Тот, кто рядом (гет)

Пасмурно. Кажется, что уже вечер, от этого не по себе. Но день. До захода далеко.

«Привет!» — стук по клавишам.

«Привет!» — строчки в ответ.

«Как тебя зовут?»

Раньше так было нельзя. Раньше знакомились лицом к лицу. Хорошо это или плохо? Не знаю.

Я давно уже не определяю ничего однозначно. Общество меняется. То, что раньше было невозможным, недопустимым, сейчас — в порядке вещей.

Наверное, знакомство в чате все-таки хорошо. Беседа ни к чему не обязывает. Если же возникнет желание встретиться, то договориться можно без проблем.

Раньше так было нельзя.

Последнее время я стал слишком зациклен на прошлом. На том, что было, и чего нельзя вернуть. На людях, которые уже умерли. На событиях, которые прошли мимо учебников истории. На местах, изменившихся до неузнаваемости.

 

Отодвигаюсь на стуле от клавиатуры, вглядываюсь в сизые тучи. Все-таки скоро закат.

Встаю со стула, иду к двери в другую комнату.

Хорошая дверь, тяжелая. Плотно прилегает, без зазоров. И комната хорошая, без окон. Маленькая, но для ожидания большая не нужна.

Все привычно. Все отработано. Не первый раз приходится пережидать закат.

Момент соприкосновения солнца с горизонтом ощущается сразу. Воздух становится свинцовым, темнота наливается красным. Мироздание пытается исторгнуть из себя чужеродное, больное, лишнее.

Меня.

Не дышу. Простые действия, присущие живым, сейчас излишни.

Я знаю, что солнце ползет за горизонт. Медленно, сопротивляясь, желая дождаться, когда его жертва все-таки подставит себя пламенеющим лучам, веря в свою неизменную победу.

Не в этот раз.

Отпускает меня, как и всегда, внезапно. На всякий случай выжидаю еще пару минут, затем выхожу.

Кидаю взгляд на календарь напротив…

«Восход — 7:40»

…и на часы.

«20:29»

11 часов относительной свободы. И относительной безопасности.

«Извини, отходил», — ничего не значащая строчка.

«ОК», — такой же ответ.

Объяснения, оставляющие свободу воображению. Можно придумать что угодно.

И все будет правдой. И ничего.

«Скоро ужинать пойду», — правда. Но что представляет себе мой невидимый собеседник? Макароны с котлетами? Тарелку наваристого борща? Или холостяцкие пельмени из ближайшего супермаркета?

Не имеет значения, потому что ничего из этого не будет правдой.

Еще немного пустой болтовни. Один, два, три часа — какая разница?

«Пока!»

«Пока!»

Сколько их было на протяжении моего бытия? Много или мало?

* * *

Говорят, мы не способны на чувства, потому что у нас нет души. Вполне может быть, что и нет. А насчет чувств и эмоций… За многие сотни лет многое переоценивается. Многое становится банальным.

Первая влюбленность — это пожар. Вторая — огонь. Третья — пламя. А бывает ли восемьсот шестьдесят четвертая влюбленность?

Действия отыграны до мелочей. Эмоции прочитаны. Как давно изученный танец.

 

Сумерки, робкая улыбка. Сейчас кивнуть. А вот на этом слове — нахмуриться. Нет, не сильно, ровно настолько, чтобы было заметно.

«Раз-два-три, раз-два-три…»

Цветок. Не дорогой, наверное, вот этот. Как будто случайно купленный у торговки.

«Шаг, поворот, еще шаг…»

Поцелуй. Еще не время, поэтому легко в щеку. Да, вот чуть выше ямочки.

«Ведем, ведем! Раз-два-три…»

Все привычно, все отработано.

Скучно.

 

Подхожу к шкафу. Черные брюки, черная рубашка. Высокие сапоги того же цвета, плащ.

Гляжусь в зеркало. Безголовый манекен машет мне рукавом, приседает, эффектно взмахивает плащом. Улыбаюсь, но по ту сторону стекла ничего не меняется.

 

Свое лицо я вижу только на рисованных портретах.

Выключаю свет и выхожу на балкон.

* * *

Моя квартира расположена на последнем этаже. Вытягиваюсь и неслышно поднимаюсь в воздух, мелькнув темной тенью.

Потому и надеваю — черное.

Люди никогда не смотрят в небо ночью. Но даже если и посмотрят, вряд ли увидят. Охота обещает быть удачной.

Пьяненький мужичок, покачиваясь, бредет в полутемном дворе. Неслышно снижаюсь, делаю круг почти у него над головой. Нет, не пойдет. Не люблю привкус алкоголя.

Молодая девушка выгуливает крупную собаку. Собака не помеха. Стоит мне приблизиться, как она убежит.

Меня боятся все животные, кроме кошек и лошадей. Почему так, не знаю. Коты, кошки же чувствуют себя рядом со мной уверенно и, можно сказать, нагло.

Кошек я люблю, и, вопреки стереотипам, белых. А вот лошадей не люблю. Совсем.

Снижаюсь настолько низко, что чувствую ее запах даже сквозь шлейф духов.

— Бони, Бони!

Собака уже далеко. Вижу, как мчится прочь.

Я вижу даже в кромешной тьме.

Слабый луч фонарика шарит по земле, по кустам, подавая тщетную надежду, что Бони где-то рядом.

Увы.

Встаю на землю у нее за спиной. Почти вплотную.

Мое лицо претерпевает изменения. Челюсти выдвигаются, зубы заостряются. Ощущаю, как пульсирует ядовитая железа.

Опасность она ощущает в самый последний момент. Пытается резко обернуться, но я быстрее. Прижимаю ее к себе и привычно надкусываю шею.

Лучше, конечно, предплечье, но оно скрыто плотным рукавом пальто. Прогрызаться сквозь толстую ткань еще то удовольствие.

Тело в моих руках дергается, вздыхает и обмякает. Яд проникает из зубов в ее кровь, обездвиживая.

Паралич продлится недолго, но мне этого хватит. Обхватываю ее под мышками и поднимаюсь в воздух.

Далеко искать место не надо — темная крыша шестнадцатиэтажки в моем распоряжении.

Бережно укладываю ее на ровную поверхность. Она не шевелится, лишь глаза выдают присутствие жизни.

Она боится.

Аккуратно высвобождаю ее руку из плена пальто, закатываю тонкий шелковый рукав блузки, провожу пальцами по гладкой коже. В темноте она словно светится.

Голод сводит челюсти, но стараюсь не торопиться. Припадаю к локтевому сгибу, прокусываю нежную плоть. Рот заполняется теплой пьянящей жидкостью.

Голливудские «ужастики» про вампиров я ненавижу. Полуголые артисты с бездарно вылепленными пластиковыми клыками размазывают по себе томатный кетчуп, призванный изображать кровь, при этом томно закатывая глаза.

Когда вы едите суп, вы тоже растираете по лицу куски вареной картошки или вермишели?

Я ем аккуратно, стараясь не проронить ни капли драгоценной влаги, вовремя выпуская в кровь новую порцию парализующего яда, не давая ей пошевелиться.

Я ем, не отрывая взгляда от ее глаз, которые постепенно обезличиваются, заполняясь потусторонней пустотой.

Наконец она вздыхает последний раз. Взгляд мутнеет, а в меня втекает то, что было ее жизнью.

Отпускаю ее запястье. Голод слегка успокаивается, но не проходит совсем.

Но больше нельзя.

Беру тело на руки. Оно кажется тяжелее, хоть на самом деле стало на несколько килограммов легче.

Поднимаюсь в ночное небо и направляюсь к подлеску на окраине города.

Домой возвращаюсь так же, как и уходил — через балкон.

Кошка моего отсутствия не замечает. Свернувшись теплым клубком на диване, сладко дремлет.

Прохожу на кухню, насыпаю ей в миску корм.

Уже не спит, уже бежит, заслышав знакомые звуки. Провожу по мягкой спинке рукой, улавливая вибрирующее мурчанье.

Кошки вечны.

* * *

Открываю браузер, вбиваю в строку знакомый адрес. «Личные сообщения», есть новые.

«Хочеш стать вомпиром?»

Криво улыбаюсь. Очередной малолетний идиот, насмотревшийся «кина», прогуливающий уроки русского языка.

Отвечать не буду.

Щелкаю следующее письмо. А вот это интересно.

«Видел ваш ролик в сети, заинтересовался. Готов заплатить за доказательства».

Стоит внимания хотя бы потому, что сумел найти автора ролика, то есть меня, на просторах Всемирной Паутины.

Ну, мы тоже не лыком шиты.

Щелкаю два раза по иконке на «Рабочем столе», запуская «Нюхача». Хорошая программа, отыщет кого угодно в любой точке мира.

Оп-па. Отправитель-то рядом — в этом же городе, хоть и в другой части.

Открываю базу данных провайдера, гляжу точный адрес.

Забавно.

Еще пара нажатий мышкой.

«Федоров Иван Петрович, директор ООО «Нептун-Б», сорок восемь лет, вдовец, две взрослых дочери-близнеца…»

«Нептун-Б» знаю. Гонят конфискат в столицу. Ваня вполне обеспечен, заплатить сможет. Поиграем.

«После предоставленных доказательств вы должны перевести сто двадцать тысяч рублей на указанный счет».

Анонимный счет в одном из столичных банков.

Две недели проходят, как обычно. Охочусь, общаюсь в чате, выполняю мелкие работы на сайте фрилансеров. У меня есть постоянные заказчики, хоть мои услуги и стоят дорого. Но, как говорят люди, «качество превыше всего».

С абсолютной памятью, ускоренной реакцией и без потребности в сне я являюсь лучшим работником.

Полученными деньгами оплачиваю коммунальные услуги, закупаю кошачий корм. Мне обычная еда не нужна. В кухню я захожу редко, разве что кошке еды положить.

Вампиром быть выгодно.

Другую работу беру нечасто. И полученные с нее деньги я трачу на другое. Например, на покупку документов раз в пятнадцать-двадцать лет.

«Ой, как вы хорошо сохранились!»

Через тридцать лет вместо комплиментов достаются подозрения.

Кошка взбирается на колени, перешагивает на стол, отпихивая меня от компьютера, и укладывается вдоль клавиатуры. Яркий зеленый глаз слегка приоткрыт, ухо скошено.

Презрение и важность. Важность и презрение.

Кошки вечны.

Тыкаю пультом в сторону телевизора.

«Второго апреля в 22:30 ушла из дома и не вернулась Кислицына Виктория, 22 года…»

«Десятого апреля ушел в школу и не вернулся Искоркин Витя, 17 лет…»

«Семнадцатого апреля пропала Пуго Анна, 41 год…»

Клац, клац.

Телевизор снова смотрит на меня пустым серым экраном.

Не люблю «Вести». А охоту стоит перенести в соседний город. Пара часов на «дорогу», то есть полет, — не большая уступка надвигающейся общественной панике. Только дебил не заметит разницу в неделю между жертвами.

Чаще нельзя.

Реже — не могу.

* * *

Распаковываю столичную «симку», вставляю ее в новенькую «Ноклу», купленную «по дешевке» в соседнем Китае. Естественно, никаких таможен и прочей ерунды. Пограничникам и в голову не придет, что есть те, кому госграницы «до лампочки».

Снова тыкаю мышкой в компьютере.

Отлично. Теперь будет казаться, что с телефона идет роуминг в Москву. А на телефон моему собеседнику будут звонить… скажем, из Новосибирска.

В одну из ночей навещаю «спящего красавца». Живя на восемнадцатом этаже в элитной «свечке» в центре города, Ванечка не боится спать с незапертым балконом. Мне это удобно.

Втягиваю в себя запах. Добыча.

Накатывает приступ голода.

Не сейчас.

Аккуратно надкусываю предплечье, расслабленно лежащее поверх одеяла. На этот раз в моем яде не содержится антикоагулянта, только парализатор.

От укуса «объект» просыпается, пытается пошевелиться.

Паника расползается в воздухе удушливой вонью. Зрачки расширяются, дыхание сбивается.

— Не бойтесь, Иван Петрович, — мой голос спокоен. — Мы договаривались с Вами насчет доказательств.

Глаза суетливо косят куда-то в сторону. Какой-нибудь пистолет, как пить дать. Только не дотянется Ванечка. Мой яд надежнее любых веревок.

Подхватываю обмякшее тело, дотаскиваю до балкона и переваливаюсь вместе с ним за ограждение.

Хорошо, что могу не дышать. К панике добавляются вовсе неприглядные «ароматы».

Но он в сознании и жив. Мой яд не даст ему умереть от сердечного приступа или «упасть» в обморок. Да и вообще ему теперь не страшны сердечные заболевания. Вот такой я лечебный. Если не питаюсь, конечно.

Поднимаемся над городом, над освещенным центром. Вдали — темные окраины.

— Не бойтесь, — повторяю снова. — Не упадете.

Не упадет, конечно. Пока я рядом. Пока гравитационный вектор перенаправлен в заданном объеме. А как иначе летать? Плащом махать или реактивный принцип использовать? Как вы себе это представляете? Не смешно, вообще-то.

Делаем широкий круг над центром города. Понимаю, что яд заканчивает свое действие, и возвращаюсь в покинутую квартиру.

— Хотите увидеть еще что-то?

Судорожный вдох.

— Н-н-нет, спасибо! — сам удивлен, что может говорить.

Киваю.

— Тогда ожидаю оплаты в течение недели. Думаю, вы осознаете, что обманывать в данной ситуации не стоит, — позволяю лицу измениться.

Ухожу, не попрощавшись.

 

Через неделю проверяю карту в одном из близлежащих городов. Сумма переведена до копейки.

* * *

«Привет, как дела?» — стандартная реплика в чате.

«Все хорошо», — такой же стандартный ответ.

«А есть фото?»

Клац, клац.

«Вампиром быть круто!»

«Я хочу жить вечно!»

«Не надо покупать булочки!»

Тьфу.

Они не знают. Не ведают проклятия.

Вечная борьба с голодом. И скука. Скука смертная.

Раз в неделю. Стабильно, без отпусков — охота. Чаще нельзя. Реже — тоже. Те, кто охотится чаще — теряет разум. Мы пьем не кровь, мы пьем жизнь. Никаких пластиковых пакетиков с красной жижей. Не поможет. Кровь — носитель жизни. Какая жизнь в том, что вне тела?

Есть редко — больно. Очень больно. Хотя — и не так опасно, как есть часто. Только боль ведь тоже сводит с ума. Не сразу.

Когда-то я прожил без еды больше года. Думал, уйду в Тень.

Пятьдесят девять недель. Пятьдесят девять раз пропустить охоту.

 

…Холодные стены. Решетка, покрытая толстым слоем серебра. Запах.

— Эй, ваше сиятельство, поймали-то упыря.

— Хорошо, Микаэль.

Шаги.

Отрываю голову от каменного пола. Запах заглушает все. Голод становится невыносимым. Пытаюсь удержать изменения, но голод сильнее. Лицо то вытягивается, то снова становится человеческим.

— Вот ты какой, вампир.

— Что тебе нужно? — мой голос звучит глухо и неразборчиво — мешают изменения.

— Ничего. Я хочу посмотреть, долго ли ты протянешь без крови, нежить.

Голод кидает вперед. Раздается шипение, идет дым. Отскакиваю в бессилии. Ожоги от серебра заживают очень долго.

Презрительный смех.

От голода мутит сознание…

 

…Шаги.

— Сдох-то, упырь, говорю!

— Да с чего бы!

— Да так, вот смотри, усох весь, как хворост! С той осени, чай, не заходили. Как их покойное сятельство кровососа закрыли тут, так и оставили, а их нынешнее сятельство о нем не ведает-то…

Тычок в бок. Слышу, как ломается ребро.

— Точно усох!

Ничего не могу. Даже обычные органы чувств не работают — слышу чем-то другим.

Скрип. Снова шаги. Еда.

Издаю зов.

Последнее средство. Приманить добычу любой ценой. Инстинктивно, независимо от разума, от сознания. Зов.

Против зова не может устоять никто.

Так и эти. Встали на колени рядом со мной, выхватили ножи. Одна мысль осталась — как лучше мне едой послужить. Были бы у меня зубы целы — они бы встали поудобнее, руки оголили. А когда я на хворост сухой похож — то сами вены вскроют.

Вскрыли.

Капли крови ощущаются, как раскаленное олово. Невыносимо больно.

Первый падает от слабости, но сердце еще бьется, выталкивая жизнь.

С его последним ударом я открываю глаза.

Вокруг меня еще трое. Плевать.

Выпиваю всех.

Пережидаю закат, выхожу наружу и слабой тенью уношусь прочь…

 

На месте того замка я побывал спустя двести лет.

Холм, заросший травой.

* * *

«Хочешь, фото пришлю?»

Улыбаюсь. Пусть пришлет, мне не жалко.

С фотографии на меня глядит молодая женщина тридцати лет. Быстрого взгляда достаточно, чтобы определить ее семейное положение, количество детей и профессию. Хотя за последнюю сотню лет многое поменялось. Сейчас женщины в тридцать зачастую выглядят моложе, чем сто лет назад в двадцать. Да и рожают сейчас не восемь-девять детей, как тогда.

«Ты красивая!»

Обычная, привычная лесть. Но действует. Незримо ощущаю, как собеседница по ту сторону экрана улыбается.

Лезу на форум. «Сообщения», «Входящие», «Новые»…

Одно сообщение. От Ванечки.

«Нужны ваши услуги по профилю. Оплата высокая».

Усмехаюсь. Не первый раз мне делают такие предложения.

Достаю телефон, выхожу на балкон и привычно вылетаю в темноту. Зависаю над вышкой сотовой связи в ближайшей деревеньке, набираю номер Ванечки.

— Добрый вечер, Иван Петрович.

В трубке полувздох-полувсхлип.

— Эм… здравствуйте…

— Вы мне оставляли сообщение, — продолжаю тем же спокойным голосом.

— Э… да… А мы можем… можем встретиться… — суетится, проглатывает звуки.

— Нет, — перебиваю его. — Мы уже встречались.

Ванечка еще раз вздыхает настолько противно, что я словно ощущаю его дыхание у себя около уха.

— Но это не телефонный…

— Телефонный, — снова одергиваю я. — Для посторонних Вы сейчас звоните в Москву на номер интернет-магазина и слушаете их автоответчик.

Местный телефонный оператор не подозревает о том, что у него гостит маленькая программка, дающая ложную информацию о вызовах.

В трубке сиплое дыхание.

— Точно?

— Иван Петрович, — говорю уверенно, но в то же время напутственно, — это Вы ко мне обратились, не я. Поэтому Вы будете выполнять мои условия, а не я — Ваши. Я знаю, что Вы от меня хотите. Поверьте, Вы — далеко не первый с подобным предложением за время моей, — тут позволяю себе сделать паузу-намек, — жизни.

Кажется, что его страх просачивается с радиоволнами в мобильный.

— Да, но…

— Специалист моего класса, — продолжаю тем же тоном, — стоит гораздо больше, чем Вы себе представляете, но в честь нашего знакомства иду Вам на уступки.

Объясняю, как ребенку. Все-таки Ванечки чаще бывают дураками, чем царевичами.

Ванечка думает. Слышу, как скрипят шестеренки в его заржавевших мозгах.

— Хорошо, — наконец выпаливает он, словно совершая прыжок с обрыва. Причем самоубийственный прыжок. — Ваши условия.

— Два миллиона рублей. Имя, фамилия, отчество, возраст, город. Это необходимые и достаточные требования. Можете, конечно, добавить что-нибудь еще к информации или, — тут я позволяю себе улыбнуться так, чтобы отразилось на речи, — к вознаграждению.

— Хорошо, куда прислать?

— Я пришлю Вам электронное письмо, Иван Петрович, — говорю я и нажимаю «отбой», не прощаясь.

Другая работа.

 

Дома отсылаю Ванечке номер счета, на этот раз в Санкт-Петербургском банке и электронный адрес, куда отослать информацию.

Ванечка послушно выполняет инструкции.

Письмо от провайдера не уходит — работает еще одна маленькая программа. Она ловит отправление, шифрует и перекидывает мне.

А на электронный адрес уходит безобидное рекламное предложение от ООО «Нептун-Б».

Не подставлять заказчиков — одно из моих правил.

«Шелехов Михаил Николаевич, 53 года». Ванечкин сосед и деловой «партнер». За два дня «Нюхач» вытащил мне самые мелкие подробности его жизни. Хотя это не необходимо.

 

Михаил Николаевич курил. Курил, стоя на балконе четырнадцатого этажа. За окном, в комнате, шло веселье.

И курение было последним, чем Михаил Николаевич занимался в своей жизни.

«Вчера ночью с балкона своей собственной квартиры выпал предприниматель Шелехов Михаил…» — вещает телевизор.

Не сам выпал, разумеется.

Через сутки проверяю счет.

Два миллиона.

* * *

«Пришли свое фото?»

Вздыхаю. Неоткуда взяться моей фотографии. Вот рисунок… Но рисунок похож на меня лишь отдаленно.

Открываю папку с фотографиями. Случайные люди, которые попали в объектив. Выбираю наиболее похожего на меня нынешнего.

Отсылаю.

«Ты интересный…»

Знаю.

«А я живу в Хабаровске».

И это знаю. «Нюхач» выдал мне твое имя еще две недели назад. Калинина Алена Викторовна, тридцати лет, трое детей, замужем, бухгалтер. Работает в ООО «Евлен».

«И как там?»

Что ж ты за девица-красавица, Алена? Чем же ты так зацепила меня, что каждый вечер с тобой беседую через километры расстояний?

Надо бы тебя проведать, посмотреть на тебя.

Кошка смотрит зелеными глазами. Немигающий взгляд, как будто понимает.

Аккуратно заталкиваю ее в переноску, устланную теплым одеялом. Спи, маленькая. Упаковываю в сумку ноутбук. Впереди Хабаровск.

Кошка жалобно мяукает. Ей хочется наружу. Хочется свободы. И совсем не хочется нестись по темному небу куда-то в неизвестность.

Закрываю воду, отключаю электричество, запираю окна изнутри. Большой соблазн вылететь через окно, но незваным гостям незачем давать лишний шанс.

Выхожу в подъезд, перехожу на общий балкон.

А вот отсюда лететь уже можно.

Впереди Хабаровск.

 

Не люблю сопротивление воздуха. Лететь неудобно. Вектор вектором, но инерцию еще никто не отменял. И так почти четыре часа.

Делаю круг над ночным городом. На востоке занимается заря.

А вот и подходящее место. Снижаюсь и практически втискиваюсь в узкое подвальное окошко. Мои инстинкты помогают найти наиболее темное место, чтобы переждать восход.

Укутываюсь в плащ. Снаружи я выгляжу как кокон, и это меня устраивает. Главное, чтобы не появились любопытные. Но обоняние меня не подводит — людей здесь не было уже давно.

Привычно пережидаю. Затем выпускаю кошку. Хорошее животное, умное. Понимает, что надо делать. И делает. Сделав дела, влезает обратно. Путешествует со мной не первый раз.

Из подвала выбираюсь тем же путем. Меня никто не замечает.

В фирменном магазине покупаю презентабельный костюм. В ближайшем ателье тут же его глажу. В другом месте обзавожусь мягкими кожаными туфлями. Прежнюю одежду сворачиваю в тугой рулон и прячу в сумку, приобретенную тут же. По дороге впихиваю кошке в переноску немного еды.

Кошка ест и терпит.

Покупаю в киоске местную газету бесплатных объявлений, телефон и сим-карту.

— Алло, агентство недвижимости? Подскажите, меня интересует двухкомнатная квартира на Ленина. Второй этаж? А есть что-нибудь на последних этажах? Лучше в новостройке. И обязательно с темной кладовкой. Можно трехкомнатную. Нет, четыре комнаты много. Коттедж? Нет, не устраивает.

Девица в агентстве, почуяв «денежного господина», готова лезть из кожи вон, лишь бы мне угодить.

Солнце припекает.

— Ой, у вас кошка! — лицо хозяйки квартиры перекашивается.

Кошка. Неудобство? Как вы смотрите на доплату? Согласны? Залог увеличенный? Без проблем. Чем занимаюсь? Бизнесом. Приехал пока на неделю. Съеду с кошкой вместе, не беспокойтесь.

Успокаивает хозяйку мой американский паспорт, «случайно» вынутый вместе с российским. Да, два гражданства.

Подписываю договор, получаю ключи и выпроваживаю обеих дам из моего нового жилища. И даю кошке долгожданную свободу. Кошка тут же мчится в туалет. Лоток ей не нужен — прекрасно обходится унитазом.

Наливаю ей воды, накладываю корм.

Закрываю шторы, при этом не забыв отпереть балконную дверь, распаковываю ноутбук, подсоединяю его к Интернету.

С новосельем.

Кладовка не радует. Забита всяким барахлом, которое мне не нужно. Дверь плохо прилегает, оставляя заметную щель.

Затыкаю ее какой-то тряпкой.

Сойдет. Но без плаща не обойтись.

После захода отправляюсь к дому Алены Калининой. Обычным образом, в костюме с галстуком. Наблюдаю, как она выходит из машины около подъезда.

А вживую она гораздо симпатичнее, чем на фото.

Странно, что меня посещают такие мысли. Люди давно перешли из разряда «друзей» в разряд «еды». А, как говорил мой Наставник, «с едой дружить нельзя».

Я и не дружил. Последние двести лет точно.

Брожу по городу, пока не стемнеет. Затем переношусь на балкон своей новой квартиры по воздуху.

Кошка меланхолично взирает на мое появление из-за шторы.

Включаю ноутбук.

«Чем занимаешься?»

«Да вот, в другом городе по делам».

«И где?»

«Не скажу».

«Почему?»

«Подумаешь, что я за тобой слежу!»

«А все-таки?»

«В Хабаровске».

«Врешь!»

«Не вру. Вчера прилетел».

Даже если и самолет ни при чем.

В фильмах показывают, что долгоживущие участвуют чуть ли не во всех научных изобретениях. Помогают Леонардо Да Винчи, советуют Эдисону, наставляют братьев Люмьер, проектируют самолеты.

Реальность более банальна. Да Винчи я видел только издали пару раз, и то не факт, что именно его. Долголетие не значит предвидение будущего. Да и если бы я знал, что он будет считаться великим, все равно. Все это преходяще.

На самолете летал два раза, из них один — в качестве багажа. А первый раз был в пятидесятом году двадцатого века.

Не понравилось.

* * *

Все-таки деньги — полезная вещь. Точнее, их наличие. Меньше суток — и я «счастливый владелец» коттеджа.

Дома в двадцать первом веке строят на редкость паршивые. Не удивлюсь, если из каких-нибудь отходов.

Смотрю краем глаза. Трое рабочих старательно меняют деревянную дверь в небольшой кладовке на железную. Кладовка вполне подходящих размеров.

Обхожу дом. Бывшие хозяева оставили почти всю мебель, в кухне даже сохранились занавески. Касаюсь руками нарисованной ромашки.

Не люблю занавески. Предпочитаю жалюзи.

 

Кошка встречает меня голодным мявом. Прости, милая.

Пока кошка ест, брожу в просторах Интернета. Ничего нового.

Где-то в глубине души я надеюсь встретить такого же, как я. Интернет — самое очевидное место для встречи.

Раньше мы оставляли друг другу послания в храмах, а с приходом христианства — в церквях. Есть пара мест, куда можно незаметно сунуть записку. Если ее кто-нибудь и найдет, то все равно не поймет.

Только свои.

Записки случались все реже и реже. И все чаще и чаще при встречах я слышал имена — этот одичал. Тот — упокоен. Имена моих птенцов…

Последний раз я встречал себе подобного сто двадцать лет назад. Дикого.

Выпивая жизнь, мы выпиваем личность. И нужна внутренняя сила, чтобы сохранить целостность себя. Если питаться, не ограничиваясь — можно потерять себя. Раствориться в поглощенных личностях. Сойти с ума. Одичать.

Дикий не имеет разума. Остаются лишь инстинкты — еда.

Оттуда и идут легенды о нападении вампиров на поселения. В Голливуде иногда снимают фильмы на подобные темы.

Не люблю их.

Вообще не люблю нашу тему. Никто никогда не мог описать нас правильно. Недавно ради любопытства решил посмотреть новый фильм. Первую часть едва осилил.

Милый юноша, обращенный в семнадцать лет и вынужденный (по замыслу сценаристов) каждый год посещать школу. Обычную среднюю школу. Выпускной класс. В результате несчастный скопил невероятно огромную коллекцию «шапочек выпускников, которые в США одевают на аналог «последнего звонка».

Спрашивается — зачем? Кто мешал сделать вид, что герою восемнадцать? И избавиться от необходимости встречаться с обычными людьми лишний раз.

Не стоит никогда давать повода.

 

… Солнце восходит. Мучительно пережидаю, затем выхожу из убежища...

