Прекрасная смерть (джен)

Кажется, уже больше месяца я наблюдаю по городу эти дурацкие объявления. Наверняка баловство каких-то глупых подростков-неформалов.

«Помогу умереть без боли и страха. Дешево. Обращаться к знающим».

И кто они, эти знающие? И как помогают? Это что, нелегальное распространение эвтаназии?

Пока я еду в автобусе, это объявление назойливо мозолит мне глаза. Если это не шутка, то эти записки могут расклеивать члены какой-нибудь секты. Или сердобольные врачи, которые не могут спокойно смотреть на мучения больных.

Но кто бы это ни был, остается загадкой: зачем развешивать эти объявления чуть ли не на каждом столбе? Неужели этот некто не боится, что полиция найдет его? И хорошо если это действительно просто подростки. Ну, обвинят в мелком хулиганстве, оштрафуют, может быть. Но если это некто больший, то он поступает просто феерически глупо.

Выхожу из автобуса. На остановке целых два таких объявления, и одно на столбе с расписанием. Тысячи одинаковых, написанных от руки объявлений по всему городу. Я даже представить боюсь, сколько на это ушло усилий.

Если так подумать, то все это напоминает психологическую атаку. Вот ты. Идешь уставший с работы или же не выспавшийся в универ, а на каждом шагу маленькая бумажка назойливо предлагает тебе умереть дешево и без боли. И так изо дня в день. Свихнуться недолго. Поверить, что ты действительно хочешь умереть.

Еще, конечно, не было никаких объявлений, что смертность в нашем городе увеличилась или возрос процент самоубийств. Но, мне кажется, недолго ждать. Люди очень чувствительны к чужому влиянию.

Пока я дохожу до университета, насчитываю шестнадцать объявлений с предложением смерти.

Может, это какая-то организация, планирующая уничтожение человечества?

Срываю надоевшую бумажку с дверей универа. Почему этим не занимается администрация? Неужели им плевать, что кто-то расклеивает подобные объявления на здании университета? Здесь и так жизнь не сахар, во время сессии непроизвольно задумываешься о смерти, а тут еще и такое любезное предложение.

А если быть честным, то я вообще не понимаю, почему всему городу так безразличен этот факт. Полиция не ищет этих людей, не просит быть бдительными. Никто не пытается срывать эти объявления. Их наличие даже нигде не обсуждается: ни в новостях, ни между людьми. Хотя, казалось бы: маленький городок, в котором почти никогда не случается чего-то из ряда вон выходящего. Уже давно должны были поползти сплетни. Но ничего подобного.

Мне уже иногда начинает казаться, что все эти объявления — моя персональная галлюцинация.

Сорванную бумажку засовываю в карман в надежде позже с ней разобраться.

Маленькая девочка с восторгом глядела на высокую статную женщину, укутанную в черный мантель. Бедная маленькая девочка. Она еще ничего не понимала в жизни. И в смерти. Она просто непроизвольно восхищалась этой женщиной, чьего лица никак не удавалось увидеть за капюшоном. Зато видны шикарные медные волосы. А ведь у этой глупенькой девчонки такие же. Она чувствовала гордость.

Мать девочки, Элизабет, что-то рассказывала этой женщине: о посвящении, о какой-то болезни, которая охватила соседние города, о людях, которые почему-то теперь очень боятся их семью, о церкви, о нежелании нового поколения становиться продолжателями традиций. Женщина, молча слушая, выбивала костлявыми пальцами по подлокотнику кресла завораживающий ритм. Хоть глупышка и видела только спину да медные волосы гостьи, но поняла, что ей безразличны слова матери.

Эта маленькая, маленькая девочка еще ничего не понимала, но уже решила что, когда вырастет, станет такой же, как и эта рыжеволосая дама.

Плечи гостьи поднялись и опустились в глубоком вздохе. Она встала и оправила плащ. Элизабет тоже быстро поднялась и поклонилась, прошептав какие-то непонятные слова.

Дама положила костлявую руку на голову женщины и что-то успокаивающе прошептала. А потом резко обернулась к дверному проему. Маленькая девочка, которая, в общем-то, незаконно наблюдала за всем этим, тихонько пискнула и убежала.

Ее сердечко, крохотная птичка в клетке, неистово колотилось. Но девочка была счастлива. Ей удалось увидеть кусочек лица незнакомки. Кусочек прекрасного, бледного, обескровленного лица. Малышка еще не могла объяснить, почему она чувствует такое родство с этой женщиной, но уже чувствовала, что их связывает неимоверно многое.

— Извините, — тяжело вздохнула мать глупой девчонки. — Она такая любопытная у меня. Вечно лезет куда не надо. Я ведь ей говорила, чтобы она сидела у себя и…

— Не стоит извиняться, — низким, почти мужским, хрипловатым голосом бросила гостья. — Судя по твоим словам, нам нужно радоваться, что ко мне хоть кто-то проявляет интерес. Эта девочка будет отличной сменой для тебя. Я лично ее обучу.

Я раскладываю перед собой все объявления, что мне удалось собрать за сегодня. Штук десять-пятнадцать из разных уголков города. Между ними никакой разницы: один и тот же почерк, одни и те же слова, даже бумага в клеточку вырвана, кажется, из одной тетрадки.

Создается впечатление, что у тех, кто расклеивает эти объявления, есть личный раб, который сутками сидит и пишет эти послания.

Смотрю на соседа по комнате, залипающего в какой-то компьютерной игре. Вот он вроде умный парень, а будто ничего не замечает.

— Дима, вот ты мне скажи, — растягивая слова, начинаю я. — Ты видел по городу объявления «Помогу умереть без боли, дешево»?

Нечленораздельное мычание. Ну, конечно, какие тут странные сектантские записки, когда не удается убить какого-то компьютерного злодея.

— Саня, ты слишком много думаешь, — вздыхает мой друг, видимо, отчаявшись победить. — Ну, видел я эти объявления. Да, странные. Но это еще не повод так переживать и коллекционировать их. — Он кивает на разложенные передо мной листки. — Я почти уверен, что это чья-то глупая шутка. В конце концов, там даже нет данных для связи. Что еще за знающие?

— Да, но кто-то слишком уж старается для обычного розыгрыша. — Дима лишь пожимает плечами. — Посмотри: один и тот же почерк, одна бумага. А уж про то, сколько нужно потратить сил и времени на то, чтобы расклеить все это чуть ли не на каждом столбе и в каждом автобусе, я промолчу.

— Ты мне лучше вот что объясни: ну чем тебе эти бумажки жить мешают? Ты в детстве в детективов не наигрался?

— То есть тебе все это совсем не кажется странным? — удивленно хмыкаю я.

— Мне это кажется глупым, — вздыхает мой сосед, загружая уровень заново. — И объявления, и твоя паранойя. Ну что за стремление в каждой ерунде видеть чуть ли не мировой заговор?

— Да ничего я не параноик, — бурчу я, складывая листки и убирая их в тумбочку. — Простое любопытство.

— Ну, тебе, конечно, видней, — снова пожимает плечами парень, возвращаясь в виртуальный мир.

Я откидываюсь на подушку и разглядываю потолок. Вот если слушать Диму, то я, конечно, тот еще идиот. И я это понимаю. Серьезно. И меня даже сейчас не трогает эта история с объявлениями. Кажется сущей ерундой, не стоящей внимания. Но я уверен, что стоит мне завтра увидеть этот чертов листок в автобусе, меня сразу же начнут атаковать сотни мыслей и предположений. Это действительно становится какой-то навязчивой идеей.

— Дим, как думаешь, где найти этих знающих?

— Загугли, — привычно отмахивается мой друг. — Может, у них есть личный сайт. Что-то вроде Знающие.соm. «Хотите помереть? Мы будем рады помочь».

Я невольно улыбаюсь, но все-таки, как последний идиот, беру ноутбук и лезу в интернет. Конечно, надежды мало, но кто их, психопатов-сектантов, знает.

Теперь я официально заявляю, что сошел с ума.

А все из-за того, что на месте всех тех объявлений, которые я оборвал накануне, вновь появились послания. Прямо поверх ошметков предыдущих. Те же слова, тем же почерком. И вот как после этого следовать совету Димы не переживать?

И вот теперь я, взрослый парень, будущий инженер, сижу ночью в чужом дворе и караулю кого-то, кто расклеивает по городу объявления. Прибавьте к этому тот факт, что я полдня потратил, чтобы оборвать все мозолящие глаза листки, и получите просто прекрасную картинку полноценной паранойи.

И ведь возможно, что это все — пустая трата времени. Никто не гарантирует, что вот сейчас кто-то явится со стопкой листовок. Именно сюда. Именно ночью. Будто этот таинственный кто-то чувствует, что весь такой плохой я занялся целенаправленным вандализмом.

И чем дольше я здесь сижу, тем сильней ощущаю всю глупость ситуации. Ну вот серьезно! Вместо того, чтобы спать или просто заниматься каким-нибудь полезным/бесполезным делом, я сижу тут и кормлю свой психоз. Мне уже не знающих надо искать, а лечащих.

Вздыхаю. Уже минут сорок отчаянно сонно моргаю, пытаюсь побороть свои физиологические потребности. И ради чего?

И вот, когда я уже почти задремал на скамейке, краем глаза замечаю кого-то, движущегося от подъезда к подъезду. Быстро пытаюсь сфокусировать зрение и вижу, что это какая-то маленькая девочка лет семи со стопкой листков.

Сказать, что я удивлен — ничего не сказать. Подумать только: какие-то психопаты эксплуатируют ребенка. Я буквально захлебнулся своим возмущением.

Скинув с себя остатки сонливости, быстро поднимаюсь со скамейки. Организм протестует: голова закружилась, кости захрустели, мышцы заныли. Все-таки полудрем в неудобном положении на свежем воздухе — сомнительное удовольствие.

Смотрю на часы. Почти два. И вот зачем маленькой девочке расклеивать объявления в два часа ночи? Даже если они окажутся о пропаже собаки, это все равно остается странным.

Бесшумно подойдя сзади, я легонько касаюсь худого плеча девочки, мысленно молясь, чтобы она не закричала от испуга. Но она медленно оборачивается и негромко, слегка картаво произносит:

— Здлавствуйте.

Обычный ребенок. Худенькая девочка с честными большими глазами и рыжеватыми волосами. И она расклеивает объявления в два часа ночи.

«Помогу умереть без боли и страха. Дешево. Обращаться к знающим».

Если вы хотите знать, как выпасть из объективной реальности всерьез и надолго, то это, пожалуй, будет лучшим способом.

— Ну привет, — отвечаю я. И почему мой голос дрожит так, будто я не ребенка повстречал, а призрака? Хотя, как знать. Иногда маленькие девочки ночью страшней всякий монстров.

— Меня обижать нельзя, — вполне серьезно заявляет девочка, глядя прямо мне в глаза. — Меня защищает моя подлуга.

— Да нет, я даже не думал тебя обижать, — смеюсь я, попутно оглядываясь по сторонам в попытке высмотреть эту самую подругу-защитницу. Уж не выдуманного же друга девочка имеет в виду. — Как тебя зовут?

— Женя.

— А я Саша. Очень приятно. Скажи мне, Женя, почему ты посреди ночи расклеиваешь объявления с таким странным текстом?

— Я почти не умею читать, поэтому не знаю, что там написано, — сокровенным шепотом признается девочка и веселей добавляет: — Меня подлуга поплосила. Ей самой некогда.

— Она сама их пишет? Одна? Только ты помогаешь ей? Если нет, то сколько еще людей занимается тем же самым? И чем занимается твоя подруга?

Я замолкаю, понимая, что завалил ребенка вопросами. Она молчит и только растерянно моргает. Самое время ей испугаться странного и излишне любопытного дядьку. Но девочка только пожимает худенькими плечиками и отворачивается.

— Извините, дяденька, но у меня нет влемени на Ваши воплосы.

Я натурально теряю дар речи, а Женя меланхолично обильно намазывает листок клеем и прикладывает ровно на то место, где объявление красовалось до моего акта вандализма. И будто никто его не срывал. Все следы уничтожения заметены.

«Помогу умереть без боли и страха. Дешево. Обращаться к знающим».

Моя крыша едет настолько, что начинает казаться, будто объявление насмехается надо мной. Вместе с этой рыжей девчонкой Женей.

— Хэй, — окликаю я ее, но она не оборачивается, и мне приходится идти за ней. — А где найти этих знающих? Ты одна из них?

— Не совсем, — не оборачиваясь, отвечает девочка. — Но пли необходимости тоже могу помочь.

— Чем помочь? Чем вы занимаетесь?

Еще немного, и я сорвусь на крик. Я не самый эмоциональный человек, но это уже похоже на истерику.

Женя внимательно смотрит на меня, слегка поджав губы, будто размышляет: стоит отвечать или нет. Я впервые осознаю, какими же взрослыми могут быть глаза у детей. Мне становится чуточку не по себе.

— Плостите, но у меня нет влемени отвечать на Ваши воплосы, — наконец вздыхает девочка. — Да и нельзя мне налево и наплаво ласплостланяться о деле моей подлуги.

Хрупкая фигурка девочки и ее картавый тоненький голосок никак не вязались со всей серьезностью ее слов и глаз. Но вот отпускать ее просто так я точно не собираюсь.

— Мне нужна помощь, — выпаливаю я. — По этому объявлению. Где мне ее получить и от кого?

Женя коротко фыркает и насмешливо смотрит на меня.

— Не смешите, дяденька. У Вас нет пличин облащаться к моей подлуге. Вы же понимаете, что плостого любопытства здесь недостаточно. Я бы Вам советовала не облащать внимания и спокойно жить дальше.

Девочка приклеивает последнее объявление и прячет клей и оставшиеся листы в маленькую сумочку через плечо. Потом лучезарно улыбается мне, показывает язык и… пускается в бега. Я, оторопев от неожиданности, не сразу осознаю произошедшее, а, когда пытаюсь побежать за ней, понимаю, что Женя уже скрылась в неизвестном направлении.

Мне только и остается, что, мысленно ругая себя за упущенный шанс узнать что-то толковое, отправиться домой. Наконец в теплую постель.

Время шло, объявления множились, паранойя росла. Я действительно искренне пытался делать вид, что мне все равно. Но даже мой сосед Дима, который, в общем-то, игнорирует реальный мир, предпочитая компьютерный, заметил, что я веду себя очень странно и дергано. А ведь он никогда не отличался чуткостью.

Каждый раз, сидя в автобусе по дороге в универ и рассматривая эти объявления, мне вспоминается Женя. Маленькая рыжая девочка, которую зачем-то приплели ко всему этому. Мне ее жаль. Она ведь даже еще читать не умеет, хотя по возрасту должна быть в первом или втором классе.

Зато теперь наверняка понятно, что это какая-то секта. Какие еще родители позволят своему ребенку расклеивать подобную ересь, да еще и оставаться безграмотным в таком возрасте. К тому же Женя была весьма бедно одета. В свете подъездного фонаря, конечно, тяжело что-то разглядеть толком, но уж выцветшую растянутую кофту и потертые джинсы не по размеру с несколькими заплатками я рассмотреть смог. Одежда была явно не первой носки, да еще и наверняка с чужого плеча — слишком большая, слишком мальчишеская.

Я много раз слышал о родителях-сектантах, которые затаскивали в общину своих детей и делали из них, считай, слуг. Это ужасает.

И эта подруга, которую упоминала девочка. Женя явно относится к ней с трепетом и уважением. Возможно, она является лидером секты, их мессией. Мессией, которая, кажется, пропагандирует смерть.

Подведем итоги: в моем городе объявилась какая-то секта с очень странным мировоззрением; они уже обладают определенной базой участников, раз с таким размахом проводят свою кампанию; их лидер — женщина, что встречается не так часто в организациях подобного рода.

И если секта действительно существует, то о ней уже должна быть хоть какая-то информация. Думаю, первым делом по возвращении в общагу поищу в интернете их следы.

«И ничего это не паранойя, — размышляю я про себя, провожая печальным взглядом уходящий автобус, на который я опоздал. — Это просто желание помочь несчастной девочке Жене обрести нормальную жизнь. Ну, и избавиться от назойливых объявлений. Наверняка они надоели не одному мне».

Я замер, всматриваясь в оставшихся на остановке людей и не веря своим глазам. Около мотоцикла стояли два человека: ребенок и некто в шлеме. Подойдя ближе, я понимаю, почему детская фигура показалась мне такой знакомой. Это оказалась Женя. На ней были те же самые потертые джинсы и мальчишеская толстовка. Только теперь я еще могу разглядеть потрепанные кеды с повылазившими нитками и отклеивающейся подошвой. Да и кофта перетерпела достаточно много штопок. Только шлем в руках девочки был будто абсолютно новый — ни единой царапинки. Несколько засалившиеся волосы цвета спелых абрикосов были собраны в неаккуратный хвост, который давно растрепался. Наверное, от езды на мотоцикле. Потому что человек в шлеме был явно ей знаком. И это несколько настораживает. Не похож он на тех, с кем должны гулять маленькие семилетние девочки.

К слову, человек в шлеме выглядит, конечно, немного лучше Жени, но потертая кожаная куртка наверняка многое повидала. На рукавах и карманах искусственная кожа стерлась до ткани подкладки. Шлем покрыт царапинами, глубокими и не очень, а на стекле красовалась трещина, будто мотоциклист имел привычку падать со своего железного коня чуть ли не каждую неделю. Джинсы и армейские сапоги выглядят так, будто их тоже таскало не одно поколение.

А вот если говорить про мотоцикл, то он абсолютно не подходил его потрепанному хозяину. Мощный Full-Dress турер матового темно-синего цвета, хвастливо демонстрирующий значок BMW на своем боку. Почти новый на вид. Всего несколько глубоких царапин, больше напоминающих следы от ключей или гвоздей. Обтекаемая поверхность говорила о том, что этот красавец умел развивать немалые скорости. В то же время железный конь был оснащен весьма удобным пассажирским сидением со спинкой. Я сразу отметил, что Жене в нем должно быть удобно и безопасно, насколько вообще можно говорить о безопасности с таким видом транспорта.

Немного поразмышляв и набравшись храбрости, я все-таки подхожу к ним.

— Привет, Женя, — вежливо здороваюсь я, искоса поглядывая на человека в шлеме. За стеклом не видно, как он отреагировал на мое появление, но голову повернул. Правда, ненадолго, уже через полминуты вернувшись к утрамбовке продуктов в багажник мотоцикла.

Девочка опасливо на меня косится, кидая слегка напуганные взгляды на своего спутника. Явно старается сделать вид, что не понимает, кто я такой и откуда взялся. Не очень успешно, честно говоря.

— Это твой друг? — предпринимаю я вторую попытку завязать беседу и киваю на странного человека. Тот безупречно игнорирует мое существование, будто продукты — самое важное в его жизни. В этой секте определенно одни психопаты.

— Да, — настороженно протягивает Женя, все еще поглядывая на мотоциклиста, и вдруг выпаливает: — Мне нельзя лазговаливать с незнакомыми дядями. Плостите.

— Ты не помнишь меня? Мы недавно познакомились, когда ты ночью расклеивала объявления в чужом дворе.

— Звучит гхубовато, — раздается из-под шлема. Я вздрагиваю. Голос мотоциклиста внезапно оказывается женским. Да еще и с режущим слух ужасным акцентом. Я вот так даже не берусь определять, к какому языку привык этот человек. Точней, привыкла.

— Простите, — невольно мямлю я. Да что же такое? Почему меня так выбил из колеи тот факт, что спутник Жени оказался женщиной?

— Садьись, Евгена, — командует мотоциклистка, снова игнорируя меня. — У нас еще полно дел. Да и у дьяди тоже. Auf Wiedersehen.

Женя надевает шлем, кое-как вскарабкивается на железного коня и машет мне хрупкой детской рукой, тонущей в рукаве кофты.

— Алфедельзейн, — забавно корявит она слово, подражая своей спутнице. Из-под шлема слышится смешок. — Не пележивайте, дядя Саша.

Так она меня помнит?

Только я хотел сказать девочке что-то еще, как мотоцикл оглушительно взревел и тронулся с места.

— Эй, — только и смог произнести я. Но, поняв, что никто меня уже не слышит, начинаю судорожно рыться в рюкзаке в поисках хоть какого-нибудь клочка бумажки и ручки, повторяя про себя номер мотоцикла. Оценив иронию судьбы, записываю его на обрывке объявления.

«Помогу умереть без бо...»

Чем хорошо иметь друга-компьютерщика — он практически всегда может найти всю нужную информацию в интернете. А если и отец у него — служащий ГАИ, то найти хозяина мотоцикла не должно составить труда.

Единственной проблемой в этом случае остается одно: убедить этого самого друга, что ты не окончательно рехнувшийся параноик, которому лучше найти психиатра, а вполне адекватный человек.

— Нет, — сразу отрезал Дима, когда я только заикнулся о том, зачем мне нужно выследить женщину на мотоцикле по номеру.

— Ну почему? — восклицаю я. — Что в этом такого?

— Совсем ничего, — пожимает плечами мой друг. — Просто ты хочешь найти женщину, с которой видел какую-то подозрительную девочку Женю, с которой познакомился ночью в чужом дворе, когда та якобы расклеивала объявления с предложением умереть, а ты пытался поймать за руку этого человека. Ничего такая цепочка, да? И совершенно ничего странного в ней нет.

Я молчу. Отчасти от обиды, отчасти потому, что Дима прав. Из его уст это звучит совершенно ненормально. Но это не значит, что я вот так просто откажусь от своей идеи.

— Дима, ну ты пойми! Они наверняка адепты какой-то секты. Ты хоть представляешь, как тяжело живется детям в таких рабских условиях? Я хочу помочь ей.

— Ну, допустим, помощник, — кивает Дима. — Ну, вот свернули секту благодаря тебе, герою. И что дальше? Родителей девочки наверняка лишат родительских прав, и она отправится в приют, где ей вряд ли будет лучше. Я бы даже сказал, что ей станет хуже: условия те же, а вот родителей рядом нет. Не то, что ты можешь пожелать семилетнему ребенку, согласись. И заметь, я здесь еще опустил тот факт, что ты помешанный параноик, и никакой секты, возможно, нет.

— А, по-твоему, лучше пусть она растет неизвестно где и с кем, неграмотная, с дефектом речи, прислуживая каким-то непонятным людям? И заметь, я здесь еще опустил факт, что воспитывают ее в какой-то непонятной идеологии, а мать ее — мотоциклистка.

— Последнее не аргумент. Мотоциклист не значит плохой родитель. Да и далеко не факт, что это ее мать. Может, знакомая родителей. Или сестра. А что касается ее одежды и предполагаемых условий жизни, то, возможно, девочка просто из не очень богатой семьи, а ты тут уже панику развел. Лучше бы так за детей Африки переживал.

— В не очень богатых семьях на мотоциклах не ездят. Дима, я ведь все равно найду способ выследить эту женщину, — угрожающе говорю я.

— Вот это-то меня и пугает! — восклицает мой друг. — Ты все равно будешь искать ее. И я уже, откровенно говоря, переживаю за твои методы. И за сохранность нервов твоей жертвы. Ты что, частного сыщика наймешь? Ты, вообще, в курсе, что преследование человека — уголовно наказуемое дело?

— Никакое это не преследование. Я же не маньяк. — Дима картинно вздергивает брови, демонстрируя весь скептицизм, на который способен. — Да ладно, тебе жалко, что ли, другу помочь? Я ведь не так часто прошу. К тому же, если ты так уверен и никакой секты нет, то зачем беспокоиться? Я просто удостоверюсь, что все в порядке.

Дима только обессилено разводит руками и падает головой на клавиатуру. В поисковой строке множатся непонятные сочетания букв. Я пристально смотрю на друга, ожидая дальнейшей реакции. Дима поднимается, растерянно потирая лоб.

— Хорошо, я попробую тебе помочь. Но я прошу тебя: не наделай глупостей. А то я за тебя уже боюсь.

Я с готовностью киваю.

Удивительное дело. В моей душе наконец-то разливается спокойствие. Впервые с момента появления этих объявлений. А еще радость предвкушения. Ведь я уверен, что уже очень близок к разгадке.

Девочка смирно стояла, пока мама аккуратно выводила на ее лбу и щеках странные узоры красной глиной. Она засыхала и осыпалась со скул, когда глупышка начинала хихикать: больно уж щекотно было, когда мама проводила по щеке тоненькой кисточкой.

— Эрна, если ты сейчас же не прекратишь себя так вести, ты никуда не пойдешь, — пригрозила Элизабет, уже в пятый раз выводя дугу от щеки до основания челюсти. — Это очень серьезное мероприятие. Ты должна достойно себя показать.

— Но ведь там будет еще много детей, кроме меня. Никто и не заметит, если я сделаю что-то не так.

— Заметят, — отрезала женщина, подправляя точки на лбу своей дочери. — Ты особенная.

— Потому что моя мамочка — глава культа Арс Фатрум?

— И поэтому тоже. Но это не самая основная причина. Поэтому постарайся уж все сделать правильно.

Девочка вздохнула и обреченно кивнула. Но на ее губах сразу мелькнула улыбка. Все-таки она была очень рада предстоящему событию. Что-то невесомое щекотало у нее в животе, заставляло улыбаться и хихикать, не давало сидеть спокойно уже почти неделю.

— Ну вот, все готово, — вздохнула Элизабет, откладывая посуду с глиной. Она слегка отодвинулась, разглядывая свою дочурку. Женщина чувствовала гордость за свое чадо.

Она бережно взяла белое обрядовое одеяние и торжественно протянула его дочери. Маму Эрны захлестнула волна ностальгии. Точно так же ей передала эту тунику и ее мать. И так было многие поколения, в разных уголках мира.

Эрна быстро схватила одеяние и, радостная, убежала в свою комнату его надевать. Она не чувствовала никакой ответственности, никакого страха. Это все ей больше напоминало забавную игру.

* * *

Девочка напугано-восторженно оглядывалась по сторонам. Все такая же маленькая и глупая, она ничего не знала еще о жизни, но уже приблизилась к таинству смерти. Но это не ужасало ее, а, напротив, воодушевляло.

Сотни детей ее возраста окружали Эрну: вон там мелькнула голова дочери хозяина продуктовой лавки Берта, а через пару человек по правую руку девочки соседский мальчишка Керт самозабвенно ковырялся в носу, а вот сзади встала дочка придворной скрипачки Марлин и пытается высмотреть что-то, привстав на цыпочки. Дети совершенно разных сословий собрались в одном месте, в одинаковой одежде и с одинаковыми узорами на лбах и щеках. Но и это не самое странное. Все они, как один, были рыжими. Все оттенки рыжины, начиная персиковым, заканчивая темно-медным. Целая толпа рыжих ребят наполнила светлую поляну перед маленькой колокольней из белого камня, расписанной странными узорами.

Однако мать Эрны с тревогой смотрела на них. По сравнению с ее принятием, детей здесь было всего ничего. И наверняка в следующий раз их будет еще меньше. Многие из старых адептов не хотят отдавать своих отпрысков в культ Арс Фатрум. Они боятся, и их можно понять. Выдержать бремя культа не всем дано. Да и далеко не каждый ребенок может пройти посвящение, даже если его предки много поколений были адептами.

Колокол внезапно зазвонил, подняв волну шума и детских вскриков. Но уже через минуту на поляне воцарилось гробовое молчание. Только мелодичные перезвоны наполняли воздух легкими вибрациями.

Дети замерли, как по струнке, глядя строго прямо на колокольню.

Эрна чувствовала, как звон колокола наполняет ее. Это чувство быстро заместило глупую детскую радость. Вибрации колокола будто передавались телу девочки. От них немели кончики пальцев и слегка подкашивались ноги. Чем больше времени проходило, тем громче становился звон. И вот уже казалось, что он идет не из колокольни, а зарождается прямо внутри Эрны, где-то в груди, отдавая в голову. С уст непроизвольно начали слетать слова песни, которую девочка так часто повторяла вместе с матерью, — гимн их культа.

Кто-то сбился и громко заплакал. За ним последовало еще несколько детей. Вдруг, откуда ни возьмись, появились взрослые в черных балахонах и волоком увели плачущих детей. Одной из них оказалась Марлин. Ее лицо было обезображено плачем и страхом, а губы повторяли одно и то же предложение.

Глупая маленькая Эрна. Она еще совсем не понимала, как же это все на самом деле страшно. Ведь она считала этот день чуть ли не самым лучшим за все семь лет своей жизни. Лучше был только тот, когда ей удалось мельком увидеть прекрасную незнакомку с бескровным лицом.

Внезапно колокол смолк, и детские голоса затихли, как по команде. Эйфория куда-то пропала. Ноги налились свинцом, а легкое головокружение сменилось пронзающей головной болью и тошнотой. Несколько детей с разных сторон толпы захныкало, но и их быстро увели странные люди в балахонах.

— Я приветствую вас! — громогласно пронеслось над толпой. Эрна затаила дыхание и привстала на цыпочки, пытаясь рассмотреть говорящего. Этот голос был так не похож на тот, которым ей пели колыбельные, но девочка знала, что сейчас говорит ее мать, и голос ее разлетается над сотней рыжих голов, порождая в сердцах детей какое-то странное чувство.

— Все мы дети одного культа! Всех нас ждет одинаковый дар судьбы. Проклятие это или дар — решать только вам. Но, приняв его сейчас, вы не сможете отказаться от него никогда. Вы будете передавать его из поколения в поколение.

Эрне казалось странным говорить подобные высокопарные речи семилетним детям, но она продолжала слушать, надеясь оправдать надежды мамы.

— Давайте же поблагодарим нашу богиню Хель и попросим никогда нас не оставлять. Мы — дети ее.

Как-то сама собой толпа опустилась на колени и склонила головы. Эрна отметила, что люди в черных одеяниях продолжали уводить детей, хоть их и осталось достаточно немного по сравнению с началом церемонии.

Элизабет взяла какую-то миску, а ее сестра Агнет — ведро с водой. Подходя к каждому ребенку, они хором зачитывали что-то вроде клятвы, а потом мама Эрны обмакивала палец в миску и проводила им по узорам из красной глины, а ее сестра набирала черпак из ведра и давала его испить. Узор быстро растекался красными дорожками, и Эрне стало обидно, что мама так старалась, рисовала его почти час, а испортит всего за пару секунд. Глупая, ей все еще это казалось важным.

Когда очередь дошла до Эрны, девочка вопросительно взглянула на свою маму и получила кивок и незаметную одобрительную улыбку. На душе сразу стало спокойней.

— Пусть наши слезы будут данью этому миру. Пусть наши жизни будут данью великой Хель, — хором произнесли сестры.

Элизабет обмакнула палец в ярко-алую жидкость и провела по узорам на лбу дочери; жидкость оказалась прохладной и немного противной. Дорожки быстро потекли по бровям, носу, стекая в уголки глаз, а потом уже по щекам, будто слезы.

Вода, которую поднесла Эрне Агнет, оказалась терпкой и сладкой на вкус. Но после нее головную боль и тошноту вновь сменило легкое головокружение. Глупая девочка обрадовалась такой перемене. Она уже решила, что все самое страшное позади.

Когда сестры обошли всех оставшихся детей, вновь зазвенел колокол. Но никакой эйфории за этим не последовало. Окружающий мир начал быстро вращаться, пока изображение не слилось в одно зелено-рыжее пятно. Жар быстро сменялся холодом. Единственной реальностью оставались только звон колокола и ощущение влажной травы под ладонями.

Эрна кое-как подняла голову и шумно выдохнула. Перед ней, на фоне неистово вращающегося мира, стояла та самая незнакомка. Ее легко было узнать по черному мантелю из дорогой ткани, плотно укутывающему тощую фигуру, слишком большому росту и копне медных волос, выбивающихся из-под капюшона. Дама стояла так близко, что стоило лишь слегка протянуть руку, чтобы прикоснуться к шелку ее плаща.

Сердце малышки Эрны быстро-быстро заколотилось. Незнакомка медленно опустилась к ней. Ее лицо все еще скрывали капюшон и волосы.

— Здравствуй, мое дитя, — хрипло выдохнула дама. — Теперь ты принадлежишь мне. Имя мне — Хель.

Незнакомка слегка склонила голову. Волосы медленно упали с половины ее лица. Дыхание Эрны замерло. Вместо прекрасного белого лица девочка увидела сморщенную сине-фиолетовую кожу, кое-где обнажавшую желтоватые кости, впалый глаз, пристально смотрящий на Эрну. Половина губ висела ошметками, демонстрируя гниющие зубы.

Хель медленно приблизилась к девочке и коснулась губами ее лба. Малышку пронзила боль, будто кто-то вонзил в нее раскаленную спицу. Она попыталась отстраниться и закричать, но ее крик захлебнулся где-то в горле. Когда Хель встала и погладила Эрну по голове, та мгновенно провалилась в темноту, в которой осталась только легкая пульсация между бровей.

Я смотрю на старый пятиэтажный дом, наверняка еще советских времен, крепко сжимая в руке листок с адресом предполагаемой хозяйки мотоцикла. Вот здесь, в этой хрущевке, возможно, живет человек, из-за которого я уже почти два месяца не могу найти покой. И был он всего лишь в двух часах езды на автобусе с пересадками. А что, окраина города — лучшее место для сбора секты.

Я подхожу к подъезду и сразу отмечаю местное информбюро — несколько очаровательных бабушек, злобно зыркающих на меня. Под таким взглядом даже как-то неловко просить о помощи. Немного помявшись, все-таки подхожу к старушкам и, как можно радушней улыбнувшись, говорю:

— Добрый день. Не скажете, здесь живет Эрна Фогель?

— Здесь, здесь, — как-то сразу оживились бабушки. — Немчанка эта. Вечно у ней какие-то люди странные шастают. Грустные все такие. И, знаете, я ни разу не видела, чтобы они покидали ее квартиру.

— Да ведьма она, как пить дать, — встряла колоритная дама в цветастом халате и с волосами цвета фуксии. — Вы видели, как она выглядит? А как на людей смотрит. Слова какие-то непонятные шипит, стоит ей только замечание сделать. А люди у нее и пропадают потому, что ведьма она. Чертова ведьма.

— Еще и бродяжку эту подобрала, и в дом привела, — тихо прошелестела худенькая, скрюченная бабулька.

— Вот-вот! — сразу подключилась ярковолосая старушка. — А от нее одни проблемы. То в подъезде насвинячит, то окна побьет. И ведь у нее же есть настоящие родители. Но им плевать, где и с кем их дочка.

— Нарожают, а людям потом проблемы лишние. Только о себе и думают.

Судя по всему, про мое существование очень быстро забыли, переключившись на проблемы плохих родителей и детей-беспризорников.

Я только хмыкаю, но бабушек от дискуссии отвлекать не смею. Видимо, как раз эти бабульки и оказались теми самыми пресловутыми знающими с объявления. Неудивительно.

Некая Эрна Фогель действительно здесь живет. А «бродяжка» — это наверняка Женя. Даже не знаю, что хуже: что она живет при секте или то, что она это делает потому, что ее родителям плевать на нее.

Дверь подъезда не оборудована домофоном. А старушки все равно уверены, что сорит в подъезде Женя. Ох уж эти стереотипы.

А бабушки, судя по всему, были правы. Эрна жила на самом верхнем этаже, и чем выше я поднимался, тем больше стены пестрели различными надписями: «Ведьма!», «Ты будешь гореть в аду за свои грехи», «Я хочу только спасения», «Изыди, дочь демона», «Спасибо за освобождение от мучений», «Будь ты проклята, ведьма!», «Мне нужна твоя помощь». Весьма удивляло, что среди гневных тирад и проклятий попадались и мольбы о помощи, и благодарности.

А когда я подхожу к двери нужной мне квартиры, то несколько минут просто смотрю на нее. На кожаной обивке не осталось и живого места. Каждый сантиметр был покрыт надписями самого разного содержания, на разных языках. А поверх всего этого безобразия красной краской была начертана сатанинская звезда.

Я задохнулся от удивления. А мне ведь только начало казаться, что никакой секты нет. Ну а теперь я могу назвать эту квартиру как минимум местом массового паломничества.

Собравшись с мыслями, все-таки стучу в дверь, так и не обнаружив звонка. Судорожно пытаюсь придумать, что нужно говорить в таких ситуациях. «Здрасте, я тут обнаружил, что это вы расклеиваете объявления с предложением смерти. А еще я подумал, что у вас тут секта. И, судя по надписям, я не очень ошибся. Но не могли бы вы все-таки рассказать поподробней. Очень уж любопытно. Не зря же я почти месяц за вами следил».

М-да. Определенно не то, что хотят услышать люди при встрече с незнакомцем. Что там Дима говорил про уголовное наказание?

Замок заскрежетал, и дверь, тихонько скрипнув, приоткрылась на пару сантиметров. Опустив глаза, вижу испуганное личико Жени. Она ойкает и, пока я собираюсь говорить, захлопывает дверь.

Ну вот, беседы явно не будет. Я предпринимаю еще одну попытку: стучу в дверь и жду. Но на сей раз никакой реакции.

Постояв еще немного перед дверью, изучая надписи, понимаю, что сегодня я потерпел неудачу. Но ничего, я парень упрямый.

Разворачиваюсь и иду вниз по ступенькам, сосредоточенно их считая. На пролете третьего этажа в мой обзор попадает пара потрепанных армейских ботинок с заправленными в них темно-синими джинсами-варенками. Я резко поднимаю голову и провожаю взглядом идеально ровную спину хозяйки мотоцикла. Узнать ее легко: по потертой кожаной куртке и поцарапанному шлему под мышкой.

— Хэй, подождите! — кричу я и быстро поднимаюсь за ней. — У меня есть к вам пару вопросов.

Пытаюсь догнать женщину, пока не поздно, но она слегка оборачивается, видит меня и пускается в бег. Стыдно признаться, но я ей явно уступаю в физической подготовке. Я только и успел что увидеть захлопывающуюся дверь. Замок безысходно заскрежетал, давая понять, что я в эту крепость не попаду, сколько бы ни стучал.

Поэтому решаю даже не пробовать. Разворачиваюсь и иду на улицу. Бабушки у подъезда, кажется, все еще обсуждают нерадивых родителей.

Немного обидно, что я зря сюда приехал. Ничего нового не узнал. Ну, кроме того, что эта Эрна Фогель — ведьма. Правда, звучит этот факт весьма сомнительно. Но люди расстарались на славу, чтобы убедить других.

И, когда я уже совсем отчаялся узнать об этой истории хоть что-то вразумительное, меня нагоняет Женя.

— Подождите, — слышу я позади себя детский голос. Оборачиваюсь. Девочка бежит за мной, поддерживая на плечах старую кожаную куртку, которая так и норовила свалиться с хрупких детских плечиков.

— Зачем Вы плиходите, дядя Саша? — запыхавшись, возмущенно спрашивает Женя. — Почему бы Вам плосто не оставить нас с Эрной?

Надо же, а имя мотоциклистки девочка совсем не картавит. Специально, что ли, тренировалась его произносить?

— Любопытство, — просто отвечаю я. — А с учетом того, что я увидел в вашем подъезде, оно вряд ли меня покинет.

— И Вы плодолжите плиходить к нам? — я пожимаю плечами. — Не надо.

— Должен же я узнать, зачем вы расклеиваете эти объявления, почему весь четвертый и пятый этаж исписаны проклятиями, и откуда на вашей двери взялась сатанинская звезда.

— Плосто люди глупые.

— Но ведь должна же быть у них на то причина. Даже если твоя мама просто странно одевается и ездит на мотоцикле, это не повод обзывать ее ведьмой и портить имущество.

— Эрна не моя мама, — поправляет меня ребенок. — Эрна действительно ведьма.

Я останавливаюсь и пристально смотрю на Женю. Выглядит она слегка грустной, но очень серьезной. И совсем не похожа на ребенка, которого обманывают родители россказнями про ведьм, эльфов и дедушку Мороза. Ее слова больше похожи на фразы в духе «моя мама — бухгалтер», «мой папа — водитель». Слово «ведьма» прозвучало так обыденно и обычно, будто это распространенная профессия.

— Эрна — ведьма, — повторяет Женя, — и с ней лучше не связываться. Но она холошая. Она помогает людям. Плавда. Что бы там не говолили длугие.

— Чем помогает? Умереть?

— Эрна заплетила мне Вам что-либо лассказывать. Она плосила пеледать Вам, чтобы Вы больше не плиходили. Это Вам не нужно. А удовлетволять Ваше любопытство она не собилается. У нас и без того дел хватает.

— Ну тогда бы было проще рассказать мне о вашей организации. И я бы оставил вас в покое.

«Если вы, конечно, не убиваете людей, — добавляю я про себя. — Тогда вами займется полиция».

— Нет, — отрезает девочка. — Плосто знайте, что с Эрной лучше не связываться. Ведь она ведьма.

Женя поправляет куртку мотоциклистки, разворачивается и уходит. Я хотел было отправиться за ней, чтобы разузнать еще больше, но тут, как назло, приходит мой автобус. И я предпочитаю поехать домой и все хорошенько обдумать. Все-таки шанс разболтать девочку весьма сомнительный, эта Эрна неплохо промыла ей мозги, а на дворе поздняя осень, холодно, и автобусы в этой дыре ходят очень редко.

Сажусь на свободное место и, подняв глаза, вижу несколько объявлений.

«Помогу умереть без боли и страха. Дешево. Обращаться к знающим».

Вот черт. Издевательство какое-то.

Ведьма, надписи на стенах, экстравагантная немка, предложения смерти. Куда же я влез-то? А самое дикое то, что мне не очень-то и хочется выбираться из этого.

С момента принятия Эрны в культ прошло уже несколько недель. Не сказать бы, что жизнь ее так уж изменилась после того, как она проснулась у себя в постели, охваченная жаром, с дикой головной болью. Только потом обнаружилось, что у девочки на лбу, чуть ближе к правой брови, появился маленький аккуратный шрам-ожог. Малышка долго не могла вспомнить, откуда он мог взяться, а потом поняла, что именно в это место ее поцеловала Хель. Эти воспоминания вызывали у Эрны ужас.

Единственным изменением в жизни девочки стали уроки истории культа, которые ей приходилось посещать каждую неделю с еще несколькими детьми. Вел их противный лысеющий старикашка, который кричал на детей минут десять, стоило хоть кому-то из них на секунду отвлечься.

— Мама, ты же обещала, что меня ждет великое будущее, — тяжело вздохнула глупышка, сидя рядом с матерью, пока та стирала.

— Ждет, — кивнула женщина.

— Ну и где же оно? — нетерпеливо воскликнула Эрна, чаще закачав ножками. — Пока, кроме скучных уроков со стариком Николосом, ничего не было. И зачем они? Все это можно узнать за несколько минут, а не растягивать на многочасовые занятия. Лучше бы я занималась чем-нибудь полезным, чем...

— Хочешь заниматься полезным — иди работать на поля, — резко оборвала дочь Элизабет. — И забудь про культ. А если тебе это не нравится, молчи и делай то, что говорят тебе старшие. Не доросла еще решать, что тебе нужно, а что — нет. А теперь иди к себе и учи историю культа.

Эрна напуганно смотрела на свою мать. Еще никогда она не видела ее такой злой. Девочка почувствовала, как к ее горлу подкатил комок, а глаза защипало от слез обиды.

Малышка всхлипнула и побежала в дом, размазывая по щекам первые слезинки.

Никогда ей не было так обидно. Стать частью великого культа стало голубой мечтой, как только Эрна узнала о нем. Глупая маленькая девочка так упрямо верила, что это принесет счастье и радость в ее жизнь, что она будет помогать людям. Как же мало она знала об этой жизни.

Быстро поднимаясь по лестнице, Эрна споткнулась и упала. Из разбитой коленки сразу потекла кровь. Сев на ступеньку, девочка закрыла лицо руками и в голос расплакалась.

Внезапно она почувствовала, что кто-то встал позади нее и погладил по голове. Пальцы, зарывшиеся в волосы, были длинными и тонкими, даже, скорее, костлявыми. И очень холодными, ледяными. От этого прикосновения по позвоночнику малышки пробежали мурашки. Она, забыв, что плакала, затихла и замерла, почти не дыша, ожидая, что же будет дальше.

— Не бойся, — хрипло произнес человек за спиной. — Я не причиню тебе вреда.

Эрну забила мелкая дрожь. Она узнала этот низкий хриплый голос.

— Я не боюсь, — шепнула девочка, сама удивившись тому, как дрожал и ломался ее голос.

— Тогда посмотри на меня. — Малышка отрицательно мотнула головой, уткнувшись носом в колени. — Посмотри на меня. Ты ведь хочешь быть частью моего культа. Значит, ты не можешь позволить себе не смотреть на меня. — Дама спустилась на несколько ступенек вниз и присела рядом с девочкой. — Ты ведь знаешь, кто я такая?

Девочка слегка повернула голову и посмотрела на собеседницу. Она, как обычно, была укутана в черный шелковый плащ. В переливах ткани, казалось, видно было ночное небо, а в складках спряталась целая вселенная. Капюшон скрывал профиль, но из-под него выбивалась копна огненных длинных вьющихся волос. До них так и хотелось дотронуться. Из рукавов плаща показывались две изящные костлявые руки. Одна была обтянута черной перчаткой из тонкой телячьей кожи, а другая была мертвенно-бледной, обескровленной, с тоненькими венками под прозрачной кожей.

Конечно, Эрна знала, кто эта дама. Она столько раз видела ее, столько восхищалась ею.

— Вы фрау Хель, — наконец произнесла девочка. — Богиня смерти. Праматерь культа Арс Фатрум. Вы наша наставница, госпожа и защитница.

— Тогда почему ты меня боишься? — спросила Хель, поворачивая слегка голову и демонстрируя прекрасную бледную половину лица. — Ты ведь меньше других должна меня бояться. Разве твоя мать не говорила, кто будет твоим наставником?

— Нет, — мотнула головой малышка. Она чувствовала себя уже спокойней рядом с хозяйкой Хельхейма. — Но я очень надеюсь, что это будет не старик Николос. Но говорят, что он самый лучший наставник, а ведь моя мама глава культа, она обеспечит своей дочери самого лучшего учителя.

— Что ж, ладно. Если фрау Элизабет еще не рассказала тебе ничего, то, наверное, и не стоит. Тогда мне пора идти.

Дама поднялась со ступенек, поплотней укутавшись в мантель, и собралась уже уходить, но Эрна схватила ее за подол плаща.

— Подождите. Что должна была рассказать мне мама? Расскажите, пожалуйста. Она ведь сегодня, только что, грозила выгнать меня из культа!

Девочка почувствовала, что глаза противно защипало от слез.

Хель слегка склонила голову. Малышка не видела этого, но почувствовала всеми фибрами души, что богиня улыбнулась. И от этого чувства стало одновременно спокойно и дико. Руки и ноги похолодели, а в животе, наоборот, будто зажегся огонь. Глупая, ничего не смыслящая в жизни девочка впервые почувствовала улыбку смерти.

Владычица Хельхейма медленно повернула голову, демонстрируя уже сине-фиолетовую половину лица. Эрна снова почувствовала, как ее дыхание замирает, но прежнего ужаса не было.

— Не бойся, — ласково произнесла богиня, натягивая на лицо капюшон. — Никто не посмеет выгнать тебя из культа. На тебя будет возложена огромная ответственность: стать хранительницей наших знаний. Пронести их через века. Я хочу, чтобы ты стала моей ученицей. И я сделаю тебе еще один подарок. Но это будет гораздо-гораздо позже. А пока тебе нужно быть просто примерной девочкой.

— И учить историю культа, — тяжело вздохнула Эрна.

— Это как хочешь, — насмешливо сказала Хель. — В будущем я объясню тебе все сама.

Богиня еще раз прикоснулась к голове девочки и медленно начала подниматься по лестнице. Когда она скрылась с глаз, малышка почувствовала, как по ее коже вновь пробежали мурашки. Она с восторгом вздохнула.

Просматривая газеты и новости, я начал замечать множащиеся заметки подозрительного характера.

«Мужчина умер в своей квартире. Причины пока устанавливаются».

«Пациент онкологии с неоперабельным раком скончался в своей палате без видимых на то причин».

«Найден мертвый подросток. Предположительная причина смерти — самоубийство. Подробности уточняются».

И так далее. Люди умирают по непонятным причинам. В их крови не найдено никаких наркотических и прочих веществ, на теле нет следов насилия. Вскрытие не показывает каких-либо причин для смерти. И сказать, что это слишком подозрительно — ничего не сказать.

Полиция пока не бьет тревогу, но, мне кажется, они близки к этому. Хоть пока и думают, что дело в каких-то лекарствах или в еде, но объявления уже начали обрывать. Только поздно, думается мне. Чума уже распространилась. Все, кому нужно было, уже узнали и запомнили. Не трудно за два месяца выучить две строчки:

«Помогу умереть без боли и страха. Дешево. Обращаться к знающим».

Если подвести итоги, то я знаю две вещи:

1. Эрна — ведьма и с ней лучше не связываться.

2. К ней, видимо, приходят умирать.

Доказательства второго пока неизвестны, но интуиция подсказывает, что у меня нет причин не верить в это. Впрочем, может, дело вовсе не в интуиции, а в надписях на стенах подъезда и двери.

Когда я подошел к дому, бабушек на скамейках не было. Оно и к лучшему. Вряд ли они пустили бы меня без ликбеза по общению с немкой. А я в этом не очень-то нуждаюсь. Поднимаясь по лестнице, отмечаю, что количество настенной живописи значительно увеличилось за прошедшую неделю.

А вот и заветная дверь. Приготовившись было брать квартиру штурмом, я очень удивляюсь, обнаружив, что дверь приоткрыта. Из помещения раздается музыка. Что-то очень похожее на гитару, но чуть более нежное и тонкое. Этому инструменту аккомпанирует флейта. Немного фальшиво и робко, но от этого не менее завораживающе.

Теперь передо мной стояла дилемма: постучать в дверь и дождаться ответа, как воспитанному человеку, или просто зайти и поставить перед фактом, что я пришел. В первом случае все законно, но мой план наконец пообщаться с этой Эрной может провалиться. В конце концов, она не очень-то рада моей назойливости и просила меня не лезть не в свое дело. Во втором случае это уже будет незаконное проникновение в частное жилище. Но зато эффект неожиданности должен дать свои плоды.

Еще немного помявшись, все-таки захожу. В конце концов, можно что-нибудь соврать. Увидел, что дверь открыта, подумал, что что-то случилось, решил проверить.

На тумбочке в коридоре лежат два шлема, а на крючке висит уже знакомая потертая кожаная куртка. Я замираю и прислушиваюсь. Начинаю склоняться, что музыка живая. И если она не замолкла, то значит, что меня никто не заметил. Хорошо. Я захожу в комнату. Мне открывается странная картина.

Мебели — всего ничего. Кровать, стол да кресло. Абсолютно голые стены. Только над кроватью висит одинокий листок с самым обычным рисунком ребенка: мама, дочка, собака, домик, солнце в углу листа, деревья. На подоконнике стоит одинокий кактус, но даже он грозил вот-вот засохнуть. Кровать застелена старинным покрывалом. Вместо светильников по стенам и на полу изящные канделябры со свечами.

В кресле, закинув босые ноги на подлокотник, полулежит девушка и тихонько тренькает на лютне. Рядом, на полу, сидит Женя и играет на флейте, стараясь попасть в мелодию.

Половица под моими кроссовками предательски скрипит, и музыка стихает. Женя ойкает и испуганно смотрит на меня. Но в этом взгляде нет страха перед незнакомцем, который посмел вторгнуться в ее дом. Тут скорей искреннее беспокойство за мое будущее состояние здоровья...

Девушка в кресле откидывается назад и достаточно безразлично разглядывает меня. Меньше всего она похожа на ужасную ведьму. Скорей, просто девчонка семнадцати-девятнадцати лет. В растянутой белой футболке и драных джинсах. Темно-рыжие вьющиеся волосы до плеч напоминали медную проволоку. Когда девушка откинула назад голову, медные пружинки волос открыли светлое худощавое лицо. Такие же рыжие брови и ресницы. Маленький аккуратный носик и красиво очерченные скулы. Тонкие губы и миндалевидные глаза, полуприкрытые тяжелыми веками.

Девушки с ее чертами лица становятся прекрасными моделями и музами. Но хозяйку квартиры тяжело было назвать красивой или даже просто симпатичной. Есть что-то отталкивающее в ее внешности. Возможно, дело было в небольшом, с бутылочную пробку, шраме между бровей, а возможно, в чем-то, что шло изнутри девушки.

— Я его не звала, — нарушает неловкое молчание Женя.

— Hallo, — тускло произносит девушка и приветственно машет мне рукой.

— Ага, — невпопад отвечаю я.

— Что хотьел, упг’ямый*? — медленно проговаривает немка, стараясь свести акцент к нулю. Голос у нее низкий и мягкий, гипнотизирующий. Таким только лирические песни петь.

— Я все знаю, — выпаливаю я.

— Всье? — Девушка насмешливо изгибает бровь. — Как часто под «всье» вы имеете в виду «nichts».

— Это вы расклеиваете объявления по городу. И полиция ими уже заинтересовалась. И странными смертями. Я могу им все рассказать.

— Gut.

— Они ничего не найдут, — вмешивается Женя. — И у тебя нет доказательств, кломе сомнительных слов бабушек и собственных воспоминаний.

— Воспоминания — коваг’ная штука, — кивает предполагаемая ведьма и возвращается к игре на лютне.

— Иди и больше не возвлащайся, — серьезно говорит Женя, глядя на меня исподлобья. Откуда только такая серьезность и невозмутимость в семь лет? Не каждый взрослый может таким похвастаться.

— Я пришел за помощью. Вы же помогаете людям.

— Не мы, а пока только Эрна. И тебе ее помощь не нужна.

— Не тебе решать, — бросаю я обиженным тоном.

— Это вег’но, — отзывается девушка. — Это решаю я. Почему ти хочешь моей помощи?

— А у вас тут еще кастинг пройти надо? — Эрна кивает. — У меня очень серьезные проблемы в семье, — растягивая слова, говорю я. Да уж, не очень убедительно.

— Was?

Девушка откладывает лютню и перемещается с кресла на кровать. Невзирая на визуальную хрупкость и миниатюрность, она оказывается весьма высокой для девушки. До меня ей не хватает буквально пары сантиметров, а я отнюдь не карлик.

— Родители постоянно ссорятся. Иногда дело доходит до рукоприкладства. И отец болен игроманией. Квартира и все, что у нас было ценного, уже давно заложены. Но этого не хватило на оплату даже половины долга.

— Gut, я спою тебе. Кладись.

— Ложись, — автоматически поправляет ее Женя, настороженно наблюдая за всей этой ситуацией.

Эрна дважды хлопает рукой по своим коленям и кивает мне на кровать. А я стою, смотрю на нее и меньше всего понимаю, что тут происходит. Какое еще «спою»?

Мой план действий был на удивление прост: я пробираюсь в квартиру, оцениваю обстановку, прошу мне помочь, узнаю, каким образом они помогают умереть, по возможности добываю доказательства и отношу их в полицию. И меньше всего я ожидал, что мне предложат полежать, послушать песню. Может, это такой отвлекающий маневр?

Еще немного поколебавшись, я все-таки подхожу и ложусь. Острые колени болезненно упираются в шею. Как же неудобно! Тонкая ладонь ложится мне на глаза. Неужели у людей бывают такие холодные руки? Похоже, у этой «ведьмы» проблемы с кровообращением.

— Bereit?**

— Что? — переспрашиваю я. Эта моя затея прекращает мне нравиться. Если я хоть где-то ошибусь, то проблемы будут серьезные.

— Эрна, не делай этого, — робко подала голос Женя. Я слышу, как девушка насмешливо хмыкает и начинает тихо петь. То есть вполне серьезно. А я-то думал, что это такой оборот речи.

Голос у нее очень приятный, а мелодия песни плавная, медленная. Такими обычно бывают колыбельные. Язык определить я не могу. Она вроде немка, но слова явно не немецкие. Может, латынь или еще какой-нибудь мертвый или редкий язык?

Чем дольше я лежу и слушаю пение, тем спокойней мне становится. Ощущение, будто меня обволакивает кокон. Мягкий и теплый. Спокойный... Зачем мне нужны были эти объявления? Угрозы полицией? Все, что мне было необходимо в этой жизни — бесконечный голос Эрны. Не остается ничего, кроме него. Голос наполняет меня до краев, заполняет все вокруг. Вязкий, как патока. Он заменяет воздух, и я вдыхаю его, но не могу выдохнуть обратно.

Я пытаюсь открыть глаза, но веки будто склеены, не хотят подниматься. Но мне кажется, что я вижу какое-то поле, маленькую часовню. Я слышу звон колоколов, который переплетается с голосом Эрны. Они звонят как-то особенно громко, отдаваясь вибрацией в моей грудной клетке. Звон словно мешает биться моему сердцу.

Воздух наполняет сумасшедшая смесь запахов трав: розмарин и лаванда, зверобой и мята, гвоздика и миндаль. Во рту растекается вкус гречишного меда, который постепенно сменяется привкусом перезрелой, пьянящей вишни. Травы, колокола, мед и вишня. А еще эфемерный голос, который заполнил мои вены и легкие, который стал неотъемлемой частью меня.

Кажется, стоит протянуть руку, и я прикоснусь к вечности. Я стану ее самым лучшим другом.

Сердце будто замедляется, спотыкается и останавливается. Колокола замолкают.

=====

*г’ — картавый звук «р».

**Bereit — готов.

— Если ты его убила, то это совсем не смешно. Он мне нлавился. Забавный.

Что еще за детский голос зудит у меня над ухом?

— Он не может умерьеть от моей песни. Навег’ное. Надеюсь.

— Не очень убедительно.

Я пытаюсь открыть глаза, но мои веки будто скотчем заклеили. Да и вообще — ощущение, будто мое сознание совершенно не зависит от тела.

— Может, ему зелкальце ко лту поднести, чтобы узнать, дышит ли? И нашатыль.

— У меня кофе горьячий. Дешево, сег’дито, действенно.

Та-а-ак, это что еще за общество садистов с дефектами речи? Надо срочно предпринять еще одну попытку подать признаки жизни.

Сказано — сделано. Слегка поворачиваю голову и мычу что-то нечленораздельное. На самом деле пытаюсь сказать: «Не надо кофе», но вышло не очень. Верней, совсем не вышло.

— Живой, — с явным разочарованием протягивает девушка с иностранным акцентом.

— Ула! — хлопает в ладоши над самым моим ухом мелкая. А, между прочим, это доставляет мне адские мучения. Голова гудит и будто вибрирует. Ощущение, что я полчаса стоял под звонящим колоколом.

С трудом все-таки разлепляю тяжелые веки. Надо мной нависла довольная рыжая девочка лет семи. С чего бы это ей так радостно улыбаться? И вообще — кто это?

— Я так лада, что с тобой все в полядке. Эрна говолила, что ты живучий, но я все сомневалась.

Я растерянно моргаю, пытаясь скинуть с себя тяжесть и оцепенение. Слегка поворачиваю голову. Кажется, что шейные позвонки вот-вот начнут скрипеть, как заржавевшие, несмазанные петли двери.

М-да, хозяин квартиры определенно предпочитает аскетичный минимализм в интерьере. В радиусе моего обзора в кресле сидит девушка , закинув ноги на подлокотник, и по-свински громко сербает из большой кружки. Видимо, тот самый кофе, который должен был меня взбодрить.

— Guten Morgen, — салютует она мне чашкой. На губах насмешливая улыбка. Медные пружинки проволочных волос падают на глаза и не дают рассмотреть их выражение.

— Да не очень, — через некоторое время бурчу я, все-таки переведя ее фразу. Пытаюсь принять вертикальное положение, но эта попытка отдается в голове неистовым звоном и болью. Я почти падаю обратно, но малышка придерживает меня за плечи, что-то обеспокоенно бормоча. Подождав немного, пока шум в голове умолкнет, я все-таки сажусь уже без помощи. Все это время девушка в кресле пристально наблюдает за мной с беспристрастным лицом. Как ученый, который изучает какую-то букашку.

Презрительно фыркаю, пытаясь показать этой наглой особе свое превосходство. Встаю. Мир резко делает несколько оборотов, и я, пошатнувшись, одной рукой хватаюсь за спинку кровати, а другой — за маленькую девочку, которая тут же подхватила меня. Чувствую себя неловко из-за того, что маленькая девочка вынуждена удерживать такого лося, как я. Но я все-таки остаюсь на ногах, а значит, не все потеряно.

Постояв минуты две с прикрытыми глазами, понимаю, что звон в голове наконец затих. Открываю глаза. Мир уже не кружится и даже не плывет. Замечательно.

— Спасибо вам за кров и постель, — киваю я, по большей части глядя на взволнованную девочку. Ну не эту же иностранку мне благодарить. Она мне ничего не сделала хорошего. — Но, думаю, мне пора идти.

— Вы хоть помните, кто Вы и куда Вам надо идти, дядя Саша? — тяжело вздыхает малышка.

— Конечно помню! — праведно возмущаюсь я, отмечая про себя, что меня зовут Саша. Неплохо.

Еще немного пошатываясь, иду на выход. Ну их всех к черту! Странная квартирка. Ничем не хуже булгаковской квартиры номер пятьдесят... Хмурюсь. Ну почему «Мастера и Маргариту» я помню, а где я, кто я и почему здесь оказался — нет? Проходя мимо зеркала, останавливаюсь. У моего отражения достаточно потрепанный вид и озлобленный взгляд. Короткие ярко-рыжие волосы торчат во все стороны, будто кто-то нарочно их так взлохматил. Брови и ресницы темней волос, но все равно отдают рыжиной. Глаза неестественно зеленые. Нос вздернутый. Уши слегка торчат. Не до уровня Чебурашки, конечно, но до идеала далековато. И всю эту картину дополняет россыпь достаточно ярких веснушек.

О боги! И это я? Вот это рыжее недоразумение — я? Видимо, в жизни мне не везет с самого моего рождения.

— Эрна, он сейчас уйдет! — обиженно восклицает маленькая девочка. Я хватаюсь за ручку двери. Не хватало еще того, чтобы они не дали мне уйти. Но, кажется, уже поздно. Дверь не поддалась. Побег оказался невозможным.

— Думаю, тебе не стоит никуда бежать.

Я резко оборачиваюсь. Девушка, которую малышка назвала Эрной, стоит, опираясь плечом на дверной косяк, и презрительно меня разглядывает. Меня уже начинает мутить от такой наглости.

— Тебе не стоит никуда идти, — медленно повторяет Эрна. — Ты ничего не помнишь. И не пытайся этого отг’ицать. Поэтому тебе лучше остаться.

— Не собираюсь я оставаться в этой психиатрической палате, — несколько нервно отвечаю я, начиная снова судорожно дергать ручку двери. Замок изнутри, похоже, закрывается на ключ. Но моя рациональная половина никак не может перекричать животный инстинкт самосохранения. Каждой клеточкой своего тела я чувствую приближающуюся опасность.

Я замираю, ощущая спиной, что Эрна близко подошла ко мне.

— Упг’ямый баран, — вздыхает она над моим ухом. Я резко оборачиваюсь, готовый к самообороне, но девушка только прикладывает мне между бровей два пальца в оранжево-красной жиже и сильно прижимает.

Мир будто отключается нажатием кнопки.

* * *

Открываю глаза. Темно. Видимо, уже глубокая ночь. И, судя по очертаниям квартиры, я не у себя.

Я лежу на жесткой кровати лицом в подушку, накрытый тонким покрывалом. В кресле напротив тоже кто-то спит в коконе из теплого одеяла. Судя по его размерам, этот кто-то очень маленький.

Пытаясь восстановить события, понимаю, что нахожусь в квартире Эрны Фогель, якобы ведьмы. А кокон в кресле — это, должно быть, Женя.

Помню я не так уж много о своем пребывании в этой квартире. Только то, что я, желая узнать об объявлениях и странных смертях, попросил мне помочь. Вместо этого Эрна мне спела. Все.

Видимо, мне незаметно сделали какую-то инъекцию, с помощью которой и убивают людей, но она не подействовала. К счастью.

Я встаю. Достаточно легко для того, кого пытались убить. Прохожу в коридор. На кухне горит свет. Прямо на полу по-турецки сидит Эрна и разглядывает что-то в большой чашке. Но, словно почувствовав мой взгляд, поднимает глаза и пристально смотрит. Под этим расстрелом глаз мне становится не по себе.

— У тебя не получилось меня убить, — после минуты игры в гляделки произношу я. — Осечка.

— У меня не было цели убить тебя, — бесцветно отвечает девушка, возвращаясь к изучению содержимого чашки. — Как тебя зовут?

— Саша, — удивленно отвечаю я. Меньше всего я ожидал подобного вопроса.

— Фамилия?

— Данковский.

— Возг’аст?

— Девятнадцать.

— Где живешь?

— Маяковского... — Я осекаюсь. — Почему я должен тебе это говорить?

— Gut. Хотела знать, вспомнил ли ти себя.

Я растерянно моргаю, а потом вспоминаю, что уже приходил в сознание сегодня, но ничего не помнил о себе и о том, как я здесь оказался.

— Я все расскажу полиции, — с упрямством говорю я. — Скажу, что вы занимаетесь эвтаназией, а я — ваша жертва.

Эрна только пожимает плечами и отпивает из чашки, громко сербая. Она будто знает, что мне не так уж хочется уже доносить на их секту в полицию. Но я должен. Иначе убийства продолжатся.

— Я ухожу, — объявляю я и жду, что девушка ринется меня останавливать как опасного свидетеля. Но она только равнодушно смотрит на меня.

— Иди, — наконец произносит Эрна. — Домой или сг’азу в полицию. Но теперь исход будет только один.

— Какой?

— Увидишь.

Я презрительно фыркаю. Сколько самомнения у этой немки. На двоих хватило бы.

Разворачиваюсь и демонстративно ухожу. На сей раз дверь открывается легко.

Кровь сочилась сквозь пальцы, булькала где-то в глотке. Ее нельзя было остановить.

Девушка цеплялась за плечи своей потенциальной спасительницы, хрипела.

Эрна прижимала к себе хрупкую девушку, которая была не намного старше ее. Прижимала, желала помочь, спасти. Но ни слова не могла произнести. Горло будто сжали железной когтистой лапой. Эрна не то что запеть, но даже вдох сделать не могла.

— Она мучается, — довольно равнодушно констатировала Хель, постукивая костлявыми пальцами по стене. Если долго прислушиваться, то можно было уловить мелодию той самой колыбельной.

— Я не могу, — едва различимо шепнула Эрна, выпуская остатки кислорода, который так не хотел заталкиваться в легкие.

— Почему?

Эрна еще раз взглянула в лицо девушке, которая кашляла кровью. Она была худая, серовато-бледная, с разбросанными русыми волосами. На ее потрескавшихся губах запеклась кровь. Она бесконечно мучительно кашляла. А глаза у нее были огромными и синими. Два бездонных океана боли и отчаяния, надежды и желания спастись.

— Она хочет жить, — наконец сказала Эрна, и ей показалось, что с души упал камень сомнений. Все верно, она не имеет права убивать эту несчастную девушку. Эрна нежно провела рукой по растрепанным волосам чахоточной девушки, которая притихла и лишь хрипло, прерывисто дышала.

— Жить? — Смешок. — Плюясь кровью, не в состоянии встать с постели, страдая от боли. Такую «жизнь» ты хочешь ей оставить? Даже несмотря на то, что она сама позвала тебя? Раз так, то тогда уходи.

Эрна в испуге прижала к себе девушку, та болезненно застонала.

— Ты ничего не понимаешь, — прошипела Эрна. — Что богиня смерти может знать о человеческой жизни? О ее ценности? О чувствах умирающих? Что ты понимаешь? Тебе плевать на желания людей. Тебе лишь бы затянуть их души в Хельхейм. Но пока в ее глазах столько желания жить — я не буду тебе помогать! Никто, даже адепты культа Арс Фатрум, ученики Смерти, не имеет права отнимать жизнь человека.

Эрна умолкла и напряженно смотрела на свою наставницу. Она ожидала, что Хель начнет ругаться или угрожать, но богиня только равнодушно рассматривала девушку, а потом сказала:

— Тогда уходи. Меньше всего мне нужно, чтобы ты ее убивала, если не хочешь. Это должно быть сначала ее решение, потом твое. Но я здесь ни при чем. Оставь ее и уходи. Пусть живет.

Эрна вздохнула с облегчением. Она осторожно убрала голову девушки со своих колен и встала, оправила свое бедное платье. Больная тихо застонала и с трудом открыла глаза. Эрна вымученно ей улыбнулась и направилась к двери.

