мнению, довольно похожа на описание мною Энн. Просмотреть можете здесь:

http://savepic.su/2305152.htm

Ваше мнение? Похожа ли она? Или у Вас сложилось несколько иное представление о её облике?

Вновь большое спасибо, за ваши комментарии.

И, хотелось бы спросить, нужно ли чуть больше раскрыть события, происходящие в этой главе, от лица другого персонажа? И, если да, то от какого именно?

POV Энн Блэк.

Тёмная, поглощающая горечь утраты. Горечь благородного цвета серебра. Горечь, которая отчаянно бьется, вызывая ассоциации с таким органом, как сердце.

Дикая, животная ярость. Ярость всегда цвета крови, бургундского вина. Она ореолом окружает человека, который ощущает её.

Липкий и вязки страх. Страх жёлтого цвета, пронзительного, слепящего глаза. Этот флуоресцентный желток вызывает отвращение.

Отчаянье. Это глубокий фиолетовый, цвета штормового неба. Оно сильно волнуется, и то тут, то там вспыхивают молнии — крайняя точка, до которой доведён человек.

Любовь. Нет, она не красная, и уж точно не розовая. Она подобна изумруду в цвете восходящего солнца. И я не встречала ни одного абсолютно похожего оттенка этого цвета. Сначала я очень удивлялась, ведь остальные-то эмоции всегда похожи друг на друга. И лишь совсем недавно пришло понимание, что каждый из нас любит по-разному, а потому и цвета разные. А изумруда в этом поезде очень мало.

Надежда. Нежно-голубая, будто безоблачное небо над головой в ясный день. Она очень лёгкая и воздушная, почти призрачная.

Глубокое, засасывающее в свою тёмную глубину разочарование. С ним бороться сложнее всего, оно опутывает тебя своими сетями в считанные секунды. Кажется, это единственная испытываемая мною эмоция в пучине этого безумия. Безумия чувств.

Разочарование стало моим вторым я, моей тенью, которая будет преследовать меня до конца моих дней! И вот оно вновь испытывает меня на прочность, подавляя волю и ломая мой стержень.

Мой мальчик. Мой Дракон, человек, который, я была уверенна, не заставит меня разочароваться. Как я была глупа!

И даже минутное объятие не смогло избавить меня от этого привкуса горькой утраты, ведь часть моего мирка всё же разрушилась, как бы я её не берегла, не лелеяла и не ухаживала за ней. Часть, названная Драко.

А потом начался хаос. Чужие эмоции и прежде переполняли меня, но сейчас это безумие достигло своего апогея. Секундная слабость повлекла ужасные последствия, рядом со мною стоящий человек упал замертво. И, по воле случая, этим человеком оказался Драко.

Слабость, которая мне непозволительна.

Стёкла лопались, кто-то кричал, безумными порывами ветра выбивало двери. Это было безумие. Я накинула щит почти на весь поезд, кроме третьего вагона. Грёбанного третьего вагона, который сгорел! Вероятно, мои родственнички очень удивились, убедившись, что с большей частью поезда они нечего сделать не могут.

А потом всё закончилось.

И мне вновь пришлось примерить роль сильной и спокойной девушки. Девушки, которая поможет всем. Девушки, которая идеально играет свою роль, борясь с желанием самой забиться в угол и завыть в голос.

Девушка, которая должна быть сильной, чтобы хоть как-то, хоть самую малость, крохотную песчинку, но замолить грехи своих родных.

Ведь я знала, что это произойдёт! Знала, но ничего не смогла сделать...

Вмешательство в любое другое будущее, которое не имеет отношение к моему Господину, станет катализатором Рагнарога, Судного Дня или, попросту, Конца Света.

А ведь приходится чем-то жертвовать! Но от осознания этого ничуть не легче.

Но это всё потом. Потом слёзы, истерики и отвратительный вкус маггловских сигарет. Потом солёные капли, текущие по моему лицу, потом разбитые кружки и исполосованное мною же древко кровати. Потом — рассвет в одиночестве и клубы дума пущенные из моих губ.

Всё потом.

А сейчас мне будет нужно спровадить куда-нибудь Поттера, чтобы нашего Золотого мальчика ненароком не убило. Сейчас мне нужно собрать все свои лучшие и счастливые воспоминания и вызвать Патронуса. Сейчас мне нужно поделиться своей теплотой и энергией с другими людьми. Сейчас мне нужно собрать всю жизненную силу и оживить, наконец, Драко.

