Тот, кто рядом (гет)

Андрей возвращается после полуночи. Устало стягивает с рук перчатки, достает из холодильника бутылку пива.

— Отвез, — сообщает.

— Молодец, — хвалю.

— Сумасшедший Новый Год. Отвык уже от празднования. И… спасибо вам.

— За что?

— За праздник. Я, если честно, почему-то думал, что… э… вы не празднуете Новый Год.

— Не празднуем, — соглашаюсь. — Но можем и отпраздновать. Какая разница?

— Ну… так-то да, — вздыхает. — Вы живете сотни лет, смысл каждый год отмечать.

— Дело не только в возрасте. В мире слишком много праздников, особенно ежегодных, — поясняю.

— К тому же, они все человеческие, — добавляет Апрель.

— А у вас есть какие-то свои праздники? — интересуется слуга.

Качаю головой.

— Нет.

* * *

— Откуда вы знаете Лену? — спрашивает Андрей, когда Апрель уходит из кухни.

— Познакомились в чате, — поясняю. — А что?

— Ничего.

Смесь эмоций. Разочарование, досада, ревность, обида.

— Не ври, я чую.

Раздражение.

Молчит.

— Андрей?

— Можно, я не буду говорить? — бросает резко.

Излишне резко.

— Нет, — качаю головой.

Поджимает губы.

— Мне… сложно.

— Сложно? — поднимаю бровь. — Тебе сложно сказать мне, что испытываешь к ней симпатию и немного ревнуешь?

— Вы же сами все чуете.

Раздражение.

— И что? Мне нужно, чтобы ты сказал все сам.

— Зачем?

— Андрей, не спорь.

— А что тогда? — внезапно взвивается. — Опять изобьете до полусмерти, шантажируя жизнью моей единственной дочери, которая мне дороже всего на свете? Или придумаете что-то другое, от чего я также несколько дней не смогу встать на ноги?

— Что ты хочешь? — задаю вопрос спокойным, слегка задумчивым голосом, когда Андрей прекращает кричать.

Открывает рот, закрывает.

— Что ты хочешь? — повторяю.

Молчит.

— Андрей. Ты сейчас выказываешь мне свое недовольство. И я задаю тебе закономерный вопрос. Если у тебя есть претензии, говори.

Жду.

Молчит.

Придвигаю стул к окну, присаживаюсь.

— Андрей-Андрей. Ты избалованное существо. Но не мной. Ты избалован своей эпохой, своим временем, своими моральными ценностями. Ты искренне уверен, что свалившиеся на тебя милости — это твое, собственное, неотъемлемое. И ты полагаешь, что ты заслуживаешь большего. При этом ты совершенно перестаешь помнить о том, как ты жил до встречи со мной. Так я тебе напомню, слуга.

Лицо покрывается пятнами.

— Когда я тебя увидел первый раз, — продолжаю, — ты пах безысходностью. Острой и тягучей. И именно поэтому я обратил на тебя внимание. А теперь вернись мысленно в день нашей встречи. В день, когда у тебя больше нет денег, чтобы платить за лечение Маши. В день, когда на работе с тебя требуют опять задержаться ради бесполезных действий. Когда ты уходишь домой затемно и приходишь после наступления темноты. Когда из еды дома — сублимированная лапша и бумажные сосиски. И когда твоя дочь умирает на глазах. Когда ты понимаешь, что все эти лекарства, процедуры, химиотерапия — это уже не продляет ей жизнь. И когда ты готов на все. В буквальном смысле.

— Это жестоко… заставлять меня вспоминать все это… — губы едва шевелятся.

— Нет, Андрей, — жестко произношу. — Не жестоко. Нормально. Я вернул жизнь твоей дочери. То, что не смогли сделать твои собратья. И я взял в оплату твою жизнь. Ты принадлежишь мне с того самого момента, когда твоя дочь пошла на поправку.

Делаю паузу, продолжаю:

— Теперь о шантаже. Андрей, я оказал тебе милость. Я дал тебе то, чего у тебя не было, и в чем ты нуждался. Если тебя не устраивает выплата долга, то мы можем расторгнуть наш договор. При этом ты не теряешь ничего своего. Ты теряешь лишь то, что получил от меня. Но это — не было твоим. Вот в ситуации с Сашей был шантаж. Я отнял у полковника Феоктистова его внука и потребовал выполнения моих приказов.

Закусывает губы.

Смотрю на него пристально.

— Если же ты надеешься, что я сделаю «широкий жест», «проявлю благородство» или еще что-нибудь из этой серии и скажу: «О, Андрюша, я прощаю тебе долг!», то ты ошибаешься. Я истребую с тебя плату до последней копейки, до последней минуты твоей жизни.

Меняю позу.

— Андрей. Я — хороший хозяин. Я стремлюсь обеспечить своим слугам наилучшие условия. Меня всегда укоряли, что их балую. Но мне нетрудно дать чуть больше. Сейчас ты высказываешь мне недовольство. Недовольство своему хозяину. И я еще раз задаю тебе вопрос: что ты хочешь? Чего тебе не хватает?

— Ничего…

— Хорошо, — пожимаю плечами. — Ничего, так ничего. Но с сегодняшнего дня я запрещаю тебе называть меня «господин». Отныне я для тебя только «хозяин». Никак иначе. В том числе и на людях.

Запах гнева висит в воздухе тяжелой пеленой.

— Еще одно доказательство твоей избалованности, — замечаю, глядя в окно. — А всего лишь одно из требований этикета — называть хозяина «хозяином». А ты злишься, что у тебя отняли привилегию называть меня не по правилам.

Разворачивается, собираясь выйти из кухни.

— Стоять, — одергиваю.

Останавливается, едва сделав шаг.

— Прекращать разговор — моя прерогатива, не твоя, — поясняю негромко. — Ты понял?

Кивает.

— Хорошо. Иди.

Из кухни практически выбегает, едва не сбив с ног моего птенца.

 

— Воспитываешь? — Апрель усаживается на табурет. — Дрессировать его надо, а не воспитывать. Пройдись уже кнутом, вправь мозги.

— Я не хочу его ломать.

— Почему? — удивляется. — Зато будет послушным.

— Не хочу.

— Как хочешь. Но, на мой взгляд, ты пытаешься сделать из него второго Тома.

Вскидываю голову.

— Откуда знаешь про Тома?

— Аугусто рассказывал, — пожимает плечами. — Ты ему все уши прожужжал, как этот пацаненок тебе чуть ли не ноги облизывал от щенячьего восторга.

Молчу.