…Я думал, что о нем не знает никто…

…Ее глаза. Наполненные ненавистью и гневом. И толпа вокруг.

— Что ты здесь делал?

…Рев множества глоток…

…Искаженное лицо «святого отца»…

…И решетка, покрытая серебром.

* * *

«Чем занимаешься?»

«Фильм думаю посмотреть…»

«А завтра чем думаешь заняться?»

«Гулять по городу… В кафе посидеть. Пойдем вместе?»

«А пойдем!»

 

Закрываю ноутбук.

Кошка хитро поглядывает в мою сторону. Что тебе надо, подруга пушистая?

«Пушистая подруга» трогает ноутбук лапой.

Открываю его снова. Я доверяю кошачьей интуиции.

Форум. «Личные сообщения — Входящие…»

«Веришь в существование Детей Ночи?»

Улыбаюсь. Такие сообщения бывают часто. Навожу мышку на «Удалить»…

Кошка снова протягивает мягкую лапку и касается моей руки.

Отвожу курсор. Запускаю «Нюхача».

 

«Нюхач» работает на удивление долго, и его результаты оказываются странными — словно это сообщение писал я сам себе, тщательно шифруясь.

Проверим.

«Из храмов — в интернет?»

Фраза, которую поймет только один из нас.

Ответ приходит незамедлительно. На этот раз он написан на средневековой латыни, очень грамотной. Но литературной. С трудом продираюсь сквозь витиеватые фразы, вспоминая давно забытые слова и обороты речи. Общий смысл послания сводится к тому, что он очень рад встретить одного из собратьев. Очень хочет встретиться. В настоящий момент находится в Китае, но может добраться до любой точки Земли…

К себе — не приглашает.

Достаю ручку, бумагу и набрасываю короткий текст на дореформенном китайском. Одной из наших способностей является умение выборочно оставлять себе знания. Так что, если он в Китае, китайским владеет. Маловероятно, что он не оставил его себе.

Проверим.

Листочек сканирую и отправляю вложением.

Ответ приходит на староанглийском.

Играешь, что ли, собрат? Проверяешь?

Ничего удивительного. Мало ли кто мог вызнать наши тайны. Спецслужбы какие-нибудь. То, что я не встречал себе подобных столько времени, не факт, что их нет.

Ответ отсылаю на старославянском, причем настолько «старо», что у него тогда еще письменности не существовало. Поэтому пишу обычной кириллицей. Если речь родная, то слова можно распознать, неважно какими буквами они будут написаны.

Мой собеседник отвечает спустя пятнадцать минут, но на современном китайском, витиевато извиняясь за то, что не удосужился в свое время изучить тот язык, на котором я ему написал.

Слово «изучить» выделил, слегка иначе написав иероглиф. В результате появился намек на процесс, предшествующий изучению.

Если это и происки спецслужб, то они весьма много знают. Так мастерски вести диалог, улавливая скрытые смыслы, подтексты и намеки на вещи, незнакомые даже историкам… Особенно вещи, касающиеся нас…

Оставляю игру, пишу по-русски. Предлагаю встретиться в Благовещенске через трое суток. Этого времени должно хватить, даже если он с Антарктиды добираться будет.

Кошка довольно щурит глаза, лежа на спинке кресла.

Отправляю Алене письмо по «электронке». В нем одна строчка — номер сотового.

* * *

Утром являюсь в свой новоприобретенный коттедж. Бригада таджиков старательно убирает оставленный мусор. Увидев меня, меняются в лице.

Улыбаюсь уголками глаз, прохожу внутрь.

 

…— Слюшай, мы все харашо сделали! А это было так само, да… — черноволосый быстроглазый бригадир тыкает пальцем в жирную царапину на дверце кухонного шкафа. Абсолютная память говорит, что он врет.

Уверен в безнаказанности. Ну-ну.

Ловлю его взгляд, вкладываю частицу силы, и «гость из Ближнего Зарубежья» осекается на полуслове.

— Скажи, ты хорошо спишь ночью? — едва слышно спрашиваю его на таджикском, безошибочно определив диалект родной местности по акценту. И по запаху.

Глаза бригадира похожи на блюдца.

— Сделай все хорошо, друг, и я не обижу.

Мужичок мелко-мелко кивает. То ли это дрожь, то ли он действительно подтверждает свою готовность «сделать хорошо». На штанах мокрое пятно.

— Значит, договорились, — киваю в ответ, переходя на русский и выхожу из кухни.

 

В доме все отлично. Черная массивная железная новая дверь кладовки как будто стояла там все время. Вхожу, закрываюсь на задвижку.

Полная темнота.

Как и требуется.

Щелкаю выключателем.

Пустое пространство полтора на полтора. Стены и потолок тщательно выкрашены черной масляной краской, ядовито пахнущей.

Мне без разницы.

Открываю дверь, выхожу, прохожу на кухню.

Шкафчик сияет новой дверцей, идеально подходящей по цвету.

 

Гастарбайтеры сбились в кучку посреди двора. В руках инструменты.

Ждут.

Выхожу к ним, приветливо улыбаясь.

— Спасибо, все отлично!

Недоверие.

Протягиваю бригадиру тугую пачку сторублевок, перетянутую резинкой.

Синхронный выдох облегчения.

С территории таджики исчезают в мгновение ока.

Звонит телефон. Алена.

— Ты где? Хорошо, я скоро буду.

Прячу телефон в карман и направляюсь к калитке.

 

Замечаю Алену у входа в кафе, где мы договорились встретиться.

— Привет.

Женщина замечает меня и улыбается, но от меня не ускользает ее легкое стеснение.

— Привет, я Алена.

— Я знаю, — говорю ей, внимательно всматриваясь в новую знакомую. Протягиваю ей руку. — Марк.

Запах.

Не добыча.

Странно.

— Я знаю, — возвращает она мне мою реплику. Ладошка у нее маленькая и нежная.

Открываю дверь, пропуская ее вперед.

 

— Выбирай, — протягиваю меню.

Алена выбирает черничное мороженое, я заказываю вишневое. Через минуту нам подают две стеклянных вазочки с воткнутыми ложечками.

— Здесь хорошее мороженое, — отмечаю я, съев пару ложек.

Мне-человеку оно бы понравилось.

Алена кивает.

— Да, это одно из немногих мест в городе, где мороженое стоит того, чтобы его есть.

Минут пять беседуем ни о чем.

Затем я аккуратно вставляю интересующие меня вопросы, приправляя их крупицами силы.

В браке глубоко несчастна. Муж зарабатывает больше нее, при этом считает каждую копейку, требуя экономить чуть ли не на туалетной бумаге. Закончившиеся «раньше времени» ручки вызывают тонну негатива. Выручает собственная зарплата.

Не разводится из-за детей.

Детей трое. Два мальчика и девочка. Погодки. Старшая в третьем классе.

Задаю еще пару вопросов.

В глубине души боится все менять.

Как, впрочем, и большинство людей.

Касаюсь ее руки, передаю немного силы, придавая уверенность и спокойствие.

Расстаемся очень тепло.

 

Кошка валяется на диване, лишь дергает ухом на мой приход, изображая вселенскую обиду. Подхожу, беру ее на руки, чешу мягкий живот.

Глаз с вертикальным зрачком открывается, маленькие лапки хватают розовыми подушечками мой палец.

Все, я прощен.

Насыпаю в миску корм, наливаю воды.

Пушистая хрустит едой и мурчит.

В туалете освобождаюсь от съеденного мороженого.

* * *

Раскрываю ноутбук, захожу на знакомый ресурс. Новых сообщений нет. Электронной почты тоже нет. Как, впрочем, достаточно часто.

Погружаюсь в чтение новых ответов в темах на форуме.

 

«На самом деле, пребывание в состоянии «не-жизни» достаточно интересно. Поскольку минусов гораздо меньше, чем плюсов. Во-первых, это бесконечная, ну, или очень сильно длинная жизнь. Во-вторых, усовершенствованный по сравнению с человеческим организм. Повышенная сила и живучесть, на мой взгляд, достаточно веские факторы…»

«А что скажешь насчет необходимости пить кровь?»

«Да, диета не блещет разнообразием, но, с другой стороны, не требуется такого большого количества продуктов питания. К тому же можно воспользоваться добровольным донором…»

Ага. Донором. Как же. Донором-самоубийцей.

«В крайнем случае, можно пить кровь животных. Во многих фильмах упоминается эта возможность…»

А в случае крайнего голода человек может кору с дерева глодать. А потом животом маяться.

«…а ведь могут появиться и полувампиры. Если вампиры существовали ранее, то, скорее всего, среди нас живут их потомки…»

Вздыхаю и закрываю вкладку.

Мы — вирусы на теле человечества. Мы — его СПИД. Мы можем размножаться только за счет обращения. Нет, в случае необходимости я могу качественно сымитировать «процесс зачатия», даже с семяотделением, но это все — мимикрия. В моем семени нет жизни, и женщина после ночи со мной не забеременеет, не родит.

Воздух наполняется свинцовой густотой, и я привычно укрываюсь в кладовке, переждать.

На этот раз пережидание переносится тяжело. Когда все заканчивается, обнаруживаю, что пальцы впились в ладонь, оставив на ней глубокие порезы от ногтей.

Надо поесть. Я сегодня потратил силу.

Раньше можно было не охотиться…

 

…Гомон толпы, крики торговцев. Свист плетей.

Подхожу к помосту. На помосте — четверо рабов.

— Молодые и здоровые! Всего две мины!

— Ага, а чего они у тебя в колодках? — насмешливый выкрик из толпы. — За такие деньги я лучше осла куплю, он не сбежит!

— За всех! — парирует торговец.

Рабы глядят исподлобья, грязные волосы свисают на лицо клочками.

Гомон усиливается, но желающих покупать нет.

Торговец ждет, но напрасно. От злости он вытягивает одного из рабов плетью. Раб дергается, переступает ногами. Звенит цепь, которой он скован со своими товарищами.

Я подхожу вплотную к помосту.

— Я забираю их, уважаемый, — вежливо говорю я и протягиваю ему требуемую плату.

Торговец встречается со мной глазами и расцветает в улыбке.

— Диомид, я знал, что ты меня выручишь!

Я улыбаюсь в ответ. Торговец протягивает мне конец цепи, которой скованы между собой купленные мною рабы.

— Всегда удивлялся твоей силе, — снова широкая улыбка. — Вроде бы тощ, а силен!

— Боги ко мне благосклонны, Кирос, — вежливо отвечаю я и дергаю цепь.

Рабы двигаются за мной, тяжело передвигая скованные ноги.

Попадающиеся по пути ослы шарахаются в разные стороны.

До дома мы добираемся без приключений.

 

Завожу в подвал всех четверых, снимаю объединяющие их оковы. Колодки так же снимаю, но надеваю ошейники, которые прикреплены к каменной стене подвала толстой цепью.

Надеваю на троих из них.

Смотрят зло, разминают руки, но нападать не пробуют.

Изменяю лицо.

Злость в глазах сменяется паническим ужасом. Дергаются, пытаясь убежать, но падают, отброшенные назад привязью.

Тот, что не прикован, бросается к выходу, но не успевает. Перехватываю его руку и вонзаю зубы. Яд действует моментально.

Вздох, и еда медленно оседает на пол.

У его товарищей лица белые, как мел.

— Проклятый… — еле слышный шепот.

Поднимаю взгляд на говорящего, оторвавшись от еды. Ранки зажимаю пальцем, чтобы не брызгала кровь.

Говоривший закатывает глаза и теряет сознание.

Возвращаюсь к прерванному процессу.

С последним глотком голод отступает…

Страх и ненависть. Много тысяч лет страх и ненависть были единственными чувствами, которые я вызывал у любого человека. Сейчас, благодаря кинематографу, добавились слюнявые восторги. Но — заочно.

Если бы они встретили меня — испугались.

Некстати вспомнился Ванечка.

* * *

Переодеваюсь, выхожу на балкон. Этажом ниже курят и смеются.

Взлетаю в небо темной тенью.

 

Направляюсь в сторону окраины. Центр города слишком хорошо освещен, к тому там понатыканы видеокамеры. Конечно, меня они не распознают, в случае необходимости — небольшой посыл силы, и техника выйдет из строя…

Оно того не стоит.

 

Делаю круг над местным кладбищем…

Хор голосов.

«…дикой ночи я приветствую Тебя! В тёмной ночи я обращаюсь к Тебе! Услышь слова любви и преданности моей! Отец мой, Сатана!»

Не сказать, что я удивлен.

Зависаю почти над их самыми головами.

Черные балахоны, капюшоны, черные свечи. На земле — обезглавленный петух. Даже не черный.

Интересно, зачем Сатане петух?

«…стремлюсь к Тебе! Желаю стать подобным Тебе, ради большей Твоей славы!»

В обмен на петуха? Ха-ха.

Даже в рифму.

Нет, местные сатанисты меня не привлекают.

 

Поднимаюсь выше, но взгляд задерживает одинокая мужская фигура в углу кладбища. Если бы не мое другое зрение, вряд ли заметил.

Спускаюсь пониже.

«…явись ко мне, и выполни мою просьбу! Взываю к Тебе, о Великий Хозяин Тьмы…»

Еще один.

Хочу лететь дальше, но что-то останавливает.

Запах обреченности.

Вглядываюсь.

Одет совершенно неподходяще для поклонника Темных Сил и даже просто для похода на кладбище ночью — серый костюм-двойка, галстук, туфли.

Бесшумно опускаюсь сзади. Попробую узнать, что нужно этому… вызывальщику. Выпить я его успею. Думаю, Хозяин Тьмы не обидится.

Мужчина долго что-то говорит, затем сжигает листок, который держит в руках. Оборачивается.

И видит меня.

Стою между двумя надгробиями. Отсвет фонаря за оградой вполне позволяет разглядеть мой силуэт.

Специально так встал.

Судорожный вздох и звук падения. Запах страха.

Взираю на все это меланхолично.

Молчание затягивается, и я лениво спрашиваю:

— Что надо?

Лицо в испарине, глаза не мигают.

— Так я пойду? — говорю приветливым тоном.

Опомнился. Встает, опираясь на памятник. Машинально пытается отряхнуть брюки от налипшей грязи.

— Э…

Страх сменяется недоверием и стыдом.

— Ты звал, я пришел. Говори, что надо.

Берет себя в руки.

— Вы кто?

— Дед Пихто в полосочку! — голос сочится ядом. — Последний раз задаю вопрос: Что. Тебе. Надо. От. Меня?

Недоверие.

Пожимаю плечами.

— У тебя был шанс, человек. Видимо, ты можешь решить свои проблемы сам.

Дергается, как от удара.

— Н-н-нет. Погодите. Простите меня… Я не ожидал…

Смотрю ему в глаза. Силу не вкладываю, но он и без этого перестает дышать.

Жду.

Решается.

— Моя дочь. Лимфогранулематоз. Четвертая стадия.

«Лимфогранулематоз» выговаривает без запинки. Теперь понятно, почему обреченность.

— Вылечите ее! — полувыдох-полувскрик.

— А ты мне, видимо, душу свою за это отдать собираешься? — легкий оттенок иронии.

Кивает.

— Да. Только пусть…

— А зачем она мне? — перебиваю.

Запинается. В глазах изумление.

— Таких, как ты — у меня вагон и маленькая тележка. Это раз. А, во-вторых, ты далеко не такой великий праведник, чтобы твоя душа представляла ценность, — поясняю, как школьнику.

Изумление сменяется растерянностью, растерянность — отчаяньем.

— Есть другой вариант, — обнадеживаю его. — Если тебя устроит, конечно.

Кивает. Вместо отчаянья — снова вера.

— Мне нужен слуга. Здесь, на Земле. Тот, кто будет выполнять каждое мое пожелание и каждый мой приказ.

Он не изумлен — ошарашен.

— З-з-зачем?

Не отвечаю.

Стушевывается, отводит глаза.

— Да… Простите, это не мое дело…

Молчим.

— Она точно вылечится? — хриплый голос рвет тишину, словно тряпку.

Киваю.

— Да.

— И больше не будет болеть?

Пожимаю плечами.

— Раком — точно. Насчет простуды — не знаю.

Мой ответ словно вытягивает из него остаток сил. Опирается-повисает на памятнике.

— Я согласен. Что для этого надо?

— Протяни руку и закрой глаза. Не открывай, пока не скажу.

Крепко жмурится, протягивает правую руку как для пожатия.

Накидываю капюшон, изменяю лицо. Перехватываю запястье. Пуговицу на рубашке не расстегиваю, а отрываю. Обнажаю предплечье до локтя и смыкаю челюсти.

Голод накатывает.

Делаю глоток и отпускаю руку. Возвращаю свою внешность.

Теперь я тебя найду в любой части Земли. Ты — недоеден. И никто, кроме меня, не имеет право доесть.

Одергиваю рукав рубашки. На ткани расплывается темное пятно.

Судорожный вздох.

Смотрю ему в лицо. Глаза зажмурены изо всех сил.

— Можешь смотреть.

Открывает глаза, как моя кошка — вначале один, потом второй. Медленно.

— Где она находится?

— Кто?

— Твоя дочь.

— В «Детской краевой»… Это на…

Перебиваю его.

— Я знаю, где это.

Действительно знаю. Ее построили лет двадцать назад. Тогда я жил в Комсомольске-на-Амуре.

У него на глазах поднимаюсь в воздух и улетаю.

Охота-то не закончена.

Едой становится водитель «Тойоты», копающийся с фонарем в заглохшем двигателе в одном из дворов.

* * *

Домой возвращаюсь ближе к рассвету. Кошка бежит к холодильнику, требует еды, выговаривая мне за долгое отсутствие на своем кошачьем языке.

Насыпаю ей корм и думаю о встрече на кладбище.

Что руководило мной тогда? Почему я обратил внимание на этого человека? Зачем я решил заключить договор? И вообще — зачем мне слуга?

 

Слуги. С незапамятных времен люди стремились получить что-то «на халяву», пусть даже и за счет договора с потусторонним. Еще до возникновения христианства существовали обряды и ритуалы вызова всяких сущностей, с которых можно получить желаемое.

Жертвоприношения всякие.

Мы можем дать кое-что. Не многое, но кое-что.

Например, вылечить любую болезнь.

Договор служения прост. Желание в обмен на жизнь. На каждый день жизни. Души или служение после смерти нам ни к чему.

Слугой быть выгодно. По крайней мере, я своих слуг не обижаю.

Здоровье, материальное благополучие. Долгая жизнь. Защита…

Перечислять можно долго.

В обмен — выполнение приказов.

* * *

Утром надеваю костюм, очки-хамелеоны. Заказываю такси до «Детской Краевой Больницы».

Больница встречает только ей присущей какофонией запахов. Хлорка, лекарства, кровь, чужая боль.

В каком-то кабинете «заимствую» белый халат. По указателям нахожу онкогематологическое отделение.

Принюхиваюсь, выискиваю родственный запах.

 

Девочке лет пять. Расслабленно спит на койке, видимо, после процедур. В палате никого больше нет. Мне это на руку. Подхожу, присаживаюсь рядом.

Девочка открывает глаза.

— Здравствуйте, дядя доктор! — вежливо приветствует меня она.

Запах смерти.

— Привет! — говорю в ответ. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — серьезно кивает. — А мне еще что-то будут делать?

— Да, но это не больно. Протяни руку и закрой глаза.

— А я не боюсь уколов! — в голосе гордость.

— Все равно глаза надо закрыть, — говорю ласково. — Иначе не получится.

Вздыхает, но глаза закрывает.

Ручка тонкая, как птичья лапка.

Прикусываю ее аккуратно, максимально заострив клыки. Один глоток ее крови дает мне полную информацию о происходящих в организме процессах.

Яда приходится выпускать много. На этот раз в его составе содержится то, что остановит размножение злокачественных клеток, а так же подтолкнет организм к восстановлению.

Прикладываю к ранке кусочек ватки.

— Ну, вот и все, — говорю ей ободряюще.

Девочка привычным движением подгибает руку, удерживая ватку. Взгляд спокоен.

— А что вы мне кололи?

— Лекарство, которое передал твой папа.

— Папа? — в голосе изумление.

— Да, — смотрю сквозь стекла очков. — Оно хорошее, импортное. И ты скоро поедешь домой.

Вздыхает. Не верит.

— Поспи, — поправляю ей одеяло.

Ухожу.

 

По пути вызываю такси. Одно из правил — никогда не садиться на заднее сиденье. Водители любят смотреть на пассажиров через зеркало. В прошлое время, когда ездили на лошадях, было проще.

 

Выхожу на улицу.

Солнце припекает.

Дома кормлю кошку и проверяю электронную почту.

Письмо от собрата. На хинди. Сообщает, что прибыл в Благовещенск, горит желанием встретиться. Вдобавок — номер телефона.

Пишу ему ответ на идиш. Если хочет продолжить игру — я не против. К тому же — лишняя страховка. Извиняюсь, ссылаюсь на хлопоты. Обещаю обязательно прибыть к назначенному времени.

Мне некуда спешить.

* * *

Перед отлетом в Благовещенск покупаю джинсовый костюм, удобные туфли-мокасины, водолазку. Осматриваю себя в зеркало. Пусть я и не вижу своего лица, но фигура меня устраивает. Переодеваюсь в свой обычный дорожный наряд — кожаный.

Насыпаю кошке корм, наливаю воды. Открываю дверь туалета. Не первый раз ей оставаться без меня. Надеюсь, вернусь в течение суток.

На крайний случай оставляю письмо Алене с просьбой приютить кошку. Доставку замедляю на пять дней.

До Благовещенска долетаю за пару часов. Лечу на большой высоте, поэтому плащ покрывается ледяной коркой.

 

Приземляюсь в одном из темных дворов. Небо уже смазано рассветом.

На часах — половина шестого утра.

Инстинкт приводит к плохо запертой двери подвала. Переступаю «следы жизнедеятельности псевдоразумных индивидуумов». Всегда удивляло, почему в заброшенных местах (в том числе и домах где-нибудь в глухих местах, вдали от людей) столько «кучек». Человеческих.

Заворачиваюсь в плотный кокон.

 

После восхода выбираюсь из подвала. Переодеваюсь в джинсовый костюм, кожаный прячу в сумку. Теперь я похож на приезжего. Или отъезжающего.

Ловлю попутку и прошу довезти до вокзала.

 

В зале ожидания провожу три часа. Когда открывается ближайший ларек сотовой связи, покупаю сим-карту и телефон. Для покупки использую паспорт одного из выпитых. Небольшой посыл силы, и девушка забывает сравнить мое лицо с лицом на фотографии.

Все просто.

Для манипуляций не нужны какие-то особые колоссальные запасы силы. Легкий толчок в нужном направлении, и все происходит так, как мне нужно.

Выхожу из здания вокзала, набираю номер собрата.

Не отвечает.

Прячу телефон.

В любом случае, в этом городе я пробуду не дольше, чем до заката. После заката я отправлюсь обратно в Хабаровск.

У меня там кошка.

 

Иду по улице. То там, то тут «грибки» летних кафе. Конец мая, практически лето.

Не люблю лето.

Выбираю скромное полукафе, где больше пива, чем всего остального. Для виду беру бутылку местного и пачку орешков.

Снова набираю номер собрата.

Не отвечает.

Начинает настораживать. Он так рвался со мной встретиться, и вдруг не отвечает.

Через полтора часа беру снова пива, на этот раз разливного и еще две пачки орешков.

— Вы кого-то ждете? — подсаживается миловидная блондинка. Хотя… миловидная — это щедро сказано.

Слегка отросшие у корней волосы выдают ненатуральный цвет. Помада подобрана безвкусно, духи слишком тяжелые, к тому же дешевые. Смешиваясь с запахом тела, дают не очень приятный оттенок.

Если бы я был человеком, то этого, конечно, не учуял.

— Не вас.

Блондинка не сдается.

— Ну, пока нет той, которую вы ждете, может быть, пообщаемся?

«Той» выделяет интонацией.

Ее настойчивость была бы неприятной, если бы внезапно не насторожила.

Я привык доверять интуиции. У меня долгая практика.

Принюхиваюсь.

Страх. Неуверенность. Любопытство. Сексуальный интерес.

Страха больше. И — запах оружейной смазки.

Она знает, кто я такой.

Это «подстава».

Интуиция велит «делать ноги, а так же крылья» немедленно и сразу.

Вида не подаю. Допиваю пиво, смотрю на часы.

У девушки звонит телефон, она берет трубку.

— Да, конечно, все хорошо, да, я…

Запах напряжения.

Встаю из-за столика, выкидываю в мусорную корзину пустой стакан и пакетик из-под орешков. Двигаюсь спокойно, максимально естественно для наблюдателя. Быстрым шагом ухожу прочь.

— Постойте, — девушка прячет телефон и бежит за мной.

Не оборачиваюсь и не останавливаюсь.

Чувства обостряю до предела. Слышу топот ног не только девушки, но и еще четырех человек с разных сторон.

Плюю на конспирацию и взлетаю вертикально вверх с максимально возможной скоростью, прижимая к себе сумку.

Сопротивление воздуха чуть ли не выдирает ее из рук. Несколько секунд — и я на высоте, равной Останкинской телебашни. Еще десять — и я на высоте полутора километров.

Звонок телефона.

Останавливаюсь, достаю аппарат. Собрат.

Или правильнее говорить — «спецслужбы»?

С какой-то бешеной веселостью нажимаю кнопку «Ответ».

-…лё, алё! Послушайте, мы не причиним вам вреда, пожалуйста, выслушайте…

Я угадал. Не собрат.

— …все, что угодно! Алё, вы слышите меня?

— Что вам надо? — спрашиваю в трубку, прекрасно зная, что они хотят. Поймать, исследовать, использовать.

Пленить.

— Послушайте… давайте поговорим, как люди…

Хмыкаю.

Собеседник сбивается, кашляет, но тут же поправляется:

— …просто поговорим. Мы не причиним вам вреда. Спуститесь, пожалуйста. Мы все объясним…

— Нет, — говорю в трубку. «На том конце провода» словно ждут моего возражения.

— …что вы хотите? Мы можем предоставить любые гарантии…

— Нет, что вы хотите? — перебиваю говорящего. — Мы уже с вами беседуем, не так ли? Совершенно не обязательно общаться лицом к лицу… До чего дошла современная техника за последние несколько десятков лет, — добавляю в голос фальшивый восторг.

— Послушайте, — голос другой. Видимо, телефон у предыдущего собеседника отобрали, — меня зовут Феоктистов Александр Евгеньевич. Я полковник Федеральной Службы Безопасности Российской Федерации. Я вам гарантирую, что никто не причинит вам вреда!

Полковник говорит резкими, уверенными фразами.

Был бы я человеком, может быть, и поверил.

— У вас есть двадцать секунд, чтобы объяснить мне, что вам от меня нужно. Время пошло.

— Мы можем предоставить вам любые условия. Вам нужна кровь? Будет кровь, хоть каждый день, любой группы.

— Полковник, вы, видимо, не поняли. Мне плевать на то, что вы хотите предложить. Меня интересуют ваши интересы, простите за тавтологию. А то, что вы перечисляете, у меня и так уже есть.

— Нам нужно ваше сотрудничество, — резко выдыхает полковник.

Хмыкаю еще раз.

— И что я должен буду делать для вас? — ехидства в моем голосе больше, чем, собственно, самой вопросительной информации.

— Поймите, эээ… это не телефонный разговор…

— Телефонный, — перебиваю собеседника. — Мне плевать на вашу секретность, если вы еще не поняли. Лично у меня рядом лишних ушей нет. Если они есть у вас — то это ваши проблемы. Кто здесь представляет ФСБ, я или вы? Вам не кажется, что, не будучи способными обеспечить себе нормальный телефонный разговор, вы себя дискредитируете? И вы еще хотите что-то предложить мне?

Полковник молчит, видимо, не привык к такой отповеди.

В трубке щелкает, и раздается голос третьего человека.

— Простите за предыдущего собеседника, пожалуйста.

Улыбаюсь краем рта. Этот голос глубокий и мягкий, можно сказать, вкрадчивый.

Не мытьем, так катаньем.

Был бы человеком…

— Отвечая на ваш вопрос, что нам нужно… Нам нужны ваши услуги. Не каждый день, естественно… Но, понимаете… Есть ситуации, где наших возможностей недостаточно. И именно в этих ситуациях мы просим вас оказать нам помощь. Не бескорыстно, естественно.

Собеседник замолкает, ожидая моего ответа.

— И какая ситуация у вас назрела сейчас? — спрашиваю, придавая голосу оттенок вежливой заинтересованности.

ФСБшник оживляется.

— Наш человек… за рубежом… попал в очень неприятную ситуацию. Он очень ценен для нас. Мы очень надеемся на вашу помощь, э-э-э… простите, как к вам обращаться?

— Зовите меня «граф Дракула», — позволяю себе маленькую насмешку.

— Мы надеемся на вашу помощь, уважаемый граф, — повторяет свою фразу собеседник, ничуть не удивляясь моему самоименованию.