Ведь хоть что-то я могу сделать для тех, кто мне дорог?!

Это лишь один из приятных «бонусов» моей стези. И мне совершенно плевать, что на последующей день мне будет так хреново, что и думать об этом страшно. Всё ради моего мальчика.

Всё ради моего Дракона.

Только здесь и сейчас. Всё остальное потом.

Есть только грёбанный Дамболдор и не менее грёбанный совет. Есть эти лицемерные придурки, которые вместо того, чтобы дать этим детям хотя бы день отдыха, лепечут что-то про наши непреодолимые утраты и: «Мы не должны», «Они не хотели бы» и «Нужно жить дальше». Есть только эти испуганные, жмущиеся друг к другу дети, все заляпанные в чём-то, отдалённо напоминающее кровь.

Есть только они. И ничего больше.

Есть старая замызганная шляпа, есть четыре стола и четыре факультета. И, даю голову на отсечение, никто из этих выживших первокурсников сейчас не переживает о такой херне, как факультет, на которые его распределят.

Есть лишь голос в ушах, противно шепчущий о том, что мне может подойти любой факультет, кроме Хваффлаффа. Ведь на наивную девицу в розовых очках я не похожа, верно? А на предложение отправить меня в Гриффиндор, я ответила, что по ней Мунго плачет больше, чем по мне вышеупомянутый факультет. Шляпа предсказуемо обиделась, и своим отвратительным, похожим на скрип несмазанной двери, голосом , выкрикнула: «Слизерин».

Есть только это. И ничего больше.

POV Гермиона Грейнджер.

Осень окончательно вступила в свои права. Дни бессовестно бежали, а я будто наблюдала за ними со стороны, не участвуя в этом бешеном потоке. Пожелтевшие листья меланхолично кружили над головой, а воздух становился всё прохладнее.

В первые дни после той трагедии я не ощущала абсолютно ничего. Я смотрела на живых детей, а перед глазами всплывали искалеченные тела и лужи крови. Я видела улыбку, но в голове будто щелкало, и приподнимался тёмный занавес, открывая моему взору гримасы ужаса и боли.

Я старалась абстрагироваться от тех воспоминаний, но они настойчиво преследовали меня. И в этом потоке я даже не вспоминала о драме, произошедшей между мною и семьёй Уизли. В свете недавних событий, мои переживания по тому поводу казались сущей глупостью.

Гарри, похоже, тоже пытался забыть о тех ужасах, но столь же успешно, как и я. То есть — никак. Мы всячески поддерживали друг друга и старались отвлечь от страшных воспоминаний, и именно тогда я поняла, что же такое истинная дружба.

У нас новый преподаватель по зельям, профессор Слизнорт. Фамилия у него такая же склизкая, как и он сам. Мне даже стыдно признаваться в том, что я скучала по Северусу Снейпу и его системе преподавания. Сейчас же он ведёт Защиту от Тёмных Искусств, и от него уже не услышишь привычных: «Выскочка!» или «Всезнайка». Он больше не кружит между нами и не издевается над нашими жалкими попытками в невербальной магии.

Хотя признаюсь, уроки по Защите стали гораздо интереснее с профессором. Это была действительно Защита, но, как известно, что бы научиться защищаться нужно уметь и нападать.

Нас готовили к войне. Войне безжалостной, полной крови, отчаянья и слёз. Войне, полной трупов, одиночества и смерти.

Малфой. Он изменился, как и все мы. Он больше не издевался надо мною, не обзывал Гарри, не совал свой нос в наши дела. Исчезла его самодовольная улыбка, его слащавость. Он стал другим, не таким, как раньше. Он стал выглядеть мужественнее, взрослее, сдержанней.

Энн Блэк. Очередная загадочная особа, о которой мне неизвестно почти ничего, кроме фамилии и сведений о её презентабельных способностей в Тёмной магии, которые она с успехом демонстрирует на уроках по Защите.

Эта странная пара ходила всегда вместе, как мы с Гарри. По школе даже пополз слух об их возможных отношениях, но Драко было достаточно лишь взглянуть в сторону сплетников, как те сразу же замолкали и бросались вон. Вместе они составляли странную композицию, играющую на контрастах, но невозможным образом дополняющую друг друга.