— Шеш, знаю, я еще птенец. И не мое дело лезть в твои отношения со слугой. Но он — не Том.

— Он не Том, — повторяю эхом.

 

Он не Том. Чтобы я не делал, я не вижу в его глазах даже искры той любви. Той верности и преданности, что была у Тома. Между нами — Маша. И ее жизнь. К тому же мои попытки научить Андрея быть хорошим слугой наталкиваются на вбитые с детства установки. Он искренне полагает, что я его унижаю.

 

— Почему ты не обратил Тома? — спрашивает Апрель.

— Он был хорошим слугой, но не собратом, — пожимаю плечами.

— Ясно. А Андрей?

— Из Андрея собрат еще хуже. Он слишком ограничен. Сам видишь.

Кивает.

— Это да. Из него даже слуга паршивый. Считает недостойным называть тебя хозяином. Может, его силой коснуться? Ты сильный.

— Все равно это временно.

— Жаль, — вздыхает.

Встаю из-за стола.

— К ляльке идешь? — хмыкает Апрель.

— Ага, — киваю.

* * *

Андрей спит, свернувшись беззащитным комочком.

Машинально поправляю одеяло.

— Мама… — бормочет сквозь сон. — Мама…

 

Делаю шаг к двери.

— Нет, пожалуйста! — вдруг вскрикивает резко.

Останавливаюсь.

— Пожалуйста! Не надо! Я больше не буду!

Дергается и просыпается.

Паника.

Видит меня. Во взгляде — ужас.

Он еще там, в своем кошмаре.

Со мной.

— Не надо…

Подхожу к нему, касаюсь силой.

Ужас уходит.

— Кошмар?

Отводит глаза.

— Я приснился, — говорю, не ожидая подтверждения.

Молчит.

— Извини, что разбудил. Просто приходил проверить, как ты.

Раздражение.

— Я сделал что-то не так?

Примешивается страх.

— Спи, — вздыхаю.

Аккуратно прикрываю за собой дверь.

 

Скоро восход.

* * *

Открываю ноутбук, захожу на сайт фрилансеров. Давно там не был.

На этот раз решаю принять приглашение в команду.

Делают игру.

Концепт банален. Браузерная бродилка, охота на всяческих монстров.

На этот раз я — художник.

Мои наброски принимают на «ура».

 

Закат в 17:16.

Небольшой перерыв не мешает моей работе.

 

Апрель наблюдает за моими действиями.

— Неплохо рисуешь.

— У меня было много времени для тренировки, — отвечаю. — У тебя тоже будет.

— Если Тьма будет милостива, — пожимает плечами.

— Если Тьма будет милостива, — отзываюсь. — У нас впереди еще математика, физика, биология…

— Биология?!

— Тебя что-то пугает? — закрываю ноутбук. — Надо иметь представление о том, что происходит в человеческом организме. Да и в твоем собственном бы не помешало.

Забирается на кухонный стол.

— Ох, жизнь моя жестянка. Нам со школьной программы тогда начать придется.

— Начнем, — обещаю.

 

Достаю второй ноутбук, протягиваю.

— Тебе.

— Ой! — радуется. — Спасибо, Старший.

— Не за что, — пожимаю плечами.

— М-м-м… Даже не мечтал.

Открывает крышку.

— Кстати, — говорит, словно вспомнив о чем-то. — Ты не будешь против, если я поговорю с твоим слугой?

— О чем?

— М-м… попытаюсь прояснить ему его положение.

— Думаешь, у тебя получится?

Пожимает плечами.

— Не знаю. Но попробовать могу.

— А смысл?

— Смысл? Старший, я могу быть неправ. Но я вижу, как он регулярно пышет гневом на твои замечания. Знаешь, как он называет тебя? Никак не называет. Не «Марк Витальевич», не «господин», не «хозяин». Я пробовал так повернуть разговор, чтобы он хоть как-то тебя назвал. Хотя, вру. Он назвал тебя «он». Это нормально? Когда я ему говорю «твой хозяин», его аж подбрасывает. Он думает, что я этого не замечаю, но я же чую… Слушай. Может, мне позволишь взять кнут? Дай хотя бы пару дней, он через это время вообще забудет о выкрутасах.

Качаю головой.

— Нет. Это мой слуга. Сам накажу, если заслужит.

— Понял, — Апрель с готовностью поднимает руки. — Но поговорить позволишь? Обещаю быть очень аккуратным, деликатным, вежливым… Что еще там? В общем, обещаю не задевать его тонкую и ранимую душу, насколько смогу.

— Поговори, — поднимаюсь со стула. — Может, у тебя действительно получится.

 

Надеваю куртку и шапку. Надо почистить дорожки от снега.

 

А стеклопакет для моего слуха не помеха.

* * *

Андрей появляется на кухне минут через пять после моего ухода.

Ковыряю снежные сугробы широкой лопатой.

— Привет, — это Апрель.

— Здравствуйте, — Андрей.

Достает из холодильника пиво.

— Присаживайся, в ногах правды нет, — Апрель подвигает стул.

— Спасибо… Вы что-то хотели?

Хмыкает.

— Хотел. Поговорить хотел с тобой, слуга.

Запах эмоций сквозь стеклопакет я, увы, не чувствую. Он слишком слабый.

— О чем?

— О тебе и твоем хозяине. Скажи мне честно, что ты испытываешь к нему?

— Ну… Благодарность, уважение…

— Стоп-стоп-стоп! Вот не надо мне сейчас лапшу на уши вешать. Андрей! Ты не с человеком общаешься. Я твою «благодарность» чую носом, и она — совсем не благодарность. Что вы за существа, а? Вот не можете без лапши.

Пауза.

— Так. Посмотри на меня. В глаза. Так, чего пугаемся? Я что, страшный такой? Давай-давай. Вот молодец. Почему меня боишься?

— Вы можете ему сказать…

— Что могу сказать?

— Все… И он рассердится. И скажет, что расторгает договор. И возьмет кнут. А я… больше не выдержу. Это… слишком больно… И я соглашусь… И Маша…

— * * *

! — с чувством произносит Апрель.

Всхлипы.

— Успокойся, — в голосе терпение. — Не скажу я ему ничего. Обещаю.

Всхлипы слабеют.

— Правда?

— Правда. Мы всегда держим свои обещания.

— Спасибо…

Хлопок дверцы холодильника.

— На, выпей, — щелчок пробки. — И рассказывай, что же на самом деле ты чувствуешь к хозяину.

Молчит.

— Угу… Ясно. Страх, ненависть, зависть. Обычный комплект чувств раба… Какие же вы все трудные…

Последнюю фразу Апрель проговаривает еле слышно.