— Мне нужно подумать, — отвечаю в трубку, выждав несколько секунд.

— Сколько времени вам нужно? — тут же реагирует ФСБшник.

— Пара дней.

— Хорошо, пара дней у нас еще есть, — облегченно выдыхают в телефон. — И… мы надеемся, что вы согласитесь. Когда надумаете, сообщите…

Я не дослушиваю, а просто выкидываю аппарат за пределы объема. Он послушно улетает вниз, продолжая что-то говорить.

Перехватываю сумку поудобнее, поднимаюсь еще на несколько километров, практически вылетая за пределы пригодной для дыхания атмосферы, и направляюсь в сторону Хабаровска, максимально ускорившись.

Приземляюсь на полпути в Хабаровск, на какой-то опушке. Переодеваюсь в кожаный костюм, джинсовый прячу. Удаляю из организма пиво и орешки.

Дожидаюсь заката, пережидаю.

В квартире оказываюсь ближе к полуночи. Первым делом стираю с компьютера письмо Алене. Кошка сидит рядом и щурится.

— Это была ФСБ, — говорю ей, — а не собрат.

Кошка наклоняет голову, нюхает протянутую руку.

— Я чуть не попался.

Белое ухо дергается, словно отгоняет муху. Какая ерунда, мол.

— Смешно, а пришлось бы тебе сидеть тут пять дней, пока моя знакомая не пришла, — увещеваю животное.

Кошка встает, потягивается, поворачивается задом, тычет хвостом мне в нос.

Кошки вечны.

* * *

Утром захожу на сайт «Детской краевой больницы», просматриваю фотографии детей, лежащих в онкогематологии.

«Крапивец Маша, 6 лет…»

С фотографии улыбается дочь моего «кладбищенского» знакомого.

Запускаю «Нюхача».

Через час поисков узнаю, что отца Маши зовут Андрей Викторович. Матери нет, умерла при родах. Повторно отец так и не женился, посвятив все усилия воспитанию дочери.

Работает каким-то клерком, возится с бумагами.

Домашний адрес, рабочий адрес. Домашний телефон, рабочий телефон, сотовый телефон.

За последние два года переезжал три раза. Каждый раз во все более и более дешевое жилье. На сегодняшний день ютится в комнате общежития в одном из худших районов города.

Деньги, по всей видимости, ушли на лечение дочери.

Еще пара кликов мышкой.

* * *

Набираю на сотовом номер онкогематологии.

— Здравствуйте, это отец Маши Крапивец вас беспокоит, — говорю голосом Андрея Викторовича. — Как там моя девочка?

Мы умеем менять внешность. Но если лицо и фигура меняется не быстрее, чем в течение десяти-пятнадцати лет, то голосовые связки можно изменить в течение нескольких минут.

Врач бормочет что-то невразумительное. Из ее монолога, тем не менее, становится ясно, что Маша стала гораздо лучше кушать, у нее повысилась активность, а анализы крови чуть ли не идеальны.

«..конечно, все это требует подтверждения, поскольку возможна ошибка…»

Вежливо благодарю и нажимаю «отбой».

* * *

Надеваю деловой костюм и отправляюсь к Андрею Викторовичу на работу.

Мой знакомый что-то набирает на компьютере, не замечая ничего и никого вокруг.

Стучу его по плечу.

Мужчина резко подскакивает, поднимает на меня взгляд.

Не узнает.

Это естественно, ведь он вряд ли мог разглядеть мое лицо в темноте. К тому же одежда многое значит.

— Андрей?

Кивает.

— Чем могу помочь?

— Мы уже с вами встречались несколько дней назад, вы просили помочь насчет вашей дочери.

Узнает.

На лице не страх — ужас.

Улыбаюсь.

— Маша практически здорова, могу порадовать.

Ужас исчезает.

Краем глаза замечаю, как сотрудники за соседними столами чуть ли не ушами шевелят от любопытства.

Машу Андрею рукой, приглашая следовать за собой.

— Идем.

Мужчина растерянно переводит взгляд на компьютер, затем на меня.

— Мне нужно закончить…

— Забудь, — кидаю быстрый взгляд на «гроб» монитора. ЭЛТ. Скупой начальник, пожалел денег на хороший ЖК-монитор.

— А как же…

— Андрей, у нас договор.

Упоминание договора его отрезвляет. Снова смотрит на компьютер. В глазах мелькает отчаянье, но он берет себя в руки.

— Я могу удостовериться…?

Вопрос он заканчивает многозначительной паузой.

— Разумеется. Собственно, я за этим и пришел, — пожимаю плечами. — Полагаю, Маша будет рада встрече с отцом.

Этот аргумент оказывается решающим. Мой слуга встает из-за стола.

Я иду к двери, он за мной на расстоянии трех шагов.

— Андрей, ты закончил? — слугу перехватывает какой-то полный мужчина. Распознаю в нем начальника.

Мой спутник стушевывается, смотрит на меня затравленно.

Поднимаю бровь.

— Олег Максимович… мне нужно уехать.

Олег Максимович багровеет.

— Андрей, ты должен был сделать это вчера, понимаешь? ВЧЕРА! А ты затянул это до сегодняшнего дня! И тут ты хочешь уехать! К какой-нибудь бабе, да? Ты что, увольнения добиваешься? Так пожалуйста, забирай свою трудовую, делай с ней все, что хочешь! — срывается в крик.

Кричит? На моего слугу?

Касаюсь толстяка, посылаю небольшой импульс. Олег Максимович замолкает на полуслове. Пытается что-то сказать, но только раскрывает рот, как выброшенная на берег рыба.

— Пойдем, — повторяю.

Андрей послушно идет за мной.

— Ты больше здесь не работаешь, — говорю мужчине. — Забудь сюда дорогу.

— А… а трудовая? — спрашивает растерянно.

Поворачиваю голову в его сторону.

— Ко мне устраиваются без трудовой. По-моему, ты в курсе.

Мой спутник машинально хватается за метку на предплечье.

— Простите…

* * *

Первое попавшееся такси отвозит нас в больницу.

Маша весела. Возится в игровой комнате с пластмассовым динозавром ядовито-синего цвета. Меня узнает сразу и приветливо машет рукой. Переводит взгляд на Андрея и кидается к нему.

Обнимает, лепечет что-то в ухо.

Андрей не скрывает слез.

Меланхолично взираю на эту сцену, попутно рассматривая девочку. Последний раз я исцелял очень давно.

Очень.

Нездоровая бледность исчезла. Даже вроде прибавила в весе.

Запаха смерти нет.

В дверях появляется врач, что-то говорит Андрею. Тот пересаживает девочку на другую руку, пытается слушать и врача, и дочь одновременно.

«…нам необходимо все перепроверить, вы же понимаете… нужно удостовериться… конечно, иначе, чем чудом, это не назовешь… сможем через неделю, не раньше…»

«…а дядя доктор мне сделал укол… а потом я спала… папа… а мне кашу давали…»

 

Даю им два часа.

Через два часа касаюсь плеча Андрея. Он через силу отвлекается от суеты с дочерью.

— Нам пора.

В глазах острое нежелание куда-либо уходить.

— У тебя еще будет время.

Мужчина нехотя объясняет ребенку, что «папе необходимо уйти».

Маша согласно кивает, хотя ее этот факт огорчает.

 

Во дворе больницы мой спутник вытаскивает из кармана помятую пачку сигарет, прикуривает дрожащими руками.

Сажусь на дальнюю лавочку. Мужчина ютится рядом, судорожно затягивается.

— Я не верил, — отрывисто говорит.

Киваю.

— Я знаю.

— Простите… можно задать вопрос?

Снова киваю.

— Да, конечно.

— Как мне вас называть?

— На людях — Марк Витальевич. Дома — «господин» или «хозяин».

Сигарета ломается.

Лицо покрывается багровыми пятнами. Делает усилие, чтобы взять себя в руки.

— Я… Мне… мне будет непривычно…

Киваю еще раз.

— Я знаю. Это дело времени.

Дышит тяжело. Отбрасывает испорченную сигарету, достает новую.

— Хочешь спросить еще что-то?

— А… вы вправду Дьявол?

Качаю головой.

— Нет.

Уже не удивляется.

— Можно спросить… а кто?

— Вампир.

Давится дымом.

— Правда?

Поворачиваю голову. Смотрю сквозь стекла очков тяжелым взглядом.

Забывает, что у него в руках сигарета. Обжигается, с руганью роняет окурок. Достает следующую.

— Сильно меня боишься? — прищуриваюсь.

Вздыхает.

— Да. По-моему, это видно.

— Не стоит. Нам предстоит долгое сотрудничество. Я не обижаю своих слуг.

Сигарета укорачивается с бешеной скоростью.

— Что я должен буду делать?

Пожимаю плечами.

— Пока ничего. Поживешь, успокоишься, придешь в себя. Пообщаешься с дочерью. Привыкнешь. Потом — будешь выполнять мои поручения. Поехать куда-нибудь, купить, привезти, встретить…

Выдыхает так резко, что начинает кашлять.

— Ты ожидал чего-то другого?

Кивает, пытаясь успокоиться. Из глаз показываются слезы.

— Убийства там всякие, ритуалы?

С трудом возвращает себе дыхание. Краснеет.

Развожу руками.

— Прости, что разочаровал. Но, если хочешь, то могу и это поручить.

В глазах — паника. Смотрит на меня растерянно. Замечает ухмылку, кривится.

Достает очередную сигарету.

— Давно куришь? — указываю подбородком на пачку.

— Три года. Как Маша заболела.

— Бросать не пробовал?

— Пробовал. Не могу.

— Если хочешь, могу избавить.

— И что взамен? — в голосе настороженность.

Пожимаю плечами.

— Ничего. Договор второй раз не заключается.

Молчит.

— Докуривай, — поднимаюсь на ноги. — Нам еще домой ехать.

Привожу его в коттедж, приглашаю осмотреться.

Медленно обходит комнаты, разглядывает мебель.

— Это ваш дом…?

Киваю.

— Мой. Теперь и твой тоже.

Замирает.

— И где… моя комната?

— Где хочешь. Я не нуждаюсь в сне. Как и в обычной еде. Так что кухня — полностью в твоем распоряжении.

Проходит на кухню, открывает пару шкафчиков, смотрит на пустые полки.

— Я сюда въехал недавно, — поясняю.

Понимающе кивает.

Кидаю на стол пластиковую карту.

— Пин-код «два-два-семь-ноль». Снимешь столько, сколько считаешь нужным. Съездишь в свое общежитие и привезешь свои вещи.

Смотрит на карту с недоумением.

— Да у меня есть деньги.

— Андрей, ты, видимо, не понял еще, — говорю мягко и аккуратно, как ребенку. — Ты не просто мой слуга, ты МОЙ слуга. А я — не человек. Служение таким, как я, всегда было привилегией. Знаешь, почему?

Мотает головой. Ну, право — ребенок.

Даром, что уже тридцатник.

— Ты никогда не заболеешь. Твоя жизнь будет дольше, чем у обычного человека. Сто лет — не предел. Это раз. Второе — материальное благополучие. При желании сможешь себе яхту купить личную лет через пять-шесть, не говоря уже о машине. В-третьих, ты под моей защитой. Любые твои обидчики сильно рискуют собственными задницами. Даже если это будут так называемые «правоохранительные органы».

Вздыхает.

Подталкиваю ему карту.

— Так что бери. Два-два, семь-ноль.

Сковыривает карту со стола, кладет в карман.

На карте — часть из тех денег, что я получил от Ванечки за конкурента.

— Одно из правил. Никогда, никому и ни при каких обстоятельствах ты не должен рассказывать о моей природе.

Вскидывает голову, всматривается.

— Простите… Правила… А сколько их всего?

Пожимаю плечами.

— Не знаю. Не говорить обо мне, выполнять приказы, не врать. Если что-то вспомню еще — скажу.

Запах неуверенности. Нехорошей такой неуверенности.

— Бежать не советую. На тебе метка — найду даже в Антарктиде.

Молчит.

Его идиотское поведение надоедает.

Подхожу ближе, касаюсь руки, одновременно посылая успокаивающий импульс. Перехватываю взгляд.

Запах страха исчезает.

— Я не враг, Андрей. У меня нет врагов. Теперь ты — младший член моей семьи. И я в лепешку расшибусь, чтобы у тебя все было хорошо.

Говорю простыми словами, но твердо, уверенно.

Немного вру, конечно.

Но — немного.

* * *

Быть слугой — действительно привилегия. Последний из моих слуг прожил двести десять лет.

 

…Грязь. С неба льет мерзкий мелкий дождь, стелется пеленой, повисает в воздухе.

Трупы. Раздувшиеся трупы, валяющиеся, словно мусор.

Смерть.

Мелькание факелов, дымный чад. Крики.

Смерть.

Перешагиваю то, что раньше было человеком.

Смерть.

Ступаю на порог церкви.

Одежду что-то держит.

Перевожу взгляд ниже.

Детская ручонка.

Мальчишка. Лет десять, может — меньше. Дергаю накидку, но он не отпускает.

— Господин, господин!

Шепот еле слышен.

Молчу.

— Господин, прошу вас…

Дергаю ткань.

— Умоляю, окажите милость!

Накидка, наконец, освобождается.

Делаю шаг.

— Возьмите мою жизнь и кровь, господин, только исцелите маму…

Останавливаюсь.

Смотрю ему в глаза сквозь птичью маску.

Он ободряется.

Подползает ко мне на коленях, утыкается в ноги.

— Встань.

Мой голос звучит глухо. Маска мешает.

Поднимается, протягивает грязную руку.

— Пейте… — на грани слышимости.

Страха нет.

Перехватываю его запястье так, что он вскрикивает от боли. Наклоняюсь вплотную к уху.

— Откуда?

— Я видел, неделю назад… Вы ведь… правда… сам Дьявол?

Все просто. Он видел меня. Видел, как я питаюсь.

И сделал закономерный вывод.

Решаюсь.

— Где твоя мать?

— Пойдемте…

 

…Широкая двуспальная кровать. Мягкие подушки. На прикроватной тумбочке — кружка с вином.

На кровати умирает старик.

Сажусь рядом в кресло.

— Хозяин… — голос слаб.

Встаю, подхожу ближе.

— Я здесь, Том.

Его рука шарит по покрывалу.

Мягко накрываю ее своей.

Том выдыхает, слабо сжимает мой палец.

 

…Мальчик цепляется за накидку…

…Умирающий старик хватается за палец…

 

— Я умираю, да?

Киваю, но вовремя спохватываюсь. Том давно слеп.

— Да.

— Хозяин… скажите… а что ТАМ?

— Не знаю, — честно отвечаю слуге.

— Мне страшно… — голос старика едва слышен.

 

…Мальчик, стоящий на коленях…

…Старик, лежащий в подушках…

 

— Не бойся.

Легкий посыл силы.

Дыхание выравнивается.

— Ты верно служил мне все эти годы, Том. Твои грехи — мои грехи. Я отпускаю тебя.

На лице старика — улыбка.

Он больше не дышит.

 

От воспоминаний меня отвлекает покашливание. Андрей не может решиться назвать меня ни хозяином, ни господином.

В современном обществе принято считать себя свободным.

— Да?

— Э… можно спросить…

Киваю.

— Ты можешь задавать абсолютно любые вопросы, Андрей. Я даю тебе такое право.

Закусывает губу.

Не понимает.

Раньше было проще. Раньше слуги — понимали.

Лет через пять научится.

— А что насчет Маши..?

Приподнимаю бровь.

— Через неделю, когда выздоровление подтвердится окончательно, заберешь ее и привезешь сюда. Насколько мне известно, ребенку будет лучше здесь, чем в тесном общежитии в задымленном районе. Хотя — ты отец, можешь забрать ее хоть сегодня. У Маши больше нет лимфогранулематоза. Но, правда, ей требуется какое-то время, чтобы окрепнуть. Смотри сам, где это лучше сделать — здесь, дома, или в больнице, под присмотром врачей.

Мнется.

— К тому же… сколько она болела? Три года? На мой взгляд, неделя — не такой большой срок.

Кивает.

* * *

Выхожу из дома и отправляюсь за кошкой. По пути захожу в ресторан, покупаю бутылку дорогой водки. Работники извиняются, что не могут продать запечатанную, предлагают просто открутить и закрутить заново пробку.

Соглашаюсь.

В супермаркете покупаю копченую колбасу, немного салатов, нарезанный хлеб, пару бутылок местного пива.

В квартиру попадаю почти перед самым заходом.

Пушистая встречает у порога, смотрит осуждающе.

Извиняюсь, объясняю, что у меня теперь есть слуга, о котором тоже требуется заботиться.

Пережидаю.

Засовываю кошку в переноску, собираю вещи.

Сворачивается пушистым клубком, словно понимая, что на этот раз путешествие будет коротким.

Оставляю ключи на столе, пишу записку. Извиняюсь, что не могу передать их лично, прошу оставить себе залог в знак извинения.

Покидаю квартиру после наступления темноты.

Кошка молчит.

 

Долетаю до коттеджа за несколько минут. Приземляюсь в темном углу двора.

Окна освещены. Сквозь шторы вижу тень, которая ходит по кухне взад и вперед.

Сигаретный дым.

Прохожу в дом, заношу кошку в кухню, водружаю на стол переноску.

— Что это? — в глазах слуги удивление.

— Кошка.

— Зачем??? — от испуга голос срывается.

Открываю переноску. Кошка выходит, обнюхивает стол. Провожу рукой по ее мягкой шерстке.

— Домашнее животное.

Мужчину разбирает истеричный, повизгивающий смех. Он силится что-то сказать, но не может, лишь бессильно машет рукой.

Касаюсь его, добавляю в прикосновение силы.

Истерика проходит.

— Простите… Я не ожидал… Думал… всякое… Даже жалко кошку стало…

— Я не питаюсь кровью животных, — поясняю. — Она мне не подходит. К тому же животные меня боятся. Кроме кошек и лошадей.

Трогает кончик хвоста. Кошка поворачивается, обнюхивает пальцы, трется головой, привставая на цыпочках.

— Как ее зовут?

Пожимаю плечами.

— Кошка.

Выкладывает на стол пластиковую карту и какой-то листок. Придвигает мне.

— Что это?

— Ваша карта и отчет по расходам.

Качаю головой.

— Не нужно. Когда закончатся деньги, тогда скажешь, я выдам тебе новую карту.

Удивлен. Учитывая, что на карте достаточно большая сумма.

Не для меня.

— Принцип служения строится на взаимном доверии, — говорю, обращаясь к кошке. — Поэтому мне не нужны отчеты, бумаги и чеки.

Поднимаю глаза, смотрю на слугу.

— А в случае необходимости можно принять определенные меры.

Испуг.

* * *

Раскрываю сумку, достаю водку и купленную закуску. Пиво укладываю в холодильник.

Выпьет, расслабится. Пообщаемся.

Конечно, можно было бы сделать все силой, но зачем?

— Угощайся.

— А вы... — осекается, смотрит растерянно.

— И я, — делаю вид, что не замечаю осечки. — Ты привез посуду?

Кивает, кидается к шкафу. Вытаскивает какие-то рюмки.

Кручу в руках стеклянные изделия времен советской эпохи. Те самые, которые именуются «стопками».

Поднимаюсь из-за стола, подхожу к раковине, включаю воду и ополаскиваю рюмки.

Какие-то они не очень чистые.

Видя мои манипуляции, Андрей краснеет. Но уже без какого-либо намека с моей стороны моет тарелки, куда потом выкладывает закуску из пластиковых упаковок.

Первую стопку слуга выпивает, не поморщившись, тут же наливает вторую.

Пока наливает, вижу, как начинает действовать алкоголь.

Движения становятся не такими резкими, зрачки расширяются.

После третьей мужчина замедляет темп выпивки, придвигает к себе тарелку с салатом.

За компанию накладываю себе чуть-чуть.

— Значит, вы теперь мой хозяин? — в голосе легкая бесшабашность, навеянная алкоголем.

— Нечто вроде этого.

— И можете сделать все, что угодно?

— Могу, но не буду, — протягиваю кошке кусочек колбасы.

— Почему?

Показываю рукой на кошку.

— Видишь кошку?

Кивает.

— Я ее хозяин. Могу сделать все, что угодно. Но — не буду. Почему? Потому что она мое домашнее животное. Она мне нравится. У нас с ней определенные отношения. То, что я могу — это еще не значит, что я буду.

В глазах — напряженная работа мозга.

— И я… тоже?

— Что — «тоже»?

— Тоже — «домашнее животное»?

Смотрю ему в глаза.

Смущается, отводит.

— Да.

Не согласен.

— Мне шесть тысяч лет. Я обладаю способностями, которые до сих пор только снятся вашим ученым. По сравнению со мной, ты — именно животное.

Все равно не согласен.

— А как же разум?

Улыбаюсь.

— Возможности моего разума превышают твой примерно на столько, насколько твой — превышает обезьяний. У меня абсолютная память, ускоренная реакция, повышенная скорость обработки информации.

Раскраснелся, машет вилкой.

— Но обезьяны не строят города, не развивают науку!

— А мы в городах просто не нуждаемся. Я могу за сутки добраться до любой точки земного шара, причем абсолютно без каких-либо приспособлений. Уровень развития не может определяться тем, что нужно или не нужно биологическому виду. Людям города нужны — они их строят. Обезьянам — нет, и они обходятся гнездами на деревьях.

— А наука?

— Точно так же. Лично мне человеческая наука чаще по барабану, поскольку особой нужды в ней нет. Медицина? Я не болею. Средства передвижения? Я умею летать, причем выше, чем ваши самолеты. Приборы, усиливающие чувства? Я обхожусь без них. Вкусная еда? У меня другие гастрономические предпочтения. Одежда? Я не мерзну. Удобная постель? Я не сплю.

Задумывается.

— А можете… показать что-нибудь… из своих умений?

Поднимаюсь в воздух, зависаю на уровне люстры.

Хоть он и видел, как я летаю, но в условиях освещенной комнаты это выглядит по-другому.

Делаю круг по комнате, опускаюсь обратно. Смотрю ему в глаза и кончиками пальцев завязываю бантиком стальную вилку.

— Правило номер «следующее». Я не клоун. «Выступаю» по твоей просьбе первый и последний раз.

Сглатывает. На вилку смотрит, не отрываясь. Касается ее пальцем, обжигается.

Качает недоверчиво головой.

— У тебя еще будет возможность убедиться, что я тебя не обманываю, — отправляю «бантик» в мусорное ведро точным броском.

Наливаю ему еще водки.

* * *

Засыпает, лежа лицом в недоеденном салате.

Поднимаю его на руки, отношу в спальню, укрываю одеялом. Он что-то бормочет, укладываясь удобнее.

Одеяло старое, скатавшееся. Простыни тоже, похоже, еще со времен СССР.

Возвращаюсь в кухню. Кошка спит, свернувшись на стуле.

Прячу остатки еды в холодильник. Достаю ноутбук, сажусь за стол.

Перехожу на свой ресурс, в «Личные сообщения».

Одно новое.

Открываю.

Длинный текст, написанный на смеси одиннадцати языков. Из них два — мертвые.

ФСБ.

Снова извиняются за случай в Благовещенске и выражают надежду, что я смогу им помочь. Согласны на любые условия.

Влезаю к одному из благовещенских сотовых операторов. Кое-что немного меняю.

Теперь я смогу позвонить через свой компьютер, а все будет указывать на то, что звонок идет из Москвы.

Набираю номер.

Отвечают после первого же гудка.

— Алло, граф?

Мой собеседник — тот самый, который говорил со мной третьим.

— Вы ожидали кого-то другого?

— И каково ваше решение?

— Изложу после того, как вы расскажете максимально точно план предстоящей операции.

— Может, вы все-таки решитесь на встречу? — после небольшого молчания спрашивает трубка.

— Нет, — отвечаю резко.

Трубка вздыхает и начинает излагать.

* * *

Через час разговоров уяснил следующее: доблестные шпионы доблестной России умудрились проколоться. Информация у шпионов — кровь из носу нужная. От меня требуется доставить их в целости и сохранности на территорию Эр-Эф. Если не получится — гарантированно убить.

Шпионов — двое. Можно убить одного, второго доставить. Либо наоборот. Лучше, конечно, доставить обоих.

Смотрю на присланную карту.

«Объекты» — в Канаде. На карте какие-то горы, но собеседник уверяет, что там — бункер, где держат шпионов.

Разобраться с проблемой нужно в течение недели.

 

— Условия таковы. Тридцать миллионов рублей, номер счета сообщу. Это раз. Второе — три девочки в возрасте от девяти до тринадцати, абсолютно здоровые и девственные.

— Позвольте уточняющие вопросы? — деловито вопрошает трубка.

— Разумеется.

— Национальность и группа крови детей важны?

— Группа крови — нет. Национальность — тоже, но я бы предпочел славянок.

Невидимый собеседник кивает.

— Куда их доставить?

— Пока никуда. Условия доставки обговорим после выполнения мной задания.

 

Нажимаю «отбой».

Другая работа.

* * *

Утром мой собутыльник выползает на кухню, держась за голову.

Достаю из холодильника холодную бутылку пива, протягиваю ему.

Принимает с благодарностью, вначале прикладывает к голове, затем откручивает крышку и присасывается к горлышку.

— Давно так не пил… Даже не помню, как до постели дошел.

— А ты и не доходил, — выкладываю ему правду. — Я тебя отнес. Ты в тарелке уснул.

Рука дергается, бутылка падает и разбивается.

Чертыхаясь, сметает осколки, вытирает лужу.

Равнодушно смотрю за его действиями.

Когда лужа исчезает, лезу в холодильник, достаю вторую бутылку.

Принимает с благодарностью.

* * *

— Мне нужно будет отбыть на неделю.

Смотрит выжидающе.

Недолго молчу, потом продолжаю:

— Можешь освободить одну комнату под детскую. Убери оттуда мебель, купи новую, детскую. Купи игрушки, книги, нормальную одежду… Все, что нужно шестилетней девочке. Это раз. Второе. Замени по всему дому шторы на жалюзи. Цвет выбери сам. Третье. Купи хорошие постельные принадлежности, одеяла. Свое старье можешь выкинуть. И купи хорошую посуду. Общий смысл — сделать из этого дома — жилой дом.

Косится в сторону шкафа, молчит.

— Повтори.

Мнется. Повторяет, запинаясь, как школьник у доски.

Достаю ручку, лист бумаги. Записываю перечень. Чтобы не забыл.

— У тебя есть права?

Мотает головой.

— Тогда наймешь машину. Если затрудняешься в подборе необходимых предметов — найми консультанта.

Достаю из сумки газету бесплатных объявлений.

— Можешь воспользоваться этой газетой, можешь подбирать консультантов через знакомых. К моему возвращению все должно быть исполнено. Вернусь не раньше, чем через семь дней.

Кивает.

— Понял.

— Дочь можешь забрать сам, не дожидаясь меня. И — не забывай кормить кошку.

Снова кивает.

* * *

Задумчиво смотрю на пластиковую бутылку со светлой жидкостью.

“liquid latex”

Ненавижу жидкий латекс.

 

Беру зеркало и начинаю наносить на лицо «резину». Забавно смотреть, как в воздухе появляются очертания человеческого лица.

Первый слой латекса делает из моего отражения нечто полупрозрачное.

Пока он подсыхает, перебираю парики.

Останавливаюсь на длинных черных волосах.

Давняя привычка носить длинный волос.

Коротко обычно стригли рабов.

 

Аккуратно привожу парик в порядок, откладываю в сторону. Накладываю второй слой латекса.

Вот теперь в видеокамерах и в разных отражающих поверхностях я буду похож на человека, не на безголового монстра.

 

Вставляю линзы небесно-голубого цвета.

Брови и ресницы аккуратно подкрашиваю темной тушью. Этого хватит, чтобы не создать впечатление жертвы пожара в зеркале и «представителя нетрадиционной ориентации» напрямую.

Золотая середина.

Сворачиваю волосы, смазываю гелем, укладываю под сеточку. Сверху водружаю парик.

Придирчиво осматриваю себя со всех сторон.

Меня устраивает.

 

Обрабатываю руки.

 

Захожу в гостиную. Андрей видит меня и пугается.

— А…

— Успокойся, — бросаю ему. — Это я.

В глазах облегчение.

— Не узнал?

Смущается.

— Эм… мне надо привыкнуть… что вы можете менять облик.

— Не привыкай. Это грим.

— Грим?

— У меня нет отражения. Я не фиксируюсь на фото и видео, — поясняю. — А одежда или, — показываю пальцем на лицо, — грим — отражаются.

Понимает.

Уже почти не боится моего присутствия.

— Для смены облика мне нужно пару десятков лет. Чем больше придется менять — тем дольше, — открываю ему одну из наших особенностей.

Кивает.

Уже не удивляется.

Принимает, как должное.

