Прекрасная смерть (джен)

— Если ты его убила, то это совсем не смешно. Он мне нлавился. Забавный.

Что еще за детский голос зудит у меня над ухом?

— Он не может умерьеть от моей песни. Навег’ное. Надеюсь.

— Не очень убедительно.

Я пытаюсь открыть глаза, но мои веки будто скотчем заклеили. Да и вообще — ощущение, будто мое сознание совершенно не зависит от тела.

— Может, ему зелкальце ко лту поднести, чтобы узнать, дышит ли? И нашатыль.

— У меня кофе горьячий. Дешево, сег’дито, действенно.

Та-а-ак, это что еще за общество садистов с дефектами речи? Надо срочно предпринять еще одну попытку подать признаки жизни.

Сказано — сделано. Слегка поворачиваю голову и мычу что-то нечленораздельное. На самом деле пытаюсь сказать: «Не надо кофе», но вышло не очень. Верней, совсем не вышло.

— Живой, — с явным разочарованием протягивает девушка с иностранным акцентом.

— Ула! — хлопает в ладоши над самым моим ухом мелкая. А, между прочим, это доставляет мне адские мучения. Голова гудит и будто вибрирует. Ощущение, что я полчаса стоял под звонящим колоколом.

С трудом все-таки разлепляю тяжелые веки. Надо мной нависла довольная рыжая девочка лет семи. С чего бы это ей так радостно улыбаться? И вообще — кто это?

— Я так лада, что с тобой все в полядке. Эрна говолила, что ты живучий, но я все сомневалась.

Я растерянно моргаю, пытаясь скинуть с себя тяжесть и оцепенение. Слегка поворачиваю голову. Кажется, что шейные позвонки вот-вот начнут скрипеть, как заржавевшие, несмазанные петли двери.

М-да, хозяин квартиры определенно предпочитает аскетичный минимализм в интерьере. В радиусе моего обзора в кресле сидит девушка , закинув ноги на подлокотник, и по-свински громко сербает из большой кружки. Видимо, тот самый кофе, который должен был меня взбодрить.

— Guten Morgen, — салютует она мне чашкой. На губах насмешливая улыбка. Медные пружинки проволочных волос падают на глаза и не дают рассмотреть их выражение.

— Да не очень, — через некоторое время бурчу я, все-таки переведя ее фразу. Пытаюсь принять вертикальное положение, но эта попытка отдается в голове неистовым звоном и болью. Я почти падаю обратно, но малышка придерживает меня за плечи, что-то обеспокоенно бормоча. Подождав немного, пока шум в голове умолкнет, я все-таки сажусь уже без помощи. Все это время девушка в кресле пристально наблюдает за мной с беспристрастным лицом. Как ученый, который изучает какую-то букашку.

Презрительно фыркаю, пытаясь показать этой наглой особе свое превосходство. Встаю. Мир резко делает несколько оборотов, и я, пошатнувшись, одной рукой хватаюсь за спинку кровати, а другой — за маленькую девочку, которая тут же подхватила меня. Чувствую себя неловко из-за того, что маленькая девочка вынуждена удерживать такого лося, как я. Но я все-таки остаюсь на ногах, а значит, не все потеряно.

Постояв минуты две с прикрытыми глазами, понимаю, что звон в голове наконец затих. Открываю глаза. Мир уже не кружится и даже не плывет. Замечательно.

— Спасибо вам за кров и постель, — киваю я, по большей части глядя на взволнованную девочку. Ну не эту же иностранку мне благодарить. Она мне ничего не сделала хорошего. — Но, думаю, мне пора идти.

— Вы хоть помните, кто Вы и куда Вам надо идти, дядя Саша? — тяжело вздыхает малышка.

— Конечно помню! — праведно возмущаюсь я, отмечая про себя, что меня зовут Саша. Неплохо.

Еще немного пошатываясь, иду на выход. Ну их всех к черту! Странная квартирка. Ничем не хуже булгаковской квартиры номер пятьдесят... Хмурюсь. Ну почему «Мастера и Маргариту» я помню, а где я, кто я и почему здесь оказался — нет? Проходя мимо зеркала, останавливаюсь. У моего отражения достаточно потрепанный вид и озлобленный взгляд. Короткие ярко-рыжие волосы торчат во все стороны, будто кто-то нарочно их так взлохматил. Брови и ресницы темней волос, но все равно отдают рыжиной. Глаза неестественно зеленые. Нос вздернутый. Уши слегка торчат. Не до уровня Чебурашки, конечно, но до идеала далековато. И всю эту картину дополняет россыпь достаточно ярких веснушек.