— Я хотел… Я на самом деле хотел, — голос Андрея. — Тогда, в Лондоне… Мы разговаривали, и он сумел найти особенные слова…

— Что ты хотел?

— Стать хорошим слугой… Но понимаете… Он другой. Я не знаю, что он мне прикажет в следующий раз. Он один раз домой принес человека. Живого, понимаете? Я его видел первый раз в жизни. И он приказал мне приносить ему еду, пока он на цепи в подвале будет сидеть…

— И что? — недоумевает птенец. — Это нормально для нас — делать иногда запасы. Не всегда получается охотиться. Что именно тебя смутило?

— Я… Я словно наяву увидел его взгляд. И понял, что не смогу смотреть ему в глаза. Приносить ему миску, зная, что он обречен. Зная, что он его убьет… Видеть в его глазах надежду, понимать, что я могу… могу, да… могу ему помочь… Но зная, что этого не сделаю… И знать, что его надежда бессмысленна… Вы знаете, моя дочь умирала, и я бегал с такой же надеждой в глазах… И разные врачи говорили всякие утешающие слова, но в их глазах я читал: «Мы знаем дату смерти вашей дочери»…

— Ну, ты же справился как-то...

— Я упросил его отпустить парня.

— ЧТО?!

От вопля Апреля пугаюсь даже я.

— Domine Iesu… Он его действительно отпустил?

— Да. Положил в машину и велел выгрузить подальше. Ну, я увез его в другой конец города и там оставил…

— Domine Iesu Christe, Fili Dei, miserere mei, peccatoris. Андрей, ты в рубашке родился. Отнять у al’lil добычу — это надо быть безумцем… Правду говорят — «дуракам везет»…

— Он потом меня кнутом избил так, что я едва мог ходить!

— Domine Iesu… Он тебя в живых оставил! Андрей, глупышка ты этакая. Твой хозяин уже говорил тебе, что мы хищники? Говорил. Говорил, что наши инстинкты сильнее, чем у людей? Говорил. В том числе и чувство собственности… Никогда, слышишь, никогда не смей отбирать добычу у любого из al'lil! Тебя убьют и не заметят. Потом, правда, получат от твоего хозяина, но это будет потом. И у хозяина не смей отбирать. Если он тебя покрошит, тоже мало приятного. Иисус милосердный! Андрей! Твой хозяин тебя не просто балует, он тебе вообще позволил на шею сесть и ноги свесить… И ты… Ты еще к нему ненависть испытываешь… Как же он тебя любит-то… Дурень. И за что, спрашивается…

— Любить — значит избивать до полусмерти?

— До полусмерти? Андрей, блин. Как же ты не понимаешь. Ну, представь себе, что ты полез в клетку ко льву и потянул у него мясо. Представил? И вот этот лев кусает тебя и, допустим, прокусывает руку. И отпускает. Ты будешь на льва злиться, что он посмел тебя куснуть? Да ты радоваться будешь, что не загрыз совсем. Так и тут. Не забывай, что мы — не люди. К тому же… Сколько дней, говоришь, лежал?

— К вечеру встал.

— Domine Iesu… Это — до полусмерти?! Андрей-Андрей. Ты бы неделю лежал, если бы «до полусмерти». И еще пару недель бы ковылял, держась за стеночку.

— Все равно… Это издевательство…

— Domine Iesu Christe, Fili Dei, miserere mei, peccatoris. Андрей. Есть вещи, которые слуге al’lil делать не-до-пус-ти-мо. Понимаешь? Отбирать добычу, пререкаться, фамильярничать, игнорировать приказы, ставить безопасность хозяина под угрозу... Как, по-твоему, должен был поступить твой хозяин, у которого из-под носа уперли жратву, причем никто иной, как его слуга?

— В любом случае — не бить меня!

— Хорошо, не бить. А как тогда? Посадить тебя в подвал на неделю на хлеб и воду? Или в угол коленями на горох? Или пальцем погрозить?

— Ну… — замолкает.

— Во-от. Ты сам не знаешь, как в таком случае надо наказывать. А если бы, к примеру, он тебя в колодки на неделю посадил? Не знаешь, что такое колодки? Это такой деревянный хомут, который на шею надевается. В нем еще два отверстия для рук. И весит он ого-го. И сидишь в них. Лечь не можешь, шею давит. Штаны снять не можешь, чтобы оправиться. Через два дня все в штанах начинает разъедать. Сидеть — сил уже нет. Опереться не на что. Вокруг тьма — хоть глаз выколи. Через неделю дверь открывается, так ты ползком, ползком… На все согласен, лишь бы выпустили. Любой приказ выполнить… Шрамы от колодок потом месяцами темными полосами держатся.

— Вас так… наказывали?

— Было дело… Сильно совсем отцу досадил.

— Ваш отец?!

— Ну да. Но речь сейчас не о нем. А о тебе. Так что, согласен на колодки?

— Эм… А можно без них?

— Забавный ты, человек. Хочешь творить всякую фигню безнаказанно, значит? Скажи, а вот если ты пойдешь и убьешь кого-нибудь, ваша милиция тоже тебя простит и не будет сажать в тюрьму? Ты клятвенно пообещаешь больше так не делать, допустим.

— Нет…

— Ну вот. Так в чем твое возмущение? Тебе сделали бо-бо? Так не твори фигню.

— Я… я боюсь… боюсь вызвать его недовольство… Боюсь, что он… — говорит Андрей еле слышно после паузы.

— Фух, — вздыхает птенец. — Выяснили. Ура. Ты боишься, что можешь рассердить хозяина. Хорошее чувство, между прочим. Но в твоем случае — немного кривое. Кривое в том, что ты боишься именно наказания, а не недовольства хозяина. И отсюда — ненависть. Верно? Теперь давай разберем. За что ты его ненавидишь?

— Он… он жестокий.

Фыркает.

— Не смеши мои тапочки. Вот мой дед был жестоким. Он однажды мальчишку, моего ровесника, на кол посадил за пролитый суп. Знаешь, сколько дней тот умирал?

— Не хочу знать…

— Во-от. Кстати. Ты вчера накричал, — я слышал, — на хозяина! Ты, слуга — на хозяина. Он тебя хоть пальцем после этого тронул? Думаешь, я не видел, в каких расстроенных чувствах он потом вышел? Мы слабо проявляем чувства. В смысле — настоящие чувства, а не те, что изображаем при общении с людьми. Так вот, ты умудрился его довести до такой степени огорчения, что по нему это было видно. Он тебе хоть что-то сделал?