Гарри... Моя опора, мой плот, держащий меня на плаву, не дающий сорваться вниз и погрузится в пучинуотчаянья. Человек, крепко державший меня за руку, не дающий мне перешагнуть грань моего безумия.

О, вот, собственно, и он!

Перед глазами мелькает, предметы смазываются в одно бесформенное пятно. Гарри открывает рот, и что-то, похоже, говорит мне, но до меня не долетает ни звука. Минутная слабость прошла и я, наконец, разобрала то, что пытался донести до меня Гарри.

— Гермиона! — он был крайне возбуждён и говорил с какой то странной одержимостью и сумасшедшим блеском в глазах, — знаешь, что я узнал?!

Я отрицательно помотала головой.

— Слизеринцы что-то затевают! Часть шестых и седьмых курсов поднялась на третий этаж и что-то замышляет, я убеждён в этом! — мой мальчик говорил с таким воодушевлением, которого я давно у него не наблюдала.

— Гарри, милый, послушай... — начала было я, но меня бессовестно перебили.

— Я знаю, что ты скажешь! Что это совершенна глупая затея, лишённая смысла и я просто мнителен. Но это не так, поверь! Нам нужно пойти в гостиную Гриффиндора и собрать небольшую группу из пяти-шести человек.

— Зачем? Ты настолько уверен, что обнаружив нас вдвоём, слизеринцы нападут и нам придётся сражаться?! — я искренне была удивлена. В ответ меня лишь наградили угрюмым взглядом и скептически поднятой бровью. — Думаю, пытаться переубедить тебя бесполезно?..

* * *

Кажется, все приняли эту затею с огромным воодушевлением и готовностью тут же сорваться с места. Желающих было действительно много, но пришлось отобрать лишь нескольких из этой толпы, более-менее владеющих палочкой и заклинаниями. В итоге в нашей группе можно было насчитать шесть человек: я, Гарри, Дин и Симус, у которых необъяснимым образом открылись недюжинные способности в защитных чарах, Парвати, которая, стоит заметить, была одной из первых в классе заклинаний и, как не прискорбно, Джинни, чей Летучемышиный сглаз не нуждается в комментариях.

Я накладывала дезиллюминационные чары*, потому как всей нашей толпе вряд ли можно было бы уместиться под одной мантией-невидимкой.

И, сливаясь со стенами замка, я поняла, чего именно не хватало нашему факультету в последнее время. Адреналина, бешеных выбросов крови, опасности! Страха того, что нас раскроют, быстрого стука сердца, грозящего сломать ребра, шумного дыхания — этого нам не хватало. Не хватало, как кислорода.

Мы тихо крались за маячившими вдали тенями, шумно переговаривающимися, будто возмущёнными, что их вывели из постели в столь поздний час. Ещё издали я заметила белобрысую макушку и черные, как смоль, волосы Энн.

Решив подкрасться ближе, мы допустили ошибку. Глупую, непростительную ошибку, которая в будущем стоила нам целой жизни.

Одна из тёмных, не освещённых светом факелов, комнат оказалась не одним из тысячи заброшенных классов, где ранее проводились занятия, а... гостиной. Обыкновенной гостиной, в которой при ближайшем рассмотрении можно было бы различить кресла, столик и камин.

Едва мы прошли внутрь, дверь захлопнулась. И больше она не открывалась.

— Мы в полной заднице, друзья мои, — горько прошептала Энн.

_________________________

* — «дезиллюминационные чары» — (англ. Disillusionment Charm) — хамелеонские чары, которые делают объект (в том числе и живой) совершенно неотличимым от окружающей обстановки. Применяются в ситуациях, когда сложно воспользоваться мантией-невидимкой, а также при скрытии волшебных существ от глаз маглов.

Вот и произошла основная завязка сюжета, друзья мои, ваши предположения — что же всё-таки произошло?

За рождение главы благодарим нашу бету, которая выпнула меня из моего болота с названием «видеомонтаж» со словами: «Люди ждут продолжение, а тут прохлаждаешься?».

Так же благодарим чудесную группу Explosions In The Sky и её треки, которые способствовали написанию.