Ей было страшно. Противно. Больно. Ее терзали сомнения. Но дочь главы культа просто не могла убить эту несчастную девицу, какими бы благими намерениями она себя не мотивировала. Это не раненный смертельно солдат или умирающий от старости старик, которому и так мало осталось. Это молодая девушка с глазами, полными желания жить, цвести, любить и быть счастливой.

— Стой, — тихо прошелестела девушка и попыталась встать с постели. — Не уходи. Ты должна мне помочь!

Эрна обернулась и с ужасом посмотрела, как чахоточная поднялась и по стенке начала медленно идти. Ноги ее подкашивались, но девушка упрямо шла к Эрне и тихо шептала:

— Не надо, не уходи. Помоги мне, пожалуйста. Я так больше не могу. Мне нужна твоя помощь.

Больная девушка закашлялась, споткнулась и чуть было не упала навзничь на пол. Эрна, мгновенно среагировав, подхватила ее и медленно осела под тяжестью изможденного тела.

— Избавь меня, — шептала девушка сквозь кашель. — Избавь.

Чахоточная скрюченными пальцами цеплялась за плащ и подол платья Эрны и не умолкая молила о помощи.

Хель видела, как ее ученица с силой прижала больную к себе и тихонько заскулила. Богиня смерти понимала, какие чудовищные противоречия разрывали еще совсем юную и глупую девчонку из культа, но не имела никакого права влиять на ее решение.

Эрна все крепче прижимала к себе несчастную девушку в истерике. Слезы застилали глаза, стекали по щекам. Хотелось кричать и биться в истерике. Хотелось встать и уйти. Больше никогда не произносить слова этой чертовой колыбельной Смерти. Но при этом девушка не могла взять на себя такую ответственность, обречь другого на страдания.

Постепенно тихое скуление начало напоминать мелодию, а через минуту уже были различимы слова неизвестного языка. Чем дольше Эрна пела, тем больше крепчал ее низкий голос, тем громче становилась колыбельная. Девушка чувствовала, как ее голос превращается в липкую паутину, слегка прилипает к ее собственным рукам, окутывает больную. Эрне казалось, что она сама сейчас услышит колокола и уснет. Через несколько минут чахоточная прекратила содрогаться и кашлять, дыхание ее стало ровным и спокойным. Эрна тихонько качала ее на руках, прижимая к груди.

Потом девушка почувствовала резкую острую боль, пронзившую ее сердце и шрам между бровей, и умолкла. Дав сердцу пару секунд, чтобы снова забиться в привычном ритме, Эрна легонько поцеловала больную в спутавшиеся волосы и медленно опустила ее голову на пол. На окровавленных синеватых губах застыла счастливая детская улыбка.

— Спи, и пусть этот мир тебя не тревожит, — произнесла Эрна заученную на уроках истории культа фразу. Впервые она показалась ей слишком пафосной и бессмысленной. Эти слова ничуть не выражали всего того, что приходилось чувствовать и видеть адептам культа Арс Фатрум.

— Коришь себя? — напомнила Хель о своем присутствии.

— Нет, — мотнула рыжей головой Эрна и обернулась к богине. — Она заснула с улыбкой, а значит, будет жить вечно.

Хель слегка улыбнулась, кутаясь в черный мантель.

— Я рада, что не ошиблась в тебе, борющаяся со смертью*.

=======================

*Имя «Эрна» в немецком языке означает «борющаяся со смертью».

В древнескандинавском «сказочница», «сказительница».

Если спросить сейчас, что со мной происходит, то я выпаду из объективной реальности всерьез и надолго. Потому что все мои мысли и чувства абсолютно не поддаются рациональному объяснению.

Если раньше я думал, что паранойя — это караулить расклейщика объявлений ночью и незаконно проникать в чужое жилище, то теперь это понятие перешло на другой уровень.

Для начала мне везде мерещатся колокола. Верней, их звон. При этом мне кажется, что звук исходит не извне, а рождается внутри меня самого. Иногда, если долго прислушиваться, создается впечатление, что моя грудная клетка вибрирует в унисон с несуществующим звуком.

Все чаще я просыпаюсь оттого, что чувствую насыщенный удушливый запах трав и чеснока. При этом Дима, сопящий на соседней кровати, ничего не чувствует.

— Это называется фантосмия и тиннитус, — изрекает мой сосед после недолгих поисков в интернете. — Фантосмия — аномалия обонятельной системы, проявляющаяся в том, что человек ощущает определенный запах — приятный, неприятный или нейтральный — в отсутствие какого бы то ни было источника. Тиннитус — это звон или шум в ушах, который является симптомом какого-либо заболевания. Туда же запиши свою паранойю и со всем этим чудным набором смело шагай к одному чудному дядечке. Он должен тебе помочь.

Я, как обычно, отмахиваюсь от его шуток о моей ненормальности. Слишком уж обыденными они стали. Да и я уже не могу ничего отрицать.

С того странного дня в доме ведьмы прошло уже полторы недели. И с каждым днем меня все больше тянет вернуться туда и разузнать, что же такое сделала со мной Эрна Фогель.

Не знаю, стоит ли говорить, что в полицию я так и не пошел. Я оправдывал себя, как мог: слишком мало улик; я так и не узнал, каким образом она убивает людей; на мне нет никаких следов от инъекции или чего-то в этом роде; в отделении меня посчитают сумасшедшим; если я сдам Эрну, то Жене придется вернуться домой, где о ней никто не заботится. Но когда я остаюсь наедине с собой, то тихий противный внутренний голос шепчет:

— На самом деле ты просто не хочешь больше причинять вред этой девушке. Ты, наоборот, хочешь сблизиться с ней.

И как бы я ни пытался откинуть эти слова, меня продолжает тянуть в проклятую квартиру к этой ведьме.

Она мне снится. В старом средневековом платье горожанки или черном шелковом плаще. Во сне мне вечно мерещится ее голос, эта странная песня. Еще немного, и я начну дежурить под окнами дома Эрны. Хорошо, что еще серенады петь не тянет.

Я теперь понимаю, что значили ее слова. Исход будет один. Рано или поздно я снова вернусь к ней.

Я уже не обращаю внимания на объявления. Зов внутри меня подсказывает, что это все просто приманка для глупых. Те, кто действительно хочет помощи ведьмы, найдут ее безо всяких объявлений.

Я сижу в том самом дворе, где впервые встретил Женю. Только теперь при свете дня. Не знаю, чего жду, но продолжаю упрямо сидеть. К слову, дворовая скамейка в середине зимы — не самое лучшее место для долговременных посиделок. Но какой-то внутренний зов не дает мне встать и уйти домой пить горячий чай. Ощущение, что я должен находиться здесь и ждать кого-то или что-то, прибило меня гвоздями к этой скамейке.

— Скучаешь? — насмешливо спросили над самым моим ухом сокровенным шепотом.

— А что, предлагаешь развлечься? — огрызаюсь я. Откуда только взялось такое в моем характере?

Откидываю назад голову и мотаю ей, скидывая с лица медные пружинки чужих кудряшек. Эрна улыбается уголком губ и выпрямляется. На ней все та же кожаная куртка, только добавился большой черный шерстяной шарф. И как ей не холодно?

— Я могу развлечь тебья до конца дней.

— Заманчиво, — вяло отвечаю я. — И что же ты хочешь мне предложить?

Она пожимает худыми плечами и пристально смотрит на меня. В ее взгляде столько высокомерия, что раздражение внутри меня начинает расти в геометрической прогрессии.

— Ты же хотела, чтобы я тебя не доставал. Так почему бы тебе просто не оставить меня в покое? — спрашиваю я, стараясь добавить в голос как можно больше яда. — Я же не сдал тебя и твою контору полиции. Что тебе еще надо?

— Ох, — смеется девушка. — Только не надо делать вид, что ти это сделал из благородства. Я ведь всье знаю. — Я хмурюсь. Мне не нравится ее самоуверенный тон. — Я готова поделиться с тобой своими знаниями. Пг'иходи ко мне. В любое вг'емя суток. Только кофе пг'ихвати.

— Будто мне заняться больше нечем, кроме как к вашей секте примыкать. Найдите себе другого дурака.

— Но мне нужен такой дурак, как ти, — усмехается Эрна. — И ты пг'идешь.

Я немею от такой наглости. А девушка с улыбкой треплет мне волосы, разворачивается и уходит.

Я фыркаю и отворачиваюсь, хоть вид уходящей немки почему-то показался мне завораживающим. Но что она о себе думает?

Но уже через пару минут злость сменяется любопытством. Интересно, какие же знания может предложить мне эта взбалмошная девчонка? Может, и стоит сходить.

Ну вот что со мной не так? Почему мне не сидится ровно на месте?

Когда я вернулся домой, я твердо решил, что не пойду на поводу у этой девчонки. Какие еще знания она мне может предложить? Как правильно убивать людей?

Но вот я стою перед дверью проклятой квартиры. С удивлением отмечаю, что надписи с обивки куда-то делись.

Собравшись духом, стучу в дверь, пытаясь быстро сочинить вступительную речь.

Дверь мне открывает Женя. Сонная и растрепанная, хоть уже почти три часа дня.

— Привет, — вяло улыбаюсь я.

— Ух ты, Эрна говолила, что ты плидешь только завтла. — Женя трет кулаками глаза. — Плоходи. Эрны сейчас нет. Ты кофе плинес?

Я отрицательно мотаю головой. Женя вздыхает, пожимает плечами. Оставляет дверь открытой и уходит вглубь квартиры. Я осторожно заглядываю внутрь и захожу. Одного шлема на тумбочке не хватает.

— Чай будешь? — кричит с кухни Женя. Можно подумать, я сюда чаевничать пришел. Но я, видимо, молчу слишком долго, так как с кухни слышится громкий звон чашек и ложек.

Осторожно ступая, как маленький хищный зверек, я прохожу на кухню, опасливо озираясь. Будто я не по обычной квартире иду, а как минимум по опасному лабиринту со множеством ловушек.

— Тебе с сахалом или без? — оборачивается на меня Женя. От такой невозмутимой простодушности я теряюсь.

— Без, — после длинной паузы наконец отвечаю я. Девочка улыбается и кивком приглашает меня сесть на единственный стул.

— Я постою.

— В ногах плавды нет, — мудро изрекает Женя, но с ее произношением это звучит слишком забавно, что я не сдерживаю улыбку. — Не смешно. Садись давай. Во-пелвых, ты гость, во-втолых, Эрна плиучила меня сидеть на полу, как она, в-тлетьих, она все лавно с лаботы велнется только челез час-полтола. Устанешь стоять.

Я наигранно вздыхаю и все-таки приземляюсь на стул. Мне очень нравится слушать Женю. Она умная и серьезная не по годам. Не каждый взрослый человек может так грамотно рассуждать, как это делает она. Неужто это на нее так влияет общение с Эрной? Или ее знания? Звучит сомнительно даже в моей голове. Немка показалась мне достаточно грубой и невоспитанной.

— Значит, Эрна на работе? Убивает очередного беднягу?

Под серьезным осуждающим взглядом детских голубых глаз я прикусываю язык. Да, неловко вышло.

— Это очень и очень глубо, — наконец произносит Женя тоном матери, отчитывающей своего непутевого ребенка за бранное слово. — Ты ничего не знаешь о ней, но пытаешься судить, какая она на самом деле и чем занимается.

— Извини, — как-то невольно говорю я и утыкаюсь в чашку. Подумать только, меня, взрослого парня, пристыдила семилетняя девочка.

Чай пах мятой, корицей и еще какими-то травами. На вкус он оказался еще более странным, что я даже подумал отставить чашку и больше к ней не притрагиваться. Мало ли что туда подсыпали. Не хватало еще снова выпасть из реальности в этой квартире и потерять память.

— Не бойся, никто тебя тлавить не собилается, — улыбается Женя, видимо прочитав мое выражение лица. — Понимаю, что после пледыдущего визита тебе в это мало велится, но все это было лади общего дела.

— Какого еще дела?

— Это пусть лучше ласскажет Эрна. Ее ведь идея. Да и знает она куда больше меня. Но она говолила, что у нее на тебя большие планы.

— Даже так? — хмыкаю я. — И какие же? Заманить в вашу секту?

— Неужели ты все еще не понял? — устало вздыхает Женя. — Нет никакой секты или сообщества. Есть только Эрна и я. А если говолить о деле, то только Эрна. От меня пользы пока никакой.

— Объясни мне, почему ты здесь? С этой девушкой, которая убивает людей. Где твои родители? Почему они тебя не ищут?

— Ты можешь судить сейчас очень однобоко. Эрна мне как сталшая сестла, котолая готова пойти на многое лади меня. Мне нлавится жить с ней, учиться у нее. Она обучила меня игле на флейте. Она дает мне читать очень сложные, но интелесные книги. Если бы не она, я бы была совсем длугой. Глупой и запуганной, ничем не отличающейся от тысячи длугих восьмилетних девочек.

— Так тебе восемь? — Женя кивает. — Ты действительно потрясающе умная для своего возраста. Но разве тебе не хотелось бы другой жизни? Как у нормальных детей? Мне кажется, Эрна не самая лучшая компания для маленькой девочки. Даже если я не прав насчет секты и убийств.

Женя молчит и о чем-то думает. Мне кажется, она злится на меня за эти слова и считает глупцом. Видимо, Эрна действительно очень дорога ей. Но, как я ни стараюсь, я не могу понять причины.

— Где твои родители? Они ищут тебя? — Тяжелое молчание. — Ты не хочешь об этом говорить? — Снова молчание, сопровождающееся красноречивым взглядом. — Хорошо, я же не настаиваю.

Я блуждаю взглядом по кухне, пытаясь придумать тему для разговора с девочкой. На самом деле, это дико странное чувство, когда ты ощущаешь себя недостаточно умным в общении с маленькой восьмилетней девчушкой.

— Это еще что такое? — удивленно восклицаю я, кивая на целую батарею чашек на подоконнике. Женя оборачивается и смеется.

— Это чашки Эрны. На каждый случай у нее есть своя. Вот эта, — девочка указывает на чашку с мультяшным котом, — для теплого молока пелед сном. Эта, — массивная черная, — для кофе утлом с холошим настлоением, а эта, — грубая металлическая чашка, какую обычно берут в походы, — для утленнего кофе в плохом настроении. Вот эта мискочашка для напитков во влемя болезни. Эта, — прозрачная чашка с зеленым китайским драконом, — только для чая. Вот эта огломная класная в голошек — для обычного кофе днем.

— Да, я помню, — киваю я. — Она еще хотела меня облить из этой чашки кипятком, чтобы я пришел в себя.

— Велно, это она, — смеется Женя. — На самом деле, я не знаю и половины пледназначений этих чашек. Но Эрна говолит, что они есть. Всего тут, кажется, пятнадцать чашек. Может, чуть больше.

— Вот это да, — удивленно выдыхаю я. — Я, конечно, знал, что у всех свои тараканы и привычки, но это уже действительно смахивает на сумасшествие. А эта, — я киваю на свою чашку с остатками чая, — для чего? Надеюсь, мне не откусят за нее голову? А то вдруг не по назначению использую.

Женя скрывает свой смех, прижав ладошку ко рту.

— Не пележивайте, дядя Саша. Это специальная чашка для гостей. За нее Вам ничего не будет.

— А у вас так часто бывают гости, что для них потребовалось выделить отдельную чашку? — слишком ехидно интересуюсь я.

— Голаздо чаще, чем Вы думаете, — спокойно реагирует на мою язвительность девочка. Завидую ее хладнокровию.

Женя прикрывает глаза, будто прислушивается к самой себе, своему внутреннему голосу. Я внимательно слежу за ее движениями.

— Если мои внутленние часы идут плавильно, то Эрна плидет челез полчаса, — выдает девочка. — Хотите, я пока сыглаю Вам на флейте? Я знаю, что мне еще учиться и учиться, но надо же Вас как-то лазвлечь. Эрна сказала ни в коем случае Вас не отпускать, если Вы плидете, когда ее не будет. Поэтому не хотелось бы, чтобы Вы заскучали и лешили уйти.

— Теперь-то я точно не уйду, пока ты мне не сыграешь, — улыбаюсь я. Женя кивает и идет за инструментом. С ней очень легко разговаривать. Я даже и не заметил, как пролетело время.

Только я собрался слушать импровизированный концерт одного инструмента, как замок противно заскрежетал, оповещая о возвращении хозяйки квартиры. Я весь напрягаюсь, будто перед бурей. Поднимаюсь и выхожу встречать ведьму.

Она медленно стянула с головы шлем и начала быстро крутить головой, раскидывая по плечам жесткие медные кудряшки не очень длинных волос. Да, Эрну нельзя было назвать красивой или даже симпатичной, но некоторые вещи выходят у нее с такой грацией, что ты невольно начинаешь любоваться этим зрелищем.

Она замечает меня и вздергивает брови в удивлении.

— Hallo.

— Ну, привет, — как-то неловко усмехаюсь я. — Что ты там говорила о знаниях?

— Рада тебья видеть, Саша. — Девушка заминается на моем имени, явно испытывая дискомфорт от его произношения. — Алекс? Можно?

Я сначала пожимаю плечами, а потом киваю. Что со мной творится? Куда делась вся моя злоба к этой дерзкой немке?

А Эрна меж тем улыбается мне. Вполне искренне и дружелюбно.

Что-то определенно идет не так.

Эрна устало садится на тумбочку и изучающе смотрит на меня. Я молчу и вообще не очень представляю, что должен говорить.

— Ти рано, — наконец говорит девушка.

— Могу уйти.

— Nicht, не можешь, — слишком уж уверенно заявляет Эрна. Она встает и идет в комнату, на ходу скидывая куртку прямо на пол.

— Что ты мне сделаешь? — кричу я ей вдогонку, но в ответ мне раздается какая-то немецкая тарабарщина. Я оглядываюсь на Женю.

— Я плохо знаю немецкий, — пожимает плечами девочка. — Тем более, когда так быстло говолят. Но, думаю, она лугается.

Эрна выскочила из комнаты и быстрым шагом ушла на кухню, крикнув:

— За мной! Евгена, в комнату.

А в ней пропал воевода. Я неуверенно иду за девушкой. Она стоит около плиты и гипнотизирует турку.

— Хде кофе? — не оборачиваясь, спрашивает Эрна.

— Я к тебе сюда не за этим пришел, — гордо заявляю я, а девушка медленно оборачивается.

— Gehen Sie hinaus, — указывая тонким пальцем за дверь, сквозь зубы проговаривает Эрна.

— Что?

— Go away. — Эрна дважды щелкает пальцами и радостным тоном говорит: — Вон идьи. — Снова становится серьезной. — Идьи за кофе.

Девушка выключает конфорку и выливает воду из турки.

— Ты издеваешься надо мной? — вспыляю я. — Заведи себе раба, чтобы он покупал тебе кофе. А я сюда пришел, чтобы узнать, что ты сделала со мной, чертова ведьма.

Эрна изгибает бровь. В ее мимолетных движениях я улавливаю что-то странное и опасное. Секунда — и девушка тянет меня за рукав к двери, шипя что-то злобно на немецком. От неожиданности я забываю, что необходимо сопротивляться. Эрна оказалась весьма быстрой и сильной. Одна минута, и вот я уже стою на лестничной площадке, а в лицо мне летит мой пчелинополосатый шарф и бумажник. Дверь быстро захлопывается.

— Эй, — кричу я, стуча кулаком в дверь. — Куртку отдай! Зима на улице, снег.

— Это залог, — отвечает мне ведьма. — И стимул быстг’ей сбегать за кофе.

— Ты издеваешься надо мной?

— Ja.

Я не нахожу, что ответить на подобную наглость. Становится зябко. Я наматываю на шею шарф и иду на улицу. Поднимающаяся по лестнице бабулька с ярко-малиновыми волосами явно узнает меня и косится так, будто я наркоман, девица легкого поведения, алкоголик и сексуальный маньяк в одном лице. Ну просто прелесть. Вернусь к этой девчонке — выскажу все, что думаю о ней, о ее знаниях и о ее любви к кофе.

На улице все тоже смотрят на меня странно. Ну подумаешь, морж. Зачем же смотреть так, будто я йети?

В магазине беру самую большую железную банку кофе и, идя к кассе, злобно думаю, что такой банкой определенно будет удобно бить.

Когда я возвращаюсь к этой проклятой квартире, руки мои уже онемели от холода, а легкие дико болят. Не заботясь о вежливости и тактичности, стучу ногой в дверь. Пусть только попробует мне не открыть. Разнесу весь дом.

Глазок двери темнеет, и я демонстрирую банку кофе. Замок обнадеживающе скрипит. Как только я приготовился швырнуть банку, вижу, что открывает Женя.

— Извините, — вздыхает она. — Эрна обычно не такая злая. Но ничего, мы сейчас Вас отоглеем. — Немного подумав, девочка забирает из моих рук потенциальное орудие убийства. — Идемте на кухню. Она нас ждет. Только не лугайтесь.

Я внимательно смотрю в честные детские глаза и скрепя сердце все-таки киваю. Женя улыбается мне и идет на кухню, торжественно неся банку кофе. Я угрюмо следую за ней.

Эрна сидит по-турецки на полу и тренькает на лютне.

— Кофе? — без предисловий требует она, и Женя демонстрирует ей банку. — Gut.

Девушка откладывает инструмент и начинает заваривать кофе. В турку отправляются еще какие-то специи.

— Будешь? — вновь дружелюбно интересуется Эрна.

— Спасибо, — бурчу я, — но я уже чая выпил. — Ведьма смотрит на меня таким взглядом, что мне становится страшно. — Но если ты настаиваешь…

Взгляд смягчается, девушка довольно кивает.

Я сажусь на стул и жду. Молча разглядываю спину Эрны, кудряшки ее рыжих волос. Она высокая, но сильно сутулится, будто старается казаться меньше. А если распрямить ее волосы, едва дотягивающие до плеч, то они опустятся ниже лопаток — настолько плотно закручены медные пружинки. Фигура совершенно неженственная. Девушку можно назвать кошмаром любой бабушки — настолько она худая.

Турка тихонько шипит на плите, а Эрна, как завороженная, наблюдает за крошечными пузырьками, поднимающимися на поверхность. Я чувствую, как внутри меня клокочет острое чувство к этой девушке. Едва ли его можно назвать хорошим, но оно заставляет чувствовать себя неловко.

Эрна разливает ароматный кофе по чашкам и подает мне.

— Я ненавижу тебя, — внезапно вырывается у меня. Смысл собственных слов доходит очень медленно. А когда я понимаю, что сказал, то удивляюсь своему обыденному тону. Будто я еще одну ложку сахара в кофе попросил.

Эрна сначала пристально смотрит на меня, изогнув бровь, а потом, слегка поведя плечом, улыбается.

— Это замечательно. Ненависть — самое сильное и искг’еннее чувство человека. На какие только подвиги оно не толкает.

Эрна садится на пол, спиной опираясь на газовую плиту. Она изучающе смотрит на меня и улыбается. Несколько минут мы просто играем в гляделки.

Я, наконец, могу подробно рассмотреть ее глаза. Они черные, действительно черные, а не темно-карие. Обычно такие глаза рисуют у демонов. Или у наркоманов. И я даже не знаю, к чему склоняюсь больше. Что самое удивительное в ее глазах, так это то, что они кажутся матовыми. Они совершенно не отражают свет, а, наоборот, будто поглощают его, притягивая к себе. Эти глаза похожи на пустую вселенную. Под тонкой кожей отчетливо видны сине-фиолетовые дорожки венок.

— Что ты сделала со мной? — наконец произношу я, кое-как отводя взгляд от ее завораживающих глаз. Кажется, еще немного — и мое сознание растворилось бы в них.

— Пыталась убить, — обыденно пожимает плечами девушка. — Но я знала, что на тебья не подействует Колыбьельная. Ты одьин из нас. У тебья тоже холодная мег’твая кг’овь.

— Что? — ошалело спрашиваю я.

— Потом поймешь. Пг’осто у тебя нет души.

— Да-да, я знаю эту шутку про рыжих. Просто объясни мне, какого черта ты сделала?

— Пг’осто спела тебье. Но у тебья нет души, и ее место заняла вечность.

— И после этого мне будут говорить, что здесь нет никакой секты.

— Тебье еще очень многое пг’едстоит узнать. Это пг’идьет постепенно.

— Сколько меня еще будет плющить от той дряни, что вы мне вкололи?

— Нет никакой дряни, — устало вздыхает Эрна. — Пг’осто тебья наполняют обг’ывки знаний культа Арс Фатрум.

— Культа? Так секта все-таки существует?

— Мы никогда не были сектой, — начинает злиться девушка. — Наше дело всегда заключьялось в дг’угом. В помощи людьям. Мы спасали их!

Речь Эрны становится быстрой, начинает перемешиваться с немецкой, постепенно переходя исключительно на нее. Но тут девушка замолкает и делает два глубоких вдоха.

— Давай без этого бреда, — резко выдаю я. — Я только хочу знать, что ты со мной сделала. И все. Больше я не собираюсь иметь с тобой что-то общее.

— Ти никуда не денешься, — пытается возразить мне Эрна, но я перебиваю ее:

— Ты не вершитель судеб. И ты за меня не можешь решить, что я буду делать, а что нет. И если ты не собираешься мне рассказывать, что ты со мной сделала, то я пойду. Не хватало мне еще тратить свое время на хамоватую немку!

Я чувствую, как внутри меня закипает неистовая злоба. Хочется швырять предметы, кричать. Одного взгляда этой девушки исподлобья мне хватает, чтобы окончательно сорваться, подняться, едва не опрокинув стул, и выскочить из кухни.

— Потрясающе! — кричит мне вслед Эрна. — Ти молодец! Ненавьидь менья! Это пг’авильно. Они все менья ненавидят. А теперь они все мег’твы! Но ты ненавьидь! Это пг’екрасно.

Я громко хлопаю дверью, но в ушах продолжает звучать острый смех Эрны и ее слова.

Они все мертвы.

После того, как я покинул эту треклятую квартиру, у меня ни разу не возникло желания вернуться туда. Как только я начинал думать об Эрне, подкатывала тошнота, которая сменялась неконтролируемым приступом злости. Еще никогда я не испытывал подобного к человеку. Вообще я вполне себе добрый и дружелюбный парень, но эту девушку я действительно ненавижу. Причем не очень-то обоснованно. Я ведь все делал добровольно. И дались мне все эти объявления в комплекте с чертовщиной и наглой немкой.

Зато мне наконец прекратили мерещиться запахи и звон колоколов. Только периодически во сне я слышу смех Эрны: звонкий, режущий барабанные перепонки, наполненный сумасшествием. Но большую часть времени я старался не думать о ней. Да и некогда было. Занятия, сессия, подготовка к экзаменам. Постепенно это вытеснило мои воспоминания об Эрне. Не было сил думать о чем-то еще, кроме экзаменационных билетов и иногда еще армии. Меня хватало только на то, чтобы дойти до общаги и лечь лицом в подушку. И какие тут ведьмы и объявления?

И вот я возвращаюсь в общежитие, весело размахивая зачеткой, которая позволяет мне дальше продолжить обучение, но вижу, что мой сосед стоит в коридоре и опасливо косится на дверь в комнату, будто запер там разъяренного медведя.

— Кто тебя обидел, принцесса моя? — весело интересуюсь я. Испортить мне сегодня настроение будет тяжело. — Паука увидел или таракана?

Дима криво усмехается, глядя на меня, и отвечает:

— Ох, если бы таракана, мой друг. Я увидел твою девушку. Более того, я с ней поговорил. И даже успел получить горячий чай на колени за безобидную шутку об ее акценте.

— Девушку? — удивленно восклицаю я, игнорируя нытье Димы. Быстро распахиваю дверь и влетаю в комнату. Рыжая кучерявая девушка нагло копается в моих вещах, периодически выкидывая некоторые из шкафа.

— Какого черта? — только и выдыхаю я. Эрна медленно оборачивается ко мне и смотрит так, будто это я ворвался в ее комнату и роюсь в вещах.

— Hallo, — равнодушно приветствует она меня и возвращается к изучению содержимого моего шкафа.

— Что. Ты. Делаешь?

— Nichts, — пожимает она плечами и садится на мою кровать. Взгляд внимательный и слегка насмешливый. — Я скучала. Почему ти пг’екратил навещать менья? Отказываешься от своей цельи?

— Я же сказал, что не собираюсь иметь с тобой дело. Ты наглая, самонадеянная, хамоватая девчонка с зашкаливающим самомнением.

— Хватит комплиментов, — внезапно усмехается немка и откидывается на подушку. Мою. — Давай пг’осто договоримся? Ти идешь со мной один раз, а потом или остаешься, или уходишь навсегда. В дг’угом случае я буду ходьить сюда каждый день. Поверь, я умею пог’тить людьям жизнь.

— Не сомневаюсь, — выдыхаю я. — Но идти с тобой я никуда не собираюсь. Еще чего не хватало. Мне и так грозит статья за укрывательство убийцы. Так будь добра оставить меня в покое. Я скажу на вахте, чтобы тебя не пускали. Благо внешность у тебя запоминающаяся.

— Ти правда думаешь, что на пути к цели менья сможет задержать консьерж? — Эрна картинно изгибает бровь и асимметрично улыбается уголком губ. Я чувствую, как внутри меня снова закипает злость. Еще немного, и я придушу эту девушку.

Будто издеваясь, она, пристально следя за моей реакцией, закидывает ноги на мою кровать. Армейские ботинки безнадежно пачкают пододеяльник. Из меня вырывается нечленораздельное рычание, а кулаки непроизвольно сжимаются.

— Пошла вон, — кое-как выдавливаю я из себя.

— Значит, nein? — огорченно-невинно протягивает немка.

— Пошла вон! — срываюсь я на крик.

Эрна встает с моей кровати и слегка пожимает плечами, кокетливо машет рукой и уходит. Через полминуты в дверном проеме показывается растрепанная голова Димы. Она смотрит на меня с опаской. И правильно.

— И что это было? — наконец интересуется у меня друг.

— И не спрашивай, — вздыхаю я, закидывая вещи обратно в шкаф и стягивая с постели безнадежно испачканный пододеяльник.

* * *

Сказать, что Эрна умеет портить жизнь, — ничего не сказать.

Хоть я и предупредил консьержку, чтобы она не пускала в общежитие эту взбалмошную девчонку, Эрна продолжает приходить ко мне. И действительно очень качественно портить жизнь. Она уже может курсы вести по этому делу.

Во-первых, каждый раз она забирает какую-нибудь мою вещь. Еще немного, и мне нечего будет надеть. Во-вторых, она подружилась с Димой! И это после того, как Эрна вылила ему на колени горячий чай. А теперь они сидят вместе и издеваются надо мной. Я искренне пытаюсь сохранить буддистское спокойствие, а эта девчонка нагло скалится, мешает чай, громко звякая ложкой. Этот звук громом отдается в моей голове.

— Прекрати, — почти умоляюще прошу я.

— Ти знаешь мои условия.

Ложка громко звякает и умолкает. Я вздыхаю. Кажется, моя сила воли иссякла и больше не позволяет уже сопротивляться.

— Ну зачем? — делаю я последнюю попытку отбиться.

— Мне нужен именно ти. Но, если ти только не захочешь, я не буду больше тебья трогать. Но ти больше дг’угих подходишь длья моей идеи.

— Какой еще идеи?

Эрна игнорирует мой вопрос и громко отхлебывает чай. Меня передергивает.

— Ты обещаешь больше не ходить ко мне? — Девушка на секунду задумывается и кивает. — Ладно. Говори, что ты там от меня хочешь. Я уже устал от тебя.

Губы Эрны растягиваются в хищной, немного асимметричной улыбке. Это слегка пугает меня. Чувствую себя кроликом в объятиях удава. Девушка залпом допивает чай и встает. Накидывая куртку, говорит мне:

— Завтг’а, на входе в пг’иемный покой раковой больницы. В одиннадцать вечера.

— Мне не нравится эта затея, — бурчу я.

— Это все благо, — кидает Эрна и закрывает за собой дверь.

Ужас от моего решения постепенно охватывает меня. Такое ощущение, что эта чертова ведьма гипнотизирует меня.

— Так, Саша, возьми себя в руки, — твердо говорю я себе. — Ничего страшного не будет. А если и будет, то всегда можно уйти. Или попытаться остановить ее. И, в случае чего, я все еще могу заявить в полицию.

— Кхм, стесняюсь спросить, — раздается за моей спиной, — но что ты делаешь?

Я вздрагиваю от неожиданности и оборачиваюсь на Диму. Он удивленно смотрит на меня, изогнув бровь. Неловкая ситуация.

— Ничего, — слишком нервно отвечаю я. — Все нормально. У меня все нормально.

— Оно и видно, — хмыкает мой друг и уходит.

Я мнусь перед входом в больницу. Эрны все нет. Я уже раз десять проклял себя за то, что пошел на поводу у этой девчонки, и столько же раз проклял ее за то, что опаздывает, а мне нужно ждать на морозе. Нервно смотрю на время. Уже почти двадцать минут опоздания. А я-то думал, что немцы жутко пунктуальные, а тут такая безалаберность!

— Жду еще десять минут и ухожу, — бурчу себе под нос, а изо рта вырывается облачко пара.

— А куда это ти собрался идти? — раздается над самым ухом. Я вздрагиваю и слишком резко оборачиваюсь, едва не сбивая Эрну с ног. Она смеется. Вторым моим шоком становится ее наряд: длинный, до пят, черный плащ, кажется, кожаный, шляпа и маска с птичьим лицом и огромным клювом. Чумной доктор?

В третий раз я удивляюсь, увидев за спиной Эрны еще одну черную фигуру. Это был очень высокий человек под два метра, а то и больше, с ног до головы укутанный в черную, слегка мерцающую ткань, лицо скрыто за огромным капюшоном.

— Да у нас тут целая банда, — нервно смеюсь я, пытаясь скрыть страх. Темная фигура что-то говорит на немецком, а Эрна оборачивается и кивает. Голос у незнакомца низкий и хриплый. Таким бы злодеев из мультиков озвучивать.

— Идьем, — говорит Эрна, хватает меня за рукав и тащит за собой.

— Эй, — шепчу я, — тебя не смущает, что больницы на ночь закрывают? Или хотя бы оставляют охранника или дежурную медсестру. Нас тяжело назвать незаметной компанией. К тому же, может, стоит познакомить меня с твоим спутником?

— Nein, — отрезает Эрна, продолжая тащить меня за собой. Человек в черном плаще любезно открывает нам дверь.

В больнице царит абсолютная тишина, что достаточно странно. Навевает мысли о фильмах ужасов. Только мигающей лампочки не хватает для антуража.

Девушка наконец отпускает меня и идет впереди. За мной следует темная фигура. Видимо, чтобы я не мог никуда сбежать. По лестнице мы поднимаемся на седьмой этаж, нечто вроде реанимации. Я чувствую, как по коже пробегают мурашки. Прежде, чем зайти в отделение, Эрна надевает свою птичью маску. Сколько театральности и пафоса. Тяжелые сапоги девушки ритмично стучат по стерильному полу, а вот ее спутник, невзирая на свой рост, ступает абсолютно бесшумно. Но самое удивительное, что и здесь царит тишина. Будто все разом вымерли. А ведь врачи в подобном отделении должны быть всегда настороже.

— Почему здесь так тихо? Ты всех предупредила о своем приходе, и они спрятались?

— Фрау Хель усыпила всех, чтобы не мешали.

— Что? — слишком громко восклицаю я от неожиданности, но тут же понижаю голос: — Фрау? То есть этот гигант за моей спиной — женщина?

— Ja, — кивает Эрна.

Я осторожно оборачиваюсь и свежим взглядом смотрю на человека позади меня. А ведь действительно: фигура достаточно женская, а из-под капюшона выбиваются локоны длинных волнистых медных волос.

Эрна резко останавливается, поворачивается на каблуках и заходит в палату. Я заминаюсь на входе, но женщина-великан бесцеремонно заталкивает меня внутрь. От ее прикосновений по моей спине пробежались мурашки.

Палата была одноместной. На кровати лежит женщина. Тонкая морщинистая кожа обтягивает кости. Она вся оплетена трубками и проводами датчиков. На кровати висят различного рода мешочки, о содержимом которых я даже не хочу знать. Специальный аппарат закачивает и выкачивает воздух в легких. Видно, что эта женщина давно уже в таком состоянии.

Рядом с кроватью на стуле дремала еще одна женщина. Куда моложе пациентки. Видимо, ее родственница.

Я пытаюсь отвернуться, но Эрна подходит сзади и хватает меня за голову, заставляя смотреть на женщину в трубках.

— Смотг’и, — шипит она. Голос ее сквозь маску кажется очень далеким. — Смотг’и. Она лежит здесь уже полгода. Она не пг’иходит в себья. А если сознанье и возвг’ащается, то она пг’осто кричит от боли. В ее жизни нет ничего, кг’оме боли и лекаг’ств, которые эту боль глушат. Можно это назвать жизнью? — Я молчу. Что тут можно сказать? — Людская мораль не позволяет согласиться со мной. Всье они, вы считаете, что лучше хоть какая-то, но жизнь. Но это только до тьех пор, пока вы не сталкиваетесь с такой «жизнью».

Эрна язвительно протягивает последнее слово и кивает на несчастную женщину. Я не знаю, что говорить или делать. Ступор. Но девушка определенно ждет моей реакции.

— Ты убьешь ее? — спустя, кажется, целую вечность говорю я.

— Всье зависит от того, с какой стороны смотг’еть. Для тебья — ja, она умг’ет. Но для менья — я освобожу ее от бесконечных мук и болезненной смег’ти. Ведь она все равно рано или поздно умг’ет. От менья зависит лишь то, как она это сделает.

— Очень удобное оправдание для убийства, — едва слышно шепчу я. Слишком неуверенно.

— Я… я не оправдываю себья, — пожимает плечами Эрна. — Это первое, чему нас учат в культе — не оправдывать себья. Нам дают понять, что какая бы благая цель у нас ни была, но мы просто убиваем людей. Мы никакие не супьергерои. И только потом нам рассказывают, что и чудовищами мы не являемся. И то, как воспринимать нас, — это всего лишь личный выбор.

Эрна берет меня за рукав и отводит чуть назад, в тень. Я не сопротивляюсь ей — слишком поглощен своими мыслями. Ведь… как бы чудовищно ни было это осознавать, но в ее словах есть крупица истины. А возможно, не просто крупица.

Девушка касается кончиками пальцев плеча женщины, спящей на стуле. Та вздрагивает, как от легкого удара тока, и поднимает голову. Растерянно смотрит на Эрну. Удивляюсь, как она еще не закричала от ужаса, увидев спросонья перед собой человека в черном плаще до пола, шляпе и маске чумного доктора. Но женщина смотрит с полминуты и осторожно спрашивает:

— Это Вы Птица? — Эрна кивает и склоняет набок голову. — Спасибо Вам, конечно, что пришли, но я не знаю…

Женщина замолкает и растерянно-испуганно смотрит на ведьму в костюме чумного доктора. Видно, что ей страшно и неловко. В ней борются два противоречивых чувства: желание избавить от мучений и желание сохранить жизнь.

Женщина опускает взгляд и молчит. А Эрна стоит рядом и не отрываясь смотрит на нее сквозь темные стекла птичьей маски. Так продолжается минут пять.

— Моей сестре точно не будет больно? — наконец едва слышно спрашивает женщина.

— Ja, я обещаю, что она уйдет с улыбкой. Никакой боли. Никогда. Ее душа будет свободна. Ваше решение спасет ее.

— Я могу остаться? Хочу быть рядом со своей младшей сестрой в последние минуты. Я была с ней очень долго.

Я вздрагиваю. Младшей? А ведь пациентка выглядит лет на десять старше.

— Nein, — отрицательно качает головой Эрна. — Вам лучше уйти. Подальше. Все будет хорошо.

Женщина медленно кивает и поднимается со стула. Видно, что она с трудом сдерживает слезы. Но на лице была такая решительность, что я невольно восторгаюсь ей. Хотя, казалось бы: за что? Она дает согласие на убийство своей сестры. Но ведь какого труда ей стоило принять это решение, взять на себя такую ответственность. Этот груз будет с ней всю жизнь.

Женщина тихо прикрывает за собой дверь. Эрна ждет пару минут и снимает маску.

Она садится на кровать пациентки, осторожно раздвигая трубки, приподнимает ее голову и кладет себе на колени, разглаживая остатки волос. Не могу сказать, что лицо Эрны наполнено жалостью и сожалением, но оно определенно отличается от того, что я видел раньше. Движения девушки будто наполняются какой-то особенной нежностью.

— Думаешь, я поступаю непг’авильно? — тихо спрашивает она.

— Не знаю, — честно отвечаю я. Здравая часть меня кричит, что все это ужасно, что это убийство, которое я даже не пытаюсь остановить. Но, с другой стороны, в этом теле ничтожно мало жизни, а остальное заполнено болью.

— Слушай.

Эрна прикрывает глаза и начинает петь. Я узнаю эту мелодию. Именно после нее началась вся эта чертовщина со мной.

Голова начала медленно кружиться, мир поплыл, а палата наполнилась запахом степных трав. Мир пошатнулся. Я кое-как успеваю схватиться за спинку стула, чтобы не рухнуть. Но, невзирая на мои ожидания, сознание я все-таки не теряю.

Голос Эрны, эфемерный и гипнотизирующий, наполняет палату. Физически чувствуется, какой он обволакивающий и вязкий. На языке привкус меда и вишни. Чувствую себя мухой, пойманной в паучью паутину.

Чтобы хоть как-то отвлечься от этих странных чувств, пытаюсь вслушиваться в то, что поет Эрна, в слова. Но язык какой-то чудной. Слова незаметно перетекают из одного в другое, а некоторые и вовсе состоят из одних гласных.

Я медленно оседаю на пол, но сознание сохраняется. Перед моими глазами шелестит черная шелковая ткань спутницы Эрны. Ну хоть кто-то обратил внимание, что мне становится плохо от голоса этой девушки.

Только я хочу сказать, что мне нужна помощь, как женщина приседает рядом со мной, и я вижу ее лицо. Это заставляет меня окончательно потерять дар речи. Правая половина принадлежала прекрасной женщине с молочной тонкой кожей. Губы у нее слегка фиолетовые, бровей нет, а глаз бледно-голубой, почти бесцветный. Но кожа на левой стороне отвратительно сморщенная, сине-фиолетового цвета, висит ошметками, обнажая кости и гнилые зубы. Черный глаз, пронизанный кровеносными сосудами, запавший в глазницу, слегка дергается, пока это чудовище смотрит на меня.

Я пытаюсь отстраниться от этого существа, но оно протягивает ко мне руку в кожаной перчатке и касается щеки. По телу проходит волна холода. Ощущение, будто меня скинули в ванну со льдом. Тонкие пальцы быстро пробегают от щеки ко лбу и останавливаются между моих бровей. Все это время мы с этим чудовищем пристально наблюдаем друг за другом.

Я пытаюсь сказать хоть что-то, но изо рта вырываются только какие-то нечленораздельные звуки, больше напоминающие кваканье. Женщина слегка улыбается, обнажая слева подгнившие десны. Я чувствую, как к горлу подкатывает тошнота. Это странное существо говорит что-то, кажется, на немецком. Я хочу трусливо окликнуть Эрну, но не успеваю. Голову будто пронзает раскаленной спицей между бровей, там, где лежат два пальца этой чудовищной женщины. Я даже не могу толком крикнуть от боли, вырывается только тихое скуление. Мир вспышками то гаснет, то снова вспыхивает слишком яркими цветами.

Не знаю, сколько это длится, но прихожу я в себя оттого, что Эрна сидит рядом и хлопает меня по щекам. Когда я фокусирую зрение, вижу абсолютно безразличное лицо девушки. Можно подумать, она чай заваривает, а не человека в себя приводит.

Однако, когда она видит, что я открыл глаза и зашевелился, улыбается.

— Всье хорошо?

Я кое-как киваю и пытаюсь встать. Эрна любезно мне помогает.

— Поздг’авляю с вступлением в культ Арс Фатрум.

Я, опираясь на стену, напряженно смотрю на нее.

— С каким таким вступлением? Я никуда не вступал и не собираюсь.

— Поздно, — легко пожимает плечами девушка. — Хель приняла тебя, наделила силой владыки смерти. Теперь ти один из нас.

Я судорожно шарю рукой в поисках стула. Если я сейчас не сяду, то просто рухну обратно на пол. Мне совершенно не нравится все то, что говорит эта ведьма.

— Что. За. Черт?

— Нам пора уходить, — вместо ответа замечает Эрна. — Фрау Хель ушла. У нас могут быть пг’облемы. Спрячь мою маску.

Она небрежно кидает мне свой атрибут костюма, чтобы я положил его к себе в рюкзак. Я кое-как умудряюсь поймать его. Неужели она правда верит, что все вокруг должны исполнять ее приказы? Но, сколько бы я ни возмущался, я все-таки запихиваю маску к себе. Вот черт. Что со мной не так?

— Теперь нам нужно незаметно выбраться из больницы и добг’аться ко мне домой. Думаю, там будет проще объяснить, что же с тобой произошло.

Я хочу что-то возразить, но понимаю, что предложенный вариант действия — оптимальный. Поэтому просто киваю.

Эрна выходит за дверь, а я задерживаюсь в палате. Теперь я понимаю, что так назойливо действует на нервы. Это писк аппарата, фиксирующего жизнедеятельность. Линия абсолютно прямая. Она мертва. Мое сердце болезненно сжимается. Я подхожу к кровати и пристально смотрю на лицо пациентки. Маска искусственной вентиляции легких не позволяет полностью увидеть лицо женщины. Но вокруг глаз собрались крохотные морщинки, а скулы чуть поднялись. Она улыбается. Лицо такое безмятежное, будто она просто спит сном ребенка. Но почему же меня тогда раздирают на части сомнения и боль?

— Это непг’авильно, — говорит вернувшаяся Эрна. — Но со временем привыкаешь. Увидишь.

— Не хочу, — резко обрываю я ее. — Я не хочу видеть ничего подобного. Даже если ты помогла ей, облегчила ее мучения, это все еще просто убийство.

— Ах, человеческая мораль! — со смешком произносит девушка. — Поверь, со временем вопг’осы морали отпадают и остается только два: действительно ли человеку поможет только смерть или все-таки есть и дг’угие выходы. И если второе, то я ни за что не возьмусь петь этим людьям. А теперь уходим. А то полиция, которой ты мне так грозился, тебья же заберет.

Я медленно отхожу к двери, продолжая смотреть на умершую женщину, пытаясь убедить себя, что так действительно лучше. Потом зажмуриваюсь, резко разворачиваюсь и выскакиваю из палаты, натыкаясь на спину Эрны.

Она шипит на меня, призывая к тишине, и быстро и бесшумно идет к лестнице. Она что, разулась? Я стараюсь поспеть за ней. Сзади нас окликает сестра пациентки. Но, судя по тому, как Эрна ускорила шаг, лучше мне не оборачиваться и не пытаться объяснить ситуацию. Тем более знаю я всего ничего. Но мне ее искренне жаль.

Мы быстро спустились в приемный покой. Ни одной живой души, что радует, на лестнице не попалось. Все было бы хорошо, но на выходе из покоя на улицу нас замечает дежурная сестра.

— Эй, кто вы? — удивленно кричит она нам из своего окошка. Голос у нее сонный. Я пытаюсь обернуться и что-то сказать, но не успеваю. Эрна хватает меня за рукав и, шипя что-то на немецком, пускается в бег. Сначала я теряюсь от неожиданности, но потом до меня доходит, что общаться в этом случае с медперсоналом — не самая лучшая идея. Поэтому я быстро разделяю позицию Эрны.

— Стоять! — кричит медсестра, выскакивая из бокса. Но уже поздно. Дверь за нами захлопнулась.

Кажется, мы пробежали несколько кварталов, прежде чем Эрна остановилась. Пока в моей крови было высокое содержание адреналина, я не чувствовал усталости, но теперь мое дыхание не восстанавливается, мышцы ноют, а голова кружится. Ох, надо мне спортом заняться. Девушка вон даже не запыхалась почти.

— И часто ты делаешь такие забеги? — спрашиваю я, когда удается более-менее восстановить дыхание.

Эрна как-то грустно кивает и улыбается мне уголком губ. Теперь понятно, откуда у нее такая хорошая физическая подготовка.

Дальше мы идем молча. Я не хочу знать, куда она меня ведет. Единственное, что я теперь знаю наверняка — моя жизнь окончательно испорчена и назад дороги нет. И что самое удивительное — я даже не хочу этому больше сопротивляться.

Серое небо тяжело нависало над городом. Улицы пустовали. Только собаки и крысы мелькали кое-где в подворотнях. Мелкий дождик барабанил по брусчатке. Он свинцовой тяжестью оседал в легких, ложился на ресницы и волосы. И даже он, только что родившийся дождь, уже был наполнен ядом, отравлен смертью.

Эрна зябко куталась в кожаный плащ, прижимая к груди жуткую маску с птичьим клювом. Она знала, что маска не несет спасения от расползающейся заразы, но так было спокойно. Приятный самообман.

Девушка поднесла маску к лицу и полной грудью вдохнула аромат лечебных трав. От него сразу закружилась голова.

Эрна уже не маленькая. Она знает о смерти больше, чем можно себе представить. Но жизнь так и остается для нее чем-то недостижимым и непонятным. Чем-то чужим, что никогда не коснется ее. Что не скажешь о Смерти, которая уже десяток раз гладила девушку по голове.

Мимо пробежала крыса. Остановившись, он хотела укусить Эрну за лодыжку, но девушка топнула ногой, прошипев что-то. Крыса испуганно пискнула и побежала дальше.

Торопливые шаги и прикосновение к плечу. Едва ощутимое. Эрна обернулась и слегка улыбнулась матери.

Элизабет, некогда румяная женщина в самом расцвете сил, теперь заметно осунулась и побледнела. Под глазами отчетливо виднелись синяки, а морщины испещрили почти все лицо. Рыжевато-каштановые волосы потускнели и сбились.

Эрне было почти физически больно смотреть на свою постаревшую маму. Девушка знала, как убивал женщину пост главы культа, как мучительно ей было наблюдать, что Арс Фатрум становился все малочисленней из года в год. И дело даже не в том, что люди прекратили приводить своих детей в культ. Основная проблема заключалась в том, что на Арс Фатрум объявила охоту инквизиция. Огромное количество адептов нашли свою гибель в огне и воде. Их объявили еретиками и чернокнижниками. Каждый раз, видя рыжего человека, приверженцы инквизиции могли избить его насмерть или закидать камнями.

Великий культ Арс Фатрум, который многие столетия помогал людям во время пандемий и массовых войн, стал теперь всего лишь бледной тенью своего бывшего могущества. Теперь люди не считали адептов культа своими спасителями. В них видели страшного врага.

Но те, кто не сбежал из культа и не скрылся, самоотверженно выполняли свой долг.

— Пойдем, — едва слышно выдохнула Элизабет. Она натянула маску с птичьим клювом и скрыла голову под капюшоном и широкополой шляпой. Эрна последовала ее примеру и пошла за матерью.

Путь их лежал в дальний городской квартал. Как бы плохо ни было людям, сплетни все равно разлетались в мгновении ока. Поэтому почти каждый знал, что не сегодня, так завтра этот квартал просто сожгут дотла.

Эрна нарочито шлепала сапогами по лужам. Ее работа была тяжела, мучительна, но у нее не вызывала почти никаких эмоций. Только дома, ночью, когда можно было расслабиться, она чувствовала облегчение, легкость на душе, что избавила еще одного человека от мучений. Но девушка не чувствовала ни боли, ни сожаления, ни даже страха.

Как бы церковь не преследовала культ Арс Фатрум, как бы люди не испытывали к ним, как к убийцам, ненависть, адептов культа продолжали звать к себе, молить о помощи и избавлении.

Из-за эпидемии чумы потребность людей в хотя бы безболезненной смерти резко возросла.

Мать и дочь шли молча. Редкие прохожие сторонились двоих в костюмах докторов. То ли из-за боязни заразы, то ли просто из-за суеверного страха.

Дом, куда позвали адептов культа, выглядел угнетающе. Казалось, что Черной Смертью больны не только люди внутри, но и само жилище. Серые прогнившие стены из бревен покрылись мхом, который чернел от пыли и влаги. Дверь держалась на честном слове, а окна заколочены досками.

Элизабет осторожно вошла в дом, постукивая тростью, и тот будто сразу ожил. Со всех сторон начали доноситься стоны и крики. Эрна болезненно скривилась. Маленькая глупая девочка уже почти привыкла ко всему, что ее окружает: смерти, страдания, Колыбельная. Но ей все еще бывало невыносимо больно слышать эти стоны. Ей хотелось помочь всему человечеству, без Колыбельной, но это было не в ее силах. Оставалось только утешать себя тем, что она помогает хотя бы кому-то, хотя бы как-то.

Навстречу адептам вышла женщина, хозяйка дома. Лицо ее осунулось, посерело, по коже расползались страшные язвы, лимфоузлы сильно увеличены. Эрна цинично отметила, что зараженной тоже осталось недолго до мучительной смерти.

— Арс Фатрум? — едва слышно спросила женщина, болезненно морщась. Элизабет кивнула. — Рада приветствовать вас. Я хозяйка этого госпиталя. Надеюсь, вы исполните свое обещание. Эти люди заслужили успокоение.

Женщина робко взяла мать Эрны за рукав и повела за собой. Девушка недолго потопталась на месте и последовала за Элизабет.

Хозяйка провела их в большую комнату, где прямо на полу лежали люди, укутанные в холщовые плащи, якобы сдерживающие болезнь. Бубоны огромными шарами красовались на местах лимфатических узлов. На всю комнату стоял запах трупятины, хоть мертвых здесь не было. Эрна вздрогнула, когда кто-то схватил ее за ногу, и сильней прижала к лицу маску, вдыхая запах степных трав и чеснока. Она знала, что благодаря богине Хель не заразится, но все равно чувствовала страх и омерзение от вида этих людей. Лучше бы им действительно умереть и не мучиться.

Элизабет присела на пол в центре комнаты, предложив дочери сделать то же самое. Эрна последовала приглашению и сняла с себя маску, с трудом подавив рвотный рефлекс, вызванный отвратительным запахом. Хотелось поскорей уйти отсюда.

Она прислонилась спиной к матери и взяла ее прохладную ладонь.

Девушка мысленно давала себе команды: вдох поглубже, чтобы начать петь, закрыть глаза и не смотреть, не смотреть, как они умирают, и всегда помнить, что это правильный выбор, не зло, не добро, а просто выбор.

Эрна и не заметила, как из нее полилась Колыбельная, будто зарождаясь где-то внутри ее чрева. Стоны больных заглушал фантомный колокольный звон. Колдовская сила всех богов смерти, которых породила человеческая история, рвалась наружу вместе с ее низким голосом, обжигая раскаленным железом. Боль и страх — вот что она испытывала каждый раз, начиная петь. Какой равнодушной бы ни старалась показаться девушка, та сила, что была ей дана, страшила ее.

Мир стремительно терял свой цвет, становясь черно-белым. Расплавленное железо наполняло грудь, и Эрне казалось, что она сейчас захлебнется им. Звуки ее надломленного голоса взметались к потолку и обрушивались на каждого, находящегося в комнате, окутывая своей паутиной. И девушка чувствовала себя пауком, затаившимся на многие века в ожидании своей настоящей жертвы. Слова на фельриде — языке Хаоса — противно липли к небу и пальцам.

Эрна замолкла и оглядела комнату. Люди спокойно засыпали, размеренно дыша. На губах застывали самые счастливые улыбки. Голос Элизабет был тихим, но настойчивым. Его невозможно было не слушать. И у него не было такого терпкого, гниловатого привкуса, какой был у Колыбельной Эрны.

Девушка осторожно встала, стараясь не побеспокоить мать, впавшую в транс, и вышла. Хозяйка госпиталя сидела на крыльце, зажимая свои уши, чтобы не услышать ни одного звука смертельной песни. Эрна обошла ее и присела на корточки, заглядывая в лицо.

— Боишься?

Женщина резко подняла голову и испуганно посмотрела на девушку.

— Вы чудовища, к которым люди вынуждены обращаться, когда Бог оставляет их.

— Вот как?

Женщина напряженно смотрела на сидящую перед ней Эрну. Паук и муха. Нельзя было ни дернуться, ни убежать. Иначе тиски сожмутся, лишая ее любого шанса на спасение. От этой приглашенной, но такой нежеланной гости веяло самой Смертью. Но чем дольше хозяйка дома смотрела в эти черные, поглощающие свет, глаза, тем больше чувствовала, что пропадает в них. Холодные, тонкие пальцы коснулись щеки женщины и притянули ближе к лицу Эрны. Не существовало больше ничего, кроме этих черных глаз. Девушка сделала вдох поглубже и тихо-тихо запела. Хозяйка сначала напряглась и попыталась отпрянуть, но почувствовала, как ее медленно обволакивает спокойствие, а боль, терзавшая ее несколько дней, отступает. Голос утягивал в другую Вселенную, куда более приятную, чем та, в которой приходилось жить сейчас.

Эрна выдохнула последнее слово и осторожно опустила мертвое тело на землю. Теперь женщина выглядела счастливой.

— Зачем ты это сделала? — строго спросила Элизабет, стоявшая в дверях. Девушка вздрогнула и опустила взгляд.

— Разве так не будет лучше? Ей бы все равно пришлось умереть. В мучениях. Либо от болезни, либо в огне. А еще ее могли бы утопить за пособничество нам. Я просто помогла ей. Как было сказано в завете культа.

— В завете культа сказано другое! — отрезала женщина, стукнув тростью так, что крыльцо протяжно застонало. — Там говорится, что петь мы должны лишь тем, кто просит помощи. А она этого не хотела. Ты просто убила ее.

Эрна поднялась, отряхнув мокрые травинки с кожаного плаща.

— Значит, у меня будет свой завет.

Девушка развернулась и попыталась уйти, но Элизабет быстро подошла к ней, дернув за руку. Исхудавшая женщина оказалась на удивление сильной.

— Пока у нас есть жалость, пока мы делаем все это по собственному желанию людей, мы просто помогаем им. Но как только мы лишимся этого, мы станем чудовищем. И я не хочу, чтобы моя дочь опустилась до уровня чудовища.

— Мы уже чудовища, — усмехнулась Эрна. — Чудовища, которые оправдывают себя жалостью. Но людям на это плевать. Они боятся нас. Ненавидят. Уничтожают. Так разве не лучше стать чудовищем? Выжившим чудовищем.

Девушка дернула рукой, высвобождаясь, и быстро направилась домой. Маска скрывала чудовищную бездну ее глаз, которая росла с каждым новым известием о смерти адепта культа.

— Ты ведь помнишь главное правило? — тихо спросила Хель, появившаяся рядом с Эрной.

— Не возжелай силы и власти, — на автомате ответила девушка.

— Почаще повторяй его себе. И всегда оставайся человек, даже если будешь среди чудовищ.

Маленькая, глупая девочка ничего не знала о жизни, поэтому посвятила себя смерти.

Эрна скидывает прямо на пол куртку, шарф и открывает ногой дверь на кухню. При всем этом, она совершенно бесшумна. Я слегка медлю и поднимаю разбросанные вещи, аккуратно вешая их рядом со своими. Дверь в комнату плотно закрыта, и я не решаюсь войти.

— Женя живет с тобой?

— Ja, — кивает Эрна, насыпая несколько ложек кофе в крохотную турку.

— И давно? Где ее родители? Ты ведь не ее родственница. И главный вопрос: что здесь, вообще, происходит?

— Главным вопг’осом для тебья должно быть: почему я здесь?

— Ты меня достала, — не колеблясь, отвечаю я. Эрна насмешливо смотрит на меня несколько секунд и возвращается к кофе. И даже без слов я понимаю, что не прав.

— Я не знаю, почему потянулся за тобой, — признаю я, тяжело плюхаясь на единственный стул. — Но я очень надеюсь, что ты мне объяснишь.

Эрна склоняет голову, и пружинки медных волос мягко скатываются по плечам. Я давлю в себе дурацкое желание потрогать их и проверить на мягкость.

— А ти обещаешь мне верить? — Я киваю, стараясь откинуть сомнения. — Это всье тяжело на самом деле. Тяжелей, чем ти думаешь. И если бы не фрау Хель, я бы не сг’авилась. Это не совсем честно, но именно она заставила тебья менья слушать. Как же это по-русски, — Эрна быстро защелкала пальцами, пытаясь вспомнить необходимое слово, — гипноз! Хель испг’авила твою волю, заставила тебья хотеть пойти за нами. Nein. Она заставила тебья это осознать. Желание быть частью культа находится у тебья в крови. Иначе бы ты не пережил Колыбельную. Ти — потомок наших адептов. В тебье содержится всья их прошлая память. Ти ее, конечно, не осознаешь, но именно это заставляет тебья раз за разом следовать за мной — пг’ямым потомком главы культа.

Эрна замолкает и шумно отхлебывает свой кофе. Видно, что ей тяжело много говорить без перерыва на русском. Но эта пауза отлично подходит для переваривания и принятия услышанной информации.

Сделать это тяжело. Внутри меня все еще сидит маленький, упрямый рационалист, который уверен, что его бессовестно дурит какая-то секта. Но я слишком многое уже видел своими глазами, чтобы не быть непоколебимым в своем мнении.

— Где теперь адепты твоего культа? Где вы там собираетесь за чашечкой чая? И что за культ такой? Что он собой представляет?

— Почти всье адепты были уничтожены еще во вг’емена инквизиции, — отвечает Эрна, продолжая смотреть в чашку, пытаясь скрыть свою скорбь, но это все равно видно. — Позже нашим уничтожением заньялось пг’авительство. Своими способностями мы пг’едставляли слишком большую опасность. Только власти Drittes Reich* пытались собг’ать нас и использовать в своих цельях, но этот план пг’овалился. Те, кто смогли пережить нападки церкви и властей, разбрелись по всему миру и бережно хранят в тайне свое умение.

Девушка снова замолкает и переводит дух. Кажется, она злится на то, как много вопросов я задаю, но она сама согласилась на это. Но что меня раздражает, так не снисходительность по отношению ко мне, а ее потрясающее лицемерие. Эрна с такой искренней скорбью и болью говорит о своем культе, который был уничтожен несколько сотен лет назад, но при этом абсолютно равнодушно и спокойно относится к тем людям, которых убила в ближайшем прошлом. Я чувствую, как во мне кипит негодование. Но я молчу. Вряд ли есть какой-то смысл упрекать ее.

— Наш культ вымирает, — продолжает Эрна. — Мало кто хочет обучать Колыбельной своих детьей или же дг’угих избранных. Это опасно. Это невыгодно. Это во многом не имеет смысла. От культа Арс Фатрум остались ничтожные крохи. Раньше мы были могущественны. Мы были нужны людьям. Культ зародился с появлением первых цивилизаций в Месопотамии и Египте. В каждом народе нам покг’овительствует свой бог смерти. Для нас это скандинавская богиня Хель.

— Почему это для нас? Ведь насколько я знаю, в славянской мифологии бог смерти совсем другой. Не помню кто, но точно не Хель.

— Это зависит не от места рождения или жизни, а от крови, которая течет по твоим венам. Сг’еди твоих пг’едков были адепты скандинавского культа, а не славянского.

Я задумываюсь. Не могу сказать, что помню своих предков до десятого колена, но моя мать некогда раскопала нашу семейную родословную до шестого поколения. И никаких немцев там не было. Ни по материнской, ни по отцовской линии. Но я, пожалуй, не буду углубляться в это. В конце концов, это, кажется, не самая большая проблема на данный момент.

— Колыбельная, о которой ты говоришь, — это та песня, убивающая людей?

— Ja, — спокойно отвечает Эрна. — Есть легенда, что до формирования культа сама Смерть, наблюдая за нашим миром, видела тьех, кто мучился незаслуженно. И Смерти становилось жаль их. Поэтому она пг’иходила к этим людьям и пела им. С первых нот боль, страх, страдания исчезали. Человек видел лучшие моменты своей жизни, видел то, что делало его счастливым. Он улыбался. Илльюзия держалась до тьех пор, пока сердце не останавливалось. Тоже абсолютно безболезненно. Человек умирал счастливым. И даже не знал, что уже умег’. Его душа отпг’авлялась в тот мир грез, где он пг’овел свои последние минуты. И застывала там, как муравей в кусочке янтарной смолы. Любой, кто слышал песнью Смерти, — умирал. Но однажды какая-то девушка подслушала песнью Смерти, пока та пела ее мужу, раненному в бою. Услышав песнью, девушка не только не умерла, но и запомнила ее. Когда она пг’ишла к своим старейшинам и рассказала об увиденном и услышанном, ей не поверили. Тогда она решила спеть эту песню, думая, что она имеет силу только у Смерти. Но это оказалось не так. Своим пением она убила весь совет старейшин. Испугавшись, она пустилась в бега. Но куда можно убежать от Смерти, которая пг’ишла в ярость не только от того, что ее песню подслушали и укг’али, так еще и воспользовались ею во зло. Смерть думала, что это сделал могущественный колдун, но, когда она увидела перепуганную девушку, она решила пощадить ее и заключить договор: Смерть учит девушку тому, как пг’авильно пользоваться песней, а та, в свою очередь, будет помогать Смерти избавлять людей от незаслуженных мучений. А когда Смерть поняла, что ей очень необходима такая помощь, она созвала своих учеников — тьех, кого мы называем богами смерти — и наказала им искать по всему миру людьей, которые смогут быть носителями песни Смерти. Этими людьми оказались те, кто по какой-то пг’ичине был обделен душой. Смерть пг’иходила к ним и учила петь. А чтобы было пг’още опознать таких людей, их наделили рядом внешних особенностей, опираясь на внешность той первой, кто подслушала песнью: волосы рыжего оттенка, нездоровая худоба, высокий рост. Не всье, конечно, обладающие этими пг’изнаками могу стать адептами культа, но где-то тг’еть.

—И как же вы их распознаете? Или это уже как повезет? Типа, хэй, кажется он наш. Спою-ка я ему. А нет, помер. Показалось, не наш.

Во мне включаются оборонительные рефлексы. Все сказанное звучит так странно и дико, что мое сознание упрямо не хочет это принимать, отторгает информацию Эрны как что-то инородное.

Меж тем, девушка смотрит на меня, как смотрят на несмышленых маленьких деток: смесь жалости и умиления.

— Нам нельзя петь тьем, кто об этом не пг'осит. Опознать того, кто может стать частью культа, помогают боги смерти.

— Ладно. А зачем сейчас-то собирать людей для этого вашего культа? Не думаю, что это необходимо в современном мире.

— Да неужели? — насмешливо изгибает бровь Эрна. — Тогда почему людьи пг'одолжают пг'иходить ко мне за помощью? Почему пишут благодарности на стенах подъезда? Людьям всегда нужен будет тот, кто избавит их от мучений. И совершенно не важно, кто это будет: доктор, новый мессия или потомок учеников Смерти. И единственное, что тебье стоит запомнить раз и навсегда: мы не добро или зло. Мы — людской выбор.

Эрна замолкает, давая мне снова переварить информацию, но глаза ее пристально смотрят на меня, будто ожидая реакции. Но я совершенно не могу понять, как же ко всему происходящему относится. А то, как девушка следит за мной своими матовыми черными глазами, никак не помогает мыслительному процессу.

Но я знаю наверняка: Эрна не врет мне, и я не испытываю ужаса или отвращения к этому культу, как раньше. Хотя, конечно, исключать недоверие не стоит.

Я болтаю в чашке остатки холодного кофе и стараюсь не думать о том, как Эрна на меня смотрит и какого решения ждет. А возможно, она уже сейчас знает, как я поступлю, и весь этот разговор — просто дань моему самомнению. Мол, посмотрите, какой я молодец, сам принял решение. И не стоит исключать тот факт, что я все еще могу находиться под гипнозом той страшной женщины с подгнившим лицом.

Я невольно издаю протяжный стон, демонстрирующий то, как же я устал от всей этой чертовщины. Правда, вместо сочувствия или беспокойства, Эрна только громко отхлебывает кофе. Такое ощущение, что она делает это нарочно. Мне хочется придушить ее.

— Ладно, а от меня-то ты что хочешь? — наконец задаю я самый главный вопрос сегодняшнего вечера. Однако вместо ответа Эрна смотрит на меня так, словно я спросил самую очевидную в мире вещь. Ее брови максимально поднимаются вверх, а губы изгибаются в жалостливой улыбке.

— Угадай, — наконец после минутной паузы говорит она.

— Чтобы я вступил в ваш культ и занимался тем же, что и вы.

— Gut, — кивнула Эрна. — Но это всье еще твой выбор. Если хочешь, ти можешь пг'ямо сейчас встать и уйти. Я пойму.