* * *

Отправляю слугу за консервами и водой. На случай, если шпионов придется кормить. Рыскать по Канаде в поисках еды желания нет совершенно.

Приносит две банки тушенки, две тунца, булку хлеба, двухлитровую бутылку газированной воды.

Упаковываю все в сумку.

После захода солнца переодеваюсь в черный кожаный костюм с плащом. Откидываю капюшон, выхожу в гостиную.

Андрей увлеченно переключает каналы на телевизоре. Услышав мои шаги, оборачивается.

Бросаю ему телефон.

Не поймал.

Телефон падает на мягкий диван. Диван пружинит, телефон прыгает.

— Я отбываю. Жди через неделю.

В дверях оборачиваюсь.

— И… не разочаруй меня.

 

Взмываю в небо черной стрелой.

* * *

По пути едва не сталкиваюсь с пассажирским самолетом, набирающим высоту.

Задумался, называется.

Успеваю увернуться в последний момент, выжав из перенаправленной гравитации все возможное, чтобы не попасть в турбину.

Даже замечаю чье-то лицо в иллюминаторе.

Ненадолго зависаю в воздухе, успокаиваюсь. Был бы человеком — сейчас унимал бы бьющееся сердце и сбившееся дыхание.

Хотя нет. Был бы человеком — не висел бы в воздухе, как поплавок в речке.

Прижимаю сумку и продолжаю полет.

* * *

Лечу в направлении Алеутских островов. Плохо то, что во время полета мне придется пересечь терминатор.

Высоту держу в пять километров — мне так удобнее. Плотность воздуха почти в два раза меньше, чем у поверхности, соответственно, изменяется и сопротивление.

Дышать мне не надо.

 

Восход пережидаю на одном из островов, спрятавшись в небольшую пещеру на западной стороне.

Людей на острове нет, поэтому полет продолжаю «в штатном порядке».

До Берегового Хребта долетаю через три часа.

По пути замечаю пару военных судов.

 

Солнце припекает.

Делаю круг над приглянувшейся мне вершиной. Рядом — какие-то фермы. Вроде как выращивают всяких животных, чтобы сохранить «национальное достояние». Или что-то в этом роде.

Но меня это интересует мало.

Нахожу глубокую природную пещеру, куда почти не проникают солнечные лучи. Бросаю сумку.

Отличное убежище.

 

Дожидаюсь ночи.

Ночью делаю круг над несколькими хозяйствами, расположенными вблизи от той точки на карте, которую мне представили, как «бункер».

Слежу за происходящим, всматриваюсь.

Две фермы — подозрительны.

Спускаюсь рядом с одной из них, подхожу к воротам.

— Стоять! — пожилой мужчина направляет в мою сторону ружье.

Останавливаюсь.

Выгляжу я, конечно, крайне странно в своем плаще. Ну да ладно.

— Простите, сэр… я хочу просто узнать дорогу, — говорю неуверенным голосом. — Мы с друзьями потеряли карту…

Мужчина убирает ружье.

В темноте мое лицо плохо видно. Вполне могу сойти за какого-нибудь студента.

Продолжаю нести чушь, приближаясь к мужчине.

Рассказываю, как я рад его видеть, поскольку сам едва не заблудился…

Небольшое вливание силы в голос, — и он мне верит.

— Тебе нужно спуститься…

Касаюсь его рукой. Использую силу.

— Что здесь?

Он не сможет мне соврать, даже если очень захочет.

Называет мне длинное название.

Военный объект.

— Расскажи все, что знаешь, об объекте.

Выдает пароли, описания постов, свои должностные инструкции…

Останавливаю словесный поток.

Еще один импульс — и мое присутствие напрочь уходит из его сознания. Он смотрит, но не видит.

Голод туманит разум.

Я потратил слишком много сил на этого человека. Надо распоряжаться ими скромнее.

Захожу внутрь, нахожу тесную кладовку.

Поворачиваю лопату, висящую на стене. Пол вздрагивает и ползет вниз.

Лифт.

 

Внизу — охрана. Встречает меня стрельбой из пистолетов.

Объем перенаправленной гравитации служит неплохим щитом. Пули влетают — и улетают обратно. Выглядит, как будто отскакивают от моего тела.

Я могу создавать разнонаправленные векторы. В середине — обычный, к центру Земли, а по краям — в разные стороны.

Научился этому не очень давно, только когда вплотную занялся изучением фундаментальных наук.

Целятся в голову.

Мне без разницы.

Подхожу вплотную, вызывая панику. Одному сворачиваю шею, второго обездвиживаю.

Мне нужна еда.

Присасываюсь к сонной артерии. Из руки пить, конечно, удобнее, но из шеи быстрее.

Насыщаюсь в считанные секунды. Силы прибавляется.

Перебираю воспоминания. Нахожу те, что касаются «объектов».

 

Двигаюсь в ускоренном темпе.

Навстречу выскакивают еще трое. Вскидывают оружие, но выстрелить не успевают.

Убиваю, даже не притормозив.

 

«Объекты» заперты в какой-то комнате.

Выламываю дверь. Кажется, она была металлическая.

Глаза у обоих огромные.

Делаю «финт ушами» — хватаю одного за левую руку, второго за правую, свожу их вместе и вонзаю клыки в обе руки сразу.

Левый клык в левую руку, правый — в правую.

Неудобно.

Выдаю каждому по порции яда.

Хороший латекс — почти не порвался, когда я изменялся.

Обмякают.

Парализатор плюс снотворное. Очнутся через пару часов.

Мне больше не надо.

 

Прижимаю обоих, как кукол, максимально быстро двигаюсь к выходу.

 

Путь к выходу оказывается сложен — мешают занятые руки.

Усиливаю векторы, насколько могу.

Добираюсь до лифта-кладовки.

Лифт не работает.

Краем уха слышу шипение. Поворачиваю голову.

 

Пустили газ.

Это нехорошо. Мне-то он безвреден, а вот «объектам» — очень даже.

Поднимаюсь в воздух, ударяю со всего размаха подошвами о потолок.

Что-то жалобно хрустит, и в потолке появляется дыра.

Пропихиваю в дыру вначале одного, затем второго. Вылезаю сам.

Газ почти заполнил пространство бывшего лифта.

 

Из «фермы» вылетаю через разбитое окно.

Мужчина с ружьем обращает внимание на звон, но меня игнорирует.

Интересно, долго ли продержится эффект?

Прошлый раз он держался три с половиной часа.

 

Лечу в сторону полюбившейся пещеры. Опускаю на «пол» оба «объекта». Достаю ручку и блокнот, пишу два слова: «Сидите и ждите». Кладу одному из них на нос. И сваливаю в максимальном темпе.

Иначе выпью.

 

Делаю виток над горами.

Голод терзает. Сил нет, но они нужны.

Долетаю до какого-то городка, вылавливаю припозднившегося прохожего.

Выпиваю.

В голове шумит. Обратно в пещеру возвращаюсь, как пьяная курица, два раза чуть не сбив деревья.

«Объекты» очнулись, вертят в руках бумажку, пытаются прочитать.

Совсем забыл — они в темноте не видят.

Плюхаюсь у входа. Мое прибытие заставляет их затаиться.

— Цыц, — говорю. — Вам еще в Россию лететь.

— Простите, а вы кто? — приходит в себя самый смелый.

Не отвечаю. Меня начинает рвать. Рвет долго и неприглядно. Успеваю порадоваться, что они в темноте не видят.

Хотя могут учуять запах крови.

Я за сегодня выпил почти ведро «жидкости».

И две жизни.

* * *

— Вы кто?

Утираю рот.

— Дед Пихто в полосочку, — даю излюбленный ответ. — Помолчите, пожалуйста.

На востоке занимается заря.

Влезаю в пещеру, пробираюсь в самый дальний угол. Предупреждаю:

— Близко не подходить, опасно для жизни. Даже если вам покажется, что я умираю. Побочный эффект препарата.

Кивают.

Спохватываются, что их может быть не видно.

— Да, — говорит один.

— Да, — подхватывает второй.

— И молчите, ради всего…

Звуки режут по ушам.

Заворачиваюсь в плащ, застегиваю его на все молнии и кнопки, вжимаюсь в стену.

Восход ударяет по всему организму, как пневматический молот. Чувства расплываются, смешиваются.

Ощущаю, как пульсирует мироздание.

Инстинкт запрещает шевелиться. Любое неконтролируемое движение может оголить тело.

Но сжимать кулаки — можно.

Прихожу в себя не скоро.

Расстегиваю капюшон, оглядываюсь.

Солнце уже давно миновало горизонт.

Ладони изодраны ногтями в мясо.

 

Голод сводит с ума.

Выбираюсь поближе к выходу.

«Объекты» рассматривают потеки крови. Оборачиваются ко мне и меняются в лице. Видимо, выгляжу я вовсе неприглядно.

— Цыц, — говорю. — Не трону.

Отдираю с лица ошметки латекса.

— Вы кто? — повторяет вопрос самый смелый.

— Я же говорил, — устало отвечаю. — Дед Пихто.

— Какой дед Пихто?

— В полосочку! — рявкаю так, что они едва не падают вниз.

Отворачиваюсь от них.

 

Видели когда-нибудь американские мультфильмы, где оголодавший персонаж гоняется за другим персонажем-животным? Облачка-мысли, в которых объект охоты предстает то в виде жаренного на вертеле, то в виде супа?

У меня почему-то возникают именно такие ассоциации, глядя на «объекты».

 

— Вечером приду, — бросаю им бесцветным голосом. Сил на контроль голосовых связок нет.

Подпрыгиваю, цепляюсь за какой-то камень и резво взбираюсь по склону вверх от входа в пещеру.

То, что я умею летать, им знать незачем.

 

Нахожу еще одну пещеру. Она хуже, меньше размерами и направлена не очень удачно. Когда солнце будет восходить, то внутри будет многовато света.

Убийственного света.

Но мне надо дождаться заката.

 

Меня снова рвет. Выплескиваю на склон горы остатки крови.

В голове полный бред из личностей выпитых, вдобавок разрозненные куски той, что выпил несколько дней назад.

Питаться часто — опасно.

В мысли вползает ощущение обреченности, соблазн добыть еще еды.

Влезаю в пещеру, укутываюсь в плащ. Солнце косыми лучами заливает мое жалкое убежище.

Погружаюсь в транс, свойственный моему виду. Сознание двоится, делится, и каждая из частей начинает перемалывать чужие личности.

Полезное умение.

«Форсированный пищеварительный процесс», так сказать.

Главное в этом — чтобы не случилось наоборот.

Чтобы меня не съели.

В себя прихожу ночью.

Не заметил захода.

Это, в принципе, возможно. Транс — очень специфическая вещь.

 

…Сижу в пещере, пытаюсь выполнить указания Наставника, который висит над полом на высоте двух ладоней.

— Неверно, Шеш, — в голову прилетает удар силой. — Освободи мысли. Нет ничего — только ты — и ты.

Жмурюсь от напряжения.

— Балбес, — Наставник ударяет рукой по стене, откалывая куски. — Чтоб тебя спалило раньше, чем ты одичаешь!

 

Вылетаю из пещеры, добираюсь до места, где оставил «объекты». Чувствую себя отлично. В голове — полный порядок.

Слышу, как в пещере разговаривают.

— Как думаешь, что с ним могло произойти?

— Понятия не имею. Кто это вообще такой?

— Думаешь, я знаю?

— Третьи сутки пошли. Пить хочется…

 

Третьи сутки? Подзадержался я, однако.

Поднимаюсь вверх, мягко спрыгиваю перед входом.

«Объекты» шарахаются прочь.

— Все в порядке?

— Думали, ты не вернешься, — один из них пытается улыбнуться.

Пожимаю плечами.

— Я вернулся.

— У тебя есть вода?

Прохожу в глубину пещеры, достаю бутылку из сумки. Слышу, как облизывают сухие губы.

— Пошарить было не судьба?

Пьют, чихая.

Достаю консервы и хлеб.

— Почему не нашли? — снова спрашиваю.

— Мы не знали…

Едят торопливо.

Что-то не похожи они на шпионов.

* * *

— Когда за нами прибудут?

— Скоро будем в пути, — отвечаю уклончиво. — Но вначале мне нужно вколоть вам кое-что.

— А от этого нас опять коллективные глюки припрут?

Это он, по всей видимости, про мой укус.

Придаю голосу веселости.

— Обязательно, без этого никак.

И добавляю серьезно:

— Глаза закройте.

Послушно жмурятся.

Кусаю одного, затем второго. На этот раз делаю по небольшому глотку их крови, чтобы наиболее точно рассчитать состав и дозу.

Отключились.

Вешаю на руку сумку, собираю пустые банки.

Подхватываю «объекты», вылетаю в сторону России.

* * *

Лететь тяжело. Не в том смысле, что тяжело нести двоих — в пределах объема — невесомость. А в том, что лететь приходится низко и медленно, удерживая большой объем.

 

Главное — не дать себя догнать рассвету.

Внизу — Тихий океан.

* * *

Приземляюсь в каком-то городишке на Сахалине.

Укладываю «объекты» рядком на крыше ближайшей пятиэтажки. Проснутся не раньше, чем через пару часов.

 

Спускаюсь на землю.

Небольшой посыл силы — и продавщица в ближайшем магазине с любезностью предоставляет мне телефон.

Мой звонок ждут.

Говорю, где лежат «спящие красавцы», называю номер счета. Собираюсь вешать трубку.

— А куда доставить детей? — останавливает меня вопрос.

— Никуда. Я передумал. Дети не нужны, — говорю и нажимаю «отбой».

 

Мне действительно не нужны эти дети. Я поставил такое условие лишь потому, что хотел проверить, насколько важно было решение проблемы для «службы». Если бы они отказались предоставить мне детей, я бы их послал подальше.

 

Продавщица улыбается, предлагает заходить еще.

На ближайшие десять минут я для нее — лучший друг.

* * *

Улетаю в сторону Хабаровска.

Татарский пролив преодолеваю, словно в тумане. Голод путает мысли. Тело стремится завернуть в сторону ближайшего населенного пункта.

Нельзя.

 

Приземляюсь посреди тайги. Устраиваюсь в бывшей медвежьей берлоге. Лицо самопроизвольно изменяется.

Яд капает на одежду.

Укутываюсь в плащ и погружаюсь в транс.

Силы есть, но предыдущие две выпитые жизни «раздразнили аппетит», и голод накатывает сильнее, чем обычно.

Слышу, как разбегаются животные.

 

Прихожу в себя после заката.

Еще одни сутки.

Голод прячется где-то глубоко.

* * *

Домой прилетаю через несколько часов. Приземляюсь в темном углу двора, отряхиваюсь.

В одном из окон на втором этаже слабый свет. Похоже на ночник.

Дергаю ручку входной двери. Заперто.

Нажимаю звонок.

 

Слышу, как слуга буквально скатывается по лестнице. Открывает дверь через минуту.

— Здравствуйте...

— Привет, — говорю. — Как дочь?

Расцветает.

— Все хорошо, привез ее вчера. И… спасибо вам.

Киваю.

— Я рад, что все хорошо.

Подбегает кошка.

Наклоняюсь, глажу ее по спине.

* * *

В комнате ожидания — какое-то барахло.

Зову слугу.

— Убери.

— Простите… — суетливо вытаскивает наружу сумки.

— Не складывай сюда больше ничего, — поясняю ему, пока он возится с вещами. — Эта комната мне нужна.

— Я не знал, — оправдывается.

Киваю.

— Понимаю.

Захожу внутрь и запираюсь.

Восход пережидается легче, чем обычно.

* * *

Из кухни воняет чем-то горелым.

Андрей суетится у плиты. От плиты валит сизый дым.

— В чем дело?

Вздрагивает, едва не роняет сковородку.

— Я… готовлю завтрак.

На сковородке — что-то черное.

— Ты собираешься это есть?

Сует сковородку под кран, остервенело отскребает угли.

— Нет, просто… пригорело.

Бросает сковородку в мыльной пене, достает маленькую кастрюльку. Из холодильника достает несколько сосисок.

Заглядываю в холодильник через его плечо.

Пакет с дешевыми сосисками, на дверце — несколько яиц. Кетчуп, немного майонеза. Полтора помидора. Несколько яблок.

Открываю морозилку.

Пельмени.

 

Закрываю морозилку, сажусь на стул у окна.

Слежу за суетой.

Андрей варит сосиски, запаривает сублимированную лапшу. Заваривает чай в пакетиках.

Мое присутствие его напрягает.

Мой слуга не умеет готовить.

 

Накладывает две порции. Вопросительно смотрит на меня, но я качаю головой.

— Папа!

В кухню проскальзывает Маша. Видит меня, останавливается.

— Здравствуйте, — в голосе небольшая растерянность.

— Привет, — отвечаю девочке. — Как ты?

— Хорошо.

Подходит ближе, взбирается мне на колени.

— А когда вы сказали, что я скоро к папе поеду, я вам не поверила. А вы правду сказали.

Андрей не знает, как реагировать на наглость дочери. Замирает в растерянности.

Глажу девочку по волосам.

— Мне незачем было обманывать. Обманывают те, кто боится правды.

Понимающе кивает. Серьезна не по годам.

— Меня зовут Маша.

— А меня Марк Витальевич.

 

Андрей указывает Маше на тарелку с сосисками. Девочка послушно сползает с моих колен и усаживается за стол.

Голова на уровне столешницы.

Выковыривает сосиски из пластиковой оболочки.

 

— Дай телефон, — приказываю слуге.

Андрей хлопает себя по карманам, затем убегает из кухни.

— Папа волнуется, — подмечает Маша.

— Волнуется, — подтверждаю детское наблюдение.

— Он вас боится. Вы, наверное, очень строгий начальник.

Раздвигаю жалюзи, выглядываю во двор.

— Наверное. А ты меня не боишься?

Маша молчит и жует сосиску.

— Нет, — отвечает под конец. — Вы же не мой начальник.

Улыбаюсь детской логике.

— Любишь творог?

Девочка кивает.

 

Дверь в кухню снова открывается. Андрей протягивает мне сотовый.

Набираю номер ресторана, делаю заказ.

Слуга смущен.

— В этом нет необходимости…

— Нет? — перебиваю. — Кормить ребенка после рака синтетическими сосисками — это необходимо? Или «бомжпакетами»?

Андрей молчит и смотрит в пол.

— А мне вкусно, — вмешивается Маша. — В больнице такого не давали.

* * *

Комната Маши — на втором этаже. Небольшая, уютно обставленная. Книжки, стол, маленькая кроватка.

Чувствуется женская рука.

— Я попросил подругу Лиды… моей жены, — поясняет Андрей за моей спиной.

Киваю.

— Неплохо.

* * *

Открываю ноутбук, проверяю счет.

Тридцать миллионов.

В «Личных сообщениях» — еще одно послание. Благодарят за помощь, выражают надежду на дальнейшее сотрудничество.

Сообщение игнорирую.

Все-таки «поход» за «шпионами» был достаточно тяжел. Я плохой боец. Меня легко задавить количеством. А если подорвать чем-нибудь, то разлечусь на мелкие клочки.

Засыпать подземный бункер — за триста лет не откопаюсь. Разве что приманю зовом…

И подчинять своей воле мне сложно. Слишком молод.

 

Когда я проснулся, я не умел ничего.

Полет освоил через сто лет. И то несколько десятилетий был похож на перелетную курицу.

Дневной свет стал переносить через двести.

Если бы не Наставник, давно бы ушел в Тень.

 

-…твой долг. Тот, кого ты обратил — твой птенец. Ты обязан его встретить после пробуждения. Ты обязан научить его всему, чтобы он выжил. И ты обязан его убить, если он одичает…

 

Пусть Тень будет к тебе благосклонна…

 

Пишу письмо Алене.

Извиняюсь за долгое отсутствие, ссылаюсь на дела. Приглашаю на выходные погулять в парке.

* * *

Откладываю ноутбук, закрываю глаза. Задумываюсь.

Последние две недели прошли в суете. Алена, затем ФСБ, затем слуга… Спрашивается, зачем мне это все надо? Триста лет жил один, и все было в порядке.

Хотя… Похоже, все началось с кошки. Угораздило же меня подобрать пятнадцать лет назад пищащий полуслепой комочек…

 

…Коробка.

Заглядываю в коробку.

Четверо котят. Трое — уже остыли. Четвертый надрывно плачет, беспомощно водя головой, бесполезно ища теплый мамин живот.

Поднимаю кроху на ладони.

Белая кроха.

 

В магазине покупаю молока. В аптеке — пипетку.

Кормлю малышку тут же, на крыльце, вызывая теплые улыбки…

 

…Кормить приходится по часам. Мне несложно. Я не сплю.

Через неделю маленькая открывает оба глаза.

Еще через неделю носится по моему жилью, гоняя небольшой мячик.

Мячик я купил в зоомагазине…

 

Алена отвечает почти сразу. Выражает понимание, сочувствует количеству дел. На выходных погулять будет только рада.

Киваю сам себе.

* * *

К двум часам доставляют обед: теплый куриный суп-лапшу, картофельное пюре, мясо в горшочке, два вида салатов и компот из свежих яблок.

— Вкусно, — говорит Маша. — Как у бабушки.

Андрей вяло ковыряет свою порцию.

— Надо хорошо кушать, — отчитывает его дочь. — А то не вырастешь. Марк Китаевич, а почему вы не кушаете?

— Я уже поел, спасибо, Машенька. Лучше ты кушай, — объясняю я девочке.

Ее отец издает нервный смешок.

 

После обеда Андрей сгружает грязные тарелки в посудомоечную машину. Маша вежливо говорит «Спасибо!» и убегает наверх.

— Где сейчас ее бабушка? — спрашиваю я Андрея.

— Умерла два года назад, — отвечает он. — Маша тогда была в больнице… в очередной раз.

— Из-за чего умерла?

— Сердце… Она была Машиной прабабушкой… моя бабушка по матери.

— А родственники твоей жены?

— Лида была сиротой.

— Кто еще остались из родни?

В глазах настороженность.

— Никого.

Запах лжи.

— Андрей, — смотрю с укором. — Одно из правил — не врать, помнишь?

Закусывает губу.

— Зачем вам?

Пожимаю плечами.

— Мы иногда будем уезжать. Надолго. Мне нужно знать, будут ли они о вас беспокоиться. Не поднимут ли панику, если вы вдруг исчезнете из поля зрения на месяц, двое… полгода или год.

Облегченно вздыхает.

— Нет… только мой брат. Но он живет во Владивостоке, мы созваниваемся редко, хорошо, если раз в год. Наши родители умерли уже давно.

— Кто ты по профессии?

— Учитель английского языка, — отвечает. И добавляет после паузы: — И истории.

Для меня — бесполезная профессия.

— Запишись на курсы вождения, — говорю. — Потом машину купишь.

— У меня зрение плохое, — возражает. — Окулист не пропустит.

Внимательно смотрю на слугу.

— Руку протяни.

Протягивает раскрытую ладонь, спохватывается, теряется.

Перехватываю предплечье.

— Глаза закрой.

Делаю глоток его крови.

Близорукость, слабое сердце, гастрит, цирроз печени в начальной стадии. Легкие загажены курением. Повышенное давление, вегетососудистая дистония и еще куча всяких недугов.

Впрыскиваю порцию яда.

 

Хотя сейчас на самом деле это — не яд. Как не было ядом то, что я вливал в организм Маши. Но за многие годы привык называть секрет своей железы ядом.

Уникальная железа. Появляется только при изменениях. Реагирует на мое желание и придает яду именно тот состав, который необходим.

Многого я сам не понимаю.

 

Разжимаю челюсти.

И встречаюсь взглядом с Андреем.

В глазах — ужас.

Возвращаю лицу человеческий вид.

— Я же велел тебе не смотреть, — укоризненно замечаю.

Пытается что-то сказать, но не может. Ноги слабнут, и мужчина просто садится на пол.

— Любопытство зачесалось? Удовлетворил?

От страха текут слезы.

Качаю головой, касаюсь плеча рукой. Небольшой импульс, и панический страх ослабляет свою хватку.

— Хотя, — говорю, — может быть, и правильно. Все равно рано или поздно узнал бы.

Поднимает на меня глаза. По лицу крупными каплями стекает пот.

— Привыкай.

— Вы так… едите?

Кивок.

— Да. Но не только. Сейчас, например, влил в твой организм лечебные вещества.

— А Машу…

Протягиваю ему руку и помогаю подняться. Усаживаю на стул.

— И Машу.

— А она…

— Знаешь такую фразу: «Закрой глаза»? — спрашиваю ядовито. — Она вот знала и закрыла.

— А…

— Бэ!

Наливаю в стакан воды, подаю.

Пьет, стуча зубами о край.

— Думаешь, я монстр?

Молчит.

— Может быть, ты и прав, — замечаю. — Прости. Я долго не общался с людьми так близко. Отвык.

— Скажите… м… вы ведь разрешили задавать вопросы?

Киваю.

— Любые?

Вздыхаю.

— Спрашивай уже.

— А как становятся… такими как… вы?

 

Давно замершее сердце ударяет о грудину.

 

…руку охватывает жгучая боль…

…режет себе предплечье, по серой коже сочится красная жидкость…

…припадаю губами, делаю глоток…

…горло охвачено огнем, дышать невозможно…

…глаза вылезают из орбит…

 

…грязно, темно. Я в какой-то яме…

— … вставай! Руку давай, говорю!

…незнакомая деревня… гораздо больше, чем была вчера…

...собаки убегают с визгом…

-…Проклятый, проклятый!

 

— Нужно дать выпить свою кровь… и вкусить мою.

— И все?

— В принципе, да.

— То есть те, кого вы… едите…

— Они не возрождаются. Я же не даю им своей крови.

— А…

— Когда я кусаю, я ввожу в кровь определенный секрет… одной моей железы… я называю его ядом, хотя это не совсем верно… он может менять свой состав в зависимости от моего желания. Может убить, а может — исцелить, — пускаюсь я в пространные объяснения. — При обращении я должен ввести в кровь моего будущего птенца определенные вещества. Но в яде не все… часть из них — в моей крови. Поэтому необходимо дополнить… «букет», так сказать.

Слушает внимательно.

— Потом человек должен умереть. Не совсем умереть. Через сто лет обращенный восстает.

— Сто лет? — в глазах удивление. — Не один день?

Качаю головой.

— Но по ощущениям — как один день.

— Почему сто лет?

Поднимаю брови:

— Я откуда знаю?

Задумывается.

— Не проси, — предупреждаю его возможный вопрос. — Не обращу.

— Не… я не думал об этом… — оправдывается. — Просто…

Запах лжи.

— Не ври.

Краснеет.

— Я не вру…

— Я чувствую запах.

— Запах???

— Когда ты испытываешь какие-либо эмоции, я чувствую их запах, — снова поясняю. — Как собаки. Страх, ложь, неуверенность, возбуждение… Они для меня настолько явны, как для тебя запах свежего хлеба рядом с пекарней.

Зависть.

— И не завидуй. Моя судьба не стоит того, чтобы завидовать.

Смотрит в стол.

Не буду говорить про голод.

— Потом поймешь… поживешь рядом, поймешь.

 

-…уйди, говорю! Приказываю, уходи!

Том мотает головой.

— Нет, вам же плохо!

— Уйди, болван!

— Нет!

Толкаю рукой. Слуга пролетает через весь зал и тяжело ударяется в стену. Слышу хруст ребер.

Безвольной куклой падает на пол.

Голод заволакивает все кровавой пеленой…

…Рву на части крошечную «армию», штурмующую мой замок… Вокруг куски конских и человеческих тел…

…Выпиваю еще одного…

…И еще одного.

И еще…

 

…Разум ходит ходуном. Не осознаю себя, иногда начинаю говорить чужим голосом… В транс войти не получается…

 

…Слуга слабо дышит, уложенный на чистую постель. Рядом священник, трое служанок.

Врываюсь в комнату.

— Пошли все вон!

— …te absolve in nomine Patris…

— Вон!

— Он отходит, господин…

— ВОН!

Суетливой толпой выталкиваются в двери.

Впиваюсь зубами в руку слуги, едва успев измениться.

Цвет его лица улучшается на глазах.

 

Выхожу в коридор.

— Сколько он так?

— Да уж две недели как… вы-то, господин, после боя-то исчезли…

 

Две недели…

Хватаюсь за голову. Чувствую, как липкие пальцы чужой личности обхватывают мой воспаленный разум.

Времени пробыть в трансе, как следует, не хватило… Но я успел… не дал слуге уйти… куда там уходят люди? На небеса? Пусть будет на небеса…

— Меня еще не будет какое-то время, — бросаю прислуге. — Позаботьтесь о Томе. Если запросит есть — накормите.

Ухожу быстрым шагом, ловя на себе испуганные и изумленные взгляды…

 

Андрей молчит. Молчу и я. Не о чем говорить. Все слишком сложно. Ему не понять терзания старого вампира. А мне прекрасно понятны его сомнения.