— Нет…

— Не сделал. Хотя, честно, я бы за такое хамство кожу бы спустил. Причем медленно. И Шеш об этом знает. Знаешь, что он мне говорит каждый раз, когда я советую тебя наказать? «Это мой слуга, не твой»… Жалеет. Он твою дочь в лучшую школу отправил. Не в городе, не в районе и даже не в стране. В мире! Хотя к ней обязательств никаких, она не его слуга.

— Она моя дочь!

— И что? Он мог бы приказать сдать ее в интернат или детский дом. И ты был бы обязан подчиниться. У вас речь в договоре о чем шла? О здоровье? Здоровье он ей вернул. А вот обязательств обеспечивать ее не было. Далее. Ты лично в чем-нибудь нуждаешься? Голодаешь? Болеешь? Мерзнешь? Нет. И эту часть своих обязательств, как хозяин, он исполняет. За что же ты его ненавидишь? За то, что он называет себя твоим хозяином, а тебя слугой? За эти два слова? Или за что?

— Он… понимаете, когда он рядом… словно давит на меня… Он может меня унизить в любой момент, когда я этого не ожидаю…

— Унизить? Например?

— Вчера... я хотел уйти, а он меня остановил… И как провинившемуся школьнику: «Не смей уходить, пока я не разрешу…» или что-то в этом роде… Я в жизни такого унижения не испытывал…

— Domine Iesu Christe, Fili Dei, miserere mei, peccatoris! Ты собрался посреди разговора свалить?! Domine Iesu… Андрей. Вот скажи честно — это как вообще называется? Не знаешь? Так я подскажу. Это называется «оборзел». Ты своему прежнему начальнику тоже так свой нрав показывал? Он тебя ругает, а ты хвостом махнул и сбежал, видите ли, царя обидели?!

— Ну…

— Андрей-Андрей. И твой хозяин еще у тебя, слуги, спрашивает: «Что тебя не устраивает? Что ты хочешь? Что я могу сделать для тебя?» Тьфу. Вот видит бог — я бы за такое своего слугу вообще бы забил насмерть… А он… он тебя бережет. Старается слова найти, подход. Чтобы до тебя, буратины, дошло.

Холодильник снова хлопает.

— Теперь слушай сюда, слуга, — голос Апреля становится холодным. — Ты — ему не ровня. Ты никогда не станешь ровней даже только что восставшему птенцу. Даже если этому птенцу до обращения было столько же, сколько твоей дочери. Даже если этот птенец был бомжом каким-нибудь. Потому что ты — человек. А он — al'lil. Ты, человек, не венец творения. Ты — одна из ступеней. И обращение с тобой — соответствующее. И в этом нет ничего унизительного. Ты не унижаешь кошку, когда отпихиваешь ее ногой или шлепаешь тряпкой. И если она вдруг забудет, как ходить в туалет, ты ей напомнишь, ткнув мордой в ее кучу. И в этом тоже нет ничего унизительного. И ты не будешь мучаться угрызениями совести, что унизил кошку. Ты будешь ощущать, что поступил правильно. Нет ничего зазорного в том, чтобы признать над собой власть более совершенного существа. Между прочим, эта идея есть в любой религии. Но, в отличие от любой из них, твой «бог» — живой и рядом с тобой. И от которого, простите, пользы больше. Что-то еще?

— Да нет…

— Андрей. Я тебя умоляю, а? Не ври al’lil. Бесполезно. Мы это чуем. Ревность. Ага. Лена твоя? Ага. А тут что?

— Так…

— Рассказывай, человек. Я ж не отстану. Кто эта Лена вообще? Откуда ты ее знаешь?

— Подруга моей жены… Лиды.

— Ну, подруга. Чего ты так ею озаботился?

— Хорошая женщина. Ну… просто… Когда Лида умерла, Лена помогала с Машей. Бабушка старенькая, мало что могла. А я Лене мог позвонить в два ночи и спросить, как перепеленать дочь. И она все рассказывала. И иногда брала ее к себе. У нее младший Ромка ровесник Маши… Правда, замужем была. Я и не лез. Не дело — семью разбивать. Потом Маша заболела, и как-то завертелось все. Почти не общались, так… По праздникам «привет-привет». А потом… Маша выздоровела. И когда он велел комнату ей обустроить, я к Лене обратился. А потом вот узнал, что она развелась… Обрадовался. Думал, может будет что… А тут…

— А тут она, оказывается, твоим хозяином в оборот взята, — подытоживает птенец. — И ты приревновал. Идиот, что говорить. Как-то пообщаться на эту тему с ним нельзя было? Он, если мне память не изменяет, пытался вчера тебя расспросить по этому поводу. Ты же на него рявкнул.

— А что говорить-то? Все ясно... Я за бортом.

— Андрей. Ты одно не учел. Мы — не люди. У нас другая физиология и психология. У нас секс выполняет совершенно не ту роль, что у вас, людей. Это ненужный, но возможный физиологический процесс. Причем он нам никакого особенного чувства не доставляет. Мы можем им заниматься точно по тем же причинам, по каким можем есть человеческую еду, запускать сердцебиение, изображать сон и тому подобное. Это делает нас похожими на людей. Это затрудняет наше обнаружение. Есть вещи, конечно, которые мы не можем контролировать — это реакция на серебро, солнечный свет и отражение. Но имитировать процессы в человеческом организме мы умеем. Это раз. Два в том, что у нас другой процесс размножения, так сказать. Новый al’lil появляется только при обращении. Мы не почкуемся, не рождаемся и не вылупляемся из яиц. Соответственно, у нас нет понятия «самки» и вообще «противоположного пола». Мы можем даже превратить свое тело в женское, если приспичит. Деление на мужчин, женщин среди нас — это отголоски того времени, когда мы были людьми. Привычка, так сказать. Среди молодых al’lil иногда даже любовь к человечицам случается. Оттуда же идут легенды про суккубов и инкубов. Типа демоны, приходящие по ночам и доставляющие неимоверное сексуальное наслаждение. Потому что мы действительно занимаемся этим виртуозно, чувствуя даже малейшие желания и отклики партнера. А наша сила позволяет ощущения усилить в десятки раз. Твоему хозяину шесть тысяч лет. Он постройку пирамид видел и сфинкса еще с носом. Поэтому нет ничего страшного в том, что ты объяснишь ему ситуацию и спросишь, как тебе поступить. Он вполне может одобрить ваш союз и даже помочь.

— А может… не одобрить?

— Может. Если решит, что семья помешает твоему служению. Или если решит, что Лена может ему пригодиться в чем-то другом.

— В чем?!