Я пристально смотрю на девушку. Вид у нее очень серьезный, не верить ей оснований нет. Я закрываю глаза и пытаюсь взвесить все за и против. Нельзя принимать такое ответственное решение сходу. К тому же, очевидно, что обратного пути у меня не будет.

Все это дико и страшно. Если я останусь, то рано или поздно мне придется не только научиться петь эту дурацкую Колыбельную, но и убивать с ее помощью. А я не уверен, что смогу это сделать, как бы человек ни мучился.

— Прости, — наконец вздыхаю я. — Мне жаль тебя разочаровывать, но это явно не мое. Смерть, мистика и прочая ерунда. Спасибо за доверие, но нет, не хочу в это втягиваться. Меня вполне устраивает моя прекрасная, размеренная жизнь студента и дальнейшие перспективы. Так что я пойду. — Я кидаю на Эрну вопросительный взгляд, ожидая ее реакции, но она лишь флегматично пожимает плечами. — Ты ведь больше не будешь преследовать меня?

— Nein.

Я неуверенно гляжу на девушку, ожидая хоть какой-то реакции, но ее взгляд устремлен в пустоту, а лицо абсолютно беспристрастно. Ладно, что ж.

Я медленно поднимаюсь со стула, продолжая следить за Эрной, и выхожу из кухни, периодически оборачиваясь на нее. Но девушка все стоит, опираясь спиной на подоконник, уставленный чашками, и смотрит в никуда. Вид у нее такой, будто она обдумывает новый грандиозный план по захвату меня. Но я решаю не обращать внимания. Возможно, из-за вечных преследований у меня уже развилась паранойя.

Пока я надеваю куртку, дверь в комнату открывается и выходит Женя. Она сонная, трогательно потирает кулачками глаза. На ней огромная белая футболка, которую носила Эрна. Когда девочка видит меня, она радостно улыбается.

— Дядя Саша! Вы тепель с нами? Я так лада! Эрна очень пележивала, что Вы испугаетесь и блосите ее одну. У нее ведь совсем никого нет, у кого она могла бы поплосить помощи. Я ведь еще маленькая.

Я смотрю на эту девочку, такую серьезную и рассудительную, беспокоящуюся об одиночестве Эрны. Взгляд у Жени честный и действительно счастливый, поэтому сказать ей, что я ухожу и больше не вернусь в эту квартиру, язык не поворачивается. Я глупо улыбаюсь, пытаясь судорожно придумать, что же такое ответить ей. Пока я думаю, Женя подходит ко мне и крепко обхватывает тонкими, детскими руками, крепко прижимаясь. Я теряюсь и не знаю, куда себя деть.

Но пока это маленькая, беззащитная девочка, которая так безропотно верит Эрне, обнимает меня, правильное решение приходит как-то само собой.

— Извини, — улыбаюсь я, слегка отодвигая Женю от себя. — Мне нужно кое-что еще сказать твоей подруге. Подожди минуту.

Я разворачиваюсь и быстро возвращаюсь на кухню. Эрна сидит на полу, закрыв темные глаза, и подбирает на слух какую-то мелодию на лютне. Я кашляю, обращая на себя внимание. Девушка поднимает на меня глаза, изгибая бровь.

— А знаешь, я передумал. Научи меня этой своей колыбельной. Да и не могу же я оставить бедную Женю наедине с таким чудовищем, как ты.

— Oh, willkommen zur?ck** в наш клуб чудовищ, — широко скалится Эрна.

Примечания:

* Третий Рейх, Третья Империя

** Добро пожаловать.

Если вам говорят, что ваша жизнь кардинально изменится, не верьте. Особенно, если вам это говорит рыжая, кучерявая немка.

Когда я вернулся домой, я ожидал, что проснусь совершенно другим человеком. Но проснулся я всего-навсего злым и раздраженным. В течение дня перессорился со всеми окружающими. Видимо, скверный характер — отличительная особенность всех участников этого странного культа.

Я сижу на кухне, жуя бутерброд, и листаю ветхую книжонку, которую мне вручила Эрна, строго наказав внимательно ее изучить. В итоге оказалось, что книжка эта на немецком языке с периодически попадающимися русскоязычными пометками. Впрочем, их было достаточно, чтобы понять, что речь идет об истории культа и тому подобном. В первую очередь я попытался найти текст самой песни Смерти, но ее, видимо, там не было. Еще немного повозившись с переводчиком, я плюнул на это дело и просто решил прочесть имеющиеся сноски.

Ушло на это от силы минут пятнадцать: я как раз успел допить чай. Понятней жить не стало, а каша в голове только увеличилась от обрывочной информации. Поэтому, еще немного пошатавшись по общаге, я решаю отправиться за ответами к моей основной проблеме — Эрне.

По дороге я меланхолично осматривал уже привычные объявления с предложением смерти, которых, к слову, стало как-то меньше. То ли полиция пришла в себя и начала деятельность, то ли немка решила, что все, кому надо, уже знают об ее услугах.

Проходя мимо подъезда, я отмечаю, что старушек на лавке опять не было. Уж не Эрна ли избавилась от лишних нелицеприятных слухов? Вполне в ее стиле. Надписи с проклятиями и благодарностями девушке тоже были замазаны отвратительной зеленой краской, хотя еще вчера все было на месте. Я удивленно вскидываю брови. Такое ощущение, что кто-то старается убрать следы пребывания здесь маленького филиала культа Арс Фатрум.

Я осторожно стучу в дверь. Открывает мне Женя, вся перемазанная зеленой краской в тон той, что на стенах. Мои брови поднялись еще выше, хотя, казалось бы, уже некуда.

— Эрны нет, — отрапортовывает девочка и радушно улыбается. Я вздыхаю.

— И где же она? Убивает невинных?

— Ну что Вы опять начинаете? — качает головой малышка, пропуская меня в квартиру. — Эрна на лаботе. Нужно же где-то блать деньги на жизнь. За Колыбельную она их не белет.

Я замираю. Меньше всего я думал о том, что Эрна где-то официально работает. Как-то совсем не вяжется это с образом самодовольной немки. Я почему-то сразу представил ее в строгом костюме, вежливо что-то рассказывающей клиенту и улыбающейся. Следующим образом была Эрна в наряде официантки. Я мотаю головой, пытаясь отбросить ненужные картинки.

— Ну и кем же она работает? — как-то неловко интересуюсь я.

— Ди-джеем на ладио.

Вот уж точно неожиданность. Как она со своим акцентом умудрилась устроиться на радио? С другой стороны, это куда больше похоже на правду, чем Эрна-официантка.

— А когда она вернется? И почему ты вся в краске? Зачем закрашивала эти надписи на стенах?

— Эрна пликазала, — вздыхает Женя, потирая щеку в надежде избавиться от пятна. — Мол, ее лаздлажают эти надписи, котолые следуют за ней. Кто-то ведь даже умудлился оставить следы на асфальте пелед ладио-станцией. Как только они все ее выслеживают? Если хотите, то мы можем к ней съездить. Все лавно Эрна в это влемя ничего не делает, только кофе пьет.

— Эм... ну хорошо, — неуверенно лепечу я. Как-то сильно сомневаюсь, что немка будет рада видеть меня на работе. Но, в конце концов, не только же ей доставать меня и действовать на нервы своим присутствием.

Девочка радостно хлопает в ладоши и бежит собираться. И как ей только удается так безропотно любить эту взбалмошную Эрну? Ведь своим характером она вызывает только раздражение.

— Я готова, — радостно восклицает Женя, поправляя великоватую курточку и натягивая нелепую шапку с помпоном. Зеленоватое пятно от краски все еще красуется на детской щеке.

Девочка хватает меня за руку и тащит за собой на выход. Поднявшись на носочки, она на все замки закрывает дверь, будто та ведет в хранилище мировых сокровищ.

Потом также, держа меня за рукав, Женя ведет меня к троллейбусной остановке. Глаза ее блестят озорным огоньком. Всю серьезность как ветром сдуло. Теперь она была простым ребенком, любящим приключения и путешествия.

Забравшись в троллейбус, девочка заскакивает на свободное место около окошка и радостно смотрит на проплывающие пейзажи. Я улыбаюсь и сажусь рядом с ней. Этот ребенок чудным образом умудряется пробуждать во мне братские чувства.

В конечном итоге, Женя привела меня к многоэтажному зданию. Поулыбавшись и пошептавшись с охранником, девочка взяла нам пропуски и потянула меня на шестой этаж.

Добравшись до пункта назначения, Женя подходит к запертой двери и трижды стучит, глянув прежде, не горит ли лампочка «идет эфир». Тишина. Девочка вздыхает и открывает тяжелую дверь.

Эрна сидит в кресле, положив голову на стол, заваленный оборудованием, и стучит ногой в такт играющей у нее в наушниках музыке, отзвуки которой доносятся даже до меня. Заметив боковым зрением посторонние шевеления, девушка поворачивает голову в нашу сторону и смотрит. Ни тебе «привет», ни попытки стянуть наушники. Даже кивком головы не удостоила.

— Эрна, ты сейчас занята? — вежливо интересуется Женя, но немка продолжает неотрывно смотреть на меня. Снова повисает неловкая тишина.

— Зачьем ты пг'ишел? — наконец спрашивает она. Отрывает голову от стола, снимает наушники и резким движением руки взбивает примятые кудряшки. Женя подходит к ней и взбирается на соседний стул, извлекая из груды бумаг и прочего барахла несколько шоколадных конфет. Эрна едва уловимо улыбается, но тут же принимает обратно унылый вид.

— В поисках ответов, — пожимаю я плечами. Правда, приходится умолчать, что под пристальным взглядом черных глаз все вопросы в панике разбежались.

— Ну ти как обычно, — тяжело вздыхает девушка и поднимается с кресла. — Когда уже закончатся твои вопг'осы? Пойдем.

Эрна обходит меня и покидает комнату. Я растеряно смотрю на Женю, которая уже вовсю уплетает залежи сладостей на столе. Она замечает, что я замешкался, и машет рукой, чтобы я шел за немкой. Приходится слушаться.

Эрна приводит меня в уютную комнатку для посетителей и вальяжно устраивается на одном из диванов. Я сажусь рядом. Благодаря большим окнам помещение наполнено теплым светом. Бежевые стены и коричневые бархатные диваны действуют успокаивающе.

Девушка смотрит на меня с вселенской усталостью. Я замечаю у нее глубокие тени под глазами. Нужно начать что-то говорить, но я абсолютно не знаю, что.

— Ты напоминаешь мнье едва опьерившегося птенца, — говорит немка. — Стг'емишься лететь, хоть это может тебья погубьить. Когда ти уже поймешь, что мои ответы ничьего тебье не дадут? Даже если я расскажу тебье всье, что помню об этом мире. А я ведь не нанималась это дьелать. Научьись жить с вопг'осами. Или находить ответы самому.

— Ну, у меня на это еще вся жизнь, — кое-как улыбаюсь я. — Да и ответы я пытался найти. В той книжонке, что ты мне дала. Но немецкий я не знаю. Переводчик не справляется. В интернете о вашем культе информации ноль.

— Еще чьего не хватало, — презрительно фыркает Эрна.

— Ну вот видишь. А я, может, наконец проникся идеей культа! Хочу узнать о нем все-все-все. Выучить эту... как ее там... Колыбельную! Людям помогать.

— Самого не тошнит от собственного сарказма? — скептически спрашивает Эрна.

— Самую малость, — признаю я. — Просто, если честно, я даже не знаю, что у тебя спросить. Все так... внезапно. И все еще кажется глупой шуткой. Пугающей глупой шуткой. И я не знаю, куда делать следующий шаг, чтобы не оступиться.

— Главное — идтьи. Культ пг'инял тебья. Остальное пг'идьет само. Потому что это уже есть в твоей памьяти.

— А что мне делать сейчас? Сидеть, напрягать мозги и вспоминать то, чего со мной никогда не было? Ты не находишь, что это глупо? Я с таким трудом согласился на эту дурацкую авантюру, а что теперь? Неужели ты так хотела заполучить меня в свой культ, чтобы теперь ничего не делать?

Эрна смотрит на меня пугающе спокойно, только костлявые пальцы выбивают нервный ритм по колену. И я понимаю, что она сама не знает теперь, что со мной делать. Весь мой пыл мгновенно уходит.

— Выглядишь уставшей, — почему-то говорю я.

— Посмотг'ела бы я на тебья после семьисот лет жизни, — едва слышно бурчит девушка. Я изумленно на нее смотрю.

— А ты неплохо сохранилась для своих годов.

— Ха-ха, — деревянным голосом поддерживает меня Эрна и резко садится, недовольно заглядывая прямо мне в лицо. Становится неловко, и я пытаюсь отвести глаза. Но цепкий черный взгляд не позволяет этого сделать. Меня будто снова затягивает в эту бездну. Немного подумав, я решаю не сопротивляться этому. Но, как только я расслабляюсь, девушка резко отстраняется и смотрит в окно.

— Моя цель — возг'адить мой культ. В том видье, в каком он был ранее. Но я не знаю, что длья этого сделать. В этом вг'емени длья нас, навег'ное, нет места. Но я не хочу, чтобы Арс Фатрум окончательно исчез. Поэтому единственная пг'ичина, по которой я тебья вег'бую — сохг'анить культ, передать знания далее. И так пока снова не настанет наше вг'емя. Ты не должен убивать, поклоняться моим богам. Я научу тебья тому, что ти должен будешь потом передать другому, и на этом всье. Ти можешь идтьи своей дорогой.

— Ты меня прости, конечно, — неуверенно начинаю я, — но мне кажется, что время твоего культа уже никогда не настанет. В целом, эта идея изжила себя. Те единичные случаи, когда люди обращаются к тебе, не показатель. Просто они действительно в отчаяние. Но сейчас нет ни войны, где бы вас приняли, ни массовых эпидемий. Да даже если что-то такое произойдет, никто не позволит вам убивать людей. У нас даже медицинская эвтаназия запрещена. Что уж говорить о людях со сверхспособностями. Извини, мне жаль.

— Ich wei?*, — шепотом отзывается Эрна. Ее руки медленно сжимаются в кулаки. — Но это не значит, что я сдамся. Я уже несколько столетий сражаюсь за себья, свою жизнь, свой культ. И я не собираюсь отказываться от этого. Это всье, что у менья осталось.

Последнее предложение звучит едва различимо, но я все равно его слышу. Девушка сидит, отвернувшись от меня, но я вижу, как сжимаются и разжимаются ее кулаки, как она судорожно сглатывает, будто болит горло. И без того сутулая спина еще больше сгибается под тяжестью сказанных слов. Мне ужасно хочется пожалеть Эрну, но я знаю, что если попытаюсь это сделать, то сам же и получу. Меньше всего она нуждается в жалости. Еще и в моей.

— Ты последняя осталась в культе? — вместо этого спрашиваю я.

— Nein.

— А ты поддерживаешь связь с другими... адептами?

— Ja, — все так же односложно отвечает девушка, не поворачиваясь ко мне.

— И как много вас осталось? И где?

Эрна медлит с ответом. Впрочем, предсказать его не так уж и трудно. Вряд ли названное число будет большим.

— Около сотни, — все-таки говорит девушка. — Может чуть больше. В целом, по всьему миру, искльючая некоторые стг'аны. Но это не стг'ашно! Ведь потомков моего культа куда больше. Их нужно только научить. Арс Фатрум вполне может вернуть свое былое могущество.

Я чувствую себя неуютно от такой фанатичности. Эрна поворачивается ко мне и выжидающе смотрит. Я пытаюсь улыбнуться ей, но выходит не слишком убедительно.

— Пойдем сьегодня со мной, — шепчет девушка и хищно улыбается. — Я научу тебья петь.

— Говоришь так, будто у меня теперь есть выбор, — вздыхаю я. Эрна пожимает костлявым плечом и треплет меня по волосам. Я хмурюсь, но скорей показушно, чем недовольно.

— Entschuldigung**, — говорит девушка. — Я доставлю тебье еще мнооого непг'иятностей.

Примечания:

* Я знаю.

** Извини.

После нашего разговора Эрна разве что не пинками выгнала меня из комнаты и очень ласково и нежно, поцеловав в макушку, попросила Женю отвести меня домой. Наблюдая такую разницу в отношении, я оскорбился. Что это, вообще, такое?

Правда, дома девочка быстро меня успокоила чаем с медом и своей игрой на флейте. Малышка оказалась просто безгранично талантливой. Я бы, пожалуй, мог наслаждаться ее игрой часами. Услышав такую похвалу, Женя гордо зарделась и принялась рассказывать, как Эрна ее учит.

К вечеру я окончательно пришел к выводу, что мне нравится проводить время с этой умной не по годам девочкой. Мы сидим в тусклом свете одинокой лампочки, и Женя подробно рассказывает мне, что же написано в той книжонке, которую я не смог перевести. А девочка, кажется, знает содержание чуть ли не наизусть.

В целом, я был прав. В книжке говорилось об истории культа, его смысле, покровителях-богах и основных выдающихся деятелях, где на первом месте значилась Элизабет Фогель — мать Эрны. Что, впрочем, понятно, ведь она и являлась автором книги. Ничего нового или полезного я для себя не вынес. Кроме одного. Как оказалось, у культа Арс Фатрум есть свой кодекс, нарушение некоторых пунктов которого карается самими богами.

Я скептически изучаю кодекс, переведенный Женей. Девочка сидит рядом, болтает ногами и ждет, когда я закончу.

1. Не возжелай силы и власти.

2. Не убивай того, кто хочет жить.

3. Чти Арс Фатрум и своих богов.

4. Храни тайну Арс Фатрум.

5. Передавай свои знания другим поколениям.

— Прям какие-то библейские заповеди, — качаю я головой, не в силах продолжать читать эту фанатичную ересь. Все-таки атеистические взгляды дают свое.

— Да, — легко подтверждает девочка. — Но Эрна говолит, что главное — запомнить пелвые две. Остальное во многом усталело. А эти два пункта должны защитить людей от адептов культа. Ведь они, на самом деле, голаздо сильней остальных людей. Адепт, возжелавший власти и воспользовавшийся силой не по назначению, калается самой Хель.

— И в чем это наказание?

Женя неуверенно пожимает плечами.

— Не думаю, что бог смелти плосто отшлепает тебя.

Я фыркаю и улыбаюсь. Ох уж эта детская непосредственность.

— Слушай, Женек, а Эрне правда семьсот лет? Или она это так, образно сказала?

— Нет, не облазно. Еще очень давно богиня Хель взяла Эрну в ученицы. А когда культ почти уничтожили, на нее легла ответственность за его возлождение. Это влоде договола: Эрна получает абсолютное бессмелтие, Хель получает своих адептов. Только благодаля Эрне в мире существует хотя бы маленькая голстка последователей культа. Она ездит по странам и континентам, обучает адептов. Это тяжелая лабота. И знаешь, Саша, иногда мне стлашно думать, что будет, когда Эрна уедет отсюда. Она ведь никогда не сидит долго на одном месте. А здесь она и так заделжалась. И если бы не появился ты, еще один потомок культа, она бы уже давно уехала.

— А как же твои родители? — участливо интересуюсь я, чувствуя, что подбираюсь к тайне этой девочки. Но замок входной двери угрожающе скрипит. Девочка разом веселеет и с криком «Элна велнулась» кидается в коридор, совершенно забив про свои старания выговаривать имя немки правильно. И я опять остаюсь с кучей вопросов без ответов. Но нужно учиться с ними жить.

Пока я размышляю на философские темы, мне на голову приземляется что-то тяжелое, закрывая обзор. Я устало вздыхаю и стягиваю кожаную куртку Эрны. Интересно, когда-нибудь она прекратит меня унижать?

— Что ти здьесь дьелаес? — недовольно интересуется она.

— Что-то к концу дня у тебя совсем акцент обострился. Я-то уж было хотел похвалить тебя за то, что ты говоришь с каждым днем все лучше.

Эрна фыркает мне что-то на немецком, кажется. Явно ругательное. Я оборачиваюсь, довольный тем, что тоже могу ее бесить, но не продолжаю говорить гадости. Девушка выглядит ужасно вымотанной. Тяжелые веки медленно опускаются и поднимаются, будто она сейчас уснет на ходу. Синяки под глазами стали еще темней.

— Саша сказал, что ты плигласила его сегодня с собой, — подает голос из-за спины Эрны Женя. — Вот он и ждет тебя. Я лешила напоить его кофе и немного поиглать на флейте. Я еще пелевела ту книжку, что ты ему дала. Так что мы не тлатили вдлемя зля.

— Так и не был дома? — Я киваю. — Похвальная самоотдача. Только, пг'ежде, чьем идти, я хочу немного отдохнуть.

Я с пониманием киваю. Эрна потягивается, поднимая руки вверх и становясь на носочки. Я чувствую укол самолюбия, ведь так она, кажется, будет выше меня.

— Евгена, сделай кофе. Я в душ.

Немка выгибает назад лопатки и запрокидывает голову. В ее движениях есть некая кошачья грация. Утомленные за день кости похрустывают. Эрна разворачивается в коридор и, явно забыв о моем присутствии, начинает расстегивать рубашку. Мои глаза стремительно расширяются, и я спешу отвернуться. Лицо и уши наливаются пунцовой краской. Я мысленно проклинаю эту девчонку за ее выходки. Замечаю, что на меня насмешливо смотрит Женя. Становится вдвойне неловко.

— У Эрны под лубашкой майка, — весело шепчет она. — Можешь не бояться.

Я болезненно хмурюсь и украдкой оглядываюсь в коридор. Немка стоит, опираясь рукой о стену, и стягивает тяжелые военные сапоги. Темно-зеленая рубашка висит на крючке. На девушке осталась белая майка-алкоголичка. Я закрываю глаза. Кретин.

— Was? — спрашивает она, заметив, что я на нее смотрю.

— Все нормально, — быстро отзываюсь я, но Женя только насмешливо фыркает.

— Пофырчи мне тут еще, — шепчу я. Дверь в ванную хлопает, включается вода.

Пока Женя кипятит воду и разливает по чашкам кипяток, Эрна заканчивает водные процедуры. Выглядит она куда бодрей и счастливей. Берет свою чашку и садится в уже привычный угол около окна. Из-за тусклой лампочки по лицу девушки скачут причудливые тени. От влаги волосы приобрели кроваво-черный оттенок и легли на плечи мягкой волной, а не плотными пружинками. Было теперь в Эрне что-то общее с беловой половиной богини Хель.

— Каково это — жить семьсот лет? — интересуюсь я, лишь бы скрасить нагнетающиеся почти мистическое молчание.

— Утомльяет, — пожимает плечами Эрна, слегка улыбаясь. — Особенно после смег'ти этак восьмой.

— Смерти? — изгибаю я бровь. Девушка поднимает глаза к потолку, будто там висит ответ. Я непроизвольно следую за ее взглядом. Но на потолке лишь подозрительные грязные пятна и трещины.

— То, что ты бессмег'тен не значит, что тебья не пытаются убить, — наконец говорит Эрна и резко опускает взгляд в чашку. Я понимаю, что девушке не хочется рассказывать об этом. Женя неуютно ведет плечами и смотрит на меня почти осуждающе.

— А куда мы сегодня пойдем? — пытаюсь перевести я тему. — Опять в онкологию?

— Nein. Но у человека похожая ситуация. Мы пойдем к ньему домой.

— Оу… А это этично?

— У нас своя этика, — разводит руками Эрна.

— Да-да, не возжелай силы, власти, — отмахиваюсь я. — Но как-то приходить к человеку домой, убивать его, а потом идти пить кофе и спать — это несколько дико.

— Можешь не спать и мучиться. А можешь выкинуть из головы слово «убийство», замьенить его на «освобождение» и жить спокойно. Все зависьит только от тебья.

— Да, я знаю, — вздыхаю я. — Я уже сейчас со многим смирился. Но когда ты все девятнадцать лет был убежден, что убивать — плохо, то как-то тяжело поменять свое мировоззрение за пару дней. Тебе еще крупно повезло, что я нормально отношусь к эвтаназии.

— Ja, ich bin das Gl?ck*, — закатывает глаза Эрна. Я вопросительно смотрю на Женю, но она лишь пожимает плечиками.

— Каждый раз, когда ты разговариваешь со мной на немецком, мне кажется, что ты меня тайно материшь.

Эрна ничего не отвечает, только слегка дергает бровями и улыбается. Здесь, наверное, стоит возмутиться, но я молчу. Если я что и усвоил, так это то, что с немкой спорить невозможно.

— А эта жуткая двулицая женщина тоже пойдет с нами?

— Фрау Хель? Nein. Она будет незг'имо оберегать нас. И не такая уж она и жуткая. Пг'осто нужно пг'ивыкнуть.

— Ты ее лицо видела?

— Кто бы говорил.

Я хочу возмутиться и толкнуть пламенную речь, но слышу у себя за спиной шуршание шелковой ткани. Оборачиваюсь, но никого нет. Эрна смотрит на меня исподлобья и улыбается. Она явно видит больше, чем могу я. Незримое присутствие скандинавской богини мертвых заставляет успокоиться и молча пить чай. Женя несколько обиженно оглядывает присутствующих.

— Почему меня никогда не белут? — наконец возмущается малышка, обращаясь к Эрне. — Я ведь дольше с тобой. И о культе знаю больше, почти все. А Колыбельной ты все лавно учишь его! Где сплаведливость?

— Ты совег'шенно не выговариваешь букву «р». А Колыбельная — это не попсовая песьенка, в которой можно импг'овизировать. Это могущественное заклятие, имеющее свои пг'авила.

Девочка надувает щеки и демонстративно отворачивается от немки. Нельзя сказать, что ту это сильно расстроило.

Допив кофе в полнейшей тишине, Эрна встает и, все также не сказав ни слова, выходит из кухни. Я провожаю ее недоуменным взглядом. Проходит минуты три, но она так и не возвращается. В комнате только слышится ее тихий голос. Женя печально листает книжонку с историей культа, обиженная на весь мир. Устав ждать, я иду следом за немкой.

Зайдя в комнату, я замираю. Эрна стоит у окна, задумчиво глядя куда-то вдаль, а высокая рыжая женщина в черной мерцающем плаще обнимает ее за плечи. Казалось, такие нежные отношения должны вызывать умиления, но от этой картины скорей веяло холодом и отчаянье. Мне хочется спросить, каково это, когда единственный, кто тебя обнимает — богиня смерти. Но я молчу и неприлично смотрю.

— Тебье стг'ашно, Алекс? — совсем тихо спрашивает Эрна, но это заставляет меня вздрогнуть. Я вижу, как голова Хель склонилась в сторону, будто она тоже ждала моего ответа.

— Мне все еще кажется, что это происходит не со мной, — неуверенно начинаю я. — Будто это какой-то психоделический сон, другой мир. Что угодно. Поэтому я, наверное, не до конца осознаю, как страшно мне должно быть.

Хель отпускает плечи Эрны и поворачивается ко мне белой половиной своего лица. Она что-то быстро и неразборчиво говорит, явно обращаясь ко мне. Голос у нее низкий, хриплый, почти мужской. Я растеряно моргаю. Неужто богиня смерти не может выучить русский язык? Мне кажется, у нее должно быть полно свободного времени.

— Фрау Хель говорит, что если ти боишься — это хорошо. Стг'ах — это именно то, чего не хватало пг'едыдущему поколению Арс Фатрум. Поэтому мы… они так быстро потеряли в себье льюдей. — Хель кивает и говорит что-то еще. — Возможно поэтому, дг'угие возненавидели нас и начальи уничтожать. Человечество не готово тег'петь в своих рядах чудовищ.

— Как еще совсем недавно человек, могу заявить, что люди недолюбливают тех, кто сильней их, — пожимаю я плечами, почесывая затылок. — И не важно, будут ли это адепты какого-то там культа или просто сильная личность.

Хель смотрит на меня своим бледно-голубым глазом и довольно кивает. Она что-то шепчет Эрне, а потом плотней кутается в черную мантию и будто превращается в тень, которая постепенно расползается по углам. Мне снова становится немного не по себе. Ведь если Хель — тень, то она точно может всегда незримо находиться рядом.

— Не бойся ее, — говорит Эрна, отходя от окна к шкафу. — Кто-кто, а фрау Хель точно не сделает тебье ничьего плохого. Скорее наоборот. Это ее обязанность — оберегать тебья. Так что, если ты кому и можешь довьерять абсолютно, так это ей.

— А что насчет тебя? — улыбаюсь я.

— Я должна быть в этом списке на последнем местье, — серьезно отвечает немка, извлекая из шкафа ворох тяжелой черной одежды. Улыбка сползает с моих губ. Эти слова будто въедаются внутрь и порождают новую тучу вопросов. Впрочем, я спешно их проглатываю.

Эрна, будто ничего странного не произошло, протягивает мне одежду. Я настолько растерян, что едва не роняю ее, когда беру. Это такой же черный кожаный плащ, какой был у Эрны в онкологической больнице. В него же была завернута белая птичья маска. Мои глаза расширяются.

— А это обязательно? Без этого пафоса заклинание не работает?

— Работает. Пг'осто это дань всьем тем, кто пал во вг'емя чумы и инквизиции. Они это заслужили.

Я пожимаю плечами и раскидываю плащ. Размерчик вполне подходящий. А если это так важно для Эрны, то мне не жалко нарядиться. В конце концов, на улице все равно уже темно. Я накидываю плащ. В целом, ничего, только немного жмет в плечах. Кожа тяжелая, но приятная на ощупь. Длина ровно такая, чтобы не путаться в плаще ногами. Чувствую я себя несколько неуютно, глупо. Хотя на немке наряд смотрится очень гармонично.

Она оглядывает меня ног до головы и делает кислую мину, потом вздыхает, мол, и так пойдет. Я кривлюсь. Что же ее вечно что-то не устраивает.

— А с этим что делать? — спрашиваю я, следуя за девушкой и указывая на птичью маску. На ходу прикидываю, не замерзну ли ночью ранней весны в кофте да кожаном плаще.

— Можешь одьеть** его и помолиться фрау Хель, чтобы нас никто не остановил за твой идиотский вид, — пожимает плечами Эрна и кидает в меня мотоциклетным шлемом, который я едва успеваю поймать, чуть не уронив при этом деталь амуниции чумного доктора. — А можешь положить его в багажник, как я.

Мне захотелось скорчить рожу, как маленькому ребенку, но я давлю в себе это желание. Кое-как укладываю в тесный багажник две немаленькие птичьи маски. Усаживаюсь на мотоцикл позади Эрны и неловко обнимаю ее за талию, чтобы не свалиться. Непроизвольно отмечаю, какая она тоненькая.

Но мысли мои сбивает громкий рев мотоцикла. Меня сильно ведет назад, я едва не падаю с этого монстра. Приходится отбросить свое смущение и вцепиться в девушку посильней. Я чувствую, что она, кажется, смеется, и понимаю, что этот резкий старт был задуман. Ну отлично, теперь она пытается меня еще и убить.

Мотоцикл быстро несся по ночным улицам, опасно огибая проезжающие машины. И это Эрна боялась, что нас остановят из-за птичьей маски на моем лице? Если тут что и несет опасность, так это ее стиль вождения. Однако сердце быстро успокаивается, и быстрая езда приносит удовольствие. Я постепенно теряю чувство времени.

Мотоцикл тормозит так же резко, как газанул. Я стукаюсь лбом о спину девушки. Мы в каком-то старом районе. Вокруг только разваливающиеся хрущевки. Чем-то местность отдаленно напоминает район, где живет Эрна.

Девушка оценивающе оглядывается вокруг и уверенно направляется в одну из пятиэтажек.

— А маски?.. — неуверенно бормочу я. Немка оглядывается и хмурится. Что-то резко говорит мне на немецком и идет дальше. Я предполагаю, что это была весьма вежливая просьба взять амуницию.

Немного повозившись с багажником, я быстро догоняю Эрну уже на третьем этаже. Она держится за ручку обшарпанной двери. Мое сердце глухо колотится, а под ложечкой сосет. Если мне предстоит каждый раз так переживать, то мои нервы не протянут долго.

Немка берет из моих рук маску и надевает ее. Сквозь темные линзы проглядываются внимательные глаза. Я верчу в руках свою, не зная, что делать дальше. Заглядываю внутрь. В клюв набиты какие-то травы и, наверное, чеснок, если все делалось по рецепту времен чумы. Эрна забирает у меня маску и бережно надевает на меня. В нос ударяет пряный приятный запах, от которого начинает слегка кружиться голова. Девушка еще немного возится с ремнями и делает шаг назад, любуясь своей работой. На сей раз я не чувствую себя глупо. Скорей наоборот, легко и просто, будто где-то в прошлой жизни я был чумным доктором.

Эрна легко открывает дверь и заходит в прихожую. Воздух здесь затхлый, сырой, пахнет капустным супом и котлетами так, что даже травы в маске не спасают. На стенке вешалки, заваленные старыми куртками, шарфами. На полу валяется обувь, о которую я сразу же изящно споткнулся. Девушка оглядывается и устало качает головой. Я развожу руками.

Бесшумно ступая, немка исчезает в одной из комнат. Я следую за ней, производя, казалось, колоссальный шум. Интересно, в этой квартире все знают, что мы должны придти, или есть вероятность, что я сейчас перебужу всех жильцов, и нас повяжет полиция? Какой нелепый конец.

В крохотной комнатушке стоит проседающая кровать, на которой лежит немощный старик. На прикроватной тумбочке разбросаны лекарства. Он дышит тяжело и хрипло. В углу я отмечаю кресло-каталку. Эрна подходит к нему и протягивает руку, чтобы разбудить.

— Может, не стоит его будить? — спрашиваю я, надеясь, что сквозь маску буду услышан. Эрна в неуверенности замирает. — Если ты не получаешь за это денег, то зачем ему знать, что он сейчас умрет? А родственники и так догадаются.

— Это просьба не родственников, — отвечает девушка, убирая руку. — Он сам позвонил мнье. Не знаю, каким обг'азом у ньего оказался мой номер, но его роднья вг'яд ли знает, что он задумал.

— Ну так тем более. Если ты хочешь, чтобы он умер без боли и страха, лучше это сделать, пока он спит.

— Эка ты заговорил, — усмехается Эрна, стягивая маску. Я следую ее примеру.

— Ты плохо на меня влияешь.

— Сядь, — командует девушка, указывая тонким пальцем на грязный пол. Я недоуменно на нее смотрю, но она лишь пару раз кивает.

— Что ж ты со мной делаешь? — возмущаюсь я, кряхтя опускаясь на потертый ковер. Эрна обходит меня и садится позади, опираясь спиной о мою спину. Даже сквозь два кожаных плаща я чувствую, как выпирает ее позвоночник.

— Слушай очень внимательно, — прошептала Эрна. — Я буду петь очень медленно, а ти повторяй за мной.

Я неуверенно киваю, полностью обратившись в слух. Голос девушки тихо разносится по комнате. Старик сонно бормочет. Мягкий звук «а» формирует тягучую мелодию. Я никогда не обладал особым музыкальным талантом, но, когда начинаю повторять за Эрной мелодию, голос мой звучит чисто и ясно.

Девушка замолкает, всего на пару секунд, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, и начинает петь. Слова явно нельзя отнести ни к одному из существующих в этом мире языков. Я нерешительно вторю голосу Эрны. Что-то внутри меня неистово требует, чтобы я заткнулся. Видимо, это умирающие моральные принципы.

«А ведь ты убиваешь немощного старика», — мерзко шепчет внутренний голос. Но следующие слова, которые я повторяю за Эрной, заглушают его. Внутри становится легко и пусто. На задворках сознания мелькает мысль, что я порожний сосуд, в который можно залить что угодно. И этим оказывается магическая Колыбельная.

Теперь я, кажется, не повторяю за Эрной, а пою с ней в унисон. Не существует больше ничего. Петь Колыбельную — умирать вместе с тем, кому поешь. Сердце замедляет темп, бьется через раз.

Я слышу звон колоколов. Он зарождается внутри моей грудной клетки. На языке появляется привкус переспевших, забродивших яблок, смешанный с горечью полыни. Мир медленно теряет краски. Я закрываю глаза, делаю быстрый вдох, продолжая петь. Мой голос одиноко взмывает вверх. Я начинаю понимать слова Колыбельной…

//Из-под оборванных тряпок торчат белые кости. Они абсолютно голые, будто обглоданные зверьем и выжженные солнцем. Под капюшоном не вижу лица этого существа, только изгиб позвонков на месте шеи да голос.

Мужчина мечется в лихорадке. Скелет в лохмотьях гладит его по волосам и тихо что-то напевает. Изо рта вылетают прекрасные звуки, хотя плоти у этого существа нет.

Я впитываю слова песни. Сердце стучит медленней, а ноги подкашиваются. По языку разливается горький яд. Я падаю на землю. Существо оборачивается и умолкает. У него под капюшоном лицо рыжеватой египтянки. Я почему-то понимаю, что это мое лицо. Быстро вскакиваю и убегаю. Мужчина уже мертв.

Мне срочно нужно передать эту Колыбельную Смерти старейшинам. Они должны знать, что делать.//

Этой песней валькирии звали за собой павших воинов. Этой песней убаюкивали смертельно больных или раненных. Эту песню пели детям, чтобы они покинули этот мир, застряв в своих трогательных фантазиях, а не скрючиваясь от голода. И в ней нет ничего плохого. Это просто спасение для тех, кто так жаждет его.

//Впервые я увидел эту женщину во сне. Кожа у нее была цвета молока, тонкая, будто бархатная. Идеально ровная спина. Волнистые волосы недвижно лежат на плечах. Сначала мне показалось, что она — совершенная скульптура, но бледно-голубой глаз пристально смотрел на меня.

Эта женщина была прекрасна. Я почувствовал, как во мне вспыхивает яростная влюбленность. Я сделал к ней несколько шагов, а она полностью повернулась ко мне. Я закричал. Вторая половина ее лица была сине-фиолетовой, кожа висела ошметками, обнажая кости. Второй глаз разительно контрастировал на фоне бледно-голубого — черный, впалый, пронизанный кровяными жилками.

Проснулся я в холодном поту. Не мог уснуть несколько ночей, боясь, что она снова явится мне.

Ее зовут Хель. Владычица Хельхейма — мира мертвых.

Она является ко мне каждую ночь. Я ее больше не боюсь. Мы много разговариваем. Она, вместе с другими богами смерти, хочет создать культ Матери Сущего. Он должен будет помогать людям, которые не хотят мучиться. Культ Арс Фатрум — Дети Смерти, как переводится с языка Хаоса — фельрида.

Хель хочет, чтобы я стал главой первого поколения культа.

Я согласился. Владычица Хельхейма поцеловала меня между бровей. Будто обожгло огнем. Улыбнувшись, богиня приложила два холодных пальца к месту поцелуя.

Я стою в лесу, на небольшом пригорке. Передо мной около полусотни растерянных людей самых разных возрастов. Все, как один — рыжие. Как и я.

Я набираю в грудь побольше воздуха и громогласно объявляю:

— Падите перед богиней нашей Хель! Теперь все мы едины. Арс Фатрум.

Все присутствующие медленно опускаются на землю, склонив головы. Я оборачиваюсь на фигуру в темной мантии за моей спиной. Хель кивает. Осталось только научить их Колыбельной.

У нас великая миссия.//

Комнату окутывает незримая паутина. В центре ее — я сам. Паук и муха. Палач и жертва. Эта же паутина является путеводной ниточкой в мир грез для освободившейся души.

//На шее наросли лимфатические шары — бубоны. Кожа покрывается язвами и омерзительной сыпью. Пальцы на ногах и руках чернеют изо дня в день. Ходить становится уже невыносимо больно.

Но я надеваю маску доктора в надежде, что она поможет протянуть мне еще немного, и иду по домам со своей песнью. Мне становится спокойней, когда людям больше не больно.

Когда я пою, из горла вырывается булькающий звук, а по губам течет кровь. Женщина на моих руках вздрагивает, вырываясь из мира грез, в который я ее укутываю.

Я кое-как беру себя в руки и продолжаю петь — едва слышно, глотая кровь и стоны боли. Если я умру в мучениях Черной Смерти, то эта несчастная на моих руках должна уйти из мира спокойно. Это мой долг.

Последнее слово я выдыхаю в ухо женщины, чтобы она точно меня услышала. Она улыбается. Мне становится легче. Кровь на губах и языке имеет сладковатый привкус.

Я закрываю глаза и ложусь рядом с ней. Всего на секунду.

Ни я первый, ни я последний.//

//Кровь. Кровь. Кровь.

Толпа неистовствует. Всем им весело.

Бледная, худая девушка лежит на мостовой, стонет, просит помощи.

Толпа кричит.

Пальцы девушки вывернуты под неестественным углом, волосы омерзительно красные от крови, ребра вдавлены в грудную клетку.

— Ведьма! — кричит кто-то.

В девушки летят камни и мусор, стирая с нее лицо. Алая жидкость впитывается в землю. Пахнет солью и железом.

Ей не страшно. Такое происходит уже давно.

Маленькая девочка вырывается из рук случайного прохожего и истерично кричит:

— Сестра! Сестра! Беги, пожалуйста! Пожалуйста. Спой им…

Когда толпа скучающе расходится, глаза девушки уже остекленели. Ее младшая сестра не смеет подойти к телу, закиданному камнями. Она может стать следующей. Но только за что? За безвозмездное желание помочь?//

//Искры вздымаются к небу, затмевая звезды.

Сено под ногами пахнет очень приятно, свежо, покалывает босые ноги.

Ветер треплет волосы.

Она смотрит на тех, кто стоит перед ней, боязливо сжимая факелы.

Смотрит и улыбается.

Веревка неприятно режет запястья.

Огонь осторожно лижет ступни ног, взбирается по платью вверх. Становится невыносимо жарко.

Она поднимает глаза вверх, пытаясь увидеть сквозь дым диск луны.

Запах ночного ветра и сена сменяется вонью гари, опаленных волос и жженной плоти.

Луну она так и не находит.

Огонь взметается по столбу далеко вверх, окутывая собой хрупкую фигурку девушки.

Она кричит. Огонь не позволяет ей заплакать.

Ей больно. Но не страшно.

Она смотрит на толпу и видит, какой ужас отражается в их глазах.

Из огня слышится смех.

Когда он обрывается, люди хотят думать, что все-таки смогли победить темные силы. Но были ли они в огне или перед ним?//

//— За что ты здесь? — едва слышно спрашивает женщина свою соседку. Та смотрит на нее устало.

— Не стала сотрудничать с Рейхом.

— Ты же знаешь, что нас ждет?

— Да.

Помещение, куда загнали женщин тесное и душное, провонявшее чем-то страшным. Их около ста пятидесяти человек. Разных национальностей, возрастов и статусов. Некоторые угрюмо молчат, другие плачут и душераздирающе воют.

Дверь со скрежетом закрывается, лишая всякой надежды.

Так решило руководство — лагерь Уккермарк нужно упразднить. Просто так бывает.

Рыжая девушка слышит, как в вентиляции что-то шипит. На языке появляется горечь, слюна начинает выделяться интенсивней. Под потолком видна легкая дымка.

Девушка медленно пускается на пол, чувствую непреодолимую слабость. Глаза закатываются. По телу проходит легкая судорога.

Как же все это легко и быстро.

Становится пугающе тихо.

Усилием воли она открывает глаза и видит, что многие женщины уже без сознания. Совсем слабые прекратили дышать.

И так раз за разом. Сколько еще повторится этот цикл?

На ее лице появляется судорожная безумная улыбка. А ведь Колыбельная имеет много общего с газовой камерой.

Так же быстро, легко и безболезненно.//

Первое, что я слышу — это собственный крик. Отчаянный, напуганный, болезненный. Но ощущение такое, будто я все еще наблюдаю со стороны. Я не помню, почему кричу, не чувствую, как рвутся мои голосовые связки.

Второе, что возвращается ко мне — чувство страха. Ощущение мелкой дрожи по всему телу, омерзительной тошноты, липкого пота. Мне тяжело начать заново дышать.

Потом я понимаю, что меня гладят по голове, прижимают к себе и горячо шепчут в ухо:

— Alles ist in Ordnung* * *

. Всье хорошо. Это пг'осто пг'ошлое. Не твое. Алекс? Es tut mir lied* * *

. Извини менья. Алекс...

Я обнаруживаю, что с силой сжимаю тонкую, холодную руку Эрны. Другой рукой она зажимает мне рот, стараясь заглушить крик. Когда возвращается рациональность, я замолкаю. Но меня все еще мелко трясет от страха и злости.

— All ok? — заботливо спрашивает немка, стараясь заглянуть мне в глаза. Я кое-как киваю. — Gut. Нам надо уходить. Сейчас же. Ти своим кг'иком перебудил всю кваг'тиру, навег'няка. А это плохо.

Девушка помогает мне встать. Ноги предательски подкашиваются. Я оглядываюсь на старика. Он улыбается, но грудь под одеялом больше не движется. Меня снова начинает тошнить. Эрна буквально за ворот тащит меня к выходу, ругаясь попеременно на английском, русском, немецком и других языках. Я все не мог взять себя в руки.

Когда девушка выпихивает меня из квартиры, сзади раздается визгливый голос хозяйки. Эрна быстро захлопывает дверь и шепчет что-то на том самом языке Хаоса. Мир мгновенно становится черно-белым, а движения оставляют едва заметную траекторию в воздухе. Возникает ощущение, что ты находишься в тягучей прозрачной жидкости.

Эрна берет меня за руку и, как маленького ребенка, ведет за собой. Я механически повторяю движения, все еще слишком поглощенный судьбой адептов культа Арс Фатрум. Теперь я все понимаю.

— Как ты с этим живешь, Эрна? — спрашиваю я, когда мы уже ушли достаточно далеко от дома, бросив мотоцикл. Девушка останавливается. Я едва не врезаюсь в нее.

— А я больше и не живу, — отвечает она.

Примечания:

* Да, я везунчик мне повезло.

** Нет, не ошибка автора. Эрна иностранка, поэтому имеет полное право путать надетьодеть, положитькласть и даже говорить тортЫ.

* * *

Все в порядке.

* * *

Мне жаль.

Звонкий смех разносился над улицей. Солнечные лучи играли яркими искрами на влажной траве. Тяжелый утренний воздух оседал росинками на тонких волосках кожи.

Эрна вновь засмеялась и ловко забралась на дерево. Босые ноги скользили по мокрой коре, на руках остались болючие царапины. Но на душе было легко и светло.

Во времена чумы люди боялись выходить из дома, но хорошая погода все-таки смогла выманить торговцев и хозяек. Проходящие мимо с полуулыбкой наблюдали за счастливой рыжей девушкой.

Эрна сидела на толстой ветке и болтала ногами. С листьев на макушку срывались крупные капли. Ночью шел небольшой дождь. Некоторые капли закатывались за ворот платья, и девушка вжимала голову в плечи и морщилась. Солнце пятнами ложилось на бледную посеревшую кожу. Когда лучи попадали в глаза, Эрна довольно щурилась. В ее жизни было так мало радости в последнее время.

— Какой же ты медлительный… — протянула девушка и снова засмеялась. Подошедший к дереву парень пожал плечами. Он едва не задыхался от быстрого бега.

— Какой есть, — выдохнул он. — Куда уж мне за тобой угнаться. Ты ведь всегда и во всем первая.

— Всегда есть куда стремиться.

Парень оперся рукой о шершавую кору дерева и попытался восстановить дыхание. Он поднял глаза на Эрну, которая приветливо улыбнулась. В голове парня промелькнула хитрая мысль, и он внезапно подпрыгнул и попытался ухватить девушку за ногу. Но пальцы только скользнули по тонкой лодыжке. Эрна вздернула ноги вверх, вновь оказываясь вне зоны досягаемости, и звонко засмеялась.

— Извини, Вильгельм, обмануть меня такими трюками не удастся.

— Это нечестно! Разве это любовь, если ты всегда выше меня?

Девушка вздрогнула и отвела глаза. Вильгельм сел на землю, опираясь спиной о дерево, и начал рвать траву, отбрасывая пучки в сторону. Эрна слегка нагнулась, чтобы разглядеть чернявую макушку. Вздохнув, девушка медленно спустилась с ветки и села рядом с Вильгельмом.

— Прости меня. Я не хочу быть выше тебя. Я хочу быть рядом с тобой. Навсегда.

— Тогда оставь свое колдовство, — буркнул парень, все еще не глядя на Эрну и продолжая рвать траву.

— Ты же знаешь, что я не могу, — с нажимом сказала она. — От меня зависит слишком многое. На мне лежит судьба нашего культа. Мы ведь не делаем ничего плохого. Мы помогаем людям.

— Вы убиваете их.

— Вильгельм…

Девушка робко положила голову на плечо своему спутнику и потыкала тонким пальцем ему в колено. Вильгельм еще минуту обиженно смотрел в сторону, а потом повернулся и уткнулся в копну кудряшек, погладил девушку по щеке. Эрна довольно прищурилась. Руки парня были прохладными и пахли свежей травой. Плечо его было теплым и удобным.

«Так должны себя чувствоваться обычные счастливые люди, — подумалось Эрне. — Тепло, уютно, спокойно. Почему считается, что адепты культа Арс Фатрум не могут быть счастливыми? Какая же наглая ложь».

— Как же ты не понимаешь, Эрна, — прошептал Вильгельм, — что пока ты причастна к этому ведьмовскому культу, мы не сможем быть вместе, не сможем быть счастливы. Вы идете против церкви, против Бога, Святого писания. Но ты ведь не такая! Ты добрая, хорошая. Ты не должна убивать.

— Не думай об этом, Вильгельм. Мы обязательно будем вместе. Арс Фатрум не будет нам помехой.

Парень повел плечом. Эрна подняла голову и печально посмотрела на него. Чувство счастья и спокойствия сменялось тяжелым ощущением грусти. Сердце болезненно сжималось от страха снова остаться одной, безнадежно одной.

— Я просто хочу спасти тебя от адского пламени, — прошептал Вильгельм. Он подался вперед и коснулся губами губ Эрны. Девушка вздрогнула, но не отстранилась. Тело будто поразило громом, сковало. На щеках появился болезненный яркий румянец.

«Все будет хорошо, все будет хорошо. Еще никто и никогда не хотел спасти тебя. Все будет хорошо», — упрямо мысленно твердила Эрна и старалась поверить сама себе.

* * *

Эрна крутила в руках маску чумного доктора. Нос щекотал запах трав. Из темной дождевой воды в уличной бочке печально смотрело ее отражение. Истощенная, бледная девушка со скудной россыпью веснушек. Вряд ли ее можно было назвать красивой. Поверх бедного старого платья, повидавшего не одно поколение, надет тяжелый кожаный плащ, нелепо висящий на хрупких плечах шестнадцатилетней девчонки.

Разве так должна выглядеть следующая глава культа Арс Фатрум? Где все то величие, о котором постоянно твердит мать Эрны? Просто смешно. От культа осталась лишь горка напуганных детей да немощных стариков. Настоящих адептов, которые чего-то стоили бы, можно пересчитать по пальцам. И кого теперь вести за собой?

— Эрна, собирайся быстрее, — крикнула Элизабет. — У нас нет времени медлить.

— А что измениться? — усмехнулась девушка, все еще рассматривая свое отражение, искаженное легко рябью. — Они все равно умрут. И мы не сможем дать спокойный уход каждому. Так в чем смысл нашей работы?

— Что за разговоры-то такие? — всплеснула руками женщина. — От кого ты их набралась? Кто тебе уже что сказал? Только не говори, что это все из-за того черноволосого мальчишки-посыльного, который все за тобой бегает! Тебе нет смысла связывать себя с обычным человеком. В пределах нашего культа тоже полно хороших парней. С теми же идеями, что и у тебя, с теми же целями. А зачем тебе этот безграмотный дурачок? Да еще и порождающий такие глупые мысли.

— Ты так и не ответила на мой вопрос. Зачем что-либо делать, если подавляюще большинство людей все равно умирают в муках? А сколько наших адептов погибает от чумы, чтобы помочь умереть тем, кто и так умрет? Объясни, зачем это?

— Это помощь людям! Благое дело! Наш долг уже многие сотни лет. Это важно: дать людям возможность хотя бы умереть с улыбкой, если они жили в сплошной боли. Мы несем спокойствие, освобождение и успокоение души человека.

Птичья маска медленно выпала из рук Эрны и с легким всплеском упала в бочку, наполнилась водой и опустилась на дно. По темной воде пошли круги, на поверхность всплыли, мягко покачиваясь, целебные травы, которые так и не смогли спасти несколько десяткой адептов.

— Это все бессмысленно на самом деле. Я хочу отречься от этой жизни, — прошептала Эрна, сжимая кулаки. — Я хочу быть обычной. Почему я должна хоронить свою жизнь ради чужих мне людей, ради их смерти? Почему ты хочешь обречь меня на вечное одиночество, вечное изгнание? Неужели ты хочешь, чтобы моя жизнь была такой же, как и твоя?

Голос девушки постепенно нарастал, срываясь в отчаянный крик. Ногти впивались в ладони, оставляя следы.

— Я тебя не понимаю, Эрна, — растеряно пролепетала Элизабет, делая шаг к дочери. — Почему ты такое говоришь? Ведь это же была твоя мечта, цель. Что же теперь изменилось?

Девушка молчала рассматривая свои руки. На ранках выступила кровь. Все прежние смыслы стремительно обнулялись. Не видя какой-либо причины отвечать, Эрна развернулась и прошла мимо матери. Элизабет протянула было руку к ней, но так и не коснулась, почувствовав пугающее отчуждение.

Скинув по дороге кожаный плащ прямо на землю, Эрна шла по улице, не разбирая дороги. В голове гудела пустота. Казалось, девушка вырвала из себя очень важную часть, а теперь истекала кровью. Открытая рана в груди.

Почувствовав усталость после нескольких часов бессмысленной ходьбы, Эрна, не задумываясь, легла в траве где-то около крестьянских полей. До нее долетали отзвуки церковных колоколов. От мокрой травы платье промокло насквозь и противно липло к телу. Но даже это было безразлично. В мыслях девушки было только синее-синее небо, отражавшееся в черных глазах. Когда колокола смолкли, Эрна тихо произнесла:

— Будешь ли ты меня осуждать, богиня моя Хель? Я ведь предаю и тебя.

— Ты предашь только себя, если не поступишь так, как считаешь нужным.

Девушка быстро поднялась и осмотрелась. Владычица Хельхейма сидела на траве чуть поодаль. Капюшон был скинут, на мантеле оседали капельки влаги. Эрна обернулась по сторонам и, убедившись, что вокруг никого нет, подползла к богине мертвых. Уловив ее легкую полуулыбку, Эрна осторожно положила голову на грудь Хель и сжала в руках край черного мантеля. На ощупь он был бархатным и невесомым. Сквозь ткань девушка чувствовала ледяную твердую кожу богини, а чуть поведя рукой по ее ребрам, ощутила мягкое мясо фиолетовой половины тела.

— Я просто хочу жить, — прошептала Эрна, обнимая Хель и подставляя затылок ее костлявым пальцам, обтянутым телячьей перчаткой. — Я и так потеряла слишком много времени. А Вильгельм любит меня, я знаю. Иначе бы он не терпел подле себя ту, которую люди за спиной называют ведьмой. Я смогу стать счастливой. Неужели я этого не заслужила?

— Заслужила, как никто другой, сказала Хель. Девушка почувствовала щекой вибрацию воздуха в груди богини. — Ты вольна делать, что угодно. Я не могу сказать, как сложится твоя жизнь, как бы ты ни поступила. Но я дала клятву оберегать тебя. Так и будет. Но ты можешь идти за этим мальчишкой. Человеческие чувства — это прекрасно. Я восхищаюсь ими. И не имею никакого права лишить тебя их. В конце концов, адептам Арс Фатрум и без того не хватает чего-то человеческого в последнее время.

— Спасибо, богиня Хель, — едва слышно прошептала Эрна. — Спасибо.

Я толком не помню, как мы добрались до квартиры немки. Кажется, на метро, потому что я явно не был в состоянии удержаться на мотоцикле. Все это время меня выкидывало из объективной реальности обратно к ужасам прошлого: костры инквизиции, концлагеря, чума, жестокость людей. В промежутках, кажется, Эрна гладила меня по голове и просила прощения. Впрочем, это могло мне и показаться.

Окончательно пришел в себя я уже в квартире. Обнаруживаю себя сидящим на постели, укутанным в плед. Рядом примостилась Женя, опустив мне голову на плечо. Девочка спит, тихонько что-то бормоча под нос. Я оглядываюсь по сторонам. Эрна сидит в кресле, подперев голову рукой, и, кажется, тоже дремлет. Сколько же времени прошло?

Я пытаюсь пошевелиться, но Женя цепляется в меня мертвой хваткой и что-то возмущенно бухтит. Я замираю. Немка поднимает голову и открывает глаза. Несколько раз моргает, фокусирую зрение, и хмурится.

— Отошьел? — Я киваю. — Kaffee?

— Не стоит. Женьке помещаю спать.

— Евгена спит, как убитая, — отмахивает девушка и идет на кухню. Я недоуменно моргаю. Погодите-ка…

Когда Эрна возвращается с чашкой ароматного кофе, я понимаю, что смущает меня в ее внешнем виде.

— Это что, моя футболка?

Девушка сначала удивленно смотрит на меня, потом на свою черную футболку с абстрактным принтом из брызг и геометрических фигур.

— Так вот откуда она… — задумчиво бормочет немка, снимая с себя невидимую пылинку. Я прикрываю глаза и качаю головой. Сколько еще она умудрилась вынести из моего гардероба? Теперь понятно, откуда она берет эти безразмерные вещи — просто отбирает их у малознакомых людей.

— Не понимаю, почьему тебья это волнует, — качает головой Эрна, усаживаясь в кресло и ставя чашку с кофе на пол. — Но если тебье дорога эта футболка, то могу вернуть.

Немка заводит руки за спину, берется за ворот и тянет вверх, явно намериваясь снять с тебя футболку. Я округляю глаза. Да что ж такое? Она меня совсем за парня не считает?

— Не надо, — быстро отвечаю я и отвожу на всякий случай взгляд. Девушка только пожимает плечами и берется за кофе. Но в ее глазах явно прослеживается насмешка.

Повисает неловкая пауза. Девушка флегматично пьет кофе, даже не прихлебывая. Может же, когда захочет.

— И что же будет теперь? — спустя некоторое время интересуюсь я. — Ну, то есть, ты же как-то говорила, что научишь меня петь, а дальше я смогу делать то, что захочу.

— Ja, — кивает Эрна. — Ты можешь уходить хоть сейчас.

Я смотрю на нее. Плечи опущены, медные пружинки волос закрывают глаза. Девушка задумчиво болтает в чашке кофе. Слишком уставшая от всего, что ее окружает.

— А что будешь чувствовать ты?

— Ich? — поднимает на меня удивленные глаза Эрна, склоняет голову набок. — Почьему это тебья волнует?

— Ну мало ли, — уклончиво пожимаю я плечами. — Вдруг тебе нужно, чтобы я еще ненадолго остался…

— Oh, nien, — усмехается немка. — Мне тепьерь нужно от тебья совсем немного: чтобы ти обьязательно передал Колыбельную дг’угому чьеловек. Фрау Хель покажет потому кому. И еще одна личная пг’осьба. Я хочу услышать о том, что ты увидьел, почувствовал в той кваг’тире.

Я недовольно хмурюсь. Совершенно не хочется возвращаться к этим воспоминаниям, но я ощущаю некий долг перед Эрной. Вряд ли она спрашивает это из садизма.

— Тяжело вспомнить какую-то целостную картинку, — неуверенно начинаю я, поглядывая на сползающую Женьку. — Сначала я просто повторял за тобой слова на этой вашей… верней, наверное, уже нашей тарабарщине. Окружающий мир начал терять цвет, оставляя только красные оттенки. А в какой-то момент я понял, что знаю, что петь, знаю, о чем. Что-то про следование за Матерью Сущего, погружение в первичный Хаос, вечность и замораживание во времени. Сейчас точно не помню. Но тогда я понимал каждое слово. И это действительно казалось восхитительным. В голове звенели колокола, а на языке был привкус гниловатых яблок и… полыни, кажется. Совсем не похоже на тот мед с вишней, который я чувствовал, когда ты спела мне. Казалось, что даже воздух вокруг вибрировал. Будто паутина от попавшей в нее мухи. Только не понятно, в роли кого я был там. Вроде рекурсии. Душа того старика попала в мою паутину, а я — в твою. А потом началась вся эта канитель с выбросами в прошлое. В некоторых от первого лица, в некоторых в роли зрителя. Сначала там была девушка-египтянка, подсматривающая за скелетом в оборванных тряпках. Сейчас я понимаю, что это была, наверное, та самая первая, кто услышал песню. Ты мне еще рассказывала про нее. А еще я был первым из культа Хель. И умирал от чумы. Видел, как девушку забили камнями. Она еще что-то шептала о том, что не держит зла на людей. А ее маленькая сестра кричала и просила ее спеть. А та девушка, вся в крови, тянулась к ней переломанными пальцами. А еще… еще я видел, как сжигали какую-то девушку. Не помню ее лица, но помню ее чувство собственного превосходства над теми, кто стоял там, у подножия костра. И помню, как остро она смеялась сквозь боль, ее тень в огне. Это было действительно жутко… Она ведь совершенно не боялась смерти. Будто была уже не человеком. — Я поднимаю глаза на девушку и ежусь от ее напряженного, почти немигающего взгляда. — Эм, все в порядке? Ты так странно смотришь.

— All ok, — вздыхает Эрна, зарываясь пальцами в свои волосы. — Продолжай.

— Ну… хорошо. Я, в общем-то, помню четко еще события в каком-то женском концлагере. Там девушка в газовой камере… Я прям чувствовал, как мне не хватает кислорода, как начинает тошнить от газа. Но опять никакого страха. Спокойствие и смирение. Ну, у той девушки. Сам же я, остатками своего сознания, был в панике. Это… это было действительно страшно. Не сами события, а то, как поступали люди. Я думал, что буду солидарен с людьми. Потому что такая сила и способности не могут быть приняты нормально. Но, если адепты культа убивали без мучений, по просьбе людей, то… их самих ведь всегда уничтожали самыми жестокими способами. Тотально уничтожали. Я никогда не думал, что обычные люди способны на такую жестокость, ненависть. Теперь я понимаю, почему тебе так больно за свой культ. Особенно с учетом, что ты вполне могла сама все это видеть, собственными глазами. После того, как мы ушли из той квартиры, у меня перед глазами начали мелькать разрозненные фрагменты прошлого, без хронологии и сюжета. Но там было очень много боли, страха, смертей. Наверное, я прочувствовал жизнь каждого из адептов. И я не помню из этого ничего хорошего. Только бесконечные гонения, презрение, ненависть, одиночество. Даже внутри самого культа. Интересно, кто-нибудь из вас, вообще, был счастлив, не одинок?

Я вопросительно смотрю на Эрну, всерьез ожидая ответа. Но вместо этого она просто встает и уходит на кухню. Я оторопело провожаю ее взглядом. Начинаю отодвигать от себя Женю, но она цепляется за меня и крепко прижимается.

— Не иди за ней, — шепчет девочка. — Она будет злиться. Все, что ей надо, Эрна уже получила.

— Я все понимаю, — отвечаю я, слегка трепля малышку по волосам. — Но не оставлять же ее снова одну.

Я встаю с кровати, прихватив с собой плед, и иду на кухню. Немка стоит около окна, всматриваясь в фиолетовую полоску зарождающегося рассвета. В окно задувает холодный весенний ветер. Эрна обнимает себя за плечи и слегка дрожит. Вся ее фигура напряжена, словно сжатая пружина, готовая раскрутиться в любой момент, задевая ближних.

Я стягиваю плед, чувствуя, как кожа покрывается мурашками от холода. Накидываю теплый плед Эрне на плечи, ожидая, что она вздрогнет, удивится. Но девушка лишь слегка кивает и сильнее укутывается. Я становлюсь рядом, опираясь локтями о подоконник.

— Уже представляю себе, сколько идиотских вопросов задаст мне Дима по поводу того, где меня всю ночь носило, — хмыкаю я.

— Скажи пг’авду, — пожимает плечами немка. — Что ты убивал старика, который был парализован больше пяти лет и устал быть обузой для родных.

— Ага, в компании семисотлетней ведьмы. Ты не ответила на мой вопрос. Про счастье.

— Потому что ты хочешь, чтобы я рассказала не об адептах культа, а лично о себье. А на это мнье нечьего сказать.

— Значит, ты ни разу не была счастлива?

— Была. Но сг’ок годности счастья ничьего не стоит на фоне семисот лет боли.

— Ты жалеешь о том, как сложилась твоя жизнь?

— Nien, — качает головой Эрна. — Я уже давно ни о чем не жалею. Со вг’еменем это, как и многие дг’угие чувства, сходит на нет. В моей жизни были потери, боль, одиночество, вера, пг’еданность, нищета и балы у королей. Лица людьей, пг’оходящих через мою жизнь, смешиваются в одно серое пятно. Я не помню тьех, кто меня оставил, и я не помню тьех, кто меня любил. Я не могу жалеть о своей жизни потому, что у меня ее нет. Я не существую нигде, кг’оме этого самого дня. Я даже немного завидую тебье, — склоняет немка голову и слегка улыбается. — У тебья есть жизнь, прошлое. А главное — есть будущее. И мнье очень жаль, что я была вынуждена вмешаться в него. Но тепьерь ти можешь идти. Больше тебья никто не потревожит. Разве что пару раз.

— Ммм, звучит заманчиво, — невпопад отвечаю я. — Так значит, ты даже не запомнишь ни меня, ни Женю, когда уйдешь? Ну ладно, черт с ним, со мной. Но ты ведь так хорошо относишься к этой девочке! Неужели от нее тоже ничего не останется? Даже самого маленького теплого воспоминания?

— Все стирается со временем. Не через десять лет, так через сто, тг’иста. Но не надо менья жалеть. Я ведь с самого начала знала, что такое бессмег’тие. Фрау Хель пг’едупреждала. Это мой выбор. А я о своих решениях никогда не жалею.

— А умереть ты когда-нибудь хотела? — совсем тихо произношу я и сразу пугаюсь своего вопроса. — Прости, если это слишком грубо или лично.

— Да ну? — внезапно начинает смеяться Эрна. — Глупо считать этот вопг’ос грубым с учетом, что я знаю о смерти больше, чем о жизни. Я знаю, что ждет людьей за чертой. Там нечьего бояться. Этот холодный покой завораживает. Первичный Хаос — это то место, куда стг’емятся все души, еще при жизни. Естественная сг’еда духовной материи. Иногда я жалею, что никогда не смогу это постигнуть. Даже если мой договор с Хель тг’еснет. У менья ведь нет души.

— Значит, и мне это не грозит?

— Не бойся, — с улыбкой треплет меня по волосам Эрна. — Я договорюсь с фрау Хель. Она найдет местьечко в вечном покое для твоего сознания.

— Вау, счастье-то какое, — мрачно отзываюсь я, но от руки девушки не отстраняюсь. — А до этого-то мне что делать?

— Живи, люби, твори свое будущее. Хг’ани в себе чьеловека. Я пг’авда очень надеюсь, что у тебья получится стать пег’вым адептом культа, который сможет стать счастливым.

— Я постараюсь оправдать твои надежды, — улыбаюсь я. — Спасибо тебе за все, фрау Эрна Фогель. Если понадоблюсь, ты знаешь, где меня искать. Хотя бы ближайшие года три.

Немка кивает. Я протягиваю ей руку и осторожно пожимаю холодные костлявые пальцы. Пожалуй, сейчас действительно единственным правильным решением будет уйти.

Уже на выходе, когда я оборачиваюсь помахать Женьке, Эрна на удивление ласково улыбается и тихо произносит:

— Я буду скучать, Алекс. Auf Wiedersehen.

Мне казалось, что вернуть свою жизнь в привычную колею после такого количества колдовства, чужих смертей и сумасшествия будет тяжело. Если признаться честно, то первый месяц мне жутко не хватало этой рыжей ведьмы и ее маленькой помощницы. И даже шутки Дима по поводу моих страданий от неразделенной любви не раздражали, а вызывали некоторую ностальгию. О любви, конечно, речи идти не могло, но глупо отрицать мои теплые чувства к Эрне, невзирая на ее ужасный характер.

Однако я должен признать, что немка была права. Со временем всякие чувства сходят на нет. Через два месяца я уже почти не думал о ней, лишь изредка вспоминая, когда натыкался в своих вещах на птичью маску чумного доктора. Впрочем, еще я иногда слушаю радиостанцию, где работает Эрна. Правда, я ни разу не натыкался на ее голос, но музыка там отличная. А после началась очередная канитель с сессией, зачетами и университетом, и стало совсем не до скучаний.