Подставляю руку солнечным лучам.

— Двести лет.

Вскидывает голову.

— Что..?

— Двести лет мне потребовалось, чтобы выносить солнечный свет. Сто лет — чтобы научиться управлять полетом. Различать запахи — тоже примерно столько же…

…И научиться справляться с голодом…

В глазах изумление.

— Думал, все так просто?

Смущается.

Хмыкаю.

Кошка вылизывает белый бок.

* * *

В субботу надеваю джинсовый костюм, в котором был в Благовещенске. Смотрюсь в зеркало, поправляю футболку.

До набережной доезжаю на такси, как обычно.

— Привет!

— Привет!

Ей идет сарафан.

— Ты изумительна, — отвешиваю комплимент.

Расцветает.

— Спасибо!

Спускаемся к воде.

Вода мутная и грязная. Летают чайки.

— Хорошая погода, — говорит Алена и подставляет лицо ветру.

— Хорошая, — соглашаюсь.

Ее запах будит в душе какие-то странные, давно забытые чувства.

Не добыча.

 

Находим кафе-«грибок». Берем лимонад.

— Я сказала, что сегодня на работе, — внезапно говорит Алена. — А то бы не пустил.

Понимаю, что имеет ввиду мужа.

— Ты женат?

Качаю головой.

— Не довелось как-то.

— Сколько тебе лет?

Вспоминаю возраст в нынешнем паспорте.

— Тридцать шесть.

— А чего задумался?

— Считал, — «признаюсь».

Улыбается.

— У меня отец тоже не помнит, сколько ему лет. И муж…

Пьем лимонад.

Состав ужасен.

* * *

Гуляем по набережной. Покупаю воздушные шарики. Под веселый смех запускаем их в небо. Они летят красными и синими пятнами.

— Интересно, до какой высоты они могут подняться? — спрашивает Алена.

— Пять километров, — отвечаю, не задумываясь.

— Откуда знаешь? — смеется. — Проверял?

— Ага, проверял.

Улыбаюсь.

 

А ведь действительно проверял. Что на меня нашло тогда, сам не знаю. Выпустил шарик и полетел следом. Шарик летел-летел… потом покрылся инеем и лопнул.

Картина маслом: летит зеленый воздушный шарик, а рядом летит дурной вампир, чтобы проверить, когда этот шарик лопнет…

 

Смотрит на часы.

— Мне, к сожалению, пора.

Киваю.

— Понимаю. Был рад погулять с тобой.

— Взаимно!

Провожаю ее на автобус.

* * *

Домой еле успеваю к заходу.

Врываюсь в дом, едва не сбиваю с ног Андрея. Под его изумленным взглядом заскакиваю в комнату ожидания.

После заката выхожу из комнаты.

Слуги нигде не видно.

Чувства подсказывают, что он в комнате дочери.

— Андрей, — зову.

Несмело выходит, встает на вершине лестницы.

Машу рукой.

— Подойди.

Делает два шага.

— Прости, — говорю. — Я напугал тебя. Не хотел. Моя вина.

Очень изумлен.

Снова машу рукой, приглашая следовать за собой.

Спускается с лестницы, опасливо поглядывая.

Захожу в кухню, достаю из холодильника бутылку пива, протягиваю.

— Закат, как и восход, смертельно опасен для меня, — говорю после молчания. — С того момента, как край солнца касается горизонта. И до тех пор, пока либо полностью не спрячется, либо полностью не выйдет.

Молчит.

— Я сегодня… подзадержался. Поэтому едва не попал… В той «кладовке» я пережидаю. Пришлось торопиться.

Делает глоток пива.

— Если захочешь меня убить, — пожимаю плечами, — достаточно сделать так, чтобы на меня попал естественный свет… в момент захода или восхода.

— Это как?

— Мне тебя учить, как можно меня убить? — ехидно спрашиваю.

Закусывает губы.

— Мне опасно серебро. Оно оставляет долго незаживающие раны. Осина вызывает аллергическую реакцию. Святая вода, кресты и прочие атрибуты всех религий — не действуют, — раздраженно говорю. — Ты доволен?

Ощущаю волну неприязни.

— Извини, что я тебя напугал. Но… я прошу тебя поверить мне. Я не причиню тебе вреда. Я не человек, да… мои поступки могут казаться непонятными… но никакое из моих действий не будет для тебя опасно…

Смотрит в пол. Тело напряжено.

— Рядом со мной ты в большей безопасности, чем где-либо, — пытаюсь снова объяснить. — Даже если здесь окажется команда «Альфа», жаждущая твоей крови, я уложу их за считанные секунды. Если тебе прострелят сердце, то в течение минуты я смогу вернуть тебя к жизни. Если мозг… вот насчет мозга — не знаю. Но буду пробовать. Конечно, если ты окажешься вплотную ко мне, то пули тебя не возьмут. Тебе не страшны никакие болезни, даже СПИД, сифилис, туберкулез и чума, вместе взятые.

Не то.

— Читал «Трех мушкетеров»? — спрашиваю. И продолжаю, не дожидаясь ответа: — В детстве их многие читали. Честь и благородство… Так вот, для меня это — дело чести. Мой долг. Моя святая обязанность — твоя жизнь.

Тело слегка расслабляется.

Сажусь на стул у окна, гляжу на темнеющий горизонт.

— Я жил в те времена, когда эти слова чего-то стоили. Я мало кого удостаивал чести быть моим слугой. И ни один из них… не ушел несчастным.

— Ушел? — заинтересовался.

— Они проживали долгую жизнь… и каждый из них покидал этот мир с улыбкой… Я помню каждого из них… Я помню их имена, их лица, их жизни… И каждый из них навсегда со мной…

Касаюсь сердца.

— Вот здесь.

Растроган. Придвигает стул к столу, допивает пиво.

— Думаешь, я бесчувственный чурбан? — улыбаюсь грустно. — Увы… Не верь фильмам… там про нас нет почти ничего верного… остатки мифов плюс домыслы сценаристов.

— Сколько … вас… всего? — хрипло спрашивает.

— Не знаю, — безразлично пожимаю плечами. — Я не видел никого из нас более сотни лет.

— Сколько???

— А что ты думал? — хмыкаю. — Что у нас свое сообщество, гнезда по всем городам, мы собираемся по ночам в клубах и вместо томатного сока добавляем в «Кровавую Мэри» вторую положительную из пакетика?

Смущается.

— Увы, Андрей… Я был бы счастлив, если бы все обстояло именно так… Но наша ноша слишком тяжела, чтобы ее могли разделить многие.

— Боишься высоты? — ни с того ни с сего спрашиваю слугу.

— Немного, — отставляет в сторону пустую бутылку.

— Хочешь, покажу тебе ночной город?

— Это как?

— Поднимешься со мной.

— А… я не упаду?

Качаю головой.

— Ни за что.

Снова прикладывается к бутылке, забыв, что она пустая.

— А почему бы и нет? — отвечает. И встает из-за стола.

Выходим во двор.

Обхватываю мужчину под мышки и невысоко приподнимаю. Стараюсь, чтобы его тело попало в объем.

Выдыхает и цепляется в меня руками.

— Падаем…

— Не падаем. Когда летаешь, кажется, что падаешь. Учил в школе физику? Просто гравитация сейчас в другую сторону.

Смотрит вниз на крышу коттеджа.

— А нас не видно?

— Видно, — отвечаю и поднимаюсь еще метров на двадцать.

Вцепляется еще крепче.

Пусть. Ему так увереннее.

Аккуратно поднимаюсь еще выше, не отпуская тело мужчины. Наверное, со стороны мы похожи на пару геев своими «жаркими объятьями».

Ага. Геи, висящие в воздухе.

Поднимаюсь на высоту, с которой можно охватить взглядом весь город.

— Ух, ты! — говорит Андрей, забывая бояться.

Делаю широкий круг, долетаю до набережной, затем лечу над рекой, едва касаясь водной глади.

По реке плывет прогулочный катер.

Огибаю его по дуге, чтобы не попасть в поле зрения веселящегося народа.

Возвращаюсь обратно.

Андрей восторженно раскрывает руки навстречу потоку воздуха.

Приземляюсь в темном углу двора. Кажется, это теперь уже официально моя «посадочная площадка».

— Всю жизнь мечтал летать! — в глазах — детский восторг. — Спасибо!

Улыбаюсь. Мелочь, а приятно.

 

-…болван! Подпрыгни.

Послушно подпрыгиваю.

— А теперь — подпрыгни в другую сторону!

Подпрыгиваю, приземляюсь в ту же точку.

— Болван, — делает вывод мой Наставник.

* * *

Маша старательно доедает порцию творога с медом. На тарелке ее отца — яичница. Я стою у окна и смотрю на буйство зелени сквозь жалюзи.

— Осенью Маше в школу, — внезапно говорит Андрей.

Киваю.

— И куда ты ее хочешь определить?

Пожимает плечами.

— Не знаю, думал в гимназию неподалеку.

Смотрю на девочку. Тарелка уже пустая.

— Марк Витаевич, а вы меня тоже в школу поведете, с папой?

Улыбаюсь.

— Не знаю, Машенька. Как только решим — скажу.

Допивает чай с молоком, говорит «спасибо» и уходит.

Хорошая девочка, спокойная и тихая.

Андрей убирает посуду.

— Тебе нужно решить, какую жизнь ты хочешь для нее, — говорю.

Замирает, смотрит на меня.

— В смысле?

— В прямом. Расскажи, как ты видишь ее будущее.

Задумывается. В руках — тряпка.

— Я как-то не думал… А как надо?

Вздыхаю.

— Смотри, Андрей. Рано или поздно, живя рядом со мной, Маша узнает, что я — не такой, как все. Она больше не спрашивает, почему я не завтракаю и не обедаю вместе с вами, но от ее внимания это не ускользнуло. Она подозревает, что ночью я тоже не сплю и иногда отлучаюсь. Она видела, как я закрываюсь в кладовке, чтобы переждать. Понимаешь, о чем я?

Садится на стул. Комкает тряпку в руках.

— Понимаю.

— Рано или поздно она проговорится. Подружкам в школе, к примеру.

— Посчитают за детскую фантазию, — пожимает плечами слуга.

— Если бы. О моем существовании известно кое-кому.

— И что вы предлагаете?

— Андрей, вариантов — два. Первый — она так и не узнает о моей природе. Но учиться ей придется в закрытой школе, интернате. Она будет иногда приезжать на каникулы, затем поступит в университет в другом городе. Потом выйдет замуж. На Новый Год и день рождения будет присылать тебе открытки, иногда звонить. Она родит тебе внуков, проживет спокойную жизнь и умрет лет в восемьдесят-девяносто. Обычную жизнь обычного человека, так и не узнав, что ее отец служит вампиру.

Тяжело вздыхает.

Делаю паузу и продолжаю:

— Второй вариант — это жизнь слуги. Она будет знать обо мне все, как и ты. И она будет рядом. Рядом с тобой. Мы не будем никуда ее отсылать, ни в какой интернат. Я дам ей лучшее образование, какое только можно получить. Но ее будущее буду определять я. Я буду решать, какая у нее будет профессия. Я буду решать, можно ли ей выйти замуж, и будут ли у тебя внуки. Ее жизнь будет в служении мне.

Молчит, низко наклонив голову.

— Насчет закрытой школы… Могу отправить ее Европу. Или, например, в Англию. Там есть школы, где учатся дети олигархов. Потом ей будет легко поступить в любое учебное заведение мира. Обычно, правда, поступают в Оксфорд или Кембридж. Могу в интернат для одаренных детей в Москве или в спортивную школу.

— А она справится?

Киваю.

— Да. У нее абсолютное здоровье и способности выше средних.

— Последствия вашего… «лечения»? — в глазах непонятная горечь.

Снова киваю.

— Именно.

Погружен в мысли. На столе — крошки от завтрака.

— Думай, — говорю слуге и выхожу из кухни.

Мне надо отвлечься.

Достаю ноутбук и запираюсь в комнате ожидания.

Просматриваю сайт фрилансеров, выбираю наиболее сложное и высокооплачиваемое задание. Прикидываю свои возможности и пишу заказчику.

«Четыре дня».

Согласен.

В любом случае, ему никто не сделает быстрее и качественнее.

* * *

Программа пишется легко. Полностью погружаюсь в привычную мне атмосферу.

Через указанный срок отсылаю свое «произведение».

На счет приходит сорок четыре тысячи рублей. Ну вот, кошке на корм я заработал.

Ситуация немного забавляет. Учитывая, что у меня где-то болтаются деньги за другую работу.

Кстати. О другой работе.

Забиваю в браузер адрес, открываю один из своих сайтов. Примитивная простенькая страничка и маленькая картинка.

Меняю картинку на очень похожую, но другую.

 

Сигнал о том, что я свободен.

Не успеваю закрыть браузер, как картинка мигает.

Заказ.

Открываю послание.

Послание очень подробное. Имя, фамилия, возраст, фотография, распорядок дня, место жительства, привычки, перечень близких людей, прислуги, домашние животные...

Италия.

И — счет на предъявителя.

Сто пятьдесят тысяч евро.

Меняю картинку обратно на «занят».

 

Закрываю ноутбук и выхожу из комнаты.

— Все хорошо? — встречает меня Андрей.

Киваю.

— Да. Мне надо будет отлучиться. Надолго ли — не знаю, ориентировочно на пару-тройку дней, может — больше.

Слуга кивает.

— Какие-нибудь распоряжения?

Пожимаю плечами.

— Особых — нет. Разве что… не забывай кормить кошку.

Вздыхает.

— Хорошо, понял.

 

Перекидываю деньги со счета в московский банк через длинные цепочки, частично зашифрованные. Теперь все спецслужбы мира не найдут, куда ушли деньги.

* * *

Италия встречает ярким солнечным светом и пальмами. Очки-хамелеоны не справляются с потоком ультрафиолета, и глаза испытывают неприятные ощущения. Со всех сторон слышится итальянская речь.

Давно я не был в Италии.

Язык постепенно выбирается из подсознания наружу.

Мне нужно в Бари.

 

Снимаю номер в отеле на паспорт гражданина Франции. Портье переходит на французский язык, оказывая мне любезность.

Улыбаюсь, отвечаю ей по-итальянски.

Мне без разницы, на каком языке говорить.

— Мсье знает итальянский очень хорошо, — говорит портье.

Снова улыбаюсь.

 

Гуляю по Бари. Небольшой, очень аккуратный городок.

Ночью покидаю отель через окно.

Долетаю до дома «объекта». Шикарная вилла.

«Объект» плещется в бассейне с двумя девушками. Девушки весело смеются. Вокруг бассейна — охранники.

Достаю из рукава тонкую стальную иглу. Сделаем все красиво.

Зависаю в воздухе на высоте ста метров. «Объект» выглядит крохотным пятнышком.

Прицеливаюсь. Направляю вектор.

Отпускаю иглу.

Разогнанная до скорости пули, игла входит точно в череп. Ощущаю, как жизнь покидает «объект».

Девушки визжат.

 

Возвращаюсь в отель.

Утром приносят завтрак.

 

Домой возвращаюсь через четыре дня. Дарю Андрею кожаный кошелек, а Маше — паззл с видом Рима.

Слуг иногда надо баловать.

 

— Красиво, — Андрей вертит в руках кошелек. — И ни одного шва!

— Италия, — пожимаю плечами. — Флорентийская школа кожи.

— Как они это делают?

— Понятия не имею, — отвечаю. — Тебе сильно нужно знать?

— Ну… хотелось бы…

— В следующий раз, когда там буду, найду того, кто умеет. Потом тебе расскажу.

— И он так просто поделится секретом?

Смотрю на слугу. В его глазах — любопытство.

— Со мной — поделится.

Любопытство гаснет. Откладывает в сторону кошелек.

— Тогда не надо…

— Что «не надо»?

— Узнавать не надо.

Пожимаю плечами.

— Не надо — так не надо.

Маша раскладывает на столе паззл.

На счет приходит еще двести пятьдесят тысяч евро.

* * *

Кошка сидит на диване, задрав заднюю лапу вертикально вверх. Розовый язычок тщательно вылизывает шерсть на хвосте.

Подхожу, глажу ее по голове. Кошка опускает лапу и начинает тереться головой о ладонь.

— Киса! — говорит Маша, отбросив книжку. — Марк Таевич, а почему кису зовут Киса?

— А как надо? — отвечаю вопросом на вопрос.

— Например, Мурка! — поясняет Маша.

— Ну, пусть будет Мурка, — соглашаюсь я.

— Мурка, Мурка! — зовет девочка кошку новым именем.

Кошка не реагирует.

— Ну вот, она не слушается, — разочарованно заявляет девочка. — Киса-киса-киса!

Кошка поворачивает голову, понимает, что ей ничего не дадут, и отворачивается.

— А на Кису отзывается, — вздыхает Маша и снова берется за книжку.

* * *

Андрей пролистывает газету.

— Что ищешь? — спрашиваю.

— Машину присматриваю, — поясняет. — Но не знаю, какую лучше.

— Бери поновее. Ломаться меньше будет.

Слуга вздыхает.

— Я… плохо разбираюсь в машинах.

— Заплати тому, кто у вас на курсах преподает. Пусть с тобой сходит на авторынок и подберет хорошую «тачку», — советую.

Снова вздыхает и откладывает газету.

— Я не привык… так распоряжаться деньгами.

— Как?

— Ну… что можно платить за всякое…

Смотрю на него внимательно.

— За что — «за всякое»?

— Ну… что можно машину выбрать… таким образом, — теряется.

— Если тебя смущает необходимость обращаться к постороннему, могу я с тобой сходить, — поясняю слуге.

— Н-н-нет, я… пожалуй, воспользуюсь вашим советом.

Киваю.

— Хорошо. Денег хватает на машину?

Хватается за карман, потом задумывается.

— Вроде да…

— Не будет хватать, скажешь.

Согласно кивает.

— Да, конечно.

* * *

Сижу в шезлонге под раскидистым вязом. Рядом на качелях качается Маша. На девочке розовые «велосипедки» и светло-розовая маечка.

— И-е! — визжит от восторга. — У-ах!

Андрей стоит на крыльце и наблюдает за дочерью.

— Андрей, подойди, — зову слугу.

Андрей подходит.

— Ты определился со школой? — задаю вопрос.

Закусывает губу.

— А можно… как-нибудь попозже?

Отрицательно качаю головой.

— Нужно решить до конца лета. Иначе я решу без тебя.

— Но почему? — возмущен.

— Потому что Маша — умная и наблюдательная девочка, — говорю. — Не ранее, как вчера, она интересовалась у тебя, почему «Марк Итавович» никогда не ест и никогда не спит. Или мне послышалось?

Вздыхает.

— А может, нам с Машей съехать?

— Нет, — отвечаю категорично.

— Почему?

— Потому что ты — мой слуга, — поясняю. — И ты должен быть рядом со мной.

— Но я вам практически не нужен, — спорит Андрей. — Я совершенно ничего не делаю.

— И что? — смотрю, прищурив один глаз.

— Ну… я подумал… Я мог бы приезжать… каждый день.

— Нет.

— На автобусе!

Реплика застает меня врасплох.

— На каком автобусе?

— В смысле — я мог бы приезжать к вам на автобусе каждый день, не на машине, чтобы не тратить деньги на бензин…

Вздыхаю. На самом деле мне не нужно дышать, вздох — часть вербального общения.

— Андрей. Не спорь. Мои приказы не обсуждаются.

Раздраженно молчит.

— Это — следующее правило? — в голосе злость.

— Да, — отвечаю спокойно и даже лениво.

Слуга резко разворачивается и уходит в дом.

Дверь хлопает так, что трясутся стены.

 

Он не понял.

Раньше было проще…

 

…Воздух разрезает громкий визг.

Взмахиваю кнутом.

Визг повторяется.

Пытается увернуться от удара, но ремни держат крепко.

— Пожалуйста-а-а! Я больше не буду-а-а!

Кнут оставляет еще одну кровавую полосу.

Визг переходит в истошный крик.

Еще один удар.

— Не нада-а-а! Хозяин! Пожалуйста-а-а!

Еще удар…

 

…От холодной воды приходит в себя.

В глазах — обреченность.

Развязываю ремни.

Падает мешком мне под ноги.

Кожа на спине практически снята.

— Ты понял?

Дергается от испуга.

— Да… — слабый ответ.

Человек бы не услышал.

Наклоняюсь и впиваюсь клыками в его предплечье.

Через неделю кожа нарастает заново…

* * *

Маша стоит рядом.

— Папа рассердился, — говорит.

— Да.

— Вы ссоритесь из-за меня? — понимающе кивает.

Поражаюсь ее сообразительности.

— Мы спорим, в какую школу тебя отправить, — признаюсь. — Вот ты бы в какую хотела?

Вздыхает. Разводит руками. Точь-в-точь, как взрослая.

— Ну… куда отправите, туда и пойду.

Интонации — отцовские.

— Хочешь в Англию?

— Там ангелы?

Улыбаюсь.

— Англичане.

— И они говорят по-англичански?

— По-английски.

— И я буду говорить по-анлийски?

— И ты.

— И папа?

— А папа тут останется.

— А вы?

— И я останусь.

— А с кем я тогда буду? — делает круглые глаза. И добавляет после паузы: — Одна не поеду. Я маленькая.

Снова улыбаюсь.

— Там есть воспитатели. И учителя. Они будут о тебе заботиться.

Вздыхает.

— А можно папу взять с собой?

Качаю головой.

— Нельзя.

Ковыряет сандаликом землю.

— Тогда я тоже останусь.

— Ну, ты будешь приезжать на каникулы. Летом, весной. И зимой, когда Новый Год, — уговариваю.

— А можно подумать?

— Можно, — киваю. — С папой поговори. Папа поможет подумать.

Убегает в дом.

* * *

Андрей появляется через десять минут. В руках — сигарета. Нервно щелкает колесиком зажигалки, затягивается.

Кашляет, но затягивается снова.

— Подойди, — делаю жест.

Бросает на меня злой взгляд, но подходит. Бросает сигарету на землю, спохватывается, поднимает.

— Ты говорил с Машей?

Кивает.

— Могу я узнать результаты вашей беседы?

Молчит.

Жду.

— Пусть едет в интернат, — бросает наконец отрывисто.

Не удивляюсь этому решению.

— Решили, куда?

— А куда можете отправить?

Вздыхаю.

— Я же говорил. Любая школа с полным пансионом. В любой части света. Хоть в Папуа-Новой Гвинее.

Затягивается. Сигарета вымазана в земле.

— Но я советую в Англии. Там действительно хорошее образование.

— Сколько оно стоит? — интересуется.

— Неважно.

Прикуривает новую сигарету от окурка.

— И вы спокойно готовы отдать эту сумму постороннему?

— Не постороннему, — поправляю. — Слуге.

Напрягает руку до дрожи.

— А можно вас попросить… не называть…

— Нет, — перебиваю. — Нельзя.

Слышу, как скрипят зубы.

— Андрей, — говорю. — Ты сам согласился. Тебя никто за язык не тянул.

— У меня не было выбора, — отворачивается.

— Был.

— Маша умирала!!! — срывается на крик.

— Но выбор — был.

— Выбор — дать ей умереть?!!

Поднимаю очки и внимательно гляжу в разъяренное лицо Андрея.

— Да.

В нем словно ломается внутренний стержень.

— Я не верил, что ритуал сработает, — говорит едва слышно.

— А он и не сработал, — «успокаиваю» его. — Я просто пролетал мимо.

— И услышали?

— Я охотился. Обратил внимание на запах человека. Потом пригляделся и прислушался.

— А почему… не загрызли?

— Не загрызть. Выпить, — поправляю. — Или съесть. Но я предпочитаю слово «выпить».

— Почему не… выпили? — повторяет послушно.

— Запах. Ты пах безнадежностью, а не пафосом. Вдобавок совершенно не был похож на частого посетителя кладбища, типа каких-нибудь сатанистов.

— И поэтому… не стали?

Киваю.

— Да. Дослушал твой… «ритуал». И решил узнать, в чем твое желание. Мог ли я его исполнить.

— А если бы… если бы не смогли?

— Тогда бы выпил, — пожимаю плечами.

— Так просто..?

— Так просто.

Его бьет крупная дрожь.

— Люди ничего не значат… — губы едва шевелятся.

Но я — слышу.

* * *

Стоим у входа в здание аэровокзала.

— Марк Митаевич, а вы с нами? — дергает меня за руку Маша.

— Нет, милая, — отвечаю девочке. — Я на другом самолете полечу.

Ее отец нервно приглаживает волосы.

— А вы точно нас не бросите в Москве? — беспокоится малышка.

— Точно, — уверяю ребенка. — Вот вы прилетите, а я вас там уже встречу.

— Ну хорошо, я поверю, — нехотя говорит Маша.

Улыбаюсь.

Заходят внутрь. В руках у Андрея — переноска с кошкой.

Кошка громко возмущается.

 

Провожаю взглядом взлетающий самолет.

Возвращаюсь в коттедж, собираю вещи.

Пережидаю заход.

Закрываю коттедж, ставлю на сигнализацию.

Взлетаю и направляюсь в сторону Москвы.

Лететь приходится осторожно, чтобы не догнать закат.

 

Приземляюсь в темном дворе. Удивительно, как много в Москве темных дворов, почти не освещенных.

Ловлю такси.

— Аэропорт «Шереметьево», — говорю таксисту.

Таксист окидывает меня критическим взором.

— Полторы тысячи.

Сажусь на переднее сиденье.

— Куда-то летишь? — пытается меня разговорить.

— Друга встречаю, — отвечаю коротко.

— А, это хорошо… — комментирует таксист.

 

Андрей и Маша стоят у здания аэровокзала. Девочка беззаботно разглядывает прохожих, мужчина, наоборот, напряжен.

В переноске орет кошка.

Машу им рукой.

Первой меня замечает Маша. Дергает отца за рукав и тащит ко мне.

— А Киса описалась! — говорит мне девочка вместо приветствия.

— Конечно, описалась, — соглашаюсь. — Ты вот в туалет ходила?

Маша кивает.

— А там, в самолете, туалет такой маленький…

— А Киса не ходила, — поясняю. — Что ей еще оставалось?

Кошка жалобно пищит.

 

Таксист возмущенно оглядывает нашу компанию.

— Назад полторы будет мало, — выдает он вердикт.

— Три! — без споров накидываю я цену.

— Две с половиной… — перебивает он меня и замирает на полуслове.

Андрей улыбается.

— Две с половиной, так две с половиной, — пожимаю я плечами и сажусь на переднее сиденье. — Ты сказал.

Водитель в замешательстве.

— В Строгино, — говорю.

Это ближе, чем та точка, откуда я приехал.

Такси привозит нас прямо к подъезду.

Протягиваю водителю две с половиной тысячи.

* * *

Ключ поворачивается туго.

Захожу первым, включаю свет. Следом Андрей заводит Машу, закрывает дверь.

— Грязно, — говорит Маша.

Везде толстый слой пыли.

 

Выпускаю кошку.

Бежит в туалет.

— Умная Киса, — снова комментирует девочка.

 

Андрей оглядывает стены.

— Чья это квартира?

— Моя.

Не удивляется.

 

— Я давно здесь не был, — поясняю. — Может, лет пять или даже больше.

— А как счета оплачивали? — спрашивает Андрей.

— Из банка, — пожимаю плечами. — Закидываю сумму на счет, и оттуда потихоньку деньги снимаются.

Толкаю дверь в одну из комнат.

— Ваша комната.

Андрей заглядывает внутрь.

Двуспальная кровать, прикроватные тумбочки, шкаф для одежды.

— Белье проверь в шкафу, должно быть чистое… Если нет — то увы, — развожу руками. — Придется стирать. Машинка, кстати, должна быть… Может, еще работает.

* * *

Машинка работает. Гудит, стирает пыльные простыни. Андрей возится в кухне, моет пыльную посуду. Маша спит в комнате на вытряхнутом покрывале.

Я просматриваю Интернет.

— Завтра и послезавтра отдыхайте, привыкайте к распорядку и режиму, — говорю. — А через два дня пойдем в консульство, подавать на визу.

Андрей кивает и зевает.

— Ты спал в самолете? — спрашиваю слугу.

— Немного… Кошка орала. Заснуть не мог. Кстати, нас там чуть не придушили… из-за этой белой морды.

«Белая морда» умывается мягкой лапкой.

— Извини. Но в самолете ей в любом случае было комфортнее, чем в чистом небе.

Встаю из-за стола.

— Схожу в супермаркет, куплю вам еды на завтра, — говорю. — Что вы будете есть на завтрак?

Андрей смущен.

— Я бы сам сходил…

— Куда? — поднимаю брови. — Ты в курсе, где здесь ближайший круглосуточный магазин?

Закусывает губы.

— А дорогу назад найдешь? В темноте-то?

— Наверное, вы правы… — наконец соглашается.

Киваю.

— Так что вы есть-то будете?