И! Драмиона07, где моя обещенная мыла?:DDDD

Едва мы прошли внутрь, дверь захлопнулась. И больше она не открывалась.

— Мы в полной заднице, друзья мои, — горько прошептала Энн. — Грейнджер, снимай свои чары.

* * *

— Драко, расскажи, пожалуйста, что происходит с Родовой магией во время надвигающейся опасности? — после всех наших совершенно бессмысленных попыток открыть эту проклятую дверь Энн заговорила.

— Как правило, Родовая магия запрашивает магическую энергию у Старшего в семье. Но какое это имеет отношение к нашей ситуации? — он, кажется, искренне недоумевал.

-Не торопись, давай объясним нашим друзьям, незнакомых с этой отрасльюмагии. — С этими словами она выразительно покосилась в уголок, где преобладали Гриффиндорцы. — Родовая магия семьи — это силы, защищающие ветвь чистокровных магов, соединённых узами брака. Магия эта безгранично сильна, но лишь немногие могут обуздать её. В тяжёлое время, будь то войны, нападения или приближающаяся опасность, эта магия запрашивает силы у Старшего в семье на поддержание защиты поместья на должном уровне. Старший в семье — это человек, чья магическая мощь очень велика, а морально этот человек отличается особой стойкостью. Родовая магия сама выбирает достойного претендента на эту роль, пусть даже многие считают это проклятьем, а не оказанием чести и доверия. А что происходит, когда Старший отказывается отдать силы на укреплении защиты своей семьи, боясь остаться сквибом?

— Старший предлагает другую альтернативу — предоставляет Родовой Защите других людей, обладающих магией и состоявших в семье. — Драко нахмурился. — Ты хочешь сказать ... — он с первобытным ужасом взглянул на девушку, — нет! Этого не может быть...

— Вот мы и подобрались к самому интересному. У Родовой магии существует ещё одна отрасль — Магия Защиты. Разумеется, он не так эффективна, как Родовая, но всё же имеет некоторые преимущества. Как правило, такая защита существует на местах массового посещения — больницы, магические улицы, такие как Косая аллея, школы... Драко, а куда же помещаются те люди, которых избрал Старший вместо себя?

— В каждом родовом поместье находится специальная комната, где и находятся избранные до окончания обряда, проводимого Родовой Магией. И, предупреждая твой следующий вопрос, я скажу, что из таких комнат выбраться невозможно. За всю историю была лишь два случая, и то, люди на всю оставшуюся жизнь остались сквибами и... — Драко замялся, — у них были серьёзные психологические отклонения.

— Так что, друзья мои? Вы поняли, где мы находимся?! — голос её сорвался на крик. — Вы понимаете, что мы обречены?! Что нам не жить, и мы умрём?.. — закончила она уже шёпотом. — Есть малая вероятность, что выживет пару человек — нас больше, чем было заявлено.

— Что?! — у меня попросту не укладывалось в голове, — ты намекаешь на то, что Дамболдор — Старший и он отправил на верную смерть нас, школьников?

— Поправка: отправил он нас, слизеринцев. А то, что оказался здесь Поттер с его милой грязнокровочкой — ужасная оплошность, которую не предвидело Его Величество, забыв о том, что вы, нахальные, беспринципные гриффиндорцы, вечно суёте свой нос не в свои дела! — напряжение начало сказываться, и Драко сорвался на крик.

— Тихо! Успокойся. — Она взяла его руку в свою маленькую ладошку, — комната только этого и хочет! Она не может просто взять и забрать все силы, ей нужен рычаг, который позволит контролировать нас. Один из этих рычагов — наши отрицательные эмоции и она (комната) будет стремиться всеми силами вызвать их. Она будет поднимать самое низменное, животное, самое сокровенно и самое страшное. Некоторых она будет попросту сводить сума, полностью изолируя от других людей, запирая в своём сознании. Некоторые просто не вынесут напряжения, и комната сожрёт их в один миг. А некоторых она... свяжет.

* * *

— Страшно, да? — внезапно спросила Энн, совершенно застав меня врасплох. — Очень хочется бросить всё и вырваться отсюда, назад, в родную Гриффиндорскую гостиную, да? Туда, где зло легко узнаваемо и ярко окрашено, где добро безгранично и где есть святой Дамболдор. Вы из другого мира... — она запнулась, собираясь с мыслями, — Вы оттуда, где легко, как оказалось в сравнении, бороться, зная с кем ты борешься и за кого. А у нас, слизеринцев, бороться очень сложно, потому что победа недостижима, а несправедливость очевидна невооружённым глазом.