Притопывая ногой в такт играющей песне, я сижу на кухне и переписываю конспект для последнего экзамена. Вопрос: что мешала мне делать это в течение семестра? Правильно, то, что я непредусмотрительный ленивый идиот. Вот и мучаюсь уже вторую ночь. Но, к счастью, я уже на финишной прямой.

В дверь стучат. Я вздрагиваю и роняю ручку. Кого еще могло принести так поздно?

Кряхтя, поднимаюсь со стула и открываю. На пороге стоит молодая девушка. В огромных, слегка влажных карих глазах бесконечная грусть. Руки ее мелко дрожат и теребят ремешок сумочки. Я хмурюсь. Я никогда раньше не видел ее в общаге. Тогда как ее могли пустить? Ведь уже очень поздно, второй час ночи. Чем там вахтерша занята?

— Здравствуйте, чем могу помочь? — пытаюсь быть вежливым я. Но девушка только всхлипывает и внезапно кидается мне на шею. Я едва умудряюсь устоять на ногах. Недолго думая, слегка похлопываю ее ладонью по плечу. Ну не умею я утешать людей, не умею.

— Вы должны мне помочь, — поднимает на меня заплаканные глаза девушка. — Мне нужна ваша Колыбельная. Вы ведь один из Арс Фатрум?

Я неуверенно киваю, ненавязчиво пытаясь отодвинуть от себя назойливую дамочку, и осматриваю пути к отступлению. Ох не нравится мне эта ситуация. Девушка судорожно роется в своей сумочке и протягивает мне скомканный лист бумаги.

— Вот, Птица просила вам передать.

Птица? Почему моя размеренная жизнь снова погружается во всю эту сюрреалистичность? Мне, между прочим, еще экзамены сдать надо. Я беру записку из дрожащих рук. На ней размашистым почерком значится «Помоги ей. Я занята. Надеюсь на тебя. Не облажайся. Твоя Э. Ф. “Птица”». Я едва подавил в себе желание скомкать записку и, желательно, швырнуть ее в девушку, которая смотрит на меня щенячьими глазами.

— Все это, конечно, замечательно и все такое, — лепечу я, — но это плохая идея. Я совсем новичок. Да и что мне потом с вами делать? Нет, ну это не серьезно. Вы молодая, красивая, у вас вся жизнь впереди. Не унывайте там.

Я машу рукой и резко разворачиваюсь, давая деру в свою комнату. Но около ее двери замираю и пячусь назад. Судорожно сглатываю. Свысока на меня смотрит Хель, гордо выпрямив спину, не скрывая своего страшного лица, обрамленного волнами медных волос. Я пытаюсь быстро сообразить, какая перспектива хуже: убить молодую девушку или разозлить скандинавскую богиню мертвых.

— Я не смогу, — развожу я руками, глядя в пугающие глаза женщины. — Я не помню текста. И… и у нее, наверняка, все наладится. Зачем же так разбрасываться жизнью? Не-не-не, это глупая затея. Если Эрне надо, то пусть сама таким занимается.

На мою пламенную речь Хель поднимает руку и указывает пальцем в сторону кухни. Я втягиваю голову в плечи.

— Ну не надо, пожалуйста.

Богиня качает головой, продолжая указывать мне направление. Кажется, выбора нет. Я разворачиваюсь и, под пристальный взгляд пугающих глаз, возвращаюсь на кухню. Девушка все также стоит около двери. Только теперь больше выглядит удивленной, чем убитой горем.

— Ладно, я помогу тебе. Наверное.

— Меня зовут Надя. Как мне вас называть?

— Са… Эм, Алекс. Но я помогу тебе с одним условием: ты мне расскажешь, почему решила придти за помощью к культу Арс Фатрум. И я, если что, не собираюсь делать это… здесь, — я обвожу кухню рукой. — А то мне еще два года тут жить.

— Я понимаю, — кивает Надя. — Я уже нашла укромное местечко. А насчет причины… Она может показаться вам весьма абсурдной или даже выдуманной, но я не вру. Мне страшно. Понимаете? Скоро мне сделают операцию. Серьезную. Ампутацию ноги. — Голос девушки надламывается, и она зажимает себе рот рукой. — А у меня никого нет. Только отчим, который постоянно меня избивает, который ненавидит меня. Даже когда я была здоровой, он отправлял меня в реанимацию. А что будет теперь? Я не смогу от него ни сбежать, ни защититься. Я не представляю, что он со мной сделает, не представляю. А еще боль после операции, отсутствие полноценной жизни. Что, если я всю жизнь буду чувствовать, как нестерпимо болит моя удаленная конечность? Как я смогу с этим жить? Поэтому я решила, что лучше уйти безо всяких мучений, без страха, без боли, которыми будет впоследствии наполнена моя жизнь. Я просто хочу уйти спокойно, пока могу.

Девушка замолкает, содрогаясь от рыданий. Я топчусь на месте, не зная, куда себя деть. Ее слова ужасны. Вряд ли тут можно что-то сказать. Понятно, почему Эрна согласилась ей помочь. Ведь рядом с такой жизнью смерть действительно начинает казаться не такой уж и плохой. Но почему с этой болью должен разбираться я?

Надя поднимает голову, размазывая слезы по щекам.

— Вы мне поможете? Пожалуйста. Я заплачу, сколько захотите.

— Помогу, — кое-как произношу я, голос предательски дрожит. — И не надо никаких денег. Только прекрати плакать.

— Хорошо. Тогда пойдемте, я отвезу нас в то место.

Надя, все еще слегка подрагивая, выходит за дверь. Трус во мне все еще хочет развернуться и сбежать. Но, обернувшись, я снова вижу Хель. Видимо, сегодня она присматривает за мной. Что ж, придется смириться.

Когда я выхожу из блока, замечаю, что мир вокруг будто покрылся толстым слоем пыли. Наверное, так действует магия Хель, не дающая заметить посторонним меня и девушку. Спустившись, мы сели в ее машину. Всю дорогу я заметно нервничаю, стучу пальцами по колену. Надя привозит меня к новенькой многоэтажке где-то в центре города.

— Ты здесь живешь? — спрашиваю я, когда мы останавливаемся около двери в квартиру.

— Нет, — мотает головой девушка, пытаясь попасть ключом в замочную скважину. — Я специально сняла эту квартиру на одну ночь. Завтра днем или вечером придет хозяйка и найдет меня.

Надя осекается и роняет ключи. Нервничает не меньше меня, бормочет извинения. А я, если бы не близкое присутствие богини мертвых, давно бы уже сбежал в неизвестном направлении. И зачем я только ввязался во все это? Вернуться бы на полгода назад и… О боги, уже полгода?! Я выпадаю из реальности.

— Алекс, вы идете?

— А? Да.

Надя проводит меня в спальню и садится на кровать. Ситуация становится все более неловкой.

— Птица говорила, что это будет совсем не больно, — едва различимо шепчет девушка. — Что это просто красивая песня, Колыбельная, после которой ты больше никогда не чувствуешь боль. Это такое завуалированное название лекарства или наркотика? Вы ведь просто делаете эвтаназию?

— Да, я тоже так думал поначалу, — чешу я затылок, оглядывая комнату в поисках места, чтобы сесть. — Но это действительно просто Колыбельная. — И тише, чтобы не слышала Надя, добавляю: — Надеюсь, я с ней справлюсь.

— Мне страшно.

Я вздрагиваю и смотрю на девушку. Вжала голову в плечи, готова снова вот-вот расплакаться. Плюнув на неловкость, я сажусь рядом с ней на постель.

— Если ты не хочешь, всегда можно отказаться. — Надя быстро отрицательно мотает головой. — Тогда чего ты боишься?

— Что будет больно.

— Не переживай об этом. А как ты вышла на… Птицу?

— Видела объявления по городу. Они раньше были на каждом шагу. Теперь как-то поубавилось. Я срывала эти объявления и спрашивала чуть ли не каждого знакомого о том, кто может их расклеивать. Пока одна женщина мне не рассказала о том, куда надо идти. Так я нашла Птицу. А она отправила меня к вам.

— Ну, раз ты видела объявления, то должна знать, что боли не будет.

— В это так тяжело поверить.

Немного поколебавшись, я глажу девушку по волосам, желая хоть как-то ее успокоить. Интересно, Эрна делает это тоже профессионально-рефлекторно? Надя благодарно смотрит на меня и кладет голову мне на грудь. Я замираю. Это мной не предусматривалось.

— Я верю вам, Алекс. Как бы там ни было, можете начинать. Мне уже куда спокойнее, пока вы рядом. Я рада, что в мои последние минуты со мной будет такой замечательный, добрый человек.

Мне хочется взвыть. Ну как после таких слов я могу ее убить?

«Освободить», — эхом звучит у меня в голове низкий, хриплый голос. Я поднимаю голову. В дверном проеме стоит Хель и мягко улыбается. Я, наконец, не чувствую страха перед ней. Знаю, что она права. Скандинавская богиня начинает выстукивать мелодию пальцами по дверному косяку. Я узнаю этот ритм. Генетическая память просыпается, и в голове одно за другим появляются слова Колыбельной. Я обнимаю Надю крепче за плечи, делаю глубокий вдох и начинаю петь, шепотом, будто боясь спугнуть эту хрупкую девушку, которой досталась такая невыносимая судьба. Надя слегка шевелится, но я еще крепче прижимаю ее к себе. История снова повторяется: ощущение паутины, колокольный звон, привкус гнилых яблок и полыни. Только теперь нет этих ужасающих воспоминаний чужих людей. Ощущения скорей сравнимы с тем, когда мне спела Эрна.

Я опускаю глаза на Надю. Глаза ее закрыты, а на губах застыла счастливая улыбка. Ее сердце безболезненно замедляется. Я бережно глажу девушку по волосам, вытираю со щек размазанную тушь. Неужели она кажется мне такой родной и близкой лишь потому, что я спел ей песню Смерти? Или потому, что убил ее? Пожалуй, что может быть интимней?

Я замолкаю одновременно с пульсом девушки. На лице ее застыли одновременно умиротворение и счастье. Хотелось бы верить, что ее душа действительно обретет покой. Я аккуратно кладу Надю в постель и укрываю одеялом. Следом за чувством выполненного долга начинает охватывать омерзение к себе, чувство вины. Я поскорей ухожу из квартиры, пока окончательно не погряз в этих ощущениях и не сдал себя в полицию.

Свежий ночной воздух несколько отрезвляет. Быстро сориентировавшись, где я нахожусь, пешком отправляюсь обратно в общагу. Как-то я не учел, что, уезжая на чужой машине неизвестно куда, я вряд ли смогу легко вернуться домой. Благо, что необходимый дом находится в центре города, пятнадцать минут езды от общежития. Иначе куковал бы я в незнакомом районе до утра.

Почти полное отсутствие людей на улице не давало как следует отвлечься от невеселых мыслей. Отвращение, конечно, прошло, но чувство вины все еще порядком грызло. Позади меня неслышно шагала Хель.

— Как Эрна умудряется быть равнодушной к такому? — качаю я головой, даже не надеясь на реакцию богини мертвых. Но тяжелый хриплый голос все-таки отзывается в моей голове: «Почему ты думаешь, что она равнодушна? Ей тоже больно каждый раз. Просто эта девочка не может позволить себе убиваться долго над каждым человеком. В отличие от тебя. Цени этот шанс. Боль сохраняет с людях людское».

Я кусаю внутреннюю сторону щеки. В итоге получается, что Эрне просто не позволяют остаться человеком. Поэтому ей приходится быть чудовищем.

— Почему она отправила Надю именно ко мне? Почему не сама? Ну, или кто-нибудь другой из культа? Они же должны быть еще где-то в нашей стране.

«Она была слишком эмоциональной и ранимой. Эрна просто хотела, чтобы этой девочке было комфортно, не страшно. Ты, с твоей добротой, подходишь лучше всего для этого».

Я вздыхаю. Отлично просто. Она что, теперь будет каждый раз отправлять мне на смерть ранимых девочек? А ведь обещала же больше ко мне не лезть. Ну ничего, это мы еще обсудим.

Я распрямил плечи и решительно зашагал домой, полный идей мести.

Эрна кое-как достала из печи чан с кашей. В тот же момент ей опалило лицо жаром. Она отпрянула и рефлекторно прикрыла глаза. Вверх поднялся аппетитный аромат. Девушка вытерла руки о фартук, заправила за ухо выбившуюся пружинку волос. С минуты на минуту должен вернуться Вильгельм.

Чума продолжала свирепствовать. Квартал, где они с парнем поселились, вымер уже на две трети. Черная Смерть не обошла стороной и семью Вильгельма. Около месяца назад умерла его мать, а позавчера отец. Парень все никак не мог придти в себя. Еще больше его удручал тот факт, что отец перед смертью позвал одного из культа Арс Фатрум, не желая повторять участь жены.

Вильгельм долго плакал и выл, проклиная чуму и каждого из культа. Эрна прижимала его к себе, качала и шептала, что его отцу хорошо, он попал в рай, теперь его душа навсегда счастлива. Но все было впустую. Парень был сломлен.

Эрне было больно наблюдать за тем, как Вильгельм борется с собой, с каким лицом он смотрел, как сжигают тела его родных в братских могилах. Девушка очень боялась, что отношение Вильгельма к ней может измениться из-за произошедшего. Но, к ее облегчению, все осталось как прежде. И в чем-то даже парень начал относиться к Эрне с еще большей нежностью.

Свою же семью она не видела с момента ухода. Девушка мучилась угрызениями совести, страдала от того, что не может заниматься тем, что ей нравилось, но не могла позволить себе вернуться в культ. Она так хотела спокойствия и счастья рядом с Вильгельмом.

Дверь хлопнула. Эрна встрепенулась и вышла навстречу парню. Увидев ее, он ласково улыбнулся.

— Теперь все будет хорошо, — радостно протянул Вильгельм, целуя девушку в висок. — Мы сможем жить спокойно, без страха. Как и все остальные люди. Я решил все наши проблемы.

— Что? — удивленно спросила Эрна, провожая взглядом парня, который стремительно отправился на запах еды. Девушка нахмурилась и последовала за ним. Ей совершенно не понравились эти слова.

— Какие такие проблемы ты решил, Вильгельм? — твердо поинтересовалась Эрна. — Не припомню, чтобы они у нас были.

— Ну как же? Мы ведь каждодневно жили в страхе. Люди знают, кто ты, чем занималась. Они вполне могли принести нам вред. Но теперь этого не будет. Я сходил в церковь и рассказал, почему люди тебя клянут и называют ведьмой. И святой отец сказал, что сможет это исправить. Тебе нужно лишь исповедать перед ним, принять нашу веру. А еретиков церковь уничтожит сама. Святой отец сказал, что возможно, чума пришла к нам именно из-за них. Это наказание за их безбожную жизнь. И все благодаря мне, тому, что я рассказал, где же находится это дьявольское гнездо. Тебе же лишь нужно признать все свои грехи. И тебя простят.

Эрна слушала его, медленно осознавая смысл сказанных слов. Она хотела что-то сказать, но горло сковал ужас. Девушка лишь с ужасом наблюдала за парнем, который расхаживал по комнате и оживленно продолжал рассказывать о том, что решил все проблнмы.

Плеча Эрны коснулась костлявая рука в телячьей перчатке. Девушка вздрогнула и обернулась. За спиной стояла Хель. Ее лицо не было скрыто ни капюшоном, ни волосами, глаза смотрели жестко и прямо. Этот взгляд привел Эрну в себя. Ужас мгновенно вменился неконтролируемой яростью.

— То есть, ты сейчас мне с восторгом рассказываешь, что рассказал о моей семье церкви? — прошипела она. Пусть голос девушки был негромок, но Вильгельм мгновенно смолк и удивленно посмотрел на нее. По его коже пробежались мурашки. Улыбавшаяся всего пару минут назад Эрна теперь стояла, сжимая руки в кулаки. Улыбка стерлась с ее лица. Она слегка склонила голову и исподлобья глядела на парня. В черных глазах зарождалось что-то нехорошее, они будто начали притягивать к себе весь свет и впитывать его.

— Ты не понимаешь, Эрна, — покачал головой Вильгельм, подходя к девушке и кладя руку ей на плечо.

— Я-то как раз понимаю, в отличии от тебя, — фыркнула Эрна, скидывая его руку и кривясь от брезгливости. — Понимаю, что ты поставил мою семью под угрозу. Из-за тебя их могу убить.

— Рано или поздно это должно было случиться. Ваши способности не нужны этому миру.

Эрна нервно оскалилась. Внутри нее зарождалось что-то почти демоническое. Она сделала шаг к парню, еще смутно осознавая свои желания, но Хель удержала ее за плечо.

— Оставь, — спокойно проговорила она. — Он просто глупый ребенок, который живет по своей вере. Тебе нет смысла его судить.

— Хель, — лишь болезненно прошептала Эрна, расслабляя плечи. — Почему же ты мне сразу не сказала, что я так не смогу?

— Не смей произносить это богомерзкое имя языческой богини, — прикрикнул Вильгельм. — Я хочу тебя спасти, а ты даже не пытаешь мне идти навстречу!

— Не нуждаюсь я в твоем поганом спасении, — болезненно усмехнулась Эрна. — Я лучше буду гореть в аду со своими братьями и сестрами, чем преклонюсь перед твоим богом и таким вот служителям, которые готовы уничтожить тех, кто спасает их от боли.

Вильгельм изумленно смотрел на свою возлюбленную. Она внезапно прекратила походить на ту девушку, что он знал. Голова гордо вскинута, в глазах сталь и всепоглощающая тьма, плечи расправлены, губы поджаты. Такой Эрна пугала его.

Презрительно фыркнув, девушка резко развернулась и вышла из комнаты.

— Постой, — окликнул ее Вильгельм уже на улице. — Куда ты собралась? Останься! Все будет хорошо. Мы найдем свое спасение.

— Я иду к своей семье. А ты и дальше надейся, что тебя спасет кто-то другой.

Вильгельм хотел было последовать за Эрной, но так и не нашел в себе силы.

Девушка сменила шаг на бег. Она всячески пыталась отгородиться от своих чувств, но их было слишком много. Все иллюзии нормальности мгновенно треснули и осыпались. Эрна так старалась игнорировать свою настоящую сущность. У нее даже почти получилось. Но кровь адептов культа все равно дала о себе знать.

Девушка хотела злиться на Вильгельма за то, что он сдал ее культ церкви, но не могла. Где-то в глубине души она всегда догадывалась, что чем-то подобным все и закончится. Они просто были слишком разными. Разные религии, разные ценности, разные понятия о добре и зле. Даже миры, в которых они жили, никогда не смогут пересечься, чтобы не вызвать катастрофу хотя бы в одном из них. Вильгельм — типичный ребенок своего времени. Последней инстанцией для него всегда будет церковь.

Вместе с иллюзией о честности разлетелась на осколки и иллюзия любви. Эрне понадобилось всего пару минут, чтобы понять, что все ее чувства — лишь желание обрести спокойствие. В погоне за нормальностью она убедила себя, что любит Вильгельма. Просто потому, что он сам действительно был влюблен в нее. И хотел помочь и спасти. Проблема была лишь в том, что Эрну никогда не нужно было спасать. Тем более таким вот образом.

Девушка замерла и сделала несколько шагов назад. По кварталу, где обосновались служители культа, ходили церковные служители. Пока никто из них не заходил в дома, но судя по амуниции и факелам, их намерения вряд ли можно было назвать добрыми.

В это время суток почти все старшие адепты культа уходили в лес, к колокольне, чтобы помолиться богине Хель. В домах оставались дети и младшие адепты вроде самой Эрны.

Стараясь не привлекать внимания, девушка забежала за ближайший дом. Пока не поздно, она должна была предупредить своих об опасности.

— Помоги мне, Хель, — прошептала Эрна. — Мы же все твои дети. Нам не на кого больше надеяться.

Девушка постучала в заднюю дверь. Ей открыла Берта. Эрна вспомнила ее лицо: они были вместе на посвящении в культ. На робкую улыбку взгляд Берты резко ожесточился.

— Что ты здесь забыла? — прошипела девушка. — Тут предателям не рады. Иди, дальше живи с тем мальчишкой. Ты же так хотела. Что тебе теперь от нас нужно? Заскучала?

— Сейчас не время на меня злиться, Берта, хоть ты и имеешь полное право. Но теперь нам всем грозит опасность. Уходи из этого дома. По улице ходят инквизиторы. Нам нужно осторожно вывести остальных.

— Что здесь делают люди из церкви? — изумленно прошептала Берта, опасливо озираясь.

— Они хотят нас уничтожить, видят в нас угрозу. Мне нет причин врать. Я все еще люблю Арс Фатрум, верна ему.

— Уходи, — быстро бросила девушка. — Предупреждай других. Я сейчас выведу свою сестру и помогу тебе.

Эрна благодарно улыбнулась Берте и пошла дальше. Адепты культа относились к ней с недоверием, но, узнавая о бродящих по улице служителях церкви, быстро забывали о своих обидах.

Девушка напряженно наблюдала за действиями инквизиторов. Они ходили вдоль улицы и разбрасывали солому. Эрна ожидала, что они будут стучаться в дома и арестовывать людей, но ничего подобного они делать пока явно не собирались. Видимо, хотят выманить людей на запах дыма.

— Уходи отсюда, Эрна, — прошипела Хель, внезапно появляясь перед девушкой. — Всех, кого могла, ты уже спасла.

— Нет, — мотнула она головой. — Там еще дома по другую сторону улицы. Я смогу незаметно проскочить мимо инквизиторов.

— Уходи немедленно, — наращивая громкость, скомандовала богиня. Эрна вздрогнула и опасливо глянула на владычицу Хельхейма. Она привыкла видеть в глазах Хель нежность к себе, но сейчас они излучали только холодный свет. Девушка не могла ослушаться свою богиню. Даже теперь.

Эрна покорно кивнула. Она все же надеялась, что Берта и остальные смогу предупредить оставшихся жителей квартала. Все так же скрываясь за домами, девушка вышла из зоны обзора церковных служителей. На душе было гадко. Все-таки адепты культа правы — она их предала, подвергла опасности. И ради чего все это?

Эрна мотнула головой. Все, что могла, она уже сделала. Не нужно сожалеть о прошлом. Нужно сосредоточиться на том, чтобы не совершать подобных ошибок в будущем. Возвращаться к Вильгельму девушка больше никогда не собиралась.

— У каждой ошибки своя цена, — покачала головой Хель.

Эрна обернулась на богиню и замерла. Далеко отойти от квартала она не успела, и первое, что ей бросилось в глаза — поднимающиеся к небу густые, черные клубы дыма. Следом послышались крики, стали заметны языки огня, которые облизывали дома.

— Нет, — прошептала Эрна. — Нет, нет, нет. Они сжигают наш квартал. Там ведь остались люди!

Девушка хотела рвануть обратно, но сильные костлявые руки схватили ее за плечи и потянули назад. Хель крепко обняла Эрну и закрыла ей глаза ладонью. Девушку попыталась вырваться, но результата это не дало. Нос защипал отвратительный запах гари. Шум людских голосов становился все громче и неприятней. Ее культ, ее семья либо погибали в огне, либо попадали под арест инквизиторами. Не в силах больше держать себя в руках, Эрна просто рухнула на землю и взвыла. Хель присела рядом, укрывая ее дорогим мантелем, прижала девушку к себе, покачивая на руках.

— Не переживай, мое дитя, все в этом мире заплатят за свои ошибки. Я тебе обещаю.

Шаги Элизабет глухо разносились по помещению, отражаясь от каменных стен и высокого потолка. Ей было неуютно в таком вычурном месте. Куда родней казалась маленькая колокольня в лесу, чем это огромное готическое здание. Служба закончилась, и людей в церкви осталось мало. Чад от жировых свечей еще висел в воздухе. Нос щекотал какой-то особенный аромат, который свойственен только церквям. От этого запаха голова Элизабет шла кругом. А возможно все дело было в подсознательном страхе.

Женщина подошла к алтарю и глянула крест с распятием.

— Так вот какой он, ваш бог. Тот, что милосердный и вселюбящий, но позволяющий вам убивать ни в чем неповинных людей.

Элизабет покачала головой и пошла дальше. Интересно, у церковников так же болит сердце и душа за каждого, за кого они несут ответственность? Готовы ли они пожертвовать собой ради блага своих прихожан?

Женщина остановилась около двери, спрятанной в закутке. Сердце начинало наращивать темп. Но Элизабет знала, что эта жертва необходима. Собравшись с силами и прошептав молитву богине Хель, она храбро вошла в комнату. Священник, листавший какую-то книгу, вздрогнул и недовольно посмотрел на непрошенного гостя. Худощавая, высокая женщина явно из бедняков глядела на него с неожиданным чувством собственного превосходства.

— Что ты здесь делаешь, дочь моя? Прихожанам сюда нельзя.

— Я не прихожанка, а уж тем более не ваша дочь. Меня зовут Элизабет Фогель. Я хочу поговорить с ответственным за нападение и сожжение квартала с якобы еретиками.

— Ну допустим это был я, — сказал священник, захлопывая книгу и возвращая ее на полку. — Почему ты интересуешься?

— Вы ведь знаете, кто жил в этом квартале?

— Конечно. Кучка язычников, использующих магию, чтобы убивать ни в чем неповинных людей.

— Так вот я — глава этой кучки язычников — культа Арс Фатрум.

В голосе женщины было столько стали, что священник невольно дернулся подальше от нее и схватился за крест.

— Что тебе нужно, поганая ведьма? Как ты, вообще, посмела придти в храм божий, осквернить его своими шагами?

Элизабет устало смотрела на перепуганного священника. Все внутри сжималось от сожаления, что такие вот люди почти уничтожили все, ради чего она жила и была готова отдать жизнь.

— Я хочу заключить с вами сделку…

— Не собираюсь я заключать никаких сделок с дочерью Дьявола! — перебил ее мужчина. В его глазах отражался искренний ужас. Он затравленно озирался по сторонам, пытаясь придумать, как позвать на помощь.

— Я хочу заключить сделку, — вздохнув, начала заново Элизабет. — И вы меня выслушаете и согласитесь, если не хотите проблем с нашим богом. — Священник вздрогнул, услышав за своей спиной легкое шуршание ткани. — Напав на квартал, вы убили и арестовали наших детей, которые не имеют никакого отношения к культу. Я знаю, что вы собираетесь публично сжечь их, обвинив в ереси и колдовстве. Но они ни в чем не виноваты. Если вы их отпустите, они будут жить обычной жизнью, как все остальные люди. Поэтому я предлагаю обмен. Вы отпускает детей, а вместо этого арестовываете меня и других, настоящих, адептов культа.

— Думаешь, вас не сожгут, если вы добровольно сдадитесь? — бросил священник, к которому вернулась храбрость, как только он понял, что опасность ему не грозит.

— Нет, я знаю, что нас убьют, — спокойно кивнула Элизабет. — Но мы хотим дать шанс выжить нашим детям.

— Только если речь идет о равнозначном обмене, — качнул головой священник. — Один арестованный на одного настоящего язычника. Хотя за тебя, как за главу этого дьявольского гнезда, могу отдать двоих.

Элизабет, слегка поколебавшись, кивнула. Свой долг она обязана исполнить. А остальные адепты культа ее поддержат. Так было испокон веков. Главное — сохранить наследие.

* * *

Эрна сонно жалась к груди Хель. Девушка забралась в колокольню и беспокойно дремала. Ей снились крики людей и вонь гари. Она периодически вздрагивала и, только убедившись, что находится в безопасности, засыпала обратно.

Под колокольней, на поляне, собрались остальные из культа, которые смогли избежать арестов. Остались преимущественно дети и молодежь, кое-кто из старших. Все они были потерянными и брошенными. Выглядывая из колокольни, Эрна видела, как многие из них плачут или просто сидят, глядя в одну точку, и захлебывалась горьким чувством вины. Это ведь из-за ее своеволия они остались без дома, еды, семьи.

Элизабет и остальные старейшины ушли еще утром. Выдвигалась версия, что они пошли искать новое место жительства.

Эрна предпочитала прятаться от своих, не зная, какую реакцию вызовет. После всего произошедшего не будет ничего удивительного, если они ее возненавидят. В таком случае, оказаться в изгнании будет еще не самым плохим вариантом.

— Не бойся, — тихо сказала Хель, гладя девушку по медным волосам. Шепот ее оказался на удивление мягким и бархатистым. — Я защищу тебя. Дети моего культа не посмеют тебя обидеть. Они уставшие, напуганные, потерянные. Но каждый из них понимает, что без тебя и твоего предупреждения, они были бы вовсе мертвы. Да, возможно у них есть некоторая обида, но у большинства здравый смысл сильнее. В общем-то, подобной ситуации вряд ли можно было бы избежать. Церковь могла сама найти их. Или же кто-нибудь из тех, чьим родственникам они пели, могли рассказать о них. Тогда бы жертв было в разы больше. И все это понимают или хотя бы чувствуют. Так что тебе нечего бояться.

— Я не боюсь, — вздохнула Эрна, кладя голову на костлявое плечо богини. — Мне просто ужасно больно за все произошедшее. И даже если нападения инквизиции нельзя было бы избежать, быть его причиной — просто невыносимо. Этот груз навсегда останется на моем сердце. И каждый погибший адепт культа будет зияющей раной в самой моей сути. До конца моих дней.

— Людям нельзя жить без ран. Иначе они забывают, кем являются. Пока в тебе будут болеть потерянные жизни последователей культа, ты сохранишь в себе человечность. А это немаловажно в нынешнем мире.

— Иногда чудовищем быть проще. И, возможно, правильней.

— Оставь это кому-нибудь другому.

Эрна замерла и прислушалась к оживлению на улице. Она торопливо выглянула из своего убежища. Молодые адепты культа столпились вокруг вернувшихся старейшин и что-то бурно обсуждали. Эрна прищурилась и вгляделась в толпу. В ней она заметила тех, кого арестовали инквизиторы. Шумно вздохнув, девушка осела на пол и прислонилась лбом к каменной кладке. Как так вышло, что церковь их отпустила? Не могла же она просто смириться, что в этом городе будут жить язычники.

Услышав осторожные шаги, девушка вздрогнула и резко обернулась. Золотистоволосый парень замер и робко улыбнулся. Эрна помнила его. Он был на год младше ее. Его отец постоянно приносил Элизабет молоко. Мальчишку, вроде, звали Ганс. Под волчьим взглядом девушки он стушевался и сделал пару шагов назад. В ясных голубых глазах отражалась нерешительность и что-то еще. Что-то неприятное. Эрне хотелось прогнать его, но вместо этого она попыталась расслабиться и смягчить взгляд.

— Ты ведь Эрна, дочь Элизабет? — Девушка кивнула. — Тебе стоит выйти к остальным. Старейшины принесли… новости. Тебе нужно с ними поговорить.

— Это обязательно?

— Да, думаю, да.

Вздохнув, Эрна поднялась, оправив подол платья, и нехотя пошла к лестнице. Девушка чувствовала, как ее желание жить будто постепенно вытекает. С каждой минутой становилось все тяжелей.

— Хэй, — окликнул ее Ганс, когда они спустились с колокольни. — Э… Эрна, мне очень жаль, что все так вышло. Но я и остальные правда благодарны тебе за то, что ты предупредила нас. Ты будешь хорошим лидером.

Девушка замерла и настороженно посмотрела на Ганса. Тот виновато опустил глаза. Еще немного помедлив, она резко развернулась и чуть ли не бегом направилась к старейшинам. Но на полпути к толпе ее схватил за руку Николос.

— У меня для тебя плохие вести, — прошамкал он. — Твоя мать, Элизабет, вместе с некоторыми другими старейшинами сдалась инквизиторам. Завтра будет казнь.

Эрна почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Старик подхватил девушку, которая начал медленно оседать на землю. Ее глаза остекленели, а губы что-то неслышно шептали. Николос покачал головой и прижал Эрну к груди. Какой бы безалаберной и своенравной ученицей она не была, сейчас ей нужна была простая человеческая поддержка. Она же все-таки еще совсем ребенок.

— Твоя мать пошла на благородный поступок. Она отдала жизнь за наших детей, за будущее. Ты же видишь, как они счастливы, что смогли спастись.

— Почему меня должно волновать чужое счастье? — холодно процедила сквозь зубы Эрна. — От меня заживо отрывают кусками то, что я когда-либо любила, а меня должно радовать то, что какая-то кучка людей спаслась за счет жизни моей мамы?

Девушка оттолкнулась от старика и с ненавистью посмотрела на него. Но тот лишь покачал головой. Николос не осуждал реакцию Эрны. Он верил, что пройдет время, и она станет прежней. Ведь теперь эта девочка — новая надежда всего культа.

— Это был выбор Элизабет. И она поступила правильно. Тебе не стоит осуждать ее или тех, кого она спасла. Она сделала то, что должна была сделать глава культа.

Губы Эрны изогнулись в презрительной ухмылке. Не желая больше находиться в этом месте, она обошла старика и бегом скрылась в лесу. И только уйдя на достаточно большое расстояние, девушка позволила себе выкричать всю ту боль, что накопилась в ней.

* * *

Погода стояла отвратительная. Дождя, как такового, не было, но воздух был настолько влажный, что на волосах оседали капельки воды. Ветер продувал до костей. Но, невзирая на погодные условия, людей на главной площади было достаточно много. В центре возвышались пятнадцать столбов, обложенных сеном. Вокруг них-то и толпился народ. Они что-то оживленно обсуждали и выглядели… счастливыми?

Эрна брезгливо скривилась. Чтобы не привлекать внимания, она спряталась в маленьком переулке, накинув плащ с капюшоном. Однако отсюда открывался отличный обзор на площадь. То тут, то там взгляд девушки успевал выхватить других адептов культа, которые тоже старательно прятали свои яркие головы под платками и капюшонами.

Толпа внезапно стихла и начала расходиться в стороны, образуя коридор от церкви к столбам. Парадные двери распахнулись. Первым вышел главный священник. За ним следовали инквизиторы с факелами в руках, ведя за собой связанных адептов культа. Эрна напряглась и приподнялась на носочки, чтобы лучше видеть тех, кто оказался в лапах церковников. Сердце девушки болезненно сжалось. Ее мать шла самой первой. У нее был твердый взгляд и гордо поднятая голова. Но от той внутренней силы, что источала Элизабет, становилось только больней.

Чтобы хоть как-то себя успокоить, Эрна закрыла глаза руками, оставляя только звуки. Но от этого становилось только страшней. В криках людей смешались злость и восторг. Они выкрикивали ругательства и восхваляли церковь. Девушка чувствовала, как накатывает тошнота. Ведь как минимум трети людей адепты культа помогали избавить их родственников от страданий. Тогда они говорили слова благодарности, а теперь клянут Арс Фатрум.

Священник произнес вступительную речь и зачитал приговор. В нем не было ни слова правды. Говорилось лишь про ведьмовство да ересь, которую адепты якобы распространяли среди населения, хотя это совершенно невозможно.

Эрна чувствовала, что ее все больше тошнит от омерзения. Кое-как переборов себя, она все-таки оторвала руки от глаза и оглядела площадь. Все, кто пришел из Арс Фатрум, устроились в последних рядах, чтобы не привлекать внимание. Но девушка сразу узнала своих. Нет, не из-за рыжих волос выбивающихся из-под капюшонов. Эрна внезапно начала чувствовать энергию, которой пропитан насквозь каждый последователь культа — бесконечная боль одиночества, отчаяние и смирение со всем этим. Это вросло в них, как корни сорняка, заполнило всю их суть. Только сейчас Эрна задумалась над тем, что у всех в культе ужасающе тоскливые глаза. И она знала, что адепты чувствуют вину перед обычными людьми за свои способности. Знала потому, что сама была такой же. Поэтому Арс Фатрум никогда не пытался отвоевать своих прав на жизнь.

По команде священника инквизиторы поднесли факелы к соломе. Из-за влажности она мерзко затрещала и начала дымить. Эрна хотела отвернуться, снова закрыть глаза, но вместо этого лишь смотрела, как зачарованная на столб своей матери. Огонь медленно поднимался вверх, к босым ногам Элизабет. Черный дым скрывал худощавую фигуру женщины.

Когда раздался первый крик боли, толпа неистово возликовала.

— Глупые люди! — внезапно крикнула Элизабет на всю площадь. — Вы никогда не сможете нас уничтожить. Арс Фатрум будет жить вечно. И мы будем спасать вас, как бы вы нас ни ненавидели.

Но возглас женщины был поглощен ликованием толпы, славящей церковь и инквизицию. Ведьма должна гореть.

Кто-то из толпы схватил факел и кинул его в солому, разложенное вокруг столба. Его примеру последовали еще несколько десятков людей. Огонь, невзирая на влагу, быстро разошелся, ухватился за подол бедного платья Элизабет и взметнулся вверх. Крик боли, злобы и отчаянья растворился в иступленном восторге толпы. И только Эрна видела со стороны, как некоторые из зрителей стянули с себя капюшоны, обнажив рыжие головы, и в немой скорби приложили два пальца правой руки — указательный и средний — ко лбу между бровей. Жест клятвы верности культа Арс Фатрум. И никто из них не боялся, что его могут привязать к столбу следующим.

Эрна мелко дрожала, но не могла ни заплакать, ни закричать. Ей только хотелось рухнуть на колени и тихо скулить, как маленькому брошенному щенку. Девушка медленно сползла по стене на грязную землю. Но из глотки не вырвалось ни звука. Тонкие пальцы до крови расцарапывались об щебенку. Эрна так хотела выкричать, выплюнуть, высвободить то, что так ее убивало. Но вместо этого просто слушала затихающие крики своих соратников на костре и загребала пальцами мокрый песок и камни.

Девушка почувствовала, как ледяные костлявые руки легли невыносимым грузом ей на плечи. Теперь даже они не несли спокойствия.

— Почему ты их не спасла? — сухими губами проговорила Эрна. — Почему ты не спасла ее? Ты ведь богиня, защитница своих детей. Почему ты позволяешь гореть им на кострах?

— Прости, — тихо выдохнула Хель. Ее голос оказался на удивление нежным.

Эрна судорожно сглотнула и приложила два пальца ко лбу, чувствуя под указательным шрам — поцелуй владычицы Хельхейма.

Богиня обняла девушку за плечи, прижав к себе, как родного ребенка. Смерть тоже скорбела.

Я смотрю наверх, пытаясь припомнить, на каком же этаже находится необходимая мне студия. Еще немного потоптавшись перед зданием радиовещания, я все-таки вхожу внутрь. Сердце волнительно колотится. Никогда еще раньше мне не приходилось бывать в подобных организациях в одиночку.

Охранник в холле смеряет меня угрюмым взглядом. Я в шаге от того, чтобы по-мультяшечьи судорожно сглотнуть. Но вместо этого я дрожащими руками достаю из рюкзака папку и бумажный сверток и, собрав волю в кулак, иду к этому суровому дядьке, попутно благодаря высшие силы, что это не тот же, что был, когда я приходил с Женей.

— Здрасьте, — нарочито беззаботно здороваюсь я, хотя руки все еще трясутся. — Курьерская доставка на имя... эм... Эрны Фогель? Ого, иностранка, что ли?

Я поднимаю глаза на охранника и пытаюсь улыбнуться. Но он оказывается равнодушным к моему представлению. А я, между прочим, старался!

— Ну так я могу войти? — робко интересуюсь я после минутного молчания.

— Оставь посылку здесь, — пожал плечами мужчина. — Будет уходить — заберет.

— Мммм... не могу, — протягиваю я, на ходу пытаясь придумать причину. — Мне нужно, чтобы она расписалась в бланке! Лично. Это очень важно.

Для большей убедительности я демонстрирую охраннику папку с бланками, искренне надеясь, что у него плохое зрение, и он не заметит, что они пустые.

— Ладно, проходи, — вздыхает мужчина. — Шестой этаж, семнадцатая комната. Только на лампочку посмотри перед входом. Не хватало еще, чтобы какой-то курьер ворвался со своей посылкой в прямой эфир.

Я с готовностью киваю и иду к лифту, стараясь выглядеть максимально спокойно. А еще я благодарен судьбе, что мой сосед работает курьером в какой-то фирме. Именно у Димы я одолжил бланки, пока он уехал домой.

Тяжелая дверь оказывается приоткрыта, а лампа над ней выключена. Из помещения слышны голоса и смех. Я слегка растеряно пожимаю плечами и без стука вхожу.

На меня не сразу обращают внимание, поэтому я успеваю разглядеть присутствующих. Эрна вальяжно развалилась в своем кресле, закинув ноги в тяжелых ботинках прямо на стол. Ее кресло повернуто почти полностью спинкой к двери, поэтому видеть меня она не может. Девушка молчит, но с широкой улыбкой, которой я никогда у нее не видел, слушает своего собеседника. На нем-то мой взгляд и останавливается. В соседнем кресле, скрестив ноги по-турецки, сидит молодой парень, едва ли старше меня. Торчащие во все стороны волосы выкрашены в насыщено зеленый, почти травянистый, и залиты лаком, отчего возникает стойкая ассоциация с иголками ежа. В ухе висит несколько колец. Еще одно в крыле носа. На шее виднеется цветная татуировка орла, раскинувшего крылья. Нижняя часть рисунка скрывается под майкой. Легкая щетина смотрелась на незнакомце вполне гармонично. Мимика у парня быстрая, живая. Он что-то восторженно рассказывает, попутно размахивая руками с такой силой, что черная толстовка с принтом какой-то группы спала в правого плеча. Впрочем, парню это явно не мешает.

Не в силах оторвать удивленный взгляд от этого зеленоволосого чуда, я так и стою в дверях, сжимая сверток. Внезапно парень замолкает и поднимает на меня серые глаза, обрамленные рыжеватыми ресницами.

— Хай, — громко здоровается он, вскидывая вверх приветственно руку. — Ты что-то хотел?

Эрна медленно оглядывается, чтобы посмотреть на незваного гостя. Увидев меня, она округляет глаза и быстро отворачивается, откатывая стул обратно к столу, будто это может спасти ее от моего взгляда.

— Привет, — пытаюсь я быть вежливым, но никто это, к сожалению, не оценил.

— Schei?e, — тихо выплевывает девушка, отъезжая на стуле еще дальше от меня.

Эрна злобно на меня зыркает, хватает газету и накрывает ею голову, скрывая еще и лицо. Следующим шагом девушка медленно почти полностью сползает под стол, продолжая шепотом материться на немецком. В итоге, из-под стола торчат только голова и плечи, да и те укрыты газетой.

Лица у нас с зеленоволосым фриком, пожалуй, оказываются одинаковыми.

— Ты чего творишь, неадекватная? — прищурившись, спрашиваю я. — Я поговорить, вообще-то, пришел. Насчет твоих обещаний.

Газета опускается еще ниже. Немецкие слова стихают. Я кривлю губы и закатываю глаза. Вот уж от кого не ожидал такого поведения.

— Эм... все в порядке, Эрна? — с усмешкой интересуется парень. — Кто это?

— Schei?e, — по слогам повторяет немка. Зеленоволосый только хмыкает и поднимает глаза на меня. Скептически оглядывает с ног до головы и задумчиво чешет затылок. Я скрещиваю руки на груди и недовольно кидаю взгляды то на Эрну, то на фрика.

— Ну чего сразу «шайзе», — протягивает он, слегка улыбаясь. — Вполне себе обычный парень. Обзываться вовсе не обязательно.

Я открываю рот, чтобы возмутиться такому отношению, но не нахожу подходящих слов. Парень улыбается в тридцать два зуба, продолжая бесстыдно меня разглядывать. Становится несколько неловко. Эрна продолжает притворяться газетой.

— Рыыыжий, — внезапно протягивает фрик и поднимается со стула. — Эй, Фогель, он из наших, что ли? Тот с кем ты недавно возилась?

Парень подходит к Эрне и одним резким движением сдергивает газету. Девушка невнятно рычит и пытается вернуть свое укрытие, но хищные пальцы только рвут тонкую бумагу. Зеленоволосый печально изгибает губы и разводит руками. Скомканная газета метким броском отправляется в урну. Эрна смотрит на фрика прожигающим взглядом и демонстративно отворачивается от меня, скрываясь за спинкой кресла так, что только пару пружинок волос торчит.

Парень подходит ко мне, осматривает, шагая по кругу. Я чувствую себя выставочной лошадью, но молчу, лишь пристально следя за передвижениями чудака. Встав передо мной, он внезапно берет прядь моих волос и пытается пристально изучить. Я, несколько замешкавшись, запоздало отдергиваюсь. Фрик широко улыбается. А я все больше убеждаюсь, что у него не все дома.

— Привет, меня зовут Марк, — наконец после пятиминутного разглядывания говорит парень, протягивая руку для приветствия. — Я коллега этой курчавой паникерши. А ты, я так понимаю, Алекс, то бишь Саша.

— Эм... да, — выдавливаю я из себя и на автомате пожимаю руку, замечая на пальцах парня татуировки с непонятными символами и кольцо с черепом.

— Эрна говорила мне о тебе. Один из немногих ее учеников за последнюю сотню лет, которыми она может гордиться. Поздравляю. От нее, вообще-то, тяжело дождаться похвалы. Гораздо чаще мне приходится лицезреть ее кислую мину. Честно говоря, надоедает за восемь часов в день.

— Пг'екрати болтать, — вздыхает Эрна, все-таки разворачивая стул. Взгляд у нее за эти месяцы стал еще более уставшим и пронзительным. В глазах читается просьба оставить ее в покое и немного обиды.

— Ты даже не поздоровалась со своим учеником! — возмущается Марк. — Мне приходится сглаживать неловкую ситуацию вместо тебя.

— Guten Tag, — кисло отзывается Эрна и натянуто улыбается. Отвращения в этой улыбке больше, чем в любом брезгливом изгибе губ. Пожалуй, старания зеленоволосого только усугубляют неловкую ситуацию. Но сам парень выглядит вполне довольным таким развитием событий. С чувством выполненного долга, он отходит от меня и заваливается обратно в кресло. То протяжно скрипит под ним и откидывается назад, будто сейчас сломается.

— Мне нужно с тобой поговорить, — пытаюсь я вернуться к причине своего прихода. — Сейчас.

— Nein, — коротко отвечает Эрна и принимается делать вид, будто что-то увлеченно перебирает на столе. Я чувствую, как мое терпение кончается, а лицо приобретает все более страшное выражение.

— Да чего ты мнешься? — закатывает глаза Марк. — Просто говори.

— Я бы предпочел наедине, без лишних ушей, — недовольно бурчу я.

— Стеснительный какой. Да без проблем! — с готовностью говорит парень и резко подскакивает. Я не успеваю опомниться, как отказываюсь за дверью. Вслед за мной в коридор насильно выкатывается кресло с возмущающейся Эрной. Тяжелая дверь захлопывается. Девушка злобно пинает ее тяжелым ботинком и скрещивает руки на груди, всем своим видом демонстрируя презрение. А я мог только растерянно моргать.

— Что это сейчас было? — спустя минуту все-таки спрашиваю я. Эрна что-то шипит на немецком и снова пинает дверь. Слова ее явно нецензурные. Я жду, пока девушка успокоится, чтобы начать разговор.

— Пг'ости за ту девчонку, — наконец вздыхает Эрна, поворачиваясь ко мне. — Я помню, что обещала. Но у менья не было сил и вг'емени на нее.

— Ничего страшного, — пожимаю я плечами. — Это был важный опыт. Теперь-то я наверняка могу зваться адептом культа Арс Фатрум. Не знаю, правда, зачем оно мне нужно. Но встреча с Надей определенно что-то во мне изменила. И, возможно, в лучшую сторону. Хотелось бы надеяться. Поэтому я не злюсь за то, что ты скинула на меня свою работу.

— Вот как? — задумчиво протягивает Эрна, распрямляя пружинку волос. — А я думала, что ты пг'ишел меня отчитывать за обман. Но о чем тогда ты хотьел поговорить?

— Немного подумав, я пришел к выводу, что ты слишком легко от меня отделалась. Я, между прочим, только-только начал проникаться симпатией к идеологии твоего культа. А тут нате — делай, что хочешь, я больше отношения к тебе не имею, забудь все, что между нами было.

— Ти сам постоянно отказывался от моей компании, — скептически подмечает Эрна, но я делаю вид, что не расслышал ее.

— А вчера, спустя несколько месяцев твоего молчания, появляется эта Надя, которую мне, ни больше, ни меньше, приходится убить. Верней, спасти. А все потому, что ты ее ко мне послала.

— Ты ведь сказал, что пг'ишел не по поводу Нади, — снова перебивает девушка, но я продолжаю ее игнорировать.

— Я это все к чему? — приступаю я к заключительной части своей речи, а Эрна бессовестно пожимает плечами, будто и правда меня не понимает. — Если твоей основной идеей является возрождение культа, то разве правильно будет оставлять меня на произвол судьбы? Я бы, наверное, мог помочь тебе. Тем более, если ты не справляешься сама.

— Со всьем я спг'авляюсь, — оскорблено бросает Эрна, но дальше не возмущается. Задумчиво покусывает губу, рассматривая потертые носки ботинок. Я вижу, что ей хочется согласиться на мое предложение, но что-то мешает. Девушка поднимает на меня глаза и оценивающе осматривает, будто мы с ней не были знакомы почти полгода.

— Я не знаю, — качает головой она. — Ты действительно хочешь быть полноценной частью Арс Фатрум? — Я неуверенно киваю. — Похвально. Но с твоей стороны — глупо. В том, чтобы быть последователем культа, нет ничего геройского или романтического. Это всегда только боль, одиночество и пг'езрение обычных людей.

— Но ты же это как-то пережила!

Эрна вздрагивает и смотрит на меня как-то совершенно по-особенному. Так на меня смотрели только бездомные коты, когда я их подкармливал. Глаза, полные отчаянья, но где-то на их дне плескается благодарность. Только потом они всегда кусали меня. Я пытаюсь получше рассмотреть лицо девушки, но она быстро отворачивается и снова начинает колотить в дверь.

— Идьи, — кидает она через плечо. — Подожди на улице. Я сейчас спущусь. Мне надо поговорить с Марком.

Эрна еще пару раз стучит по двери, уже куда спокойней, и говорит что-то на немецком. Дверь открывается, и девушка скрывается за ней. Я хмурюсь и осматриваюсь по сторонам. Это несколько не то, что я планировал. Еще потоптавшись на месте, я все-таки выхожу на улицу. Охранник делает удивленное лицо, но молчит.

Буквально через пару минут появилась и Эрна. Темно-зеленая рубашка сменилась на черную, безразмерную майку без рукавов, которую девушка наверняка отобрала у очередной жертвы, а джинсы на широкие шорты. Только массивные ботинки-стилы остались на месте. Я растеряно разглядываю Эрну, невольно замедляя взгляд на острых плечах и коленях. А встретившись с глазами девушки, которые как бы спрашивают «какого черта ты делаешь?», я окончательно смущаюсь, резко разворачиваюсь и иду в неизвестном направлении.

— Как там Женя? — пытаюсь я развеять неловкость. — Она все еще живет с тобой?

Эрна быстро ровняется со мной и слегка рассеяно отвечает:

— Gut. Живьет. Говорила, что скучает по тебье. Ты ей нг'авился. — Я невольно улыбаюсь. — Но вряд ли ты хотел поговорить об этом.

— Да я, в общем-то, уже все сказал, — пожимаю я плечами. — Если ты не справляешься в одиночку, я бы мог тебе помочь. Тогда бы ты смогла уделить больше внимания именно нахождению адептов. Сам-то я в этом не силен. Хотя, если бы Хель мне помогла, то я бы тоже смог этим заняться. У меня много друзей. Среди них есть и рыжие. Кто знает, может в них тоже течет кровь адептов Арс Фатрум.

— Звучит замечательно, — задумчиво откликается Эрна. — Но тебье-то это зачем?

— Не знаю. Я просто чувствую, что это правильно. Когда я... спел Наде, я не почувствовал того ужаса, что меня преследовал все это время каждый раз, когда я думал о Колыбельной. Я почему-то знал, что мой поступок... ну, хороший, что ли. Она заслужила покой. Но на душе все равно был осадок. Будто умерла не какая-то незнакомая девчонка, а очень близкий и родной мне человек. Верней, не умерла, а оставила меня одного. За этот короткий промежуток времени, пока я пел, Надя будто стала мне сестрой, девушкой, женой. Не знаю, как это правильно описать. Это чувство очень гнетущее. Особенно, если не с кем им поделиться. Сначала я злился на тебя за то, что ты толкнула меня на это. А потом подумал... Знаешь, я не самый сентиментальный человек на свете. Но произошедшее все равно очень глубоко меня тронуло. И я подумал, что у тебя должны быть такие же чувства к тем, кому ты поешь. А с учетом, что ты уже, если верить, сотни лет исполняешь Колыбельную, мне даже страшно подумать, сколько в тебе накопилось этой самой боли за каждого заснувшего от твоего голоса. И это не считая того, что тебе пришлось перетерпеть за свой культ в целом. Не то, что бы я напрашиваюсь в твои личные психологи или жилетку для плача, но мне бы правда хотелось хоть немного помочь тебе, облегчить жизнь. Я не говорю о том, что ты должна сразу разрыдаться у меня на плече от переизбытка чувств и рассказать все, что тебя гложет, но я бы мог хотя бы уменьшить скорость накопления этих эмоций. Возможно, я слишком много на себя беру, но это вполне искренний порыв. Не из жалости, не подумай. Просто встреча с тобой очень сильно меня изменила. И, пожалуй, в лучшую сторону. Поэтому я просто хочу отблагодарить тебя таким вот образом.

Повисает пауза. Я кошусь на Эрну. Походка у нее странная, несколько ломаная, внимательно смотрит себе под ноги. Сначала я не понимаю, в чем дело, а потом расплываюсь в улыбке. Слегка насупившись, девушка всеми силами старается не наступать на красные плитки тротуара. Делает она это настолько увлеченно, что мне начинает казаться, что она меня и не слушала вовсе.

— Это фрау Хель тебья надоумила? — наконец спрашивает Эрна, наступив все-таки на красную плитку. Девушка досадливо морщится.

— Что? При чем тут она?

— Я знаю, что фрау Хель очень волнует мой человеческий облик, — пожимает одним плечом немка, забросив идею прыжков по тротуару. — Она всьеми силами хочет уберечь менья от пг'евращения в чудовище, хоть я и не вижу в этом ничьего плохого. В любом случае, это логичный финал моей личности. Но фрау Хель пг'одолжает ограждать менья от этого. Но мне это кажется глупым. Быть чудовищем куда безопасней. Стоит лишь посмотг'еть на современных людьей, и поймешь, что сейчас человечность скорей обуза.

— Значит, ты против моей идеи помочь тебе?

— Делить боль на двоих? — хмыкает Эрна, несколько неуверенно ступая на небольшой мост через реку. Она неуютно ведет плечами и идет дальше. Я не знаю, что ответить на ее вопрос. Слишком уж откровенно он звучит.

Солнце медленно перекатывается за горизонт. Его лучи отражаются в спокойной воде. Блики иногда попадают в глаза, заставляя щуриться. Я и не заметил, как день начал подходить к концу. Рядом с пешеходной дорожкой, по которой мы идем, с шумом пролетают машины. Немка с некоторой опаской косится то на них, то на воду. Я понимаю, что мосты ее пугают. Я мгновенно теряюсь от этого открытия и даже расстраиваюсь, что не могу внушить ей чувство защищенности. Заходящее солнце подкрашивает медные пружинки волос девушки. Кажется, что в каждой из них зажегся маленький огонек, окружая голову пылающим ореолом.

Эрна останавливается и подходит к перилам, смотрит вниз. По воде проплывает несколько уток. Девушка укладывает руки на перила и с едва заметной полуулыбкой провожает птиц взглядом.

— Я не буду пг'отив, если ты будешь помогать мне, — говорит немка, когда утки скрываются из вида. — Хоть я и не понимаю, зачем тебье это так необходимо.

— Просто... единожды пообщавшись с тобой, тяжело просто взять и уйти, забыв все.

— Видимо поэтому всегда ухожу я.

— Ну ты же пока не собираешься этого делать.

— Пока нет, — качает головой Эрна и слегка улыбается. — Что у тебья в свертке, что ты так пг'ижимаешь его к себье?

— Эм...

Я растеряно смотрю на бумажный куль, который так и не засунул в рюкзак, когда вышел.

— Это я для плана подготовился, — лепечу я, разворачивая слои бумаги. — Чтобы попасть на станцию. Сказал охраннику, что я курьер, принес тебе посылку. И он меня пустил. Хорошо еще, что это был не тот же охранник, что и в прошлый раз.

— Гениальный план, — насмешливо фыркает немка. — Только вот ты мог пг'осто сказать, что пг'ишел к Эрне Фогель. У нас не такая уж строгая охг'ана. Им все равно.

Я изумленно смотрю сначала на ехидно улыбающуюся Эрну, потом на сверток в руках. Закрываю глаза и ругаю себя всеми словами. Джеймс Бонд доморощенный. Девушка хмыкает и отворачивается, оставляя меня наедине с чувством собственного ничтожества. Очень мило с ее стороны.

Насупившись, я разворачиваю до конца бумагу, запихиваю ее в рюкзак, и, ткнув Эрну в плечо, протягиваю ей содержимое, глядя в сторону.

— Danke, — мягко благодарит она. Я слышу, как шуршит обертка шоколадки, и звук ломающейся плитки. Следом за этим, девушка касается кончиками пальцев моего предплечья и предлагает сладость. Я беру квадратик и кладу его на язык.

— Вот мне интересно: кем ты работаешь на радио с такой дикцией?

— Ди-джеем. Помогаю Марку вести музыкальную программу. Он диктор, а я включаю и предлагаю музыку. Для этого не обязательно знать язык. Достаточно быть в курсе тенденций. Платят не очень много, но хватает, чтобы пг'окормить себья и Евгену.

— С момента нашего знакомства твое произношение стало немного лучше, — улыбаюсь я. — А этот Марк... У вас с ним очень хорошие отношения, как я заметил. Весьма дружеские. Он твой... парень? — Эрна вздергивает бровь, не очень понимая значения моих слов. — Ну, возлюбленный? Бойфренд?

Девушка закатывает глаза и брезгливо кривится. Я быстро отвожу глаза, понимая, что вопрос более чем глупый и неуместный. И кто меня только за язык потянул?

— Марк мой... freund. — Эрна несколько раз щелкает пальцами. — Друг! И такой же адепт Арс Фатрум. Только славянского народа. Он их глава. И он тоже хочет возг'адить культ. На этой почве мы и сошлись с ним. Хоть менья очень раздг'ажает то, какой он шумный. Но на него всьегда можно положиться.

— О, так он из наших, только замаскировался зеленым цветом? Странно, но я почему-то сразу это понял.

— Мнье нравятся его волосы.

Я искоса смотрю на Эрну. Она крохотными кусочками откусывает шоколад, наблюдая за еще одной маленькой стайкой уток, проплывающих внизу. На тонких губах блуждает полуулыбка. Девушка спокойна. Кажется, она забыла о своем страхе мостов. Заметив, что я на нее смотрю, немка поворачивает голову и ловит мой взгляд. Не в силах его отвести, я не нахожу ничего лучше, чем ляпнуть:

— У тебя очень странные глаза. Такие черные, что даже зрачков не видно почти. А еще они кажутся матовыми, поглощающими любой свет, который их касается. Черные дыры в миниатюре. Гипнотизирует.

— Das Auge ist der Seele Spiegel*, — слегка пожимает плечами Эрна. — Иногда мне кажется, что я сама — черная дыра. Только поглощающая, но ничего не дающая взамен. Всье светлое, что я получаю, уходит в никуда. Поэтому я не хотьела, чтобы ты был со мной после того, как я научила тебья петь. Ты очень светлый человек. Я бы не хотела это испортить. Но раз уж ты сам этого хочешь... — Немка на секунду замолкает, продолжая меня разглядывать. — У тебья тоже странные глаза. Только наоборот. Они излучают свет. Бесконечно много света. Знаешь, какого цвета твои глаза?

— Эм... Зеленые? — не понимая, к чему она клонит, спрашиваю я.

— Нет, они цвета битых пивных бутылок, пронизанных солнцем. Лучи путаются, переплетаются, множатся и порождают бесконечное изумг'удное сияние, о которое можно даже греться. Руки становятся теплыми под таким взглядом. Но я не знаю, какие последствия может нести столкновение неиссякаемого источника света и тепла с всепоглощающей холодной черной дырой. Но наверняка длья кого-то из нас это закончится катастг'офой. Ты всье еще хочешь находиться рядом с ее эпицентг'ом?

— Даже не думай, что так легко от меня избавишься. Сама-то несколько месяцев мне на нервы своим преследованием действовала. Все, теперь моя очередь.

Эрна тихо смеется, прикрыв ладонью рот. Теплый ветер треплет ее волосы. Мне хочется протянуть руку и потрогать эти пружинки, кажущиеся такими жесткими. Я почти делаю это, когда меня пронзает очень простая, но очень важная мысль.

— Вот черт, — протягиваю я и несколько раз бьюсь головой о перила моста. Немка округляет глаза и изумленно смотрит на мои действия.

— Was?

— Да вспомнил кое-что. Я ведь из другого города. Здесь только на время учебы. Живу в общаге. А теперь учеба закончилась, и пора выселяться и ехать домой до осени. Меня и так уже взашей гонят — лишних два дня сижу. Завтра точно выгоняет.

— До осьени — это долго, — кивает Эрна. — Ти поедешь?

— Ну, могу ночевать на вокзале, конечно, — обречено хмыкаю я, — но, видимо, придется ехать.

— Дело только в жилье? Ты сам не хочешь домой, к семье?

— Больше в жилье. Матери, в общем-то, без разницы, где я буду проводить лето. Возможно, она даже вздохнет с облегчением, если узнает, что я остаюсь в этом городе. Она постоянно занята.

— В таком случае, я могу поговорить с Марком, — предлагает девушка. — Он живет один, в достаточно большой квартире. Зная его, он не будет возг'ажать, если у него появится сосед. Если тебья, конечно, не пугает его излишнее дг'ужелюбие. Как я говорила, на Марка можно положиться. Так что пг'облему с жильем можно решить.

— Это... было бы замечательно, — натянуто улыбаюсь я, мысленно содрогаясь от идеи жить с этим зеленоволосым фриком с синдромом гиперактивности.

— Ага, — насмешливо откликается Эрна, почувствовав мой не очень-то воодушевленный настрой. — Идьем ко мне. Я должна обрадовать Евгену. И договориться с Марком. А еще мнье подарили замечательный кофе.

Девушка резко отталкивается от перил и, не дожидаясь моей реакции, направляется в сторону остановки. Я обречено вздыхаю и иду за ней. Все, в общем-то, как прежде. Но, глядя на эту слегка сутулую спину впереди меня, я все-таки думаю, что так и должно быть. Этой железной немке нужен кто-то вроде меня. Эрна должна остаться человеком.

Примечания:

* Глаза — зеркало души.

Я вздыхаю. Смотрю на улыбку зеленоволосого фрика. Снова вздыхаю. И получаю пинок от Эрны.

— Schneller, — фыркает она, и мне приходится пройти в квартиру. Марк немного топчется в коридоре и следует за нами. Женя уже успела устроиться на диване, и щелкает большой телевизор. Немка при взгляде на технику брезгливо морщится.

— Ну, вот здесь я и обитаю, — растеряно произносит Марк. — Чувствуй себя как дома.

Я гляжу на коллегу Эрны и вымученно улыбаюсь. Судя по его виду, Марк только проснулся. Он без конца подтягивает штаны в клетку и снимает с черной футболки белые катышки. Я ставлю сумку где-то в углу и неуверенно сажусь в кресло около окна. Эрна, не спрашивая разрешения, уходит на кухню и хозяйничает там. Повисает неловкое молчание. Я понимаю, что сам Марк тоже не в восторге от того, что с ним будет жить кто-то еще.

— Не обращай внимания на мой настрой, — махает рукой парень, будто читая мои мысли. — Я просто только недавно проснулся и еще не успел полностью пробудить свою экстравертию. На самом деле, я рад тебя видеть. Сейчас Эрна сварит кофе, и все будет хорошо.

Я киваю, понимая, что мое лицо все больше приобретает выражение обреченности. Марк хмыкает, но ничего не говорит мне на это. Он садится на диван рядом с Женей и берет ноутбук. В комнату возвращается Эрна. Она умудряется нести в руках сразу четыре чашки. Одну она осторожно вручает мне, две другие — Жене и Марку. Кофе пахнет чудесно, и я все-таки начинаю думать, что вполне могу тут жить. Что такого-то?

Эрна заваливается на диван и, не особо церемонясь, закидывает на Марка ноги. Зеленоволосый кривится, пытаясь вытянуть из-под девушки ноутбук, и кладет его поверх ног немки. Эрна устраивает голову на плече Жени и довольно щурится. Сейчас она похожа на большую, хищную кошку. Солнце пробралось в комнату и легло на медные пружинки волос девушки, снова зажигая огонь.

— Больше никогда не буду говорить тебе, чтобы ты чувствовала себя, как дома, — вздыхает Марк. — Ты воспринимаешь это слишком буквально.

— Как тебье квартира, Алекс? — будто не расслышав парня, интересуется Эрна. — Здесь есть комната Марка и вот этот диван. Если хочешь, я могу выгнать его. Все равно он здесь только ночует.

— Хэй! — возмущается Марк. — Что за отношение ко мне? Это все потому что я еврей? Чертовы немцы.

Эрна улыбается и треплет парня по зеленым волосам. Марк надувает губы и делает самый обиженный вид. Я чувствую себя несколько неловко. Слишком уж у них гармоничные отношения. Сразу видно, что они близки по духу, идеологии, идеям. А я совсем не уверен, что когда-нибудь смогу так же влиться в их компанию.

— Кстати, у меня для тебя кое-что есть! — внезапно выкрикивает Марк, немедля скидывая с себя ноги Эрны и швыряя в меня ноутбук, и скрывается в другой комнате. — Хочу обновить твой мрачный, неформальных гардероб хоть одной девчачьей вещицей. — Фрик вихрем влетает обратно, размахивая непонятным куском белой ткани. — Платье! Я требую, чтобы ты его хотя бы померила.

— Откуда? — хмурится Эрна, определенно не вдохновленная предложением своего друга.

— А, одна моя леди оставила его. Прошло уже около месяца, поэтому она вряд ли собирается возвращаться за ним. Тебе оно должно быть к лицу. Носила же ты в средние века платья, как все дамы.

Повисает молчание. Марк выжидающе смотрит на немку и лукаво улыбается. Эрна устало прикрывает глаза, вымученно хмурясь. На ее лице так и читалось, что она ненавидит эту идею, но, в случае с Марком, проще согласиться, чем объяснить, почему нет.

— Я стесняюсь спросить, — подаю голос я, — но в чем ушла твоя леди, если ее платье осталось здесь?

Повисает еще более неловкое молчание. Эрна тихо смеется, прикрыв ладонью рот. А вот с лица Марка улыбка медленно сползает.

— Черт, точно... — задумчиво выдыхает он. — Как-то я об этом не подумал. Неудобно-то как. Ну ладно, этого уже не исправить и тайну не раскрыть. Поэтому, Фогель, будешь его мерить или нет?

Эрна лениво потягивается, вручает Жене свою чашку с кофе и, несколько раздраженно выхватив платье из рук Марка, удаляется в другую комнату с гордо поднятой головой. Я провожаю ее взглядом, пытаясь внутри своей головы соотнести грубую, угловатую немку с нежным, женственным платьем. Ничего хорошего из этого не выходит.

— А ты как, Евгена? — спрашивает Марк, плюхаясь обратно на диван и приобнимая девочку за плечи. — Все еще живешь с Эрной? К родителям возвращаться не собираешься? — Женя отрицательно мотает головой и мрачнеет. — Ладно, извини, не хотел тебя задеть. Как твои уроки флейты? И чтения? И немецкого языка?

— Холошо, — кивает девочка. — Читать Эрна меня давно научила. На занятия по немецкому у нее нет влемени, поэтому мы пока их плиостановили. А на флейте я все еще иглаю и оттачиваю навык. Единственное, я очень скучаю по технике. У Эрны непеленосимость всего электлического, кломе холодильника да лампочки, котолую она все лавно сталается не включать без надобности.

— Дааа, остаточные привычки из жизни в средневековье, — задумчиво протягивает Марк, глядя куда-то в потолок. — Кажется, многие открытия научного прогресса ей все еще в новинку. Но ничего. Если тебе не хватает болтовни телевизора, то можешь приходить ко мне. Теперь ведь здесь будет жить еще и Алекс, который сможет впустить тебя. Вдвоем вам будет веселей. Негоже оставлять ребенка без присмотра. Так ведь, Саша?