О боги! И это я? Вот это рыжее недоразумение — я? Видимо, в жизни мне не везет с самого моего рождения.

— Эрна, он сейчас уйдет! — обиженно восклицает маленькая девочка. Я хватаюсь за ручку двери. Не хватало еще того, чтобы они не дали мне уйти. Но, кажется, уже поздно. Дверь не поддалась. Побег оказался невозможным.

— Думаю, тебе не стоит никуда бежать.

Я резко оборачиваюсь. Девушка, которую малышка назвала Эрной, стоит, опираясь плечом на дверной косяк, и презрительно меня разглядывает. Меня уже начинает мутить от такой наглости.

— Тебе не стоит никуда идти, — медленно повторяет Эрна. — Ты ничего не помнишь. И не пытайся этого отг’ицать. Поэтому тебе лучше остаться.

— Не собираюсь я оставаться в этой психиатрической палате, — несколько нервно отвечаю я, начиная снова судорожно дергать ручку двери. Замок изнутри, похоже, закрывается на ключ. Но моя рациональная половина никак не может перекричать животный инстинкт самосохранения. Каждой клеточкой своего тела я чувствую приближающуюся опасность.

Я замираю, ощущая спиной, что Эрна близко подошла ко мне.

— Упг’ямый баран, — вздыхает она над моим ухом. Я резко оборачиваюсь, готовый к самообороне, но девушка только прикладывает мне между бровей два пальца в оранжево-красной жиже и сильно прижимает.

Мир будто отключается нажатием кнопки.

* * *

Открываю глаза. Темно. Видимо, уже глубокая ночь. И, судя по очертаниям квартиры, я не у себя.

Я лежу на жесткой кровати лицом в подушку, накрытый тонким покрывалом. В кресле напротив тоже кто-то спит в коконе из теплого одеяла. Судя по его размерам, этот кто-то очень маленький.

Пытаясь восстановить события, понимаю, что нахожусь в квартире Эрны Фогель, якобы ведьмы. А кокон в кресле — это, должно быть, Женя.

Помню я не так уж много о своем пребывании в этой квартире. Только то, что я, желая узнать об объявлениях и странных смертях, попросил мне помочь. Вместо этого Эрна мне спела. Все.

Видимо, мне незаметно сделали какую-то инъекцию, с помощью которой и убивают людей, но она не подействовала. К счастью.

Я встаю. Достаточно легко для того, кого пытались убить. Прохожу в коридор. На кухне горит свет. Прямо на полу по-турецки сидит Эрна и разглядывает что-то в большой чашке. Но, словно почувствовав мой взгляд, поднимает глаза и пристально смотрит. Под этим расстрелом глаз мне становится не по себе.

— У тебя не получилось меня убить, — после минуты игры в гляделки произношу я. — Осечка.

— У меня не было цели убить тебя, — бесцветно отвечает девушка, возвращаясь к изучению содержимого чашки. — Как тебя зовут?

— Саша, — удивленно отвечаю я. Меньше всего я ожидал подобного вопроса.

— Фамилия?

— Данковский.

— Возг’аст?

— Девятнадцать.

— Где живешь?

— Маяковского... — Я осекаюсь. — Почему я должен тебе это говорить?

— Gut. Хотела знать, вспомнил ли ти себя.

Я растерянно моргаю, а потом вспоминаю, что уже приходил в сознание сегодня, но ничего не помнил о себе и о том, как я здесь оказался.

— Я все расскажу полиции, — с упрямством говорю я. — Скажу, что вы занимаетесь эвтаназией, а я — ваша жертва.

Эрна только пожимает плечами и отпивает из чашки, громко сербая. Она будто знает, что мне не так уж хочется уже доносить на их секту в полицию. Но я должен. Иначе убийства продолжатся.

— Я ухожу, — объявляю я и жду, что девушка ринется меня останавливать как опасного свидетеля. Но она только равнодушно смотрит на меня.

— Иди, — наконец произносит Эрна. — Домой или сг’азу в полицию. Но теперь исход будет только один.

— Какой?

— Увидишь.

Я презрительно фыркаю. Сколько самомнения у этой немки. На двоих хватило бы.

Разворачиваюсь и демонстративно ухожу. На сей раз дверь открывается легко.