— Я не боюсь! — из всех сил храбрилась я, не давая отчаянью заполнить моё сердце. Энн взглянула мне в глаза и на меня будто вылили ушат ледяной воды.

— Дура ты, дура. Ты ещё не поняла, но всем нам крышка, хотим мы этого или нет. Комната нас убьёт, рано или поздно, но убьёт.

— А тебе совсем не страшно?! — с отчаяньем воскликнула я, чувствуя приближение истерики.

— Мне? Нет, не страшно — прошептала Энн. — А потому не страшно — ведь это... как во сне или как в сказке, где просто надо верить в хороший конец и не удивляться, когда у дракона вырастет ещё девять голов. Срубишь три — отрастёт шесть, срубишь шесть — отрастёт девять... Другого я и не ждала.

Она и не ждала другого.

_____________________________

От автора: Вот мы и миновали десятую главу. Пол рассказа уже за плечами. Господи, я даже не думала, что способна на такое! Хотелось бы сказать большое спасибо сказать моим читателям, чьи комментарии побуждают меня писать дальше, и моей бете, которая стала для меня верной подругой, поддерживающую в трудные минуты, не дающей опустить руки и бросить писать.

Большое спасибо, дорогие мои.

Как все мы понимаем — приближается первое сентября, что означает, что продолжение будет... мягко говоря, задерживаться т.к. человек я очень занятой и, уходя из дому в восемь утра и возвращаясь во столько же, сил у меня хватает не на многое.

Очень надеюсь на вашу поддержку!

Так же, пользуюсь случаем и приглашаю Вас в мой новый рассказ "Мой рыжий мальчик".

Проходили дни, мы терялись в догадках.Постепенно привыкая к ним, я ожидала ругани, слёз и истерик, но все приняли это как должное. И я уже была спокойна и не ждала нападения в спину.

Мы с Гарри разместились в Северном крыле, котороенаходилось ближе всех к гостиной. В целом, там было довольно уютно, но что-то всё же не давало мне покоя. Я засыпала суверенностью, что за мною наблюдают, просыпалась с этим же чувством, и жила дальше, ощущая на себе пристальный взгляд. В конце концов, я решила, что просто мнительна.Пока Гарри не поделился со мною теми же подозрениями.

Я спустилась вниз, в нашу общую гостиную, и застала там Энн.

Энн. Она... странная. Какая-то пугающе — проницательная и милосердная, но, в то же время яростная и неуправляемая Она может ласково улыбнуться, но в следующий же миг испугать своими тёмными очами, в которых периодически вспыхивают красные искорки. И, признаюсь, мне в её присутствии становится страшно. От неё за милю несёт могильным холодом, и движения её настолько резки и стремительны, что наводят на мысли об её опасности.

Я присела на диван, находящийся напротив неё. И от внимательного сканирующего взгляда некуда мне было спрятаться.

— Ты, кажется, ещё не осознаёшь, что нас ждёт... — она, казалось, была искренне разочарованна в этом, — и ещё считаешься лучшей ученицей курса. — Я совершенно ничего не понимала, и это, похоже, отразилось на моём лице.

— Всё же нормально! Никто не корчится в диких муках на каменных плитах, да и мёртвых тел я ещё не находила, уж извини...

* * *

Спустя... Хм, я даже не знаю, какое сейчас число. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. И сейчас я просто теряюсь, в голове стоит странный гул, а закрывая глаза, я вижу лишь лицо Теодора Нотта. Мёртвого, с разорванной в клочья грудной клеткой и поддернутыми кровавой поволокой глазами.

Эта была первая в моей жизни истерика. Страшная, неуправляемая, дикая и с отчаянным желанием умереть, лишь бы забыть этот страшный, пробирающий до костей и выворачивающий наизнанку, взгляд. Необыкновенно живой взгляд на мёртвом лице.

В голове всплывают какие-то странные, закутанные туманом, как в тёплую шаль, обрывки слов, предложений и сбивчивых, сказанных срывающимся шёпотом, слов о нервном срыве, и о том, что комнате обычно этого достаточно.