— Эм, пожалуй. Мне нравится проводить время с Женей.

— Мне тоже нравится с тобой, Саша, — тут же улыбается малышка. Она откладывает пульт и начинает трогать Марка за волосы, которые еще не превратились с помощью лака в жесткие иголки. Парень довольно щурится и запрокидывает голову. Теперь я могу увидеть, что орел на его шее держит в лапах часы, с которых стекают цифры, оставляя пустой циферблат с надписью «сейчас». Интересно, Марк тоже бессмертный долгожитель?

— Та-дам, — мрачно раздается в дверях. Все разом поворачивают голову. Эрна страдальчески изгибает брови, будто бы умоляя оставить ее в покое. Ее сутулые плечи словно еще больше согнулись. Белое платье смотрится на ней странно. Возможно из-за худобы и высокого роста, возможно из-за ее личного самоощущения. Эрна кидает злобный взгляд на Марка, а тот только широко улыбается.

— Эрна очень красивая, — первая говорит Женя. Немка недовольно поджимает губы, но потом все-таки расслабляется, и неуловимая усмешка все-таки проскальзывает. Я невольно улыбаюсь. И сразу понимаю, почему мне так непривычно смотреть на Эрну: она кажется слабой и беззащитной.

— Ну что, насмотг’елись? — насмешливо бросает девушка. — Заканчиваем цирк и возвг’ащаемся к серьезным делам.

— А жаль, — протягивает Марк. — Могла бы ради разнообразия носить его. А то надоело тебя на работе каждый день видеть в этих бесформенных вещах. Может, заберешь его все-таки?

— Ja, — откликается Эрна из глубины квартиры.

— А вы давно с Эрной знакомы? — решают спросить я.

— Я понимаю, что ты ожидаешь, что я сейчас скажу, что мы вместе уже сотни лет, но, хвала Морене, это не так. Иначе я бы ее уже давно убил. Это же просто фюрер под прикрытием какой-то. Мы с ней знакомы почти с самого ее приезда в нашу страну. То есть, почти год. Она сама меня нашла, завела всякие разговоры про возрождение культа. Так складно говорила, пусть и с не очень внятным произношением. Ну, я и купился. А потом уже не смог с ней расстаться. Ну, ты, наверное, понимаешь меня. У Фогель такая харизма особенная, что после первого же разговора ее невозможно забыть, оставить в покое. Невзирая на свою неказистую внешность, скверный характер, мизантропию, Эрна все равно умеет очаровывать. Не зря же она была даже одно время дамой при королевском дворе. Пока королю не отрубили голову... Впрочем, не в короле суть. Но хочу предупредить сразу: у Эрны для всего есть свои особенные мотивы. Так что не расслабляйся с ней. Она очень и очень эгоистична и корыстна, когда дело касается ее планов. И она умеет и любит использовать людей.

— Дядя Мааарк, — возмущается Женя, дергая парня за зеленые волосы так, что тот шипит от боли. — Плеклатите говолить об Эрне гадости. И не пугайте Сашу. Она ведь совсем не такая!

— Кому как, — ворчит Марк, пытаясь вытянуть из цепких пальцев девочки свои волосы. — Тебя-то она уже тоже перевоспитала в маленького фюрера. А ведь тебе только семь лет.

— Восемь, — кричит Женя, еще сильней наваливаясь на парня и начиная беспардонно его кусать. Марк, явно недолго думая, отвечает тем же. Начинается потасовка между взрослым, состоявшимся парнем и маленькой, худенькой девочкой. Я перевожу взгляд на телевизор и пытаюсь сделать вид, что не имею никакого отношения к этому дурдому.

На экране идут новости. Диктор что-то взволновано говорит. За криками веселья тяжело разобрать, а пульт находится в эпицентре драки Жени и Марка, поэтому я не решаюсь его искать.

Кажется, говорится о каком-то теракте. Хотя...

Я встаю со своего места и подхожу ближе к телевизору, нагибаюсь к самому динамику.

— Причины смерти этих людей пока устанавливаются, — быстро говорит репортер. — По предварительным данным, погибло около двухсот человек. Население в ужасе. Есть предположения, что всему виной биологическая атака.

Изображение переключается, показывая погибших. Все они, как один, выглядят умиротворенными, улыбаются, словно просто уснули и видят прекрасный сон.

— Хэээй, — окликаю я находящихся в комнате, но никто не обращает на меня внимание, поэтому приходится звать громче: — Эй, посмотрите на это. Ничего не напоминает?

Женя продолжает дергать Марка за волосы и щипать за бок, но сам парень отвлекается. Сначала его лицо выражает недовольство тем, что его отвлекли от развлечения, но потом становится очень серьезным. Он быстро скидывает с себя девочку и ищет пульт.

— Подожди-ка, Евгена, — просит он, максимально поднимая громкость телевизора. — Эрна, иди сюда. Кое-что произошло. Срочно. Шнеля!

— Власти обещают предпринять все возможное, чтобы подобное не повторилось. — Эрна заходит в комнату, на ходу застегивая последние пуговицы темно-зеленой рубашки, и садится на подлокотник дивана, впиваясь взглядом в экран телевизора. — Расследование идет полным ходом, однако вся информация пока засекречена. Но есть данные, что это уже не первый подобный случай за последнее время, когда большое количество людей погибало без видимой на то причины. В некоторых городах Америки уже находили с десяток человек, умерших от остановки сердца, улыбаясь при этом. Но такие огромные масштабы дело приняло впервые.

Я наблюдаю, как меняется лицо Эрны. От подобных метаморфоз становится жутко. И это чувствуют все присутствующие. Женя затихает и прижимается к противоположенному углу дивана. Лицо Марка становится невообразимо серьезным, он напряженно следит за немкой, будто она хищный зверь, готовый в любой момент напасть. И только я растеряно озираюсь по сторонам и пытаюсь понять, что же здесь происходит.

— Эй, Фогель, только не психуй, — осторожно просит Марк.

— Amerika? — резко спрашивает Эрна.

— Да, они, — вздыхает зеленоволосый. — Около двухсот человек, кажется. Не в первый раз. Но не надо злиться. Все, в принципе, нормально. Правда же?

Всего за мгновение лицо Эрны совершенно преображается. И я понимаю, что близится катастрофа. Все происходит в одну минуту: Эрна издает полный ненависти, злобный рык, хватает первое, что попадается под руку, и швыряет в экран телевизора. Чашка с уже остывшим кофе разбивается на сотню осколков, забрызгивая все вокруг коричневой жидкостью. Женя испуганно взвизгивает и прячет лицо в ладошки. Телевизор гаснет — экран не выдержал такого удара. Звук, впрочем, продолжает идти. Говорят о погоде.

Эрна еще полминуты с ненавистью смотрит на почерневший экран, слегка склонив голову. В ней ужасающе мало осталось от человека. Потом она резко поднимается и стремительно выходит из комнаты, выплюнув непонятное для меня немецкое слово. Ее тяжелые ботинки отдаются грохотом в полнейшей тишине. Мне одновременно неловко и страшно видеть подобную реакцию от хладнокровной немки.

Я слышу, как в коридоре скрипит замок. Этот звук меня активирует, и я пытаюсь побежать за Эрной. Но тут же едва не падаю от того, что сильная рука тянет меня обратно.

— Куда собрался? — жестко интересуется Марк, сжимая мое предплечье. Я цепенею. От прошлой дружелюбности в нем мало что осталось. Серые глаза стали похожи на сталь, а вечна оптимистичная улыбка превратилась в злобную усмешку.

— Нужно за Эрной, — невнятно мямлю я, указывая в коридор, где уже хлопнула дверь.

— Кому нужно? — скептически хмыкает фрик. — Тебе? Не стоит. Из вас двоих бессмертная все-таки она. Поберег бы себя. Фогель сейчас в ярости. Убить тебя — раз плюнуть для нее. Тем более, она презирает собачью преданность от людей. Так что расслабься, сядь и не дергайся. Для твоего же блага.

Я делаю тщетную попытку вырваться и пойти все-таки за Эрной, но Марк грубо дергает меня и насильно усаживает на диван рядом с Женей. Одним быстрым движением убирает с лица зеленые волосы и смотрит на меня. После такого взгляда мне уже совершенно никуда не хочется.

Я опускаю глаза и рассматриваю пятно от кофе на светлом ковре. Марк еще минуту прожигает меня взглядом, потом разворачивается и уходит вглубь квартиры. Только после этого мои руки прекращают мелко дрожать. Как, оказывается, на меня давит общество этого чудаковатого фрика. Его странное дружелюбие пугает куда больше откровенной грубости Эрны. Хотя бы потому, что я уверен, что девушка в этом честна…

Я вздрагиваю, слыша едва различимый всхлип. Поднимаю голову и смотрю на Женю. Она продолжает прижимать ладони к лицу. Ее плечи бьет судорога, но ни единого звука. Я понимаю, что девочка плачет, напуганная поведением Эрны, которую она считает своей подругой. Я подтягиваю к себе девочку, ощущая, как каждая ее мышца напряжена, и прижимаю к себе, поглаживаю по волосам. Женю начинает еще сильней колотить, а потом она принимается реветь в голос. Стараясь отвлечь себя от размышлений об Эрне, я успокаиваю девочку, шепчу всякие идиотские слова.

— Наверное потому Эрна такая злобная, что ее никто так по голове не гладит, — бросает проходящий мимо Марк. — А надо бы. — Я недовольно зыркаю на него. — Не переживай. Она ужасно сильная. Побесится и успокоится. Просто произошедшее нарушает многие ее планы. А если бы ты побежал за ней, как собачонка, было бы только хуже. Кто-нибудь из вас обязательно сделал бы нечто, о чем сожалел бы потом долгое время. Так что, Алекс, можешь сколь угодно считать меня чудовищем, которое не позволило тебе выручить принцессу, но я просто-напросто спас тебе жизнь, грубо говоря.

— Наверное потому Эрна такая злобная, что каждый считает нормальным оставить ее одну, аргументируя все тем, что она сильная, — качаю я головой, не желая больше ничего говорить Марку. Женя почти успокаивается, лишь изредка всхлипывая.

— Слишком ты хороший, — вздыхает парень. — Особенно для таких, как мы с Эрной. Именно из-за подобных тебе людей культ и был уничтожен. Я и готов поклясться, что тебя когда-нибудь это тоже убьет. Когда ты связываешь себя с Арс Фатрум ты либо становишься чудовищем, либо умираешь, распятый простыми людьми или своими же. Жаль мне тебя.

Мне хочется наговорить Марку разных гадостей, но я давлюсь своими словами, вспоминая те кадры из прошлого, которые видел во время первой своей Колыбельной. Огни инквизиций и люди, забитые камнями. И приходится мысленно согласиться с парнем.

Но я не буду сожалеть, если умру или буду распят за то, что так любит Эрна. Ведь она, кажется, готова на это.

Я кое-как открываю глаза, пытаюсь сфокусировать взгляд на часах. Время уже далеко за полдень. Вздыхаю и с огромным усилием принимаю вертикальное положение на диване. Впрочем, сознание все еще отключено, поэтому я несколько минут бессмысленно смотрю на стену, изучая голубые обои с черными ветками деревьев. До утра в комнате у Марка творилось какое-то мракобесие: музыка, женский смех и очень странные люди, которые заходили в квартиру, как к себе домой. После того, как я в пятый раз отказался принять приглашение на их вечеринку, Марк соизволил закрыть гостиную и запретил своим гостям заходить ко мне. Но от этого, честно говоря, легче почти не стало.

— Почему всю ночь веселился Марк, а ощущение жесткого похмелья — у меня? — бурчу я, отрываясь все-таки от дивана и шлепая босиком на кухню.

Марк явно не умеет жить скромно. Кухня была оформлена в стиле хай-тек. Черные шкафы и стол, темно-серебристый холодильник и сантехника. На стенах черная матовая плитка с глянцевыми спиралями. Из общей картины строгих линий и темных цветов выбивались три насыщенно красных стула, плавно изгибающихся по спинке.

В таком стильном интерьере я чувствую себя некомфортно. Я-то ведь привык к общей кухне в общаге да маленькой кухоньке с отваливающимися обоями и желтоватым потолком у себя дома.

На столе стоит термокружка с приклеенным к ней ярко-розовым стикером в форме сердечка. Я удивленно вскидываю брови и отрываю его от чашки. «Дорогой Алекс, — гласит записка достаточно корявым и неразборчивым почерком, — я приготовил тебе кофе, пока ты спал. В холодильнике — еда. Чувствуй себя как дома. Люблю, целую, милый. Твой Марк».

Я несколько раз недоуменно моргаю и морщу лоб, пытаясь понять, что здесь происходит. Потом закатываю глаза, комкаю листик и метко бросаю его в урну.

— Целует он меня, — фыркаю я, открывая термокружку и отхлебывая сладковато-горький кофе. — Придурок.

Собрав из того, что было в холодильнике, пару бутербродов, я завтракаю и иду в ванную, ожидая увидеть там такую же роскошь. Ванну с львиными ногами или джакузи, например. Однако все оказывается очень скромно по общим меркам. Душ, ванна, зеркало с полочками для шампуней да небольшой шкафчик. Все оформлено в зеленовато-белых тонах. На зеркале еще одно ярко-розовое сердечко: «Полотенце в шкафу. Приятного душа, пупсик». По моему телу проходит судорога раздражения, и я вижу в зеркале, как мое лицо приобретает самое злобное выражение. Я закрываю глаза и считаю до десяти. Еще одна такая записка — у меня начнется нервный тик. Не открывая глаз, я срываю стикер и рву его. На мгновение приходит удовлетворение. А потом я вспоминаю, что мне с этим парнем жить еще до конца лета как минимум. Ну вот за что, а?

Я включаю воду и залажу под душ. Пол, хоть и керамический, но теплый. Мощные струи бьют по спине. Я подставляю им лицо и задерживаю дыхание. Во всем можно найти свои плюс: я сейчас совершенно один, а значит могу наслаждаться душем сколько угодно. Не то, что в общаге, где уже через пять минут соседи пытаются выломать дверь. Я беру шампунь с полки и выдавливаю себе на ладонь. И тут же судорожно смываю его, ужаснувшись кислотно-зеленому цвету. Но даже за пару секунд рука успевает приобрести салатовый оттенок. Я смотрю на зеленую воду, уходящую в слив, и чувствую, как стремительно мое настроение идет к нулю. Вот о полотенце, значит, он меня предупредил, а о том, что в банке с шампунем непонятная зеленая жижа — нет. Действительно, зачем?

Быстро завершив водные процедуры, я укутываюсь в теплое махровое полотенце. Внутри весьма противоречивые чувства: удовлетворение комфортабельным жильем и раздражение из-за его хозяина.

Пока я топтался по квартире, время приблизилось к пяти часам. И на что я только трачу свою жизнь? Вот так всегда с этими летними каникулами.

Я успеваю одеться и почти насухо вытереть волосы под шумовой фон телевизора, когда входная дверь негромко хлопает. Все еще обнимаясь с полотенцем, я выхожу в коридор. Марк пытается пристроить пакет с продуктами к стене так, чтобы он не падал. Не очень успешно. Парень пришел один, хоть я надеялся встретить Эрну, чтобы разузнать, что же произошло в Америке из-за Арс Фатрум. К сегодняшнему дню она должна была уже несколько остыть.

Еще минуту понаблюдав за возней Марка, я вздыхаю, молча беру огромный пакет и ухожу на кухню.

— Спасибо, — кричит мне вслед парень. — А то я все ждал, когда же ты до этого додумаешься. Как тебе спалось, принцесса? Не слишком жестко на диване? Не мешали крошки еды под подушками?

— Слушай, — резко говорю я, оборачиваясь на скалящегося фрика, — я, конечно, добрый парень, миролюбивый и все такое, но если ты продолжишь шутить в том же духе, я тебе точно что-нибудь сломаю. Понял?

— Я так смотрю, ты пытался помыться моим шампунем, — игнорируя мои слова, усмехается Марк, беря из холодильника железную банку газировки. — Хотя по волосам не видно. Вовремя одумался. А жаль. У нас был бы отличный тандем зеленоволосых придурков.

— Нет, — мрачно отзываюсь я. — Ты мои слова слышал?

— Слышал, слышал, обидчивый ты мой. Больше не буду, каюсь. Я просто пытался быть гостеприимным. Просто у меня это выходит своеобразно.

— Где Эрна? Решила отдохнуть от меня?

— Эм, нет, — растеряно отзывается Марк, усаживаясь на стул и растягиваясь на столе, несколько печально разглядывая запотевшую банку. — Я ее сегодня не видел — она не пришла на работу. Пришлось поставить ди-джеем какую-то глупую девчонку, которая совершенно не разбирается в музыке. Я думал, убью ее. А вот где носит Фогель, я не знаю. Если хочешь, можем перекусить и наведаться к ней домой. Вдруг она там сидит в депрессии, плачет, обнимает плюшевого медведя.

— Жуть какая, — усмехаюсь я. — Ты хоть сам это представляешь?

— Ну, из нас двоих, это ты веришь, что Фогель хрупкая и ранимая. Я-то Птицу знаю дольше, поэтому не переживаю. Но очень хочу ее увидеть, чтобы высказать все, что я думаю о ее прогулах. Она не имеет права так со мной поступать. Так что давай есть и в путь! А то я после работы голодный, как волк.

Марк резво вскакивает со стула и принимается за готовку. За кротчайшие сроки на столе появляется салат, горячие бутерброды и манящий ароматный кофе. Сразу видно, что парень привык к холостяцкой жизни.

До Эрны мы добрались достаточно быстро. Как оказалось, парень живет не так уж далеко — полчаса быстрого хода через какие-то трущобы и гаражи. Марк шел по этим подозрительным местам, как по красной дорожке, а я постоянно озирался по сторонам и прислушивался к посторонним звукам.

Дверь нам открывает Женя. Глаза у девочки красные, опухшие, губы поджаты. Увидев нас, она слегка улыбается, но видно, что ей это дается тяжело. Я провожу ладонью по волосам Жени, и она доверчиво жмется к моей руке.

— Эрны дома нет, — сообщает девочка, наблюдая, как Марк, словно ищейка, осматривает все помещения. — После того, как вы меня пливели домой, она так и не появилась. Я всю ночь была одна. — Я чувствую легкий укол совести, но потом вспоминаю о ночной вечеринке Марка. Не самые лучшие условия для ребенка. — Я не знаю, куда она могла уйти. Обычно Эрна говолит хотя бы мне, где ее можно найти, или когда она велнется. Она ведь не бросила меня, да? Она не могла.

— Конечно не могла, — улыбаюсь я, и малышка доверительно прижимается ко мне.

— Не могла, — поддакивает Марк из глубины квартиры. — Она же несет ответственность за тебя. Зато вот свалить в Америку на неопределенный срок, дабы раздать всем на пряники, — вполне в ее духе. И это уже не очень хорошо. Черт его знает, что придет ей в голову. Телефона у нее все еще нет? — Женя мотает головой и утыкается носом мне в живот. — Никакой ответственности. В двадцать первом веке живет ведь.

Марк осуждающе качает головой и уходит на кухню. Я слышу, как он громыхает чашками.

— Не переживай, она обязательно вернется, — говорю я Жене и веду ее на кухню. — Она решит свои проблемы и сразу же вернется. Просто Эрна у нас взбалмошная. Но она же любит тебя. Я уверен.

— У вас есть бумага и карандаш? — внезапно спрашивает Марк, разливая по кружкам чай. — Но именно карандаш, не ручка.

— Да, сейчас принесу, — кивает Женя и топает в комнату. Я с удовольствием отмечаю, что у нее все чаще получается выговаривать букву «р».

Когда зеленоволосый получает желаемое, он начинает что-то сосредоточено чертить, отвернувшись от всех, словно ребенок. Мы с Женей недоуменно переглядываемся и синхронно пожимаем плечами.

— Может, заберем Женьку к себе, пока Эрна куда-то пропала? — предлагаю я, но Марк меня игнорирует, продолжая пыхтеть над листиком, забыв даже про чай. А Женя благодарно улыбается мне. Я чувствую себя виноватым за то, что не могу дать девочке чего-то большего. Все-таки Эрна чудовище, раз позволила себе так привязать ребенка. И это притом, что сама говорила, что нигде надолго не задерживается. Это подло.

— Так, все готово! — внезапно вскрикивает Марк, с гордостью демонстрируя нам свои старания. На листке начерчена копия доски Уиджи. По краю нарисованы руны. В центре, под буквами, красуется портрет женщины в капюшоне. Лицо ее тяжело разглядеть. Только длинные черные волосы. И крылья за спиной вроде ангельских. Фрик выжидающе смотрит на нас с Женей, словно ждет похвалы за старания.

— Ну и что ты собираешься с этим делать? — скептически скривившись, спрашиваю я. Марк закатывает глаза и разочарованно вздыхает.

— Собираюсь искать Фогель. Кто-то же должен действовать, в отличие от вас, которые только ныть способны. — Я возмущенно открываю рот, но Женя дергает меня за рукав, и я все-таки молчу. — Все адепты культа связаны между собой. Так что, имея некоторые способности, можно найти кого угодно. Сейчас я призову Морену, и она нам поможет.

— А почему не Хель? — спрашиваю я. — Это было бы логичней. Она всегда ходит вместе с Эрной.

— Потому что я не могу призвать Хель, — огрызается Марк. — Это доступно только адептам скандинавского культа. Но я не думаю, что ты в состоянии это сделать.

Я возмущенно фыркаю. Но вслух не высказываюсь — и так ведь понятно, что парень прав.

Марк садится на пол и кладет перед собой импровизированную доску Уджи. Закрывает глаза и что-то шепчет. По растянутым гласным и мягкой певучести слов я понимаю, что это тот же язык, которым поется Колыбельная. Но я не понимаю, о чем парень говорит. Видимо, на этом языке существуют и другие заклинания. Вроде того, которое Эрна использовала, когда мы убегали из квартиры старика, которому я пел.

Карандаш, лежавший на листике, судорожно дергается. Я вздрагиваю. Вообще-то, я ожидал, что смогу видеть любых богов смерти, имеющих отношение к культу, но, видимо, это не так.

Дыхание Марка учащается, а лицо заметно бледнеет. Он молчит и пристально следит за движением карандаша, который быстро обводит буквы. Я чувствую, как меня прошибает холод. Я поднимаю глаза на окно и судорожно выдыхаю. За стеклом, на уровне пятого этажа, замерло темное облако, лишь отдаленно напоминающее человеческую фигуру. Там, где должны находиться глаза, пылают два ярких угля. Как я ни стараюсь, у меня не получается отвести глаз от Морены. Мельком я замечаю, что карандаш замер. Облачная голова склоняется набок. В мгновение ока черный туман преобразуется в фигуру совы и становится материальным. Сова шкрябает когтями по подоконнику и приземляется. Карандаш снова начинает движение, гораздо быстрей, чем в прошлый раз. А потом все мгновенно заканчивается. Сова издает пронзительный крик и, хлопая крыльями, взлетает. Я вздрагиваю от ее резкого движения и смотрю на Марка. Я ожидал, что он как-то заговорит со своей богиней, позовет к себе, но вместо этого парень сидит, низко опустив голову, и тяжело дышит, будто пробежал марафон.

— Эм, у тебя что-нибудь вышло узнать? — робко интересуюсь я, но осекаюсь, заметив на листке бумаги красные разводы. — Ты в порядке?

— Вполне себе, — усмехается Марк, резко запрокидывая голову. Но голос его предательски дребезжит, а на пол падает еще пару капель крови. Парень прикладывает к носу ладонь. Нормально он точно не выглядит.

— Не думаю, что ты в порядке, — качаю я головой. — Тебе стоит прилечь. Хотя бы пока кровь из носа не остановится.

— Экий ты заботливый, Алекс, — ехидно фыркает Марк, пытаясь подняться с пола — его заметно шатает. — Ты бы мне еще Колыбельную спел для полного выздоровления.

Я цокаю языком, но ничего не говорю — не навязывать же ему свою помощь. Но пока парень осторожно, держась за стены, идет к ванной комнате, я слежу за ним краем глаза, чтобы, в случае чего, успеть его поддержать. Когда фрик скрывается за дверью, я перевожу взгляд на Женю. Та с интересом разглядывает листок Марка, но прочесть послание на нем невозможно.

— С ним точно все будет в порядке? — спрашиваю я. — Что, вообще, произошло?

— Марк плизвал Молену... Мо-ре-ну. Эрна говолила, что плизивать богов смерти — это опасно. Так делали только в клайних случаях. Потому что на плизив уходит жизненная энелгия. Марку стало плохо из-за того, что Морена медленно убивала его своим плисутствием.

— Но ведь я же разговаривал с Хель. И ничего такого не было.

— Потому что фрау Хель сама плишла к тебе. А насильно вызванный бог будет вести себя совсем по-длугому. Ланьше этим занимались только главы культа. Их боги не трогали.

— Разве Марк не является главой славянского культа? — вскидываю я брови, все больше путаясь в происходящем.

— Да. Но, навелное, непотомственным. А плосто лучший из валиантов. Но Эрна говолила, что он не в пелвый лаз так глупит. Поэтому с ним все будет хорошо. Не пележивай так, Саша. Все адепты культа — очень сильные люди.

— Ага, и повальная глупость и тяга к самопожертвованию — одна из отличительных особенностей, — хмыкаю я, а девочка лишь пожимает плечами и неуверенно улыбается мне.

— Эрна никуда не уехала, — выходя из ванной, говорит Марк. Цвет его лица стал уже куда лучше. Он вытирает мокрые волосы, оставляя на бежевом полотенце зеленые разводы. Возвращается на кухню и садится на единственный стул, который я ему уступил. Женя от слов парня заметно веселеет. Я задумчиво тру переносицу.

— А где она тогда?

— Ммм, я не очень смог разобрать, но, кажется, общается с адептами своего культа.

— Их так много в нашем городе?

— Да нет, — отмахивается Марк, с сожалением разглядывая полотенце. — Фогель же потомственная глава Арс Фатрум. Поэтому она может общаться с адептами с помощью Хель. Ну или использовать заклинание, чтобы им сниться. Так что, вероятней всего, она затаилась в какой-нибудь секретной квартирке и проворачивает свой гениальный план. Скоро вернется. Морена пообещала найти ее и передать, что мы волнуемся.

— А что насчет тебя? Ты не являешься потомственным главой?

— К сожалению, нет. Все, кто имел отношение к праотцам славянского культа, погибли либо во второй мировой, либо попали под репрессии Советского Союза. То же можно сказать и про скандинавский культ. Только они попали в лапы нацистов. Ты должен понимать, что наши способности — это могущественнейшее оружие. Любая держава хотела бы их заполучить под свой контроль. Но пока кара богов смерти кажется страшней газовой камеры или же расстрела. Коренной американский культ был среди индейцев. Их почти всех уничтожили. По разным причинам, да. Но и знание песни Смерти играло в этом не последнюю роль. От американского культа осталась горстка людей, меньше сотни. Да и там семьдесят процентов нечистокровных, имеющих смутные задатки для песни, но не более. А ведь фельрид предоставляет еще очень много различных заклинаний. Меня выбрали главой славянского культа из-за того, что во мне течет чистая кровь. Ну, насколько это возможно, если считать времена от первых цивилизаций. Мои родители — оба адепты культа. И они помнят о нем, но не хотят ничего о нем знать, боясь подвергнуть себя опасности. Поэтому Морена обратилась ко мне. Можно считать, что я лучший из худших. Впрочем, когда я начал собирать по крупицам славянский культ, я нашел очень много одаренных. Но все они еще дети. Вроде Жени или чуть старше. Только у нашей Евгены тоже скандинавские корни. Думаю, тут опять-таки сыграла важную роль вторая мировая. И всех этих детей, многие из которых уже безо всякого обучения знают Колыбельную, можно считать, ну... второй волной возрождения культа. А вот если говорить о взрослых, то почти все они растеряли свои способности. Так что остается надеяться только на молодое поколение. По возрасту ты к нему не относишься, но Эрна говорила, что ты очень способный и талантливый. У нее на тебя большие надежды. Не удивлюсь, на самом деле, если ты имеешь корни среди первых адептов культа, праотцов.

— И что ты собираешься делать со всеми этими одаренными детьми? — спрашиваю я. — Отбирать у родителей, как Женьку, и воспитывать истинными адептами?

— Не говори глупостей, — досадливо хмурится Марк. — Никто Евгену из семьи не забирал. Просто она у нее неблагополучная, поэтому Эрна решила, что пусть лучше Женя будет жить с ней. — Девочка цокает языком и осуждающе смотрит на парня, тот извинительно разводит руками. — Ну, значит, не будем об этом. Что касается других детей, то я, напротив, хочу, чтобы они воспитывались в обществе обычных людей. Иначе мы просто повторим ошибку всех предыдущих поколений культа. Основная моя цель — доказать человечеству, что мы — такие же люди, как и они, что нас не надо бояться или ненавидеть. Хочу, чтобы наши способности воспринимались хотя бы так же, как работа стоматолога. Страшно, но не вредно. И для этого детям из культа необходимо жить в обществе, показать ему, что они такие же дети. Я встречал девочку, которая случайно спела Колыбельную своей кошке, которая умирала в страшных муках. Вот так просто, глядя на мучения своего любимого животного, она вспомнила слова песни Смерти. Сначала родители испугались, посчитали ее ненормальной. Но после разговора со мной, они начали ее поддерживать, объяснять, в чем суть тех странных слов, которые возникают в ее голове каждый раз, когда она видит чьи-то мучения. Этих детей не нужно изолировать, их надо обучить жить с этим, понимать, кому можно петь, а кому нет. Дети Арс Фатрума рождаются и в абсолютно обычных семьях. Просто гены пробиваются наружу в определенный момент. И таким родителям тоже необходимо объяснить, что они должны поддержать и защитить своего ребенка, а не считать его чудовищем. Я хочу положить конец эре, когда адептов Арс Фатрум считали мучениками.

Я с непередаваемым удивлением смотрю на Марка. Его пламенная речь о детях культа производит на меня неизгладимое впечатление. Мне хочется подписаться под каждым его словом. На миг мне становится стыдно, что у меня в жизни никогда не было столь высоких целей. Но потом я успокаиваю себя тем, что я ведь тоже могу участвовать в воплощении этой идеи в жизнь. Этому парню проповедником бы работать. Или политиком. Его харизма, помноженная на умение красиво говорить и экстраверсию, даст потрясающие результаты.

— Вот, значит, в чем ваш с Эрной план.

— Нууу, — невнятно протягивает Марк, отводя глаза в сторону. — В принципе, у нас с Фогель одна цель — возродить культ и позволить ему спокойно существовать в современном мире. Просто способы достижения несколько разнятся. У немки есть привычка всегда действовать в одиночку. Ну и пусть. Главное, что мы хотим возродить культ. Ладно, — внезапно говорит Марк, поднимаясь со стула, — с вами хорошо, а без вас еще лучше. Шутка. Пойду я домой. У меня еще дела по работе и прочее. А ты, Алекс, присмотри за ребенком и дождись Эрну. Как вернется — позвони мне. Я хочу самолично надавать ей подзатыльников за излишнюю вспыльчивость.

Я успеваю только открыть рот, чтобы возмутиться, когда Марк уже хлопает дверью.

— Чертовы экстраверты, — бурчу я. — Раскомандовался тут.

Женя подбирается ко мне ближе и бодает головой в плечо, улыбается. Я вздыхаю и треплю ее по волосам.

— Чем займемся?

— Мы можем пойти погулять, — смущенно бормочет Женя. — Куда-нибудь в палк. Зоо.

— Ты хочешь в зоопарк? — улыбаюсь я. Девочка кивает и сконфуженно прячет взгляд, уткнувшись носом мне в живот. — Ну, хорошо, пойдем. Я давненько не был в зоопарке. Думаю, это будет здорово. У нас как раз есть еще несколько часов до закрытия.

Женя радостно подпрыгивает на месте, хлопает в ладоши и бежит собираться.

С первой же минуты стало ясно, что девочка никогда не бывала в зоопарке. Она подбегала к каждому вольеру и радостно кричала «смотри, смотри». Кажется, впервые я видел в Жене просто ребенка, а не рассудительную личность. Она смеялась над пингвинами и восхищалась изящным тигром. Детские глаза сверкали счастьем. И мне было приятно быть хотя бы косвенной причиной этой радости. Я накормил Женю мороженым в рожке, купил ей сахара, чтобы она могла покормить лам и пятнистых пони. Мне очень хотелось, чтобы Женя тоже могла быть обычным ребенком. Как говорил Марк.

Вернулись мы только вечером, когда уже начинало темнеть. В троллейбусе девочка почти задремала на моем плече. Дома, пока я делал ей чай и пытался пожарить яичницу, Женя крепко уснула в кресле, накрывшись кожаной курткой Эрны.

Я вздыхаю. Ужин ставлю на пол, а девочку осторожно беру на руки и переношу ее на кровать, накрываю одеялом. Женя даже не открывает глаз. Куртку вешаю в шкаф.

Я выключаю одинокую лампочку под потолком, забираю ужин и, закрыв за собой дверь, выхожу на кухню. Решив, что продукты не должны пропадать зря, сажусь есть.

Не успеваю я поднести ко рту первый кусочек яичницы, как мой телефон начинает звонить. Я смотрю на экран и хмурюсь — незнакомый номер.

— Алло?

— Эрны еще нет? — взволнованно спрашивает Марк. Я слышу, как он делает громче телевизор.

— Эм, нет, — растеряно отзываюсь я. — Что-то случилось? И откуда у тебя мой номер?

— Слушай внимательно, передашь ей потом.

Судя по звуку, парень подносит телефон к динамику телевизора. Звучит новостная заставка. Потом голос диктора:

— Несколько дней назад в нескольких американских штатах нашли около двухсот человек, умерших от остановки сердца. Подобные случаи были и до этого, но не в таких масштабах. Все это время причины были неизвестны. Строились версии об эпидемии нового, еще неизученного вируса. Но сегодня американские власти выдвинули предположение, что стоит за этим происшествием. — Голос диктора сменяется мужским голосом переводчика. — Это уже не первый случай в истории нашей и других стран. Есть множество исторических документов, свидетельствующих о том, что существует некая организация, умеющая психически воздействовать на людей с помощью набором определенных звуков. Эта мелодия влияет разрушающе на организм человека, из-за чего человек сначала впадает в кататонию, а после умирает от остановки сердца. Подобные случаи задокументированы в Америке, нацистской Германии, Советском Союзе и многих других странах. Эта организация называет себя Арс Фатрум. До сегодняшнего дня о них ничего не было слышно. Но сейчас версия об их участии в убийствах является основной. По предварительным данным, члены этой организации запустили вирусную мелодию с помощью незарегистрированной радиостанции или же подключились к телевидению. Поэтому убедительно просим людей быть осторожными. Если вы внезапно обнаружили новую радиостанцию или же телевизионный канал, то сразу же его выключите — это может быть опасно для вашей жизни. В случае обнаружения звоните в полицию. — Голос диктора возвращается. — Пока цели террористов остаются неясными. Как и то, с помощью какой мелодии они добиваются таких результатов. Но американские власти продолжают расследовать это дело. К ним подключаются и другие страны.

Эфир обрывается, раздается шум, а потом снова возбужденный голос Марка:

— Слышал? Нет, ты это слышал? Это запись утренних новостей. Они объявили о существования культа по телевизору! Они снова делают нас чудовищами! Сейчас снова начнется эта охота на ведьм. Черт. Из-за них может рухнуть весь мой план! Ты хоть представляешь, чем это будет чревато для будущего культа? Да даже сейчас, если поймают тех, кто запустил Колыбельную по радио, это будет конец. Нас либо окончательно уничтожат, либо снова будут отлавливать для изучения и использования, как у нацистов. Это просто ужасно!

— Хэй, тише, — пытаюсь я вклиниться в поток речи Марка. — Ничего еще не потеряно. Я почти уверен, что большинство даже не поверит в эту версию. Просто сам посуди: как для обычного человека будет звучать новость о какой-то организации, убивающей людей с помощью звука через радио или телевизор. Бред же. Кстати, почему они, вообще, это сделали?

— Ммм, — невнятно раздается в трубке. — Я не знаю. Это все против изначального плана. Надеюсь, ничего подобного больше не повторится. Очень надеюсь. Тебе обязательно нужно обсудить произошедшее с Эрной. Думаю, к тебе они прислушается больше, чем ко мне. Да, точно. Ты же добрый, хороший и блаблабла. Фогель будет стыдно.

— Что? — недоуменно спрашиваю я.

— Пока, — внезапно бросает Марк и отключается. Я так и остаюсь сидеть с телефоном у уха, слегка прищурившись. Что это такое было? Я медленно кладу телефон на стол и с подозрением на него кошусь, будто он представляет опасность. Потом качаю головой и возвращаюсь к трапезе.

Закончив с едой и помыв всю накопившуюся посуду, я становлюсь посреди кухни и, уперев руки в бока, осматриваюсь вокруг. Ну и чем мне теперь заняться? Попробовать добраться до дома Марка? Остаться ночевать здесь и ждать возвращения немки? Если выбрать второй вариант, то чем мне сейчас заняться?

Я сажусь на единственный стул и смотрю время. Ночь давно уже перевалилась за полночь. Я вздыхаю и кладу голову на стол, подложив под нее руки. Куда я пойду посреди ночи-то через гаражи? Тут никакие занятия спортом тебе не помогут.

Пока я пытаюсь задремать в такой неудобной позе, в голове смешиваются различные мысли: о культе, о детях, о происшествии в Америке, о плане Эрны. Никогда бы не подумал, что смогу оказаться чуть ли не центре подобных событий. А ведь всегда мечтал о приключениях. Вот, получите, распишитесь. Только вот, чем больше я узнаю о культе и его проблемах, тем меньше мне уже хочется участвовать в этих приключениях.

Из состояния полудремы меня выводит робкий стук в дверь. Я отрываю потяжелевшую голову от стола и сонно тру глаза, пытаясь понять, действительно ли был стук, или мне приснилось. Но тут он снова повторяется.

Я встаю и открываю дверь. Эрна приветливо поднимает руку и устало улыбается, опираясь плечом на стену. В кучерявых волосах повисли паутинки и пыль. Под черными глазами легли глубокие, почти фиолетовые синяки.

— Эрна, где ты?.. — пытаюсь воскликнуть я, но Фогель быстро зажимает мне ладонью рот и недовольно хмурится. Ее рука шершавая, грубая и очень холодная, пропахшая степными травами. Я беру ее за запястье и осторожно отдираю ото рта.

— Не задавай глупых вопг’осов о том, где я была, чем занималась и тому подобное, — просит девушка. Голос у нее тихий, ослабший, с легкой хрипоцой.

— Хорошо, — киваю я. — Заходи уже. Выглядешь изможденной. Сделать тебе кофе?

— Ja, — улыбается Эрна и заходит в квартиру, опираясь на стены. Она пытается нагнуться, чтобы снять обувь, но ее заметно ведет в сторону, поэтому девушка бросает эту идею и идет на кухню, топая тяжелыми ботинками. Я провожаю ее взволнованным взглядом. Прислушиваюсь к закрытой комнате — Женя все еще спит.

— Хэй, садись на стул, — командую я, заметив, что немка пытается по стенке сползти на пол, где сидела обычно. — Ты потом на ноги не поднимешься. А тащить тебя на руках в комнату я не собираюсь.

— А я вьедь только хотьела похвалить тебья за заботливость, — почти осуждающе качает головой Эрна, но все-таки садится на стул. — Мог бы и донести. Я не такая тяжелая. Как пг’овел эти дни без меня?

— Ходил в зоопарк с Женей, — говорю я, ставя чайник на огонь. — Едва пережил ночную вечеринку у Марка. Больше ничего такого. Женя очень волновалась за тебя, думала, что ты ее бросила. С твоей стороны, это не очень прилично так поступать.

— Я знаю. Постараюсь испг’авиться. Спасибо, что пг’исмотрел за ней. Надеюсь, ей понг’авилось в зоопарке?

— Она была в восторге, — улыбаюсь я, ставя перед Эрной чашку с кофе. — Особенно, когда кормила лам.

— Здорово. Сводишь как-нибудь и менья покормить лам?

— Да, конечно, — слегка сконфуженно отвечаю я, ощущая, как краснею под пристальным взглядом бездонных черных глаз. — Марк просил передать тебе не очень приятные новости. Сказать сейчас, или ты сначала поспишь?

— Если они непг’иятные, то нужно сейчас, — вздыхает девушка, глотая обжигающую жидкость. — Что-то связанное с культом? Или вчерашними новостями?

— Да, вроде того, — протягиваю я, пытаясь подобрать слова так, чтобы снова не взбесить немку. — Марк давал послушать мне запись новостей. Там выступал какой-то мужчина из Америки и говорил, что виной произошедшему может быть некая организация Арс Фатрум. Опирался на различные документы и свидетельства. Вас… нас считают террористами. А еще он сказал, что Колыбельная передавалась по радио или телевидению. Но вот что меня больше всего удивило, так это то, что они так открыто озвучили название культа по новостям. Марк теперь очень переживает, что из-за этого адептов Арс Фатрум снова начнут считать чудовищами.

— Мы и есть чудовища, — качает головой Эрна. — И этого нет смысла стыдиться. Марк слишком идеализирует.

— Он мне сегодня рассказал о вашем плане.

— Неужели? — насмешливо вскидывает брови девушка.

— Да, про то, что вы хотите возродить культ благодаря детям, вроде Жени. И что хотите, чтобы они спокойно жили в обществе, опирались на него. Только он еще сказал, что у вас разные способы достижения этой цели. — Эрна кивает, но ничего не говорит. — Пока я слушал Марка, я решил, что это отличная идея. И правильная. Так что я с радостью буду помогать вам. Если позволите, конечно. Кстати, что-то ты не сильно расстроилась из-за новости об американском культе. Тебя не волнует, что теперь о вас знают?

— Я немного разочарована американским культом. Они действуют не по плану. Но все равно уже ничьего не изменить. А сил злиться у менья сейчас пг’осто нет. Буду корректировать план по мерье развития событий.

— А в чем его суть? — спрашиваю я, поднимая глаза на девушку. — Эй, у тебя кровь из носа пошла!

Эрна, только собравшаяся мне ответить, замолкает и касается пальцами верхней губы. Заторможено отводит руку и растеряно смотрит на капли крови. Я быстро иду в ванну и беру салфетки, смачиваю их холодной водой.

— Подожди, не запрокидывай так голову, — говорю я, осторожно прикладывая к переносице девушки холодные салфетки. — Это из-за того, что ты пыталась связаться с американским культом? Марк сегодня рассказывал, что подобная связь пагубно влияет на организм. Тебе точно нужно отдохнуть. Желательно пару дней. Надо же как-то себя беречь.

— Зачьем? — спрашивает Эрна, глядя прямо мне в глаза. Я снова теряюсь от такого вопроса.

— Потому что есть люди, которые волнуются о тебе.

— Я нелепо бессмертна. Со мной ничего не может случиться.

— Даже если так, — упрямо твержу я, — не стоит относиться к себе столь безразлично. Ведь люди не всегда помнят, что ты бессмертна. Да и, как я понял, бессмертие не исключает боль.

— Скорее множит, — усмехается Фогель, и мне становится от этого невыносимо горько. Я поправляю салфетку на ее переносице и отхожу к окну.

— Почему ты так себя ведешь?

— Потому что всье, что менья окг'ужает, похоже на чашку.

— Что? Какую еще чашку? — спрашиваю я, недоуменно хмурясь.

— На вот такую.

Эрна ставит на стол свою чашку с допитым кофе и одним резким, но изящным движением тонкой руки скидывает ее со стола. За секунду чашка достигает пола и разбивается на осколки, разбрызгивая остатки гущи. Четыре крупных осколка и десятки поменьше, ручка отлетает к моим ногам. Я вздрагиваю от звука разбивающегося фарфора и ошеломленно смотрю на немку. Она совершенно флегматично разглядывает мусор, который несколько секунд назад был одной из ее любимых чашек. Она упирает локти в колени и кладет на руки голову. Ее спина сильно сутулится, под зеленой рубашкой видны острые позвонки.

— Это очень пг'осто, — говорит Эрна настолько тихо, что мне приходится успокоиться и прислушиваться. — Моя жизнь, как чашка, которую разбили. Ее уже нельзя собг'ать, склеить. Сколько ты ни пытайся, ни извиняйся за свою неаккуратность. Даже если ты собьерешь все осколки, зальешь клеем, она уже не будет пг'ежней. В этой чашке все равно будьет не хватать деталей, она будет уродлива, ты не сможешь из нее пить. Пг'осто бесполезный мусор. И чтобы это испг'авить, тебе нужно обернуть время вспять, к тому моменту, когда чашка еще была целая. Но это невозможно. Поэтому у тебья остается лишь груда осколков, которые либо жалко выкинуть, либо нет такой возможности.

Девушка замолкает. Кровь уже остановилась, поэтому немка просто рвет на кусочки влажную салфетку. Своеобразный акт разрушения. Я смотрю на осколки чашки и против своей воли действительно вижу в них всю сущность этой девушки — разбитая и никому уже ненужная. Но я совершенно не знаю, что делать с этим откровением.

— Ты слишком хороший, — внезапно говорит Эрна, запустив длинные пальцы в копну своих кучеряшек. — Это может сыграть с тобой злую шутку. Никто не поймет того, кто любит битые чашки. А мнье будет очень жаль, если тебья ранит или убьет этими осколками. Если кому из нас и нужно себья беречь, то все-таки тебе. С самой первой минуты, как ты меня увидьел, нужно было бежать.

— Возможно, — задумчиво отзываюсь я. — Но знаешь, я ни на минуту не жалею, что не поступил так. Ты — это ужасный, но все-таки правильный выбор. А теперь я хочу... нет, требую, чтобы ты пошла спать. Возможно, это рассеет твою нездоровую философию про чашки.

Эрна улыбается и безо всяких возражений встает. Ее ноги подкашиваются, она едва успевает схватиться за стол. По выражению лица я понимаю, что девушку злиться на саму себя за такую слабость. Я подхожу и осторожно беру ее под руку. Сначала Эрна дергается и смотрит на меня диким зверем, но уже через секунду ее взгляд заметно смягчается, и она позволяет мне помочь ей дойти до комнаты. Невзирая на все звуки и звон разбитой чашки, Женя так и не проснулась.

— Ложись спать, — шепотом говорю я. — А мне надо убрать остатки твоего наглядного примера про чашку. А то Женя выйдет на кухню и порежется. Буквально. Это будет не очень хорошо.

— Мы уже почти семейная пара, — ворчит Эрна, отстраняясь от меня. — Вот почему ты такой заботливый? Я же только минуту назад говорила, что подобная добг'ота не доведет тебя ни до чего хорошего.

— Ну кто-то же должен быть добрым, — улыбаюсь я. Эрна только вздыхает и упирается лбом мне в плечо.

— Серьезно, береги себья. Я никогда себе не пг'ощу, если с тобой что-то случится.

— Да не волнуйся ты так, — говорю я и кладу ладонь на медные пружинки волос девушки. Они оказываются неожиданно мягкими, хотя внешне больше похоже на проволоку.

Немка отстраняется и, шатаясь, добирается до кровати, осторожно садится, чтобы не разбудить сопящую Женю. Когда Эрна смотрит на девочку, я даже в тусклом освещении с кухни могу видеть, сколько нежности и чувства вины в этом взгляде.

Я молча разворачиваюсь и иду на кухню, прикрыв предварительно за собой дверь в комнату. Время на часах близилось уже к трем утра. Вчера в это время как раз шла к завершению вечеринка Марка. Отлично, главное — стабильность.

Заметив в углу коридора веник, я тщательно сметаю все осколки вместе и выбрасываю. Пол был еще немного липкий от пролитого кофе, но это проблему я решаю оставить на завтра. С каждой минутой веки все сильнее наливались тяжестью. Сонно моргая, я возвращаюсь в комнату.

Эрна лежит на кровати, укрывши ноги краем одеяла, и крепко обнимает Женю. На губах девочки счастливая полуулыбка. Они обе спят. Я не могу сдержать облегченного вздоха. Теперь-то все хорошо. Я подхожу к ним и натягиваю одеяло на плечи Эрны. Женя на миг открывает глаза, расфокусировано смотрит на меня, а потом обратно закрывает. Немка же даже не шевелится и тогда, когда я неловко спотыкаюсь об ее ботинки, брошенные около кровати. Хочется повозмущаться о неаккуратности Эрны, но я сдерживаюсь. В конце концов, у нее просто нет сегодня сил на такие мелочи.

Порывшись в шкафу, в надежде найти там плед, одеяло или хоть что-нибудь в этом роде, я обреченно вздыхаю, забирая с вешалки кожаную куртку Эрны. Лучше так, чем совсем ничего. Ну или с плащом чумного доктора. Немного по-кошачьи устроившись в кресле, я накрываюсь курткой и закрываю глаза. Я чувствую, что ее воротник пахнет чем-то пряным и немного медом. Этот запах успокаивает. В голове непроизвольно возникают слова Колыбельной. Но я даже не пытаюсь им сопротивляться. Язык Хаоса кажется очень красивым. Когда Колыбельная подходит к концу, я слышу мысленный голос Хель: «Спасибо за нее». Потом сразу же проваливаюсь в глубокий сон.

Эрна напролом шла через лес. Ветки больно хлестали ее по лицу, рукам, ногам. На щеках из царапин уже сочилась кровь. В голове у девушки стояла гулкая пустота. Эрна только могла прислушиваться к своему сбитому дыханию. На небольшую поляну она чуть ли не вывалилась из зарослей кустов, но колено все-таки ободрала колено о колючки можжевельника.

Все еще тяжело дыша, Эрна опустилась на землю. Она чувствовала влажную, мягкую землю, подстилку мха, мелкие веточки и колючки. Девушка всему силами старалась абстрагироваться об себя самой, сосредоточиться на лесном воздухе, тихом плеске воды в маленьком озере, закатных лучах солнца, пробивающихся сквозь деревья.

Эрна сделала глубокий вдох, задержала дыхание и легла на землю. Платье мгновенно промокло. Девушка повела рукой по настилу мха, а потом с силой сжала ладонь в кулак. Тонкие пальцы загребли ком земли, травы и мха, ногти больно впились в ладонь. Закусив губу, Эрна стиснула зубы так, что по подбородку потекла кровь. И пока ее опустевшее тело наполнялось физической болью, холодом и углекислым газом, Эрна чувствовала, как к ней постепенно возвращаются силы жить. Но внутри, чуть ниже сердца, зарождалось и что-то еще: черное, пугающее и всепоглощающее.

Почувствовав, что ее тело уже на пределе, а инстинкт самосохранения скоро возьмет вверх, девушка резко поднялась, снова начиная дышать и одновременно разжимая кулак и зубы. Голова закружилась, а в глазах потемнело. Эрна легла на спину, разглядывая разорванное ветками деревьев небо. Она не знала, сколько так пролежала, пока боль в губе и ладони утихла, а холод заставил зубы мелко стучать.

Кое-как собрав остатки сил, Эрна все-таки встала, устало потерла грязными руками лицо. Ссадины от веток отдавались неприятной болью.

В лесу уже было сумрачно. Эрна подошла к маленькому озеру, спрятавшемуся среди деревьев, и осторожно сняла платье, которое насквозь промокло от земли.

Адепты культа приходили к озеру Очищения как минимум каждый месяц. Считалось, что купание в этом озере очищало от груза тех жизней, которые адептам пришлось забрать. Старшие адепты бывали здесь чаще — озеро позволяло связаться с богом смерти без вреда для здоровья даже если ты не имеешь отношения к старейшинам. Эрна приходила сюда почти каждую неделю. Она не чувствовала облегчения или очищения от смертей, но ей нравилось, как вода касалась кожи. Абсолютная тишина позволяла успокоиться расшатанному разуму. Это было единственное место, где можно забыть о гонениях, долге, страхе и ненависти окружающих. Эрна любила часами сидеть в воде или на берегу и разговаривать с Хель, слушать ее рассказы о Хельхейме, Асгарде и прошлом человечества.

Девушка осторожно опустила ноги в воду, вздрагивая от холода. По поверхности пошла красивая рябь. Эрна заворожено ее рассматривала, а когда она прекратилась, одним движением спустилась с высокого берега в воду. Ступни почувствовали мелкий песок на дне. В лесной тишине раздался лишь робкий всплеск, который мгновенно был поглощен шелестом деревьев.

Вода у самого берега была чуть выше талии. Привыкнув к холоду, Эрна медленно пошла к глубине. Она остановилась почти у самого центра озера, когда вода накрыла хрупкие плечи с мелкой россыпью веснушек.

С момента показательной казни почти всех старших адептов культа Хель больше не появлялась. Эрна всем своим естеством боялась, что больше никогда не сможет увидеть богиню. Впрочем, это было бы понятно. После произошедшего даже оставшиеся старшие адепты отреклись от культа, чтобы избежать повторения участи Элизабет. А если культ распался, то зачем теперь хозяйке Хельхейма возвращаться на землю?

— Мать и защитница моя Хель, — прошептала Эрна, закрыв глаза, — приди ко мне еще хоть раз. Ты — единственное, что осталось у меня в этом мире. Не бросай меня одну.

— Я и не думала бросать тебя, дитя мое, — услышала девушка низкий, хриплый голос Хель.

— Культ пропал, — прошептала Эрна, открывая глаза. Богиня стояла на противоположенном берегу, слегка склонив голову.

— Он не может пропасть. Просто сейчас не лучшие времена. Люди сломлены, разбиты. Но им нужна поддержка, надежда, что все еще может наладиться.

— Я бы хотела дать им такую надежду. Но что я могу сделать?

— Просто быть. Всегда. Рядом. Незримо следить за их покоем и жизнью. Стать не просто главой культа, а его хранителем. Пронести идею Арс Фатрум сквозь века. Но при условии, что ты останешься человеком. Вот что я бы от тебя хотела. Чтобы ты помогла мне сохранить этот культ.

— Разве я смогу?

— А разве нет? Ты уже сейчас сильней многих из культа. И дело даже не в способностях, а в тебе самой, твоей внутренней силе. И я уверена, что ты одна из немногих, кто действительно сможет выдержать этот груз. Если ты, конечно, сама этого хочешь.

— Стать хранительницей культа? — немного горько усмехнулась Эрна, погружаясь в воду по подбородок. — Пытаться уберечь то, что так любила мама? То, ради чего погибли сотни людей, моих братьев и сестер? Это глупый вопрос. Я сама готова теперь умереть ради культа. Жаль только, что я так поздно к этому пришла. Но если есть хоть один шанс что-то исправить, то я хочу им воспользоваться. Каких бы жертв мне это не стоило. Я буду верна тебе, Хель, до последней секунды своей жизни.

— В твоей жизни больше не будет последней секунды, — мягко качнула головой владычица Хельхейма. — Я дарую тебе абсолютное бессмертие и силу, если ты пообещаешь сохранить культ на многие века.

— Я клянусь хранить верность культу и его идеям, — прошептала девушка, заворожено глядя, как Хель заходит в озера. От ее движений на воде не появляется рябь. Богиня подошла ближе и сняла мантель. С одной стороны ее кожа была мраморно-белая, без единого пятнышка или волосками, со второй половины сползала рваная, слегка фиолетовая кожа, обнажая желтые кости с прогнившим мясом.

— Ты уверена в своем решении? — спросила Хель, нежно накидывая на плечи Эрны дорогую ткань. Она с удивлением обнаружила, что мантель совершенно сухой и очень теплый. Девушка провела по нему рукой, наблюдая, как на черном шелке мерцает ночное небо.

— Я ведь смогу считать себя твоей дочкой? — слегка улыбнулась Эрна, чувствуя, как мантель согревал ее.

— Конечно, дитя мое, — кивнула Хель, целуя девушку в лоб, в шрам, который остался еще со времен посвящения в культ. — И прости меня, Эрна. Только так я смогу даровать тебе бессмертие.

Страх проснулся в сердце девушки маленькой, взъерошенной птичкой, но она лишь доверительно закрыла глаза. Хель никогда не причиняла ей вреда.

Всего за одну секунду грудь пронзила невыносимая боль. Острая, резкая, не позволяющая сделать вдох. Боль от груди пустила свои шипованные корни по всему телу, сковывая руки, ноги, словно разрывая голову на части.

Эрна распахнула глаза. Хель смотрела на нее с сожалением. Девушка опустила взгляд вниз, туда, откуда расползались щупальца боли, и не закричала лишь потому, что горло тоже сдала когтистая лапа страданий. Руки Хель: одна — белая и ледяная, другая — фиолетовая и горячая, проникли в грудь Эрны, разрывая кожу и мышцы, ломая кости. Темная кровь струилась по рукам богини, падала в воду озера, создавая красивые разводы.

— Ты все равно будешь святой, — прошептала Хель, сжимая в своих ладонях пульсирующее сердце. — Святой мученицей Арс Фатрум. Прости, что обрекаю тебя на такую участь. Я просто не могу иначе. Но я обещаю всегда следовать за тобой. Я не оставлю тебя одну.

Эрна уже смутно понимала, что происходит вокруг. Ей чудилось, что вода в озере стала ярко красной. Боль приобретала сладковатый привкус на языке. Страха больше не оставалось. Девушке казалось, что она приближается к чувству абсолютного спокойствия. Цвета окружающего мира стирались, превращались в серый. Только алая вода в озере становилась все ярче. Небо затягивалось черной пеленой.

— Нарекаю тебя дочерью смерти, — набатом звучал голос Хель в голове Эрны. — Я дарую тебе свою силу и бессмертие. Отныне и присно ты связываешь свою жизнь с моей, свою кровь с моей и отдаешь мне свое сердце.

Пальцы Хель сжались, вдавливаясь в пульсирующий орган. Дальше она произнесла заклинание на языке Хаоса и с силой выдернула руки из груду Эрны, орошая все почти черной кровью.

Девушка закрыла глаза и рухнула вниз, словно в бездну. Только тихий всплеск воды говорил об обратном.

* * *

Вильгельм беспокойно ворочался на кровати. Ему было ужасно неудобно в этом доме, в оглушающей тишине. Раньше, перед сном, Эрна напевала ему песни. Обычные, не те, которыми убивали в ее ведьмовской общине.

И он правда думал, что делает всем лучше.

Но теперь червь сомнения точил его душу изо дня в день. Парню было стыдно, что погибли дети и взрослые. Он думал, что всех просто арестуют. Но казнь... Разве это по-божески? Впрочем, сомневаться в вере тоже нельзя. Священнослужителям лучше видно, как поступать в подобных ситуациях. Всем должно воздастся за грехи их.

Вильгельм в очередной раз повернулся с боку на бок. В животе неприятно сосало. В темноте дома что-то шебуршало. Парень упрямо пытался скинуть этот звук на мышей, которые в последний год размножились до неимоверных количеств, но это странное ощущение сковывающего ужаса не давало покоя. Словно там, в темноте находилось что-то еще.

Вильгельм мотнул головой, отгоняя эти неприятные мысли. Он закрыл глаза и удобней устроился на кровати. Полежав так минуты две, он все-таки сдался и пробормотал молитву. Даже если здесь и бродит нечистая сила, то они его, верного раба божьего, не тронут.

После молитвы действительно стало спокойней. Вильгельм уже почти уснул, когда где-то в глубине дома услышал стук. Сердце боязнено вздрогнуло. Парень резко поднялся и вгляделся в темноту. Если потопать ногами, то мыши разбегутся, и у него будет время заснуть.

Но как только Вильгельм топнул ногой, стук раздался уже на улице, в дверь. Парень нахмурился. Кто может придти посреди ночи? Небось, опять эти попрошайки.

Вильгельм вздохнул и поплелся к двери. Но как только он открыл ее, его глаза наполнились ужасом. Прямо на пороге стояла высокая женщина без одежды. Чуть приглядевшись, парень увидел, что ее тело разделено на две равные половины: черную и белую. Ветер развеял с лица незнакомки рыжие волосы. Вильгельму захотелось закричать. Глаза на темной стороне ее тела не было. Только в глубине черепной коробки горел красный огонек. Ребра, плечи, ключицы были обтянуты прохудившейся тонкой кожей, которая обнажала выпирающие кости. Сквозь оборванные губы виднелись острые, гнилые зубы.

Парень отпрянул и захлопнул дверь. Лепеча молитву и крестясь, он все больше отходил вглубь дома, безотрывно глядя на дверной проем.

— Всем воздастся за грехи их, — услышал Вильгельм за своей спиной хриплый, низкий голос. Парень резко обернулся. Незнакомка стояла теперь за его спиной. Тонкими, хищными пальцами она настукивала по стене пугающую мелодию. Глава — горящий и бледный — смотрели немигающее, словно видели насквозь.

— Изыди, дьявол, — прошептал Вильгельм, постепенно отступая назад.

— Нет, мальчик, я не дьявол, — покачала головой женщина. — Я бог. И имя мне Хель.

Вильгельм почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он помнил это имя. Эрна пару раз рассказывала ему о сути своего культа, о поклонении языческой богине смерти Хель. Но Эрны здесь больше нет. Зачем могло придти это чудовище тогда?

— Чего тебе надо?..

— Твоя совесть чиста? Тебе спится спокойно? Не мучают крики невинно сгоревших людей? Твоя вера говорит, что всем воздастся за грехи их. И сейчас наступает время отдавать долги, мальчик, за убитых моих детей.

— Что? Какие долги?! Я все сделал правильно! Вы все — отродья дьявола. И будете гореть в аду!

Чудовище хмыкнуло и оскалилось прогнившими зубами. Вильгельм с ужасом наблюдал, как рост женщины постепенно увеличивался, а человеческие черты все больше стирались. Вот оно уже согнулось, подпирая плечами потолок. В голове Вильгельма без перерывов звучал пугающий хриплый голос «Всем воздастся за грехи их».

* * *

Эрна открыла глаза, смутно осознавая, что же происходит вокруг. Тихий плеск воды напомнил, что она должна находиться около озера. Любое движение отдавалось пульсирующей болью в груди и где-то за глазами.

Девушка попыталась подняться. С плеч медленно спал дорогой мантель Хель. Сразу же стало невыносимо холодно. На груди виднелись два тонких, насыщенно красных шрама. Эрна укуталась в нежную ткань и, шатаясь, поплелась к своей одежде. Но поношенное, дешевое платье не могло защитить от пронизывающего утреннего ветра. Поэтому девушка накинула на себя мантель и плотней запахнула его. Размер был немного великоват, и шлейф дорогой ткани тянулся позади.

Солнце уже поднялось над верхушками деревьев. Самый край неба оставался еще розоватым. Постепенно просыпались птицы.

Эрна уже куда осторожней выбиралась из леса, боясь испортить вещь Хель. Девушка чувствовала, как на плечи ложится груз усталости. Ей хотелось просто лечь на землю и проспать несколько десятков лет.

На улицах все еще было пусто. Эрна решила отдаться своему прорыву и идти туда, куда ее несли ноги. Она прикрыла болезненные глаза и просто считала шаги.

В таком сомнамбулическом состоянии Эрна шла полчаса. Когда она почувствовала, что сознание постепенно уходит, девушка распахнула глаза и замерла. Она стояла у дома, где еще неделю назад жила вместе с Вильгельмом.

При воспоминании о парне, Эрну охватил приступ неконтролируемой злости. В голове мгновенно возникли слова Песни. Девушка обещала Хель защищать культ. И сейчас самое время показать, что она способна это сделать.

Двинувшись уверенно к дому, Эрна замерла на пороге. Дверь была не заперта и слегка качалась на ветру. Девушка, нахмурившись, зашла в дом, настороженно оглядываясь по сторонам. Пройдя чуть дальше, Эрна закусила губу и закрыла глаза — вся комната была в брызгах крови. Вильгельма не было.

Все так же, с закрытыми глазами, девушка развернулась и вышла из дома. Неужели это оставшиеся адепты культа устроили такой самосуд? Не похоже на них. Последователи Арс Фатрум предпочли бы воспользоваться песней Смерти.

— Ему самое место в Хельхейме, — раздался за спиной низкий голос богини смерти. — За то, что он сделал, и за то, что мог сделать. И я знала, что рано или поздно ты придешь к идее мести. А это первый шаг к убийству человечности в тебе. И я хочу если не вовсе этого избежать, то отодвинуть на максимально далекий срок. Тебе же нужно заняться восстановлением культа. Я созвала их всех около колокольни. Ты должна показать им, что у них есть будущее.

— Конечно, — кивнула Эрна, снимая с плеч дорогой мантель и неглядя протягивая его за спину. — Спасибо, что пытаешься уберечь меня. И что избавила от необходимости мстить.

Эрна задумчиво пошла в сторону колокольни. Позади тихо шуршала ткань. Девушка чувствовала себя совершенно спокойно. И она знала, что теперь богиня смерти всегда будет незримо рядом.

На поляне рядом с колокольней сидело от силы человек десять-пятнадцать. Все они выглядели уставшими, разбитыми и напуганными. Среди них было все больше молодежи, тех, с кем Эрна росла и играла. От старейшин пришел только Николос и его жена. Эрна с сожалением и нежностью осмотрела остатки культа. У нее не оставалось никаких сомнений, что она готова отдать все, что угодно ради них.

Девушка неуверенно подошла к возвышенности, на которой обычно выступала ее мама. Ветер злобно трепал подол платья, пробирал до костей. Эрна подняла с земли тяжелый плащ доктора и накинула его на плечи. Некоторые присутствующие уже обратили внимание на девушку, которая стояла на месте бывшей главы культа. Они начали медленно подниматься со своих мест и становиться в ряд перед возвышенностью.

Эрна чувствовала их взгляды, полные надежды. И эти взгляды ложились ответственностью на ее плечи.

— Меня зовут Эрна Фогель, — как можно громче сказала девушка, но голос предательски надломился. — Я дочь Элизабет, предыдущей главы культа, которая отдала за вас жизни. Богиня наша Хель передает ответственность за Арс Фатрум мне. — Костлявая рука в перчатке легла на плечо Эрны, и она сразу почувствовала себя спокойней. — Я знаю все, что пришлось вам пережить. Но я не хочу, чтобы это стало причиной исчезновения Арс Фатрум. Я клянусь оберегать и защищать вас, а вы продолжите свое дело, когда наберетесь сил. Еще ничего не кончено. Главное — верить. Люди все еще нуждаются в нас. Я хочу, чтобы вы стали моей опорой и поддержкой.

Эрна замолкла, оглядывая присутствующих. Они нерешительно переглядывались. Девушка правда боялась, что никто не захочет ее принять, как виновницу произошедшего. И она бы их поняла.

Но вот один златоволосый парень приложил пальцы ко лбу и покорно склонил голову. Эрна узнала его — именно он приходил к ней в часовню после пожара, Ганс. Вслед за ним один за другим склонились и другие адепты. Девушка облегченно вздохнула.

— Элизабет завещала, что культ будет жить вечно! — уже куда громче и увереннее крикнула Эрна. — И я сделаю все, чтобы исполнить ее волю. Любой ценой. Теперь Арс Фатрум — это вся моя жизнь.

— Wach auf, meine Sonne*, — раздается у самого моего уха. Я сонно ворчу и пытаюсь отвернуться куда-нибудь в сумрак. Но следующим шагом узурпатора становятся бесстыжие попытки дуть мне в ухо. Я открываю глаза и с плохо скрываемой ненавистью смотрю на Эрну, устроившуюся на подлокотнике кресла. Она улыбается в тридцать два зуба.

— Guten Morgen, Алекс. Я пг'иготовила чай и завтг'ак. Евгена ушла к... ммм... логопеду. Сейчас сьюда пг'имчится Марк.

— Ага, гутен, ничего не скажешь, — мрачно отзываюсь я и тут же сонно зеваю. — Что ж ты за человек такой.

— Не очьень хороший, честно говоря, — флегматично пожимает плечами девушка.

Я вздыхаю. Спорить с ней не хочется совсем. Вместо этого я потягиваюсь и встаю. Потом тут же едва не падаю, запутавшись ногами в одеяле, которым меня кто-то бережно укрыл. Эрна подхватывает меня за воротник майки и удерживает, улыбается.

— Давно Женя ходит к логопеду? — спрашиваю я, надеясь сгладить неловкость.

— Nein. Недьелю.

— То-то у нее произношение стало лучше. Ее родители решили, наконец, взяться за воспитание девочки?

— Молчи, — резко обрывает меня Эрна, недовольно хмурясь. — Тема ее родитьелей запг'ещена. Я сама занимаюсь ее воспитанием. И если она хочет стать адептом культа, ее речь должна быть четкой.

— Ладно, как скажешь, — развожу я руками и топаю на кухню. — Как твое самочувствие? Вчера ты выглядела ужасно.