 

Когда я возвращаюсь с покупками, Андрей сладко спит в обнимку с Машей на покрывале. Кошка спит в обнимку с ними обоими.

Машинка попискивает, сигнализируя, что стирка окончена.

В раковине — недомытая посуда.

 

Прохожу в большую комнату, открываю балконную дверь, выхожу наружу.

Яркие огни Москвы.

Когда-то здесь было чистое поле…

Вылетаю с балкона в темное небо.

Охота.

* * *

Андрей просыпается часов в семь.

Наблюдаю, как в дверях кухни появляется его сонное лицо.

— Что-то я вчера лег, думал, посплю полчаса… — извиняющимся голосом пытается он оправдаться.

— Ничего страшного, — говорю ему и закрываю ноутбук. — Тебе нужно было выспаться.

Достаю холодную минералку.

— Освежись. К смене часовых поясов нужно привыкнуть.

Глотает воду.

 

Пишу на бумажке адрес.

— Чтобы не заблудился, если вдруг захочешь погулять.

Кивает.

— Если хочешь, здесь внизу есть кафе. Можешь позавтракать там.

Опять кивает.

Запах беспокойства.

— Что тебя беспокоит? — задаю вопрос.

— Ничего, — делает еще глоток.

— Андрей…— говорю укоризненно.

Вздыхает.

— Ну как… новый город, еще хлопоты с визой… — поясняет.

Теперь ясно.

— Ясно, — отвечаю. — Прости. Не волнуйся. Все будет наилучшим образом.

* * *

— Кто такой Джон Майли? — спрашивает меня Андрей, вчитываясь в один из документов, необходимых для оформления визы.

— Я, — отвечаю слуге. — Только не вздумай ляпнуть подобное в посольстве.

Растерянно поднимает на меня глаза.

— А…

— У меня есть паспорта почти любой страны, — поясняю. — Причем иногда по нескольку.

— А… Что это за школа — «Тринити»? — тычет пальцем в строчку.

— Хорошая частная школа, — поясняю я. — Смешанного обучения.

— Смешанного?

— В некоторых школах Англии — раздельное обучение. Для девочек или только для мальчиков. В этой — учатся вместе и мальчики, и девочки, — терпеливо поясняю. — Ты не знал об особенностях обучения в Великобритании?

Мотает головой.

— Не знал.

— Интересно, чему вас учили в вашем институте? — ухмыляюсь. — Учитель английского…

Жует губами. Выдает нервно:

— Ну… может, и учили. Я не помню. Я почти ничего не помню из института. Я ни одного дня по специальности не работал. Сперва Лида… Бабушка, конечно, помогала, но… Сами понимаете. Ушел в «купи-продай». Потом Машина болезнь… Я даже грузчиком работал, чтобы дома был хотя бы кусок хлеба, не говоря о лекарствах. Бабушка квартиру продала, деньги ушли на лечение…

Кажется, его «прорвало».

— Ты обращался к брату? — спрашиваю.

Трет лоб.

— Обращался. Только… у него самого… два ребенка от первой жены, двое от второй. Алименты, все дела… Выслал тридцать тысяч… А что эти тридцать тысяч… Один пузырек лекарства восемьдесят пять стоит. Их на курс надо несколько… Улучшения временные…

В глазах — слезы.

Касаюсь его рукой. Небольшой посыл силы.

— Все позади.

— Спасибо вам.

Пожимаю плечами.

— Не за что.

Маша появляется на кухне. Волосы растрепаны, платье помято.

— Доброе утро, — говорю.

— Доброе утро, — отвечает.

Андрей уводит ее в ванную умываться.

* * *

Перебираю документы на визу.

Богатый английский бизнесмен, имеющий филиал в России, посылает учиться в частную школу дочь своего русского делового партнера. Партнер хорошо обеспечен, владеет недвижимостью и автомобилем.

Смотрю на «партнера». «Партнер» хлопочет у плиты, жарит яичницу с колбасой.

Приглашение из школы «Тринити».

Когда-то я ее основывал.

Одним из условий было не отказывать в приеме в школу тем, за кого просит носящий фамилию «Майли». Не отказывать, пока существует школа.

Негласное правило. В курсе только директор и пара завучей.

Чеки об оплате за первый год.

Мог бы и не платить.

Я — Майли.

* * *

В пакете документов — половина вранья. Но — качественного.

Как мои паспорта.

* * *

Отправиться за визой через два дня не получается.

Скептически оглядываю дешевое китайское платье Маши и такие же дешевые брюки Андрея, морщусь.

«Партнер богатого английского бизнесмена», ага.

Аж три раза.

 

— Почему здесь не подшиты края? — спрашивает Андрей вполголоса, перебирая брюки на вешалках.

— Чтобы подогнать по росту, — отвечаю.

— В смысле?

— После покупки надеваешь брюки; их подворачивают, закрепляют и подшивают строго по твоему росту, — поясняю.

— Это в ателье нести… — разочаровывается слуга.

— Зачем, сделают прямо в магазине, — говорю.

— Никогда с таким не сталкивался, — удивляется мой спутник.

— Потому что это — хороший магазин.

Выбираю строгий светлый костюм-тройку, рубашку, галстук, пару дорогих туфель. Хорошо, все можно купить в одном месте.

Продавцы суетятся. Андрей смущен.

Завожу его в примерочную, задергиваю штору. Подвожу к зеркалу, показываю.

Взгляд мужчины в дорогом костюме серьезен и сосредоточен.

Сзади стоит назгул. Под капюшоном назгула — пустота.

 

Покупки упаковывают в коробки.

Коробки укладываем на заднее сиденье такси. Таксист вяло отбрасывает сигарету.

Ему заплачено за весь день.

 

Для Маши выбираем красивое белое платьице в другом магазине. Продавцы готовы носить ее на руках.

 

— Все? — спрашивает Андрей, заваленный коробками. Маши не видно совершенно.

— Нет.

Долгий вздох.

 

В ювелирном магазине выбираю неброский зажим для галстука и запонки. Андрей удивлен.

— Зачем?

— Ты должен соответствовать своему образу, — говорю.

Маше достаются аккуратный серебряный крестик и маленькое серебряное колечко.

К ним я не притрагиваюсь.

* * *

Приезжаем домой, заходим в квартиру.

— Никогда не любил ходить по магазинам, — признается Андрей, освобождая руки от коробок.

— Я тоже, — признаюсь. — Но это было необходимо.

— Зачем? — в голосе тоска.

— Ты — партнер английского бизнесмена. Твоя дочь едет учиться в Англию. И ты собираешься придти в консульство в брюках с китайской «Балки»?

Садится на край кровати. Покрывало едва видно из-под коробок.

— Можно сделать все по-другому, — говорю.

— Как?

— Для меня не существует границ. Думаю, в школе с радостью примут и Мэри Смит, гражданку Великобритании.

— А зачем тогда мы заморачиваемся с визой? — разочарованно смотрит Андрей.

— Потому что твою дочь зовут Маша Крапивец, а не Мэри Смит. Как ты думаешь, далеко ли уедет Маша Крапивец с документом об образовании на имя Мэри Смит?

Слышу, как скрипят мозги.

— А если оставить фамилию, а не менять на Смит?

Сажусь на подоконник.

— Андрей. Я, конечно, могу сделать паспорт любого государства — это несложно. Но… как бы тебе объяснить. Я не всемогущ. Чтобы твоя дочь могла воспользоваться документами об образовании из школы, оставаясь Машей Крапивец, ей надо «пробить» легальное второе гражданство Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. Но на это мне потребуется столько сил, сколько не требовалось при защите своего замка от армии барона-соседа.

— А Смит?

Пожимаю плечами.

— В России она будет по-прежнему Машей Крапивец… без образования. Понимаешь… Сложность в том, что вы — люди. Вы не можете сменить облик лет через пять-десять, для въезда в другую страну вам нужно проходить таможни, паспортный контроль… Для работы вам нужны всевозможные пенсионные, налоговые номера, свидетельства… Вы — под колпаком у ваших государств. Мне — проще. Я могу подогнать свою внешность под удостоверение личности, которые могу менять хоть каждую неделю. Поэтому меня не волнует проблема паспорта. Мне не нужны визы, таможни, декларации, согласования и прочая дребедень. Я могу сегодня слетать в Антарктиду посмотреть на пингвинов, а завтра — на белых медведей в Арктике. Работа… Официального трудоустройства мне не нужно. Вот можешь не верить — ну ни капельки не нужно. Я вообще могу жить без паспорта.

Хмыкает.

— Вот видишь, — продолжаю. — А теперь смотри ситуацию. Твоя Маша оканчивает школу «Тринити» под именем Мэри Смит. Потом университет под именем Мэри Смит… потом замужество… и, скорее всего, под именем Мэри Смит. Поездки в Россию — виза, консульство, пакет документов… И по этим же документам — Андрей Крапивец для мисс Смит — посторонний человек.

Молчит.

— Если ты согласен, — спрыгиваю с подоконника, — то я этим займусь.

— Нет, — останавливает меня.

Улыбаюсь. Люди предсказуемы.

Влезаю снова на подоконник.

— Я не думаю, что ты желаешь своей дочери жизнь нелегала, — вытираю кончиком пальца пыль на стекле. — Поэтому мы будем делать все по закону. Документы, консульство, виза… Соответствующий внешний вид.

— А вы?

— Что я? — поворачиваю голову. — Я — гражданин Великобритании, Джон Майли. А даже если бы и не был, то попасть в Англию для меня все равно не проблема.

Теребит завязку от какой-то коробки.

— Только не проболтайся в посольстве, что я Марк Витальевич, — говорю.

Слезаю с подоконника и выхожу в коридор.

В большой комнате Маша учит кошку отзываться на Мурку.

— Я плохо знаю английский, — признается Андрей из комнаты.

— Ничего страшного, — успокаиваю его. — Я хорошо знаю русский.

Кошка шипит из-под дивана.

— Машенька, — говорю девочке. — Слышишь, киса ругается.

— Не Киса, а Мурка! — возмущается девочка.

— Солнц, она уже старенькая, ей трудно привыкнуть. Пусть останется Кисой, ладно? — пытаюсь уговорить ребенка.

— Старенькая??? — изумляется Маша.

— Старенькая, — киваю. — Ей пятнадцать кошачьих лет, это девяносто человеческих.

— Как бабушка… — вздыхает девочка.

— Лучше налей ей молочка. Порадуй старушку.

Убегает в кухню.

— Кошка-бабушка? — раздается ее голосок. — Кошка — и бабушка?!

Кошка вылезает из своего убежища, нервно подергивая хвостом. На усах — паутина.

 

— Вы хорошо умеете говорить с детьми, — замечает Андрей.

— Опыт, — отвечаю.

— Это да… — в голосе слуги задумчивость.

— Спрашивай уже, — говорю Андрею.

Смущается.

— А у вас… были дети?

Качаю головой.

— Нет. Я сам был почти ребенком, когда меня обратили.

— А … после…?

— «После» мы не можем иметь детей, — поясняю собеседнику. — Только птенцов.

— И сколько… у вас было…?

Одергивает себя.

— Простите. Меня, кажется, заносит.

— Ничего, — качаю головой. — Я же разрешил задавать любые вопросы.

 

…тонкая девичья фигурка…

…сильные руки воина…

…умелые пальцы музыканта…

…на солнечном свете они чернеют, как мясо на углях…

 

— Пара десятков, — говорю после паузы.

— И… где они сейчас?

— Погибли, — коротко отвечаю.

 

…одичали и погибли…

 

— Соболезную, — говорит слуга.

— Спасибо, — отвечаю очень серьезно.

* * *

Андрей волнуется. Рука тянется пригладить идеальную прическу.

— Не волнуйся, — спокойным голосом говорю ему.

— А вдруг не дадут? — спорит слуга.

Смотрю на него искоса.

— Дадут.

Заходим в кабинет.

 

Визовый офицер смотрит на нас пронзительным взглядом, от которого у обычного человека душа должна уходить в пятки.

С Андреем так и происходит. Переступает с ноги на ногу. Видимо, душа щекочет.

Протягиваю руку и касаюсь искрой силы сотрудника посольства.

Теперь любые ответы будут восприняты как верные.

Офицер разглядывает документы, задает стандартные вопросы. Андрей мямлит, что-то говорит.

Офицер благодушен. Ему хорошо. Он считает, что Андрей — исключительно благонадежный турист. И дочка у него замечательная. Ей будет лучше всего учиться именно в Великобритании, чудесной и неповторимой стране.

Ответы Андрея он не запоминает, но в памяти остается ощущение, что мистер Крапиветс — очень уважаемый человек.

* * *

Дома сдираю с лица тонкую пленку.

Как бы латекс ни был хорош, вблизи создается впечатление, что у меня кожное заболевание.

А тональный крем сверху создает впечатление нетрадиционной ориентации.

Ненавижу латекс.

— Вы знали, что все пройдет хорошо? — спрашивает Андрей.

— Знал.

— Значит, я зря беспокоился?

— Зря.

— Мне сложно привыкнуть, — говорит слуга. — Что вы обладаете сверхъестественными способностями.

— Привыкнешь, — отвечаю, рассматривая «лицо» в зеркало.

Отковыриваю «висящие в воздухе» кусочки латекса.

* * *

— И сколько нам ждать визу? — спрашивает Андрей в один из дней.

— Обычно — около месяца, — отвечаю.

— А нам могут отказать?

— В принципе, да, — говорю. — Но я был убедителен.

— Вы можете внушить любые мысли кому угодно? — задает вопрос слуга, немного помолчав.

— Нет, не любые. Легче всего внушаются те, к которым человек потенциально склонен. К примеру, забыть сверить паспорт и лицо. Я так сим-карты и телефоны покупаю. Внушить чувство приязни человеку, к которому вламываюсь в квартиру посреди ночи сложно. Хотя и возможно. Но внушить тебе прямо здесь, что я — британская королева… Проще заставить тебя не замечать моего присутствия.

— Это как?

— В человеческом мозгу есть центр внимания. Небольшой импульс — и центр внимания перестает реагировать на некоторые раздражители. В данном случае — на мое лицо. А твое подсознание само домыслит, куда я мог деться — выйти из комнаты или же даже не заходил, а наш диалог тебе почудился.

Задумывается.

— К тому же легче всего внушаются мысли при прикосновении. Хотя я могу внушить и голосом, и взглядом. Но силы уйдет гораздо больше, чем при прямом физическом контакте. И… я не могу внушать большому количеству людей. Максимум — пятерым, десятерым. На большее количество у меня не хватит силы.

Вздыхает.

— У Маши через два дня день рождения, — внезапно вспоминает.

— Здорово, — говорю. — Своди ее в зоопарк. Можешь еще на «птичку». В смысле, «Птичий рынок», там разных зверей продают. Тоже своего рода зоопарк. Покатай на катере, покажи город. Все-таки столица вашей Родины. Мороженым угости.

Благодарно кивает.

— Я так и сделаю, спасибо.

— Не за что, — отвечаю.

— А вы… пойдете с нами?

— Нет, — говорю после небольшого раздумья. — Пусть она запомнит праздник с отцом, а не с чужим дядей.

— Спасибо, — снова благодарит Андрей.

Кошка трет лапой морду, затем облизывает розовые подушечки, растопырив пальцы и закруглив когти.

Закат прошел.

Набираю номер телефона Андрея.

«…парат вызываемого абонента времен…»

Интуиция неприятными мурашками ползет по спине.

Что-то случилось.

Накладываю кошке корма, наливаю воды. Выхожу на балкон и взмываю вверх черной свечкой.

Зависаю в метрах в пятидесяти над крышей дома. Закрываю глаза и сосредотачиваюсь.

Направление.

Открываю глаза.

 

Направление приводит к старенькой пятиэтажке где-то на отшибе. По уму, этот дом должны были снести и расселить еще лет пять назад. Но, как водится, в России по уму ничего не делается.

Спускаюсь и зависаю напротив ярко освещенного окна.

Из окна на меня глядит небритая смуглая рожа с золотыми зубами. В руках у рожи — резиновая дубинка.

Дебил: яркий свет в комнате не позволяет ему увидеть происходящее за окном. До стекла я могу достать рукой, но он меня не видит. Я, правда, еще во всем черном…

«…он вас всех порвет, придурки! Вы не представляете, на что он способен!»

Голос Андрея.

«…захочет, вы тут все будете ползать перед ним…!»

«…он не человек, придурки!»

Сам придурок.

Звуки ударов. Андрей вскрикивает.

Рамы давно рассохлись. Принюхиваюсь.

Мой слуга — в коридоре. В освещенной комнате — только обладатель рожи. В кухне — еще четверо.

Приближаю лицо к стеклу.

Рожа видит меня, ее глаза расширяются. Ловлю взгляд.

Посыл силы.

Открывает раму.

— Что там? — кричит кто-то из кухни.

— Жарко, приоткрою чуток, — отвечает добыча.

— Чуток только, — говорят из кухни. — А то влезет этот… супермен.

Хохот.

Я и вправду влезаю в окно. Впиваюсь зубами в шею.

Перебираю воспоминания.

Маши здесь нет.

Плохо.

 

Аккуратно опускаю тело на пол и выхожу в коридор.

Андрей видит меня, и в его глазах — облегчение.

Прижимаю палец к губам.

Мелко кивает.

 

В кухню захожу, не таясь. Подскакивают в ужасе.

Умирают быстро.

 

Выхожу обратно в коридор, развязываю слугу.

Пытается что-то объяснить, но я обрываю его:

— Молчи.

Вытаскиваю его в комнату, где лежит бывшая рожа.

Видит труп и меняется в лице. К горлу подкатывают спазмы, и он прямо тут освобождает желудок.

Терпеливо дожидаюсь, пока слуга перестанет сотрясаться, выдавливая из себя желчь.

Вылезаю в окно, зависаю рядом с подоконником и подаю Андрею руку.

— Идем.

— Куда…туда?

— Туда, туда, — подтверждаю я. — Идешь? А то брошу тут, домой будешь своим ходом добираться.

Это заставляет его собраться. Влезает на подоконник, несмело держась за старую раздолбанную раму.

Прижимаю его к себе и взлетаю в небо.

«Высаживаю» слугу на балконе квартиры.

— Вы куда? — спрашивает он, оказавшись на твердой поверхности, а не в объеме пляшущих векторов перенаправленной гравитации.

— За Машей, — коротко отвечаю и лечу туда, куда подсказывают воспоминания.

* * *

Маша болтает ногами за столом, ковыряет в тарелке кусок торта.

— А еще Марк Етаевич подарил мне такую игрушку. Пазыл называется.

Это она про паззл.

За столом, помимо Маши, мужчина и женщина интеллигентного вида.

Но только — вида. По их лицам читается легко: они заодно с теми, кто был с Андреем.

Прикидываю расстояние от окна до стола. Если окно разобьется, осколки заденут Машу.

Не факт, что это безопасно.

 

Самым правильным оказывается самое простое решение.

Балконная дверь не заперта.

Аккуратно отодвигаю створки и медленно влетаю в квартиру, чтобы не было слышно шагов.

— …а вот и он! — обрадовано заканчивает «Повесть о Марке Етаевиче» Маша, увидев меня в дверях кухни.

Оборачиваются. В глазах за доли секунды проносится испуг, но сменяется решимостью.

Женщина швыряет в меня остатки торта, мужчина подхватывает девочку, прижимая к ее шее нож, которым этот самый торт резали.

Наивные.

Я — быстрее.

Они только начинают свои движения, как я уже ломаю шею мужчине. Женщину коротко ударяю в висок.

И даже успеваю подхватить торт и вернуть его на место.

— Ой, — говорит Маша, — оглядывая кухню. — А почему они все упали?

— Спать захотели, — пожимаю плечами. — Пойдем к папе?

— Пойдем, — вздыхает девочка. — Торт заберем только.

Смотрю на торт.

Большой, украшенный розовым кремом.

 

Машу приходится усыплять. Она послушно жмурится, принимая в себя порцию моего яда.

Проспит до утра.

Лечу по ночному небу. В одной руке — маленькая спящая девочка, в другой — картонная коробка с недоеденным тортом.

— Что с ней??? — слуга встречает меня истерикой.

— Спит, — пожимаю плечами. — Усыпил. Или ты полагаешь, что я ей буду Москву с высоты вампирьего полета показывать?

Ставлю торт на пол.

— А это что???

— Торт, — коротко отвечаю. Вижу в глазах Андрея когнитивный диссонанс и поясняю: — Маша просила забрать.

Когнитивный диссонанс усиливается.

 

Иду в комнату, укладываю Машу на кровать.

— Утром проснется. А нам нужно поговорить, — обращаюсь к слуге. — Иди на балкон.

Уходит.

Из шкафа с самого дна достаю кнут, прикрепляю к поясу. Оттуда же достаю крепкую пеньковую веревку.

Кошка пристально следит за моими манипуляциями.

Из холодильника достаю бутылку холодной минералки. Выхожу на балкон.

Андрей насторожен.

Молча подхватываю слугу под мышки и взлетаю в небо.

Многовато полетов на сегодня.

Приземляюсь в каком-то пролеске. Над нами — полная луна.

— Зачем мы тут? — спрашивает Андрей с опаской.

— Рассказывай, как было дело, — приказываю слуге вместо ответа.

Сбивчиво начинает рассказ.

Из желания порадовать дочь покупал ей все, что она просила, не смотря на цену. И попал в поле зрения местных «преступных элементов». Его взяли на заметку. А потом кто-то из той компании вспомнил, что Андрея видели в богатой одежде…

Подсунув «своего» таксиста, моего слугу увезли на ту квартиру, откуда я его потом вызволил. Машу увезли в неизвестном направлении. Требовали денег, угрожая расправиться с дочерью.

Не врет.

— Андрей… — медленно говорю. — Ты сделал кое-что. И провинился. Понимаешь, в чем твоя вина?

— Я слишком сорил деньгами… — отвечает покаянно.

— Нет, — качаю головой. — Не это. Деньги — фигня.

Изумлен.

— Я…

Перебирает в памяти события.

Не понимает.

— А что ты говорил своим похитителям..? — подсказываю.

Силится вспомнить.

— Вспоминай, — говорю. — Кто-то кого-то порвать там должен был, не?

Вспомнил.

— Я так… сам не понимал, что говорю, — оправдывается едва слышно. — От страха чего только не говорил.

— Помнишь самое первое правило? — задаю вопрос, не слушая оправданий.

— Никому не говорить о вашей природе, — шепчет одними губами.

— А ты много наболтал, Андрей, — говорю спокойно, но знаю, что от моего голоса у слуги подкашиваются ноги. — Я слышал.

Делаю паузу и продолжаю:

— Ты провинился. Ты должен быть наказан.

Молчит. Потом несмело произносит:

— А без… наказания — никак?

— Можно без наказания, — снова говорю. — Мы можем расторгнуть договор. Ты вернешься в Хабаровск, поселишься в своем общежитии. Маша снова ляжет в больницу. Но — без наказания.

— Я больше не буду…

Снимаю с пояса кнут, качаю головой.

— Либо ты сейчас, как мой слуга, примешь заслуженное наказание, либо — расторжение договора.

Луна светит ярко. Он видит, что я держу в руках. В глазах — смесь всевозможных эмоций.

Щелкаю кнутом.

— Выбор за тобой.

— Это очень… больно? — наконец спрашивает.

— Да.

Задерживает дыхание.

— Я согласен, — говорит резко.

— На расторжение договора? — делаю непонимающий вид.

— На наказание!!! — выкрикивает. В голосе — отчаянье.

Щелкаю кнутом еще раз. Андрея передергивает.

— Твой выбор.

Подтаскиваю к крепкому дереву, привязываю за руки к толстой ветке.

Морщится. Кончики пальцев ног едва касаются земли.

Взмахиваю кнутом.

 

Первые удары переносит молча, стискивая зубы. Но потом не выдерживает и начинает кричать.

Бью несильно.

 

После двадцати трех ударов теряет сознание.

Снимаю с дерева, плескаю на лицо минералкой.

— Ты понял? — задаю традиционный вопрос.

— Да… — едва слышный ответ.

Впиваюсь в предплечье клыками.

Шрамы на его спине будут лишними.

 

Помогаю встать.

— Следующий раз будет больнее.

Едва не падает обратно.

— Еще больнее???

— Да,

Немой вопрос: «Куда больнее-то?»

— У тебя всего лишь кожа пару раз лопнула, — поясняю. — А в следующий раз я буду снимать кнутом кожу с твоего тела полосками от шеи до колен.

Преувеличиваю, конечно.

В глазах — ужас.

 

В ванной слуга отдирает от спины куски рубашки, разглядывает в зеркало свою исполосованную спину.

Он даже может самостоятельно двигаться.

Я бил несильно.

— Шрамы… останутся? — спрашивает.

— Нет, — качаю головой. — Я позаботился.

* * *

«..юго-востоке Москвы в одной из пятиэтажек были найдены тела…»

Телевизор показывает «Новости».

 

В комнату несмело входит Андрей, встает в дверном проеме.

— Что стоишь, заходи, — говорю.

— Новости?

— Ага, — киваю.

— Это… те самые?

— Да, — щелкаю пультом.

«…версии следователей, преступники повздорили между собой…»

Молчит, думает о своем. Внезапно спохватывается.

— А… как вы меня нашли?

— На тебе метка, — отвечаю. — Я же говорил — найду даже в Антарктиде.

— И Машу?

— Машу — нет. У Маши нет метки.

— А как… тогда узнали, где она?

— Выпил одного из бандитов. Того самого, на которого тебя так смачно рвало. Перебрал его воспоминания, нашел нужные.

— Это как?

Вздыхаю, откладываю пульт. Смотрю на слугу.

— Одна из моих способностей — я умею оставлять себе память того, кого выпью.

— Всю?

— Выборочно.

— А…

Снова щелкаю пультом, выключаю телевизор.

Кошка спит на диване.

* * *

Захожу на кухню. Маша доедает очередной кусок торта.

— Добвое вутво, — здоровается со мной с полным ртом

— Привет, Маруся, — говорю ей.

— Будете товт?

— Нет, спасибо. Кушай. Я не люблю торты.

— А фто вы любите?

Андрей вытирает посуду.

— Мороженое люблю, — отвечаю.

— Мороженое и я люблю, — соглашается девочка.

Ее отец неслышно вздыхает.

Я — слышу.

* * *

Маша тихонько спит в спальне. Я сижу в большой комнате, просматриваю сайты на ноутбуке.

— Их обязательно было убивать? — слышу голос над ухом.

— Да.

— Зачем?

Закрываю ноутбук, поворачиваюсь к Андрею.

— Никто не имеет права обижать моего слугу.

— А если бы… они меня убили?

— Тогда они бы умирали долго. Очень долго. И очень мучительно.

— Жестоко, — говорит после паузы.

— Да.

Молчит.

— Андрей, — смотрю ему в глаза. — Помнится, я говорил тебе такую фразу: «Любые твои обидчики сильно рискуют своими задницами». Было такое, не?

Кивает.

— Тогда какие претензии?

Делает вдох, собирается с силами и выпаливает:

— Потому что я ваш слуга?

— Именно.

— Ваша собственность…

В голосе — горечь.

Откладываю ноутбук, поднимаюсь на ноги.

— Сядь, — показываю на диван.

Сам присаживаюсь на журнальный столик. Чуть подправляю вектор гравитации, чтобы не раздавить предмет мебели.

Садится, плотно сдвинув ноги и сложив руки на животе.

— Андрей, — вздыхаю. — Давай разберем сложившуюся ситуацию. Проясним все нюансы.

— Что тут прояснять, — цедит со злостью. — Я — ваша собственность. Раб. Не имею права на побег и неповиновение.

Задумчиво верчу на пальце кончики волос.

— Давай разберем по полочкам, — говорю. — Скажи. Вот ты нашел где-то этот… ритуал. Описание, причем подробное. И решился его провести. Что тобой руководило в тот момент?

— Дурак был!

— Андрей-Андрей… Ты взрослый человек. Можно, я буду с тобой говорить, как со взрослым человеком?

Молчит, лишь лицо красное.

— Ну вот, смотри. Ты не просто нашел этот ритуал. Ты целенаправленно его искал, поскольку он не высвечивается на новостных лентах и не печатается в счетах за газ. Ты полез в Интернет… сомневаюсь, что ты нашел текст в печатном виде… нашел в Интернете описание ритуала. И пошел на кладбище. И не просто пошел, ты провел ритуал от начала и до конца. Предварительно дома своей кровью написал текст на листочке, затем заучил вербальный ряд… Я не поверю, что ты сделал это по пути за хлебом, мимоходом. То есть у тебя была четкое и сильное намерение отдать свою душу Сатане в обмен на исполнение желания. Так или нет?

Смотрит в пол, не издавая ни звука.

— И теперь мы пришли к довольно интересному моменту. Что такое душа?

Замолкаю, давая возможность Андрею ответить.

Глаза с пола не поднимает.