— Я откуда знаю? Но есть он ее не станет, гарантирую.

— Точно?

— Точно. У нас игры с добычей происходят по-другому.

— Игры?!

— Блин… Игры, игры. Если так интересно, у хозяина спроси, он расскажет. Я и так тебе почти все про нас рассказал. Язык мой — враг мой… Андрей. Забудь про свои человеческие социальные правила. Ты общаешься с al’lil. Не с людьми. Постарайся к этому привыкнуть. В нашем обществе совершенно другие предписания. Как пример — наши имена. Для вас, людей, это мало значит. А для нас — все. Поэтому по именам друг друга мы называем только между собой. Самым страшным оскорблением для al’lil является фраза «Не называй меня по имени». После этого — вражда навсегда, пока один не порвет другого. Для вас же эта просьба — мелкий нюанс общения. Для вас самка — это повод поссориться на всю жизнь. Для нас — мелочь. Если тебе что-то непонятно, то спроси у хозяина. Он, по-моему, тебе разрешил задавать любые вопросы. Кстати, замечу, что это величайшая привилегия, которую некоторые слуги никогда не заслуживали. А он тебе это разрешил почти сразу. Так что не бойся.

Шаги.

— И еще один момент. Хотел тебе сказать еще в начале нашего разговора, да ты меня сбил, — вздыхает Апрель. — Ты боишься, что согласишься расторгнуть договор, когда твой хозяин будет тебя бить. Так?

Хлопок холодильника. Щелчок пробки.

— Не бойся. На середине «процесса» он не остановится. Он договор не прервет вплоть до момента, пока следы полностью не заживут, даже если ты будешь это требовать с пеной у рта.

Выдох облегчения.

 

Оглядываю двор. Снега почти нигде нет.

 

— А чтобы он тебя не бил, не твори фигню, — поясняет. — Если не знаешь, фигня или нет — спроси у хозяина. Если же натворил, сам того не ведая, — проси прощения, кайся. Тогда накажет не сильно. И еще… Мой тебе совет. Он сейчас в дом войдет. Попроси у него прощения за вчерашнее.

— Попросить?

— Да, буратина, попроси. Встань на колени и попроси по-нормальному, а не дуйся на него, как оборзевшая скотина.

— На колени?!

— Да. Тебя что-то смущает? Он твой хозяин, вообще-то.

— Эм…

— Андрей, знаешь, кто ты? Белая полярная лисичка. Даже мне не стыдно. Мне! Его собрату, блин! Потому что я — Младший. Птенец. И в иерархии — ниже него. Ладно. Черт с тобой, тупица. Делай, как хочешь.

 

Вхожу в дом.

Раздеваюсь.

Оборачиваюсь.

 

Рядом с дверью в кухню на коленях стоит Апрель. Голова наклонена, руки вытянуты вдоль тела.

— Прости, Старший. Я не смог выполнить твоей просьбы. Я не смог объяснить твоему слуге его положение. Признаю свою вину.

Ритуальная фраза, произнесенная при полном соблюдении этикета.

Конечно, место ей не здесь. И случай не тот. Вот если бы он случайно загрыз моего слугу…

— На тебе нет вины, — отвечаю точно по этикету, принимая игру.

Встает, поднимает голову. Взгляд — сияет.

— Спасибо, Старший.

Улыбаюсь краем рта.

— Может, сподобится, — еле слышный шепот на испанском.

Дверь в кухню открыта наполовину.

 

Прохожу внутрь.

 

Встречается со мной глазами.

Задерживаю взгляд.

 

Опускает голову.

Медленно встает сперва на одно колено, затем на второе.

— Простите мое поведение, пожалуйста.

Молчу.

Растерянность.

— Пожалуйста… извините меня… за вчерашнее.

Открываю холодильник, достаю кошачий корм.

— Хозяин…

Оборачиваюсь.

— Простите меня, пожалуйста. Я… вчера нагрубил вам.

Подхожу ближе.

Страх.

Касаюсь волос, провожу рукой, аккуратно вливая немного силы, успокаивая.

Замирает, не делая попыток подняться. Страх ослабевает.

— Андрей. Ты зря воспринимаешь меня, как врага. Я не желаю тебе ничего плохого. Я действительно хочу быть твоим другом, — говорю медленно. — Мне очень тяжело видеть, как мой близкий человек меня боится и ненавидит.

Недоверие.

— Сомневаешься? Андрей, мне за ненавистью ходить далеко не надо. Ты забыл, кто я? Я существо из древних легенд, воплощенное зло. Я ночной убийца, кошмар. Для любого человека я — демон, дьявол и тому подобное. Даже те слюнявые фанаты, что посещают мой ресурс, убегут с отвращением, увидев процесс моего питания… Андрей, ты знаешь обо мне все. Ты — мой слуга. Ты — единственный человек, который мне близок. Человек, которого я впустил в свою семью. Принял в гнездо, если говорить нашими терминами. У меня нет никого из людей, кто был бы мне так дорог, как ты. И мне очень больно, когда я чувствую твой страх, твою ненависть. Я очень хочу быть тебе хорошим хозяином… Я не хочу тебя заставлять, как-то ломать. Я не хочу раба — безвольное существо, согласное на все. Я хочу слугу. Младшего друга.

Убираю руку, делаю шаг назад.

— Встань.

Поднимается.

— Умойся, — вздыхаю.

Несмело подходит к кухонной раковине, включает воду.

 

Надеюсь, я поступил правильно.

* * *

Апрель сидит в гостиной, перебирает книги.

— Спасибо, — говорю птенцу.

— Не за что, — пожимает плечами. — Рад, что получилось. Все-таки он реально буратина.

Улыбаюсь.

— Человек.

— Ага, — соглашается.

* * *

— Хозяин… — окликает меня слуга.

Поднимаю голову, отодвигаю ноутбук.

— Простите… я не сильно отвлек?

— Все хорошо, — отвечаю. — Что тебе?

— Я… хотел спросить у вас про Лену.

— Спрашивай, — смотрю внимательно.

— Скажите… А… Вы не будете против… Если я за ней поухаживаю? — спрашивает.

Мучительно краснеет.

— Какие у тебя планы? — интересуюсь.

— Ну… обычные.

— Ты собираешься жениться на ней в итоге? Или же тебе просто нужна любовница?

Мой вопрос заставляет его еще больше краснеть.

— Ну… Я не знаю. Если она согласится…

— Скажем, в идеале? Кто она для тебя — потенциальная жена или «так, ничего серьезного»?

— Я был бы не против… жениться.

Жмуриться-то зачем?