— Выплюнув ведг'о кг'ови, я стала чувствовать себья куда лучше, — обыденно говорит девушка и садится на пол.

— Рад за тебя, — мрачно говорю я. — Мне бы твой оптимизм.

— Я бессмертна, — разводит руками Эрна. — Чего мне уже бояться? Подай кофе.

— Чем планируешь заниматься? — спрашиваю я, протягивая ей чашку. И тут же раздается стук в дверь.

— Открой.

— Завела тут себе раба, — бурчу я, но все-таки иду выполнять команду. Когда ж я доберусь до своего завтрака? Пахнет очень аппетитно.

Когда я открываю дверь и вижу широкую улыбку Марка, мне хочется захлопнуть ее обратно. Но я сдерживаю этот порыв. Кинув приветствие, он нагло отодвигает меня в сторону и устремляется на кухню. Я лишь скриплю зубами и следую за ним.

— Фогель, чтоб тебя, какого черта ты вытворяешь? — слышу я прежде, чем захожу на кухню. — Ты хоть представляешь, как о тебе волновались?

Мне открывается странная картина: Марк плюхается на пол рядом с Эрной и крепко ее обнимает. Глаза девушки удивленно расширяются, и она пытается оттолкнуть любвеобильного фрика от себя. Но тщетно. В итоге она сдается, опускает руки на плечи Марку и закатывает глаза. Я стою в дверях и скептически на них смотрю.

—Was? — раздраженно спрашивает Эрна.

— Да ничего. Любуюсь вашей семейной идиллией.

— Ты всегда можешь присоединиться к нам. Арс Фатрум — это большая, дружная семья! — восклицает Марк, оторвавшись от немки, и гордо вскидывает указательный палец вверх. Эрна, пользуясь шансом, пытается вырваться из объятий, но парень мгновенно сжимает ее обратно в тиски и валит со смехом на пол.

— Хэй, ты осторожней с ней, — взволнованно говорю я. — Вряд ли она уже восстановилась после произошедшего.

— Да что с ней, бессмертной, будет? — хмыкает Марк и тут же шумно охает, получив острым коленом в живот. Эрна скидывает его с себя и недовольно фыркает. Подойдя ко мне, она упирает тонкий палец мне в лоб и злобно произносит:

— Я не хрустальная.

— Нет, конечно, скорее фарфоровая, — не подумав, ляпаю я и тут же жалею о своих словах. Эрна отдергивает от меня руку, словно обжегшись, и стыдливо отводит взгляд.

— Halt den Mund**, — шипит она и уходит в комнату.

— Эрна, я не хотел тебя задеть, — кричу я девушке вслед и хочу пойти за ней, но замираю, чувствуя на себе взгляд Марка.

— Да иди уже, иди. Эрна привыкла, что люди за ней с собачьей преданностью следуют.

— Я... я не собака, — возражаю я, но не слишком уверено. — Я ее друг.

— Ну-ну, все так считают, — улыбается Марк, поднимаясь с пола и усаживаясь на стул. — Только проблема в том, что у таких, как Фогель, друзей нет и быть не может. Вот и выходит, что ты с ней «дружишь», а она с тобой — нет. Ты не переживай, Алекс. Это все нормально. Я не ставлю тебе в упрек эту собачью преданность. Это было бы лицемерно с учетом, что я сам готов сделать ради этой девчонки все, что она попросит. С небольшой лишь разницей в сути чувств.

Зеленоволосый лукаво скалится, но мне совершенно не хочется разбираться, что он имеет в виду. Я разворачиваюсь и иду в комнату. Эрна сидит на кровати, склонив низко голову и запустив пальцы в волосы. Такая ее поза вызывает противоречивые чувства: с одной стороны девушка выглядела чертовски жалкой и разбитой, с другой — непоколебимой и готовой к какому-то действию.

— Если ты действительно обиделась, то мне очень жаль. Я не хотел.

— Глупости, — обрывает Эрна, резко поднимая голову. — Никогда не опг'авдывайся передо мной. Это того не стоит.

— Глупости, — говорю я, и тут же невольно улыбаюсь тому, как копирую речь девушки. Она вздыхает, но в этом нет раздражения или злости. Скорее вздох усталой матери, когда ребенок говорит ерунду. Эрна хлопает по кровати рядом с собой. Я подхожу и нерешительно сажусь.

— Никогда больше не пытайся выставить менья слабой, — говорит девушка, и в ее голосе чувствуется сталь. — Ты не имеешь на это права.

— Да я знаю. Это вышло случайно. Просто... иногда слабость тебе больше к лицу.

Я теряюсь под пристальным взглядом Эрны. В первую очередь потому, что просто не понимаю, что же за эмоции скрываются за чернотой глаз.

— Это так стг'анно и стг'ашно, — шепчет девушка, отводя взгляд и упирая его в пол. — Мнье хотелось бы верить, что ты можешь стать особенным, что-то изменить в сложившейся ситуации.

— Да я даже не знаю, что тут за ситуация, чтобы ее менять, — нервно смеюсь я, но от произнесенных слов становится не по себе.

— Мне очень жаль, Алекс, что ты появился в такой неподходящий момент. Эта война не для тебья. И мне бы не хотелось, чтобы ты пал ее жертвой. Но я не знаю, как этого избежать.

— Закончить войну? — предлагаю я. — Сложить оружие и забыть обо всем? Разве у тебя все еще есть враг, с которым ты должна воевать?

— Дело даже не в этом, не во враге, — качает головой Эрна. — Пг'осто в опг'еделенный момент я забыла, что значит жить в мире. И с тьех пор не могу вспомнить. Так случается со всьеми борцами: однажды они понимают, что не могут найти себье места нигде, кроме поля боя.

— Но что им там делать, когда врага уже нет?

— Враг есть всегда, — улыбается сама себе Эрна. — Хотя бы ты сам.

— Как-то это совсем глупо. Ведь сражаясь с самим собой, ты никогда не сможешь одержать победу: ты либо проиграешь себе прошлому, либо — себе будущему. Какой тогда смысл?

— Пг'осто кто-то не умеет иначе.

— Просто кому-то не дали права на «иначе», — возражаю я и смолкаю. Эрна смотрит насмешливо, почти с умилением. И я понимаю, что все мои аргументы будут разбиваться об ее многовековой жизненный опыт.

— Это скорей пг'ичина такого поведения. А если углубляться еще и в них, то можно рассуждать и спорить еще неделью. А у менья через пару часов эфир.

— О, точно, твоя музыкальная программа! — восклицаю я, надеясь уйти от неприятной темы. — А на какой волне вы работаете? Хочу послушать.

Эрна недовольно хмурится и закусывает губу. Кажется, эта тема для меня тоже табуирована. Жаль, что я поздно об этом узнал. Поэтому приходится просто виновато улыбаться и надеяться, что девушка сама как-нибудь решит сейчас эту проблему.

Она трет переносицу и, наконец, вздыхает:

— Это плохая идея, Алекс. Лучше встреть Евгену от логопеда. Своди ее еще куда-нибудь. Займись, в общем, чем-то более полезным.

— Сделай то, сделай это, — бурчу я. — Раскомандовалась.

— Для твоего же блага, — несколько обиженно откликается Эрна. — Я всьеми силами пытаюсь тебья уберечь. Не хочу, чтобы на моей совести был такой человек, как ты.

— Какой? — удивленно вскидываю я брови, подозревая, что это очередное оскорбление. — И, вообще, говоришь так, будто вы там на своем радио сатану и всадников апокалипсиса вызываете.

— Да дело не в этом. Пг'осто ты хороший, — шепчет Эрна, опуская вниз глаза, словно чего-то смущается. — Действительно хороший и добрый. Каких я мало встг'ечала на своем семивековом пути. И что самое ужасное, они всегда становились первыми кровавыми жертвами моей непрерывной войны. А я так устала от этого. Хочется уберечь хоть кого-то. Хотя бы раз в жизни поступить пг'авильно, а не так, как лучше выживается. Но с каждым своим словом, действием, я все больше чувствую, что возвг'ащаюсь на тот же кровавый путь, на котором позади менья уже полно тг'упов тех, кого я хотела спасти, но выбрала себья, а не их.

Шепот девушки сходит на нет. Ее голова опустилась совсем низко, и волосы скрыли лицо. Я не понимаю, к чему была вся эта речь, но молчу, потому что, как минимум, знаю, что сейчас Эрна, возможно впервые за время нашего знакомства, говорит абсолютно искренне, так, как чувствует. И испортить момент своими глупыми вопросами я не смею. Мне, напротив, хочется задержать это мгновение. Я не уверен, что такое когда-нибудь еще повторится. Та стена, которую девушка так упрямо возводит вокруг себя из сарказма, грубости и злости, очень редко дает трещины, через которые можно увидеть настоящую суть. Но я тут же задумываюсь о том, стоит ли, вообще, пробивать эту стену, если больно становится абсолютно всем? Кажется, за этой стеной нет ничего, кроме одинокой девочки с оголенными нервами, кровавыми развороченными ранами и ненавистью ко всему, к чему она когда-либо прикасалась. И при всей поэтичности образов, в этом нет ничего красивого. На самом деле, все ужасно мерзко.

Эрна резко вскидывает голову и улыбается мне. Но я вижу, как ее самообладание трещит по швам, а улыбка вот-вот превратится в оскал. Я пытаюсь скрыть свою жалость к ней, но выходит плохо.

— Что-то я разболталась сегодня, — нарочито весело говорит девушка, но у меня нет желания подыгрывать ей. — Пора с этим завязывать. Только зря тебья пугаю. Только... можно я сделаю еще одну глупость?

— Ну, кто я такой, чтобы запрещать тебе что-то? — развожу я руками. Немка довольно кивает.

Она пододвигается ко мне вплотную, касаясь своим бедром моего. Тепла от нее не чувствуется. Эрна кладет мне на плечо голову и робко обхватывает плечи руками, словно не решаясь сжать сильней. Сквозь футболку я чувствую ее мерное, редкое дыхание. Мне страшно пошевелиться — вдруг спугну ее, как маленького, трогательного зверька? Щеки безнадежно краснеют от смущения. Эрна поворачивает голову и утыкается холодным носом мне в шею. Я чувствую, как она слегка улыбается. Так проходит минута. Я корю себя всеми известными бранными словами за то, что никак не решаюсь обнять девушку в ответ и сижу, как истукан.

— Как же я тебья ненавижу, — после, казалось, бесконечного молчания произносит Эрна. Ее выдох касается моей шеи, задевает ухо. От затылка по позвоночнику проносится стадо мурашек. В словах немки нет ни яда, ни сарказма, ни даже той ненависти, о которой она говорит. Но зато они насквозь пронизаны болью, сожалением и нежностью. А самое главное — искренностью. Поэтому я не задумываясь отвечаю:

— Я тебя тоже.

Эрна отстраняется от меня и смотрит с любопытством. В ее черных глазах легко читается насмешка. Девушка вздыхает, наклоняется вперед и осторожно целует меня в щеку.

— Danke, meine Sonne. Может, я ошиблась в своих выводах, и все еще может сложиться хорошо. Таким дуракам обычно везет.

Я ничего не успеваю ответить. Эрна быстро встает и уходит в коридор, зовет Марка. Зная его любовь ерничать по поводу моего отношения к немке, я остаюсь сидеть в комнате. Не очень-то хочется выслушивать его едкие комментарии.

— Я уж думал, что вы никогда не закончите свой разговор, — слышу я приглушенный голос Марка. — Я уже успел заскучать. Все, что нужно, решили? Он пойдет с нами?

— Nein. Я передумала. Не хочу, чтобы он шел по той же дороге. Кажется, у него совсем другое пг'едназначение.

— Тебе решать. Как обычно. В чем-то я даже это одобряю. Только не понимаю, зачем ты тогда вскармливаешь из него преданную собачонку своими байками?

— Всегда питала слабость к собакам, — огрызается Эрна и выходит из квартиры.

— Только вот закапывать их приходится другим, — ворчит Марк. — Типа ты не знаешь, чем чревата твоя любовь.

Парень закрывает за собой дверь, и я остаюсь наедине со своими мыслями.

Подслушанный диалог вызывает у меня шквал эмоций: от обиды до искренней заинтересованности. А тишина в квартире давала подходящую атмосферу для размышлений. Весь сегодняшний разговор, от начала до конца, выглядел крайне подозрительно. Словно меня в ближайшее время готовились принести в жертву богам смерти. Впрочем, честно говоря, с Эрны станется. Но ведь она сказал, что передумала по поводу каких-то планов на меня. Осталось только понять, какова же моя роль во всем происходящем.

Я вздыхаю. В последний раз я играл в детектива лет в десять. С тех пор, пожалуй, мои дедуктивные способности вряд ли изменились. Если же я пойду напролом и расспрошу обо всем Эрну или Марка, то ничем хорошим это наверняка не закончится. Но выбирать не приходится.

Парень говорил, что у них с немкой одинаковая цель, но разные способы ее достижения. Может в этом проблема? А если наложить на все это тот факт, что Фогель очень не хотела, чтобы я слушал ее радиопередачу, то можно сделать вывод, что именно там должно что-то произойти. Ну или у них просто ужасная музыка... Но, в любом случае, нужно начать хотя бы с этого.

Я встаю и обхожу квартиру. Как и ожидалось, радиоприемника или музыкального центра здесь не оказалось. Эрна не любит технику. И тогда тот факт, что она устроилась работать на радио со своей технофобией, становится еще более странным.

Я захожу на кухню и трогаю чашку с остывшим чаем. На столе стоит тарелка, прикрытая крышкой и полотенцем. Я заглядываю внутрь и снова вздыхаю, почти болезненно. Я слегка касаюсь еще теплого, самодельного хлеба, от гречневой каши еще идет пар. Я убираю тарелку и полотенце и сажусь завтракать. Ощущения более чем странные. Представить Эрну, занимающуюся выпечкой и кашеварством очень тяжело. Впрочем, с учетом, что она жила в средние века, где женщины только этим и занимались, то ничего удивительного. Но теперь мне еще меньше хочется верить, что девушка может стоять за чем-то плохим.

Я завтракаю и мою посуду. Поскольку мне очень хочется услышать, что же там за программа такая на радио, то нужно вернуться к Марку в квартиру — у него там хватает всякой техники. Я щупаю карманы в поисках запасного ключа — он на месте. Как только я собираюсь уходить, вспоминаю о просьбе Эрны дождаться Женьку от логопеда. Бросить ее одну я не могу — все и так часто это делают, кажется. Но если ее не будет слишком долго, то я могу пропустить что-то важное. Придется выработать стратегию. С этим у меня попроще, чем с дедукцией.

Сейчас около девяти утра. Чтобы добраться до работы Эрны необходимо сорок минут, если на троллейбусе. Но у немки есть мотоцикл. Вдвоем на нем вполне можно ехать, хоть и не очень удобно — заднее место-то предназначено для Жени, детское. Но мотоцикл в любом случае, даже если быть крайне осторожным, уменьшает время пути. Значит, меньше получаса. Пятнадцать минут я уже потерял. Но доберутся до места они только около десяти. Значит, передача должна быть либо в половину одиннадцатого, либо в одиннадцать. Логопедические центры в этом городе только в центре. Вряд ли бы Эрна отпустила Женьку одну в такое далекое путешествие. При всей своей холодности и черствости, немка искренне заботится о девочке. А еще к логопеду можно ходить в школе. Хоть я ни разу не видел, чтобы малышка посещала уроки, она просто обязана числиться в каком-либо учебном заведении.

Я щелкаю пальцами и довольно улыбаюсь. Определить, куда Женька ходит к логопеду очень просто — нужно просто найти документы. Если там нет договора с логопедическим центром, то она наверняка в ближайшей школе.

Я осматриваю комнату. Интерьер в ней разнообразием не блещет: стол, два стула, кресло и кровать. Но в столе есть шуфлятка, которая отлично подойдет для хранения документов. К ней-то я и направляюсь. Внутри оказывается целая куча бумаг, важных и не очень. Наверху лежит потрепанная брошюра об истории Арс Фатрум и его кодексе. Я, пытаясь задавить в себе чувство стыда, начинаю перебирать документы. А потом вспоминаю, как Эрна сама рылась в моих вещах и даже забирала их себе, и совесть мгновенно смолкает.

На самом верху лежат бумаги на недвижимость в самых разных уголках мира. Невольно изумляюсь тому, откуда Эрна берет столько денег, если за работу адепта Арс Фатрум она ни разу не приняла плату. Впрочем, она вполне может приторговывать антиквариатом, который накопила за семьсот лет жизни.

Я откладываю документы о недвижимости и замираю. На дне шуфлятки, заваленная записками, лежит фиолетовая бумага с заголовком «свидетельство о смерти». Я судорожно сглатываю, но не решаюсь взять ее в руки. Я знаю, что скелеты в шкафу Эрны могут быть не только страшными, но и опасными для здоровья. Но чье свидетельство о смерти она может хранить? Свое?

Я дрожащими руками достаю документ и шумно выдыхаю. Пододвигаю себе стул и плюхаюсь на него. Свидетельство о смерти Смирновой Евгении Олеговны, выданное больше года назад. Мне сразу становится понятно, почему никто и никогда не искал Женьку — официально ее больше не существует. Но как такое возможно? Как Эрна этого добилась? И что стало с настоящими родителями Жени?

Я закрыл ладонью рот, не в силах оторвать взгляд от документа. Неужели благодаря магическим способностям немки можно проворачивать и такие махинации?

— Чтоб тебя, Фогель Эрна, — шепчу я сам себе, откладывая свидетельство. — Ты бессовестно ломаешь мой мир.

Я достаю из шуфлятки стопку паспортов, перевязанных резинкой. На самом верху паспорт нашей страны. Я открываю их один за другим: Ирина Птицева у нас, Ирма Берд в Америке и Англии, Эрна Фогель в Германии. И еще с десяток стран.

Из одного из паспортов выпадает старая, потрепанная фотография. Я поднимаю ее и пристально осматриваю. Эрна в богатом, изящном платье в пол стоит рядом с неким джентльменом, придерживающим ее за руку. Я бы мог подумать, что он один из возлюбленных немки, но ее лицо выражает усталость и покорность, будто она вынуждена находиться рядом с этим человеком, будто ее продали ему в рабство. Я поворачиваю фото. На обратной стороне стоит дата — тысяча девятьсот шестой год, и подпись на английском языке, которую я не могу разобрать. Я поворачиваю фотографию обратно и всматриваюсь в слегка размытое лицо Эрны. За сто с лишним лет она не постарела ни на год. Теперь у меня не остается никаких сомнений, что Эрна — бессмертная ведьма. А то ведь до последнего были сомнения, что она меня обманывает.

В замке двери скрипит ключ, и я принимаюсь судорожно запихивать документы обратно в шуфлятку. По закону подлости они не ложатся так ровно, как были и постоянно рассыпаются. Я запихиваю все, что возможно, а остальное прячу под одеяло. Руки мелко дрожат, а сердце колотится, как бешеное.

В комнату заходит Женя и растеряно смотрит на запыхавшегося и красного, как рак, меня. Я неловко улыбаюсь:

— Привет.

— Пливет, — несколько замедленно отвечает девочка, явно чувствуя, что здесь что-то не так.

— Как занятия у логопеда? Где ты занимаешься?

— Нормально. Тут, недалеко, у знакомой тети Эрны. Она тоже адепт культа. Но сегодня она очень была занята, поэтому освободила меня почти на час раньше.

— Здорово, — протягиваю я, понимая, что мой тон вызывает все больше подозрений. — А у вас есть радио? Мне очень хочется послушать музыкальную программу Эрны.

— Нет, — качает головой Женя. — Она же не любит технику. Но я пару лаз слышала, какую музыку ставит Эрна. Она очень класивая.

— Может, сходим к Марку? — предлагаю я. — У него наоборот полно техники. Послушаем музыку Эрны, похвалим ее за талант. Ее же нужно хвалить, да?

Девочка с готовностью кивает и направляется к выходу. Я с облегчением вздыхаю. У меня будет время убрать улики позже.

Как оказалось, найти у Марка радиоприемник — тоже непростая задача. У него полно звукозаписывающей техники, но я не рискнул ее трогать. Радио нашлось на электронных часах-будильнике в гостиной комнате. Но второй проблемой стало то, что Женя хоть и слышала передачу Эрны, но на какой частоте она идет, не знала.

Девочка сидит на кухне и с аппетитом уминает мюсли, которые я нашел в шкафу. Я же в комнате кручу тумблер приемника в надежде случайно попасть на необходимую радиоволну и узнать голос Марка. Стоит ли говорить, что я чувствую себя при этом параноиком?

Попсовые песенки сменяются выпусками новостей, в которых время от времени можно уловить слова про Арс Фатрум. Надо же, тема культа, его происхождения и способностей стала достаточно популярной. Люди действительно поверили в террористическую организацию, убивающую с помощью определенных звуков.

Я слегка задерживаюсь на одной православной станции, где некий мудрый дядечка рассказывает, что деяния культа связаны с сатаной, ведь есть документы, свидетельствующие о поклонении участников другим богам.

Я вздыхаю и снова переключаю станцию, идя уже на третий круг. Не то, что бы эти люди были неправы. Адепты культа все-таки язычники, и это логично, что церковь их во все времена считала злом. Но с другой стороны, почему, когда меня одолевала паранойя из-за объявлений «Помогу умереть без боли и страха. Дешево.», никто не обращал на них внимание? А тут уже развели бурную деятельность. Наверняка, случай в Америке — это просто глупая случайность.

Я резко прокручиваю тумблер радио, а потом, слегка задумавшись, возвращаю его медленно назад.

— А теперь завершающая песня нашей передачи, — раздается очень искаженный, но все же узнаваемый голос Марка. — На вкус нашего бесподобного ди-джея. Она подбирала ее специально для вас. Вам обязательно она понравится. Под эту мелодию особенно крепко спится.

— Хэй, Жека, я нашел нужную станцию! — радостно кричу я. — Только они уже почти закончили.

— Иду, — откликается Женя, и я слышу, как она спрыгивает со стула и топает в комнату. Я делаю звук громче и налаживаю волну для четкости.

Играет реквием по мечте Моцарта. Я несколько удивлен, что на радио могут крутить такую музыку, но все-таки мысленно соглашаюсь, что у Эрны отличный музыкальный вкус.

— Красиво, — вздыхает Женя за моей спиной. — Только млачно как-то.

— Как раз под стать нашей подруге, верно? — улыбаюсь я. — Красивая и мрачная.

Музыка внезапно обрывается на середине. Слышна какая-то возня и шебуршание. А потом становится совсем тихо. Но всего на пару секунд.

— Арс Фатрум эаогейн, — раздается шепотом в эфирной тишине. И я узнал бы этот голос из тысячи. Низкий, с глубокими придыханиями на гласных, в интонации насмешка.

— Это же Эрна, — с удивлением говорит девочка.

В динамике раздается ехидно хмыканье, а потом низкий голос Эрны превращается в песню. Прямо сейчас, на студии радиостанции, которую слушают сотни людей в нашем городе в автобусах, в пробках, в офисах, поется Колыбельная, заставляющая умирать людей с улыбками. И поет ее Эрна. Та самая Эрна, которая была в бешенстве, когда узнала о таком же случае в Америке.

Если я раньше подозревал, что немка разобьет мою жизнь на мелкие осколки, то сейчас у меня не остается никаких сомнений. Всего за несколько мгновений все становится на свои места, все цели и планы Эрны, все ее слова, которые она когда-либо говорила мне. И это оказывается чертовски просто.

Война Эрны — война против людей. Оружие в ней — песнь Смерти, солдаты — адепты культа, которых она собирает по всему миру. Она не хочет равенства. Она хочет превосходства, мести. И я должен был стать одним из солдат, которые пойдут за немкой в огонь и воду. Только вот что-то пошло не так, и она отказалась вести меня на эту войну.

Голос Эрны становится громче и крепче. Ей некого бояться. На заднем плане, совсем тихо, можно уловить голос Марка, который эхом вторит песне девушки. И это он хотел спасения для Арс Фатрум, понимания от остальных людей?

Я откровенно захлебываюсь своим ужасом и бессилием. Мне уже не остановить ее. И прямо сейчас умирают люди. В этом слишком много моей вины. Я ведь мог отговорить ее, остановить, понять план еще после случая с Америкой.

Колыбельная Эрны вновь окутывает меня паутиной. Но страх и беспокойство бьются в этом коконе безумными мотыльками. Рот наполняется вкусом перезрелой вишни и меда. Голова кружится. Меня начинает тошнить. Ни разу я не испытывал такого отвращения от песни Эрны. Я знаю, что мне нужно вскочить, бежать к ней, остановить, пока еще не совсем поздно. Но я просто сижу, слушаю, как Колыбельная льется из динамиков радио, и сожалею, что на меня она не действует. Я чувствую, как на мои плечи ложится груз всех тех невинно убитых, которые слышат сейчас песню.

Я закрываю лицо руками и делаю глубокий вдох, пытаясь себя успокоить. Эрна протягивает последние слова Колыбельной и замолкает. В эфире повисает тишина. Никто не спешит отключать оборудование или ловить преступников. Скорее всего, просто больше некому этим заняться.

Тишина продолжается очень долго. У меня создается ощущение, что она вонзается щупальцами в мою голову и пытается разорвать ее на части. Я не знаю, сколько я так сижу — опустив голову, сгорбившись и закрыв лицо ладонями.

— Саша, ты плачешь? — робко спрашивает Женя. Ее голос кажется очень далеким, невесомым, но именно он возвращает меня к реальности. Я с трудом отрываю руки от лица и кое-как вырываюсь из своего вакуума. Смотрю на девочку осоловевшими глазами, словно пьяный. Я не видел у нее такого напуганного лица даже тогда, когда Эрна в бешенстве разбила телевизор.

— Нет, я не плачу, — собрав силы, произношу я. Голос звучит неубедительно. Я пытаюсь быстро собрать себя прежнего из осколков, но чувствую, что мне не хватает на это сил.

— Это ведь была Эрна? — Я киваю. — И дядя Марк? — Я снова киваю. — Зачем они это сделали? Они ведь хотели спасти культ. А теперь все его будут ненавидеть и бояться. И нас. Почему Эрна это сделала? Она ведь всегда была холошей! Она не могла так плосто их всех убить! Это неплавда! Эрна не могла сама… Ее надо спасти. Она ведь…

Женя давится своими словами и начинает рыдать взахлеб. Утыкается носом мне в плечо, пытается задавить в себе слезы, но не может.

Эрна всегда твердила, что она чудовище. А я всегда думал, что это шутка, попытка поддерживать мрачную атмосферу вокруг себя. Но нет, теперь не остается никаких сомнений, что она самое настоящее чудовище.

Но нераскрытым остается еще один вопрос: почему такое чудовище, как она, пожалела маленькую девочку и вполне себе взрослого парня?

Эрна захотела оградить меня от своей войны, боясь, что я не смогу быть достаточно хорошим солдатом. Что ж, возможно. Но сражаться с чудовищами я умею. Не стоит меня недооценивать.

— Хэй, Хель, мне же ее придется спасать вместо тебя, верно? — шепчу я, гладя Женю по голове. — Поэтому я все еще жив? Поэтому Эрна не взяла меня с собой? Чтобы я ее в итоге спас? Спас человека в ней. Что ж, ладно. Если это сможет спасти жизни других людей. Но знай, Хель, я ненавижу твою подопечную всем сердцем.

Примечания:

*Просыпайся, мое солнце.

**Закрой ротзаткнись.

Абсолютное бессмертие не несет за собой счастья или же избавления от боли. Это Эрна поняла очень скоро. Оно лишь обрекает тебя чувствовать ее вечно.

Когда девушку впервые потащили на костер, объявив еретичкой, ей было страшно. Такого ужаса она ее испытывала даже глядя на свою мать, хоть и могла поклясться до этого, что ничего страшней и больней не будет.

Эрна, когда возликовавший народ разошелся, так и осталась лежать среди углей. Черная, сгоревшая кожа сползала кусками от любого прикосновения, осыпалась почерневшими кусочками, обнажая алое мясо, дергающиеся нервы. Обожженные легкие не давали сделать полноценный вдох, а после каждого приходилось выплевывать кровь. Эрна не была уверена, билось ли ее сердце. Но она знала, что если остаться здесь, то утром придут люди и снова сделают ей больно. Поэтому она встала, превозмогая боль, отхаркивая кровь и отрывая с себя кожу. И Хель накрыла ее своим мантелем, который когда-то согрел Эрны, а теперь давал столь необходимую прохладу еще тлеющему телу.

Эрна не помнила, сколько она пролежала в таком состоянии в какой-то землянке. Не помнила она и того, как оказалась в ней. В памяти остался только хриплый голос Хель, которая постоянно напевала девушке: то Колыбельную, то что-то еще.

Когда Эрна окончательно пришла в себя, следов от сожжения почти не было — только несколько красных пятен на местах, где кожа особенно тонкая и нежная. От волос остались клочки медных пружинок, которые Эрна отрезала, оставив короткий ежик, и повязав все это платком.

Эрна умело убивала в себе все человеческое.

В следующий раз, когда инквизиция волокла ее на костер, девушке больше не было страшно. Когда огонь облизывал ее ноги, Эрна смотрела на звезды. Потом снова на людей — они боялись ее спокойствия. Когда огонь полностью охватил тело и начал его пожирать, Эрна смеялась. Так громко и безумно, что даже у зевак в задних рядах мурашки шли по коже. Им хотелось, чтобы она поскорей заткнулась. Они видели в ней зло, но Эрна-то знала, что зло стоит перед ее костром. Когда легкие наполнились копотью и кровью, смех смолк. Но улыбка на губах девушки застыла, пока не потух огонь. Больше ей была не страшна даже самая ужасная боль. Эрна, вообще, забыла, что значит страх. А физические травмы залечит еще одна песня Матери Сущего.

Чувства и эмоции одно за другим исчезали, стирались временем. Любовь, страх, радость, боль. Все это больше не имело значения, становилось сиюминутным. Иногда Эрне казалось, что она сама стирается временем, исчезает, смазывается. Пустое тело, плывущее в формалине секунд и веков.

Количество трупов, тянущееся за ней, росло, а вина за каждого погибшего сходила на нет. Теперь это воспринималось как должное. И Эрне было больше не страшно и не больно держать на руках умирающего собрата.

Смерть — не более чем игра для глупой девочки.

— Значит, ты их глава? — спросил статный офицер, листая ветхий кодекс культа и книжку с его историей. Эрна задумчиво рассматривала серебристого орла на фуражке, лежащей на столе. Пожалуй, в солдаты рейха она бы пошла только ради красивой, богатой формы.

— Отвечай на поставленный вопрос, — с нажимом произнес мужчина.

— Я не просто их глава. Я главный хранитель нашего культа.

— Значит, если ты прикажешь остальным, они будут повиноваться? — Эрна кивнула и потыкала пальцем орла. — Не трогать. Вы убиваете с помощью так называемой Колыбельной?

— Да. Вам продемонстрировать? Уверяю, вы ее полюбите всей душой. Правда, ненадолго.

— Не дерзи мне, девчонка! — стукнул кулаком по столу офицер. — Одно мое слово — и ты, вместе со своим культом, отправитесь по концлагерям. Поэтому сотрудничать со мной — в твоих же интересах. Ты ведь не хочешь, чтобы люди, которых ты должна оберегать, как их глава, погибли?

— Знаешь ли ты, самолюбивое ничтожество, сколько их уже умерло у меня на руках? — хмыкнула Эрна, с удовольствием отмечая загоревшиеся бешенством глаза офицера. — Столько, сколько ты за свою мизерную, короткую жизнь никогда не сможешь убить, сидя в своем чистеньком и уютном кабинете. Они умирали из-за меня и ради меня. Но я ни разу еще их не предала. Так почему ты думаешь, что сейчас я соглашусь изменить всем идеям Арс Фатрум и отдать своих братьев и сестер тебе в рабство? Любой из них лучше умрет, чем пойдет у вас на поводу и вызовет гнев богов.

— Это мы еще посмотрим. Уверен, что ты и твои люди уже через пару недель будут выполнять требования рейха. Даже если ты этого не захочешь, не все согласятся умирать за идею.

— Ну ваши солдаты же сражаются за сомнительную идею уничтожения, умирают. Почему вы думаете, что адепты Арс Фатрум не будут готовы погибнуть за идею спасения?

Офицер вышел изо стола и подошел к Эрне. Он нагнулся и взял ее за подбородок, крепко сжимая пальцы. Светлые глаза мужчины с презрением и чувством собственного превосходства сверлили девушку. Он надеялся увидеть страх или отчаяние, покорность ему, желание выжить, но ничего подобного в этой чудачке не было. Черные глаза были словно пустыми, матовыми, затягивающими, а тонкие, потрескавшиеся от голода губы изгибались в язвительно усмешке, наполненной смесью жалости и отвращения, словно девушка видела перед собой мерзкое, никчемное создание. Непокорность и смелость на грани глупости бесили офицера до дрожи в руках. И Эрна это видела.

— Вы же все меня боитесь на самом деле? — прошептала она, улыбаясь все шире. — Маленькие, глупенькие людишки, мечтающие подмять под себя не только весь земной мир, но и силу самих древних богов. Но как бы вам не пожалеть потом об этом. Ведь я даже сейчас могу убить тебя десятком слов. И где же будет твое величие, человек? Нет, тебя так же, как и всех остальных, будут жрать черви. С той лишь разницей, что из-за твоего тщеславия это наступит гораздо раньше.

Офицер резко отдернул руку. Раздался звонкий звук пощечины. Мужчина с ненавистью глянул на Эрну и вышел из кабинета. Девушка облизнула губы и ухмыльнулась. От сильного удара щека горела, а из прокусанной губы шла кровь, неестественно темная. Эрна еще раз провела кончиком языка по ранке, ощущая солоноватый вкус. В последнее время она руководствовалась лишь принципом, что если у тебя все еще идет кровь, то ты жив, реален. В потоке времени так легко утратить это чувство собственной реальности.

— Забирайте ее, — крикнул в коридоре офицер, — и прикажите в ближайшее время отправить в Уккермарк. Пусть ею так займуться врачию. Наверняка ее способности не ограничиваются силами каким-то там древних богов. Все это можно изучить и выявить алгоритм. Этим пусть и займутся. — Мужчина вернулся в кабинет. — Можешь считать, что уже допелась. Либо ты сотрудничаешь с нами, либо тебя ждут трудовые работы в концлагере и газовая камера.

— Легко быть великим, когда твою работу делают сотни чужих рук, — вздыхает Эрна. — Мы в этом плане куда честней.

— Ты сейчас договоришься, что я прикажу вырезать тебе язык и голосовые связки. Тогда ты свою работу тоже не сможешь выполнять.

Эрна ничего не сказала, лишь улыбнулась. Ее сила, возросшая за века почти до силы Матери Сущего, позволяла теперь не бояться таких угроз.

* * *

Лагерь для молодежи Уккермарк, филиал Равенсбрюка, ничем особо не отличался от других. Только чуть больше женщин и девушек. Иногда Эрна видела в нем адептов Арс Фатрум, но чаще они стыдливо отводили глаза и старались спрятаться.

От голода живот сводило болезненными спазмами. Ночами, когда Эрна оставалась один на один с собой, она скручивалась калачиком и тихо, чтобы никто не слышал, напевала себе Колыбельную. И без того мизерную часть своего пайка девушка отдавала более слабым, кто нуждался в этом больше. Ведь она все равно не сможет умереть от голода. А боль можно и перетерпеть.

Мало кто знал, кроме ученых, причины, почему Эрна находилась здесь. Но иногда она приходила к другим заключенным и рассказывала о себе настоящей. И пела им. Потому что это было необходимо.

Жизнь в Уккермарке напоминала ей времена чумы — в той же мере были востребованы ее способности. И только это успокаивало Эрну, заставляло поверить, что все это не зря. Если она не может спасти людей, то хотя бы может помочь избавиться им от боли.

Заключенные лагеря постоянно занимались какими-то общественными работами, хотя казалось, что все уже было сделано сотню раз. Но люди предпочитали это возможности попасть в руки ученым рейха.

У Эрны выбора не было. День изо дня ее волокли в лазарет. Многочисленные анализы крови, инъекции, после которых приходилось чуть ли не выплевывать свои органы, эксперименты. Эрна выла от боли, а потом скалилась в лица ученых, которые только руками разводили на вопросы проверяющих офицеров из рейха. Ведь ее сила лежала еще глубже. Дело было не в строении голосовых связок, которые только разве не пытались вырезать, хоть офицер в тюрьме и обещал, не в крови, которую разобрали за месяцы изучения на мельчайшие составляющие. Сила, до которой так хотели добраться нацисты и использовать в своих интересах, находилась за пределами физиологии. Но сколько бы Эрна не говорила об этом на допросе, врачи продолжали разрывать ее на части в поисках этой жилы магии. Ночью девушка бережно заживляла свои раны, напевая себе Колыбельную, а утром все начиналось заново.

Буквально за пару месяц границы времени стерлись. В какой-то момент Эрна прекратила разделять день и ночь, дни недели. Увидев где-нибудь свое отражение, девушка долго не могла соотнести его с собой. Но вовсе не потому, что жизнь в Уккермарке так ее изменила. Эрна чувствовала, как ее сознание с каждым днем все больше рассыпается и наполняет все окружающие предметы. Она до смешного остро чувствовала боль и страх всех тех, кто жил в Уккермарке, и тех, кто уже умер. И Эрне не верилось, что такой поток чувств может уместиться в хрупком, истощенном теле рыжей семнадцатилетней девочки. Ее сознание было слишком огромно даже для целого мира.

Эрна сняла неудобную обувь и ступила босыми ногами на осеннюю пожухлую траву, мокрую после дождя. Но ничего не почувствовала. Ее матовые глаза захватили этот вид, мозг подсказал, какие должны возникнуть ощущения, но ответной реакции не последовало, словно нервный импульс застрял, потух где-то на полпути. Чем больше Эрну заполняла эмпатия, тем менее чувствительным становилось ее собственное тело, будто в нем не оставалось места для личных эмоций и ощущений.

Над лагерем поднимался туман, на одежде быстро оседали капли влаги. В бараках было удивительно тихо, словно нарочно нагнеталась зловещая атмосфера. Эрна чувствовала, как с каждой минутой нарастает страх, но никак не могла вспомнить, в чем же причина, хоть наверняка знала.

Сейчас она думала только о том, что ей необходимо зайти в крайний барак — кому-то там было очень плохо и больно. И это острое чувство вело за собой девушку, как маячок.

В комнатах еще все спали. Люди беспокойно ворочались под колючими одеялами, стонали и вскрикивали. Эрна бесшумно ступала по полу, словно призрак.

Когда она подошла к источнику боли, девушка остановилась. Над прерывисто дышащей женщиной склонилась фигура, укутанная в одеяло, и что-то шептала ей в самое ухо. Эрна остановилась в нескольких шагах и подождала, пока незнакомец закончит.

— Арс Фатрум эаогейн, — шепнула Эрна, когда человек в одеяле поднялся. Он вздрогнул и обернулся. Это оказалась девчонка лет пятнадцати. Ее огромные глаза испуганно смотрели на Эрну. Она явно хотела бы бежать, но вместо этого настороженно замерла.

— Она не просила петь, но очень в этом нуждалась, — пролепетала девчонка.

— Я знаю, — ответила Эрна, подходя к ней и садясь на пол. — Все они здесь боятся боли больше, чем смерти. И я их понимаю. Скажи, чего боишься ты?

— Подвести вас, фрау Фогель, — с трепетом прошептала девочка.

— Самый глупый страх, который я когда-либо слышала, — покачала головой Эрна. — Я ведь вас подвела, каждого. Из-за меня большая часть культа оказалась в подобных лагерях, из-за меня вы умираете в мучениях, из-за моего упрямства и глупости я, считай, каждый век обрекаю на погибель целое поколение культа. Таких вот, как ты, детей.

— Это лучше, если бы вы позволили взять нас в рабство и предать саму идею Арс Фатрум. Ни один из нас под вашим руководством не пошел за рейхом, не стал убивать невинных. И это правильно! Идея Арс Фатрум состоит в самопожертвовании ради ближнего, в отречении от себя.

— Если ты возьмешь в руки кодекс, ничего такого ты там не найдешь, — глядя перед собой пустыми глазами, прошептала Эрна. Разумом она знала, что такая фанатичность девочки должна ее пугать, но не могла ничего чувствовать.

— Дело не в кодексе! — горячо воскликнула девочка, но тут же понизила голос, побоявшись перебудить всех. — Я говорю о нашей собственной идеи, морали. Которой придерживаются люди. Она выше и важнейших текста кодекса, потому что она определяет нашу человеческую сущность, в то время как кодекс говорит, как нам стоит работать.

— Арс Фатрум далек от человечности.

— Сам культ — да. Но его адепты — это все те же люди. И они должны сохранять в себе человеческое, чтобы не стать чудовищами, как им диктует возможность пользоваться Колыбельной.

— И тебе будет не страшно умереть за это?

— Страшно. Но я не буду об этом жалеть.

Повисло молчание. Эрна продолжала разглядывать что-то на полу расфокусированным взором. Девчонке было неловко просто уходить от впавшей в ступор главы Арс Фатрум, но и находиться рядом с ней становилось невыносимо. Теперь она понимала, почему другие адепты культа стараются избегать общения с Эрной, хоть и продолжают ее боготворить и уважать. Просто эта девушка разительно отличается от всех остальных. Ходили слухи, что она бессмертна, но, только пообщавшись с ней, начинаешь в это верить.

— Нас и без того слишком много пало жертвами человеческой глупости, жадности и тяги к власти, — спустя, казалось, целую вечность произнесла Эрна, поднимаясь обратно на ноги. — Так что, при должном опыте, слова «человечность», «быть, как человек» могут преобрести совсем другой характер. И лично я не готова пасть жертвой ради идеи быть человеком, а не чудовищем. Лучше уж оставаться честным с самим собой. Хотя один мой давний друг, которого я не видела уже десяток лет, был бы приятно удивлен такому твоему суждению, и радовался бы, что вы придумываете подобные моральные правила, глядя на меня. Но я не хочу больше играть роль жертвы, которую каждый может линчевать, когда ему вздумается.

Эрна спокойно вышла на улицу, оставляя девчонку наедине со своими мыслями. Тут и там Эрна выхватывала вспышки боли и страха, которые требовали ее участия, но не шла на этот зов.

Девушка остановилась посреди дороги и осмотрелась по сторонам. С каждой минутой ощущение, что замерший мир набирает обороты, ускоряется, становилось все более явным. В воздухе будто повис затхлый запах, от которого горчило на языке, а рот наполнялся слюной. Эрна несколько растеряно покачала головой. Разве так должна пахнуть смерть? У ее Колыбельной запах полевых трав. И смерть, будучи самым прекрасным актом для этой глупой девочки, ничего не знающей о жизни, не могла нести за собой такие отвратительные запахи.

Эрна медленно зашла в барак, где находилась ее койка. Некоторые из женщин уже проснулись. Увидев свою соседку, они умолкли, но когда Эрна улеглась на кровать, бездумно глядя в потолок, снова начали перешептываться. Девушка старалась их не слушать, но отголоски все равно долетали.

В Равенсбрюк недавно прибыл Иоганн Шварцгубер, начальник печально известного Аустерлице. И теперь Уккермарк становится таким же лагерем смерти, откуда нет выхода. Больше эвакуаций не будет. Не зря же вот уже несколько недель пропадают люди.

Что ж, так бывает.

Чем выше поднималось солнце, тем больше становились беспокойства людей. Эрна не могла не согласиться со слухами. Что-то определенно шло не так. Раньше в это время ее бы давно уже тянули в лазарет. Но сейчас было пугающе тихо. Но девушке было все равно. В голове лишь на мгновение промелькнула мысль: «Опять мне придется умирать».

Всего за несколько месяцев в лагере построили здания газовых камер. Теперь слухи об упразднении воплотились в правду. Ежедневно из бараков забирали десятки женщин, а из основного лагеря Равенсбрюка их, напротив, привозили, рыдающих над своими розовыми карточками.

Надзиратели пришли, как обычно, в четыре утра. Они выгнали всех на перекличку и, накинув на умерших одеяла, вышли следом. Эти действия повторялись день ото дня, но сегодня во взглядах надзирателей словно что-то изменилось. В глазах некоторых читалась откровенная насмешка, злая и презрительная, а у некоторых напротив можно было увидеть жалость, но такую, которую испытывают, глядя на животное на бойне.

Запах гнилостной смерти становился настолько невыносимым, что Эрна, даже почти полностью абстрагировавшись от своего тела, чувствовала подступающую тошноту.

Перекличка закончилась на удивление быстро, а не растянулась на два часа, как это случалось обычно. Было солнечно, а апрельский ветер нес с собой тепло. Эрна чувствовала, как у некоторых женщин просыпается вера в то, что все еще может наладиться, как они надеются на победу над великим Рейхом, о которой все говорили. А еще Эрна чувствовала гнилостный, тухлый запах смерти, которая пыталась ухватиться желтыми зубами в глотку.

— Сегодня работы не будет, — сказал один из надзирателей, сверяясь со списками под радостные возгласы женщин. — А теперь все развернулись налево и пошли за мной. За попытку бегства расстрел на месте. Пошли.

И женщины послушно поплелись за надзирателем. Оживление и радость быстро сходили с их лиц. А когда толпа поняла, что она идет в сторону недавно построенных газовых камер, началась паника. Толпа, как огромный, единый организм, зашевелилась, застонала и начала плакать. Эрне хотелось заткнуть уши и ничего не чувствовать, но ей приходилось двигаться вместе с остальными, слышать их, чувствовать прикосновения.

Раздался выстрел. Эрна вздрогнула и вышла из транса, отделилась от сознания толпы, которая закричала и заплакала еще громче. Девушка замедлилась и обернулась. По асфальту нелепой кляксой растекалась лужа крови, сочащейся из головы седоволосый женщины, которая хотела бежать. Иногда Эрне не верилось, что умирать можно так просто и глупо. Глаза женщины остались открытыми, и в них все еще плескалось отчаянье и страх. Женщина будто просто споткнулась и упала, а время успели поставить на паузу в этот момент. Только увеличивающаяся лужа крови доказывала реальность происходящего. Никто так и не подошел к телу, будто и не случилось ничего.

Кто-то толкнул Эрну в спину, и толпа за минуту унесла ее потоком от места выстрела, но та нелепая лужа крови словно отпечаталась на сетчатке. Эрна наконец смогла нащупать свои собственные чувства в потоке бесконечной эмпатии. И этим первым за долгое время собственным чувством была злость.

— Быстро раздеваемся и заходим! — громогласно скомандовал комендант лагеря. — Будете тянуть время — вас насильно разденут и запихают в камеру. Выбора у вас все равно нет. Так давайте хотя бы облегчим мне работу.

Комендант мерзко загоготал. Рядом с ним стоял статный офицер и властно улыбался. Даже спустя столько времени Эрна узнала его. Именно этот человек проводил ее допрос перед тем, как отправить в лагерь.

Офицер тоже узнал девушку, когда его взгляд скользнул по толпе. Он впился глазами в Эрну. Его лицо мгновенно приобрело победное выражение. Офицер нагнулся к коменданту и что-то у него спросил. Получив ответ, мужчина с наигранной разочарованностью вздохнул и покачал головой, но тут же презрительно-насмешливо изогнул губы, зная, что Эрна на него смотрит.

Девушка не могла оторвать взгляда от высокомерного эсэсовца, который запер ее в этом аду. Смутные собственные чувства поднимались со дна сознания, но еще не могли быть обнаружены.

Проходящий мимо солдат тыкнул стволом автомата в бок Эрны и приказал поторапливаться. Девушка пошатнулась, растеряно проводила взглядом солдата, и начала снимать полосатое, колючие платье.

Женщины стремились прикрыться руками, сжимали до последнего уродливое платье. Солдаты улюлюкали и скалились. Эрна стянула платье и кинула его на землю. Она видела, как с каким победным выражением лица стоял офицер из рейха. Вместо того, чтобы пытаться себя прикрыть, спрятаться от унижающего взгляда, девушка так же пристально начала смотреть на мужчину. Она этого не боялась. Тело — это всего лишь тело. Оно может быть красивым и не очень, изможденным, худым, толстым, старым и молодым. Но это всего лишь тело. Оно ничего не значит. Главное — разум. А с каждой минутой разум Эрны все больше обособлялся, эмпатия ослабевала. Повинуясь случайному порыву, Эрна показала офицеру язык и широко улыбнулась, будто превосходство здесь на ее стороне. Лицо мужчины в одну секунду сменило выражение с победного на злобное. Он сорвался с места и, распихивая хныкающих женщин, подошел к Эрне.

— Думаешь, твоя смерть — свидетельство твоей победы? — прошипел он, с силой дергая девушку за плечо. — Как бы не так. Ты столько рассказала мне об идеях своего культа, о страхе перед богами, но я был прав — страх перед нашими лагерями оказалась сильней. Пусть это всего пару человек из тех нескольких сотен, что мы смогли поймать, но они теперь на нашей стороне. У нас даже есть текст этой чертовой песни. Так что, победа остается за мной! А ты просто подохнешь, как никчемная шавка, вместе с теми, кто решил за тобой идти.

— Заполучить в свое распоряжение Колыбельную и тех, кто сможет для тебя ее спеть, еще не значит победить, — спокойно сказала Эрна, даже не пытаясь вырваться из крепкой хватки. — Я бы даже сказала, что это твоя самая большая ошибка. Ну да ты настолько глуп и самоуверен, что вряд ли поймешь это до того, как станет поздно.

Офицер озлобленно рыкнул и с еще больше силой дернул девушку за руку, толкая ее на землю. Сустав в плече подозрительно хрустнул, но тело отозвалось только слабой болью.

— Я обязательно зайду посмотреть на твое бездыханное тело и позабочусь о том, чтобы тебя скормили собакам.

Офицер сделал глубокий вдох, успокаивая нервы. Поправил фуражку и спокойно пошел обратно к коменданту.

— Ты в порядке? — обеспокоенно поинтересовалась некая пожилая женщина, подбегая Эрне и помогая ей подняться. — Вот ведь зверье. Уже и ребенок им чем-то не угодил.

— Да, все в порядке, — тихо ответила девушка, стирая кровь с ободранных ладоней и коленей. — Могло бы и хуже.

— Куда уж хуже, — горько усмехнулась женщина. — Сейчас нас сгонят в это здание, как скот. Но они даже сейчас не могу повести себя по-человечески. Надеюсь, им воздастся за их деяния.

Эрна вздрогнула и перевела взгляд на женщину. Ее фраза казалась смутно знакомой, словно призрак чего-то прошлого, давно стертого веками. Но Эрна никак не могла вспомнить, где же ее слышала, и почему она отозвалась неприятной болью в груди.

— За что ты здесь? — едва слышно спросила женщина, когда их начали загонять в здание. Эрна устало глянула на свою соседку. Она знала, что женщина пытается вести непринужденную беседу, чтобы успокоить свой животный ужас.

— Не стала сотрудничать с Рейхом.

— Ты же знаешь, что нас ждет?

— Да.

Женщина кивнула и отвела глаза, которые всего за секунду стали пустыми, стеклянными, потеряв последнюю надежду. Поток заходящих в здание быстро разделил их.

Помещение, куда загнали женщин, было тесным и душным. Запах, который заполнял пространство, Эрна узнала сразу. Именно им провонял за несколько месяцев весь лагерь. Гниющий, тошнотворный запах смерти. О природе пятен на полу даже не хотелось думать.

В камеру загнали больше сотни женщин. Они были разных возрастов и разных национальностей. Но своим отчаяньем они слились в нечто единое. Кто-то из них рыдал навзрыд, кто-то сидел на полу, угрюмо глядя перед собой, не издавая ни звука, но все они чувствовала одна и то же — липкий, удушающий страх. И Эрне хотелось куда-нибудь убежать от этого чувства, которое омерзительно оседало на коже, но бежать больше было некуда. Поэтому Эрна закрыла глаза и уши, стараясь думать о чем угодно, но не о том, что все эти люди сейчас умрут.

Эрне очень хотелось позвать на помощь. Но она знала, что никто не придет.

Дверь со скрежетом закрылась, лишая всякой надежды.

Так решило руководство — лагерь Уккермарк нужно упразднить. Просто так бывает.

Но Эрне все равно больно и неприятно. Не за себя, нет. За себя она уже давно не волнуется. Но все эти женщины, находящиеся здесь, не заслужили этого. И Эрна никак не могла исправить происходящее.

Девушка услышала шипение и поняла, что оно исходит из вентиляции. Меньше, чем за минуту, на языке появился горьковатый привкус, а рот наполнился вязкой слюной. Подняв голову, Эрна увидела под потолком легкую дымку. Вот как выглядит казнь в газовой камере? Ты просто умираешь, потому что умеешь дышать. И это совсем не так страшно, как казалось.

Не в силах стоять на ногах, девушка опустилась на пол, забыв о том, насколько он грязный. Глаза непроизвольно закатились, а по телу прошла легкая судорога. Слюну глотать все сложней. Сердце замедлилось, давление начало падать. В голове словно шумело море — умиротворяющее, спокойное.

Как же все это легко и быстро.

Становится пугающе тихо.

Усилием воли Эрна открыла глаза и увидела, что многие женщины уже без сознания. Те, кто полностью ослаб от голода и каторжной работы уже вовсе прекратили дышать.

Эрна закрыла глаза обратно и позволила своему сознанию хоть ненадолго унестись в мир спокойствия. Она не могла умереть, но могла уйти на несколько мгновений в первичный Хаос, откуда появилась Мать Сущего.

На лице Эрны появилась судорожная безумная улыбка. А ведь Колыбельная имеет много общего с газовой камерой — так же быстро, легко и безболезненно. Только вот Колыбельная призвана избавлять от страданий, а газ — уничтожать неугодных. И Рейх хочет превратить Колыбельную в такое же оружие уничтожения.

Но ведь если Рейха не станет, люди будут избавлены от страданий?

Эрна открыла глаза. Сердце медленно начинало биться снова. Легкие наполнились воздухом, в котором уже не осталось ядовитого газа. Вентиляция гудела.

Девушка не знала, сколько прошло времени с момента закидывания в вентиляцию баллончика с газом. Вероятней, несколько часов. Как только газ полностью выветрится, придут солдаты Рейха, чтобы вынести тела. И что же они будут делать, увидев, что Эрна осталась в живых? Попытаются пристрелить? Разберут на кусочки в своих лабораториях? Вероятней сначала первое, а потом второе.

Эрна поднялась на ноги. Впервые за долгое время ее сознание, расползшееся по всему периметру лагеря, было спокойно, не выискивало боль и страх. Девушка подошла к двери и без особой надежды дернула ее. Как и ожидалось, она была наглухо заперта.

Взгляд скользнул по телам умерших. Нет, газ не имеет ничего общего с Колыбельной. Он несет за собой боль и страх, как быстро бы не действовал. Все лица женщин были обезображены этими эмоциями.

Дрожь прошла по изможденному телу Эрны. Взгляд застыл. Всего за одну секунду ее сознание, расширившееся до огромных масштабов, сжалось в одну точку. Казалось, это было равносильно тому, если бы небо внезапно рухнуло на плечи. Тонкие ниточки эмпатии с треском рвались и хлестали, разрушая каждым ударом разум.

Рядом, всего в нескольких шагах от дверей, лежало хрупкое тельце пятнадцатилетней девочки с короткими рыжими волосами. Уродливая судорога свела ее лицо, заставляя застыть его с безобразным выражением.

— Нет, — хрипло выдохнула Эрна. — О боги, нет.

Именно с ней девушка говорила совсем, казалось, недавно. О человечности, о морали. Именно она сказала Эрне, что готова умереть за идею Арс Фатрум, пожертвовать собой. И теперь она действительно мертва. Мертва и уродлива, и в произошедшем нет никакого благородства или отваги. А Эрна не смогла ее спасти, хоть была обязана сделать это любой ценой. И сколько еще людей из Арс Фатрум погибли точно так же или даже страшнее? А сколько еще погибнет за нее? Но Эрна будет продолжать жить.

Замки на двери заскрежетали. Этот звук вывел девушку из ступора, заставил отвести обезумевший взгляд от мертвого тела. Сознание, которое только недавно было еще направлено вовне, теперь воронкой затягивало в себя все, что попадалось в его поле захвата и тут же уничтожало. Словно где-то внутри Эрны образовалась всепоглощающая черная дыра.

Дверь открылась, а в помещение со смехом зашло шестеро солдат, оживленно что-то обсуждающих, будто им предстояла веселая игра, а не уборка трупов. Но увидев стоящую на их пути Эрну, они замолкли и испуганно попятились назад.

— Ну, привет, — с полуулыбкой сказала девушка. Внутри нее одно за другим обособлялись собственные чувства, которые она раньше не замечала в себе: злость, презрение, боль и ненависть. И все они разъедали разум, подталкивали к чему-то страшному и неправильному.

— Чего встали тут, остолопы? — недовольно крикнул комендант, заходя в помещение вместе с офицером и кое с кем из врачей. — Вам заняться, что ли, нечем? Вон, сколько работы… Это еще что такое?! Как?..

Эрна с удовольствием отметила, как лицо офицера, столь сдержанное даже в гневе, преобразилось ужасом. Мужчина сделал несколько шагов назад, но, пойманный в черный омут матовых глаз, не мог никуда бежать.

— Ну и кто теперь победил? — спросила Эрна, с некоторой жалостью изгибая брови. — Где твоя сила, человек? Храбрость? Уверенность? Величие? Тебе стоило запомнить мои слова о том, что твое тщеславие тебя погубит.

— Ты не посмеешь, — фыркнул мужчина, пытаясь взять себя в руки. — В твоем же кодексе запрещено это. Мы просто отдадим тебя в лаборатории Рейха, там пусть разбираются, что делать с твоей устойчивостью к газу. Возьмите ее и отведите в лазарет.

Солдаты переглянулись и нерешительно двинулись к Эрне.

— В кодексе говорится, как сохранить в себе человека. Я же чудовище уже настолько долго, что мне поздно беспокоиться о таких мелочах.

Почувствовав прикосновения рук, Эрна закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Даже сейчас, в этом изможденном теле, голос ее звучал четко и громко.

— Заткните уши и не слушайте ее! — в панике крикнул офицер, но это не имело смысла. Нити Колыбельной уже опутали его, прошили насквозь — не избавиться и не спастись. Колокола в голове звучали как-то особенно громко. Вкус меда и вишни сменили мерзкую горечь удушающего газа.

Чем больше Эрна пела, чем крепче становился ее низкий голос, тем более полноценной и живой она себя чувствовала. Словно Колыбельная наполняла ее вены чем-то горячим. Словно, она была благодарна за то, как ее используют… И это опьяняющее чувство собственной реалистичности вызывало эйфорию сродни наркотической.

Когда Колыбельная закончилась, Эрна с трудом заставила себя открыть глаза. Ей не нравилось, как быстро покидает ее чувство полноценности, и возвращается изможденность, усталость и боль.

Пошатываясь, девушка подошла к офицеру и недовольно сморщилась. Меньше всего ей хотелось, чтобы этот человек умирал с улыбкой на лице, навсегда застывая в счастливых моментах жизни. Но выбирать не приходилось.

Эрна присела рядом с ним и взяла фуражку, погладила красивого орла и осторожно водрузила ее на голову.

— Если ты собираешься меня убить в наказание за этот проступок, то поторапливайся. Я жду этого уже больше сотни лет.

— Я не могу тебя убить, — вздохнула Хель, с сожалением поглаживая по голове пятнадцатилетнюю девочку. — Как бы ты ни поступала, наш договор это не может расторгнуть.

— А как же наказание богов, о котором постоянно упоминается в кодексе? Просто сказки? — спросила Эрна, продолжая стягивать с офицера эсэсовскую форму и одевая ее на себя, с сожалением отмечая, что она великовата.

— Нет, не сказки, — ответила Хель, переходя к телу еще одного умершего адепта Арс Фатрум. — Любого другого, конечно, постигло бы наказание. Но ты еще успеешь наказать саму себя за произошедшее. Песня Смерти не забывает таких выходок. И будучи единожды отравленной корыстными целями, она теперь всегда будет требовать от тебя такого же. Ведь изначально ее суть именно в этом, а не в помощи людям. — Хель подошла к Эрне, которая застегивала на себе белую рубашку. — Мне жаль, что я бросила тебя так надолго. И что не смогла спасти от этого поступка.

— Смешно, — резко оборвала Эрна. — Меня не нужно было спасать. Я бессмертна. Со мной ничего не произошло. Тебе должно быть жаль не из-за того, что я спела Колыбельную тем, кто мучает людей голодом, трудом, убивает их в камерах и расстреливает. Тебе должно быть жаль ее, — девушка указала пальцев на мертвую девочку, которая так хотела пожертвовать собой ради идей культа. — Это ее ты не смогла спасти, а не меня. Это она умерла сейчас, а не я.

— Все верно, — кивнула Хель. — Ты ведь мертва уже очень давно.

Эрна промолчала, но тяжесть сказанных слов заставила ее сильней согнуть плечи, склонить голову.

— Что же ты собираешься теперь делать, борющаяся со смертью?

— У меня впереди еще много времени, — прошептала Эрна. — И если даже ты заметила, что я уже мертва, хоть и продолжаю топтать землю, пора найти то, что сможет меня вернуть к жизни. Пусть на это уйдет сотня и тысяча лет, способ должен найтись. Ну, и раз договор все еще в силе, мне нужно спасти оставшихся адептов культа. Теперь, будучи полноправным чудовищем, это будет проще сделать. Только вот пойдешь ли ты со мной, владычица Хельхейма? Или у тебя есть дела важней?

— Я ведь обещала быть рядом. Хватит того, что, единожды нарушив это обещание, я позволила умереть в тебе остаткам человечности. А теперь я просто обязана увидеть твое воскрешение.

Передо мной расстилается лесная поляна. В центре — озеро с кристально чистой водой. Здесь тихо и спокойно. Под ногами мягко пружинит мох. Только удивляет абсолютная тишина: ни дуновения ветра, ни птичьего пения. Но мне нравится такая депривация. Я подхожу к крутому берегу и сажусь на землю. В воде нет водорослей, камышей и рыб. Кажется, что озеро было создано людьми.

На мне белая льняная рубашка и светлые брюки. Ноги босые. Я опускаю их в воду. Она приятная, прохладная. От моего прикосновения идет рябь. Я заворожено на нее смотрю. Желание окунуться в воду полностью охватывает совершенно спонтанно.

Я быстро снимаю с себя рубашку и прыгаю в озеро. И тут же едва не вскрикиваю от боли. Мое тело изъедено ранами, ссадинами и гематомами. От них по кристальной воде расходятся кровавые разводы. Мне невыносимо жаль, что я испортил природную красоту этого места.

Но постепенно раны прекращают болеть, а кровь растворяется в воде, оставляя ее чистой, как и прежде. Я вижу, как мои раны и ссадины затягиваются, гематомы уменьшаются и сходят на нет. За полчаса мое тело заживает, а душевная боль успокаивается. Я прихожу к совершенной гармонии с собой и окружающим меня миром.

Я закрываю глаза и дышу. Такие простые действия, о существовании которых люди постоянно забывают. Я чувствую, как мое сознание растворяется, переходит какую-то человеческую границу и охватывает все, что меня окружает.

Тихий всплеск воды вырывает меня из этого состояния. Я вздрагиваю и открываю глаза.

Сильный ветер гнет к земле деревья, а вода оказывается холодной, почти ледяной. Меня начинает бить озноб.

В центре озера я вижу тело. Это девушка. Раскинув руки, она держится на поверхности, но я почему-то понимаю, что ей нужна помощь, что еще немного и она утонет. Я срываюсь с места и плыву к ней. От тела девушки по все стороны отходят черные разводы, но в отличие от крови, они не растворяются и не исчезают.

Когда мне остается до нее несколько метров, она начинает опускаться на дно, словно кто-то тянет ее за собой. Я с отчаянием ускоряюсь и успеваю схватить ее за руку за мгновение до того, как она полностью скрывается под толщей почерневшей воды.

Я вытаскиваю девушку на поверхность и прижимаю к себе. У нее бледное, осунувшееся лицо, тонкие губы, острые черты. Кучерявые, потяжелевшие от воды волосы, прилипли ко лбу и щекам. Ее образ кажется мне смутно знакомым, но я не могу ее вспомнить, словно что-то блокирует доступ к этой информации.

В груди у нее развороченная кровавая рана, из которой сочится густая, обжигающая черная кровь. Я вижу белизну крови, сокращающиеся мышцы. Я судорожно пытаюсь нащупать у нее пульс, но ничего не выходит. Но я почему-то уверен, что еще могу ее спасти.

Я хватаю ее поудобней и гребу к берегу. Только вот он оказывается невообразимо дальше, чем я помню. И сколько бы я ни плыл к нему, не приближается ни на сантиметр.

Когда я уже почти выбиваюсь из сил, происходит чудо: девушка делает хриплый, испуганный вдох. Она резко дергается, бьет руками по воде. Кровь из раны льется сильнее.

— Тише ты, тише, — говорю я ей, пытаясь успокоить. — Все хорошо. Я просто хочу спасти тебя.

Девушка смотрит на меня обезумевшими глазами и не может произнести ни слова. Я глажу ее по мокрым волосам и продолжаю тянуть за собой к берегу. Наконец ноги касаются песка.

И внезапно девушка вырывается. Я радостно думаю, что с ней все в порядке, раз уж она может стоять на ногах. Но девушка дергается, и я не успеваю заметить, как тонкие, когтистые пальцы смыкаются на моей шее. Всего за мгновение я падаю в воду. Я чувствую, как девушка, которую я так хотел спасти, топит меня.

Я пытаюсь вырваться, но ничего не выходит. Это только еще быстрее лишает меня драгоценности кислорода. Вода над моей головой все больше чернеет от крови, льющейся из развороченной груди девушки. Скоро я прекращаю видеть видеть свет за черной пеленой. Создается впечатление, что я тону в густой и вязкой нефти. Легкие наполняются водой. Становится больно, словно жидкость разъедает внутренности. Но у меня нет сил этому сопротивляться...

Из беспокойного сна меня выводит тихий щелчок двери. Я тяжело открываю глаза и прислушиваюсь к шебуршанию в коридоре. Осторожно снимаю с себя крепко спящую Женю и иду к источнику звука.

— Серьезно? — спрашиваю я Марка. Он стоит на одной ноге и пытается разуться. Координация заметно нарушена.

— О, привет, — отзывается парень, скидывая ботинок с правой ноги. — А я все думал, где же ты останешься ночевать. Евгена тоже здесь? Надеюсь, я не разбудил ее. Я же вроде тихо зашел. Что тебе снилось?

— Как Эрна пыталась меня утопить.

— О, ну это ей свойственно. Твой сон не такой уж бессмысленный.

— Это все, что ты можешь мне сказать? — недовольно говорю я.

— Если ты хочешь услышать признание в любви и предложение руки и сердца, то давай лучше завтра? Сегодня я слишком устал для романтичной лабуды, милый.

— Очень смешно, — рычу я, следуя за Марком на кухню. — Хочешь сделать вид, что ничего сверхординарного не случилось? Но не выйдет. Я слышал вашу сегодняшнюю радиопередачу.

Марк резко останавливается и оборачивается на меня. На его лице нет ни страха, ни изумления. Только некоторое замешательство и досада.

— Ну, и как тебе? — замедленно спрашивает Марк. — Правда, у нас классная музыка?

— Ты что, издеваешься надо мной? — говорю я, стараясь не переходить на крик, чтобы не разбудить Женю.

— Нет, прости, — с искренний сожалением отвечает парень, присаживаясь устало на стул. — Просто не знаю, что тебе сказать. Это все так неправильно и дико. А то, что ты теперь в курсе, вообще не входило в конечный план.

— Только в конечный? А что же было сначала?

— Эрна хотела взять тебя с собой. Как еще одного солдата, голос за своей спиной. Но в последний момент отказалась от этой идеи. Не знаю, что такого ты там ей сказал.

— Что это, вообще, было такое? — спрашиваю я, все больше поднимая голос. — Зачем вы это сделали? Чья это была идея? Почему ты ее не остановил? Как же твоя идея дать шанс детям культа быть такими же, как и другие люди? Куда ты все это дел? И на что променял?

— Сколько вопросов, — морщится Марк, включая чайник. — Не зря Эрна говорила, что это одна из твоих раздражающих черт — задавать вопросы, ответы на которые ты можешь найти сам. И даже сейчас. Передачу на радио ты нашел, а решения не смог. На первые три вопроса ты можешь ответить и сам.

— Почему ты ее не остановил?

— А ты?