— Так что такое душа, Андрей? — переспрашиваю.

— Не знаю, — выдавливает мужчина.

— О, великолепно! — ехидно комментирую. — То есть, ты собрался отдать Сатане сам не знаешь что?

Готов провалиться сквозь пол.

— Ну… это то, что живет после смерти человека… — выдает версию.

— О’кей, а что это конкретно? Как выглядит?

— Не знаю…

— Ладно, пойдем с другого края. Что с этой душой происходит после смерти?

— Ну… она отправляется в рай или ад…

— И какие условия «отправления в рай или ад»?

— Если грешил, то ад… Если жил правильно, то рай…

— Ладно, вроде бы ясно. Итак, ты собирался забронировать своей душе местечко в аду. В обмен на желание. Я верно излагаю?

Кивает.

— И что бы происходило с твоей душой в аду, Андрей?

Бормочет что-то про чертей и сковородки.

Вздыхаю.

— Под «сковородками» имеются ввиду вечные муки?

Кивает.

— Ну вот. Теперь мы приходим еще к одному не менее интересному моменту. Я — не Дьявол. Мне твоя душа, которая, исходя из твоих слов, нечто непонятное, — не нужна. То есть бронь в ад — отменилась, а шанс на рай с яблочками остался. Вместо продажи души я предложил тебе другой контракт. Ты согласился.

Сажусь на столик по-турецки.

— Андрей. Ты — взрослый, совершеннолетний, дееспособный человек. Ты согласился на контракт. Ты знал, что от тебя потребуется служение. Вспомни, что я тебе тогда сказал: «Мне нужен слуга. Здесь, на Земле. Тот, кто будет выполнять каждое мое пожелание и каждый мой приказ». Ты — согласился.

Секунд пятнадцать внимательно вглядываюсь в лицо мужчины, сидящего напротив меня, и продолжаю:

— Тебя не устраивает то, что я называю тебя слугой?

Руки сжимаются, тело напрягается.

— Тем не менее, ты сейчас гораздо свободнее, чем большинство из людей вокруг тебя.

Лицо перекашивается.

— Не веришь?

Делаю паузу, меняю позу. Ноги у меня не затекают, но это — невербальная часть общения.

— Поехали разбирать и эту часть. Во-первых, во сколько ты обычно просыпаешься?

Пожимает плечами.

— По-разному. Семь, восемь, девять… Как Маша встает.

— О’кей. А во сколько ты вставал тогда, когда работал у Олега Максимовича?

— Шесть… полседьмого, но редко.

— Итак, пункт номер раз. Вместо того, чтобы ориентироваться на своего работодателя, вставать ни свет, ни заря, протирая сонные глаза, толкаться в автобусе в час пик независимо от погоды на улице и времени года, ты просыпаешься каждое утро, ориентируясь на родную дочь, а не на чужого дядю. Я верно излагаю или нет?

Кивает.

— Ну вот. Теперь дальше. Во сколько у тебя рабочий день начинался и во сколько заканчивался?

— С восьми до шести… Но я обычно оставался до восьми. Иногда до девяти.

— И чем ты занимался?

— Таблицы заполнял разные — данные из накладных, договоров и прочей бумаги вносил.

— Пункт номер два. Ты двенадцать или более часов подряд занимался нудной и малополезной работой. Теперь скажи — я много от тебя требую? Я, если память меня не подводит (а она не подводит), за все время нашего общения просил тебя выполнить всего четыре лично моих приказа — поменять шторы на жалюзи, вытащить барахло из комнаты ожидания (которое, между прочим, ты сам туда и запихал), сходить за консервами в магазин и не забывать кормить кошку. Ну, еще провезти ее в переноске в самолете. Все остальные хлопоты, которые я поручал тебе, касались по большей части либо тебя, либо Маши. Обставить для нее комнату. Купить ей игрушки, одежду. Купить посуду. Купить хорошее постельное белье. Ты уже знаешь, мне не нужно ни постели, ни еды. Разве что одежду от пыли почистить — я даже не потею. И то, с этим я могу справиться сам. Теперь скажи — я так много работы на тебя возлагаю?

Облизывает сухие губы.

— Нет…

— Теперь далее. Сколько тебе платил твой прежний начальник?

— Двадцать-двадцать пять тысяч… Последний раз, правда, он меня премии лишил, и я получил восемнадцать.

— И на что ты их тратил?

— Еду купить, коммунальные услуги оплатить… На проезд…

— Пункт номер три, полагаю, ты сам понимаешь?

Кивает.

— Не надо дальше… Я понял…

— Нет, Андрей, ты не понял, — говорю ему. — Ты зациклился на одном-единственном названии, и не видишь за ним истинной сути вещей. Не, если ты хочешь… Вернемся в Хабаровск. Я буду платить тебе твои жалких двадцать штук… Ладно, двадцать пять. Я даже оставлю твоей дочери ее здоровье. Ты будешь каждый день приезжать ко мне в коттедж, с восьми утра до восьми вечера заниматься нудной и неинтересной работой, твоя Маша пойдет в ближайшую к твоей замызганной общаге общеобразовательную школу, где в одном классе учатся и успевающие, и отстающие… Кажется, это называется «VII вид», а раньше их вообще на второй год оставляли… Ты будешь считать дни до отпуска, который проведешь опять же — сидя дома в общаге на диване, потому что у тебя не будет денег на то, чтобы поехать хотя бы во Владивосток. Потому что Маша будет расти, и ей надо будет то новое платье, то новый портфель, то учебники. Но я буду называть тебя гордо и пафосно — «секретарь-помощник». Хочешь?

Слышу, как бешено стучит его сердце.

— Андрей, — вздыхаю. — Ваше долбанное демократическое общество со своей «толерастией» разучило видеть суть вещей. В Америке негра нельзя называть негром, только афроамериканцем. Хотя от этого он не перестанет быть черным. Инвалидов больше нельзя называть инвалидами, потому что они «люди с ограниченными возможностями», хотя от смены названия суть не меняется. У них не отрастают новые ноги и не вставляются новые глаза. Потом инвалиды обидятся на «ограниченные возможности» и потребуют, чтобы их называли как-нибудь «личностями с особыми потребностями»… Кстати, вроде так уже тоже называют детей-инвалидов…

— Хорошо, — вдруг произносит Андрей. — Но зачем было… кнутом?

— Чтобы ты запомнил.

— Что запомнил?

— Что нельзя нарушать мои запреты.

— А нельзя было как-то по-другому?! — в голосе возмущение.

Снова вздыхаю.

— Андрей. Я тебе, по-моему, говорил правило, что о моей природе говорить никому нельзя. Потом я упоминал тебе об этом, когда пояснял, зачем нужно отправить ребенка в закрытую школу. Ты еще захотел переехать обратно в свою общагу. Но, когда возникла критическая ситуация, когда тебя, извини за выражение, «взяли за жопу», ты тут же начал орать, что придет такой-сякой «твой шеф», который «не человек» и «порвет их там всех». Так или нет?

Бледнеет.

— При этом ты даже и не вспомнил, в чем провинился, когда я тебя начал расспрашивать. Пришлось напоминать.

Придвигаюсь почти вплотную к его лицу.

— А теперь, если такая ситуация вдруг и повторится, ты вспомнишь боль и «дцать» раз подумаешь, прежде чем развязать свой язык.

Машинально потирает спину.

— Андрей. Я хочу, чтобы ты понял кое-что, — произношу я, подходя к окну.

Над Москвой — сизые тучи.

Смотрю недолго на небо и продолжаю:

— Я — нонсенс. Я не вписываюсь ни в какие научные рамки. Я с легкостью управляю гравитацией. Я поглощаю воспоминания. Мой яд — уникальная жидкость, которая, между прочим, синтезируется в особой железе. И эта особая железа появляется только при изменениях, которые тоже невозможно объяснить. Меня, писая кипятком, жаждут заполучить спецслужбы почти всех стран мира, за исключением, может быть, какого-нибудь Зимбабве или Занзибара. Заполучить и разобрать на составные части в своих секретных лабораториях. Проверить, почему обычный солнечный свет, в том числе и от заслоненного солнца, на меня не действует, а от солнца, частично скрытого горизонтом — смертельно опасен. При этом солнце, садящееся за горы, не считается. Но неровная линия горизонта — считается. Как и каким местом я перенаправляю гравитацию. Почему мне не надо дышать, есть. Почему мне не подходит просто кровь, даже напрямую из вены, а обязательно нужно дождаться последнего вздоха добычи. Почему я не могу питаться животными. Почему я не отражаюсь в зеркале. Как я умудряюсь внушать мысли…

Поворачиваюсь к Андрею.

— Мои слуги — мои слабые места. Ты знаешь обо мне практически все. Если вдруг кто-то узнает, что ты — слуга вампира, причем тот, кто знает о моем существовании не понаслышке, то тебя упекут в секретные лаборатории с огромным энтузиазмом. Вкатят всевозможные «сыворотки правды», и ты выложишь обо мне все, что знаешь. И, что самое нехорошее, ты выложишь им то, чего они не знают.

Мужчина едва дышит.

— И, поверь, они не остановятся ни перед чем. Надо будет — тебя будут пытать. Надо — возьмутся за Машу. Надо — и ее запытают.

Обхватывает голову руками. В глазах слезы.

— Поэтому я подчеркиваю этот запрет. И я буду добиваться его соблюдения всеми способами, — жестко говорю Андрею.

— Знаешь, я убил не только твоих обидчиков, — продолжаю после паузы. — Я убил также тех, у кого Маша «гостила». Они не сделали ей ничего плохого. Угощали тортом. Именно его, кстати, Маша попросила забрать с собой. Я убил их потому, что твоя дочь долго и пространно рассказывала им про «Марка Етаевича». Увы, я понятия не имею, что именно она успела им сообщить. Но шанса нельзя давать. Даже вот такого, — показываю сведенные вместе большой и указательный пальцы так, что между ними расстояние в пару миллиметров. — И, если бы возникла необходимость, я бы убил всех, кто мог бы услышать Машин рассказ краем уха.

— А правда… — вдруг говорит Андрей, — зачем вы решили взять меня… в слуги?

— Андрей, мне это самому интересно, — признаюсь с грустной улыбкой. — Понятия не имею, какая муха меня укусила. Жалко стало, наверное…

Удивляется.

— Жалко?

Киваю.

— Я же не бесчувственный чурбан.

* * *

— Можно вас попросить? — спрашивает Андрей.

На улице — ночь. На столе — коньяк, блюдце с шоколадом. И два бокала. За компанию.

— Смотря о чем.

— Расскажите о ваших других слугах.

— Обо всех?

— Ну… о ком-нибудь.

Вращаю в руках бокал с коньяком. Янтарные капли медленно стекают по стенкам.

— Том. Последнего из них звали Том… Я подобрал его, умирающего от чумы. Хотя.. Нет, не так. От чумы умирала его мать. А он должен был умереть через неделю. И это не я его подобрал, а он каким-то образом подглядел, как я питаюсь… И пришел «сдаваться». В обмен на жизнь его матери…

 

…Светлые и мягкие волосы, словно пух. И ясная улыбка.

Плещется в ручье.

Назвал меня хозяином сразу, когда я ему сказал об этом.

Невероятно худ.

— Хозяин, я рыбу поймал! — в руках сверкает серебряная молния.

— Твой завтрак, — говорю.

Рыба бьет Тома по лицу хвостом и вырывается. Слуга провожает ее растерянным взглядом.

-…уплыл, — добавляю с улыбкой.

Паренек едва не плачет.

Ускоряюсь и вылавливаю ту самую уплывшую рыбу.

Рыба бьется в траве в пяти шагах от берега.

— Спасибо! — в глазах счастье.

 

...— А правда, тут живут люди с песьими головами? — спрашивает Том, пытаясь приноровиться к моему шагу.

— Увидишь хоть одного, не забудь показать, — говорю.

Оглядывается.

Вокруг — узкоглазые китайцы…

 

— И… что было потом?

— Потом… Мы путешествовали. Много. Он не боялся высоты. Любил полеты. Мы были в самых разных местах планеты… Том с восторгом воспринимал новые знания. Спокойно воспринял тот факт, что Земля — круглая. Что в Китае живут просто узкоглазые люди. Что арабы не едят детей…

Делаю глоток.

— Мне долго его не хватало.

— Что с ним стало?

— Умер от старости. В тысяча пятьсот сорок восьмом году.

Андрей поднимает глаза к потолку, шевелит губами.

— Это…

— Двести десять.

— Что?

— Тому было двести десять лет, когда он умер, — говорю.

В глазах моего нынешнего слуги — изумление.

— Так… долго?

Киваю.

— Да. Правда, последние сорок лет Том стал совсем плох. Почти не ходил, ослеп. Я специально нанял прислугу, чтобы ухаживать за ним. Пришлось поселиться в Португалии. Тогда это было богатое и процветающее государство, в то время как в других странах бушевали войны. После смерти Тома я не смог там оставаться…

Андрей внезапно начинает смеяться.

— Блин, если бы кто сказал мне год назад, что я буду сидеть рядом с человеком, который видел своими глазами чуму четырнадцатого века…

— Я не человек, — мягко поправляю слугу.

Машет рукой. Во взгляде — восторг.

— Ай, какая разница… Все равно. Вы ведь видели… Вы видели всю историю человечества!

— Не всю, — говорю. — Только часть. Остальное — из воспоминаний.

Наливает коньяк в бокал, выпивает залпом. Морщится, закусывает шоколадом.

Как водку.

— Шесть тысяч лет… — говорит сам себе.

* * *

Андрей с Машей прощаются со мной у аэропорта.

— А вы опять на другом самолете полетите? — спрашивает девочка.

Киваю.

— Да, милая.

— А почему мы на нем не летим?

— Он очень маленький, — говорю. — Там места только для меня и Кисы.

Маша вздыхает.

— Ну ладно. Только не забудьте нас встретить!

— Не забуду, — глажу девочку по голове.

В Англию кошку приходится везти мне. Слишком много справок нужно собрать, чтобы белобоку пустили в другую страну легально.

Дома гримируюсь и упаковываю кошку в переноску. Кошка выпускает когти и растопыривает лапы. Собираю лапы в горсть и вталкиваю обладательницу мягких боков внутрь. Кошка ругает меня самыми страшными кошачьими ругательствами.

— Прости, — обращаюсь к пушистой. — Придется потерпеть.

Переноска большая, устлана теплым одеялом. Вдобавок туда уложена горячая грелка.

Не продует.

* * *

В Лондоне пасмурно.

Андрей с Машей ждут меня у дверей терминала.

— Марк Витавич, а что так долго? — выговаривает Маша.

— Самолетик маленький, летел медленно, — поясняю. — Но я уже тут.

— А что у вас с лицом?

— Грим.

— А зачем?

Андрей одергивает Машу. Девочка дуется.

* * *

До дома на окраине Лондона добираемся за два часа — мешают пробки.

Стучусь в одну из квартир на первом этаже.

— Да? — дверь открывает сухонькая старушка в круглых очках.

— Миссис Доусон?

— Бывшая миссис Доусон, — поправляет, — а ныне — миссис Ричардс. Чем могу помочь?

— Миссис Ричардс, — исправляюсь. — Я хочу попросить у вас ключ от квартиры сорок четыре.

В глазах старушки — любопытство.

— Простите, сэр. Но эта квартира не заселяется.

— Я знаю, — говорю. — Меня зовут Джон Майли. Майкл Майли был моим дедом.

Старушка отходит на шаг, снимает очки.

— А вы похожи на вашего деда, Джон.

Вежливо улыбаюсь.

 

-…его дед выкупил этот дом после войны, — рассказывает миссис Ричардс Андрею, — тогда мне было шестнадцать, мистер. Его дед был со странностями…

Андрей улыбается, уже не пытаясь понять что-либо из ее речи.

У миссис Ричардс вставная челюсть и жуткий шотландский акцент.

То, что ее не понимают, ее совершенно не волнует.

 

Домоправительница сама открывает нам дверь в сорок четвертую квартиру.

— Спасибо, миссис Ричардс, — говорю домоправительнице, оглядевшись. — Вы отлично справляетесь.

Квартира чисто прибрана, нигде не видно ни соринки. Современная техника.

— Ну а то! — раздувается от гордости старушка. — Никто никогда не смел сказать, что Лилия Бейкер плохо справляется!

Миссис Ричардс семенит на кухню, втыкает вилку от холодильника в розетку.

— Я отправлю своего внука купить вам продуктов. Нехорошо, когда холодильник пуст. Как погода в Америке?

— Погода так себе, — отвечаю. — Скучал по лондонским туманам.

Домоправительница заливисто смеется.

Андрей распаковывает вещи.

Через два часа ее внук приносит две полные сумки с продуктами.

 

— Еще одна из ваших квартир? — спрашивает Андрей, когда «внук» уходит.

Выпускаю кошку из переноски.

— Да.

— А кто эта бабуля?

— Домоправительница. Вообще-то мне принадлежит весь дом. Квартиры в нем сдаются в аренду. А именно эту я оставил для себя. На всякий случай. Как видишь, пригодилась.

— А кто и почему принес нам продукты?

— Ее внук по ее же инициативе.

Удивлен.

— Этот дом дает работу всей ее семье, Андрей. Когда я ее увидел первый раз, она была тощей семнадцатилетней девчонкой, при этом уже замужней и на третьем месяце беременности. Ее муж был инвалидом войны. Я не хотел ее брать, но она упросила. И знаешь, я не жалею. До этого дом едва покрывал расходы на свое содержание, а с ее появлением стал приносить неплохой доход. Ее муж работал здесь, ее сын и две ее дочери. Сейчас здесь заправляют два ее внука со своими женами. Но все равно — она держит весь дом крепкой хозяйской рукой. И она искренне благодарна Майклу Майли… тогда меня звали именно так… за кусок хлеба. И с теплотой относится к его внуку. Поэтому она будет убирать пыль в моей квартире, пустующей годами. Будет отправлять внука за покупками для меня. Не удивлюсь, если завтра она пришлет сюда еще кого-нибудь подмести, постирать или еще что.

— Она тоже… слуга?

Качаю головой.

— Нет. Обычный человек.

Раздвигаю шторы.

Вижу Лондон шестидесятилетней давности. Сквозь него слабо просвечивает Лондон современный.

* * *

Маша с недоумением идет по асфальтовой дорожке.

— Это школа? — показывает пальцем на один из корпусов.

Киваю.

— Да.

— И это? — палец перемещается в сторону.

— И это.

— А в какой я буду?

— Во всей. Эти дома — части школы. Школа состоит из многих зданий, — объясняю ребенку.

На лице девочки задумчивость.

 

— Мистер Майли? Мистер Крапиветс? Мисс Крапиветс?

Киваю.

— Рады приветствовать вас в школе «Тринити»!..

Директор. Худощавый мужчина лет пятидесяти. Изображает искреннюю радость от нашего присутствия.

Ему за это платят.

 

Андрею и Маше устраивают экскурсию по всей школе. Экскурсовод старается говорить медленно и очень простыми словами, но Андрею все равно трудно. Маша же над проблемой понимания не задумывается, просто разглядывая все вокруг.

-…школа — одна из лучших… — голос экскурсовода.

— Зис скул из вери гуд! — внезапно выдает Андрей.

Экскурсовод улыбается.

 

— Думал, мозги лопнут, — признается слуга, когда мы садимся в такси. — Я почти ничего не понял из того, что эта женщина мне вещала.

— Что ж поделать, — отвечаю, — русским она не владеет.

— Сколько языков вы знаете? — спрашивает после небольшого молчания.

— Не знаю, — пожимаю плечами. — Не считал.

— Десять… двадцать..? — пытается докопаться до истины.

Вздыхаю.

— Андрей… Как бы тебе объяснить. Языки меняются, перерождаются. Сперва был один язык, потом он делился, смешивался с другими языками, образовывал свои наречия, наречия становились самостоятельными языками. Это произошло с латынью, например. Я знаю почти все языки, которые когда-либо существовали на этой планете последние шесть тысяч лет. И я знаю не просто языки. Если взять, к примеру, русский… я знаю русский современный, русский начала ХХ века, русский язык петровских времен, старославянский… Считать его за один язык или несколько? Учитывая тот момент, что русский язык XXI и XIV веков различаются очень и очень значительно.

Слуга изумлен.

— Я не думал… Так много…

Дальше едем в молчании.

* * *

Дома нахожу в Интернете описания экскурсий по Лондону, выбираю подходящий тур, заказываю переводчика.

— Съездите завтра на экскурсию. Покажешь Маше город, заодно и сам посмотришь, — говорю слуге. — Погода, правда, не очень.

— А вы?

Пожимаю плечами.

— А мне зачем? Пусть это будет компенсацией за не очень удачный Машин день рождения.

Вздыхает.

Достаю пластиковую карточку.

— Местная. Банкоматы на каждом углу, хотя картой тоже можно расплатиться почти везде. Пин-код — девять-три, четыре-восемь.

— Спасибо! — говорит слуга.

Кошка сидит на подоконнике, тоскливо глядя в окно. За окном — серая морось.

 

Мой слуга с дочерью уезжают на экскурсию рано утром.

Открываю ноутбук.

Давно я что-то в Интернет не заглядывал.

Письмо от Алены Калининой.

Пишет, что звонила, но телефон был выключен. Надеется на встречу, с теплом вспоминает проведенный день.

Перед глазами встает лицо моей знакомой…

…и заслоняется лицом девушки, умершей три сотни лет назад…

…ее лицо сменяется еще одним лицом…

…и еще одним…

 

…— Шеш, ты идиот, — Наставник не просто зол. Он ЗОЛ.

Молчу, глядя в пол.

— Зачем ты решил обратить ее?

— Я люблю ее! — говорю с вызовом.

— Она человек!!!

— И что? Теперь она станет такой же, как и я!

— Шеш… — Наставник садится на землю, обхватывает голову руками, — ты знаешь голод. Скажи, тебе он нравится?

— Нет…

— Сколько раз я удерживал тебя от срывов?

— Много…

— А теперь скажи… Ты молодой, недавно восставший al’lil… Ты собираешься взять на себя птенца?

— Да!

— И чему ты, идиот, можешь ее научить?

— Всему, что знаю!

— И что ты знаешь?

— Я…

Запинаюсь.

— Ты не освоил полет. Ты боишься солнца. Ты едва можешь войти в транс после охоты. Тебя нужно постоянно контролировать, чтобы ты не сорвался. Ты не умеешь управлять силой. И ты собрался брать на себя птенца?

Наставник не в гневе. Он разъярен.

Al’lil сложно разозлить.

— Я сделаю все, чтобы тебя не было рядом с ней, когда она восстанет. Пусть она встретит рассвет!

Отлетаю в сторону от удара силой.

 

Пишу ответ Алене.

 

А вот в «Личных сообщениях» письмо от моего давнего знакомого Ванечки. Пишет, что опять нуждается в моих услугах, просит перезвонить.

У меня появился постоянный клиент.

 

Андрей и Маша возвращаются с экскурсии затемно. Руки полны всевозможных коробок. Девочка просто сияет. Сразу начинает распаковывать покупки. Андрей обессилено валится на диван.

— Как все прошло? — спрашиваю.

— Ох… — отзывается слуга.

Улыбаюсь.

Кошка пытается утянуть оберточную бумагу.

На ужин разогреваю пиццу. Маша клюет носом. Андрей вынимает из ослабевшей ручки недоеденный кусок и относит девочку в спальню. Возвращается.

— Какая-то женщина во дворе сегодня интересовалась, не геи ли мы. Хотя нет, не так… Она спросила: «Не мужья ли вы с этим милым мужчиной?» — говорит слуга.

— И что ты сказал?

— Сказал, что нет, — краснеет Андрей. — Я едва понял, что она хочет… К тому же, я не ожидал, что она будет спрашивать именно это…

— Надеюсь, ты не стал оскорблять эту леди за ее интерес, — говорю.

— Я… нет, не стал. Я просто был настолько шокирован…

— Понимаю. На будущее — реагируй на подобные расспросы спокойно. Здесь очень лояльно относятся к однополым отношениям.

Андрей задумчиво делает большой глоток горячего чая и обжигает рот.

* * *

Сижу на стуле у окна. Окно в кухне выходит на пожарную лестницу.

Слуга уже давно закончил трапезу. Пустая коробка лежит в мусорном ведре, остатки пиццы — в холодильнике.

Но из кухни почему-то не уходит.

— Скажите… — спрашивает несмело. — А что нужно для того, чтобы быть хорошим слугой?

Поворачиваю голову и смотрю Андрею в глаза.

Смущается.

Вглядываюсь в его лицо.

Ему потребовалось неслабое усилие воли, чтобы спросить у меня это.

— Гордость, — отвечаю.

Делает круглые глаза.

— Гордость???

— Да, — подтверждаю.

Непонимание.

— Гордость своим положением, — расширяю ответ.

Непонимание.

Поднимаюсь со стула, прохожу к холодильнику, достаю бутылку пива, протягиваю слуге.

— Ты считаешь, что твое положение унизительно? — задаю вопрос в лоб.

Молчит.

Вопреки нормам приличия усаживаюсь прямо на кухонный стол, опираюсь спиной о холодильник. Указываю Андрею на стул.

— Ты христианин?

Мой вопрос застает его врасплох.

— Н-н-не знаю… — мямлит.

— Ну, был хоть когда-нибудь?

— Крещен был в детстве. Машу тоже крестил… молитв не знаю, правда, никаких…

— Значит, о православии имеешь представление, — киваю. — Слышал выражение «раб божий»?

— Слышал.

— Как тебе оно?

Пожимает плечами.

— Вот там, в церкви, поп к тебе обращался «раб божий Андрей» — ты не возмутился?

— Нет…

— И дочь твою называл «раба божья Мария»… Нормально воспринял, не?

— Ну…

— То есть факт, что тебя и твою дочь назвали рабами, тебя не покоробил?

— Это ведь не на самом деле… образное выражение…

Улыбаюсь.

— Нет, не образное. Согласно христианскому учению, верующий должен стремиться к полному подчинению богу. И фраза «раб божий» несет в себе еще один смысл — человек принадлежит только одному богу, больше никто над ним не властен. Только бог.

Слушает, пытаясь понять, к чему я веду.

— И, представь себе, христиане сами себя так назвали. Они с гордостью носят это самоименование. И — не поверишь — ничуть не чувствуют себя оскорбленными. Они стараются подчиняться богу во всем, даже в мелочах. Если у них не получается, они испытывают вину, ходят и каются.

— Но… ведь… — запинается.

— Хочешь сказать, что я не бог? — улыбаюсь.

Молчит, не зная, что ответить.

— Я не бог, да, — говорю. — Но дело не в этом. Даже не вдаваясь в теологические дебри смысла слова «бог». Дело в том, что над тобой нет другой власти, кроме моей.

Вздыхает.

— Ты не понимаешь, наверное, — говорю я. — Над тобой действительно нет другой власти. Для тебя нет законов. Для тебя нет правил. Кроме моих.

Не понимает.

— Хорошо, Андрей, — меняю позу. Теперь я сижу, уперевшись руками в столешницу и свесив ноги. — Что будет, если ты возьмешь лом и проломишь голову кому-нибудь..? Пусть будет Олегу Максимовичу.

— Посадят.

— И как это будет происходить? Давай подробно.

— Милиция меня найдет, арестует… потом посадят.

— После ареста и между «посадят» что будет?

— Ну, суд вроде…

Внимательно смотрю на слугу.

— Нет, Андрей. Будет все не так. Доблестные милиционеры тебя, может быть, и найдут, но ты у них просидишь ровно до ночи. Ночью приду я. Если надо, разнесу СИЗО по камешку, но вытащу тебя оттуда. И плевал я на все их «найдут», «арестуют», «посадят». Ты ни дня там не просидишь, если я не захочу. Понимаешь? Мне глубоко фиолетовы все уголовные кодексы. Абсолютно. Никто. Не смеет. Обижать. Моего слугу.

Смотрю на мужчину. К сожалению, он все равно не понимает.

— Ты можешь нарушить любой закон любой страны, Андрей. И тебе ничего за это не будет, — пытаюсь подобрать другие слова. — Ни одна система в мире не сможет тебя наказать, пока ты — мой слуга. Максимум — продержать в КПЗ или отделении полиции до ночи. Но, если ты научишься звать — то еще меньше.

— Звать?

— Метка. Это связь между тобой и мной. Я всегда могу тебя найти, ты всегда можешь почувствовать мое присутствие рядом, а также позвать в случае необходимости.

— И как это делается? — в глазах интерес.

— Пока ты не сможешь это сделать, — разочаровываю его. — Ты еще не почувствовал себя моим слугой.

— И… что для этого нужно?

— Ты должен не просто знать, что ты слуга. Ты должен понимать это.

— Я понимаю…

— Нет, — качаю головой. — Не понимаешь. Ты знаешь, но не понимаешь.

— И в чем разница?