— Найди себе пока просто любовницу, — отвечаю через некоторое время. — Не Лену. Или даже двух. Общайся, гуляй, занимайся сексом. Если к лету не передумаешь жениться на Лене, то подойдешь ко мне опять с этим вопросом, и я подумаю еще раз.

Мой ответ его огорчает.

— А почему?

— Андрей, скажи честно — сколько времени у тебя не было женщины?

— А… Эм…

— Вот-вот. Ты сейчас готов цепляться за первую попавшуюся юбку, которую увидишь. А если женщина в ней еще тебе улыбнется…

Думал, что еще сильнее покраснеть он уже не сможет.

— Так что… Денег у тебя куры не клюют. Погуляй по городу. Улыбнись симпатичным девушкам. Познакомься, своди в ресторан. Подари дорогой подарок. И очередь к тебе в постель будут занимать с самого Владивостока. Болезней не бойся, я помогу. Вот когда у тебя пройдет твое вынужденное воздержание, тогда и будем снова рассматривать вопрос вхождения Алены в нашу семью. И я к ней присмотрюсь за эти месяцы. Проверю. Теперь понятно?

Кивает.

— Спасибо, хозяин.

 

Что-то моя семья разрастается слишком быстрыми темпами.

Смотрю на кошку.

Умывает разноцветную морду.

Дети покрасили белобокую фломастерами.

* * *

Птенец плавает в воздухе, как рыба в аквариуме.

Вхожу в гостиную.

Видит меня.

Журнальный столик жалобно хрустит и разваливается на части.

— У тебя неплохо получается, — игнорирую сломанную мебель. — Только зря отвлекся.

— Да я уже понял, — заключает, оглядывая щепки.

* * *

На улице — морозная свежесть.

Андрей, сонно вздыхая, заводит машину.

В музыкальном магазине почти пусто, если не считать меня и вялого продавца.

Электронное пианино издает глубокий и красивый звук. Но по размерам гораздо меньше того же рояля.

— Нельзя трогать инструмент, — оживляется продавец, оказываясь за моей спиной.

— Если понравится, куплю.

Недовольно сопит.

Бегу пальцами по клавишам.

Радостно отзываются на каждое мое прикосновение.

Убираю руки.

— ..берт! Говорю тебе — он Шуберта играл!

— Думаешь, я Бетховена не отличу? Но что-то незнакомое…

Поднимаю голову.

Вокруг продавщицы из магазина, что в соседнем помещении.

— Вы так изумительно играете, — самая смелая женщина улыбается в смущении. — Выступаете?

Качаю головой.

— Так, балуюсь.

Дружный вздох.

— Беру, — киваю на инструмент.

Флейты мне показывают без вопросов.

Выбираю понравившуюся.

 

Пианино обретает свое место в гостиной, флейта — на полке там же.

 

* * *

Апрель рассматривает инструменты.

— Скрипки не хватает, — замечает с грустью.

— Могу купить, — пожимаю плечами. — Электронную.

— Можно и электронную, — соглашается. — Разницы никакой.

Берет флейту.

— Позволишь?..

Киваю.

Прикладывает к губам, делает вдох.

По комнате проносится острый жалобный звук.

Набирает еще воздуха.

Открываю крышку пианино.

Бархат малой октавы вторит высоким нотам флейты.

Ловлю взгляд птенца.

Подстраивается, позволяя подхватить его импровизацию.

Ставлю на клавиши вторую руку…

 

Последние аккорды растворяются в тишине гостиной.

Поворачиваю голову.

В дверях стоит Андрей, зажимая в руке телефон.

Очумело вертит головой:

— Хорошо, что я успел записать.

Апрель задумчив.

— Что, тебе понравилось? — спрашивает слугу.

— Конечно! — кивает. — Бесподобно!

В глазах птенца — какая-то искра.

— Шеш… — спрашивает через некоторое время. — Как ты думаешь, это может приносить доход?

— Вполне. Но ты должен понимать, что много — не принесет. Поскольку публичность в твоем случае недопустима. Хотя ушлые продюсеры смогут придумать выход, полагаю.

— Какой? В латексе ходить? — делает движение, словно отлепляет от лица пленку.

— Зачем латекс? Возьмут какого-нибудь парнишку, который за небольшую плату будет изображать тебя. А выступать будет под «фанеру».

Взгляд моментально подергивается пеленой размышления.

— О! — изрекает Апрель. — А это выход…

— Тебе так деньги нужны, что ли?

— Ну… Не совсем.

— А зачем тогда?

— Просто хочу попробовать… Мне скучно.

— В институт поступи, на дистанционное обучение, — говорю.

Вздрагивает.

— Фу… Шеш, издеваешься? Как ты видишь меня студентом? А как сессию сдавать? Я солнца уже четверть тысячелетия не видел.

— Тебе никуда не придется ездить. Дистанционное обучение вполне может проходить только по Интернету.

Пожимает плечами.

— Как скажешь, Старший.

* * *

— …и добавляем черного перцу. Только не эту пыль с дороги, которая даже для меня безвкусна. Мы добавляем черный перец, который мололи сами, в кофемолке. Вот это — перец! Вот он — пахнет…

Заглядываю в кухню.

Апрель учит моего слугу готовить.

— Тебе самому понравится, — протягивает ложку Андрею.

Андрей кивает.

* * *

Выхожу на улицу, поднимаюсь в темное ночное небо.

На небе — полная луна.

Мне нужно побыть в одиночестве.

Все происходит слишком быстро.

Вначале Андрей, потом Апрель, потом Алена. Или наоборот — вначале Алена, затем Андрей… и уже потом Апрель.

Согласен ли я, чтобы Андрей и Алена поженились?

Или же мне стоит дать понять слуге, чтобы забыл об этой женщине?

В любом случае, если Алена войдет в мое гнездо, в мою семью, то ей придется знать о моей природе.

Сможет ли она принять? Или же дальнейшая игра бессмысленна?

Слишком много вопросов за последние месяцы.

 

Разворачиваюсь над замерзшей тайгой.

Снижаться не буду.

Не хочу пугать животных.

* * *

В дом возвращаюсь практически перед самым восходом.

Апрель уже заперся у себя.

Пережидаю.

 

Днем продолжаю работу над игрой. Посылаю заказчику уже готовые работы, по которым можно будет создавать трехмерные модели.

Пару лиц делаю похожими на Апреля и Андрея. Так, забавы ради.

Все равно не настолько похожи.

 

Телефон.

Нажимаю кнопку приема.

Алена.

Приглашает вечером погулять.

Закрываю ноутбук. Почему бы и нет?