Я теряюсь от такого вопроса. Марк смотрит прямо и уверено. Я невольно улавливаю в нем черты лица Эрны: та же изможденность, синяки под глазами и бледные, едва заметные веснушки. И я тут же думаю, что, может, это Эрна живет так долго, что успела собрать в себя черты лиц всех адептов культа.

— Я не знал об ее плане, — робко говорю я, и только озвучив эти слова, понимаю, что вру. Я все это знал. Возможно, с самого первого мгновения, когда познакомился с Эрной. Всегда знал, что она бомба замедленного действия, но надеялся, что она не рванет в моих руках.

Марк разливает по чашкам кипяток. На кухне повисает умиротворяющий запах хорошего, крепкого кофе. Парень пододвигает одну из чашек ко мне, приглашая сесть за стол. Моя злость на Марка уже утихла. Я понимаю, что он такая же жертва обезумевшей от идеи мести ведьмы, как и я.

— Я ничего не понимаю, — честно признаюсь я. — Почему именно сейчас Эрна решила развязать эту войну?

— Развязать? — хмыкает Марк. — Нет, эта война была всегда. Просто до этого момента адепты культа выступали только в роли жертв. На них нападали, убивали, брали в плен. И Эрна решила, что хотя бы единожды в истории должен был случиться момент, когда нападение будет с нашей стороны. Почему именно этот момент истории? Потому что несколько лет назад были найдены документы рейха из Уккермарка, где проводилось много экспериментов над адептами культа. А посколько это были не первые, но одни из самых подробных свидетельств существования Арс Фатрум, то власти многих стран начали тихонько шевелиться. То есть, культ снова оказался в шаге от охоты на ведьм и гонений рейха. Их либо будут уничтожать, как потенциальную опасность миру, либо изучать, как новое оружие, вроде атомной бомбы. Но как бы там ни было, ничем хорошим для адептов это не закончится. Это только обывателям кажется, что правительство глухо, слепо и консервативно.

— Откуда Эрна все это узнала? У нее дружеские отношения с президентами всех стран.

— Я не вдавался особо в подробности. Если кратко, то кто-то из культа, который она формировала в Англии, был пойман за свое дело и отправился в лаборатории. И немке, видимо, об этом сказала Хель. Ну или сама Фогель отслеживает судьбу своим новоиспеченных адептов. Но суть, в общем, в этом. Способности Эрны значительно превышают способности любого из культа. Если даже главам позволено было узнать лишь еще песню призыва бога смерти, то Эрна знает не меньше десятка различных заклинаний, начиная от самой Колыбельной и заканчивая возможностью растягивать время и манипулировать людьми.

— И... ты стал ее пособником из-за заклинания манипуляции?

— Нет. Все люди, которые идут за Эрной, делают как бы добровольно. Так что я был в здравом уме и доброй памяти. Потому что точка зрения Эрны слишком... слишком убедительная. И подкрепленная историей, которую Эрна видела своими глазами. Это все может выглядеть ужасно и неправильно, показаться убийством ни в чем неповинных людей ради банальной мести. Но дело немного в другом. Это как... предупреждение властям. Я честно не знаю, как Фогель собирается действовать дальше. Будут ли какие-то переговоры, или она просто собирается казнить людей каждый раз, когда верхи будут захватывать кого-то из культа. Вообще, в ее стиле скорей второе. Но она просто хотела, чтобы о культе знали. Знали, что он тоже может бороться за себя, а не просто терпеть всю боль, что ему приносят. — Марк вздыхает. — Знаю, звучит как бред. У Эрны лучше получается объяснять. Она бы и тебя убедила, если бы захотела. Просто в определенный момент я понял, что убеждения будут проходить куда лучше, если у нас будет сила. И... контраст. Старое поколение — чудовища, а новое — те, кто сможет ужиться с людьми.

— Ты сам-то в это веришь? — скептически спрашиваю я. — Что Эрна делает это для блага культа, а не для того, чтобы заткнуть собственную боль?

— Я не знаю, — честно признается Марк. — Я чувствую, что запутался. Но... даже если бы я отказался от этой идеи, и следовал своему плану, все обернулось бы так же. Эрну поддержал американский культ, кельтский. Скандинавский, даже если бы хотел, не смог бы ей перечить. За столько лет у них просто-напросто развился культ личности Эрны. И их можно понять — она сделала ужасающе много для них.

— Почему они ее поддержали?

— Ты же не думаешь, что страдал только скандинавский культ. Досталось всем. И даже на славянских землях, где официально не было инквизиции, адепты культа тотально вырезались. Да и Советский Союз вел себя едва ли лучше Третьего Рейха. А американский культ был, чуть ли, не самым ярым последователем идеи мести людям. Пусть Эрна очень плохо ладит с дамочкой, возглавляющей на данный момент американцев, но именно она убеждала тех, кто был не согласен с Фогель. Американскому культу, который зародился у индейцев, досталось больше всех. Когда европейцы прибыли на континент и колонизировали его, они же подчистую вырезали коренное население. А все эти резервации? До нашего времени чистокровных последователей Арс Фатрум из индейских племен осталось всего-ничего. А их глава ужасно идейная. Поэтому, почувствовав, что она может отомстить за это, она не могла не воспользоваться шансом. На деле, изначальный план Эрны был растянут на многие месяцы переговоров. Но поскольку американский культ сделал свой шаг вопреки этому плану, дальше оттягивать не было смысла. Теперь всего в течение недели такие же акции пройдут во всех странах, где есть хоть какая-то централизированная власть Арс Фатрум. Да, это звучит ужасно и все такое. Мне тоже это неприятно и омерзительно. Но… цель оправдывает средства, верно? Во всяком случае, я хочу верить именно в это.

— Ты хоть представляешь, сколько людей из-за вас погибло? — озлобленно рычу я. — Никакая цель не может этого оправдать! Среди них могли быть дети, такие же, каких вы хотите защитить из своего культа. Люди за рулем могли слушать вашу передачу, из-за чего могли произойти аварии. И еще куча всяких непредвиденных случайностей. И вы хотите, чтобы такое же произошло и в других странах? Вы просто повергните мир в хаос. Да, власти вас будут бояться. Но этот их страх не будет вас оберегать. Вы сейчас просто копаете сами себе могилу!

Марк молчит и мешает ложкой остатки остывшего кофе. Звон заполняет тишину, повисшую на кухне. Я злюсь и медленно вскипаю, хоть и понимаю, что время обернуть назад нельзя. Вряд ли это под силу даже Эрне.

— Ты совершенно прав, — тихо говорит Марк. — И только сейчас, спустя несколько часов, я понимаю, что натворил. Но разве это можно исправить?

— Можно предотвратить повторение в других странах и городах.

— Можно, — медленно кивает парень. — Но не мне. Я едва ли имею хоть какую-нибудь власть над членами других ветвей культа. Вот если уговорить Эрну… Ее послушаются.

— А где она? — оживляюсь я. — Вернулась домой?

— Я не знаю, — пожимает плечами Марк. — Когда я уходил, она оставалась еще на радиостанции. Сказала, что ей нужно уладить кое-какие дела. Я уехал, побродил по городу. Она обещала связаться со мной, когда будет такая возможность. Но пока еще не звонила.

— А что с работниками станции? Они тоже мертвы?

— Нет, что ты, — качает головой парень. — Эрна их как-то усыпила, надела на всех звукоизоляцию.

— Я так погляжу, она хорошо продумала свой персональный апокалипсис.

— У нее для этого было несколько сотен лет, — хмыкает Марк, одним глотком допивая гадкий кофе и морщась. — Пойду-ка я отдыхать. Сегодня был ужасный и долгий день. Хочу забыть его как можно скорей. Если ты придушишь меня во сне во благо человечества — я пойму.

— Ага, сейчас. Чтобы мне одному пришлось расхлебывать сумасшествие Эрны? Вот не дождешься. Нам еще мир спасать.

Марк улыбается. Я больше не держу на него зла. Он всего лишь жертва обстоятельств. Но, в отличие от меня, он должен лучше знать, как остановить происходящее, ведь является неотъемлемым участником этого.

Я остаюсь сидеть на кухне, мрачно разглядывая остатки гущи в чашке. Сон как рукой сняло. В добавок ко всему, все еще не отпускало ощущение, что Эрна меня топит. Очень символичный сон.

Я не верю, что могу убедить ее в чем-либо, спасти. А даже если и дотяну до безопасного берега, то для меня все кончится плохо. Потому что это ничерта не сказка. Я не рыцарь, Эрна не принцесса. В конце все должны умереть. И я к этому готов? Самое странное, что да, готов.

Подобные мысли нагоняют на меня тоску. Я никогда не хотел умирать, но, видимо, кровь адепта Арс Фатрум дает и себе знать в этом глупом желании пожертвовать собой. С другой стороны, кто, вообще, сказал, что все должно закончиться чьей-либо смертью? Где же оптимизм и вера во всякие "долго и счастливо".

Занятная дилемма.

Но от нее меня отвлекает звон разбивающегося стекла. Я буквально подскакиваю на месте от неожиданности, а сердце берет мгновенный разгон. Звук раздался из комнаты Марка. Он не самый осторожный человек, но что можно разбить с таким грохотом?

Я встаю и иду к нему, чтобы убедиться, что все в порядке.

— Вернись в комнату, — командую я Жене, которая вышла из гостиной на звук. — Все нормально. Это Марк чего-то хулиганит.

Девочка сонно кивает и, не очень заинтересованная в происходящем, хочет вернуться ко сну. Но в ту же минуту по квартире разносится крик и еще какие-то непонятные звуки.

— Иди в комнату, сейчас же, — куда жестче говорю я, и Женя не решается со мной спорить.

Я срываюсь с места и вваливаюсь в комнату Марка. Мое сознание дает не больше пяти секунд, чтобы рассмотреть происходящее.

Огромная сова, громко хлопая крыльями, зависла над Марком и пытается вцепиться когтями ему в лицо и шею, в руки, которыми парень пытается ее от себя отогнать. Я успеваю различить растекающуюся кровь. И именно это переключает меня из режима наблюдателя.

Я действую быстро и по наитию. Хватаю тяжелую джинсовую куртку, которая висела на двери, и, не задумываясь, ударяю ей по сове. Совершенно глупый поступок, но такого отношения к себе птица явно не ожидала. Потеряв равновесие, она, путаясь в собственных крыльях, отлетает в сторону и обращает свой взор на меня. За эти несколько секунд я успеваю понять, что это не просто одичавший представитель фауны, а один из обликов Морены. Меня бросает в холодный пот. Огреть славянскую богиню смерти курткой — это только я так могу.

— Не трогай ее! — кричит мне Марк. — Все нормально. Саша, иди отсюда.

Сова раздувает перья, стремясь стать больше в размерах. Я вижу, как она хочет вцепиться когтями мне в глотку, но не решается это сделать. Я мельком смотрю на Марка. Он склонился над полом, и прижимает руки к лицу. Вероятней всего, он серьезно ранен.

— Проваливай! — говорю я сове, снова взмахивая на нее курткой, но та никак не реагирует на мои движения. — Улетай отсюда, пока я не нашел чего-нибудь потяжелей куска ткани. Тебе здесь нечего делать! Это не его вина, и он не заслужил никакого наказания. И если ты такая справедливая, то нужно было защищать свой культ! Я не позволю тебе сделать ничего плохого.

Птица издает короткий, пронзительный крик и устремляется на меня. Я отшатываюсь. Когти смыкаются в нескольких сантиметрах от моего лица, и сова отлетает обратно. Птичья фигура рассыпается дымом на пол, а из него поднимается силуэт женщины. Она смотрит на меня злобно и недовольно. Потом переводит взгляд, полный презрения, на Марка.

— Уходи, — упрямей твержу я.

Глаза Морены вспыхивают злобным огнем, и она кидается на меня, но тут же отшатывается обратно. Вскинув руки вверх, она снова обращается в сову и, хлопая крыльями и ухая, вылетает в разбитое окно. Я бросаю мимолетный взгляд за спину и вижу Хель. Она не скрывает лицо капюшоном и слегка кривится, глядя Морене вслед, будто раздражена.

— Хэй, ты в порядке? — спрашиваю я Марка. Он сидит на полу и прижимает руки к лицу. Сквозь пальцы сочится кровь. Я присаживаюсь рядом с ним и пытаюсь посмотреть, что же Морена успела сделать.

— Кажется, не очень, — шепотом отвечает парень. — Я… я ничего не вижу. Совсем.

Я убираю его руки и судорожно вздыхаю, не зная, как выразить свои эмоции. Над правым глазам рассечена бровь. Под тканями виднеется белая кость. Кровь из раны заливает лицо. Но это не самое страшное. Когда я осторожно убираю левую руку Марка, вместо глаза я вижу лишь месиво из кожи, крови и чего-то такого, о природе которого я даже не хочу знать. Увидев среди всего этого торчащие нити нервов, я едва могу подавить в себе приступ тошноты. Желтоватая густая жидкость смешивается с кровью.

— Сиди здесь, — выдавливаю я из себя. — Я сейчас вызову врача. Тебе срочно нужна помощь.

— Морена должна вернуться и убить меня, — с усмешкой говорит Марк, неосторожно дотрагиваясь до своего лица. От боли он едва сдерживает крик.

Не в силах наблюдать за его мучениями, я быстро выхожу из комнаты. Натыкаюсь на Женю и, подхватив ее на руки, отношу обратно в гостиную.

— Что плоизошло? — дрожащим от страха голосом спрашивает девочка. Я усаживаю ее на диван и хватаю телефон.

— Сиди тихонько здесь. Все хорошо. Просто Марк себя очень плохо чувствует. Побудешь немного одна?

Она робко кивает и зарывается обратно под одеяло. Я выхожу из гостиной и плотно прикрываю дверь, чтобы Женя меня не слышала. Пока звоню в скорую, беру в ванной полотенце, мочу его в прохладной воде и возвращаюсь к Марку.

— Я вызвал тебе врача, — тихо говорю я. Парень все еще сидит на полу, но уже убрал руки от лица.

— Думаешь, я ослепну, если останусь в живых?

— Никаких «если останусь», — жестко говорю я и сажусь рядом. — Все будет хорошо. Кажется, Хель выступает на моей стороне, а Морена не хочет разводить войну богов. Так что, она вряд ли вернется. А насчет зрения… Я честно не знаю. Я же не медик. Но думаю, все будет хорошо.

— Мне бы твой оптимизм, — усмехается Марк, помогая мне вытирать его кровь с лица и рук. — Но… спасибо большое. Ты спас мне жизнь. Пусть это и был крайне идиотский поступок. Кто ж еще бы рискнул кинуться в бой с богом смерти?

— Только такой благородный идиот, как я, — киваю я и улыбаюсь. — Но я решил, что раз уж вы с Эрной облажались с человечностью, то мне надо это как-то восполнить.

Скорая приехала на удивление быстро. Объяснить, какого черта в квартиру залетела сова и напала на человека, было сложно, но Марк благодаря своей энергичности и харизме смог убедить докторов, что это не более чем несчастный случай. И это с учетом, что он потерял зрение и постоянно шипел от боли. Я невольно позавидовал такой его силе. Смог бы я так же держать лицо?

Поехать с ним в карете скорой мне не разрешили, так как родственниками мы не являлись, хоть свою норму двусмысленных взглядов я все-таки получил. Поэтому до больницы мне пришлось добираться своим ходом.

Пока я доехал, Марка уже определили в палату и сделали все необходимые процедуры.

— О, ты пришел навестить меня, любовь моя, — усмехается Марк, когда я захожу в палату и здороваюсь. — Это так трогательно. Я бы даже расплакался, если бы у меня были глаза.

Я смотрю на парня и не могу злиться на него даже за такие глупые шутки. Он сидит в постели и нервно водит руками по одеялу. Трудно не заметить, что ему страшно. И, возможно, стыдно передо мной за произошедшее. Ссадины на руках обработаны зеленкой, некоторые, особенно глубокие, заклеены пластырем — видимо пришлось зашивать. Я стараюсь не смотреть Марку на лицо, но взгляд раз за разом поднимается на бинты, скрывающие оба глаза. С левой стороны на белой повязке уже начало проступать мерзкое багровое пятно. На щеке глубокая царапина.

— Тебе врачи что-нибудь уже сказали?

— Еще бы они мне не сказали, — натянуто скалится Марк. — Мне проще ответить на вопросы, чем объяснить, почему нет. Сказали, что правый глаз в целости и сохранности. Только бровь сильно рассечена, из-за этого появилась опухоль, которая мешает видеть. Но через пару дней это пройдет. Зато второй глаз потерян безвозвратно. Исправить можно только эстетически — сделать протез. Ну и пластику по восстановлению века.

Я не нахожу подходящих слов, чтобы выразить весь шквал эмоций. Поэтому просто молчу и стараюсь смотреть в пол.

— Хэй, ты еще здесь? — спустя какое-то время спрашивает Марк, крутя головой, пытаясь уловить звуки. — Или тебе надоело слушать мое нытье?

— Здесь, — отзываюсь я. — Мне очень жаль, что так вышло.

Парень вздыхает и закусывает губу. Он на ощупь поправляет подушку и ложится.

— Все нормально, Алекс. Я сам во всем виноват. Я же знал, на что иду. И знал, что меня, по-хорошему, вообще убить должны были. Так что потеря глаза на фоне этого — сущий пустяк. Ты сделал слишком много, чтобы говорить, будто тебе жаль. Не зацикливайся. У меня будет отличный протез! Всегда мечтал обзавестись глазом киборга. А еще можно будет сделать повязку и притворяться пиратом. Аррр! Марк Лунц. Капитан Марк Лунц. А что, звучит! Все детские мечты в одном флаконе. Можно будет еще раз сделать что-нибудь против кодекса Арс Фатрум и попросить Морену оттяпать мне ногу. Тогда я смогу еще и деревянной ногой обзавестись. Останется только купить корабль и набрать команду. Будешь моим боцманом?

— Ну и глупые же у тебя шутки, — говорю я, но все равно невольно улыбаюсь. Марк тихо смеется. Мне становится гораздо легче. Я до последнего думал, что этот случай может сломать его, но раз уж парень продолжает нагло скалиться и нелепо шутить, значит, все будет хорошо.

Я дожидаюсь, пока Марк засыпает, и только после этого чувствую, что мой долг спасителя выполнен. Мне не очень хочется оставлять его одного, зная, что Морена вполне может вернуться. Но дома ждет Женя. Она тоже переживает и боится.

— Хеель, — тихо зову я, надеясь, что это сработает. — Пожалуйста, появись. Я ведь не знаю никаких заклятий призыва, а ты мне сейчас вот очень нужна.

Я слышу шелест ткани, но саму богиню не вижу, поэтому продолжаю говорить в пустоту:

— Если ты хочешь, чтобы я спас Эрну, ты должна помочь мне. Я ведь не могу сберечь всех в одиночку. Но очень хочу. Я всего лишь прошу, чтобы ты присмотрела за Марком, пока меня не будет. И не позволила Морене его убить. Ведь он же друг Эрны. И как бы там ни было, ей будет если не больно, то неприятно из-за его смерти.

Шуршание раздается совсем рядом, и я чувствую, как ледяная рука касается моей головы и нежно гладит по волосам. Я оборачиваюсь. Хель смотрит ласково и спокойно. Гниющая половина лица скрыта волосами и капюшоном мантии. Под этим материнским взглядом я чувствую себя слабым и беспомощным малышом, которому хочется прижаться к груди. Теперь я понимаю, почему многие адепты называю богиню матерью.

— Ты мне поможешь?

Хель кивает и целует меня в лоб. Я слегка сжимаюсь, ожидая, что будет та же обжигающая боль, как и в первый раз, но ничего не происходит. Я только начинаю чувствовать себя гораздо спокойней.

— Спасибо, — говорю я и хватаю рюкзак. Когда я уже почти закрываю за собой дверь в палату, телефон Марка на тумбочке начинает вибрировать. Сначала я хочу проигнорировать это — какое мое дело, кто может звонить парню в пять утра. Но потом вспоминаю кое-что.

Резко разворачиваюсь, хватаю с тумбочки телефон и выбегаю в коридор, пока Марк не проснулся. На экране большими буквами значится «Птица». Я поднимаю трубку и молча подношу к уху.

— Hallo, — раздается в трубке. — Как ты? Ты вернулся домой? Алекс там?

— Алекс здесь, — мрачно отзываюсь я. — А вот где ты, чертова мстительная ведьма? Ты хоть понимаешь, что ты натворила?

— Schei?e, — тихо шепчет немка. Я боюсь, что она сейчас кинет трубку, не желая со мной разговаривать, но вместо этого она молчит секунд десять, а потом спрашивает: — Он жив?

— Да, но лишь потому, что я отбил его у Морены. А так он вполне мог погибнуть. Из-за тебя и твоих идиотский затей он лишился глаза. Навсегда. А сейчас лежит в больнице. Ты могла его убить. И это я пока говорю исключительно в масштабе одного человека! Про ту сотню, а может даже и не одну, которые погибли из-за твоего радиоэфира я, вообще, молчу. Надеюсь, ты довольна своей работой! Полегчало? Отболела та ненависть в груди? Боже, да чем ты теперь лучше всех этих инквизиторов и нацистов, которых так презирала? Убить столько людей, оставить калекой друга, бросить в одиночестве маленькую девочку. Тебе бы медаль выдать!

— Пг’екрати, пожалуйста, — едва слышно раздается в трубке, но я смолкаю, будто меня ударили.

— Люди за тебя жизнь готовы отдать, — так же тихо отвечаю я. — Я готов отдать за тебя жизнь. А ты такое творишь. Зачем?

— Entschuldigen mir bitte, Alex*, — предательски дрожащим голосом шепчет Эрна. — То есть… извини меня, пг’ости. Es tut mir leid**. Я… Так больше нельзя.

Голос обрывается, а в телефоне раздаются гудки. Я не успеваю ничего сказать. Меня почему-то мгновенно сковывает какой-то иррациональный страх. Мне хочется сорваться с места, найти эту глупую девчонку, научить ее жить, но вместо этого я остаюсь стоять в больничном коридоре, не в силах даже оторвать телефон от лица.

Прихожу я в себя только тогда, когда к моему плечу прикасается пожилая санитарка, обеспокоенная моим состоянием. Я быстро говорю ей какую-то чепуху и ухожу. До дома Марка иду пешком. Погода позволяла. А вот мое состояние подсказывало, что если я замру хоть на минуту, то снова впаду в это странное состояние кататонии. И пусть на дорогу уйдет в три раза больше времени, но это даст мне шанс успокоить свои эмоции. Движение сейчас жизненно необходимо как никогда.

Когда я прихожу домой, Женя все еще спит. Я думаю, что надо бы попытать счастье и сходить домой к Эрне, но понимаю, что у меня нет на это ни моральных, ни физических сил. Вместо этого я завариваю себе чай. Завтракаю. Отмываю от крови пол в комнате Марка. Сметаю тщательно все осколки стекла и парочку совиных перьев. Стираю полотенце. Затягиваю разбитое окно пищевой пленкой, которую беру с кухни. Механические действия, которые не требуют никаких мыслительных процессов.

Когда я обессилено заваливаюсь на кровать Марка, день уже в самом разгаре. Я закрываю глаза, пытаясь абстрагироваться от головной боли. В комнату заглядывает проснувшаяся Женя.

— Все хорошо, Саша? — осторожно спрашивает девочка. Я невнятно мычу ей, надеясь, что она поймет, что, в принципе, все нормально. — Ты будешь спать? — Утвердительное мычание. — Тогда я не буду мешать. Я только хотела сплосить: с дядей Марком все в полядке? — Снова утвердительное мычание. — Это холошо. Я очень испугалась ночью, когда услышала его крик. Хорошо, что ты такое хлаблый… х-ра-б-рый. Вот.

Женя подходит ко мне и бережно укрывает одеялом. Я ложусь удобней и, пока меня гладят по голове, отключаюсь.

Когда я открываю глаза, солнце все еще стоит высоко над городом. Я кое-как сажусь на кровати и тру лицо. Чувствую себя еще более разбитым, чем когда ложился спать. Но голова пусть и тяжелая, но уже не болит.

Я поднимаюсь на ноги. Комната кружится и расплывается, но через минуту все возвращается в норму. Походкой, которой позавидовал бы любой зомби, я направляюсь в ванную. Дверь в гостиную закрыта, но я слышу, как работает телевизор.

Холодный душ значительно улучшает мое состояние. Организм начинает старательно работать, и первый сигнал, который он подает мозгу — пора поесть. Война войной, обезумевшие немки обезумевшими немками, а обед — по расписанию.

Когда я выхожу из ванной, с кухни уже пахнет чем-то вкусным. Жена заливает чай в чашки и улыбается мне.

— Спасибо, мелкая, — хмыкаю я, трепля светлые волосы девочки и усаживаясь на стул. — Что ж бы я без тебя делал, хозяюшка. Сколько я проспал?

Женя поднимает глаза и что-то подсчитывает, загибая пальцы. Я несколько напряженно наблюдаю за ней. Слишком уж долго она считает.

— Около двадцати девяти часов, — говорит наконец девочка. Я невольно давлюсь чаем, который только отхлебнул, и, как следствие, разливаю себе кипяток на колени. От бранной речи меня останавливают только большие и честные глаза ребенка.

— Что ж ты меня не разбудила? — спрашиваю я, когда прекращаю шипеть и кашлять. Хорошо, что джинсы черного цвета. Чай на них должен быть не очень заметен. Потому что вторые джинсы все в крови и чем-то еще, о чем я не хочу знать.

— Я пыталась, — возмущается девочка. — Но ты все время отмахивался, что-то злобно булчал и залывался обратно под одеяло. В итоге я решила, что это бесполезно.

— Чем ты целые сутки занималась одна?

— Сходила на еще одно занятие к логопеду. Зашла домой, пловерить, не велнулась ли Эрна, и взять пару вещей. Телевизор смотлела. Следила за новостями, чтобы рассказать тебе, когда ты плоснешься. Читала. Играла на флейте. Учила немецкий.

— Боже, я оставил ребенка совсем одно на целые сутки, — сокрушенно шепчу я, закрывая лицо руками.

— Ничего страшного, — улыбается Женя. — Я пливыкла. Мои родители никогда обо мне не беспокоились. Я все делала сама. Это только с появлением Эрны обо мне начали заботиться. Так что, от одного дня хуже мне не будет. Ты хотя бы отдохнул. Это было необходимо. А тепель, полные сил, мы можем пойти спасать Эрну! Только сначала поедим. Ты же больше суток не кушал!

— Знать бы, от чего и где ее спасать, — вздыхаю я. — Высмотрела что-нибудь интересное по новостям?

— Говолили, что погибло около пятидесяти человек. Потому что во многих организациях, трансполте и тому подобном успели выключить плежде, чем Колыбельная вошла в полную силу. Погибли только те, кто слушал радио дома. Я знаю, что это ужасно, но меня ладует, что выходка Эрны не приняла больших масштабов. А еще вызывали главу тер-рористов на переговолы с властями. Видимо, речь об Эрне.

— Видимо… Думаешь, она поехала в Белый Дом? Или где там собираются решать эту проблему.

— Не знаю, — пожимает плечами Женя. — Но это будет очень в ее халактере. Думаю, нам нужно навестить Марка. Во-первых, он болеет. Во-вторых, навелняка нет более посвященного в планы Эрны человека, чем он.

Когда мы с Женей заходим в палату, Марк стоит у окна и пугающе свешивается вниз.

— Какого черта? — только и мог выдохнуть я.

Парень резко разгибается и со всей силы вписывается головой в оконную раму. Тихонько воет и потирает ушиб. Его глаза все еще завязаны.

— Ненавижу тебя, — жалобно тянет Марк. — Мало того, что напугал меня, так я еще и голову себе разбил. Как будто мне не хватало травмы глаз.

— Дядя Марк, что вы делали?

— О, Евгена тоже здесь! — радостно восклицает Марк, словно забыл о своей разбитой голове. — Рад тебя… слышать. Изучаю мир на ощупь. Дышу свежим воздухом. Если вы надеетесь на мой трагичный суицид, то не дождетесь. Я еще вас всех переживу! И у меня будет свой пиратский корабль.

— Эрна тебе не звонила? — спрашиваю я, наблюдая, как Марк вслепую роется в пакетах с продуктами, которые притащила Жена.

— Звонила. Но говорила коротко и по существу. Сказала, что я могу не волноваться за свое положение в обществе. Она что-то там сделала с моими коллегами, что они теперь уверены, что самой Эрны у нас на радио никогда не существовало, а меня вчера не было по состоянию здоровья. Все здорово и замечательно. Когда я выйду из больницы, снова смогу вернутся на радио. Я, кстати, очень рад. Это, пожалуй, одна из самых любимых моих работ. Извинилась за то, что мне пришлось вытерпеть. И за то, что поставила меня в такое положение. Самое странное для меня то, что делала она это вполне искренне. Попросила присмотреть за Женей. Сказала, где находятся какие-то там документы на квартиру. Не хочу никого огорчать, конечно, но она, кажется, собирается уезжать. И если не навсегда, то мы живыми вряд ли ее теперь застанем. Она постоянно извинялась. Чувство вины разрушает ее. И она наверняка будет бежать от него. Бежать как можно дальше. Не знаю, что на нее так повлияло. Но надеюсь, она больше не будет делать подобных глупостей. Сейчас Хель куда-то ушла, но я знаю, что ты, Саша, оставил ее присматривать за мной. Очень мило, кстати, заставить бога смерти, хозяйку Хельхейма быть мои телохранителем. Но если вернутся к делу, то Хель сказала, что если Эрна в ближайшие пару сотен лет выкинет что-нибудь подобное, то ей придется убить Фогель, как бы Хель ее ни любила. Потому что иначе дело в свои руки возьмет сама тетушка Смерть. И тогда проблемы будут действительно у всех, кого Эрна знает. Ибо это существо не будет разбираться, кто прав, а кто виноват. И наведет свои порядки. А я не хочу быть свидетелем апокалипсиса или очередной пандемии чумы или чего еще похуже. Так что, нам всем остается надеяться, что у Фогель хватит благоразумия. Ну или что Хель еще не настолько очеловечила, чтобы из-за любви в человеку, обречь весь земной шар на мучения.

— Куда может поехать Эрна? — спрашиваю я, судорожно сглатывая. Я чувствую, как земля уходит из-под ног, как начинает тошнить от осознания чего-то очень плохого.

— Это единственное, что ты услышал в моем рассказе? — возмущается Марк.

— Мне нужно поговорить с ней!

— В этом уже нет смысла, Саша.

— Нет, ты не понимаешь…

— Это ты не понимаешь, — повышая голос, обрывает меня Марк. — Эта девка нагло растоптала твою веру, мою веру. Плюнула на всех и вся, оставила их одних с осознанием ее поступка. И я уверен, что если она и чувствует себя виноватой за произошедшее, то только потому, что ее кто-то или что-то в этом убедило. И я не понимаю одного: почему ты все еще хочешь бежать за ней преданной собакой? В этом нет больше смысла. Ты уже ничего в ней не исправишь. Единственное, чего ты сможешь добиться, так это то, что она тебя просто распнет на своем же кресте. За ней груда из трупов таких вот, как ты. И может впервые за семь сотен лет в ней проснулось желание уберечь хоть одного подобного тебе. А ты хочешь все это испортить и побежать за ней. Но от этого не будет никакого толку. Совсем. Ты не сможешь ее догнать. Ты не сможешь удержать ее рядом. Ты не сможешь жить с ней, по ее правилам. Ты не сможешь пережить ее. И ты никогда не сможешь затянуть эту черную дыру в ней, о которой Фогель постоянно говорит. Потому что ты просто человек. А она чудовище, сила которого стремится к силе бога смерти. И всеми своими благими намерениями ты только сделаешь ей больно. Даже если она полюбит тебя так, как ты этого жаждешь, ей все равно придется тебя хоронить. И эти пару десятков лет, которые ты положишь на нее, ничего не изменят. Или ты думаешь, что если бы она хотела, чтобы ты был рядом, она бы не позвала тебя с собой? Почему бы тебе просто не начать уважать ее выбор и не дать ей спокойно уйти? Эрна оценит это куда больше, чем собачью преданность и человеческую любовь.

— Потому что она не хочет уйти, — шепчу я. — Она хочет исправить то, что сделала. Она хочет умереть.

— Саша, она бессмертна. У нее нет выбора.

— У нее есть Хель, Колыбельная и единственный шанс оборвать этот замкнутый круг из боли — спеть на радио еще раз.

Женя громко всхлипывает и выбегает из палаты. Я иду за ней.

— И что же ты собираешься делать? — спрашивает Марк.

— Что, что. Спасать ее. Раз уж мы заговорили о любви, кажется, это единственное правильное ее проявление.

— И ты думаешь, Эрне это надо?

— Можно подумать, кто-то ее спрашивать будет, — фыркаю я. — Если она считает, что имеет право всех бросить и вот так вот кануть в небытие, то она ошибается. Нельзя быть такой жуткой эгоисткой. Да и моей богине Хель обещал, что уж тут.

Я выхожу в коридор и ищу глазами Женю. Она стоит перед телевизором и, зажав рот руками, смотрит на экран. Больные, сидящие на диванах, что-то бурно обсуждают.

Я окликаю девочку. Она разворачивается и в ужасе смотрит на меня. По щекам у нее текут слезы. Она побегает ко мне, утыкается носом в живот и что-то невнятно шепчет сквозь рыдания.

— Что случилось? — спрашиваю я у бабульки, сидящей перед телевизором и, вроде как, молящейся.

— Да вот, говорят, что здание радиостанции, из которой террористы пустили свою убивающую мелодию, захватили. Но никто внутрь не может зайти, потому что по громкой связи крутят какую-то музыку, которая вполне может оказаться той самой. Хорошо еще, что террористы выпустили всех работников радио. Правда те, как только вышли из здания, рухнули без чувств. Ох, не знаю, что будет. Власти, кажется, перекрывают радиовещание, но если они не успеют, кто знает, какой еще бедой это может обратиться. В этом же здании расположены офисы нескольких каналов. Так что люди могут совершенно случайно услышать эту музыку. Ох, за что же Бог наслал на нас эту беду, за что?

Мне не хотелось говорить несчастной, причитающей бабушку, что я знаю, за что. Как и не хотелось говорить, что мы, люди, заслужили этот ее гнев.

— Женя, иди к Марку и сиди там. Все будет хорошо. Я обещаю. Я спасу эту дуреху от нее самой. И мы все вместе будем жить долго и счастливо. Как и положено в сказках.

— Не уходи! — резко кричит девочка, сильнее цепляясь за меня. Люди с подозрением косятся в нашу сторону. — Не надо, Саша. Она и тебя убьет. Не она, так полицейские. Останься здесь. Мне так стлашно. Пожалуйста. Пожалуйста. Я не хочу терять ее. И тебя. Вы моя семья. У меня больше никого нет. Пожалуйста, не уходи.

Я теряюсь от мольбы Жени и не знаю, как себя вести. Все мое естество тянется и рвется бежать на радиостанцию, где от неминуемой ошибки может умереть девочка, за семьсот лет так ничего и не узнавшая о настоящей жизни. Но детские руки держали меня крепче, чем я мог себе представить.

И когда я уже почти сдаюсь, кто-то подхватывает Женю и буквально отдирает ее от меня. Девочка бьется, кричит, плачет. Больные и медсестры заметно напрягаются от происходящего, слышатся возмущения.

— Тише, — просит Марк Женю, держа ее на руках и крепко прижимая к себе. — Неужели ты ему не доверяешь? Если уж он не сможет ее спасти, то никто. Все будет хорошо. Саша обязательно вернется. И вернет Эрну. Ты никогда не останешься одна, слышишь? Надо будет — я оформлю на тебя опеку. Но я ни в коем случае не позволю Фогель разрушить еще чью-либо жизнь. И я бы поехал с Сашей, но нет такой возможности. Поэтому давай просто позволим ему спасти целый мир и одну глупую девочку, возомнившую себя мучеников всея человечества. Ладно? — К моему удивлению девочка успокаивается и, все еще всхлипывая, утвердительно кивает. — Ну вот я отлично. Ну что, Алекс, не разочаруешь нас?

— Лучше умру, чем разочарую, — слегка улыбаюсь я.

— Никаких «умру», — качает головой Марк. — Возвращайся только со щитом и прекрасной дамой. Теперь ты обязан выиграть эту войну и Эрны.

— Будет сделано, капитан Марк Лунц.

Я разворачиваюсь и буквально бегом пускаюсь прочь. Сила кипит в моих венах, а уверенность в себе растет с каждым шагом. Если у человеческой жизни и есть какое-то особенное предназначение, то мое именно в этом — спасти одну-единственную Эрну и целый мир. И я не имею права не справится.

Если моя сказка и закончится плохо, то это хотя бы будет смерть ради благородного поступка. И это не так уж плохо, разве нет?

Хех, дурак дураком.

Примечания:

* Извини, Алекс.

** Мне жаль.

Тяжелые ботинки скользили по льду, даже несмотря на рифленую подошву. Холодный ветер пронизывал насквозь, до самых костей. Асфальт хоть и был покрыт скользким месивом, с неба моросил едва ли не дождь.

Эрна в этой стране за последние семьдесят лет уже второй раз, и каждый ее приезд сопровождается экстремальными погодными условиями. В первый раз — почти что африканская жара, сейчас — холодный, мокрый ветер и лед. Эрна действительно начинает верить, что ей здесь не очень-то рады.

Девушка остановилась перед своей дверью и вздохнула. На старой, кожаной обивке красовалась сатанинская звезда. Как оригинально. Интересно, кто на сей раз пытается упрекнуть Эрну за ее работу? Мать того наркомана, который предпочел быструю и спокойную смерть, медленному сгниванию от наркотиков? Или муж женщины, которая попросила убаюкать несчастного ребенка с неизлечимой болезнью, который и так бы умер через несколько месяцев?

Эрна зашла в квартиру. Та встретила ее тишиной и темнотой. Девушка открыла окна, выключила свет и села в кресло, подобрав под себя ноги. Она закрыла глаза и почувствовала, как вновь растворяется в окружающем мире. В темноте. В тишине. В холоде.

Когда Эрна вышла из оцепенения, она не чувствовала рук. Плечи мелко дрожали. Девушка закрыла окно и прижалась лбом к стеклу. Ее квартира находилась в старом районе города, который полнился одинаковыми домами. И казалось, что в них живут такие же одинаковые люди. Эрна усмехнулась. Ей тоже хотелось быть одной из них.

Если закрыть глаза и прислушаться, становится слышно, как у соседей сверху смеется ребенок, смотрящий мультики, а пара, живущая справа, тихо переругивается из-за какой-то ерунды. При должном желании Эрна могла бы раствориться в их реальности, но она лишь мотнула головой, скидывая налипающие наваждения.

С момента, когда она впервые, в Уккермарке, столкнулась с возможность распылять свое сознание, становиться всем, девушка научилась контролировать эту способность. Теперь, когда она хотела что-то узнать о человеке, его чувствах и слабых местах, Эрна просто сплетала свое сознание с его. И достаточно быстро научилась не только читать людей, но и манипулировать ими, заставлять принимать необходимые ей решения. Это было удобно, когда возникала необходимость получить новые документы. Или работу.

Марк Лунц. Так звали главу славянского культа. Появился он у этой ветки Арс Фатрум совсем недавно, по меркам Эрны. Сам славянский культ был весьма разобщен и настроен скептически к каким-либо действиям. Но этому Марку удалось собрать вокруг себя горстку таких же идейных людей. И теперь они занимаются поиском детей культа. Самостоятельно. А значит, работы у Эрны значительно поуменьшилось. Нужно лишь договориться с ним о сотрудничестве в этом деле.

Эрна зашла на кухню и достала из шкафчика турку. Она не любила электрический свет, но все-таки включила лампочку. Достала банку с кофе и досадливо поморщилась — он остался только на самом донышке, едва ли на ложку хватит.

Девушка сверилась со своими внутренними часами и кивнула сама себе. Если она не потеряла счет времени, пока находилась в трансе, то сейчас должно быть не так уж поздно. Значит, магазины еще работают. Не то, что бы она не представляла свою жизнь без кофе, но терпеть с ним бессонные ночи, полные кошмаров, было куда проще.

Накинув кожаную куртку, Эрна снова вышла из квартиры. Пока она находилась дома, мерзкая морось успела превратиться в крупные хлопья снега. Девушка поглубже зарыла нос в старый вязаный шарф. Никаких ностальгических чувств и радости такая погода у нее не вызывала.

Вообще, Эрне хотелось выть. А если быть еще честней с собой, то и вовсе исчезнуть.

Эрна на мгновение замерла и вгляделась в сугроб, который успело намести за пару часов. Что-то темное и бесформенное копошилось в нем. Девушка сделала шаг к сугробу, но тут же мотнула головой и пошла дальше. Наверняка, это просто замерзшая собака, ищущая себе пропитание.

Но когда Эрна возвращалась домой, обнимая банку с кофе, черная фигура все еще была в сугробе. Однако больше уже не шевелилась. Что-то внутри девушки дрогнуло, и она неуверенным шагом пошла к сугробу.

Только при близком рассмотрении Эрна поняла, что это человек, ребенок. Девушка ускорила шаг и едва не рухнула в этот же сугроб, поскользнувшись на замерзшей луже. Ей чудом удалось удержать равновесие. Выругавшись по поводу погоды на всех известных ей языках, Эрна опустилась коленями прямо в снег рядом с ребенком. Холод сквозь ткань джинсов быстро добрался до тела, заставляя мелко дрожать.

В снегу лежала маленькая девочка. Ей едва ли можно было бы дать десять лет. Видимо, в сугробе она находилась уже достаточно давно, так как хлопья снега уже успели запорошить ее тонкую, старую кофту, лицо и волосы тонким слоем. Девочка была без сознания.

Эрна принялась быстро стряхивать снег с малышки. В темноте тяжело было разглядеть, дышит ли еще она или уже нет. Пальцы Эрны коченели от прикосновений к снегу, но она все равно попыталась нащупать на шее девочки ниточку пульса. Она едва-едва ощущалась под тонкой кожей. Девочка медленно умирала.

Эрна уже сталкивалась с переохлаждением и знала, что спасать ее надо уже поздно.

Петь Колыбельную для детей всегда было испытанием для Эрны, даже после стольких лет. Но чаще они больше других заслужили спокойную смерть, которая навсегда оставит их в прекрасном, добром детстве.

Эрна подняла девочку и крепко прижала к себе. Ее тело оказалось совсем маленьким и слабым. В груди девушки отозвались болезненные ощущения жалости. Эрна приложила губы к уху девчонки и тихо, чтобы случайные прохожие не услышали, запела. И без того слабое дыхание замедлилось, пульс затухал. Когда немка выдохнула последнее слово песни, она не смогла разомкнуть рук, державших девочку. Эрна не могла представить, что вот так просто оставит это детское тельце в снегу, чтобы его нашли другие люди. Поэтому она продолжала прижимать к себе девочку, словно хотела отдать ей остатки своего тепла.

Малышка вздрогнула и издала протяжный вдох. От неожиданности Эрна чуть было не уронила ее обратно в снег. Но руки непроизвольно сжались еще сильней.

Девочка была все еще без сознания, но живая. Сердце Эрны ускоренно забилось. Она и до этого встречала детей нового поколения культа, но никогда еще в таких обстоятельствах. Эрна стянула с себя шарф, впитавший ее тепло, и обмотала им голову, шею малышки. Потом схватила ее поудобней и вытянула из сугроба. В голове девушки почему-то даже мысли не возникло искать ее родителей или звонить в скорую. Она чувствовала свою полную ответственность за жизнь ребенка и не собиралась перекладывать ее на других.

Донеся девочку до своей квартиры, Эрна уложила ее в постель, сняла насквозь промокшие от снега вещи и укутала в одеяло, положила под спину подушку, чтобы девочка лежала на боку. Тело малышки еще оставалось ненормально холодным, но уже через час дыхание стало глубже и ровней, а пульс нормализовался. Спустя два часа Эрна попыталась привести девочку в чувства, похлопывая по щекам и давая понюхать нашатырь.

Девочка заворочалась, что-то невнятно пробормотала и открыла большие испуганные голубые глаза. Она попыталась быстро подняться, но сил на это не хватило, поэтому девочка просто отползла к другому краю кровати.

— Всье хог'ошо, — прошептала Эрна. — Не бойсья. Я не сдьелаю плохо.

— Кто вы? Почему я здесь?

Эрна закусила губу, пытаясь вспомнить русские слова. Все-таки за двадцать с лишним лет словарный запас заметно оскудел, хоть немка и до этого не могла похвастаться превосходным умением говорить на русском.

— Я помогла тебье. Ти была в снегу бьез сознания. От холода. Я пг'иньесла тебья домой, чтобы согг'еть. Когда тебье станет gut, можьешь идтьи. А пока выпей это, будьет... ммм... лучше.

Эрна протянула девочке большую чашку теплого сладковатого чая. Малышка недоверчивым зверьком смотрела на свою спасительницу и не могла ей поверить. Даже предложение чая вызывало уйму подозрений. Но пробирающая дрожь и голод заставили все-таки принять чашку. С первым же глотком телу стало значительно теплей.

— Как тебя зовут? — поинтересовалась девочка, жадно глотая сладковатый чай. — Ты так необычно говолишь.

— Эрна. Я... Deutsche.. эм, немка, то есть. Ещье плохо знаю язык.

Девочка снова с подозрением глянула на новую знакомую. Жизнь уже к столь малым годам научила ее, что людям особо доверять нельзя. Но Эрна не выглядела ни злой, ни угрожающей. Она была похожа на обычную худощавую девчонку-старшеклассницу. А в черных глазах действительно виделось беспокойство.

— Меня Женя зовут. Спасибо, что помогла мне.

— М, не за что, Жьенья... Же...

— Евгения? — предложила девочка, видя, как Эрне тяжело приговаривать имя.

— Евгениа... Евгена?

— Можно и так, — улыбнулась Женя и сонно зевнула. От горячего чая ее начало убаюкивать. — Мне нужно уходить?

— Если твои родьители не будут волноваться, то можьешь остаться. Вещи ещье мокг'ые, а тебье нужно отогг'еться.

— Холошо, — слегка улыбнулась девочка, отдавая чашку и сильней заворачиваясь в одеяло, но потом тише добавила: — Моим лодителям все лавно, где я.

Эрна нахмурилась. Она не считала правильным задавать Жене вопросы на эту тему. Да и, по правде говоря, не хотела этого делать. Но слова девочки отдались внутри неприятным ощущением. Так быть не должно.

Когда Женя крепко и спокойно заснула, Эрна вспомнила, что оставила банку с кофе в сугробе. Страдальчески закатила глаза, не зная, плакать или смеяться над своей неуклюжестью. Слишком уж девушка была обеспокоена судьбой и жизнью Жени, чтобы помнить о каком-то там кофе.

Смирившись с мыслью, что она осталась сегодня без бодрящего напитка, Эрна поудобней устроилась в кресле и закрыла глаза. Она не хотела спать, видеть снов, но измотанный организм взял свое.

В беспокойном сне девушку всегда настигали призраки прошлого, о которых она в бодрствовании никогда бы не смогла вспомнить. Эрне часто снилась мать. Элизабет подходила, обнимала рыдающую дочь, бережно гладила ее по голове. Девушка доверчиво прижималась к ней, втягивала носом такой родной запах молока, полевых трав, каши. Но как только Эрна успокаивалась, к привычному материнскому запаху примешивался тошнотворный запах гари. Сначала он появлялся едва ощутимыми нотками, но потом становился все заметней. Кожа Элизабет стремительно нагревалась, пока не вспыхивала ярким огнем. Эрна отскакивала от нее, но крик ужаса так и не мог вырваться из горла. Ей оставалось просто смотреть, как Элизабет сгорает заживо. Снова. Эрна в мельчайших деталях видела, как плавилась и облазила кожа, как превращались в черные угли мышцы. Нос забивал отвратительный запах паленых волос и кожи. Но даже не это ужасало девушку. Ей было почти физически больно смотреть в глаза матери, полные холодного осуждения, словно Эрна собственноручно подожгла ее. Впрочем, звучит смешно. Ведь именно так и есть. Если бы не Эрна, не ее эгоизм, Элизабет не погибла бы так глупо. Так рано.

И каждый раз Эрна пыталась убежать от этого осуждающего взгляда. Куда угодно, лишь бы не видеть глаз матери. Но без конца натыкалась на других людей, которых загубила: Вильгельм, которого Хель утащила в Хельхейм на съедение подземным чудовищам, золотоволосый Ганс, умирающий у нее на руках от чумы, девочка из Уккермарка, имя которой Эрна так и не узнала. И еще сотня, тысяча людей, погибших из-за нее или ради нее. Все они сгорали в том огне, который Эрна разжигала под собой, тянулись окровавленными руками к ней. Эрна видела их смерти, их трупы. И, не в состоянии убежать, просто падала на землю, зажимала голову руками и кричала, пытаясь хоть так заглушить их стоны. Кричала, пока голосовые связки не рвались, пока из горла не текла кровь. Она всегда оставляла за собой лишь мертвое пепелище.

Эрна распахнула глаза. Кто-то упрямо тыкал ее в плечо. Медленно повернув голову, девушка увидела испуганную Женю.

— Вы кличали по сне, — прошептала малышка. Она опиралась о подлокотник кресла, стараясь не наступать на правую ногу.

— Я знаю, — спокойно ответила Эрна, подняв глаза к потолку. Женя судорожно сглотнула. Только она подумала, что этой странной девушке можно доверять, как оказалось, что по ночам она кричит во сне и шепчет что-то о смерти. А потом спокойно отрывает глаза и делает вид, что все нормально.

— Я испугалась, — честно призналась Женя.

— Пг’ости.

Эрна глянула в окно. На линии горизонта появилась уже желтая полоска света. С учетом времени года, должно быть уже больше восьми утра. Девочка неловко продолжала стоять рядом.

— Пг’иготовить тебье еду? — поинтересовалась Эрна, принимая вертикальное положение. За ночь в кресле спина затекла и неприятно ныла от любого движения.

— Я… не знаю, навелное. Что вам снилось?

— Не помню, — без замедлений соврала Эрна и ушла на кухню. Женя нахмурилась. Такая откровенная ложь не могла убедить даже ребенка. Но девочка не стала задавать лишних вопросов. Не ее это дело, что снится человеку, которого она знает буквально пару часов.

Женя допрыгала до кровати на одной ноге и залезла обратно под одеяло. Когда девочка полностью пришла в себя, она вспомнила, что же произошло. Она убежала из дома, когда родители в очередной раз начали ругаться и швырять друг в друга предметы. Бежала так, что не видела ничего вокруг. А потом поскользнулась. Это было очень глупо. Девочка плашмя упала в сугроб и пролежала так минут пять, рыдая от страха, даже не замечая, как сквозь тоненькую кофту, в которой она выбежала, не раздумывая, из дома, пробирается холод. А когда чуть успокоилась и попыталась подняться, тут же рухнула обратно от боли в ноге. Ни одна из последующих попыток встать результатов не дала. От холода, голода и эмоциональной истощенности силы очень быстро покидали девочку. И уже через десять минут она не могла даже предпринимать попыток подняться. Она просто легла в снег, надеясь, что ее найдут, и тихо заплакала. Она и сама не заметила, как глаза от усталости закрылись, а сознание отключилось. А пришла в себя уже от мерзкого запаха нашатыря в квартире этой странной девушки.

Живот предательски заурчал, когда с кухни потянуло запахом жареной картошки. Женя покраснела и закрыла лицо одеялом. Ей не хотелось доверять себя Эрне, но чувство голода оказалось сильней. И девочка ругала себя за это, но когда ей принесли еду, она, не раздумывая, кинулась на нее. Но, к счастью, в глазах хозяйки квартиры не заметила ни удивления, ни осуждения.

— Как ти оказалась в сньегу? — спросила Эрна, усаживаясь в кресло и отхлебывая чай.

Женя старательно проживала, чтобы не говорить с набитым ртом, и только потом ответила:

— Поскользнулась и упала, а встать не смогла. Знаю, что это глупо.

— У тебья болит нога?

Девочка сконфуженно кивнула. Эрна с минуту посидела неподвижно в кресле, а потом отставила чашку и вышла из комнаты. Вернулась с вещами Жени. Они были сухими и теплыми. Женя очень боялась, что ее спросят, почему девочка бегала по улице снежной зимой в одной кофте, но этого вопроса не последовало.

Женя оделась и попыталась ступить на ногу, но тело сковала боль, и девочка рухнула обратно на кровать. На глазах выступили слезы от досады на саму себя. Идти до дома Жене было не так уж далеко, но с такой мучительной болью в лодыжке это становилось невыполнимой миссией.

Эрна с недоумением посмотрела на девочку и вздохнула. Вчера Женя получила не только переохлаждение, но и вывих.

Девушка опустилась на пол и обхватила двумя руками тоненькую лодыжку малышки. Женя дернулась от этого прикосновения и хотела вырваться, но Эрна что-то проворчала на своем языке и сжала пальцы. Руки у хозяйки квартиры были грубые, шершавые и прохладные, не внушающие доверия и спокойствия, но Женя решила не сопротивляться: если ее ногу сожмут еще сильней, то впору будет выть от боли.

Убедившись, что девочка больше не будет вырываться, Эрна ослабила хватку. Лодыжка заметно опухла за ночь. Девушка уткнулась лбом в колено Жени и тихо запела. Этой древней песне Хель обучила ее еще в те времена, когда ведьм было принято сжигать на кострах. Как оказалось, на фельриде существует много песен Матери Сущего, обладающих различными свойствами. И эта песня залечивала все раны и повреждения, которых касались пальцы поющего.

Женя с удивлением смотрела, как эта странная девушка поет. Она не понимала, что происходит, но зато почти сразу заметила, как боль утихла. Голос Эрны завораживал девочку. Она во все глаза смотрела на хозяйку квартиры. Когда девушка замолкла и сделала глубокий вдох, Женя не удержалась и коснулась пальцами плотных медных пружинок волос. Эрна подняла голову и внимательно посмотрела на малышку. Та стушевалась под пристальным взглядом черных, почти матовых глаз. Но потом Эрна улыбнулась. Легко и добродушно.

— Тепьерь не должно больеть.

Девочка осторожно шевельнула лодыжкой. Боли действительно не последовало. Даже когда Женя встала на две ноги. Словно и не было вовсе никакого вывиха.

— Как Вы это сделали?

— Секг’ет, — хитро улыбнулась Эрна и подмигнула девочке. — Идьи домой. За тебья будут волноваться.

Женя хотела возразить, что никто, наверняка, даже не заметил ее пропажи, но проглотила свои слова. Зачем говорить об этом незнакомому человеку? Девочке до слез не хотелось уходить. Но она вежливо поблагодарила Эрну за помощь и попрощалась.

Когда Женя уже почти дошла до дома, она вспомнила еще одну странную вещь: вчера, когда она заснула в сугробе, она словно бы слышала волшебную песню на незнакомом, тягучем языке. Сопровождалось пение звоном колоколов, а на языке появлялся привкус меда. И голос поющего эту песню был до мурашек похож на низкий голос Эрны.

* * *

— И ты уверена, что эта девочка точно из Арс Фатрум?

— Ja.

— И она точно живет здесь?

— Ja.

— И ты точно хочешь, чтобы я поговорил с ее родителями?

— Ja.

— И точно-точно не хочешь заняться этим сама?

Эрна резко развернулась на каблуках и злобно гаркнула:

— Shut up!

Но ее собеседник широко оскалился и хмыкнул:

— Какая ты нервная. А я-то думал, что немцы холодные и сдержанные.

Эрна скрипнула зубами и сделала глубокий вдох. Парень успокаивающе похлопал ее по плечу и пошел дальше. Досчитав до десяти, немка пошла за ним.

Девушка уже давно поняла, что зря обрадовалась, когда глава славянского культа, Марк Лунц, с энтузиазмом согласился ей помочь. Нужно было сразу заметить подвох. С самого первого взгляда на зеленоволосого, татуированного мальчишку. Разве с ним можно вести серьезные дела? Да Эрна, кажется, за все семьсот лет своей жизни не встречала более раздражающего человека. Но девушка могла сколько угодно плеваться, злиться и ругаться, но все равно понимала, что этот человек необходим ей для достижения цели.

Эрна долго не могла принять решение, что же делать с девочкой, которая пережила Колыбельную. Это было верным знаком, что Женя либо потомок кого-то из Арс Фатрум, либо ребенок нового поколения культа. Но для того, чтобы становиться полноценным адептом, девочка была еще слишком мала. Это в средние века посвящали в адепты с шести лет. Сейчас это просто нецелесообразно.

Когда Эрна устроилась на работу ди-джеем и познакомилась с Марком, он рассказал ей, что уже встречался с такими детьми. В беседе с их родителями ему удалось убедить взрослых, что бояться тут нечего, нужно только знать, что делать.

Познакомившись с ними, Эрна даже невольно позавидовала умению Марка убеждать людей, не имеющему под собой никакой основы, кроме бесконечной харизмы парня. Родители девочки встретили странную компанию более чем радушно, словно старых друзей. Еще никогда Эрна не встречала такого хорошего отношения к адептам культа от простых людей, знающих, на что способна Колыбельная.

Именно этот случай убедил ее, что с родителями Жени должен поговорить Марк. Все-таки добровольное принятие решения всегда лучше насильственного внушения мнения. Свою способность менять сознание девушка решила оставить на крайний случай.

Перед нужной дверью компания замерла. В квартире явно происходило что-то неладное. Внутри слышались крики, плач и звон чего-то бьющегося. Эрна настороженно притронулась к двери. Она уже была не уверена, что стоит стучать и заходить внутрь, как радушным гостям. Среди какофонии звуков девушка отчетливо слышала детский плач.

— Что будем делать? — осторожно спросил Марк.

— Пг'осто заберьем ее. Я всье сделаю сама. Стой здьесь.

Эрна взялась за ручку двери и напела несложную, коротенькую мелодию. От тонких пальцев всего за минуту по двери расползся иней. Марк присвистнул. Он узнал, на каком языке прозвучала песня. И позавидовал, что этой девчонке открыта тайна других заклинаний фельрида. Ведь Марк всегда догадывался, что кроме Колыбельной есть и другие песни.

Девушка дернула ручку, и она с треском поддалась. Рывок — дверь открылась. Эрна, не задумываясь, ринулась в квартиру. Ее руки отчего-то мелко дрожали, словно ей было страшно. Но этого чувства девушка не знала вот уже несколько сотен лет. Так откуда ему взяться теперь?

Когда Эрна зашла в комнату, ей открылась ужасающая картина. Огромный мужик, пошатываясь, стоял над кроватью и пинал ее, пьяным криком требуя, чтобы кто-то вылез из-под нее. В руках он сжимал разбитую бутылку. Внимания на постороннего человека он не обращал. Эрна настороженно замерла. Глаза жадно выхватывали детали произошедшего: вон на столе стоят рюмки и остатки закуски, на полу осколки бутылки, которую мужчина сжимает в руках, костяшки рук у него сбиты, словно он очень долго обо что-то колотил, край стола испачкан отвратительно красным. Эрна сделала еще один шаг в комнату и увидела, откуда же на столе кровь: на полу лежала женщина, изогнутая, словно тряпичная кукла. Многочисленные гематомы на лице обезобразили ее. Голова неестественно запрокинулась назад, а вокруг растекалась липкая лужа крови, еще теплой.

— А ты еще кто такая? — невнятно спросил мужчина, заметив, наконец, постороннего человека. — Как зашла сюда?

Мужик, едва удерживая равновесия, развернулся и пошел в сторону Эрны. Глаза, такие же голубые, как у Жени, были словно затянуты мутной пеленой. Покрасневшее лицо, руки, судорожно сжимавшие остатки бутылки. Все человеческое в нем отошло на десятый план. Осталась только животная ярость, неконтролируемая, беспредметная.

Эрна запоздало отшатнулась от мужчины, но это ей не помогло. Он с хрипом схватил девушку за плечи и ударил спиной о стену. Боль прошла по всему позвоночнику.

— Сдать меня решила?! — прорычал мужчина, с легкостью швыряя Эрну в сторону. Все еще оглушенная болью в спине, она прижалась к полу, ожидая следующего удара. Она не боялась своей боли — избиение никогда не сравнится с ощущением, когда тебя заживо пожирает огонь. Но девушка не могла прекратить думать о Жене, которая должна быть где-то здесь, которая могла увидеть смерть матери.

Следующий удар пришелся по ребрам, выбивая из легких весь воздух. В глазах мгновенно потемнело, а уши заложило шумом.

Всего пару секунд, чтобы нормализовался организм. Эрна открыла глаза, мир еще кружился от удара, а в ушах звучал шум морских волн. Но следующего удара не последовало. Именно это заставило девушку резко подняться.

Ситуация разворачивалась слишком быстро. Всего за каких-то пятнадцать минут жизнь Жени перевернулась с ног на голову.

Все началось с того, что девочка нечаянно разбила злосчастную бутылку с отравой, от которой так зависели родители. Она действительно не хотела этого. Просто мячик укатился под стол — пришлось полезть. Но отец в одну секунду пришел в неконтролируемую ярость. Так в их семье бывало часто — после первой бутылки его тянуло махать кулаками. А кто, как ни семья, могли попасться под горячую руку? Но в этот раз ярость была какой-то особенной.

Отец ударил Женю по лицу с такой силой, что девочка не смогла устоять на ногах и рухнула на пол, раня руки об осколки. Но этого мужчине показалось мало, и он, хрипя что-то невнятное, направился в сторону дочки. В этот момент вмешалась мать. Она лепетала заплетавшимся языком о том, что Женя это случайно сделала и уже получила свое наказание. Мужчина на мгновение замер. Помутненный мозг медленно перерабатывал информацию. Женя действительно успела поверить, что все обойдется, но отец оттолкнул от себя женщину, и снова направился к девочке. Тогда-то мать и кинулась на него, замахиваясь горлышком от разбитой бутылки. Но что могла она сделать против пьяного, неконтролируемого мужика?

Когда отец схватил женщину за волосы и ударил головой о стол, крича что-то про дерзость, Женя взвизгнула и забилась в самое безопасное место, которое смогла увидеть, — под кровать. Она зажмурила глаза и закрыла уши руками. Но даже это не смогло избавить ее от звучащего эхом звука удара головы матери об стол, этого неприятного хруста. Когда отец начал колотить ногами и руками по кровати, Женя максимально сгруппировалась. Ей хотелось просто исчезнуть куда-нибудь из этого места. Куда-нибудь, где она будет в безопасности. Да хоть к той кучерявой девушке, которая спасла ее из сугроба.

Женя не сразу заметила, что отец прекратил бить по кровати. А когда поняла это, то осторожно выглянула из своего укрытия. От увиденного к горлу девочки подступил комок: на полу лежала та самая девушка, Эрна. Она надломано дышала, не в силах подняться, а рядом стоял отец. Он с ненавистью ударил ее по ребрам, вновь заставляя растянуться на полу. А потом занес над девушкой острое горлышко разбитой бутылки.

— Не тлогай ее! — выкрикнула Женя, выбираясь из своего укрытия. Она не знала, чем помочь Эрне, но чувствовала, что обязана это сделать.

Отец замер и перевел расфокусированный взор на девочку. Женя помнила этот взгляд — таким он одарил мать за секунду до того, как ударить ее головой о стол.

Когда мужчина сделал шаг к девочке, Женя зажмурила глаза. Она не хотела знать, что сейчас должно произойти. Она только надеялась, что все закончится очень быстро. И когда кто-то схватил Женю за плечи и дернул в сторону, она ожидала почувствовать боль. Но вместо этого ее просто крепко прижали к себе, словно защищая от удара.

Женя распахнула глаза. Первое, что она увидела — широкую улыбку зеленоволосого парня. По щеке из глубокого пореза текла кровь.

— Сейчас мы отвлечем твоего папу, а ты быстро беги на улицу и жди нас там, ладно? — шепнул он на ухо девочке. — Все будет хорошо, не переживай. Мы с Фогель защитим тебя.

— Mark! Schneller!*

Парень резко обернулся. Впавший в исступление мужчина бессмысленно размахивал горлышком бутылки, выплевывая ругательства.

— Беги, — подтолкнул Женю к выходу Марк. Девочка, совершенно не понимая, что происходит, последовала команде. Путаясь в собственный ногах, она помчалась к выходу из квартиры так быстро, как ей позволял ее детский организм. Отец попытался схватить ее за кофту, но зеленоволосый парень кинулся к нему и помешал. Жене хотелось остановиться, посмотреть, что произошло, но она знала, что не может ослушаться.

Не задумываясь, мужчина схватил мешающего ему Марка за куртку и дернул к себе. В одну секунду бок прожгло болью. Острые края бутылки вошли в тело, как нож в масло. Отец Жени занес окровавленную руку для второго удара, определенно смертоносного, но в воздухе прозвучало четыре напевных слова. Мир мгновенно потерял все цвета и стал монохромным. Рука мужчины так и зависла в воздухе. Только капающая кровь продолжала быть ярко-красной.

Марку казалось, что он находится в вязкой смоле. Он едва мог шевелить пальцами. Время растягивалось, как патока. То, что можно было сделать за секунду, занимало словно час.

Но действие странного заклинания закончилось в тот момент, когда Эрна дернула Марка, вырывая его из рук обезумевшего мужчины. Парень не удержал равновесия и едва не повалил немку на пол. Рана в боку отозвалась оглушающей болью.

Пока Марк пытался придумать, как сбежать из квартиры, а мужчина, шатаясь и махая горлышком бутылки, приближался, под потолок взвился чистый, глубокий голос Эрны. Отец Жени сделала еще один шаг и замер, окутанный путами Колыбельной.

— Что ты делаешь? — прошипел Марк, дергая девушку за плечо. — Это запрещено, так нельзя! Прекрати! Ты убиваешь его против воли.

Но Эрна не слушала его. В голове звенели колокола. Но с каждой нотой из звон становился все тише, пока не стал почти незаметным, раздражающим. Ее Колыбельная потеряла вкус. Но девушка знала, что именно так должна звучать Песня Смерти. Она не должна успокаивать и дарить радость. Она должна убивать.

Марк с ужасом наблюдал, как лицо мужчины менялось. Его сковала судорога боли. С хрипом он рухнул на землю, хватаясь за горло, словно его душили. Глаза налились кровью, лицо покраснело. Еще никогда парень не видел, чтобы от Колыбельной умирали в таких мучениях. Ненависть Эрны меняла саму суть песни.

Но девушка этого не чувствовала. Она ощущала, что поступает правильно, так, как того хочет Колыбельная. И в благодарность за это Песня давала ей абсолютное чувство спокойствия и полноценности. И это чувство было почти наркотическим.

Когда Колыбельная закончилась, сердце Эрны споткнулось и едва не остановилось. Горячая боль растеклась по всему телу. Девушка хрипло вздохнула и едва не повалилась на пол, хватаясь за грудь.

— Черт, да что с тобой такое? — шепнул Марк, удерживая Эрну от падения. — Что произошло?

— Колыбельная мстит мнье, — со слабой улыбкой отозвалась девушка. — Ей нг’авится то, как я ее используйю. И она хочьет ещье. Ти пг’ав, так нельзья. Но я не знаю, смогу ли.

— Придется, — буркнул Марк. — Ты убила его. Это было ужасно. Даже если он это и заслужил, то явно не так. Колыбельная не должна убивать так. Неужели ты именно этого хотела?

— Nein, — качнула головой Эрна, чувствуя, как боль в груди утихает. — Но я хотьела защитить Евгену. Льюбой ценой. И я это сдьелала. И если надо будьет, то сделайю это длья дг’угих людьей культа. Это мой долг — защитить их всьех от этого мира.

— А кто защитит тебя, глупая ты Птица? Или ты уповаешь на все прощающую тебе Хель?

— Чудовищ не надо защищать, — хмыкнула Эрна прикладывая руки к боку Марка. Под пальцами ощущалась горячая кровь.

— О, прекрати, — закатил глаза парень. — Чудовища не защищают и не спасают людей, не делают добрые дела, не избавляют других от мучений, не жертвуют собой. Какое же ты чудовище? Просто глупая, бессмертная девчонка, ничего не понимающая в жизни, заигрывающая со смертью и любящая называть себя чудовищем, чтобы оправдать свои плохие поступки, вместо того, чтобы признать их и раскаяться.

— Я не умейю каяться, — подняла на Марка глаза Эрна, когда прошептала исцеляющую песню.

— Никогда не поздно научиться!

— Можьет, как-нибудь потом.

Эрна развернулась и пошла на выход, небрежно переступив через тело мужчины. Мышцы в ногах еще немного подрагивали.