Вздыхаю, слезаю со стола. Достаю из холодильника еще одну бутылку пива.

— Будешь?

Не отказывается.

— Согласно Шариату, распитие спиртных напитков запрещено.

Молчит, вертит в руках бутылку.

— Учитывая, что ты только что выпил одну…

Смотрит на меня.

Смотрю на него.

— Тебе есть дело до исламского права?

Качает головой и открывает бутылку.

— Точно так же тебе не должно быть дела до любого из существующих законов любой страны, Андрей, — говорю и снова влезаю на стол. — Над тобой не имеет силы ни один закон мира. Потому что тебя никто не сможет наказать за нарушение любого закона.

Отпивает глоток.

— Вроде понятно…

— А теперь смотри. Твое положение выше, чем у любого олигарха. Для тебя нет законов. Для тебя открыты все границы мира. Ты независим от любой страны, Андрей. И это — шикарно. Или нет?

Хмыкает.

— В принципе, да.

— А теперь подумай — кто еще в мире может этим похвастаться?

Делаю паузу, пока Андрей пьет пиво.

— И еще. Вспомни тот момент, когда ты находился в квартире со своими похитителями. Вспомни, что ты им говорил.

Вздрагивает.

— Я больше не буду…

— Я не о нарушении. Вспомни эту отчаянную уверенность в том, что твой «шеф» самый крутой. Вспомни злость на то, что они не боятся. На то, что не понимают твоей исключительности. И — само чувство исключительности. Потому что твой «шеф» — самый крутой.

Сжимает бутылку так, что белеют костяшки.

— Правда, это особенное чувство? И чувство облегчения, когда ты меня увидел. Радость. Что да, ты не ошибся. Что вот он, «шеф», действительно пришел за тобой.

Молчу. Андрей смотрит на меня очень странным взглядом.

— Из этого должна вырасти твоя гордость. Гордость, что за твоей спиной есть грозный и сильный хозяин. Что ни у кого нет, а у тебя есть. И с этим хозяином тебе море по колено и горы по плечу, понимаешь? Что у всех какие-то жалкие олеги максимовичи, толстые и злобные твари, а у тебя — древний вампир, который старше летоисчисления в три раза.

Выражение глаз меняется, но остается не менее странным.

— Из этой гордости родится радость служения, — говорю, когда взгляд Андрея становится более спокойным. — Радость оттого, что ты можешь отблагодарить меня, выполнив мой приказ. И только тогда, когда ты будешь смотреть на все сквозь призму этих двух чувств, ты станешь полноценным слугой. Преданным.

Одним махом допивает пиво.

— Кажется, я понял.

— Это хорошо, — киваю в ответ. — Я рад.

— Я постараюсь, — говорит Андрей. — Очень буду стараться.

Снова киваю.

…Иду по коридору. Надо мной — каменная кладка, под ногами — каменный пол.

— Слава Христу, брат! — мимо проходит фигура в рясе с капюшоном.

Я в точно такой же.

— Слава Христу, — отвечаю.

Подземелье.

Истошный крик где-то впереди.

Скрип поворачиваемых рычагов.

— …Ты сговорился с Дьяволом, Томас. Покайся. Расскажи, как твой господин пьет кровь по ночам…

Скрип. Крик.

Поправляю капюшон и захожу в пыточную.

Запах крови моего слуги ударяет в нос.

Палач, три инквизитора и секретарь.

Силы хватит.

Ускоряюсь и касаюсь каждого рукой, подкрепляя приказ силой.

Замирают.

Перерубаю веревку на дыбе. Растянутые мышцы и сухожилия резко возвращаются в исходное состояние.

Том заходится в крике. Прости, малыш. Знаю, это больно.

Изменяюсь и впиваюсь зубами в истерзанную руку слуги.

Убрать боль. Убрать опасность для жизни. Не дать сердцу замереть.

— Хозяин! — вздох облегчения.

— Да, Том, это я.

— Мне не кажется? Или я сошел с ума от боли?

— Я, я. Погоди немного.

Кусаю каждого из допрашивающих, вливая им в кровь очень интересный состав.

Внушение силой скоро перестанет действовать, а вот яд…

Снимаю рясу с секретаря, накидываю на истерзанное тело Тома.

— Пойдем.

Идем по коридору неспешным шагом. Поддерживаю слугу под руки.

— Я ничего им не сказал! — в голосе гордость.

— Я знаю, — говорю.

Сзади раздаются крики боли, постепенно усиливаясь.

Мой яд заставляет их испытывать то же самое, что испытывал Том. Только, в отличие от дыбы, он навсегда останется в болевом центре мозга.

Никто не смеет обижать моего слугу.

Миссис Ричардс притаскивает четыре толстенных «гроссбуха» и не менее толстую папку с бумагами. Изумляюсь, как она подняла их, причем одновременно.

— Это приходно-расходные книги за все время; с того самого дня, как ваш дед уехал в Америку, — говорит домоправительница. — И кое-какие документы.

Открываю первый том.

«1951»

— Я займусь ими сегодня, — говорю старушке и тепло улыбаюсь. — Но я уверен, что там все в порядке.

— У меня в предках были немцы, — гордо отвечает миссис Ричардс. — Немецкая точность и немецкая пунктуальность.

Домоправительница уходит.

Начинаю пролистывать книги.

-…брое утро, господин… Доброе утро, хозяин? Доброе утро, господин!.. нет, не так… Доброе утро, хозяин… Доброе утро, господин? Тьфу… Доб… — доносится из спальни голос Андрея, произносящий утреннее приветствие со всевозможными интонациями.

Репетирует.

Листаю книги.

«1967».

Тут доход немного снизился — тогдашняя миссис Доусон осталась вдовой.

«1995»

Тут — пожар в одной из квартир. Страховая компания, правда, выплатила все до пенни.

«2007»

Убыточный год. Кризис, что поделать. Но в мае миссис Доусон становится миссис Ричардс…И убытки резко сокращаются.

Старушка молодец.

Кошка водит ушами, реагируя на бормотание Андрея, который думает, что его никто не слышит.

Из спальни появляется Андрей.

— Доброе утро… господин, — с трудом произносит он.

Лицо бледное, губы побелели.

Запах волнения, граничащего с паникой.

Он себя ломает.

— Доброе утро, Андрей, — отвечаю на приветствие.

Вкладываю максимум ободрения.

Выдыхает.

Из него будет хороший слуга.

— Как мне называть вас, господин? — за мной семенит грязный оборванный мальчишка по имени Том.

— Хозяин.

— Слушаюсь, хозяин! — в голосе радость.

— Зачем это? — спрашивает Андрей, кивая на бумаги.

— Миссис Ричардс подготовила отчет за последние шестьдесят лет. Я проверяю.

Удивлен.

— Если я не проверю, то она может обидеться, — объясняю. — Это раз. А, во-вторых, она должна чувствовать, что ее работу контролируют. Пусть она и делает все отлично. Пусть это и раз в шестьдесят лет.

Вглядывается в строчки, написанные выцветшими чернилами.

— Это за шестьдесят лет???

— Почти. С тысяча девятьсот пятьдесят первого. Именно тогда я покинул Англию и переехал в Нью-Йорк. Поэтому миссис Ричардс (тогда ее звали миссис Доусон) и принесла мне отчеты именно с этого года. До этого она предоставляла их каждый месяц.

— И она это все сохранила? Удивительно… — говорит Андрей, прикасаясь к пожелтевшим страницам.

— Поэтому она и служит домоправительницей, — захлопываю последнюю книгу.

* * *

Андрей смотрит на купол собора.

Собора Святого Павла.

— Зачем мы тут?

— Просто так, — пожимаю плечами. — Пойдем.

Лицо стянуто латексом. Везде камеры.

Ненавижу латекс.

Маши с нами нет. Маша гостит в семье того, кто будет ее официальным опекуном здесь, в Англии.

Проходим через вход, проталкиваясь сквозь толпу гомонящих иностранцев. Даже слышится русская речь.

Гуляем по коридорам. Посещаем «шепчущую галерею», поднимаемся по лестнице из 381 ступени.

— Огромный собор, — говорит запыхавшийся Андрей.

— Раньше он был меньше, — отвечаю. — Только его постоянно разрушали. Один раз вообще молния попала. И каждый раз отстраивали.

Спускаемся вниз.

Поднимаемся вверх.

В результате оказываемся в библиотеке.

— Идем, — говорю слуге.

В дальнем углу нажимаю на панель.

Панель отходит.

— Что это?

— Закрытая секция.

Андрей следует за мной.

— Сэр, вам нельзя сюда, — перехватывает меня какой-то служащий.

— Можно, — отвечаю, делая пальцами особый знак.

— Прости, брат, — тут же идет он на попятную. — Господь с вами.

— Господь с тобой, — отзываюсь.

— Что это было? — спрашивает слуга.

— Охрана. Ну, как охрана. Если бы я оказался посторонним, он бы меня вежливо выпроводил, сочувствуя, что я заблудился. Если бы я начал сопротивляться, то он бы выпроводил меня насильно.

— А что вы ему показали?

— Орденский знак. Тут обитает один тайный орден, в который я был вхож много лет назад. Вот я и дал охраннику знать, что я — свой. Он и отстал.

— Куда мы идем?

— Покажу тебе кое-что.

Идем дальше по коридору, сворачиваем в большую комнату.

Проекторы.

Умно придумали — перевели информацию на микропленку.

Нахожу на полке нужную кассету, включаю проектор.

Андрей рассматривает портрет мужчины в настоятельском облачении. Внизу портрета — надпись «MXXI»

— Кто это?

— Я. Так я выглядел в тысяча двадцать первом году.

Андрей изумлен.

— А почему в такой одежде?

— Я был настоятелем в этом Соборе. Правда, недолго.

Переводит взгляд с портрета на мое лицо.

— Не очень похож, если честно.

Киваю.

— Разумеется. За тысячу лет я много раз изменял внешность.

Достаю еще одну пленку.

А этот портрет сохранился отвратительно. Обгорел, краски выцвели. В углу — пятно плесени.

«DCCXXXII».

— Семьсот тридцать второй год.

— Почти триста лет назад, — комментирует Андрей.

— Тысяча двести семьдесят семь, — поправляю. — Год не тысяча семьсот тридцать второй, а просто — семьсот тридцать второй.

Вставляю третью пленку.

Еще один портрет. Под ним уже арабские цифры «1668».

Монах.

— Это я в 1668 году. Но я тогда был не в Англии, а в Испании. Портрет сделан там же, потом перевезен сюда, в орденское хранилище.

— А как называется орден?

— Орден Чаши Христовой.

— Чаши? Грааль?

— Нет, другой чаши. Помнишь, когда Иисус молился в Гефсиманском саду?

В глазах — непонимание.

— Ну, ты вообще Библию читал?

Качает головой.

— Иуда предал Христа. Это ты хотя бы знаешь?

— Это — да, — говорит с легким возмущением.

— Ну вот, между тем, как Иуда ушел за стражниками и тем, как вернулся за Христом, Иисус молился в Гефсиманском саду. Сперва просил бога избавить его от его участи, потом согласился на свою судьбу, покоряясь воле своего небесного отца, поскольку не было другого выхода, — поясняю. И добавляю:

— «всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты». Евангелие от Марка.

Вижу в глазах слуги изумление и опять поясняю.

— Не от меня. Я не был апостолом.

Разочарован.

Выключаю проекторы.

— Спасибо… — говорит Андрей, когда мы выходим из Собора.

Обращение опускает в самый последний момент, слегка запнувшись.

— Не за что, — пожимаю плечами, делая вид, что не замечаю.

* * *

У кошки четыре миски. В одной — вода, во второй сухой корм. Две других принесла миссис Ричардс. Со свежим мясом и молоком.

Кошка лежит на диване, выпятив круглое пузо.

Андрей гладит кошку.

* * *

Касаюсь руками черной крышки старого фортепиано, открываю. Пальцы пробегают по клавишам. Настроено идеально.

Андрей поднимает голову.

— Вы умеете играть?

Киваю.

Играю две гаммы, чтобы дать пальцам вспомнить. Хотя в этом нет необходимости.

Играю Баха, затем Бетховена, экспромтом добавляя свои вариации.

— Красиво…— шепчет слуга. — Я никогда не слышал такого исполнения.

Закрываю крышку.

— Я рад, что тебе понравилось.

— Спасибо…

* * *

Смотрю в темное небо.

Андрей и Маша спят. Кошка тоже спит, свернувшись теплым клубком на покрывале.

А я смотрю в небо и пытаюсь понять, зачем мне все это. Зачем вообще мне вдруг стал нужен слуга?

Почему этот человек для меня перестал быть элементом безликой массы еды?

«С едой дружить нельзя», говорил мой Наставник.

Это правило не раз подтверждалось.

Слуги. Не еда и не птенцы. Но всегда рядом.

Желание оберегать. Радовать. Видеть в глазах искреннюю любовь. И отзываться на эту любовь.

…Спит, свернувшись в клубок. Одеяло сбилось куда-то в ноги.

Подхожу, укрываю.

Переворачивается, что-то бормочет. Сквозь сон протягивает руки и обхватывает меня за шею.

Ложусь рядом.

Спит, обняв меня всеми четырьмя конечностями.

Том умопомрачительно пахнет…

Я плохой хозяин. Каждый раз, когда вижу Андрея, я сравниваю его с Томом. А вот тут Том бы так не сказал. А вот тут Том бы так не сделал. А вот тут…

Но Тома больше нет. Есть Андрей.

Андрею сложно. Социальное псевдоравенство не позволяет ему примириться со своим положением.

Можно сломать его силой или ядом. Пара прикосновений, укус — и Андрей будет со слезами счастья целовать мне ноги.

Можно — насилием. Пара подходов с кнутом, и Андрей будет называть меня «хозяин», боясь поднять голову.

Но это будет уже не Андрей, а то, что породит мой яд или мой кнут.

Чтобы стать хорошим слугой, он должен сам сломать в себе свои предубеждения, свои стереотипы. Он должен сам создать в себе те направляющие, по которым пойдут изменения.

Иначе Андрей лишится того, что я всегда называл «душой». Душой человека.

* * *

Возвращаюсь утром, когда небо на востоке набрякает розовым светом.

Андрей стоит на пожарной лестнице и курит. Приземляюсь рядом.

— Привет, — говорю.

— Доброе утро, — отзывается слуга.

— Как спалось?

Пожимает плечами.

— Нормально. Только кошка все время сверху на одеяло ложилась.

Улыбаюсь.

— В жизни у нее было мало возможностей спать на теплом человеческом теле.

Андрей хмыкает.

Пережидаю легко.

* * *

На плите шкворчит яичница с беконом.

— Традиционный английский завтрак, — киваю я на яичницу. — Андрей, может, тебе что-то другое научиться готовить?

Краснеет.

— Если надо… То я буду учиться.

Пожимаю плечами.

— Лично мне — не надо. Это твой желудок. А от гастрита я тебя уже вылечил.

Вздыхает.

…С одного бока рыба обуглилась, но Тома это не смущает. Обжигаясь, отламывает куски и запихивает в рот.

Пальцы вымазаны в саже.

Второй бок рыбины недопекся…

Отбрасываю воспоминания.

Тома больше нет.

* * *

Андрей стоит у зеркала и что-то рассматривает во рту.

— У меня что, зубы растут? — говорит сам себе.

Подхожу сзади.

— Вполне возможно. Если каких-то не хватало.

Оставляет в покое рот.

Уже не удивляется.

* * *

На улице пасмурно.

Мы со слугой стоим рядом с входом в один из терминалов аэропорта Хитроу.

— Вас дожидаться по прилету?

Качаю головой.

— Адрес ты знаешь, ключи я тебе дал. Можешь сразу ехать на квартиру. Смысл тебе стоять посреди улицы, привлекая к себе внимание?

Послушно кивает.

— Хорошо, я понял.

— И открой балконную дверь.

Снова кивает.

«…мы и господа, объявляется посадка на рейс…»

Провожаю взглядом один из взлетающих самолетов.

Я точно знаю, что мой слуга летит на нем.

* * *

Миссис Ричардс крайне огорчена, что я уезжаю «обратно в Америку».

— Очень жаль, сэр, что вы так быстро нас покидаете… Я надеялась, что вы пробудете на своей Родине хотя бы полгода.

Поправляет очки.

— Но в любом случае, ваш дом будет вас ждать.

— Спасибо, миссис Ричардс, — говорю старушке и сжимаю ее теплую морщинистую руку.

— Всегда пожалуйста… мистер Майли.

Кошка смотрит на переноску ненавидящим взглядом.

* * *

В Москву я прилетаю почти перед самым восходом.

Андрей встречает меня в большой комнате. Сую ему переноску и стремительно несусь пережидать.

Не люблю летать против вращения Земли.

* * *

Кошка вылизывает лапы около холодильника

Андрей сидит за столом, подперев голову руками.

— Переживаю за Машу, — признается в ответ на мой вопросительный взгляд.

— Не стоит, — успокаиваю его я. — Она в очень хороших руках. Семья очень добрая и уважаемая.

— Но ведь всякое может случиться…

Сажусь на стул и смотрю на слугу.

— Они прошли мою проверку. Так что не стоит нервничать.

— Какую проверку?

— Проверку моей силой. Я могу заставить человека быть искренним.

— И та семья…

— И та семья благополучно прошла проверку, — повторяю еще раз. — Они действительно любят детей. И муж, и жена. Я проверил даже их дочь, которая на два года старше Маши. Она восприняла твою девочку как младшую сестренку.

Успокаивается.

— Если бы кто сказал мне полгода назад, что Маша отправится учиться в Англию… не говоря уже о том, что она будет здорова… Я бы ударил того в лицо за насмешку, — вдруг говорит Андрей, смотря куда-то в пространство. И добавляет: — Жаль, вас не было рядом, когда Маша родилась. Может быть, Лида осталась бы жива.

Пожимаю плечами.

— Все происходит именно так, как должно произойти. Ты вряд ли бы смог служить мне в этом случае.

— Почему? — удивленно смотрит.

— Потому что ты хотел бы быть с женой, а не со мной, — честно отвечаю.

В глазах Андрея — боль.

— Ты ее сильно любил?

— Люблю до сих пор.

Пристально смотрю на слугу.

— И до сих пор не можешь смириться с ее смертью, — полувопросительно-полуутвердительно говорю.

Кивает, стиснув зубы. На стол капает слеза.

— А вы можете… вернуть прошлое? — задает глупый вопрос

Но с отчаянной надеждой.

Медленно качаю головой.

— Увы, нет. Над временем я не властен. Но могу убрать то, что тебя мучает.

— И я перестану… ее любить?

— Да.

Замирает, но потом делает отрицательный жест.

— Не надо. Пусть остается.

* * *

В Москве приходится задержаться. Приходится делать пару справок для кошки: у предыдущих закончился срок действия. Кошка терпеливо сносит все процедуры у ветеринара.

— Сколько вашей котеньке? — спрашивает молодая улыбчивая девушка-ветеринар.

— Пятнадцать лет, — отвечаю.

— Пятнадцать?! — удивлена. — А выглядит очень молодо! Я думала, ей лет десять максимум. Вы хороший хозяин.

Вежливо улыбаюсь.

— Спасибо.

Кошка действительно хорошо выглядит и чувствует себя для пятнадцати кошачьих лет.

Сказывается пребывание рядом со мной. Если человеку необходимо регулярно получать порцию моего яда, то для кошки достаточно простого общения.

Вот такой я лечебный.

Из Москвы вылетаем через три дня — Андрей с кошкой на самолете, я обычным способом.

* * *

До Хабаровска я не добираюсь. Решаю все-таки заглянуть к Ванечке.

Старая квартира встречает меня тишиной. Все по-старому, даже телефон лежит на том же самом месте, где я его оставил.

Только пыль скопилась.

Долетаю до пригорода и звоню Ванечке.

Ванечка на этот раз желает отправить в «мир иной» целую семью — отца, мать и двоих детей. И Ванечка пытается торговаться. Видите ли, «оптовый заказ». Приходится объяснять Ванечке, как ребенку, что дело не в «опте».

Не понимает.

Все-таки этот Иванушка — дурачок.

Предупреждаю Ванечку, что с ним я больше не буду работать.

На выполнение заказа уходит три дня. Подходящий момент случается лишь в воскресенье, когда «объекты» выезжают куда-то на природу.

Напугать на безлюдной трассе сидящего за рулем главу семейства ничего не стоит. А с обрыва их автомобиль падает уже сам.

И так же сам взрывается.

Восемь миллионов рублей.

* * *

В Хабаровск прилетаю во вторник.

В кухне горит свет. Полтретьего ночи.

Подхожу к двери, дергаю ручку.

Заперто.

Нажимаю звонок.

Андрей открывает дверь через минуту. В глазах — облегчение.

— Я уже начал беспокоиться, — говорит. — Я ожидал, что вы прилетите вслед за самолетом, а вас не было четыре дня.

— Пришлось задержаться.

— Что-то… не в порядке?

— Нет, все хорошо, — успокаиваю слугу. — Была кое-какая работа.

Вздыхает.

— Андрей, — говорю. — Не запирай больше дверь, если меня нет дома.

— А? Хорошо, — кивает. — Больше не буду. Просто… на всякий случай было. Вдруг кто влезет.

Думает минуту и добавляет:

— Может, нам собаку завести?

Качаю головой.

— Не вариант. Собаки меня боятся.

Снова вздыхает и косится на кошку.

* * *

Пишу письмо Алене. Извиняюсь за долгое отсутствие, стандартно ссылаюсь на дела и приглашаю сходить в кино на выходных.

Ответ приходит практически сразу.

Ждет выходных.

* * *

Андрей уезжает за машиной.

Через полчаса звонит с авторынка. У него куча вопросов по цвету, марке, вместимости и прочим деталям. До поездки уточнить все моменты, видимо, было не судьба.

Терпеливо отвечаю на каждый вопрос.

Al’lil сложно разозлить.

Домой приезжает на серой «Калдине» десятилетней давности. Открывает ворота, заезжает в гараж.

Наблюдаю за ним из окна. Доволен, как тюлень.

Спускаюсь в гараж.

Мой слуга умудрился свернуть боковое зеркало. Стоит, разочарованно смотрит на отломанную деталь.

— Советую съездить в сервис, пусть поставят новое.

Крутит в руках осколок.

— А потом я опять его сломаю… — вздыхает.

— Заплати инструктору, пусть покатается с тобой по городу, — говорю. — В автошколе дают минимум навыков. Практика необходима. А то ты за руль цепляешься, как утопающий за соломинку.

Краснеет.

* * *

В пятницу из Англии по Интернету звонит Маша. Андрей прилипает к экрану моего ноутбука, ловя каждое слово дочери.

Маша сбивчиво перечисляет, что ей купили к школе, показывает новую форму, карандаши. Рассказывает про погоду, про лошадей. Сетует на то, что никто не говорит «по-человечески», но она уже научила свою новую подружку словам «привет» и «спасибо».

Мой слуга счастлив.

Маша видит меня на заднем фоне и передает привет.

Не совсем меня — низ рубашки и часть джинсов.

Здороваюсь в ответ, не попадая в поле зрения веб-камеры.

* * *

— И надолго ты в Хабаровске? — спрашивает Алена.

Стоим у самой воды. Вода по-прежнему грязная, плавает мусор.

— Пока не знаю. Но, похоже, надолго.

— А чем ты занимаешься?

…Ванечка…

…старые улицы Бари…

…пересохшие губы «шпионов»…

…огненный шар взрыва…

— Всем понемногу, — отвечаю. — Фрилансер.

В глазах Алены легкое разочарование.

— У меня деверь — фрилансер, — говорит после паузы. — Сайты делает.

— И как? — задаю ожидаемый вопрос.

— Постоянно без денег.

— Фриланс бывает разный, — поясняю, — не обязательно сайты делать. Если специалист хороший, то деньги у него бывают.

— А ты?

Улыбаюсь.

— Я — отличный специалист.

Улыбается в ответ.

В кино попадаем на один из вечерних сеансов.

— Я сказала, что буду у мамы, — говорит Алена. — Мама подтвердит, если что.

— Хорошая у тебя мама, — говорю и аккуратно беру Алену под руку.

Повысить температуру тела. Запустить сердце.

— А твои родители..? — интересуется.

…сто лет безмолвия… и шесть тысяч — не-жизни…

— Умерли давно.

— Прости, — сжимает мне ладонь.

— Все хорошо.

Закат пережидаю прямо в зале, во время сеанса.

В зале хохот — идет комедия.

После фильма выходим наружу. В воздухе приятное вечернее тепло.

Идем по брусчатке главной улицы. Покупаю два рожка мороженого на развес. Успеваю почти перед самым закрытием. Продавщица извиняется — у нее осталось только банановое и шоколадное.

Мороженое тягучее и липкое после целого дня жары.

На улице темнеет.

Стараюсь избегать видеокамер.

— Муж не одобряет, когда я ем мороженое, — признается Алена. — Говорит, что баловство это, к тому же полнит…

— А что в его понимании не баловство? — интересуюсь.

— Пиво с воблой, — морщится моя спутница.

— Да, это серьезно, — соглашаюсь. И добавляю в ответ на удивленный взгляд. — От пива живот надежнее отрастает, чем от мороженого. А мороженое… так, баловство.

Смеется.

Мороженое тает.

— Мне пора, — со вздохом признает Алена, глядя на часы. — Доеду до мамы, а оттуда уже домой.

— Возьми такси, — говорю. — Я оплачу.

Смущается.

— Да я на автобусе…

Прижимаю ее к себе.

Чем же ты пахнешь?

— Зачем? Тебе так нравится трястись в старом «Икарусе»?

— Да нет… Мне неудобно…

— Неудобно спать на потолке, одеяло падает, — отвечаю. — А мне будет приятно думать, что ты не поедешь домой в пыльном и грязном автобусе-гармошке.

Смеется.

Если я вздумаю спать на потолке, с меня одеяло не упадет.

Смотрю вслед уезжающей машине.

Остановить сердце. Прекратить контроль температуры тела.

* * *

-…посолить, дождаться, пока закипит. Затем…

Заглядываю в кухню.

Андрей варит спагетти.

На столе — раскрытая книга с рецептами.

Захожу.

— …на сто граммов макаронных изделий — литр воды…

Рядом кипят сосиски.

Пытается затолкать спагетти в кастрюлю. Спагетти в кастрюлю не помещаются и торчат наружу. В глазах — растерянность.

— Погоди, пока концы немного размягчатся в кипятке, — прихожу на помощь. — Тогда они влезут.

— А? Да, точно… — бормочет слуга. — Спасибо!

— Не за что, — отзываюсь.

Смотрю на серый слипшийся комок того, что должно быть спагетти.

— Я думал над вашими словами… что мне стоит научиться готовить чего-нибудь другое… — оправдывается Андрей. — И решил начать с макарон. Макароны не нашел, нашел спагетти…

Тычет вилкой в массу на тарелке.

— …Но они, кажется, не получились, — делает очевидный вывод.

Отправляет содержимое тарелки в мусорное ведро и печально вгрызается в сосиску.

Сосиски «получились».

* * *

«Личные сообщения» — «Входящие». Одно новое. Открываю.

Al’lil сложно не только разозлить, но и удивить.

Им удалось.

Сообщение от «спецслужбы».

В нем — одна-единственная фраза на давно исчезнувшем шумерском диалекте.

«Shae il’ame».

«Пожалуйста, помоги мне».

Ловлю себя на мысли, что какое-то время пялюсь в строчки на экране.

«…e il’a…».

Даже не диалект шумерского. Язык одной деревни в том регионе, который потом станут называть Шумером. Деревни, прекратившей свое существование шесть тысяч лет назад. Язык, где даже не было толком слов, в основном интонации.

«Shae il’ame».

Фраза, которую я передавал каждому из своих птенцов. Фраза, начертание которой менялось с развитием письменности, и начертание которой не меняется уже две с половиной тысячи лет, с момента появления латинских букв.

«Помоги мне».

Кто из людей может ее перевести? Кто из людей может догадаться о ее значении?

Закрываю ноутбук и поднимаюсь на ноги. Мне надо прийти в себя.

У нас не может быть детей — только птенцы.

Но птенцом может быть — не каждый.

...в глазах — восторг.

— Ты где был?

— Представляешь, они разбежались, все!

— Ты где был?

— Только я не нашел Феодосия. Я хотел порвать его, но не нашел.

— Я не разрешал тебе выходить к людям, Таурос.

— Ой, да ладно! Они все меня боятся!

— Я НЕ РАЗРЕШАЛ ТЕБЕ!

— Прекрати! Они все — грязь, еда! Они мне ничего не сделают!

В глазах — превосходство…

…в глазах — страх.

Зажимает руками живот. Сквозь пальцы просачиваются бордовые капли.

— Помоги…

Склоняюсь над раной.

Запах серебра.

-…копьем… Помоги!

Качаю головой.

— Серебро, — коротко поясняю.

В глазах — обреченность…