* * *

Гулять решаем на катке. Оплачиваем две пары потертых коньков, обуваемся.

— Я на коньках не стояла с десяти лет, — признается Алена. — А ты?

— Я относительно недавно стоял, — говорю.

В тысяча восемьсот девяносто девятом. Тогда коньки, правда, были другие.

Алена аккуратно делает шаг.

Взмахивает руками.

Подхватываю ее за талию, прижимаю к себе, слегка ослабляю вектор.

— Ух… Чуть не упала, — признается в очевидном.

— Ерунда, не упала ведь, — подбадриваю.

Отталкиваюсь полозьями, качусь вперед, увлекая Алену за собой.

Взвизгивает.

— Не бойся, — говорю. — Я тебя держу. Расслабься. Ты не упадешь. Я обещаю.

Смотрю ей в лицо.

— Доверься мне.

Секунду сомневается, потом решительно вздыхает.

Бережно веду под руки, стараясь не выводить из объема. Делаем круг.

Второй круг проезжаю чуть быстрее, постепенно отпуская вектор, позволяя гравитации вернуться в норму. Алена стоит на коньках гораздо увереннее.

— Здорово, — улыбается. — Спасибо!

— Не за что, — пожимаю плечами. — Это нетрудно.

Отдыхаем у борта катка.

 

Через час Алена уже решается сама проехать несколько метров.

Еду рядом, внимательно следя за ее действиями.

— Не выпрямляй так ноги, — советую. — Слегка расслабь.

Пытается следовать моим указаниям, но лишь беспомощно взмахивает руками и чуть не падает на лед.

Испуганно охает.

Придерживаю ее за руку.

— Я же обещал, что ты не упадешь, — поясняю.

— Ой, — все, что может сказать.

Улыбаюсь.

 

После катка веду Алену в ближайшее кафе, заказываю горячий чай с лимоном.

— Чтобы не простыть.

— Спасибо, — смущается.

Вспотела.

Даю команду телу.

Волосы слегка увлажняются.

Теперь и я вспотел.

— А ты? Возьми и себе!

— Возьму, — соглашаюсь.

 

Неспешно пьем чай.

— Эй, чика!

Поднимаю голову.

Пять обезьяноподобных тел, основательно проспиртованных. Делают вид, что меня не существует.

Изображаю горький вздох.

В глазах Алены — паника.

Запах страха.

— Доверься мне, — говорю.

Нервно кивает.

Отодвигаю стул.

— О, что это за баба? — один из них делает вид, что только меня заметил.

Касаюсь руками двоих из них.

Искры силы.

Оставшиеся трое провожают глазами упавших товарищей.

Ловлю взгляд того, что напротив меня.

Импульс силы.

Бледнеет за доли секунды и практически вылетает из кафе, забыв шапку и шарф.

Оставшиеся двое в легком замешательстве.

— Жить хотите? — спрашиваю максимально холодно. — Тогда забирайте свои отбросы и валите.

Указываю на стонущие туши.

— Слышь, ты, козел!.. — пытается напугать очередной неудачник.

Пожимаю плечами.

— Мое дело предложить, ваше — отказаться.

Быстрым движением касаюсь шеи.

Импульс.

На полу валяются уже трое.

Один — без сознания.

Последний из обезьян считает лучшим вариантом покинуть кафе.

Запоздало появляется охранник.

— В чем дело?

Искра силы.

— Сидели, чай пили. А эти подошли и начали падать на пол, — пожимаю плечами. — У вас мусор выносят?

Охранник добродушно смеется.

— Ща, организуем.

Поправляю свитер, сажусь на место.

Алена в замешательстве.

— Что это было?

— Очень древнее боевое искусство, — говорю серьезно.

— Ух ты! — восхищается. — А где ты учился?

— В Китае жил некоторое время.

— Китайский знаешь?

— Знаю, — соглашаюсь.

— Хорошо знаешь? — спрашивает по-китайски.

— Отлично знаю, — отвечаю на том же языке.

— Где ты жил в Китае?

— По-разному. В Пекине, в основном. Какое-то время пробыл в Тибете.

— Там и учился драться?

— Не драться, — говорю. — Усмирять врагов. Знаешь пословицу: «Лучший бой, — который не состоялся?»

— Так, стой, — улыбается. — Я не так хорошо владею языком. Последнюю твою фразу вообще не поняла.

Повторяю на русском.

— Здорово…

Задумывается.

— Знаешь, — отставляет чашку. — Мы с тобой не так часто видимся, но создается впечатление, что ты идеальный мужчина. Скажи честно, у тебя есть недостатки?

— Есть. Правда, не помню, какие. Я сам себе кажусь верхом совершенства, — довольно поглаживаю себя по груди.

Смеется.

* * *

С неба падает легкий снежок.

— Сегодня Рождество, — вдруг говорит Алена. — Ты крещеный?

 

…сводчатый потолок храма…

… «Господи, помилуй…»

… «Во имя Отца, и Сына…»

… серебряный крест. Касаюсь его губами, густо смазанными жиром…

 

Киваю.

— Да. А ты?

— Я тоже. В девятнадцать лет сама покрестилась. Правда, верующей так и не стала.

— Я тоже крестился в сознательном возрасте, — говорю. — И тоже верующим не стал.

— А поехали к тебе? — вдруг предлагает.

— Поехали, — соглашаюсь.

* * *

Дома нас встречает Апрель.

— Андрей до завтрашнего обеда отпросился. У тебя телефон был выключен, он до тебя не дозвонился. Взял на себя смелость принять решение. Ты не возражаешь?

— Не против, — отвечаю.

Телефон я выключил специально, чтобы не отвлекал.

Алена надевает тапочки.

Провожаю в гостиную.

— Чаю?

— Ой, нет, мы же в кафе были! Спасибо!

Пожимаю плечами.

— И что? Одно дело в кафе, а другое дело здесь. Может, чего-нибудь другого?

— Да нет, не надо.

Видит пианино.

— Синтезатор?

— Электронное пианино, — поправляю.

— Играешь?

Вместо ответа открываю крышку.

— Любишь музыку?

— Да.

Задумываюсь на секунду. Прикасаюсь к клавишам.

Играю импровизацию.

— Спасибо, — говорит Алена, когда мелодия рассыпается в воздухе затухающими брызгами. — Я никогда не слышала ничего подобного. Ты очень хорошо играешь… Где учился?

— Самоучка, — закрываю крышку. — Сам все осваивал.

В глазах — восторг.

 

На этот раз мы не идем в спальню.

* * *

— Ужин готов, — объявляет Апрель, когда мы выходим в коридор из душа. — Взял на себя смелость приготовить вам фруктовый салат. Надеюсь, угадал.