Марк коснулся бока, в который вошло горлышко бутылки. Футболка была порвана, но самой раны уже не было. Немного помедлив, он вытянул из рук умершего оружие. Сюда наверняка придет милиция, а оставлять свою ДНК в таком количестве — плохая идея.

Эрна сидела на лице рядом с Женей, закутывая ее в свой шарф. Девочка рыдала навзрыд, размазывая по щекам слезы. Фогель шептала ей что-то успокаивающим голосом, пусть и на немецком, гладила по волосам и прижимала к себе. Марк порылся у себя в рюкзаке и достал шапку. Подошел к девочке и с улыбкой натянул ее по самый нос Жени. Малышка на мгновение умолкла, а потом подняла шапку вверх, чтобы посмотреть на хулигана.

— Я же говорил, что все будет хорошо. Теперь ты в безопасности.

— Я не хочу возвлащаться к лодителям, — прошептала Женя. — Никогда.

— Пойдьем со мной? — спонтанно предложила Эрна. Она сама не ожидала от себя такого решения, но оно показалось ей единственно правильным.

— А можно?

Честные детские глаза смотрела на девушку с такой надеждой, что она уже не могла поступить по-другому. Эрна кивнула и улыбнулась. На глазах Жени навернулись слезы, и она со сдавленным всхлипом обняла девушку, крепко сжимая ее руками.

— Я люблю тебя, — совершенно искренне выдохнула девочка.

Эрне было больно. Не физически. Дело было не в гематомах на спине и ребрах. Просто эти три слова всегда вонзались в самую глубину ее души, заставляя вспоминать, что внутри все еще есть что-то живое. Что-то, что нужно уберечь, но Эрна не может этого сделать сама.

Эрна привела Женю к себе домой, накормила ее, помогла принять ванну и расчесать непослушные персиковые волосы. Фогель никогда не умела заботить об одном единственном человеке. Спасать десятки и сотни — сколько угодно. Но когда дело касалось всего одной-единственной жизни, ей казалось это слишком ответственным. Но, когда она сказала об этом Марку, тот ответил, что себе всегда нужно давать шанс.

И она согласилась. Нужно дать себе шанс любить.

Когда Эрна легла на кровать рядом с мирно сопящей девочкой и устало закрыла глаза, девушка уснула почти мгновенно. Женя доверчиво прижалась к своей спасительнице. Впервые за долгие семь веков Эрна спала без кошмаров.

Примечания:

* быстрее.

«Мне смерть представляется ныне

Исцеленьем больного,

Исходом из плена страданья.

Мне смерть представляется ныне

Благовонною миррой,

Сиденьем в тени паруса, полного ветром.

Мне смерть представляется ныне

Торной дорогой.

Возвращеньем домой из похода.

Мне смерть представляется ныне

Домом родным

После долгих лет заточенья».

(цэ) Нил Гейман «Смерть. Цена Жизни. Время Жизни»

В детстве я часто мечтал, как буду великим героем, буду спасать мир. Все злодеи будут дрожать от одного лишь упоминания моего имени. Я хотел творить что-то великое, масштабное. Это были очень глупые фантазии.

Когда я подрос, я начал мечтать о том, как буду спасать людей, делать им добро. Для этого уже не нужно было иметь суперспособности. Я хотел стать врачом, спасателем, учителем. Тогда еще меня не волновало, что мои мечты с каждым годом мельчали.

Потом я понял, что в первую очередь мне нужно спасать себя. Поэтому я поступил на инженера. Поэтому я больше не мог мечтать о чем-то возвышенном.

А потом появилась эта чертова ведьма и одним небрежным движением пустила мою жизнь под откос. Эти ее ужимки, асимметричный оскал, сутулая спина, холодные руки, черный матовый взгляд. Это никогда не сотрется из моей памяти. Колыбельная, смерти с улыбкой, мать-Хель. Будет ли это казаться мне сюрреалистичным сном, когда все закончится? Эрна, Марк, Женя, я. Что, в конце концов, будет с нами?

Я усмехаюсь. Моя жизнь распадается на обломки, заваливая меня ими. Эрна приносит себя в жертву собственной войне, которую она придумала, чтобы хоть как-то заглушить многовековую боль. Марк остался слеп на один глаз, и неизвестно, оставит ли Морена его в покое. Жени официально не существует, она мертва, и полностью зависит от Эрны. Которая тоже, по сути, мертва.

А я верю, что надежда на хороший исход еще есть.

Мне хочется бежать, сбивать ноги, задыхаться от скорости, но здравый смысл берет верх, и я сажусь в автобус. Мне почти физически больно стоять на месте, но это все равно быстрее, если бы я побежал в другой конец города на своих двоих.

От нелепости происходящего хочется смеяться: Эрна готовит свой личный апокалипсис, а я спокойно еду в автобусе. Поручень сжимаю так, что костяшки пальцев белеют. Я не знаю, что выражает мое лицо, но люди косятся очень странно.

Когда двери автобуса открываются на нужной остановке, я, распихивая людей, вылетаю из него. Даже с моим воспитанием я не нахожу в себе сил на вежливость. Наконец я могу дать волю той энергии, что бурлила во мне. До радиостанции — десять минут ходьбы, но я долетаю до нее меньше, чем за пять. И останавливаюсь, как вкопанный, едва не сбив с ног какого-то зазевавшегося мужчину.

Пока я добирался до места происшествия, я думал о чем угодно: о том, что сказать Эрне, что будет, если я не смогу уговорить ее отказаться от своей идеи, как мы вдвоем вернемся домой, и все будет хорошо. Но вот подумать о том, как пробраться на радиостанцию сквозь плотное полицейское оцепление, я забыл. И теперь мне не остается ничего другого, кроме как смотреть на кольцо служебных машин и растеряно моргать.

Когтистые ледяные пальцы трепетным движением путаются в моих волосах. Я вздрагиваю и оборачиваюсь. На лице Хель читается почти что мольба. Единственный, на кого может рассчитывать скандинавская богиня смерти, — это я. Неплохая такая ответственность.

— Ты мне поможешь? — одними губами шепчу я. Хель едва заметно кивает и идет в сторону здания радиостанции. Я немного задерживаюсь, а потом неуверенно следую за ней. Видимо эффект от присутствия богини смерти такой же, как от мантии-невидимки.

Когда я неуверенно подхожу к зданию, мимо полицейских, дверь внезапно открывается. Я думаю, что это сделала Хель, но потом вижу ее. Эрна уверенным шагом выходит на улицу. Она очень красивая. Легкий летний ветерок колышет плотные медные пружинки волос. На девушке то белое платье, которое ей отдал Марк. Она все еще смотрится в нем очень странно. Хрупко, отчаянно, слабо. Так не может выглядеть тот, кто умеет убивать без всяких колебаний. Эрна замирает недалеко от дверей. Когда она широко улыбается, я мгновенно понимаю, в чем был ее замысел. Она не хочет убивать людей Колыбельной на радио. Теперь для ее цели будет достаточно всего несколько человек, не нужно устраивать целый концерт. Эрна и так за свои семьсот лет успела достаточно натворить. Сейчас хватит лишь маленькой искорки, чтобы все вспыхнуло пожаром, который, наконец, сожрет еще и ее.

Я замираю, ожидая, что же будет дальше. Меня тошнит от волнения и неопределенности. Внутри все еще теплится глупая надежда, что все обойдется, что Эрна вышла, чтобы сдаться в руки властям. Ее губы шевелятся, но я слишком далеко, чтобы услышать, что же она говорит. Слова раскаянья?

— Verzeih mir*, — шепчет Хель. Я впервые слышу ее голос вне своей головы. Он хриплый, басистый. Не каждый мужчина может таким похвастаться. Но в нем все равно можно различить элегантность. Голос владычицы Хельхейма, дочери великанши Ангрбоды и бога Локи. Хель — древнее хтоническое чудовище. И я вижу, как ей больно смотреть на эту кучерявую девчонку с дырой в груди, которая убивает себя, смеясь над всеми мыслимыми законами. Впервые я на мгновение задумываюсь, что Марк может быть прав. Эрне нужно дать шанс умереть.

Я знаю, что Эрна попросила прощения у людей, которых сейчас убьет. А еще я знаю, что она никогда не хотела, чтобы ее жизнь превращалась в беспрерывную вереницу боли и смертей.

— Поднимите руки вверх так, чтобы мы их видели, — раздается из громкоговорителя одной полицейской машины. — За любое подозрительное действие мы откроем огонь.

Девушка склоняет голову. В ее глазах видно скорбь и жалость. Не наигранные, а настоящие. Голос Эрны взмывает вверх. Он удивительно чистый и громкий, хоть у нее нет никаких усиливающих устройств. Голос из громкоговорителя повторяет приказ поднять руки. Видимо, машина говорящего находится где-то в задних рядах оцепления. Но люди, стоящие прямо перед Эрной уже чувствуют что-то неладное. Раздается неожиданный выстрел.

Мне кажется, что я оглох. От неожиданности сердце спотыкается, замирает, наполняя грудь болью.

На асфальт перед дверьми радиостанции капает кровь. Но она мало похожа на человеческую — черная, густая. Колыбельная обрывается. Эрна растеряно смотрит на прострелянное плечо. В глазах ни страха, ни боли, словно она их вовсе не чувствует. На улице повисла совершенная тишина. Только некоторые зеваки охают и вздыхают. Девушка-полицейский, которая открыла огонь, продолжает судорожно сжимать пистолет и целиться в Эрну. Немка усмехается, и ее губы медленно растягиваются в кривой оскал. Он отличается от того, что я видел прежде. Об твердые уголки губ разбивалась вся моя надежда, что что-то еще может сложиться хорошо. Рыжая девчонка, с кучеряшками, язвительной насмешливостью, грубая, но в целом добрая и стремящаяся помочь людям, превращается на моих глазах в жестокое, неконтролируемое чудовище. И я вот уже в который раз не могу это исправить.

Эрна выпрямляется и разводит руки в стороны. Ее голова поднята высоко вверх, словно девушка стремится показать свое превосходство. Раскинутые руки будто приглашают полицейских стрелять дальше, но никто не шевелится. Эрна снова начинает петь, но я не чувствую того успокаивающего мотива Колыбельной. И хоть слова все те же, это уже совершенно другая песня — страшная, болезненная, заставляющая задыхаться от мучений, у нее тошнотворный привкус гнили. Разве так может звучать та Колыбельная, которой успокаивали умирающих детей?

Несколько людей падают на колени, хватаясь за горло, будто им не хватает воздуха. Пальцы скрючиваются в агонии, расцарапывают нежную кожу шеи. Я словно прибит к земле — не пошевелиться. Крепкая лапа ужаса зажала горло, не давая не то, что крикнуть, а даже вдох нормальный сделать. Мне остается только смотреть и понимать, насколько я бессилен перед мощью этой семисотлетней ведьмы. Теперь, кроме гнилого вкуса Колыбельной, я замечаю, что не слышу умиротворяющего звона колоколов, который отдавался вибрацией в груди.

Я смотрю, как полицейские падают на землю, корчатся от боли. Кое-кто в задних рядах снова открывает огонь. Несколько пуль пронзают тело Эрны, но большинство летят мимо. Звуки выстрелов оглушают меня. Но я все еще слышу эту ужасную Колыбельную. Она близится к последним строкам. И тогда пути назад уже не будет.

Из горла Хель вырывается сдавленный, гортанный стон. Она делает шаг к Эрне и замирает, едва не сгибаясь пополам. Ей больно, как никому другому. За семьсот лет они с девушкой срослись по живому, разорвать эту связь — убить обеих.

Именно этот крик отчаявшейся богини смерти, могущественного существа, и заставляет меня действовать. Все мышцы разом активизируются. Резкий выброс адреналина заставляет двигаться так быстро, как никогда. Всего за секунду я преодолеваю расстояние до полицейского оцепления, за две — добегаю до Эрны. Не задумываясь о последствиях, я буквально хватаю немку и затаскиваю обратно в здание радиостанции. От такого поворота событий девушка смолкает и даже не сопротивляется. Страшная Колыбельная обрывается буквально на последних нотах, словах. Мне остается надеяться, что для того, чтобы люди умерли, необходимо допеть ее до самого конца.

Только когда дверь с хлопком закрывается, я понимаю, насколько это было опасно. Я-то не отличаюсь пулеустройчивостью.

Я не рассчитываю силы, и мы с Эрной врезаемся в ближайшую стену. На руках я чувствую горячую, липкую кровь, которая сочится из ран немки. Я прижимаю Эрну к стене за плечи, не в силах контролировать свои эмоции, и кричу:

— Что ты творишь, чертова ты ведьма?! В чем перед тобой провинились все эти люди? Те, кто умерли из-за передачи на радио. Полицейские перед этим зданием. Я с Женей и Марком, в конце концов. Что мы все такого сделали, что ты хочешь нас уничтожить? Зачем? Ты думаешь, это закроет твою черную дыру в груди? Так это не так! Ты только убьешь всех нас, включая себя саму. Почему, почему ты считаешь, что имеешь право так распоряжаться чужими жизнями?

Я замолкаю, не в силах даже перевести дыхание. В груди что-то болит и ноет. Я не могу понять, легкие ли это, не ожидавшие такого рывка, сердце, все еще сбивающееся с ритма от страха, или то, что принято называть душой, которую Эрна рвала своими когтями на части.

Девушка смотрит на меня исподлобья, хмурится. Ее черные глаза кажутся пустыми, словно бы незрячими. Тонкие губы посинели от потерянной крови. Мне хочется трясти ее за плечи, кричать матом, ударить, повалить на пол и обнимать. Мне хочется, чтобы она хоть немного поняла ту боль, злость и любовь, что чувствую я. Но вместо этого я лишь тихо выдыхаю:

— Зачем ты делаешь всем, кто любит тебя, больно?

Всего за одно мгновение в глазах Эрны отражается целый шквал эмоций: страх, отвращение, сожаление, отчаянная боль и тупая злость. Девушка резко упирается руками мне в плечи и толкает. Я не ожидаю, что в такой хрупком теле может быть столько силы, поэтому едва удерживаю равновесие, чтобы не упасть. Но Эрна улавливает этот момент: подсекает мои ноги, и я все-таки падаю спиной на пол. Удар всей массой тела на кафель оглушает меня. Я теряю ориентацию в пространстве и не могу подняться около минуты. Изображение в глазах плывет и кружится. Этого времени Эрне хватает, чтобы укрыться в лифте. Когда я, наконец, могу встать и держаться на ногах, кабина доезжает уже до четвертого этажа. Останавливается на шестом — там находится студия, где работали Эрна и Марк. Видимо, использование Колыбельной в эфире было больше запасным планом. И теперь, когда я сорвал попытку немки убить полицейских, она приступит к нему.

Я кляну нелепость происходящего и нажимаю на кнопку лифта. Повторяется ситуация с автобусом — стоять на месте невозможно, но так все равно быстрее. Пока лифт неимоверно медленно ползет до шестого этажа, я мечусь по кабине, как запертый в клетку зверь. Изнутри меня разрывает поток сменяющихся чувств. Но господствует над всем этим все-таки страх. Мерзкий, липкий, щекочущий внутренности чем-то острым. Я смотрю на свои руки, испачканные черной кровью Эрны, и к горлу подступает тошнота. Я стараюсь отвлечься на мысли о чем-нибудь другом. Но в голову ничего хорошего не лезет.

Я думаю о полицейских. Не уверен, что смог помочь им, прервав Эрну на последних словах. А выйти и проверить, все ли в порядке не было ни возможности, ни желания. Теперь меня гложет вина, что я мог не спасти еще и их. Что, если все они уже мертвы? Лежат там, на асфальте, вцепившись окоченевшими пальцами в шею, надеясь урвать еще немного кислорода, жизни, времени. Что если все, что я сейчас пытаюсь сделать, уже бесполезно?

Когда двери лифта раскрываются, я готов уже выть от собственного бессилия. Я со всех ног бросаюсь к необходимой студии. Над тяжелой дверью горит лампочка «Не входить, идет прямой эфир». Спина покрывается холодным потом. Воображение услужливо подсовывает самые ужасные картины: вот Эрна поет по радио, убивая сотни людей по всему городу; вот приходит таинственная старуха Смерть, о которой все говорят, и забирает жизнь Эрны, забирает ее у меня.

Я буквально вваливаюсь в студию. Девушка сидит над микрофоном, низко склонив голову и занавесив волосами лицо. Ее губы шевелятся, нашептывая что-то в динамик. Кажется, она даже не замечает моего появления. Я делаю несколько неуверенных шагов к ней и прислушиваюсь. С облегчением понимаю, что это не слова Колыбельной. Эрна, как заведенная, шепчет одни и те же слова на немецком. Она просит у всех прощения. Я подхожу еще ближе. Теперь мне стоит протянуть руку, и я смогу коснуться ее плеча.

— Это все просто безумие, — внезапно слышу я смешок. Эрна щелкает выключатель на микрофоне, оставляя нас наедине. Она поднимает на меня свои черные глаза и улыбается. Но я вижу этот влажный блеск и красноту. Девушка готова вот-вот расплакаться.

— Давай просто пойдем домой, — тихо предлагаю я. — И оставим все, как было. Все еще можно исправить.

Эрна снова опускает голову, и я слышу, как она смеется. Тихо, надломано, безумно. Я все больше теряю ее.

— Не говори глупостей, Алекс, — качает она головой. — Я уже никогда не смогу вернуться. Спев на радио, я пересекла эту точку невозвг’ата. Теперь мнье остается только довести дело до конца. И уйти. Надеюсь, навсегда.

Я не могу найти подходящих слов. Просто с отчаяньем смотрю на Эрну. Я думаю, что мне снова хочется ударить ее, но на самом деле знаю, что ударить мне хочется себя. За бессилие, за невозможность спасти и переубедить ее. Я сжимаю и разжимаю кулаки. Мне хочется пообещать, что все будет хорошо, как прежде, что она сможет стать счастливой, но я не хочу ей лгать.

— Пг’ости меня, — шепчет Эрна. Я вздрагиваю. — Мнье жаль. Пг’авда, жаль. Я разочаровала тебья, верно? Почему мне так стыдно перед тобой, как ни перед кем другим? Что ты со мной сделал?

Девушка задумчиво колупает одной лишь ей видимое пятно на столе. Я тоже думаю над тем, почему Эрна так старается уберечь меня от себя. Это любовь или эгоизм? И можно ли вообще любить после семисот лет жизни? Возможно, некоторые чувства действительно имеют срок годности.

Но я не озвучиваю эти свои мысли. Не хочу, чтобы Эрна знала, что даже я считаю ее уже давно умершей. Вместо этого я непроизвольно считаю отверстия от пуль в ее теле. Три в руках, еще одно в голени. По виску тоже течет кровь, но там пуля прошла лишь по касательной. Интересно, кровь у Эрны действительно черная или же просто темно-бордовая? Белое платье теряет свою чистоту и невинность с каждым действием немки.

Гнетущее молчание начинает затягиваться.

— Почему ты все это делаешь? — тихо спрашиваю я.

— А почему это делали они? — резко вскидывает голову Эрна. Она поджимает губы, а взгляд становится жестким и требовательным. — Почему сжигали менья, закидывали камнями, топили, травили в газовых камерах? Почему они имели пг'аво делать больно мне и другим адептам культа? Почему мы всье должны были терпеть это? Почему даже сейчас, в современном мире, не меньше сотни последователей Арс Фатрум находятся в людских лабораториях, где их пытают, ставят опыты, издеваются? Если хоть на один вопг'ос у тебья есть убедительный ответ, я откажусь от всего задуманного.

Но у меня нет ответов на ее вопросы. Я почти физически ощущаю эту боль, которая накопилась в ней за семьсот лет, я понимаю, почему Эрна пришла к подобным действиям, но не могу их принять. Она хмурит брови, смотрит с надеждой, ожидая от меня хоть немного поддержки, но вместо этого получает только безнадежное молчание. Надежда в глазах гаснет, уступая место выжженной пустоте. Эрна отводит глаза, словно ей стыдно на меня смотреть. Теперь не только она разочаровывает.

— Неужели тобой движет только месть, желание причинить людям такую же боль?

— Nein, — качает головой Эрна, но тут же торопливо добавляет: — Я не знаю. Я не хочу приносить людьям боль. Может, поэтому я поступаю так. Это последний раз. Потом все закончится. Навсегда. И больше не будет боли. Ни у других, ни у... менья. Я знаю, что ты посчитаешь меня эгоисткой, но я семь сотен лет потратила на то, чтобы защитить тех, кто мне дорог. Но это всегда заканчивалось одинаково. Они все умирали. Будь то пытки или старость. Но я всегда оставалась одна. И все начиналось заново. Я отдала другим всю себья. У менья больше ничего не осталось. Разве я не имею пг'ава хотя бы сейчас сделать так, как я хочу? Я и так слишком много трупов тяну за собой. Я не хочу больше, не смогу взять на себья еще. Не смогу утянуть на себье еще и жизнь Жени, Марка. Не смогу выдержать твою смерть. Ты и так слишком ранен этой моей войной. — Эрна смолкает и делает судорожный вдох, задыхаясь от своих слов. — Отпусти менья, Алекс. Пожалуйста. Пг'осто отпусти. Ты должен прожить счастливую жизнь, а не цепляться за мертвую меня.

Я набираю в грудь побольше воздуха, чтобы высказать все, что накопилось во мне к этой девчонке за полгода нашего знакомства. Но меня прерывает странный звук из коридора. Я так же быстро выдыхаю и прислушиваюсь. Где-то недалеко открылись двери лифта. Кто это может быть?

Эрна усмехается. Она одним движением скидывает пружинки волос с лица и смотрит на меня с насмешкой, совсем как в первые дни нашего знакомства. Внутри у меня что-то екает. Именно такой я хочу ее знать и запомнить: грубой, насмешливой, но не обозленной, мечтающей о своей смерти. Но когда ее усмешка растягивается в животный оскал, я понимаю, что что-то идет не так, что близится катастрофа.

— Что это? — шепчу я под звук закрывающихся дверей лифта и топот тяжелой обуви.

— Плоды твоего благородства, — пожимает плечами Эрна. — Ты же остановил менья, спас жизни ни в чем неповинных полицейских. Вот они и пг'ишли в себья. А теперь жаждут устроить охоту на ведьму, которая их чуть не убила. Только я сомневаюсь, что они будут разбираться, кто был их спасителем, если увидят тебья рядом со мной.

Я судорожно сглатываю. О таком развитии событий я думал меньше всего. А чего я собственно ожидал? Что они просто очнутся, скажут «ну ладно» и уйдут по своим делам, оставив нас с Эрной наедине? Да уж, благородный дурак, который сам себе роет могилу.

Дверь в студию закрыта, но горящая лампочка легко выдаст наше местонахождение. Я с некоторым отчаяньем смотрю на немку, но ей, кажется, все равно, что нас могу найти. Она не стремится запереть дверь или спрятаться. Напротив, Эрна безотрывно смотрит на дверь, словно ожидая, когда в нее ворвется группа захвата. Взгляд у нее жесткий, пристальный. В темных глазах плещется что-то страшное. Глядя ей в глаза, у меня возникают странные чувства. Голова немного кружится, а в виски словно вонзают тонкие спицы. Кончики пальцев немеют. Мне кажется, что я слышу чьи-то посторонние голоса, но они такие тихие, что я не могу понять, о чем они говорят.

— Что ты хочешь, Эрна? — только успеваю произнести я, когда дверь в студию распахивается. В помещение вваливаются трое мужчин. Они в шлемах и бронежилетах. Одновременно с их появлением, Эрна поднимается со стула, словно гостеприимная хозяйка. Мужчины наставляют на нас автоматы, но не стреляют. Мы так и смотрим друг на друга. Я понимаю, что если начнется перестрелка, никто не будет разбираться, на чьей я стороне. Увидев меня рядом с Эрной, полицейские сразу записали меня как ее соучастника. Вряд ли они вспомнят, что это я прервал ее, когда она едва не убила их своей песней. Я замираю, боясь спровоцировать стрельбу.

— Поднимите руки и заведите их за голову, — рычит один из мужчин, который стоит ближе всего к нам. Я неуверенно поднимаю руки, опасливо косясь на Эрну. Она не шевелится, продолжая прожигать полицейских темным взглядом. На ее губах я могу уловить блуждающую улыбку. Но в ней слишком много злости. Я снова вижу ту безумную ведьму, которая пела Колыбельную, вызывающую агонию, и разводящую руки в стороны, предлагая полицейским расстрелять себя. И это вызывает во мне приступ паники. Я понимаю, что сейчас произойдет что-то страшное, но я не могу остановить это. Без жертв тут уже не обойтись. Но я не успеваю решить, кого нужно принести в жертву. И пока я пытаюсь определиться, что мне делать, чтобы исправить ситуацию, она принимает ужасающий оборот.

Эрна поднимает руки. Я на мгновение испытываю радость, что она решила сдаться, но вместо этого девушка подставляет два пальца к подбородку. Глаза все так же пристально следят за полицейскими. И тут я понимаю, что что-то не так. Медленно перевожу взгляд на мужчин и чувствую, как ужас обволакивает меня. Все трое повторяют движение Эрны — приставляют автоматы к подбородку. Я не успеваю ничего сообразить, когда Эрна сгибает палец. Меня оглушает звук многочисленных выстрелов.

Я слышу испуганный вскрик, но лишь краем сознания понимаю, что он принадлежит мне. Ноги становятся ватными, и мне приходится искать опору, чтобы не упасть мешком на пол. Я зажимаю рот рукой, стараясь подавить приступ тошноты. В воздухе повис отвратительный запах металла и пороха.

Все три мужчины одновременно спустили курки оружия, словно подчиняясь игривым движениям Эрны. Автоматная очередь врезается в мягкие ткани, дробит зубы, разрывает язык, проламывает с хрустом кости черепа, прошивает насквозь мозг и выходит через теменную область головы, снося шлем и врезаясь в потолок. Все это занимает всего мгновение. И вот человек падает на землю безжизненным мешком. Мне кажется, что все вокруг становится красным.

Лужа еще горячей крови подползает к моим ногам. Я, как завороженный, смотрю на нее. Кровь кажется мне живым существом, просящим почему-то о помощи. Вот она тянется ко мне, пытается коснуться. Прихожу в себя я лишь тогда, когда она пачкает носки моих ботинок. Словно срабатывает какой-то переключатель. Я с ужасом отшатываюсь назад, словно кровь заражена чем-то смертельным, и натыкаюсь спиной на Эрну.

Я оборачиваюсь к ней и вижу свое отражение в черных миндалевидных глазах. Побледневший рыжий мальчишка с маской ужаса на лице. Но больше всего меня выбивает из себя то, что брызги крови осели и на моей коже. Я начинаю быстро стирать ее со щек, но вместо этого еще больше размазываю. Ужас смешивается с отчаяньем. Я вижу, что Эрна мне что-то говорит, но не могу ее расслышать — все еще оглушен выстрелами. Девушка это понимает и смолкает.

Она сожалеет, но явно не за убитых полицейских. Ей жаль меня. Жаль, что я нахожусь при всем происходящем. Немка видит мои страх и боль. Как ее действия расщепляют мои разум и психику. Но она этого не хотела. Поэтому никогда не посвящала меня в свои дела, планы, чувства и мысли. Но я насильно ворвался в ее жизнь и начал вытаскивать скелеты из шкафов. Мне бы стоило задуматься, кто из нас двоих больше виноват в том, что я на глазах теряю рассудок. Но сейчас мне хочется только одного — собственноручно уничтожить Эрну. Она видит это в моем лице и надломано улыбается.

— Теперь ты понимаешь, почему я называла себья чудовищем? — наконец могу я услышать ее слова. — Надеюсь, теперь ты тоже ненавидишь менья. А значит, отпустишь. Ты же хочешь, чтобы я умерла? Так тебье не пг'идется долго ждать. И я больше никому не сделаю больно. Просто оставь меня, оставь, оставь… Я больше так не могу.

Эрна смолкает, зажимая себе ладонью рот, сгибается. Она врет мне. Меньше всего ей хочется, чтобы ее оставляли одну. Просто девушка понимает, что не потянет за собой еще и мою смерть. Мое безумное желание уничтожить Эрну уступает место желанию просто убедить ее, что все будет хорошо. Запах крови и пороха становится уже не таким заметным. Я протягиваю руку и касаюсь медных пружинок волос. Эрна вздрагивает и поднимает на меня перепуганные глаза. Я впервые понимаю, что она все та же запутавшаяся семнадцатилетняя девочка, что и семьсот лет назад. Время ничего в ней не изменило. Лишь помножило ее боль в миллионы раз.

За моей спиной раздаются неуверенные шаги. У меня есть трепетная надежда, что это Хель или кто-то из наших, но рациональное мышление побеждает. Эрна резко выпрямляется. Я снова вижу этот внимательный, пугающий взгляд, который возник у нее за минуту до того, как трое полицейских покончили с собой. Я не могу понять, как Эрна это делает, но нет никаких сомнений, что она заставляет людей это делать. Ведь Марк говорил что-то про манипуляцию сознанием. Я медленно оборачиваюсь.

В дверном проеме стоит еще один полицейский. Но он очень отличается от предыдущих. Он явно не является служащим специального подразделения. На нем обычная полицейская форма безо всякой защиты, а в руках пистолет, которым он целится в Эрну. Дуло подрагивает в нервных руках.

Если не считать полицейской формы, это самый обычный мальчишка. Такой же, как и я. Может, чуть старше. Он либо стажер, либо только закончил обучение. Черные волосы взъерошены, зрачки расширены от возбуждения. Заметить, что парень напуган, не составляет труда. Но он старается держаться уверенным.

— Руки вверх, вы арестованы! — говорит он, но его голос предательски дрожит от страха. Я кошусь на Эрну и с облегчением замечаю, что ее взгляд снова стал спокойным. Теперь она смотрит на мальчишку с состраданием.

— Не стоит играть в героя, — качает головой девушка. — Иди своей дорогой. Я не хочу пг'ичинять зла еще одному глупому, но доброму мальчишке. Опусти оружие.

Парень смотрит вниз, на тела других полицейских. Его лицо становится невероятно бледным, с почти зеленоватым оттенком, а руки начинают дрожать еще отчетливей. Но в глазах появляется решительность безумца. Неужели я выгляжу также в своем желании спасти Эрну?

— Я… я не собираюсь никуда уходить! Если вы сейчас же не сдадитесь — я открою огонь на поражение.

— Парень, не стоит этого делать, — шепчу я, надеясь, что он хоть ко мне прислушается, вспомнив, что это я остановил девушку во время смертоносной песни. В глазах парня отражается сомнение.

— Глупый, глупый мальчик, — почти с нежностью говорит Эрна. — Не повторяй ошибок Алекса. Иди домой и живи спокойно.

Голос девушки звучит убедительно. Я начинаю надеяться, что парень сейчас опустит пистолет. Его рука, направляющая дуло в голову Эрны, слегка опускается. Я чувствую облегчение. Значит, одной жертвой будет меньше. И раз Эрна так по-доброму с ним говорила, то значит все еще можно исправить…

Но тут парень дважды стреляет.

— Нет! — выкрикиваю я, но это уже не остановит пули.

Они пробивают грудь Эрны, чуть левее середины, и застревают в грудной клетке девушки. Точный выстрел в сердце, на поражение, как и обещал парень. Только вот немка не падает на пол замертво. Она приглушенно вскрикивает от боли и зажимает ладонями пулевые отверстия. На лице отражается непонимание и отчаянье. На белом платье, которое и так уже безнадежно испачкано, распускаются два цветка крови. Я понимаю, что мне не показалось — она черного цвета. Эрна судорожно дышит. Одна из пуль, кажется, задела ее легкое. На тонких губах я тоже вижу черную кровь. Девушка пытается сделать вдох, но это приносит ей только мучения.

— Что ты наделал! — кричу я на парня. Он смотрит на меня напугано и растеряно, словно сам не ожидал от себя стрельбы.

— Вы арестованы, — шепчет он, направляя оружие теперь на меня. — Руки за голову. Не вынуждайте меня повторять.

От удивления я не нахожу, что ответить на это. Кажется, парень настолько зациклен на своем полицейском долге, что не понимает, к чему ведет себя. Но теперь в его глазах только решительность. Нет никаких сомнений, что, если он заметит с моей стороны подозрительные действия, то пустит пулю мне в грудь.

— Не делай этого, — тихо прошу я, покачивая головой. — Ты ничего здесь не исправишь, только хуже сделаешь.

Меня снова оглушает выстрелом. Я зажмуриваюсь, ожидая почувствовать, как свинец проникает в тело, прибивает сердечную мышцу. Но этого не происходит. Я с трудом поднимаю веки, надеясь, что не увижу ничего ужасающего. Вдруг паренек просто промахнулся или выстрелил в воздух, чтобы заткнуть меня?

Мир вокруг стал черно-белым. Только разбрызганная кровь осталась все такой же насыщенно алой. Пуля замерла посередине между мной и пистолетом. Хотя нет, не замерла. Она продолжает двигаться, но очень медленно, почти незаметно. Я понимаю, что не могу пошевелиться. Время настолько замедлилось, что кажется, будто пространство вокруг превратилось в густой кисель. Я вспоминаю это чувство. То же самое было тогда, когда мы попались после первой моей Колыбельной.

Эрна дергает меня за плечо в сторону, и время снова начинает свой бег. Пуля вонзается в мышцы руки и проходит насквозь. Я рычу от боли, но это все же лучше, чем если бы меня убило.

— Алекс? — испуганно шепчет Эрна, касаясь пальцами моих волос.

Она видит мою кровь, и что-то вновь перещелкивается, как тогда, после первого выстрела в нее на улице. Удивление и беспокойство сменяются неконтролируемой злостью. Девушка поднимает на полицейского черные глаза, полные ядовитой ненависти. Она дышит все так же надломано. Белое некогда платье почти полностью пропиталось черной кровью, которая продолжала сочиться из пулевых отверстий. На обесцвеченных губах замер изгиб презрения.

Не отрывая взгляда от парня, Эрна приставляет к своему виску пальцы, словно это пистолет. Я быстро оборачиваюсь назад и вижу, что парень повторяет ее движение. На его лице отражается удивление. Он пытается сопротивляться, но влияние Эрны сильнее. Когда парень это понимает, он приходит в ужас.

— Нет, пожалуйста, нет, — с мольбой просит он. — Я не хочу, не надо. Боже, пожалуйста.

— Почему нет? — брезгливо фыркает Эрна. — Чем ты лучше менья? Или Алекса? Почему ты имеешь право стг'елять в нас, желая убить, а я должна тебья помиловать? Потому что ты человек, а я — чудовище? Так менья такой сделали вы!

На губах Эрны снова появляется черная кровь. Она пытается ее сглатывать, но ее слишком много. Каждое слово дается девушке с трудом, с болью. Я понимаю, что она едва держится на ногах.

— Ты так уверен в своей правоте, — на одном выдохе произносит девушка. Ее рука дрожит, готовая вот-вот убить глупого мальчишку. — Пусть, пусть я умру, пусть мнье будет больно. Но ты не имел права стрелять в Алекса.

Я вздрагиваю от этих слов. Эрна пришла в такую ярость не из-за того, что стреляли в нее. А из-за того, что не смогла защитить меня от ранения. И если этот парень сейчас погибнет, это будет так или иначе на моей совести, даже если девушка об этом не догадывается.

— Не смей, слышишь? — шепчу я, сжимая руку Эрны, приставленную к виску. — Я не знаю, как ты это делаешь, но не смей. Если ты его убьешь, я никогда тебя не прощу.

Я пристально смотрю в черные глаза, надеясь предугадать действия девушки. Ее рука мелко дрожит, но не расслабляется. Мне тяжело держать ее — прострелянное плечо беспрерывно болит, но Эрне с пулей в груди еще тяжелей. Она никак не может принять окончательного решения, но теперь ее взгляд направлен на меня. Я понимаю, что мне необходимо сказать нечто такое, что остановит это безумие.

— Эрна, ты ведь на самом деле хорошая, — шепчу я ей. — Ты же сама говорила мне, что не хочешь больше никому причинять боль, не хочешь больше смертей на своем пути. Но снова и снова толкаешь себя в эту пропасть. Я помогу тебе, спасу. Только не нужно никого больше убивать. Оставь ты этого парня в покое. Он ни в чем не виноват. Просто он другой. Но это не значит, что он заслужил смерти. Эрна, пожалуйста, если ты действительно хочешь защитить меня, не нужно его убивать.

Я отпускаю ладонь Эрны, и ее рука безвольно падает вниз. Девушка закрывает глаза, и я слышу за спиной звук падающего на пол тела. Я испуганно дергаюсь и кидаюсь к парню, рухнувшему вниз. Пистолет выпал из его рук и отскочил куда-то в сторону. Я трогаю шею полицейского. Артерия продолжает пульсировать. Парень просто потерял сознание. Я чувствую облегчение. Закрываю лицо ладонями и пытаюсь успокоиться. Эрна все-таки прислушалась к моей просьбе. Мне хочется поблагодарить ее за это, но я не нахожу подходящих слов.

В оглушающей тишине мне становится не по себе. Я замираю, прислушиваясь к звукам в студии. И ничего, кроме дыхания полицейского. Я отрываю руки от лица и оборачиваюсь, боясь обнаружить, что Эрна куда-то исчезла. Но с долей облегчения вижу, что она еще здесь.

Прислонившись к стене, девушка медленно сползает вниз и садится на пол. За ней тянется след обсидианово-черной крови. Я вновь вспоминаю свой недавний сон: Эрна с развороченной грудной клеткой, из которой вытекает густая черная кровь; я пытаюсь ее спасти, а она меня топит. Немка подтягивает к себе колени и обхватывает их тонкими бледными руками, скручиваясь в позу эмбриона.

Я решаю, что парень сейчас в безопасности и может вполне полежать на полу и без моего присмотра. Поэтому я подхожу и сажусь рядом с Эрной. Прострелянное плечо все еще болит при движении, но кровь уже не сочится.

Тело девушки подрагивает, а дыхание очень хриплое, булькающее, прерывистое. Я вспоминаю об огнестрельных ранениях. Пули так и не нашли выход из ее тела. Из-за своего бессмертия Эрна сейчас чувствует, как ее сердце упрямо сокращается с тяжестью свинца внутри, а пробитое легкое втягивает воздух со свистом. Я с ужасом представляю, каково это — продолжать жить со смертельными ранами, чувствовать боль от них каждой клеточкой тела.

— Тебе надо в больницу, — почему-то шепотом говорю я. — Вытянуть пули из груди.

Эрна продолжает сидеть в позе эмбриона, но я слышу, как она тихо, хрипло смеется.

— Не говори глупостей, Алекс, — едва различимо отзывается девушка. Чтобы расслышать ее, мне приходится пододвинуться ближе и склониться к ней. — Какая больница? Что ты скажешь вг'ачам, которые увидят девчонку с пулей в сердце? Я не хочу, не хочу снова становиться пг'едметом экспериментов. Не хочу, чтобы менья снова препарировали.

Голос Эрны дрожит и надламывается. Она смолкает, стараясь сдержать поток чувств, рвущихся наружу, в себе. Пальцы с силой сжимают голые икры, ногти раздирают кожу, сочится темно-красная кровь, почти черная. Я вспоминаю, что когда у немки пошла кровь из носа, она была еще красной. Может, на нее так влияет Колыбельная? Я касаюсь рук Эрны и осторожно разжимаю ее пальцы, не позволяя ей причинить себе вред.

— Не можешь же ты теперь все время ходить с пулями в груди, — говорю я как можно спокойней. Я хочу, чтобы она доверилась мне.

— Но с черной же дырой в груди хожу, — едва различимо отзывается девушка. — Я бессмертна, Алекс. Мое сердце будет биться и с пулей внутг'и. Мои легкие будут дышать и пг'обитые насквозь. Пули со временем растворит черная кровь. Мнье нельзя сбежать из этого мира. В этом-то и есть мое пг'оклятие. Тебье больно? — Я растеряно моргаю, не ожидая такого вопроса. — В плече рана.

— А, нет, все в порядке, — отмахиваюсь я. — Не так уж и сильно меня задело. Особенно по сравнению с тобой. Даже кровь уже не идет.

Эрна отрывает голову от колен и растирает руками глаза. Теперь на щеках у нее тоже черные кровавые разводы. Глаз на меня она не поднимает, будто боится, что я увижу в них что-то, чего нельзя. Костлявые, похожие на птичьи, пальцы касаются пулевого отверстия. От одного неосторожного движения снова начинает идти кровь. Когда Эрна кладет на рану ладонь, я тихо шиплю от боли, пытаюсь отстраниться. Девушка шепчет что-то успокаивающее на немецком, и я неуверенно замираю, думая, что она все же не может причинить мне вреда.

Рука у Эрны ужасно холодная, испачканная в ее же крови, которая на фоне моей кажется еще черней. Убедившись, что я больше не буду вырываться, девушка сильней прижимает ладонь, вызывая тем самым новую волну боли, и начинает петь. Я дергаюсь, надеясь успеть ее заткнуть. Мой разум в ужасе вопит, что Эрна ничуть не исправилась, и продолжает творить ужасные вещи. И только когда я почти касаюсь губ Эрны, я понимаю, что поет она вовсе не Колыбельную.

Я замираю, пытаясь уловить образы, которые несет в себе эта доселе неизвестная мне песня. Мне кажется, что я слышу шум ветра, его прохладное дыхание в спертом воздухе, наполненном запахом крови и пороха. Ветер сменяется птичьим пением. Оно звучит словно в унисон с голосом Эрны.

Я закрываю глаза. Передо мной прекрасная птица с нежно-голубым оперением. Ее внимательные черные глаза-бусинки смотрят на меня. Кажется, что она знает обо мне все. Птица взмахивает крыльями. Вокруг осыпаются синие перья. На них красные пятна крови. Она ранена. Но птица продолжает пытаться взлететь, разбрасывая свое оперение и алые капли. Постепенно, сдерживая крик боли, она отрывается от земли. Ветер подхватывает ее легкое тело и поднимает вверх. Я слышу пение птицы. С нее больше не сыплются перья, не капает кровь. Ощущение собственной свободы словно бы исцеляет ее раны. Когда птица скрывается из моего поля зрения, песня Эрны обрывается. Я открываю глаза.

— Что это было? — спрашиваю я, с удивлением отмечая, что пулевое отверстие на плече затянулось, не оставив даже шрама.

— Исцеляющая песнья Жизни, — пожимает плечами Эрна. — Мнье ее передала глава Металиун Трай — культа Жизни, вроде Арс Фатрум. — Девушка недолго молчит, а потом поднимает наконец на меня глаза и спрашивает: — Что мнье теперь делать, Алекс? Разве я могу жить после всего, что сделала? Как мне это искупить? Смогу ли я сделать хоть что-то для этого? Пожалуйста, скажи мне…

Ее спокойствие и холодность трещит по швам. Эрна закрывает лицо ладонями и начинает плакать. Все стены, которые она расставляла вокруг себя, чтобы защитить ту семнадцатилетнюю девочку, коей на самом деле и является, рухнули. Она просто запутавшийся ребенок. Девочка, которая ничего не знает о жизни, но успела слишком заиграться со смертью.

Я не придумываю ничего лучше, чем просто обнять ее. Эрна пытается оттолкнуть меня, вырваться, но мои руки сильней. Я прижимаю ее к себе и понимаю, насколько же она маленькая и хрупкая. Девушка еще пару минут пытается вырваться из моих объятий, ругается на всех известных ей языках, а потом все же сдается. Ее защита рушится, снося все на своем пути.

Эрна цепляется когтистыми пальцами за мою футболку и просто воет. Семисотлетняя боль накрывает ее с головой. Девушка пытается что-то рассказать мне, но раз за разом захлебывается в своих слезах, путается в языках. Я разбираю что-то про мучения, смерть, опыты. Она постоянно извиняется то ли передо мной, то ли сразу перед всем миром и все сильнее цепляется за меня.

Я глажу ее по голове, запускаю пальцы в копну медных пружинок. Я шепчу всякие глупости о том, как потом все обязательно будет у нее хорошо, но знаю, что это бесполезно. Но мне хочется, чтобы Эрна мне поверила, хоть на мгновение. Как бы бессмысленно это ни было. Я должен сделать хоть что-нибудь за то, как она изменила меня. Если есть возможность научить ее жить, я обязан ей воспользоваться.

Когда поток откровенности сходит на нет, Эрна просто робко прижимается ко мне и всхлипывает. Я знаю, что каждое движение отдается в ней ноющей болью от пуль. Мне хочется все исправить, повернуть время вспять, чтобы разбитая чашка снова стала целой, и уберечь ее от смертельного падения. Я хочу найти подходящие слова, чтобы заверить Эрну, что ей не нужна эта война, что все можно решить по-другому. Но тут же понимаю, что без всего произошедшего я бы никогда не смог ее в этом убедить. Такой вот замкнутый круг, в котором при любом исходе кто-то должен был стать жертвой. И мне, конечно, мерзко, что ими стали ни в чем неповинные люди, но ведь все могло закончиться гораздо хуже.

Я трясу головой, стараясь отогнать от себя такие мысли. Нельзя становиться таким циничным. Любая человеческая жизнь имеет невероятную ценность. И не мне решать, что лучше, а что хуже.

Я продолжаю гладить затихшую Эрну по волосам. Счет времени я уже давно потерял. Мне кажется, что девушка уснула у меня на груди, и я не смею нарушать ее хрупкий покой. Я почему-то чувствую себя таким же уставшим бессмертным существом, как и она.

Где-то на задворках сознания возникает мысль, почему же никто из полицейских больше не спешит сюда. Но она быстро затухает под приятный шепот Хель в моей голове. Я не понимаю, что она говорит мне, только надеюсь, что с ними все в порядке.

— Ты когда-нибудь простишь менья, Алекс? — внезапно спрашивает Эрна. Я, повинуясь своим желаниям, целую ее в макушку. Первое, что приходит на ум: ее волосы пахнут смертью.

— Я не злюсь на тебя, — помедлив, отвечаю я. — Во всяком случае, не сейчас, не сегодня. Может быть завтра, или через неделю, или через целую вечность.

— У людей нет в запасе вечности, — качает головой девушка.

— Может оно и к лучшему. Это дает нам право чувствовать. И жить. А это куда важней.

— Ты не должен был все это видеть и знать. Я не хотела. Ты такой добрый и хороший. Мнье жаль, что я это уничтожила. Я не имела пг'ава вообще тебя трогать. Я так желала спасти хоть что-то важное для менья. Но ты все равно здесь. Я так и не смогла стать чем-то хорошим. Бессмертное чудовище с черной дырой в груди. Но если это так, то почему мнье так больно за все, что я наделала? Я уничтожила все, что так хотела сохг'анить, все лишь одной глупостью, одной прихотью. Как так вышло?

— Тебе больно, потому что ты просто живой человек. Как бы не хотела доказать обратно. А с нами так бывает. Даже если жить семьсот лет. А вот насчет причин тебе должно быть виднее. Но я уверен, что здесь должно быть что-то большее, чем просто месть. Как давно ты все это задумала? Когда ты познакомилась со мной, то уже знала, что будешь петь на радио?

Эрна молчит. Я боязливо прислушиваюсь к ее дыханию. Даже зная, что девушка бессмертна, я боюсь, что оно может в любую минуту остановиться.

— Я бы никогда не посмела впутывать тебья в это, — спустя несколько минут все же отвечает Эрна. — Ни тебья, ни Марка, ни Женю. Если бы я пг’иехала сюда с этой целью, то делала бы все в одиночку. Я решилась на это где-то спустя месяц нашего знакомства, может чуть больше. Я узнала, что одну из моих учениц, Тришу, поймали, когда она пела, и заперли в какой-то лаборатории. Больше я о ней ничего не слышала. Но я помню, как менья мучили в концлагере... И я бы никому не пожелала того же. И тогда я почему-то решила, что люди не меньше нашего заслужили стг'аданий. Я пыталась выкинуть эту идею из головы, но что-то навязчивое во мнье говорило, что это пг'авильно, справедливо. Я думала о том, какие мучения, возможно, пг'ямо сейчас испытывает Триша, какие эксперименты над ней ставят, как заставляют рассказать секрет Песни Смерти, которого на самом деле не существует. Я вспоминала себя в Уккермарке. Я пг'едставляла смерть Триши в сотне разных вариантов. И все больше убеждалась, что хочу отомстить за это людям. Сейчас я полностью понимаю, что это была воля Колыбельной, но тогда это казалось лишь моей идей, которая с каждым днем сжирала менья все больше. Я поделилась ей с другими главами культа. Кто-то, как американская глава, менья поддержали, кто-то, как Марк, пытались разубедить. Но никто не посмел пройти против. Кг'оме тебья. Но ты нужен мнье был совсем для другого. Ты бы мог стать связующим звеном между старым поколением культа и новым, стать их главой. Тот, кто несет в себе гены первых адептов, но при этом живущий в реальности детей культа. Вот что я от тебья хотела изначально, вот почему ты был мнье так нужен. Я поняла это с первых минут твоего общения с Евгеной. И я все еще этого хочу. Но теперь даже не знаю, несколько возможно будьет дать детям культа спокойную жизнь. Я разрушила все, над чем мы с Марком и другими так долго работали.

Эрна закрывает лицо руками и старается глубоко дышать.

— Пг'ости меня, — не отрывая ладоней, шепчет она. — Я уничтожаю все, к чему прикосаюсь. Но мнье хочется думать, что я не убила в тебье то хорошее, что заставило менья хоть на мгновение поверить в лучшее. Danke dir, mein Liebe**. И то, что ты сейчас здесь, гладишь менья по голове, пытаешься утешить, лишний раз доказывает, что еще не всье потеряно. Тебье бы убить менья за то, что я наделала с твоей жизнью, распнуть, но ты все еще слишком хороший. Поэтому я доверяю тебье остатки того, что у менья осталось. Алекс, я хочу, чтобы ты пообещал мне, что не бросишь Арс Фатрум. Что вы с Марком все же спасете детей культа, испг'авите то, что я натворила. Это, конечно, эгоистично с моей стороны требовать такое, но я знаю, что никто, кг'оме тебья с этим не справиться. Пообещай мне, пожалуйста. А я пообещаю больше никогда не делать зла.

Эрна отрывает руки от лица и пристально смотрит на меня. Ее глаза больше не кажутся такими пустыми, поглощающими, но мое сознание все еще растворяется в них. Я пытаюсь понять, манипулирует ли Эрна мной, но и без этого знаю, что она хочет услышать мое решение, взвешенное и обдуманное, за которое я буду нести ответственность. А еще я почему-то наверняка знаю, что Эрна действительно больше никогда и никому не причинит зла. Только вот какая будет цена за это?

Я набираю в грудь воздуха, чтобы озвучить свое обещание, но совершенно внезапно, даже для себя, выпаливаю:

— Я... хочу, чтобы ты еще пообещала, что не исчезнешь навсегда из моей жизни.

— Алекс... — просяще шепчет немка, но я ее перебиваю:

— Нет, пообещай! Черт, Эрна, ты просто не имеешь права. Ты, в конце концов, в ответе за тех, кого ранила твоя дурацкая война. За меня, за Женю, за Марка. И если ты не хочешь делать больше зла, то должна мне пообещать, что не исчезнешь. Только тогда я заберу у тебя эту ответственность.

Эрна смотрит на меня с непередаваемой никакими словами болью. Дать такое обещание для нее равнозначно запереть себя в клетку. Но мне ни разу не жаль за такое свое желание. Видимо, что-то хорошее во мне все-таки сломалось. Я остро хочу, чтобы Эрна осталась здесь, со мной. Для ее бессмертия это все равно будет лишь мгновение. Эта моя больная зависимость от Эрны причиняет страдания нам обоим, но, сжимая кулаки, девушка все же отвечает надломанным хриплым шепотом:

— Хорошо, Алекс, я обещаю, что не исчезну из твоей жизни.

Жесткая интонация, взгляд смотрит в сторону, избегая мой. Но мне почему-то становится гораздо спокойней. Чтобы хоть как-то загладить вспыхнувшее чувство вины, я наклоняюсь и целую девушку в висок. Эрна смотрит на меня строго и недоверчиво. Она ждет моих слов.

— Обещаю не бросать детей культа в одиночестве и воспитать их вместо тебя, — говорю я. Взгляд Эрны смягчается, хмурые морщинки на лбу разглаживаются. — Все будет хорошо, правда. Можешь не переживать.

— Если я кому и верю сейчас, то только тебе, Алекс, — ласково улыбается Эрна. Она протягивает руку и треплет меня по волосам. Такое простое движение, но оно заставляет меня поверить, что все действительно закончится хорошо. Опьяненный этим чувством, я обнимаю девушку и быстро целую в губы. Немка ошалело дергается, но я крепко ее держу. Я чувствую горький привкус ее черной крови.

— Прости, — выдыхаю я, хоть никаких угрызений совести не ощущаю. Эрна смотрит удивленно и немного испугано. — Прости, это вышло спонтанно. Просто я тебя... ненавижу. Искренне и всем сердцем.

Девушка растеряно моргает, а потом ее обескровленные тонкие губы растягиваются в подобии улыбки. Слишком вымученной и натянутой, чтобы выражать счастье, но достаточно теплой, чтобы я понял, что на меня не злятся.

— И я тебья, — отвечает Эрна и на мгновение заминается. На бледных, как бумага, щеках выступает болезненный румянец. Она утыкается мне в плечо. Дыхание у нее почему-то ужасно холодное. Я глажу ее по голове, плечам.

— Могу я у тебя еще кое-что попг'осить? — приглушено спрашивает Эрна. Я киваю. — Спой мне, пожалуйста.

— Что? — не сразу понимаю я. Эрна садится ко мне спиной и откидывает голову на мое плечо. Теперь я вижу, как с каждым ее вдохом из пулевого отверстия с легким бульканьем льется кровь. Проследив мой взгляд, девушка зажимает рану ладонью. Легче от этого не становится: уже через полминуты сквозь тонкие пальцы видна черная кровь.

— Спой мне Колыбельную, — повторяет свою просьбу Эрна. — Это менья успокаивает. Я очень устала. Мнье нужен покой. Ничего страшного не будьет. Я пг'осто усну. Раньше я часто себе пела. Но сейчас хочу услышать тебья. У меня нет сил.

Я обнимаю девушку за плечи и пытаюсь припомнить слова Колыбельной. Почему-то после произошедшего мне страшно ее петь — вдруг все выйдет из-под контроля? Но когда я начинаю, этот страх отходит на второй план.

Я не пою громко — не хочу, чтобы меня услышал парень-полицейский, который лежит неподалеку от нас. Я почти вплотную прижимаюсь к уху Эрны, чтобы мой голос долетал только до нее. Я чувствую, как слова Колыбельной окутывают нас в теплый кокон, прилипает к коже. На языке появляется пьянящий привкус яблок и горечь полыни. Она напоминает мне вкус крови Эрны. С каждым словом я все больше успокаиваюсь сам. Веки начинают тяжелеть. Дыхание Эрны становится тихим и мерным.

Я позволяю себе окунуться в страну грез. Плевать, если сейчас сюда ворвутся полицейские, схватят нас. С этим мы тоже как-нибудь разберемся. Со всем можно справиться: персональная война, собственноручный апокалипсис или полицейский арест. А уж со способностями Эрны. Нужно только направить их в нужное русло.

Но это все кажется мне неважным. Главное, что теперь все будет хорошо.

Все будет хорошо. Все будет...

Я открываю глаза и не сразу понимаю, где нахожусь. Мозг включается очень медленно, шаг за шагом. Так должны чувствовать себя люди с похмельем. Сначала фокусируется зрение, потом подключается память. Потом на меня обрушивается поток информации, который заставляет значительно взбодриться.

Быстро оглядываюсь по сторонам, но Эрны нигде нет. Я поднимаюсь на ноги и зову ее, выхожу из студии. Вокруг ни души. Я запоздало понимаю, что изменилось что-то еще. Оборачиваюсь. На месте тел трех полицейских осталась только высохшая лужа крови причудливой формы. Где-то минуту я смотрю на нее, не в силах понять, что произошло. Если бы сюда заходили другие люди, они бы наверняка меня заметили и забрали. Но я все-таки проснулся в студии, пусть и в одиночестве.

Я выхожу на улицу. Жизнь идет своим чередом. Только на асфальте перед дверьми остались брызги черной крови Эрны, доказывая, что все произошедшее не было плодом моего воображения.

Моя желтая футболка полностью вымазана в черных и красных пятнах. Но люди вокруг будто не замечают этого. Я так же спокойно сажусь в автобус и доезжаю до больницы. Почему-то именно это место мне хочется посетить первым. Мне кажется, только здесь я найду ответы на свои вопросы. А может, и Эрну.

Марк сидит на кровати и флегматично попивает чай. Его правый глаз уже не перевязан. В ногах у него скрутилась калачиком Женя и мирно спит. На скрип двери парень оборачивается всем корпусом, чтобы увидеть меня уцелевшим глазом. Мы так и смотрим друг на друга несколько минут.

— Выглядишь так себе, — наконец нарушает молчание Марк. — Тяжелый был вечер, верно?

— Да, не без этого, — соглашаюсь я. — Вижу, тебе уже стало лучше?

Парень непроизвольно дергает руку к целому глазу и кивает. У меня создается впечатление, что от меня опять что-то скрывают, как в первые дни моего знакомства с Эрной. Мы снова неловко молчим.

— Ты знаешь, что произошло? — все же спрашиваю я.

— Официально: террористы захватили здание радиостанции, при попытке их захвата погибло трое полицейских, но преступникам все же удалось уйти, и теперь они в розыске. Что радует, власти, кажется, наконец, поняли связь появления Колыбельной с их действиями по отношению к Арс Фатрум, и больше о нас не говорят. Может, через пару лет название нашего культа забудется от греха подальше. Это радует. Значит, мой план по сбору нового культа из появляющихся детей еще не совсем убит.

— А что насчет неофициальной версии? — интересуюсь я, ловя себя на том, что я думаю о местонахождении Эрны. Если она не здесь, то, может быть, поехала домой: отсыпаться и залечивать раны? Это было бы логично.

— Неофициально... — несколько недовольно протягивает Марк. — Если говорить, как есть: Эрна сошла с ума под влиянием Колыбельной, решила устроить свой суицид и бонусом небольшой конец света; ты, отважным дебилом, кинулся ее спасать и убеждать, что все будет хорошо. Я, конечно, не могу сказать, что у тебя не получилось. Но более глупого решения ты принять не мог. Это того не стоило, Саша. Конечно, по сравнению с тем, что Эрна бы натворила, если бы ты не пришел, жизнь трех человек — не такая уж большая цена. Но теперь она полностью на твоей совести. Поздравляю. Ты стал истинным адептом Арс Фатрум.

— Почему меня не схватили полицейские? Они же должны были забирать тела или что-то в этом роде. Или хотя бы люди должны были смотреть на парня в окровавленной майке.

— Говоришь так, будто тебя это не устраивает, — пожимает плечами Марк. — Я не знаю, что там у вас произошло. Меня же там не было. Могу предположить, что тебя от ареста уберегла Хель. Спрятала под свою мантию, и никто тебя не заметил. Или что-то в этом роде. Ну или Эрна поменяла сознание полицейских так, что они не смогли тебя забрать. Вариантов, на самом деле, много. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем настоящий.

Я роюсь в своих воспоминаниях, и понимаю, что пока я добирался до больницы, за мной следовал звук щебуршащей мантии Хель. Неужели теперь она будет ходить за мной, а не за Эрной? А может девушка просто попросила богиню присмотреть за мной, пока она сама отлеживается?

— А где сейчас Эрна? Дома? Ей должно быть очень плохо. В нее стреляли несколько раз. Наверное, нужно съездить к ней, убедиться, что все в порядке, сделать ей кофе...

— С чего ты взял, что она, вообще, еще здесь? — перебивает меня парень. В его голосе слышится смесь раздражения и откровенной жалости.

— Она пообещала мне, что не исчезнет, — робко отвечаю я, и только сейчас понимаю, несколько глупо и наивно это звучит. Я начинаю злиться на самого себя. Неужели я действительно поверил такому нелепому обещанию? Ожидал, что такой человек, как Эрна, останется со мной?

— Ей действительно было плохо, — отвечает Марк, стараясь не смотреть на меня. — Но отнюдь не из-за пулевых отверстий в груди. Я никогда не видел ее такой: слабой, сломленной, в крови и слезах. Она кое-как рассказала мне о вашем обоюдном обещании. И попросила передать тебе, что не может здесь остаться, как бы она сама того не хотела. Потому что для нее это будет то же самое, что продолжить убивать нас. А она больше не может себе этого позволить. Но обещание, что она никогда не будет делать зла все еще в силе, так что свою часть ты тоже должен выполнить. А еще она сказала, что бесконечно благодарна, что ты был в ее жизни. Именно благодаря тебе она теперь знает, что значит быть живой. И хочет этому вновь научиться.

Я чувствую странную боль в груди. Интересно, несколько она похожа на боль от пули в сердце? Мне хочется воскликнуть, что все эти было зря, если Эрна все же ушла, но это не так. Я спас человеческие жизни, пусть и излишне большой ценой. Поэтому я стараюсь держать лицо и не показывать, несколько я разочарован и растоптан этой новостью. Но Марк словно бы видит мое состояние. Или же чувствует то же самое.

— Мне жаль, Саша, правда жаль, — тихо говорит он. — Но, пожалуй, это было одно из немногих ее правильных решений за последнее время. Иначе было бы нельзя. Ей здесь не место. Не сейчас, во всяком случае. А раны, которые она оставила... они затянутся. Через неделю, месяц, год, но пройдут. Нам троим это как раз и нужно сейчас. Просто зализать оставленные раны, вылечить шрамы. Не переживай, ты справишься и без Эрны. У нее есть пока дела поважней. Например, подлечить те раны, что она нанесла нашему миру. На это, конечно, может уйти сотня лет, но у Птицы в запасе полно времени. Это будет долгий путь назад по своей же выжженной дороге, полной трупов, но ей, так желающей снова стать живой, это необходимо. Она уже сейчас начала исправлять свои ошибки. Взять хотя бы мой глаз, который неизвестно когда смог бы видеть, если бы не песни Эрны, подслушанные у кого-то другого. Или то, что тебя не арестовали. Так что нужно просто жить.

— Ты думаешь, у меня теперь есть на это силы? — немного зло огрызаюсь я, но тут же сожалею о своей интонации. — Кажется, я больше не умею просто жить. После всего произошедшего. А что... что будет с Женей?

— У тебя еще есть время научиться. На Евгену опека давно уже оформлена на меня, насколько я знаю. Никто не требует, чтобы мы оборвали общение или что-то в этом роде. Даже напротив. Ты ведь теперь глава нового культа, пусть еще и неофициальный. У нас впереди еще полнооо работы. Но пока я тут на больничном, у тебя есть неделя времени просто отдохнуть и привести мысли в порядок. Это будет полезно. Так что езжай домой, прими ванну и просто хорошенько выспись. Все пройдет.

— Нет, — качаю я головой, медленно отходя к двери. — Нет! Это все просто глупость. Она не может вот так взять и исчезнуть из моей жизни. Она обещала этого не делать!

— Алекс, эта история уже закончена, — вкрадчиво произносит Марк. — Тебе больше не нужно гнаться за миражами.

Он говорит мне что-то еще, но я уже не слушаю. Краем глаза вижу, что Женя просыпается, потирает кулачками глаза, но я выскакиваю из палаты прежде, чем она успевает меня заметить.

Я бегу со всех ног домой к Эрне. От больницы он расположен достаточно далеко, но я не могу позволить себе снова сидеть в автобусе и просто ждать своей остановки, как вчера. Я почему-то абсолютно уверен, что девушка сейчас находится там. Сидит на полу или в кресле и меланхолично попивает кофе, громко сербая. Может быть играет на лютне. Все, как обычно. Кроме, разве что, бинтов на ее груди. Но это ничего, это пройдет. Все будет хорошо.

От бега легкие начинают гореть огнем. Уставшие мышцы замедляются даже против моего желания. Но я продолжаю бежать, не в силах остановиться. Только перед самой дверью в квартиру Эрны я кое-как беру себя в руки.

Голова кружится, а перед глазами темнеет. Мне не хватает кислорода, поэтому я решаю немного переждать. Опираюсь на ручку двери, чтобы перевести дыхание. Но под моим весом она опускается, и дверь открывается. Мне становится не по себе, но вовсе не из-за вспомнившихся сюжетов страшилок. Дело здесь в другом.

Дома никого нет. Совсем.

Постель аккуратно застелена, вешалки, на которых всегда были куртки, пусты, разномастная мелочевка с коридорной тумбочки тоже исчезла. Всего за несколько часов Эрна успела собрать и увезти все, что могло о ней напоминать, не оставив мне ничего, кроме такой же зияющей черной дыры в груди, как у нее. Даже чудаковатая коллекция чашек на подоконнике теперь исчезла.

На идеально чистом столе лежит одинокий белый конверт. Я сразу понимаю, что он предназначен мне. Беру его и, раскрывая на ходу, как в трансе, иду на кухню. Сажусь на пол там, где обычно сидела Эрна, и принимаюсь изучать содержимое конверта.

Внутри я нахожу какие-то документы. Первое, что я достаю, — это опекунство над Птицевой Ольгой Валерьевной, оформленное на Лунц Марка. Всего благодаря нескольким бумажкам моя такая родная Женя превращается в неизвестную Олю. Там же я нахожу и новый паспорт девочки, ее свидетельство о рождении и прочие официальные бумажки, подтверждающие существование человека. Второй документ — дарственная на мое имя. Я нервно улыбаюсь. Из груди вырывается странный смешок. Эта квартира теперь полностью моя. Возникает только один вопрос: насколько же давно Эрна готовилась к тому, что произошло вчера? Не могла же она за пару часов сделать столько поддельных документов.

Меня охватывает неконтролируемая, иррациональная злость.

— Как же я ненавижу тебя, Фогель Эрна! — кричу я в потолок, но мне отвечает тишина. — Чертова ведьма, перевернувшая мою тихую и спокойную жизнь с ног на голову. Какое право ты имела так поступать? Кто тебя просил так сводить меня с ума? Мне было так хорошо до твоего появления! — И уже куда тише я добавляют: — А теперь я просто не знаю, как мне жить. Как же ты нужна мне сейчас, Фогель Эрна. Птица, борющаяся со смертью.

Я хмурюсь, пытаясь вспомнить, откуда в моей голове могла взяться последняя фраза. Попутно я мну пустой конверт, лишь запоздало понимая, что внутри есть что-то еще. Я достаю небольшой обрывок тетрадного листа.

Почерк у Эрны мелкий и витиеватый. От количества завитушек рябит в глазах. Для того, чтобы разобрать несколько предложений в записке, у меня уходит достаточно много времени.

«Прости меня, Алекс. Я бы многое отдала, чтобы остаться с тобой, выполнить данное обещание. Но сейчас это непозволительная роскошь для меня. Я всегда ухожу сама, оставаясь в одиночестве. Но теперь я буду знать, что где-то там, на моей дороге, у меня есть ты. И что бы ни случилось, я всегда могу вернуться назад, чтобы снова научиться у тебя жить. Я верю, что мы еще обязательно встретимся на этом пути.

Навечно твоя, Птица, борющаяся со смертью (отныне и во все века)».

Я откидываю голову назад и ударяюсь затылком о батарею. Потом еще раз, и еще, и еще, пока голова не начинает болеть, а мысли смешиваться в непонятную кашу.

Эрны здесь больше нет.

Чтобы исправить это, мне придется научиться жить без нее.

В голове у меня абсолютная пустота. Как и в душе. Но это значит лишь то, что я могу построить себя заново на опустевшем месте.

Я тоже верю, что мы с ней еще встретимся. Обязательно. Пусть нескоро. Пускай пройдет десяток лет. А еще я знаю, что это будет уже нечто совсем другое. Без боли и страха, как сон от Колыбельной.

Это будет другая история, где меня разбудит нелепый звонок. Где я уже полноправный глава нового культа, у которого действительно есть будущее. А в трубке звучит этот острый, насмешливый голос, о который можно порезаться, который разбивает тебя до хруста позвонков:

— Hallo, Алекс? Помнишь меня?

И моя жизнь снова летит с ног на голову. Но это кажется единственно правильным исходом. Крушение становится счастьем для меня.

— Конечно, помню, чертова ты ведьма. Я скучал по тебе. — И тише я добавляю: — Как же я тебя ненавидел все это время.

И грубоватый, но такой родной смех Эрны все-таки залечит мои оставшиеся раны и затянет черную дыру в груди. Она отвечает:

— Я тебя тоже, meine Sonne###.

Все будет хорошо. Отныне и во все века.

Марк прав, эта история закончена. Больше никаких миражей.

Примечания:

* Прости меня.

** Спасибо, моя любовь.

### Мое солнце.