И вот, сидя в своей комнате, я вновь вспомнила тот, тогда казавшимся мне глупым, разговор о моём непонимании происходящего. Что ж, Энн, теперь я поняла. И всё бы отдала, чтобы это понимание забыть. Честно...

Тупая, с каждой секундой всё более нарастающая боль острым копьём пронзила мою грудь. Сердце отчаянно забилось, а каждая пульсация крови заставляла мои кости ломаться. Нечеловеческий вой огласил комнаты нашего временного прибежища и заставил хрустальные, невообразимо хрупкие, стёкла пойти трещинами. Хотелось взять и своими же руками разодрать грудную клетку и вышвырнуть это ещё тёплое, залитое багровой кровью, сердце.

За этой сумасшедшей, дикой агонией я не заметила легких, почти невесомых, призрачных прикосновений и дуновения ветра, который буквально обволакивал, обещая облегчение и свободу. И я не слышала тихого, полного горечи: «Держись», и на удивления мягких черных кудрей, не коснувшихся моей руки.

Было лишь алое марево перед глазами и чёрные, отчаянно пульсирующие точки и дикий хруст костей, невообразимо скрюченные пальцы, стремящиеся разорвать эту чёртову кофту.

* * *

— Это пока никто не корчится. — Еле слышный, но всё же коснувшийся моих ушей шёпот, так и не достигший моего сознания.

— Я не верю, — презрительно бросила я, — не верю!

— Ничего, скоро ты поймёшь, — и я буквально прочла по алым губам, нежно скользнувшее — поймёшь...

И лишь по глазам я прочла так и не высказанное понимание слез и обещание скорых мук, разрушившихся в дребезги сердец и крохотную, но всё ещё присутствующую в моём сердце вопреки всему, надежду.

* * *

Боль достигла своего апогея и, казалось мне, что сердце моя вот-вот не выдержит и лопнет, как мыльный пузырь или несбывшаяся глупая детская мечта. Воздуха катастрофически не хватало, а каждый судорожный его глоток отторгался моими лёгкими и заставлял их гореть. Внутри всё скручивалось и натягивалось, грозя вот-вот порваться и, думалось мне, сейчас все затрещавшие по швам органы откажут, и мне не останется ничего кроме как затопить своей алой кровью всё вокруг.

И лишь когда я судорожно вцепилась в чей-то воротник и моих лёгких коснулся терпкий парфюм, ставший желаннее всякого кислорода, боль, крепко вцепившаяся мне в горло, ушла, оставляя отвратительные, с запёкшейся кровью, следы.

* * *

— Нет, что бы ни говорили вокруг, я знаю, что ты сильна, и комната не сведёт тебя сума. — И, будто подтверждая свои слова, кивнула, продолжив, — она тебя свяжет, определённо, свяжет.

— А что лучше?.. — срывающимся от напряжения голосом спросила я.

— Это не лучше, поверь. — Она ненадолго замолчала, собираясь с мыслями, — ты будешь ненавидеть этого человека всеми фибрами своей души, своего сердца, всей своей силой мысли, но не сможешь без него...

* * *

Боль всё же продолжала накатывать волнами, и я погружалась в неё, будто в морскую пучину, всё глубже и глубже, грозя захлебнуться, и на поверхности меня удерживал лишь мягкий воротник хлопковой рубашки, в который я, будто утопающий, вцепилась. Сердце надрывалось в беззвучном крике, умоляя прекратить эту пытку и лишь прохладные пальцы, нежно гладившие мою щёку, чуть приглушали её. И ослепительная вспышка безумного продолжения этой муки погрузила меня в спасительное забытье.

* * *

— ... ты будешь ненавидеть его хотя бы за то, что он разрушил твою жизнь, связав её со своей. Эти связанные люди никогда не смогли бы быть вместе, ведь между ними толстая бетонная стена непонимания, отчуждения и неприязни, между ними бездонная пропасть, в которую ты рано или поздно, но оступишься и познаешь всю пелену отчаянья, душевной боли, горя, печали и скорби. И даже пройдя все семь кругов Ада, разбившись на сотни мелких осколков с той высоты, и даже разобрав эту бетонную стену по кусочкам и выбравшись из этой комнаты, ты будешь ненавидеть его, но не сможешь без него...