— Антон, мне прямо неловко, — смущается Алена. — Не стоило беспокоиться…

— Милая леди, не стоит переживать. Поверьте, порадовать вас — это честь.

Алена смущается еще больше.

Улыбаюсь, подталкиваю в сторону кухни.

— А вы?.. — обращается к Апрелю.

— А я уже поел, не беспокойтесь!

Убегает по лестнице на второй этаж.

 

— Вот хулиган!.. — произносит с чувством.

— А то, — соглашаюсь. — Еще тот хулиган.

* * *

Салат Алене нравится.

Мне-человеку он тоже бы понравился.

— Кто ты по образованию? — спрашивает.

— Компьютерщик.

Кивает.

— Сейчас у многих такая профессия. А с какого ты города?

— С Хабаровска, — улыбаюсь. И поясняю: — Сейчас — с Хабаровска.

— А до этого?

— До этого много где жил.

— А вырос в каком городе?

 

…во время дождей земля между хижинами превращается в непролазную грязь…

…свиньи, лохматые и клыкастые…

…собаки, облезлые и поджарые…

…дети, по цвету и измазанности не отличающиеся от свиней и собак…

 

— В разных. Мы много переезжали.

Понимающе кивает.

 

Впереди — ночь.

* * *

Алена засыпает далеко за полночь.

Высвобождаюсь из объятий, одеваюсь. Спускаюсь в кухню.

Апрель читает что-то в ноутбуке.

— Люблю зиму, ночи длинные, — говорит, не отрывая взгляда от экрана.

— Что читаешь? — спрашиваю в ответ.

— Учебник арифметики 1936 года издания. Он намного проще, чем аналогичный учебник за последний год.

— И как успехи?

— Узнал много нового. Не совсем узнал, конечно. То, что было в моей голове, наконец-то систематизируется.

— Это хорошо, — киваю.

— Думаю, скоро освою программу школы.

— Молодец. Хороший темп. В институте будешь одним из лучших студентов.

— Ага, тебе хорошо, — говорит с ехидцей. — Ты вон сколько прожил…

— Ага, мне вообще замечательно, — отвечаю в том же тоне. — Учитывая, что наука стала развиваться совсем недавно. Я первые три тысячи лет на пальцах считал. И как-то выпитая память ничуть не способствовала моему образованию.

— Нифига себе, — хлопает глазами. — Как-то даже не думал…

* * *

Под утро возвращаюсь в постель.

Алена сладко потягивается, прижимается ко мне теплым телом.

Касаюсь пальцем ее щеки.

Улыбается.

Проснулась.

— Вставал?

— Ага, — отвечаю и прикасаюсь губами к мочке уха. — Ты спи, спи…

Смеется, открывает глаза.

— Нет уж. Такое я не хочу проспать.

Целую шею, ключицу, спускаюсь ниже.

 

Запах меняется, играет оттенками.

Мне нравится.

* * *

Андрея еще нет, поэтому вызываю Алене такси.

Задумчиво смотрю на закрывшуюся входную дверь.

Кажется, что ее запах везде.

 

— Твое гнездо будет больше, Старший, — говорит за спиной Апрель.

— Думаешь?

— Я вижу. Она в любом случае останется рядом. Ты ее не отпустишь.

— Она человек.

Хмыкает.

— Еще человек.

— Она может им и остаться.

— Это зависит от тебя.

— Это зависит от меня, — отзываюсь эхом.

* * *

Андрей появляется вечером.

— Ты опоздал, — замечаю.

Молчит.

— Никогда не нарушай обещания, которое ты даешь своему хозяину, Андрей. Или не обещай, или выполняй. В следующий раз или возвращайся к обеду, или отпрашивайся до вечера.

— Да я не думал, что так поздно… — пытается оправдаться.

— Это неважно, — перебиваю. — Ты — мой слуга.

— Понял. Больше не повторится. Простите меня…

— Иди уже, — машу рукой.

Краснеет.

* * *

Рисую на планшете.

— Где будешь основывать гнездо? — спрашивает Апрель.

— Думаешь, это нужно?

— Думаю, не помешает, — придвигает стул поближе.

Еще два штриха.

— У меня нет птенцов, кроме тебя, — замечаю.

— Могут появиться.

— Не горю желанием. По крайней мере, обращать такое количество, чтобы понадобилось гнездо.

— Почему?

Отодвигаю планшет, смотрю на Апреля.

— За мою жизнь я обратил двадцать шесть птенцов. Десять из них не встретили третью зиму. Люди или восход. Остальных убил либо я, либо другие собратья.

— Одичали?

Киваю.

— Да. Я удивлен, что Аугусто выжил.

Сплетает пальцы рук перед собой, поставив локти на стол.

— Я не знал. Прости, Старший.

— Понимаешь, Апрель. Каждый раз, когда у меня возникает желание кого-нибудь обратить, я представляю его одичавшим. И говорю себе: «Нет, я не хочу ему такой судьбы». И именно поэтому я спрашиваю каждый раз мнение обращаемого. Я хочу услышать его согласие. Убедиться, что он не будет проклинать меня, когда восстанет.

 

…Стройная, грациозная, как лань.

Обнимаю ее за плечи.

В небе — луна.

— Почему ты приходишь по ночам?

— Потому что я демон, — признаюсь.

Улыбается.

— Отец собирается выдать меня замуж за сына горшечника…

Чувствую, как вздрагивает сердце.

Лицо непроизвольно изменяется. Едва успеваю отвернуться.

— …мы вряд ли сможем встречаться...

Впиваюсь зубами в ее предплечье.

Пусть замолчит!

Вздыхает. В глазах — ужас.

— Я же говорил, что я демон, — улыбаюсь. — Но ты не будешь с ним. Ты будешь со мной.

Собственное запястье прокусить куда сложнее…

 

…— Шеш, ты идиот, — Наставник не просто зол. Он ЗОЛ.

Молчу, глядя в пол.

— Зачем ты решил обратить ее?

— Я люблю ее! — говорю с вызовом.

— Она человек!!!

— И что? Теперь она станет такой же, как и я!

— Шеш… — Наставник садится на землю, обхватывает голову руками…

 

…— А… мой отец?..

— Его нет.

— А …

— Их тоже нет, Этана.

В глазах — боль.

— Ненавижу тебя.

Пытаюсь схватить ее за руки, но она уворачивается.

— Ненавижу!..

 

— Прости, Старший, — повторяет.

Киваю.

Беру в руки планшет. Еще пара штрихов.

Кошка хрустит кормом.